Многие медработники мечтают, чтобы их пациенты быстро и успешно выздоравливали. Правда, не все. Иначе так совсем никакой работы не останется. Особенно тем, кто трудится в частной сфере. И патологоанатомам тоже. А вот медики скорой помощи очень даже мечтают о том, чтобы, например, приехать на вызов к тяжёлому пациенту, посмотреть ему в глаза и сказать: «Встань и иди!». И пациент встаёт и идёт. Хотя до этого 20 лет с инсультом лежал. И сознание возвращается. Пролежни все рубцуются. Рубцы рассасываются. Все радуются, кричат «ура» и подбрасывают чепчики и доктора в воздух.
Мечты быть «волшебником-исцелителем» у меня резко активизируются, когда я приезжаю к лежачим больным, обладающим немалыми весами, и которых предполагается спускать на носилках с высокого этажа по лестнице. Особенно глубокой ночью, когда в помощь-то особо никого не призовёшь из соседей. И ты один в бригаде работаешь в «монорыло».
Таким и был однажды мой вызов к пациентке 75 лет, родственники которой позвонили в "03" с поводом: «Упала в коридоре. Не может встать. Болит нога».
«Шейка бедра сломалась», — сразу полезла мрачная мысль в голову.
Эта самая шейка (будь она неладна) очень часто ломается у стариков при падениях. Вещь довольно хрупкая в таком возрасте. Можно потом протезировать, но не всегда. Когда есть куча противопоказаний, то практически невозможно. И человек так и остаётся до конца дней своих прикованным к постели. А поскольку гипостатическая пневмония, пролежни и прочие застойные явления, словно стервятники, только того и ждут, когда старый пациент наконец обездвижется, то эти самые последние дни могут прийти очень быстро.
По приезде — пациентка лежит в коридоре квартиры, охает. Вокруг родственники: дочь, зять, сын их лет 16.
— В туалет она пошла... — дочь поясняет. — Мы спали уж все. Проснулись от грохота и криков. Выбегаем, а она тут лежит...
— Из туалета шла или «в»? — сразу интересуюсь я.
— Да сходила я... Успела бабка дела свои сделать, не извольте беспокоиться... — кряхтит пациентка.
С юмором бабуля у нас оказалась, несмотря на положение своё незавидное.
Пропальпировал. Похоже, и впрямь перелом. Резко болезненно. При пассивных движениях боль резко усиливается. О вставании на ногу и речи нет.
Вот здесь-то, как никогда, и захотелось мне, чтобы больная «встала и пошла», полностью исцелившись. Не только потому, что крупногабаритная (больше 100 кг весом), и тащить её тяжело. И не потому, что кучу «бюрократии» оформлять нужно. Просто люди они все хорошие оказались. Никто не кричал, не вопил: «Где носилки?!», «А чё ты один, что ли, приехал?!», «Где у вас санитары?!», «За что платим налоги» и прочие недовольства. Все адекватны, рассудительны, спокойны. Бабушка шутила всё время. Жалко было бы, если б её не смогли протезировать. Ведь у неё, даже не беря в расчёт возраст и большой вес, действительно было очень много противопоказаний: диабет с высокими сахарами, гипертония, ХСН и ещё куча-куча различной хрони.
Вколол ей побольше обезболивающих. Сбегал вниз за шинами и плащевыми носилками. Вернувшись, обездвижил ногу шинами. Втроём, с зятем и его сыном, потихоньку, шаг за шагом, переместили бабулю на плащевые носилки. Дочь взяла мой жёлтый чемоданчик, а мы с мужчинами, взявшись за хлястики носилок, понесли бабулю к выходу.
Хорошо, что в этом доме (что далеко не часто бывает) оказался широкий грузовой лифт. «Радость скоропомощника», называю я про себя данный по-настоящему полезный предмет современной строительной индустрии. В обычной маленькой кабинке носилочного больного ведь не поместишь, и в этом случае приходится тарабанить его по лестницам.
Благополучно спустив пациентку в грузовом лифте, донесли её до машины СМП, внедрили в салон. Повезли в больницу.
В приёмном отделении было уже проще с транспортировкой. Везли женщину по коридору на функциональной каталке на колесиках, перекладывая на другие такие же каталки.
Отдал сопроводительный лист доктору приёмника.
— До свидания. Спасибо вам за всё, — попрощалась со мной дочь, когда они всей семьёй, по указанию врача, закатывали свою больную родственницу в рентген-кабинет.
Дописав карту, я пошёл к машине работать дальше.
Так получилось, что следующего моего пациента вновь пришлось привезти сюда, в это же отделение, по случаю некой травмы головы.
Та семья всё ещё находилась здесь. Дочь, зять и их сын 16 лет сидели на скамеечке у стены.
— И снова здрасьте, — говорю. — Ну и как там с бабушкой вашей? Гипсуют уже?
— Нет. Не будут, сказали. — отвечают.
— Почему??
— Так нету у неё ничего.
— В смысле?
В этот момент распахнулась дверь туалета, находящегося рядом, и оттуда, довольно бодро вышагивая... вышла сама бабушка собственной персоной на своих ногах.
Зять тут же подбежал к ней, помог дойти до скамейки.
Оказалось, что рентгеновский снимок не показал никаких переломов. И даже трещин не было. Просто ушиб. О чём и было донесено пациентке. Ну и, соответственно, она встала и пошла, раз нет ничего. Боль, наверное, ещё сохранялась, но ходить вполне себя позволяла.
Тем временем подъехало, вызванное такси. Бабуля, надо сказать, буквально бежала к выходу чуть ли не впереди своего внука.
— Вы уж извините за беспокойство. До свидания. — второй раз за вечер попрощалась со мной дочь.
Мне оставалось лишь молча проводить удаляющихся бабулю и её родственников потрясённым взглядом.
Такие вот чудесные исцеления у нас иногда случаются. Мечты скоропомощников насчёт «встань и иди» всё-таки иногда сбываются. Жаль только, что не всегда вовремя. 🤦♂️ 😂
С вязанием у меня не задаётся, вот совсем. Выбирать пряжу в магазине — это весело, разбирать её и планировать — ещё веселее. Из жёлтой свяжу себе шапку, чтобы прикрыть рожки, из красной сделаю шарф, а фиолетовая пойдёт на домашние носки. Хватает меня только на один носок. Что ж, терпение — явно не в числе наших добродетелей.
Кулинарные курсы нравятся мне куда больше. Всем выдают шапочки, рожек тоже не видно. Жар плиты и стук ножей напоминает о доме. Не хватает лишь криков, но я готова подождать, пока кто-то порежется. Наша преподавательница показывает, как замешивать тесто для пасты. Щёки раскраснелись, глаза сияют. Ей нравится, когда её слушают, — и за это можно зацепиться. Подогреть огонёк тщеславия, раздуть пламя, которое уничтожит тех, кто рядом, и её саму. Вместо этого я опускаю глаза и солю воду в кастрюле.
По средам и субботам у меня танцы. Раньше я терпеть не могла вальс и эти сложные бальные фигуры, а теперь с радостью хожу на вог. Высокие каблуки, повязка на голове, а если кто-то и заметит алые вспышки в моих глазах — решит, что я слегка увлеклась. Здесь все такие: танцевальная школа бурлит эмоциями. Тут и зависть к тем, кто выглядит лучше. И гордыня. И огоньки похоти. Несколько брошенных слов, насмешка, касание — и огонь вспыхнет, выльется в историю, полную ненависти. Не обращаю внимания и продолжаю танцевать.
Не нам кого-то осуждать за лень. Праздность. Халатность. Но моё начальство очень разозлится, если узнает, чем я тут занимаюсь. Настолько, что удары ножей и горячий котёл покажутся лёгкой участью. Вот только они не узнают. Я могу сколько угодно ходить на курсы по вторникам, танцы по средам и в литературный клуб по пятницам. В последнем, кстати, такая подборка характеров, семи смертных грехов не хватит, чтобы описать. Работа всё равно будет сделана — без моего участия.
Пока я учусь набирать петли на спицы, люди отлично находят новые способы уничтожать друг друга. Шинкую овощи для салата, а они изобретают всё более изощрённые оскорбления. Кружусь в танце, пока они подвергают других пыткам, о которых не слышали и в аду. Иногда я сама не понимаю, как они всё это придумывают.
Не нужно пробираться к ним в головы, устраивать изощрённые игры разума, чтобы заставить кого-то творить зло. Не нужно даже подталкивать. Люди сами этим занимаются — с энтузиазмом, который демонам и не снился. Моё начальство, которое заседает в аду, вполне довольно. А я думаю, чем бы занять понедельники и воскресенья. Не буду же я скучать, пока этот мир с таким энтузиазмом летит в пропасть.
180/365 17/31 Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.
С этим вашим временем — забавная штука. Когда оно тянется — оно сжимается. А когда сжимается — наоборот, растягивается, как старые спортивные штаны на даче. Думаете парадокс? Да нет, это просто сама жизнь, в своей парадоксальной красе.
Когда ты чем-то увлечён происходит следующее. Вот вроде только начал день: кофе, дела, звонки, ещё кофе — бац! — вечер. А потом смотришь в календарь и думаешь: «Постой… всё это было вчера?» Да как так-то? Такое ощущение, будто между понедельником и пятницей уместили целую эпоху. Будто история прошла цикл от Ренессанса до NFT.
А бывает наоборот. День тянется, как липкий мармелад, размазывающийся по батарее. Смотришь на часы — 12:30. Спустя, как тебе кажется, три часа — всё те же 12:30. Чайник шипит так, будто кипятит не воду, а недовольство жизнью.
Но проходит полгода, и ты вдруг обнаруживаешь, что за это время не произошло ничего, кроме смены обоев на телефоне и пары походов в ближайшую кофейню. Грусть. Почти философская — как у чайной ложки на дне пустой банки с мёдом.
Я люблю пролистывать галерею на телефоне — знаете, эту цифровую хронику, где ты за неделю успеваешь сменить три города, два настроения и одно жизненное кредо. Вот — я, улыбаюсь, ем нечто подозрительное, но явно вкусное, и рассказываю анекдот таксисту (или чаще наоборот), который меня даже не просил. Жизнь, надо признать, идёт с огоньком. Но бывают такие дни, когда не вспыхивает даже искра в глазах у дворовой собаки. Время медленное, как Wi-Fi в деревне и ты начинаешь сомневаться: а был ли вообще вчерашний день или это баг в матрице?
Герман Гессе, однажды заметил: «Одна из выдумок ума – время. Хитрая выдумка, такое орудие, чтобы сделать мир многообразным и трудным. От всего, что человек жаждет, он отделен только временем, только этим временем, этой сумасшедшей выдумкой!».
И ведь точно. Всё, что нам нужно, — уже есть. Только ум шепчет: подожди, потерпи, потом будет хорошо. А «потом» — это такая зыбкая субстанция, как истина в споре в интернете — все её ищут, но никто не видел.
Мы живём в ожидании: отпуска, зарплаты, выходных, лета, любви, смысла. А жизнь — как сериал с затянутым сценарием: смотришь, вроде интересно, а смысла всё меньше.
Выход? Ну... можно пытаться быть «здесь и сейчас». Хотя это уже звучит, как рекламный слоган у йогурта. Но всё же — насыщать. Жизнь, дни, дыхание. Делами, поездками, даже глупостями. Особенно — глупостями. Они потом вспоминаются с особой теплотой.
Иногда лучше махнуть рукой, собрать рюкзак и поехать туда, где ты никогда не был. Или хотя бы на рынок за зеленью — а вдруг приключение?
Старый пикап пылил по земляной дороге, то и дело подпрыгивая на ухабах. Джон Мартин сидел за рулем, бесстрастно смотря в одну точку на дороге и спокойно считал свое дыхание. Это, как он сам считал, было единственным, что помогло ему выжить, когда на Землю месяц назад высадились корабли инопланетян. Его подруга Сьюзи сидела рядом на переднем сиденье, и спокойно рассказывала очередную, не очень интересную историю. Это была ее техника. — А потом я пошла в магазин, а потом я купила мыло и зубную щетку, а затем я увидела эту собачку, а потом я... — без остановки говорила Сьюзи, но Джон ее почти не слушал. Тысяча сто первый вдох, тысяча сто первый выдох, тысяча сто второй вдох. Он почти слился с окружающим пространством, как вдруг он наехал на большую кочку. Пикап резко подпрыгнул, его подруга Сьюзи сильно ударилась о металлическую крышу и вскрикнула: «Ай, Джон, аккуратнее! Больно ве...» Ее слова резко оборвались. Джон уже понял, что произошло. Медленно, плавно повернул голову в ее сторону, затем обратно в ту же точку, на которую он смотрел добрую часть пути. Справа никого не было, кроме горстки пепла на пассажирском сиденье. Тысяча сто шестой вдох, тысяча сто шестой выдох. Его дыхание оставалось неизменным. Пока он ехал в сторону исполинского, медного, чем-то похожего на пулю корабля пришельцев, видневшегося где-то на горизонте, он решил вспомнить события месячной давности. Вот он медитирует в группе таких же, как он, любителей восточной культуры в только что открывшемся центре йоги в городе. Вот по телевизору, висящему в зале для занятий внезапно появляется серьезный мужчина с классическим: «Мы передаем экстренное сообщение. Только что во всех крупных городах мира приземлились неопознанные летающие объекты». Камера переключается на, судя по всему, одно из них, приземлившееся в каком-то городском парке. Металлическая, цвета меди гигантская сигара вспахивает землю и останавливается. «Мы призываем всех сохранять спокойствие. К НЛО уже отправлены немедленные группы реагирования, ученые и военные. Мы просим всех, кто оказался на месте высадки этих НЛО, не приближаться к ним и никак не контактировать. Это может быть опасно». В это время девушки, сидящие вокруг Джона в позе лотоса, начинают переговариваться от удивления и испуга. Джон же, по натуре человек спокойный и рассудительный, только пожимает плечами и говорит что-то вроде: «Я думаю, все будет в порядке». На экране телевизора тем временем камера снова наводится на сигарообразный корабль. «Разумеется, какой-то идиот обязательно подойдет к нему» — думает про себя Джон Мартин. Молодой парень, явно в попытках впечатлить свою девушку, стоявшей неподалеку и умолявшей его спуститься, вскарабкивается на земляной ров, вспаханный кораблем, и дотрагивается до медного корпуса. Корабль медленно, словно испуганная пчела, начинает гудеть. Камера снова показывает диктора. Он обеспокоено придерживает пальцем свою «говорилку» в ухе, затем переводит взгляд на камеру: «Дамы и господа. Поступок этого молодого человека, судя по всему, активировал все корабли». На экране картинка быстро делится, и нам показывают съемку в реальном времени точно таких же кораблей, стоящих в разных ландшафтах. Было слышно как они все стали ощутимо, в унисон, вибрировать. И затем внезапно, разом, как по команде прекратили. Камеру снова навели на первый корабль. От молодого человека не осталось ни следа — только пыль, развеваемая на ветру. Снова перевели на диктора: «О господи, этот несчастн...» И диктор тоже моментально исчез. Девушки, сидящие вокруг Джона, охнули и их почти всех постигла та же участь. Лишь только сидящая рядом в наушниках и, судя по всему, игнорирующая всех и вся женщина наконец открыла глаза, сняла наушники, ахнула и тоже превратилась в небольшую горстку пепла, развеваемую внезапно подувшим сквозняком из форточки. «Надо закрыть окно», — не к месту думает Джон и встает. Дорога, по которой он тем временем ехал, подпрыгивая на кочках, вошла в лес. Тысяча пятьсот восемдесят восьмой вдох, тысяча пятьсот восемдесят восьмой выдох. Он вспомнил, как вышел на улицу. Вместо ожидаемых толп людей, которые сновали туда-сюда в это время суток, везде были облака появившейся из ниоткуда пыли и лишь три-четыре прохожих, которые, судя по всему, были по натуре так же апатичны, как сам Джон. Уже потом, намного позже те, кто выжил догадались, что инопланетяне удаляют исключительно тех людей, которые проявляют любые эмоции. Однако помимо этого факта, присутствие внеземной цивилизации на земле было совершенно незаметным. Только все более уменьшающееся человечество да все так же бездвижные сигарообразные корабли, стоящие в разных местах по всему миру. Никто из них не выходил и никто не пытался заговорить с оставшимся людьми. Джону даже чем то нравилось это - инопланетяне подарили удивительную тишину в город, где как правило от потока машин и громких прохожих было некуда деться, а Джон, будучи простым офисным рабочим в мегаполисе больше всего ценил тишину и уединение. Но люди все-таки пытались наладить контакт. К кораблям постоянно подходили выжившие. По медным сигарам пытались стучать, угрожать, стрелять, поджигать, но все было без толку. Инопланетный разум попросту отказывался реагировать. До недавнего момента. Они появились по телевидению сами. В один момент все экраны зажглись как по команде, и голос словно из ниоткуда начал говорить: «Земляне! Мы пришли к вам с миром! Для дипломатического обмена мы просим назначить представителя, который по нашему мнению подходит лучше всего — Джон Мартин. Мы верим, что...». Джон бесстрастно объезжая очередную кочку, вспомнил этот момент. Он сидел, в опустевшем центре йоги в городе и пытался медитировать. Когда появилось это сообщение, и внеземной голос начал распинаться о мире добрые пятнадцать минут, он не ощутил никакого удивления по этому поводу. В глубине души он всегда чувствовал, что был особенным. Что ему уготовано что-то такое, глобальное, как диалог с внеземной расой. Даже в школе, будучи неловким угловатым подростком, которого все задирали он чувствовал что в один прекрасный день он вырастет и "всем покажет". Скорее всего теперь все его задиры исчезли, но он все-равно почувствовал подьем сил и продолжил медитировать с гораздо лучшей концентрацией.
После этого сообщения те, кто выжил решили собраться и крайне апатично обсудить первое сообщение инопланетян. Разумеется, такое важное событие не может пройти без хотя бы одного человека, возмутившегося по поводу "А почему он, а не я?", поэтому изначально собравшаяся ассамблея из пары сотен оставшихся жителей города начала редеть. В конечном счете люди поняли, что данное обсуждение принесет больше вреда чем пользы, а потому наконец пожали плечами и просто отправили Джона на встречу. Джон, тем временем предававшийся этим воспоминаниям за рулем своего старенького пикапа, подумал, что успеет досчитать до двух тысяч, но тут он наконец выехал из леса. Медная сигара пришельцев вызывающе стояла посреди большого цветочного поля, блестя на солнце как огромный патрон. Джон припарковался рядом и вышел. Он заметил рядом ещё несколько машин, покрытых ровным слоем пыли, но не обратил на них особого внимания. Джон подошел к кораблю, насколько по его представлениям позволяло чувство приличия, спокойно объявил о своем присутствии и стал терпеливо ждать. Через какое-то время корабль загудел, а нижняя часть в нем открылась. Из трапа с шипением пошел пар, но Джон видел такое в старых фильмах, поэтому никак на это не отреагировал. Как и на то, что из облака пара вышел обычный человек, с виду лет сорока пяти. Он был немного лысоват, с брюшком, в светлом костюме, и чемоданом в руке. — Вы должно быть Джон. Рад знакомству — сказал инопланетянин, затем подошел и пожал руку. — Рад знакомству — так же эхом отозвался Джон и стал ждать, что скажет дальше представитель внеземной цивилизации. Инопланетянин открыл чемодан. Внутри оказались бумаги, аккуратно разложенные по папкам. Он достал одну, просмотрел и кивнул, будто сверяя данные. — Всё верно. Мы просили, чтобы вы прибыли без лишних эмоций. Это важно. — Я стараюсь, — ответил Джон. Он не удержался и спросил — а собственно, зачем вы сюда прилетели? — Видите-ли, — охотно начал объяснять инопланетянин — Мне, как главе нашей компании, посоветовал эту планету один старый знакомый, Глорк-Морг с Возлгова. Говорил, что это отличная лечебница. Тихо, спокойно, никаких эмоций, идеальное место для отдыха. Вот мы и решили организовать, так сказать, корпоративный отдых. Как только мы удостоверимся что здесь все «на уровне» - из других кораблей выйдут остальные сотрудники. У нас коллектив сплоченный, знаете ли. Джон вежливо поинтересовался: — Тогда зачем нужно было превращать большую часть людей в пыль? Тот слегка похлопал его по плечу: —О, не беспокойтесь, молодой человек. С ними все впорядке. Они просто временно, как бы сказать «поставлены на паузу». Потом мы, разумеется вернём их назад, — он заговорщецки подался вперед — Но моя жена - ужасно нервная особа. Доктор категорично запретил ей волноваться. Да и остальным членам компании тоже беспокоиться не с руки... А уж мне, как главе компании переживать так вообще противопоказано! Ну вы меня понимаете. Поэтому нам нужно было удостовериться что здесь нет, как бы это сказать, эмоциональных раздражителей. А вот, собственно, и она. Из корабля вышла женщина в светлом костюме, с аккуратно уложенными волосами. Она посмотрела на мужа, потом на Джона, потом снова на мужа. — Дорогой, что это такое? — ее нос скривился — Опять сэкономил? Я же просила без экзотики. Инопланетянин мягко вздохнул: — Дорогая, прошу тебя, только спокойно. Доктор же говорил — никаких... — Доктор говорил, доктор говорил! — гневно перебила она. — На Возглове хотя бы был бассейн! А тут — провинция, грязь и местные непонятно как одеты! — Но посмотри, как здесь красиво, какая здесь природа. — Природа? Ха! Вот говорила мне мать выходить замуж за того финансиста, сейчас бы лежала в элитном спа, ну почему я её не послушала? Нет, вместо этого — бесконечные командировки, пустынные планеты и твои дурацкие корпоративные поездки! Она подошла ближе, отряхнула невидимую пылинку с его рукава и с упрёком добавила: — Великолепно. Очередной отпуск, где я должна восхищаться пустотой и пылью. Всё как всегда — ты выбираешь место, а страдать приходится мне... Ее гневная тирада продолжалась какое-то время, но инопланетянин перестал ее слушать. Вместо этого коротко вздохнул, глядя куда-то мимо нее, затем бросил короткий страдальческий взгляд на Джона. Тот понимающе кивнул. Наконец пришелец понял что тираде не видно конца и края, поэтому решил подойти и успокоить ее, но жена, явно только вошла во вкус: — Вот посмотрим что твои коллеги скажут, когда узнают что ты крутил со своей секретаршей. Лицо инопланетного босса вытянулось. Она заметила и едко продолжила: — Аа, ты думал, я не узнаю? Конечно узнаю, кобель ты эдакий. Она мне сама все рассказала. Хвала Борглу, есть в мире женская солидарность. Вот узнает твоя мама, ты маленький, наглый... — «Оп!», — сказал инопланетянин и нажал кнопку на браслете. Жена тут же исчезла. Он повернулся и окинул взглядом поле, на котором стоял корабль. Затем спокойно произнес, обращаясь как бы ни к кому конкретно. — Как я уже говорил. Мне, как главе компании, переживать противопоказано. Джон стоял неподвижно. Инопланетянин повернулся, посмотрел на Джона и спросил: — Скажите, мистер Мартин, где здесь ближайший пляж? — В пяти километрах к югу, — ответил Джон. — Прекрасно, — сказал инопланетянин и направился в ту сторону. Джон постоял, глядя ему вслед, потом повернулся к пикапу. «Две тысячи первый вдох, — сказал он про себя. — Две тысячи первый выдох.»
Дышать бывает так тяжело, это кажется удивительным, странным и нелогичным, очень трудно понять такие ощущение, не испытав их самостоятельно. И даже испытывая его прямо сейчас мне трудно подобрать слова в голове, чтобы описать его. Оно кажется крайне естественным, чем-то, похожим на скелет, будто оно является основой, неотъемлемой часть, хотя разум понимает, что это не более чем паразитическое ощущение, заполнившее нервные окончания.
Разум отчаянно пытается сбежать от этого ощущения, пытается отодвинуть его на второй план, не ощущать, сделать его фоном, оправдав его существование «нормальностью». Оно расползается по телу, разносясь кровью и проникает в каждую часть тела, в каждую клетку сливаясь с личностью. Оставляя лишь отдалённый, паникующий голос внутри, отчаянно кричащий, что так быть не должно. Его душераздирающий крик быстро затухает на фоне нарастающего белого шума.
От подобного начинаешь сомневаться в себе, если что-то настолько привычное и обыденное, как дыхание ощущается неправильным, то, что же на самом деле является верным. Неужели, так же как и это, всё остальное является лишь болезненной иллюзией, ошибкой, с которой ты так и не смог справиться. Эти мысли так утомляют меня, снова и снова, каждый раз когда я возвращаюсь к ним, перебарывая себя, лишь для того, чтобы снова отбросить их и расслабиться, дать себе передышку, хотя на самом деле просто сдаваясь перед необъятным ощущением раскола. Так ведь было не всегда, наверное, наверное когда-то было иначе. Всё было проще, так хочется поностальгировать по этим временам, пофантазировать о том, как это было замечательно и утонув в этих мыслях ощутить хотя бы толику того умиротворение, которое более недостижимо. Всё из-за того случая, того проклятого дня, не будь его, всё сложилось бы иначе, всё из-за него.
Удивительно как одно событие может повлиять на человека, изуродовав его и превратив в комок острых осколков, что никогда больше не найдут покоя, вечно продолжая попытки собраться, на самом деле лишь всё больше и большее перемалывая и царапая друг друга. Почему-то эти мысли успокаивают меня. Есть что-то приятное в этих рассуждениях, есть какая-то надежда в этом понимании, некий иллюзорный контроль над этой ситуацией, наивная мысль, будто, если я пойму это всё, то внезапно исцелюсь и всё снова станет так, как прежде. Тот день, я даже не уверен был ли он реален, или уже после, мой разум пытаясь справиться с безумием, создал нечто правдоподобное, отговорку, причину всего этого, скинув с себя бремя ответственности. Наверное так и есть, ведь детали я помню плохо, будто всё происходило в тумане или крайне болезненном состоянии, которое обычно сопровождает лихорадку.
Я помню начало этого дня было спокойным и приятным, немного напоминающим дневной сон, когда только погружаешься в дремоту и разум начинает рисовать витиеватые наброски окружения, создавая ощущение комфорта и безопасности из всепоглощающей тьмы. Я занимался чем-то важным, тогда это было важным для меня или казалось таковым. Я помню общался с кем-то, с каким-то людьми, незнакомыми, но кажущимися такими же как я. Будто моё подсознание создавало образ, некоего единства разума и личности, некое негласное согласование. Этих людей я видел впервые, и скорее всего этот раз был и последним, этот факт не вызывал у меня никаких сомнений, будто всё так и должно быть, будто это совершенно нормально.
Эти люди, если их можно так назвать, выглядели почти так же как и я, несколько заметных, но ничего не значащих отличий, это единственное, что создавало между нашими сознаниями границу. Они говорили, смеялись и активно жестикулировали и в их глазах я видел понимание и одобрение. Я читал там те же эмоции, что чувствовал и сам, до какого-то момента. Изменения вторглись в эту идиллию внезапно, тут же разрушив её. Их речь перестала быть осмысленной и стала похожей то ли на рёв грома или скрежет чего-то неестественного. Этот звук разъедал мой разум, пока они, делая вид, что не замечают продолжали улыбаться и кивать, внимательно смотря на меня. Покрытые тонким слоем мерзкой слизи, которая отвратительно поблёскивала под лучами солнца источая гниющий запах, от которого меня вырвало. Они остановились, будто застыв, смотря на меня с широко раскрытыми глазами, в которых что-то скрывалось, за этими тёмными глазами я увидел ещё что-то. Нечто нечеловеческое, наблюдающее за мной будто из-за зеркала. Через некоторое нас начала окружать толпа, не понимая, что происходит, постепенно поглощая их вглубь, всё дальше от меня, пока они в унисон оцепенев продолжали таращится на меня не моргая.
UPD:
P.s. Это один из рассказов в моей серии, где я пишу по одному рассказу каждый день. Они часто повествуют не столько о персонажах и событиях, сколько передают образы, ощущений и мысли. Если этот рассказ Вам пришёлся по душе, остальные мои рассказы можно прочитать тут: Рассказы каждый день
Запах горелого кофе и сырого асфальта. Город еще отхаркивается остатками ночи, а здесь, в этом стеклянном аквариуме, уже начинается утренний ритуал. Шипение машины, глухой стук холдера, неразборчивое бормотание бариста. Фоновый шум, под который мое сознание медленно калибруется, нащупывая фокус.
И она.
День первый. Она — просто размытое пятно на периферии зрения. Силуэт в пальто цвета мокрого асфальта, застывший в ожидании своего латте. Фантом. Часть интерьера, не более одушевленная, чем фикус в углу. Я для нее — такой же фантом. Мы — две частицы в броуновском движении мегаполиса, случайно оказавшиеся в одном кубическом метре пространства. Полное, благословенное, взаимное небытие.
День второй. Мозг, эта проклятая машина по поиску закономерностей, регистрирует аномалию. Тот же силуэт. То же пальто. То же время. Взгляд цепляется на долю секунды дольше, чем предписано негласным кодексом большого города. Секундный сбой в матрице. Ее глаза — не успеваю разобрать цвет — встречаются с моими, и в этот миг между нами натягивается невидимая, тончайшая нить напряжения. И тут же обрывается. Мы оба ныряем обратно в спасительную анонимность своих телефонов. Но система уже взломана. Паттерн опознан.
День третий. Капитуляция перед неизбежностью. Воздух между нами становится плотнее. Кто-то должен выстрелить первым. Я забираю свой двойной эспрессо, поворачиваюсь, чтобы уйти. И в этот момент, подчиняясь не воле, а какому-то древнему, вшитому в подкорку рефлексу, я делаю это. Короткое, почти конвульсивное движение подбородком. Вниз-вверх. Она отвечает таким же.
Это не приветствие. Боже упаси. Это акт о ненападении. Квитанция о взаимном опознании, выписанная на языке тела. Системное сообщение, переданное без слов: «Я тебя вижу. Ты — предсказуемый элемент моего ландшафта. Я — твоего. Нарушений не зафиксировано. Продолжаем движение».
С этого дня мы обречены. Протокол активирован. Каждый день, в девять ноль семь, мы обмениваемся этим беззвучным паролем. Нельзя пропустить — это будет воспринято как аномалия, как враждебный акт. Но и сказать «привет» — немыслимо. Это потребовало бы взлома всей системы, перехода на другой уровень энергии, который разрушил бы хрупкую, элегантную эстетику нашего ритуала.
Мы киваем друг другу, как старые сообщники, не знающие ни имени, ни сути преступления. Я не знаю ничего о ней, кроме того, что она пьет латте и ее волосы пахнут дождем, даже когда на улице солнце. Она не знает обо мне ничего, кроме того, что я существую.
А потом она пропадает.
День первый ее отсутствия. Я по инерции ищу глазами серое пятно у стойки. Его нет. Сбой.
День второй. Тревога. Мой утренний эспрессо кажется слишком горьким. Пропущенный такт в музыке утра.
День третий. Пустота. Не эмоциональная. Физическая. Как фантомная боль по ампутированной привычке.
Из моей операционной системы удалили фоновый процесс. Бесполезный, не влияющий ни на что. Но его тихое, предсказуемое гудение было частью архитектуры моего утра. И теперь в этом месте — оглушительная тишина. Доказательство того, что самый страшный вид привязанности — это привязанность не к человеку, а к ритуалу. К его безупречной, успокаивающей, бессмысленной повторяемости.
— Когда-то я вел счастливую жизнь, - начал разговор Иван. – Мы с Жанной были вместе еще со школы – нас посадили за одну парту. Мы дружили, потом, по мере взросления, все это плавно переросло в нечто большее. Наши матери оказались весьма благоразумны и довели до сведения своих чад, что не очень правильно рожать в шестнадцать – так что мы все же дождались пока я не вернулся из армии и тогда уже завели потомство. Кто-то в это время только начинает встречаться, а у нас за душой имелось уже много лет близкого знакомства и два года совместной жизни, представляете?
— Удивительно как вы сумели сохранить отношения, учитывая, насколько бывают обидчивы и непостоянны подростки, - заметила я.
— В этом вся заслуга принадлежит Жанне – у нее всегда доставало той самой «женской мудрости» чтобы в какие-то моменты держать меня в узде, а в какие-то – давать волю. Помню, как она в девятом классе оттаскала за волосы новенькую девочку, которая перевелась к нам в класс и запала на меня, при этом игнорируя предупреждения со стороны подруг, Жанны и меня самого, в лоб сказавшего ей что не ищу приключений.
— Сколько у вас детей?
— Всего один – мальчик, - голос Ивана дрогнул. – Мы в нем души не чаяли – рос сильным и умным, быстро научился читать и писать, любил копаться в железяках как мой отец…
— С ним что-то случилось? – спросила я, почуяв что здесь и кроется проблема.
— Четыре года назад у Жанны неожиданно появился отпуск, и я уговорил ее не проводить его дома, а взять ребенка и съездить отдохнуть на море. Она отнекивалась, говорила, что не хочет без меня, но затем поддалась и я отвез их на поезд. Позже она отписалась что они благополучно доехали, а еще позже - о заселении в отель. То было ее последнее сообщение.
— Что случилось?
— На следующий день она не вышла на связь, и я начал беспокоиться – позвонил в гостиницу, попросил разузнать что да как. Менеджер открыл дверь, но обнаружил там лишь их вещи. Охранник на проходной подтвердил, что они взяли сумку и отправились в сторону пляжа – это было видно и по камере наблюдения. Но потом они будто испарились. Я бросил работу, отправился туда, написал заявление, ходил обклеивал столбы их фотографиями, спрашивал у местных, сходил с ума…
— Есть версии, что с ними могло случиться?
— В полиции считают, что они пошли купаться и утонули – в то утро действительно были сильные волны, но Жанна очень хорошо плавает, да и Андрюша в целый год в бассейн ходил. Говорят, что он мог заплыть далеко, переоценил свои силы, она отправилась его спасать, а вода утром еще холодная - вот у нее и случилась судорога. В итоге они оба погибли... – по щеке мужчины стекла первая слеза.
— А вы что считаете?
— Мне хотелось думать, что их похитили – так я хотя бы мог верить, что они еще живы, - он вытер глаза платком и взглянул на меня красными глазами. – Простите…
— Ничего, я понимаю.
— Вернулся только через два месяца, когда в офисе начался совершенный бардак, но все равно продолжал звонить - собрав деньги, я даже заплатил одному уважаемому человеку, чтобы он узнал, что к чему. Но все напрасно – они будто испарились, - на лице Ивана была написана вся грусть этого мира. - И тогда я остался совершенно один, оградившись от всего мира: работал, приходил домой, ел, пялился в телик, спал, а на следующее утро все повторялось вновь. На уговоры друзей и родственников отвечал простым «нет» и дальше по той же схеме. Я не запил только потому, что с детства мне привили отвращение к выпивке.
— Прошло уже четыре года - с тех пор что-то поменялось?
— Все по-старому, разве что рана уже не так сильно болит. Мне помог с этим другой психолог – она посоветовала убрать все фотографии и вещи, напоминающие о пропавшей семье. Сказала, что так будет легче и это правда - взгляду было не за что зацепиться и я стал меньше о них вспоминать. Но мне по-прежнему тяжело жить и разговаривать с людьми, а где-то пару лет назад, когда я немного отошел, окружающие начали тонко намекать, что не стоит отгораживаться от других и стоит начать все заново. Несколько женщин на работе, раньше проявляющие ко мне интерес, снова начали делать знаки внимания. Я вежливо отказывался, но со временем они стали повторять попытки, плюс появились новые – походу, нашли завидного жениха. А полгода назад отец сказал мне что пора снова заводить семью, а то так к старости останусь один одинешенек. Мол, не собираюсь же я принимать целибат в тридцать лет.
— Но для вас это сродни предательству.
— У меня просто в голове не помещается мысль о том, чтобы прикасаться к другой женщине, целовать ее, называть любимой! - со злостью произнес Иван. – У меня вырвали кусок сердца, и я больше не способен на проявление нежности – как они не могут этого понять?! Я сломан! Разбит! Потерян! Я как тот волк, что потерял свою самку и умер десятилетие спустя в одиночестве, даже будучи вожаком стаи.
— И в глубине души вы все еще надеетесь, что ваша семья отыщется?
— Где-то полгода назад, я проснулся и понял, что пора отпустить их. Мне даже стало легче, но потом в День Победы по одному из каналов услышал стихотворение «Жди меня» Константина Симонова, - из глаз мужчины снова потекли слезы. – Душу словно разорвало на куски, а сердце защемило так, что я думал, что умру прямо там. Но дело в том, что я не умер и они тоже - во всяком случае, пока у меня есть вера в это!
— И вы хотите, чтобы я помогла выдержать давление со стороны?
— Наверное, - печально кивнул клиент. – Просто я хочу избавления - желаю перестать чувствовать тяжесть в груди. Я обречен жить в одиночестве, баюкая в мыслях воспоминания о ее прекрасном лице и нежных руках. Кажется, будто огонь внутри угас и мне уже не разжечь его снова. Но одно знаю точно – больше я так не могу, еще немного и все…
И победитель глядит, как велик его враг побеждённый.
Голос послышался вдруг; сказать было трудно откуда,
Только послышался вдруг: «Что, Агенора сын, созерцаешь Змея убитого?
Сам ты тоже окажешься змеем!»
«Метаморфозы», Овидий
Иллюстрация Лены Солнцевой. Другая художественная литература: chtivo.spb.ru
Ванечка был младшим в семье. Это оправдывало всё — детские капризы, шалости и глупые ошибки. Его сестре пришлось повзрослеть раньше, чем следовало бы. И на самом деле Ваня жалел о многих своих проказах, которые раньше казались невинными, а теперь уже показывались под совсем другим углом.
Ване прочили невесту и долгую жизнь. Про Мирославу говорили, что она не оправдала ни своего имени, ни чьих-либо ожиданий. Худая, с такой же худой серо-русой косой, она была совсем не похожа на всегда румяного светловолосого брата. Хотя всё же было что-то общее у них в моменты улыбок — одинаковое, роднящее выражение смешинок в глазах, их тёплый блеск.
Про невесту вспоминали не просто так. Да и какой-то трепет, волнение, тревога предвосхищали главный обряд взросления. Каким бы любимым ребёнок ни был, это не освобождало его от испытания. Конечно, строго выверенного, конечно, подготовленного взрослыми. Но всё же первого взрослого настоящего предприятия — выйти один на один со змеем, пусть, возможно, и не совсем настоящим, — это тебе не поле перейти.
Когда Ване первый раз сказали об этом, он не поверил и решил, что отец пошутил. Потом неслабо струхнул. Потом отправился донимать сестру — ей-то стукнуло уже двадцать годков, она уже давно пережила свой переход. Однако Мирослава только хлестнула его поледеневшим взглядом и отрезала:
— Не твоё это дело. Всё равно обряды у мальчиков и у девочек разные.
— Ну хоть что-то расскажи! Раз разное, так мне это всё равно никак не поможет, ты, получается, ничего и не подсказала, всё честно… — умолял её мальчишка.
Но уговоры не помогли. Мирослава только качала головой и отводила взгляд.
Ваня не мог усидеть на месте. В шестнадцатый день рождения он не думал ни о чём, кроме предстоящего испытания. В голове одна за другой проносились картинки — драконы. Крылатые, бескрылые, морские, с тремя и с сотней голов, с тысячей лап, без лап вовсе, огнедышащие, плюющиеся ядом, всё сразу… Куда ему против такого?
Драконоборчество было семейной легендой. Отец любил рассказывать, что их далёкий предок — такой далёкий, что даже имя его точно не помнят, — победил когда-то змея и освободил из плена чудовища свою будущую жену, когда-то похищенную из родного племени. Отец тоже прошёл свой ритуал, тоже победил своегодракона. Теперь он работал в военной части с каким-то аэродромом — ну, лётчиков учил, наверное. Ваня смутно понимал, чем занимался папа на работе, да и он сам не особенно распространялся.
Папа был военным лётчиком, это Ваня точно знал.
Папа убивал драконов.
И если папа так делал, то и Ваня должен был. Хотя бы раз в жизни.
Мальчик долго сидел на широком подоконнике, вглядываясь в заснеженную даль. Именно туда совсем скоро ему предстояло отправиться. Туда, где и без драконов нередко находили обмороженных мертвецов, где ходили страшилки похлеще истории перевала Дятлова. Над лесом то и дело пролетали самолёты. Ваня всё не мог придумать: где же там мог спрятаться дракон? Сестра постоянно поправляла, говорила: «Не дракон, а змей», но Ваня не понимал разницы. Какая разница? Дракон — он и в Африке дракон.
В итоге оказалось, что испытание должно было состояться совсем не в лесу. Мирослава на эту новость только хмыкнула, а вот Ваня, и без того взволнованный, напрягся ещё сильнее. Он всё ждал, готовился, пытался успокоиться и собраться с мыслями, вспоминал всё, что говорили ему отец и дядька — то ли друг, то ли брат отца. Ваня настолько привык к его фигуре с детства, что даже не задумывался, кем был этот человек. Когда мальчик узнал, что дядю Зига на самом деле зовут не «Зиг»[1], а «Серёга», то испытал просто неописуемый шок.
Папин «уазик» просто заехал в горы, высадил там уже дрожащего то ли от холода, то ли от волнения пассажира и исчез в снежной стуже.
Ваня сжал околевшими пальцами рукоять меча. Перчатки надевать было нельзя — металл должен чувствовать кожу хозяина, поэтому мать заботливо обмотала её бечёвкой. Это запрещено не было, об этом знал отец, откуда-то знала и мама.
Тело уже била крупная дрожь. Ветер нещадно бил в лицо, хлопал полами коротенькой курточки — чтобы не мешала бою. «Ничего, в битве согреешься», — с басистым смехом говорил отец, а Ваня со вздохом надевал тонкую одежонку. Меч вдруг показался неимоверно тяжёлым. Ваня к шестнадцати годам был приличным фехтовальщиком, к тому же неплохо обращался и с огнестрельным оружием, но традиции требовали соблюдения правил, поэтому подло оставили его с одним только мечом и коротеньким ножичком, который был спрятан в кожаные ножны на поясе.
Белый дым застилал глаза. Занесённая метелью Россия — другой Ваня никогда и не видел. Холодный, суровый климат, но вопреки стереотипам, не такие уж и злобные люди. Суровые — возможно, скорее да, чем нет, но не злые.
Удивительно, но стоило Ване сделать шаг, как ветер тут же стих. Он даже вздрогнул и снова остановился от неожиданности. Шмыгнул заледеневшими соплями, вытер нос рукавом. Снег прогибался, хрустел, то и дело обхватывая тело почти по пояс. Ваня подумал, что стоило готовиться тщательнее и всё-таки выяснить, в каком веке люди изобрели лыжи, — так был бы шанс, что папа позволил бы пойти на них. Мол, герои в древности тоже могли ходить на лыжах — удобнее же. А то пока доберёшься, змей уже сто раз от старости подохнет.
«Конечно, — размышлял Ваня, проваливаясь всё глубже, — представить себе драконоборца в бою на лыжах можно было с большим трудом и не без смеха, но… по крайней мере, такой герой хотя бы смог добраться до дракона».
В своих же силах Ваня сомневался всё больше и больше.
В очередной раз провалившись в сугроб почти по грудь, Ваня фыркнул и воткнул меч в снег по правую руку от себя. Продолжая кряхтеть и шмыгать, он шёпотом ругался на снег. Слова срывались с губ клубами густого пара. Снег не отвечал, но зато затягивал только глубже, отказываясь отступать. Ваня почувствовал, что уже готов был просто заплакать от бессилия, — его обступило плотным кольцом и отпускать совсем не собиралось. Уже вспомнились все истории про замёрзших насмерть людей, тот стрёмный мужик из «Сияния», перевал Дятлова, опять же, уже дошло до подозрений на хозяина леса, йотунов с Хель и даже Сорнинай. Ваня не любил читать старые песни, но что-то отцу всё же удалось вбить ему в голову. Повертев этой самой головой в попытке осмотреть себя со всех сторон, Ваня вдруг замер так, будто взаправду уже примёрз.
Меча не было.
Ваня, который уже переставал чувствовать пальцы ног, а в наличии левого мизинца и вовсе начал сомневаться, похолодел, как мертвец.
Меч, специально сделанный для него, — поди найди в современном, пусть и отдалённом, северном городе кузницу. Да и не это страшно — страшно то, что меч был сделан для него, по заказу отца, который велел беречь кладенец как зеницу ока, лучше возвращаться без глаза, но с мечом.
И этого самого меча не было.
Ваня тут же забыл все страхи. Дракон, или змей, или мороз, да хоть сам дьявол со всей своей ратью — вся эта братия, даже собравшись вместе, пугала не так сильно, как реакция отца на потерю меча. Без меча в целом можно было и не возвращаться. Спартанское «со щитом или на щите» просто нервно курило в сторонке. Именно мечи в их семье наделяли особенными, чуть ли не магическими свойствами. Опять же, по семейной легенде, меч будто бы сам собою явился Ваниному предку, когда тот уже почти потерпел поражение перед непобедимым змеем. Прапрапрапрадед продал собственный глаз, чтобы завладеть мечом, и, по легенде, обрёл вместе с ним небывалую мудрость. Правда, в какой-то момент меч переплавили — спасали во времена революции, — а первозданный вид вернуть не удалось ни одному кузнецу. Поэтому решили в рукоять каждого нового меча для нового мужчины их рода вплавлять кусочек от того самого меча. Что планировалось делать после того, как «оригинальный» переплавленный меч закончится, история умалчивала. Может, он уже кончился. Просто вера осталась.
Короче, потерять такую вещь — не просто получить по шапке, а этой шапки лишиться. И всего остального тоже. Это будет пострашнее самого страшного дракона.
Вслепую Ваня шарил голыми руками по снегу. Он уже не чувствовал холода — он просто забыл, что ему вообще было холодно. Он и сам не заметил, как освободился из снежного плена. В какой-то момент Ваня понял, что стоит на твёрдой снежной корке. Крепко, как на лыжах. Только не скользко и ноги не норовят разъехаться в продольный шпагат.
Новой порцией шока окатил старичок, невесть откуда оказавшийся прямо перед мальчиком. Ваня подпрыгнул и, оступившись, едва не рухнул в новый сугроб. Дед выпростал руку и удивительно твёрдой хваткой удержал его от падения.
— Дедушка… — только и смог выдохнуть Ваня вместе с густым белым паром, восстанавливая равновесие.
— Не это потерял, милок? — Дед хитро улыбнулся и ловко вытащил из-за спины Ванин меч.
Ваня обмер.
— Его… — шёпотом просипел Ваня и уже потянулся к заветной вещице.
— Э, не! — Дед блеснул золотым зубом и с поразительной лёгкостью перекинул меч в другую руку. — Не так просто.
Ваня посмотрел в лицо деда. Только сейчас он заметил, что заплывший, лишённый зрачка глаз деда пересекал крупный шрам.
— Ты чёй-то тут делаешь, внучок? — продолжил допрос дед.
— Так… испытание… как его… ну вы ж понимаете, да?.. Ну, обряд взросления, всё такое… — скомканно залепетал Ваня.
Дед покачал головой.
— Ни бе ни ме. Что за племя пошло — не вы богатыри, ой, не вы… — Голос у него был вроде и стариковский, но в то же время очень сильный, смешливый, гордый.
— Все вы так говорите! — вспыхнул Ваня. — Просто не знаете ничего!
— Я-то не знаю? — Дедок так расхохотался, что Ваня притих, постеснявшись своей дерзости. — Экой смешной ты, парень, ей-ей смешной! Ну так покажешь, сам-то знаешь что?
С этими словами дед выбросил вперёд руку и плоской частью меча как бы играючи, смеха ради слегка ударил Ваню под коленкой. Тот не удержался и повалился наземь как подкошенный, а на голову ему тут же съехала шапка сугроба.
— О-ой, не видать тебе твоего меча, не твоим рукам он, видать, делан, — приговаривал дед то с одной стороны, то с другой.
Из снега показалась мокрая макушка Вани. Отряхнувшись, он почти зарычал от злости. Глаза его вспыхнули, и, позабыв про меч, про диковинную быстроту и ловкость противника, мальчик бросился на деда. Кулаки только успевали мелькать в воздухе, но всё не достигали своей цели — ни хохочущего деда, ни меча.
Ваня остановился и вытер заслезившиеся от мороза глаза вместе с потом. Дед остановился прямо напротив него и, как нарочно, выставил меч прямо перед собой.
Кувырком достигнув его фигуры, Ваня пнул куда-то наугад, ухватился руками за самое лезвие и зажмурился, вцепившись в него.
Только вот боли он почему-то не почувствовал и удар ушёл куда-то в пустоту. Ваня открыл глаза.
Он свернулся калачиком на снегу. Деда нигде не было. Поднявшись на ноги, мальчик посмотрел на меч, подняв его обеими руками. На лезвии остались красные пятна, но на ладони уже не было даже шрама. Вдруг меч подёрнулся дымкой, как мираж, и рассыпался в прах. Ваня растерянно отряхнул руки и покрутил головой, хотя сам не понимал, что ищет.
На плечо легла чья-то рука. Ваня обернулся. Перед ним стоял тот самый дед. В руках его лежал меч. Только теперь рукоять была чистая, без маминой бечёвки, и в середине блестел то ли камешек, то ли просто другой металл, которого раньше Ваня не замечал.
— Поразвлёк старого, молодец, — в голосе теперь не было насмешки, только спокойная покровительственность. — Может быть, не перевелись ещё славные воины.
Ваня взял меч. Едва он успел моргнуть, как дед пропал, будто его и не было. Мальчик вспомнил сестру. Та часто смотрела в одну точку, а потом резко отводила взгляд, будто бы что-то там видела, а потом оно резко пропадало. Может быть, что-то такое это и было?
Прыснув от мысли, что Мирославе везде чудился одноглазый дед, Ваня зашагал дальше.
Он почти начал насвистывать какую-то песенку, напрочь позабыв о цели своей прогулки. Меч приятной тяжестью теплился в руке, холод отступил.
Одно пренеприятное обстоятельство напомнило ему обо всём.
Снег под ногами вдруг подозрительно резко хрустнул и расступился. Ваня полетел куда-то вниз.
Приземление было отнюдь не мягким. Тело больно шмякнулось о ледяную землю. Ваня вытянулся, уставившись в дыру, через которую упал, на небо. Неба он не видел — его закрывала вновь поднявшаяся вьюга. Мальчик осторожно подвигал пальцами ног, руками, шеей. Всё было на месте, только копчик и прилагающееся к нему мягкое место саднили.
Пещера вокруг выглядела довольно зловеще. Свет проникал только из дыры сверху, всё остальное же было погружено в кромешную тьму. Холод вернулся, а вместе с ним и страх. Но как у всех молодых людей, не успевших ещё войти в серьёзные лета, любопытство пересилило любые опасения.
Ваня поднялся и осторожно размял шею и спину. Оглядевшись, он неуверенно сделал пару шагов.
В самом тёмном углу что-то заворочалось. Ваня вздрогнул и выставил перед собой меч. Шорохи стали громче. Показалось, что в темноте что-то мелькнуло. Минуту спустя до Вани дошло, что ему не показалось: на свет попала огромная, мерзкого вида лапа, поросшая густой чёрной шерстью. Вскоре показалось и всё чудовище.
Это была на редкость гадкая тварь, очень отдалённо напоминавшая человека. То, что, вероятно, было ногами и руками, превратилось в ужасные лапы, каждая — размером с каменную глыбу. Морду чудища нельзя было сравнить ни с одним монстром, каких Ваня видел в ужастиках. Это был и не волк, и не медведь, и не дракон, и уж конечно, не человек. Но в то же время существо имело признаки всех их. Одно было ясно точно: это был не змей. Не обещанный дракон.
Это не испытание.
Голова слегка закружилась от осознания. Это не учебная тревога и не тренировка. Это настоящая, наверняка голодная неведомая тварь. Прямо перед ним. Готовая напасть.
Едва Ваня подумал о нападении, как тварь вздрогнула, словно тоже очнулась, и кинулась на него. Мальчик чуть не попался, с трудом успев отскочить в последний момент. Меч со скрежетом тащился по заледеневшей земле — он снова вдруг начал ощущаться неимоверно тяжёлым.
Тварь утробно зарычала, отчего по спине побежали мурашки. Ваня заозирался, ища хоть какой-то выход. Но пещера имела абсолютно пологие стены, без каких-то ходов или уступов. Ветер завывал где-то наверху. Два горящих глаза сверкнули в темноте. Ваня снова в самый последний момент успел отскочить, выронив меч.
Он звякнул, стукнувшись о ледяную поверхность. Чудовище остановилось и посмотрело на источник звука. Оно нагнулось и дотронулось своей лапищей до меча. Отдёрнув её, как обжёгшись, тварь так оглушительно зарычала, что Ваня испугался, не случится ли обвал. Однако он не мог не заметить одного пугающего факта. На меч тварь смотрела вполне осознанно, лапа направлялась к мечу так, словно собиралась вооружиться им. Это был не бестолковый монстр — он мыслил. Это открытие Ваню отнюдь не обрадовало.
Оставалось только одно — молиться и сражаться. Только вот молиться Ваня не умел, а единственный способ хоть как-то уравнять шансы в бою лежал прямо под лапищей оппонента.
Существо снова бросилось на Ваню. Тот прошмыгнул между его ног. Проскользив по полу, мальчик ударился головой о стену напротив. В глазах немного помутилось. Монстр, судя по всему, тоже неудачно встретился со стеной, поэтому осел на пол и зажмурился. Особенно неприязненно он посматривал на свет, исходивший из дыры в потолке. Ваня заметил это и прищурился, фокусируя взгляд. Тварь, очевидно, была быстрее и сильнее его, однако ей мешал свет, и что-то замедляло её. Чудовище явно только недавно очнулось, разбуженное случайным падением Вани под землю. Мальчик потёр рукой ушибленную голову.
Чудище встрепенулось, вскочило на лапы. Как в замедленной съёмке, оно надвигалось на Ваню. Наверное, всё было куда быстрее, но казалось, что движения замедлились и тянулись, будто бы в каком-то желе. Ваня моргнул и почувствовал под пальцами металл. Кончиками пальцев он нащупал меч.
С трудом подняв, он выставил его прямо перед собой, как кол. В этот же момент мальчика обдало зловонным дыханием, а прямо над ухом раздался оглушительный рёв. На живот закапало что-то тёплое, грудь придавила чужая туша. Голова снова с силой ударилась о стену позади, и свет погас.
* * *
Очнувшись, Ваня искренне удивился, что жив. Чудовища рядом не было. Грудь залита кровью, но не Ваниной, чужой. Тёмная и горячая, в полутьме она казалась почти чёрной.
Но в темноте слышались неясные шорохи. Мальчик притиснулся спиной ближе к стене и затаил дыхание.
Звуки не умолкали, но нечто, ворочавшееся в темноте, будто бы было меньше, чем существо, которое было там ранее. Звук издавала не огромная туша, волочащаяся по ледяной земле. Обыкновенная возня.
Мрак уплотнился, стал принимать форму, и вскоре Ваня рассмотрел человека.
Левая рука его безвольно повисла, всё плечо было окрашено бордовым. Ноги человека подогнулись, и он упал наземь, кашляя кровью. Кашлял он хрипло, но как-то зло, будто смеялся через приступ чахотки. У него были длинные спутанные волосы грязно-чёрного оттенка. Черты лица его оказались грубыми, но мужественными. Чёрная борода отросла не очень сильно. Лохмотья, очень отдалённо напоминавшие одежду, были замотаны кое-как, изорваны и испачканы кровью.
Мужчина посмотрел на Ваню.
Даже не посмотрел, а зыркнул. Это был такой колючий, неуютный взгляд, от которого хочется поскорее спрятаться. Не просто из-за страха. В этом взгляде была заключена неизмеримая злоба, чистая ненависть. Ване подумалось, что если человек правда настолько ненавидит мир, его следует пожалеть. Не притворно, насмешки ради. Действительно пожалеть. Так загнанный зверь ненавидит и боится своих преследователей. Так узник смотрит на вольных людей. Так изгнанник глядит на счастливое племя, которое раньше было родным.
— Ловко… — до Ваниного уха донеслось хриплое рычание — голосом он не мог это назвать. — Сильно…
По пещере снова разнёсся кашель. Ваня посмотрел в сторону. Его затошнило.
— Больно… — как-то тихо и надломленно прохрипел незнакомец.
— Это… вы?.. — не выдержал Ваня.
— Я?.. — неопределённо переспросил мужчина.
Проследив за Ваниным взглядом, он упёрся в меч, валявшийся рядом с мальчиком.
— Я, — кивнул он. — Моё имя — Грендель.
«Ну и имечко... Родители тебя точно не любили…» — невольно подумал Ваня.
— И что теперь? — Грендель будто прочитал Ванины мысли. — Убьёшь меня?
Мужчина снова криво усмехнулся, кивнув на меч. Ваня сделал несколько осторожных шагов от Гренделя.
«А ведь я должен его убить, – подумал мальчик. — Он — моё испытание. Я с испуга решил, что он настоящий. Это чары. Он не реальный. Ему не больно».
Кошмарный стон разнёсся по пещере. Ваня зажмурился, словно это как-то помогло бы ему не слышать страшных звуков. Грендель окончательно осел на землю и стиснул зубы от боли.
— Ну давай… убей… — не было понятно, засмеялся он или закашлялся. — Попробуй.
— А мне нужно? Убивать? — робко спросил Ваня.
Он уже открыл глаза и потому увидел, как в налитых кровью и ненавистью глазах Гренделя отразилось непонимание и недоверие.
— Зачем же ещё ты пришёл сюда?
Ваня немного сконфузился. Меч лежал почти под его ногой.
— Пройти обряд. Посвящение.
— Убить дракона.
— Да. А ты — дракон?
Грендель присмотрелся внимательнее. Одной рукой он всё ещё держался за раненое плечо, но не отрывал глаз от мальчика.
— У всех свои драконы. Я — твой дракон. А ты — вероятно, мой. У твоего отца был свой дракон. И у его дракона был твой отец.
Отец был лётчиком. Он обуздал ветер.
Отец убивал драконов.
— Я не хочу убивать тебя. Драконы злые. Ты ничего мне не сделал.
Грендель прищурился.
— Злые? Драконы просто живут. Просто у кого-то отнимают сына, кто-то вынужден стеречь сокровища, кто-то просто проклят. Твой отец спрашивал драконов прежде, чем убить их?
Ваня потупился.
— Ты не такой дракон. Не злой. Отец убивает другихдраконов. Я не хочу тебя убивать.
— Ты долженменя убить. Хотя твоя железка никак не поможет в этом.
Меч звякнул. Ваня наступил на него ногой, сжал кулаки до побелевших костяшек.
«Он не настоящий. Это чары. Это испытание. Он — злой дракон».
Грендель сидел молча. Не пытался напасть или защититься. Он смотрел… нет, не как человек. И не как загнанный зверь, теперь Ваня это понял. Он смотрел как дракон.
— Тебе нужна помощь.
Грендель покачал головой, улыбнувшись. Из треснувших губ блеснула капля крови.
— Это тебе нужна помощь, — помолчав, он добавил чуть мягче: — Иди. Я останусь здесь. Ты победил своего дракона.
Ваня протянул руку. С тяжёлым выдохом Грендель протянул свою огромную, грязную от крови лапищу в ответ. От рукопожатия ладонь кольнуло.
В этот момент сверху послышался шум. Ваня не сразу его распознал, но вскоре узнал звук двигателя снегохода.
Приехал отец. Драконоборец.
Ваня запрокинул голову, глядя через дыру, в которую сам же провалился.
— Ваня? Ты здесь? Живой?
— Я здесь! — крикнул мальчик, поставив руки у рта рупором.
Послышалась возня. Сверху спустилась верёвочная лестница.
* * *
Отец никогда не обнимал его так крепко. Борода щекотала голую шею, подрагивающие руки быстро закутывали в большущую пушистую шубу. Когда Ваня был маленьким, ему всегда казалось, что в этой шубе можно утонуть или заблудиться в рукавах.
Грендель не был испытанием. Просто что-то пошло не так. Конечно, всё засчитано, конечно, он всё прошёл, просто потому, что банально выжил.
Грендель не был чарами. Он был настоящим. Ему было больно.
Ваня не решился спросить о том, что стало с ним. Но когда отец поднимал его на верёвке, обернувшись назад, Ваня не увидел никого. Хотя был готов поклясться, что из темноты на мгновенье блеснули два огонька.
Мама встретила его с радостью, напоила горячим можжевеловым чаем и накормила лютефиском[2]. Она не отходила ни на шаг, каждые пять минут касаясь его лба. Даже сестра, обычно тихая и отрешённая, обратила внимание на его состояние.
— Ваня? С тобой всё нормально? — осторожно спросила Мирослава.
Её взгляд уже привычно скользнул куда-то сквозь и пробежался по пространству вокруг мальчика. Ваня не ответил. Он тупо смотрел на рыбу в своей тарелке и молчал.
Интересно, у Гренделя есть мама?
— Это был не дракон, — сказал Ваня тихо.
Отец нахмурился.
— Кто?
— Он не был драконом. Ты знаешь.
Конечно, отец знал. Вернув сына домой, он тут же поехал назад, чтобы перевернуть пещеру вверх дном. Если отец что-то искал, то он находил.
— Ты убил его?
Мирослава нахмурилась и вздрогнула, касаясь рукой виска. Она покачала головой, прошептав что-то невнятное, и быстро вышла из кухни. Мама последовала за ней.
— Там не было драконов, — сказал отец, отодвигая табурет и грузно усаживаясь на неё. — Я лично обыскал пещеру.
Ваня продолжал гипнотизировать рыбу у себя в тарелке. Отец вздохнул.
— Не все драконы выглядят как драконы. Они, понимаешь… они есть в разных смыслах. Ты встретил простого дракона. По его облику, но не по сути. И он просто жил. Я встречаю других драконов. Они рождались в людском теле, чтобы прятать чудовищное нутро.
Придвинувшись ближе, отец заглянул Ване в глаза и заговорщически понизил тон.
— Знаешь, в чём разница между драконоборцем и дураком, который полез убивать дракона?
Ваня мотнул головой.
— Драконоборец видит разницу между тем и другим драконом. А дурак не видит. И ты эту разницу увидел. Ты — не дурак.
Тяжёлая, но тёплая ладонь легонько сжала плечо мальчика.
