Оставшихся просителей Катир отослал восвояси.
Он сосредоточенно перетирал в ступке гадючьи клыки, багульник и ножки мухоморов. Ссыпав получившуюся пудру в воронку из тонкой бересты он поместил её в казанок, где парила варёная вода.
– Ох, не с того надо было начинать обучение, - ворчал шаман, помешивая настой.
Он поглядел на девочку, с любопытством наблюдавшую за его действиями.
– Ты могла бы применить свой дар, - задумчиво проговорил Катир. – Но, боюсь, можешь не удержать…
Браси покряхтела в ответ и пустила изо рта нитку слюны. Катир разделся до нога. Поднёс сосуд с отваром к лежанке на которой лежал юноша, поставил у его ног и сел подле болящего. Шаман занёс над казанком руку, закрыл глаза и прошептал:
– Прошу вас снег и ветер, скуйте холодными оковами руки и ноги этого человека, прошу вас жар и пламень вложите сил в мои члены, помогите мне в его исцелении. Прошу тебя, о мой покровитель, вместилище мудрости, древний, востроглазый Скур – дай защиты, убереги меня и мою ученицу Браси от опасности.
Сказав это Катир смочил губку из сушеного мха в отваре и окропил больного. А затем взял в руки бубен и колотушку. Он забил в инструмент, исступлённо, сосредоточенно, рьяно. Всё жилище ожило, завибрировали сосуды, заскрипел бревенчатый конус крыши. Шкуры, устилавшие земляной пол заёрзали на месте, будто вот-вот подскочат и бросятся в пляс вместе с колдуном. Из горна очага вырвались искры и закружились в воздухе, едва не подпаливая волос Катира. Шаман задёргался, входя в транс, закатил глаза, выпустил бубен с колотушкой из рук. Те зависли в воздухе продолжая отбивать ритм без участия людских рук. Извиваясь, клонясь к земле в подобной брачному танцу журавлей пляске Катир заложил руки за спину, изогнув, под немыслимым углом влажно хрустнувшие в локтевых суставах конечности. После положил ладони на затылок, нащупал что-то под волосами и резким движением вынул клык матёрого волка из черепа, мгновенно лишившись чувств.
Вокруг всё было пурпурно-фиолетовым. Изо рта парило, кожа покрылась пупырышками. Катир с трудом разомкнул веки, сделал глубокий вдох и резко сел. Огонь в очаге горел имея смазанные, нечёткие и отрывистые очертания. Словно картинка, что видел шаман, двоилась переплетаясь с параллелями миров. Сквозь дымоход в жилище упал крупный ком снега, а через мгновенье у ног Катира оказался тонкий как стрела юноша.
Он имел круглые желтые глаза, крупный крючковатый нос и тонкие бескровные губы. За спиной его были сложены могучие крылья цвета мокрого песка. Юноша был нагим по пояс, нижняя же половина его тела была облачена в тончайший птичий пух, а ноги оканчивались трёхпалыми чешуйчатыми соколиными лапами.
Скур подал Катиру руку с острыми чёрными когтями.
– Ты пришел, о, мой Пир! – обрадованно произнёс Катир, но голос его эхом стал биться о бревенчатый свод жилища.
Скур рывком поднял Катира и прикрыл от холода его наготу своими крыльями. Шаман оглянулся. Болящий юноша не дышал.
– Он уже мертвец…- прошептал Катир. – Нет смысла бороться…
Пир положил когтистую руку на плечо подопечному и печально покачал головой.
– Может быть я смогу вам помочь?
От лежанки калеки послышался бархатистый и трепетный женский голос. Катир и Скур разом повернулись на него.
Из-за пурпурной окраски мира шаман едва мог разглядеть очертания говорившей. Он высвободился из-под крыльев Скура, вынул из ледяного огня горящую головешку и медленно, будто воздух был густым и липким как айран стал пробираться к ложу. Пир ухватил Катира за свободную руку, замотал головой, не хотел отпускать, но шаман всё-таки осветил лежанку Браси.
Вместо маленькой калеки на лежанке сидела прекрасная дева. Её стан был точён, а груди упруги, ноги девица поджала под себя, но даже в этом положении было видно насколько круты её бёдра. У неё были чудесные толстые косы цвета вороньего глаза, пухлые бордовые губы, густые брови, а глаза – бурый лес в объятьях кристального озера.
– Ты – душа Браси? – спросил Катир с придыханием.
Лицо девицы вытянулось, затем она басовито рассмеялась, запрокинув голову и показав бритвочки зубов.
– Глупец, - ответила наконец девушка, утирая выступившие в уголках глаз от смеха слёзы.
Она села удобнее, поправила косы, затем посмотрела Катиру прямо в глаза (в пурпурной темени шаман мог видеть лишь голубую часть глаз девицы, что светилась призрачным мерцанием). Скур потянул на себя шамана, прикрыл его крыльями и прижал к себе.
Дузвик глядел на кровавое пятно – всё, кто осталось у него от Лаяры.
«Будто бы ты не желал их смерти…» - металась в голове мужчины фраза, брошенная вождём.
Он не хотел признавать, но действительно часто Дузвик ловил себя на мысли, что лучше бы Лаяра умерла в родах, прихватив с собой проклятого выродка.
С самого раннего детства старики учили их, малышей, что уродиться калекой – знак, даруемый рухами. Что это значит – на тебя пал выбор, и ты можешь стать следующим шаманом, тактично умалчивая, что выживает один из сотни “помеченых”. Все его сверстники восхищались калеками, которые рождались в селище, но только не Дузвик.
Он искренне ненавидел их, испытывал отвращение, даже не смотря на уверения старших, что это снизошедшее благо и большая ответственность как для родителей, так и для особенного ребёнка. Дузвик то скрывал, но безмерно радовался, когда кто-нибудь из “избранных” умирал.
«Зачем таким жить?» - думал Дузвик по малолетству. - «Если это благо, то каково тогда проклятье?»
«Пусть шаман идёт в другие селища, нашим потомкам должно рождаться здоровыми» - думал Дузвик теперь.
Женившись на горделивой и крепкой Лаяре, Дузвик ни секунды не сомневался, что его дети уж точно не родятся добычей шамана. Он даже пытался откупиться от Рухов, чтобы те не выбирали его дитя, узнав, что Лаяра понесла.
Когда родилась Браси, Дузвик обвинил в уродстве дочери жену. Были разные слова…были обвинения и в измене, и в нечистой крови…Ай, всё пустое…Теперь же Лаяра погибла, Браси забрал Катир, и внезапно освободившейся от обузы Дузвик понял, насколько легче стало ему дышаться. Жаль калым за порченую жену уже не вернуть.
За размышлениями мужчина и не заметил, как стали возвращаться с работ соплеменники, для которых он был скорбящим вдовцом. В помещении было зябко и Дузвик развёл огонь в очаге.
–Дузвик, можно к тебе? – попросился кто-то из общего коридора.
В жилище вошел молодой юноша из неженатых – Зирт. Дузвик знал, что тот был тайно влюблён в Лаяру, хотя та и была намного его старше. Зирт скорбел более всех в селище, даже больше, чем сам новоиспечённый вдовец (который даже не смог выдавить из себя ни одной слезинки), чем последний начал вызывать в свой адрес косые взгляды и шепотки.
Для приличия Дузвик пошумел, обвиняя шамана. Сделал вид, что жаждет мести, но слухи о том, что возможно убил жену он сам уже поползли, вдовца стали обходить стороной.
– Почему ты не схоронил её кровь вместе с телом? – спросил удивлённый юноша. – Ты не боишься, что она не обретёт покоя?
– Скорбь… не дала,- деланно траурным тоном ответил Дузвик.
Зирт встал на колени у кровавого пятна, затем поднял перепачканную в крови шкуру и уткнулся в пятно лицом.
Дузвик услышал, как тот плачет.
– Как же Рухи суровы, - полным слёз голосом запричитал юноша. – Почему забрали тебя так рано…
– При чём тут Рухи? – фыркнул Дузвик. – Разве Рухи разбили ей голову?
Зирт отнял лицо от шкуры и с недоумением поглядел на вдовца. Тот в свою очередь оторвался от растопки очага и глядя в глаза Зирту прошептал:
– Ты винишь шамана? – испуганно и тихо уточнил юноша.
Дузвик хмыкнул и вернулся к своему занятию.
Живот болящего бугрился. То, что в нём скрывалось рвалось наружу. Катир бросился к юноше, разорвал тонкую кожу руками и из утробы явился огромный, обтянутый людской кожей каракурт. Паук, завидев Катира отскочил в сторону и ощерился, подняв угрожающие передние лапки (которые оканчивались человеческими пальцами). Каракурт вскочил на бревенчатый свод жилища и только теперь шаман увидел, что тот утащил из тела болящего ещё трепещущее сердце.
– Подселенец! – закричал Катир. – Верни то, что взял!
Паук на мгновенье замер, затем содрогнулся будто от смеха и выскочил сквозь дымоход.
В то же мгновенье юноша истончился утренним туманом и пропал.
– Слова тут не властны,- хохотнула девица. – Хочешь вернуть украденное – дерись.
– Да кто ты такая? – раздосадовано крикнул Катир, отступив к покровителю.
Ну Карагай возвышался над жилищем, раздувал ноздри и напряженно вглядывался вдаль. Узаяр смотрел на него сквозь дымоход, на памяти шамана срок подходил лишь у двоих: Шал-Би – предшественника Узаяра и Р’сея – наставника Каира.
Ни в первый, ни во второй раз так тих и суров не был Ну Карагай. Нынче что-то шло не так. Колдун вышел из жилища. Карагай обхватил дом своими гигантскими ногами-лапами, сложил руки-ветви на крыше. Узаяр приблизился к медвежьим лапам Пира и негромко спросил:
Ну Карагай тряхнул оленьим ухом, словно слова Узаяра были назойливой мошкой, с рычанием выдохнул, но не ответил. С неба начали падать первые хлопья снега, касались рогов великана и тут же превращались в воду. Пир снова выдохнул, пустив из ноздрей по струйке пара и произнёс:
– Твой приемник – Балабан из речных земель.
Балабан был “Суу - мый”. Безмозглый, или как старики говорят: “вода в голове”. Целыми днями слонялся он по селищу роя лунки и пряча в них «сокровища». То череп мышиный зароет, то старые арканы утащит и спрячет… Не высокий, да к тому же сутулый, с большими выпирающими изо рта кривыми зубами и раскосыми серыми глазами Балабан не нравился девицам, а попасть в ученики шаману шансов было у парня маловато… Всего лишь дурак, не помеченный рухами.
Он вырос, обзавёлся скупой, похожей на плесень бородёнкой и усишками, но по-прежнему изъяснялся лишь короткими фразами и жестами, словно двухлетнее дитя. Бывало, что Балабан выл с волками в унисон, отчего мужи, что несли вахту частенько порывались завести дурачка в лес и бросить там. Но как бы то ни было вреда от дурня было не много, к тому же дарованная ему недюжинная сила частенько пригождалась в работах на селище.
В Приречных землях кобылиц держали не много, больше промышляли рыбной ловлей и охотой на водоплавающую птицу, поэтому вечерами Балабан сидел с матушкой в хозяйственном помещении и починял рыболовные сети.
– Балабан – суу-мый, он ведь не отмечен рухами, - засомневался было Узаяр, но осёкся, поглядев на покровителя. – Волчий клин?
– Волчий клин, - кивнул Пир.
Шаман положил ладонь на свой затылок.
– Но Балабан – отрок, он не дитя… Как я…
– Балабан пойдёт за тобой, если ты сумеешь позвать…
В те давние времена, когда не знавали люди кобыльего молока, жил на свете юноша, что не мог сыскать себе невесту. Покинув родное селище переходил он от одного рода к другому, но не мог подобрать девушки достойной.
– Возьми в жены ту, что будет к тебе добра, - советовали старшие. – Возьми ту, что лучше всех выделывает шкуры.
Но юноша на такие советы лишь отмахивался. Годы шли, юноша мужал и вот уже коснулись его висков седины. Одной ночью спал он, прислонившись к ивовому стволу и увидел такой сон:
Из лесу вышла на опушку девица невиданной красы. Никогда ещё до того сна не видел наш герой волос цвета шкуры медведя. Девица уселась на свежую зелёную траву и принялась заплетать свои волосы в косы.
Залюбовавшись ею герой и сам не заметил, как приблизился к девушке. Они разговорились, и посетовал герой на твою холостую жизнь.
– О, брат мой,- покачала головой девушка. – Все мы вылеплены рухами из праха земного, все сотканы в утробах наших матерей. Ты уже не молод, и срок твой недалёк…
– Я дитя руха Саз-би, - призналась девица. – Мой отец вылепливал первых людей, и я могу испросить у него помощи. Слепи себе жену, наподобие твоему нраву из праха земного и глины, а я обращусь к братьям моего отца, дабы вдохнули они жизнь в твою женщину.
Сказав то девица исчезла, а наш герой очнулся ото сна. Он отправился к устью протекавшей неподалёку полу заболоченной реки, замесил глину с прахом земным и начал работу.
Вложил он в неё всю душу, всё время приговаривая какими качествами должна обладать женщина, которую он создаёт. Закончив работу увидел герой свою избранницу и был ею доволен. Он развёл костёр недалеко от глиняной скульптуры и отдыхал. День клонился к закату, и мужчина задремал у огня.
Он проснулся от лёгких поглаживаний по волосам. Рядом с ним на земле сидела та сама я красавица с бурыми, будто шкура медведя волосами, но только вся перепачканная в глине. Она улыбалась.
– Ты? – удивился мужчина.
– Но ведь ты именно меня вылепил, - девушка указала на пустующее теперь место, где раньше лежала скульптура.
– Нет-нет, - отрицательно помотал головой герой. - Ты слишком красива, нельзя иметь такой жены!
– Это уже не важно, - отмахнулась красавица.
Она раздвинула полы своего запашного платья, явив супругу десятки членистых лапок и хвост, наподобу скорпиону торчащие из живота. Кожа девушки была сброшена подобно змеиной, и перед испуганным мужем теперь было чудище, походящее на паука, скорпиона и сколопендру одновременно. Из задней части туловища вырвались две несуразные руки, больше походящие на кожистые, короткопалые лапки тритона. Многоножка заурчала утробно, обвив своими нелепыми но сильными ручками мужа за талию. Тонкие, семенящие лапки же ухватили его за голову и торс, из брюшка чудовища вырвались цепкие, клювообразные челюсти и проникли герою в рот. Он почувствовал, как они разрывают его глотку изнутри, пытаясь проникнуть глубже. Рвота стала изливаться из уголков рта, героя корчило от спазмов, он пытался освободится, сбросить с себя кошмарное создание, но что он мог? Скорпионий хвост, вместо жала оканчивался изящной женской рукой с длинными тонкими пальцами. Эта рука прижала голову барахтавшемуся в бессмысленной борьбе мужа плотнее к брюшку и выдвижные челюсти прорвались сквозь затылок, оставив в нём небольшое отверстие.
По утру, войдя по колено в воду муж отмывался от рвотных соков и крови. Вода в этой реке была горькой на запах и отвратительной на вкус, но героя это вовсе не беспокоило.
На берегу горел огонь, помывшись и почистив одежду муж сел у костра и стал отогреваться после прохлады реки.
– Мужчины легковерны как дети, - произнёс герой бархатистым, трепетным женским голосом и откусил голову пойманной в реке лягушке.
Зима пришла как обычно в одно утро. Вот вечером было тепло и гнал по примыкающему к реке ручью камышовый плотик Балабан, а утром уже всё было белым-бело. Ручеёк стянула тоненькая корочка льда, изо рта парило и нос щипал морозец.
Юноша кутался в шкуру, стоял у входа в жилище и зябко ёжился, потирая заспанные глаза. Пришла пора ловить молодых лебедей, которые не успели улететь до ударивших заморозков, и все молотые мужчины ещё засветло ушли на охоту. Балабана никогда с собою не брали, так как тот терял сознание от вида крови, а очнувшись впадал в ярость. Прятать сокровища сегодня не хотелось, и юноша уже было засобирался вернуться к очагу, когда из лесу завыл протяжно и грустно волк.
Балабан сощурился, силясь разглядеть хищника среди деревьев. Лес был примерно в пятидесяти конских крупах от селища и от входа Балабан видел только частый гребень деревьев.
Волк завыл ближе, и юноша в который раз услышал в этой заунывной, наводящей тоску и благоговейный ужас песне такие не похожие на человечьи, но понятные лишь Балабану слова:
– Приди - приди ко мне брат…
Балабан по озирался. Женщины сегодня полоскали летние платья в ледяной воде, чтобы убрать из до тепла. Женщины пели песни, переговаривались и перешучивались. Никто не следил за дурачком.
Юноша медленно стал пятиться по мокрому, таящему снегу в сторону леса. Волк всё так же пел, не настаивая и не торопя безумца, будто давно смирился с тем, что его зов вечно будут отвергать, будто в насмешку пытаясь спеть в ответ. Женщины не глядели на него. Тогда Балабан развернулся и припустил, что было мочи к лесу, куда звал его серый странник.
Из глаз от морозного воздуха покатились слёзы, из носу потекло. Наброшенная на плечи шкура слетела, Балабан не стал её поднимать. От скорого бега закололо в боку, заболело в груди, но безумец не остановился. Он влетел в лес, оцарапав лицо о торчащие ветки деревьев, чудом не лишившись глаз и заорал во всё горло:
После чего закашлялся так, что казалось вот-вот его внутренности вывернутся наружу. Волк умолк. К Балабану из чащобы вышел одетый в светлые одежды старик с короткой седой бородой и с шапкой, увенчанной перьями.
Был серый вечер, когда Узаяр притащил на волокушах Балабана к своему жилищу. Сон-трава валила с ног и ирбисов и уток, стоило её лишь верно попросить. Когда напуганный появлением шамана безумец впал в буйство Узаяр (чьим особым заклинанием был непробудный сон) вдул в лицо Балабана пудру сон-травы и тот мигом потерял сознание.
Ну Карагай всё так же сидел, обхватив лапами жилище и подолгу втягивал ноздрями воздух, словно принюхиваясь. Плечи, рога и всё тело великана покрывала тонкая снежная пелерина, делая его похожим на заснеженную скалу. Завидев Узаяра с преемником Пир встал, стряхнул с себя снег (засыпав колдуна и юношу) и произнёс:
Шаман растерялся, он поглядел на Пира с недопониманием:
– О мой Пир, этого никак нельзя! Нельзя! Отрок умрёт, не готовый к такому…
Ну Карагай медленно наклонился почти к земле, приблизил лицо к Колдуну вплотную, выдохнул через нос (едва не снеся того с ног) и поглядел в глаза подопечному.
Узаяр почувствовал тяжесть на плечах, и в ногах, словно бы Карагай не глядел на мужчину, а взгромоздился тому на плечи. Не выдержав взгляда Пира Шаман отвёл глаза.
– Готовь напиток, - повторил гигант и втолкнул волокуши в дверной проём шаманской землянки.
– Саз-би? – опешил Катир. – Повелитель глиняных Дяу?
– Прочие рухи его изгнали и прокляли! Ни один шаман не обращается к нему – запрещено! Я думал он развеялся по ветру, канувши в забвение…
– Но ты его помнишь, - дева улыбнулась шире. – А значит он не забыт!
– Как ты попала в Браси? Её действительно прокляли?
– Как твоё имя, демон?!- закричал Катир и бросился к огню вырвавшись из объятий Скура, пытавшегося оградить его. – Назовись!
– Имя? – скучающим тоном произнесла девица. – Ну, скажем – Шнадир…
В ту же секунду девица, словно разжавшаяся пружина бросилась к Катиру, в воздухе сбрасывая с себя кожу. Дитя руха Шнадир обернулась в своё истинное обличие и вцепилась челюстями в крылья Скура. Он забился, оттолкнув от себя подопечного, из прокушенного крыла брызнула чёрная кровь. Скур пытался оторвать от крыла руками скорпиона, но та лишь сильнее вгрызалась в плоть, а оканчивающийся изящной женской рукой хвост пробирался к горлу Пира.
Катир закричал и бросился на помощь своему покровителю, но увидев это Скур взмахнул целым крылом и взлетел, пробив крышу жилища.
Этот сосуд передавали от наставника к преемнику, берегли. Никогда не готовили в нём ничего, кроме шаманского напитка. Озадаченный Узаяр собирал по землянке пучки сушеных трав, растений, грибов и кору деревьев. Шаман про себя думал, что Пир должно быть хочет особую жертву, раз велит сварить напиток для неподготовленного. Ведь каждый колдун знает, что одною каплей можно убить медведя.
Балабан лежал на волокушах, видя спокойные сны. Об этом Узаяр позаботился, хотя мог при желании насылать кошмары, но памятуя о том, что «суу-мый» и без того довольно быстро впадает в буйство одарил того безмятежностью. Юноша улыбался.
Достав из-под лежанки грубо вытесанную ступку и пестик Шаман стал ссыпать в неё ингредиенты:
Кора дерева Кум-кум превращалась в красновато-желтый порошок, багульник и болиголов, бледная поганка и бусинки сушеной волчьей ягоды, покрытые серебристым пушком кружевные листья вечнозелёной Фиттонии и бобы Касии; всего сорок ингредиентов.
Отвар было необходимо непрерывно помешивать, пока не выпарится большая часть воды. В землянке стали появляться недобрые тени незваных гостей.
Они перешептывались. Сначала неясно, болтали тарабарщину, переворачивая слова с ног на голову, но по мере того как пар от ядовитого варева заполнял помещение голоса гостей стали звучать всё отчётливее.
– Четыре стихии, шесть лун, - слышалось из-под ног Узаяра, будто говорила его собственная тень. – Этого обойти никак нельзя, - вторили ей чёрные бархатцы под топчаном.
Колдун покосился к лежанке. Кровать на низких ножках скрывала под собой полчища серебристых бисиринок.
– Он должно быть хочет убить отрока, - предположил кто-то из-под вороха старых шкур.
– Ох, нет! Что он тебе сделал?
– Тише! Он повинуется Пиру!
Кто-то засмеялся хрипло, словно подавляя хохот.
– Да-да, безоговорочная вера!
– Тихо, в его душе рождается сомнение…
Все утихли. Шаман повёл глазами. Голос, вещавший о сомнении раздавался из кувшина с водой.
– Засомневался! Засомневался! – послышался обрадованный шепот, а затем смех прямо под шапкой колдуна.
Узаяр вздрогнул и уронил деревянный черпак. В ту же секунду сверху донеслось сердитое урчание Ну Карагая, который наблюдал за Колдуном сквозь дымоход. Мужчина поднял инструмент и продолжил работу. Когда напиток был готов, Узаяр обратился к Пиру:
Тут же мельчайшая пудра, в которую Узаяр превращал сон-траву для своего особого заклинания стала подниматься от тела Балабана. Закружилась бесцветными пылинками по воздуху и вырвалась вон из землянки сквозь дымоход. Отрок очнулся.
Открыв глаза, Балабан ещё некоторое время вяло ими хлопал, осматривая помещение. По-детски причмокивал губами и зевал.
– Дай ему напиться, - не громко, чтобы не напугать юношу велел Пир.
Узаяр посмотрел на кувшин с водой, откуда ещё недавно слышал голос. Он двинулся к сосуду, но его остановило басовитое урчание. Колдун взглянул на Карагая, затем на Балабана и нетвёрдой рукой снял сосуд с напитком с очага и поднёс юноше.
Шаманский напиток имел дивное свойство - он был всегда холоден, но никогда не замерзал. Балабан сел, недобро поглядел на шамана и стал жадно пить отвар.
«Едва ли он выживет,» - с тоской отметил про себя Узаяр и присел на край волокуш рядом с отроком.
Балабан отнял от губ сосуд и улыбнулся, пережевывая попавшие в рот волчьи ягоды. Дурень проглотил отраву и сказал:
– Хороший дедушка, - потянулся и погладил колдуна по бороде. - Вкусная вода!
Узаяр печально поглядел на него отмечая как затуманивается доброжелательный взгляд раскосых глаз, бледнеет, приобретая зеленоватый оттенок смуглая кожа, отливает от губ кровь, а на лбу выступает зловонная испарина.
Балабан закатил глаза, откинулся на волокуши и выгнулся дугой, словно бы он болящий, погибающий от Гму́ра[1], рот юноши раскрылся, перекошенный в немом крике. Шаман встал, всунул в рот Балабану отрез дубовой ветки, обтянутой кожей (со следами людских зубов) и отошел на два шага, зная, что последует далее. Балабан забился в припадке, зубы впились в ветку, он ударялся спиной о волокуши, выбивая из лёгких воздух вместе со стонами, следом отрок замер, разжал челюсти, выронив кляп и зашелся смешенной с кровью пеной. Узаяр бережно повернул юнца на левый бок. Глаза Балабана метались под сомкнутыми веками бешено скоро. К лицу прилила кровь, заставив кожу покрыться красными пятнами. Балабан оскалился, явив кровоточащие дёсна, извергающие нелепо-большие, кривые зубы.
Узаяр встал, достал из тайника каменную колотушку и десяток завёрнутых в расписанную обережными рисунками кожу отшлифованных особым образом волчьих клыков. «Волчий клин» так их называли между собой посвященные. Он поглядел на притихшего Балабана, выбрал один клин, а остальное припрятал.
Юноша неровно, прерывисто дышал, закрыв глаза, только нитки кровавой слюны тянулись с волокуш к устланному циновками и шкурами полу. Неуверенно, крадучись подошел шаман к неофиту. Присел у головы юноши, зажав для удобства волчий клык в зубах раздвинул Балабану спутанные на затылке волосы, затем примерился, поглядел на следящего за ним Пира.
Ну Карагай кивнул. Тут же каменная колотушка в правой руке Колдуна налилась силой покровителя, завибрировала, загудела, приложив вынутый изо рта клык остриём к намеченному месту Узаяр нанёс один точный, мощный удар.
Ничего не произошло. Балабан затих и обмяк.
Прощупав для верности застывшую жилку на шее Балабана он встал, поправил платье, положил колотушку на место. Достал старую циновку. Перевернул юношу на спину и уже было собрался накрыть его, как Ну Карагай его остановил:
– Он умер, мой Пир…- шепнул Колдун.
Узаяр отложил циновку, наклонился над покойником и приподнял тому веко. Глазные яблоки тоже залились кровью, которая, словно слёзы просачивались сквозь сомкнутые ресницы.
Внезапно Балабан вздрогнул, поглядел на Узаяра своим карим, жутким вкупе с заплывшим кровью белком глазом. И истово закричал:
– Они смотрят, смотрят на меня! Уходите! Сколько глаз!
Отрок забился, не переставая кричать. Обмочился и испражнился, его стало нещадно рвать и крутить, выламывая, изменяя суставы.
Ещё много часов не спали лесные обитатели, напуганные криками, воем и звуком разрывающейся плоти. Узаяр сидел на поваленном дереве, напротив входа в землянку, подперев кулаком тяжелеющую голову. Глаза слипались и только очередной вскрик или хруст ломающейся кости заставлял его пробуждаться снова и снова.
– Когда я провожу его? – спросил колдун у Пира, который неотрывно следил за перерождением Балабана.
Ну Карагай не ответил. Из землянки всё кричали. Порой в вырывавшихся из осипшего горла вскриках можно было различить слова и даже фразы, но по большей части это был бред, от видений, которые вызывал напиток.
Вскоре всё стихло. Тишина стояла абсолютная. Несвойственная бору, мёртвая. Было слышно, как бежит по жилам кровь. И в этой тишине послышались мягкие, словно поступь подкрадывающегося к добыче хищника шаги.
Из землянки, отогнув полог вышел обновлённый и такой незнакомый рослый муж. Он расправил плечи, снял с себя окровавленную рубаху, вытер ею лицо и выбросил в ближайшие кусты. Торс был крепок, бугрились под кожей (заросшей на груди короткой тёмной шерстью) налитые силой мышцы. Голову покрывали густые, длинные волосы цвета дубовой коры, с лентами седины на челе.
Ну Карагай поднялся. Подставил древесную руку мужу, чтобы тот мог взобраться на неё. Муж так и сделал, подобравшись ближе к груди Пира и уцепившись за торчащие из плеча великана сучья.
– Чт..Что это значит? – спросил он растерянно.
Ну Карагай не ответил, лишь поглядел на шамана, прижал мужа к груди и удалился в чащобу.
Брошенный колдун почувствовал, как с удаляющимся покровителем из его тела утекает как из глубокой раны кровь, сила. Он вырвал из своей головы волчий клин, но ощутил лишь тошноту и ломоту в затылке. Ворвался в землянку и обнаружил пропажу и наследуемого шаманами сосуда и шлифованных клыков.
Огонь еле теплился в очаге, стремительно уходил свет. Узаяр велел пламени разгореться – без толку, лишь рассмеялись над утратившим силу угольки. Он попробовал вызвать огонь заклинанием, связавшим его некогда договором стихий, но огонь стал ещё меньше.
Тени подбирались к нему, гогоча в голос, без стеснения. Узаяр выскочил с криком из землянки, упал ничком (в рот набился снег с мхом), заплакал, стал взывать к Ну Карагаю, но остался неуслышанным.
С неба во тьме рухнуло что-то похожее на крупную птицу и упало в нескольких шагах от старика. Птица завозилась на снегу, затем быстро встала и Узаяр увидел, что это Скур – Пир Катира, чей срок был предсказан. Скур крутился, пытаясь оторвать от своего крыла, вцепившегося мёртвой хваткой шайтана, которого не смог опознать стремительно теряющий зрение, память и слух старик.
Узаяр потянулся рукой к чужому пиру, не различая уже кто есть кто, видя лишь нечёткие, расплывающиеся пятнами очертания, а затем его шею пронзила острая, но тут же отступившая боль.
Отбивающийся Скур не заметил, как случайно снёс острыми краями маховых перьев голову барахтавшемуся в снежной грязи старику. Старческая кровь брызнула было, но напор её быстро иссяк, из среза шеи закапали сгустки, а потом обезглавленное тело рухнуло на бок.
Запах крови ударил в ноздри. Раненный Скур попытался дотянуться, зачерпнуть немного жизненных сил, но Шнадир ухватила его рукой за горло и насмешливо спросила:
[1] Гмур - болезнь столбняк и подобные припадки
