CreepyStory

Была у меня в детстве подруга, звали ее Надя. Родители у нее работали на большегрузе, ходили по рекам Севера. Папа капитан, а мама, как водится, поваром. Семья была большая, около семи детей, поэтому, когда родители были в рейсе, за младшими присматривали старшие. Надька была самой младшей, ей разрешалось все. И в очередной раз ей захотелось собаку, купили ей добермана. У меня же была овчарка, на фоне любви к собакам мы и сошлись.
Но история не о том. Родители Надьки были очень добрые люди, мама маленькая, пухленькая такая, даже, лучше сказать, тучная. Папа - высокий и худой. Частенько приходила я к ним в гости, они меня за «свою» считали, болтали и разные случаи из жизни рассказывали. Вскоре по выслуге лет вышли они практически вместе на пенсию, говорили, как сейчас заживем! Дом у нас был новый, в основном людям давали жилье под снос и военным.
Вот прихожу один раз к ним вечером с прогулки, мама Нади мне и говорит: "Представляешь, Наташка, ко мне сегодня Дедушка-соседушка приходил…". Ну, я и давай ее расспрашивать, что да как? Далее с ее слов.

Лежу я ночью, чувствую, что мне дышать тяжело. Глаза открываю - что-то серо-коричневое неоформленное грудь мне придавливает. Я вспомнила, что нужно сказать: "Дедушка-соседушка, к худу или к добру?", а он помолчал немного и на одном дыхании басом продудел: "Всякому говну да еще и к добру!". Вот и думаю теперь, то ли приснилось, то ли нет, и что будет теперь.

Грешным делом, я тогда подумала, что это все фигня, уж очень грузная у Надьки мама, да еще на ту пору астма или ХОБЛ у нее был. Может, просто грудь от нехватки воздуха сдавило. Этот случай забылся, все вроде пошло своим чередом, только через некоторое время умер отец у Надьки, скоропостижно, без всяких происшествий и признаков. Был очень здоровый человек, спортом занимался и в поликлинику не обращался. Дальше – больше: следом за отцом умерла у Нади мать, затем посадили в тюрьму старшего брата, не помню уже за что, то ли подрался, то ли что-то еще наделал. Только вскоре вышел он из тюрьмы и повесился… После этого у старшей сестры сына убили. Так и крутилась карусель неприятностей по всем братьям и сестрам, у кого мужа убили, у кого что. Какая-то несчастливая полоса прямо шла. Закончилось все тогда, когда разъехались они все из этой квартиры по разным адресам и разным районам. Заехала в нее средняя Надькина сестра Лида, заплатила все долги за квартиру, сделала там приличный ремонт.
Вот и думай теперь: к добру или худу. Был или не был этот Дедушка-соседушка.

ОБОРОТНИ

Мне было 15 лет, когда я вместе с мамой приехала к бабушке в деревню где-то за Нижним Новгородом. Деревня маленькая, да и жителей там тоже не больше. Сама деревня как бы находится на отшибе и живет своей жизнью. Честно говоря, я не любила ездить к бабушке, поскольку она постоянно рассказывает мне истории про колдунов и ведьм деревни. Честно говоря, я считала это выдумкой и сказкой, пока не убедилась, что бабушка была права...

В тот день бабушка рассказывала мне очередную историю, которая мне казалось очередной сказкой.

- Знаешь, Екатерина, - говорила мне бабушка, - есть в нашей деревне три самых сильных колдуна, что могут по ночам в животных превращаться и пугать людей до смерти, поэтому ни в коем случае не выходи ночью на улицу после полуночи.

Бабушка не зря говорила мне про прогулки ночью, я всегда любила очень поздно гулять, но у бабушки мне запрещали гулять после захода солнца. Тогда во мне играло очень сильное любопытство, и я, когда все уснули, незаметно вышла из избы и направилась в Вересковый лес.

Вересковый лес был скорее рощей, в которой я любила по утрам гулять с самого детства. Ночью при свете луны этот лесок был жутковатый. Благо, ночь была светлая летом.

Вересковый лес был наводнен легендами о том, что в лесу собирается вся нечистая сила по ночам, но я не из робкого десятка и не верила в эту суеверную чушь.

Гуляя по лесу, я услышала конское ржание, что было очень странно. Лошадь в деревне была только одна - у дядя Мити, но она сейчас была в сарае. Поддавшись любопытству, я направилась на звук. То, что я увидела в следующую секунду, потрясло меня до глубины души.

На поляне стоял белоснежный конь и перебирал копытом. Я затаила дыхание, однако на этом странности не закончились. Конь, фыркнув, издал какой-то нечеловеческий стон и стал меняться, превращаясь в человека. Честно говоря, темно было, и человека я не разглядела, мне тогда не до того было. Я убежала домой, когда внезапно меня окатил животный страх.

Утром я всё рассказала бабушке, та покачала головой и сказала:

- Нехорошо в дела ведьмовские тебе лезть, оборотня ты видела Верескового леса. Хорошо, что конь тебя не видел, иначе ты бы сгинула в том лесу.

Больше по ночам я не ходила в Вересковый лес, а прогуливалась рядом, в сам лес я соваться боялась, ведь всегда слышала в лесу леденящее ржание колдовского коня.

Я больше не могу есть. Не могу. Вся еда отдаёт затхлостью.

Поначалу пыталась. Задерживала дыхание, запихнув в рот очередной тошнотворный кусок, торопливо прожёвывала, глотала. Чувствуя, как с каждым разом вкус становится всё отвратительнее, пока не стало казаться, что я жую кусок плесени. И тогда всё с таким трудом съеденное лезло назад.

Я не могу и спать. Сны превратились в вязкую густую жижу, которая затягивает, стоит едва задремать. Беспросветная тьма небытия совсем не то же самое, что обычный сон без сновидений. Я увязла бы в ней намертво, если бы в панике каждый раз не открывала глаза. Поэтому теперь я не сплю. Да и не хочется. Я заставляла себя лишь потому, что не знала, откуда ещё брать силы истощенному организму.

Когда всё это началось, никто теперь толком не помнит. Кажется, три года назад, а может, и пять. Болезнь разнеслась по миру мгновенно, не оставив нам шанса. Люди заражались стихийно, а смертность превысила все мыслимые пороги. Учёные так и не успели понять по какому принципу проявляются осложнения. И хроники, и прежде здоровые люди могли перенести болезнь с лёгкостью, а могли сгореть за два дня. Дети болели чуть легче, но и они не были застрахованы. Не был застрахован вообще никто и, конечно, это дико пугало, но что ввергало в настоящую панику — болезнь постоянно мутировала. Любой переболевший мог заразиться опять.

Дышать совсем трудно. Кашляю, давясь воздухом — он тоже отдаёт плесенью.

— Мам, ты чего? — из спальни выглядывает Вика.

Я пыталась скрыть болезнь от детей, до последнего надеясь, что пронесёт. Что переболею без осложнений. Проклиная себя за то, что где-то подцепила заразу, держалась до последнего, чтобы их не пугать. Конечно, это было ужасно наивно и даже глупо, но что я ещё могла? Они же совсем маленькие, что им делать, если я слягу? Если... умру?

— Всё нормально, Викуль, — дышать, дышать этой грёбаной гнилью. Вот так, давай, вдох-выдох, вдох...

Новый приступ, и я, держась за живот, кидаюсь в ванную. Едва успеваю нагнуться над умывальником, как из глотки льётся мутная жидкость. Отдышавшись, опускаюсь на пол. Вроде чуть полегчало. Надолго ли?

Перед глазами плывут круги. Кажется, темнота захватила мир. Теперь она совсем рядом, даже если держать глаза открытыми...

— Мамочка-а, — раздаётся за дверью и я, дёрнувшись, бьюсь о стену затылком так, что искры из глаз сыплются. Это чуть-чуть оживляет.

— Вот так дефибли...рятор, — шепчу сама себе. С одной целью — понять, могу ли ещё разговаривать. Вроде могу. И вообще, похоже, действительно полегчало. Мутная жижа, бывшая когда-то водой, вышла из меня, захватив с собой часть сидящей внутри отравы. Вдруг, всё-таки, выйдет вся? Может, ещё попить?

Но воспоминания о недавнем приступе пока слишком свежи, и я малодушно решаю немного подождать.

К рёву за дверью добавляется ещё один голос. Пора выходить.

— Ну-ну, чего вы устроили? Тише... Тише. Видите, всё хорошо. Маме уже стало легче.

— Мамочка-а, — подвывая, заглядывает мне в лицо четырёхлетний Мишка, — ты заболела? Ты теперь тоже умрёшь? Как папа?

Обнимаю обоих, прижимаю к себе. Старшую дочь унесла первая волна эпидемии, мужа спустя год — вторая. Неужели настал мой черёд?

Качаю головой.

— Что ты ещё придумал! Никуда я не денусь, сынок.

Объятия очень удобная штука. Помогает прятать глаза.

Существует ли еще армия? Вряд ли.

Охранять государство незачем раз государств больше нет. Остались города, в каждом свои законы.

Самые охраняемые места в городе — торговые точки. Стражники в противогазах стоят у дверей стеной, впуская внутрь по одному. Хозяева щедро им платят. Денег хватает — дерут с покупателей втридорога. Люди отдают последнее, куда им деваться? Жизнь — основной инстинкт, а чтобы жить, нужно есть. Только и всего.

Стараясь не шататься, стою у прилавка. Дородная продавщица отмеряет по граммам хлеб. Рядом, за прозрачной пластиковой перегородкой, мясник режет тушу. Запах мяса, сладковато-приторный, заполняет всю лавку, забивая даже вонь остальной еды.

До меня вдруг доходит — я не чувствую вони. И, прежде чем успеваю сообразить, от чего так, поспешно говорю:

— И двести грамм свиной печёнки.

Продавщица презрительно смотрит на меня, но бросает поданный мясником шматок на весы. Он плюхается на чашку, где только что лежал хлеб, и я равнодушно думаю, что тех, кого не прикончит эпидемия, наверняка добьёт старый добрый сальмонеллез.

— Триста шестьдесят граммов, — безапелляционно заявляет продавщица. — Берёте?

Я теряюсь. И так, покупая мясо, жертвую другими продуктами. Сама почти не ем, но детей кормить надо.

— Может, пополам? — предлагаю робко. Снова начинает мутить.

Она только того и ждет.

— Нет денег, чего вообще пришла, нищебродка?! — орёт визгливо, уперев руки в бока. — Сколько вас таких ходит, только успевай дезинфекцию проводить!

Я потерянно хлопаю глазами. От шума в голове вспыхивает фейерверк, каждое слово — отдельная вспышка. Синяя, зелёная, алая… Алая…

Хватаюсь за прилавок. Она — что? Поняла, что я больна? Как? Я же в маске, а по глазам не определишь. Наверное...

Изнутри вырывается стон.

— Руки убрала! — визжит продавщица. — Охрана! Гоните отсюда эту шваль!

Меня хватают за руку, я вырываюсь. Тьма внимательно наблюдает сквозь пустые глазницы противогаза. Резиновые перчатки, красная нашивка на кармане плаща. Противогаз не спасёт от заразы: невозможно ходить в нём двадцать четыре на семь. Он нужен только, чтобы прятать лицо.

— Хватит, — подает голос мясник, и тётка тут же умолкает, будто выключатель повернули. — Прекрати. Отдай ей мясо. И остальное.

— Меценат хренов, — бурчит баба, но заворачивает мои покупки в бумагу.

Мясник отнюдь не меценат — за продукты я отдала перстень из старых запасов. Когда-то наша семья ни в чём не нуждалась. Когда-то мы жили в достатке. Когда-то…

Когда?..

Понятия не имею, что буду делать, когда запасы иссякнут. Подумаю об этом потом.

Выхожу.

Меня провожают стеклянные глаза тьмы.

Дома становится совсем худо. Ноги подкашиваются, отравленный воздух со свистом выходит из лёгких. Кое-как доползаю до кухни и падаю на пол, рядом с сумкой продуктов. Кафель холодный, я прижимаюсь к нему щекой. Одна плитка треснула пополам. Несколько лет назад, в прошлой жизни, Вадим уронил на неё молоток для мяса… Ох я и злилась. Будто знала, что буду подыхать, глядя на эту трещину.

Откуда-то тянет сладостью. Сумка. Бумага развернулась, печёнка матово поблёскивает внутри. Быть может…

Мои пальцы пробираются внутрь, цепляют влажный кусок. Он выглядит… аппетитно. Чёрт.

Впиваюсь зубами и проглатываю в момент, едва не урча, как голодная кошка. Чувствуя, как желудок наливается приятной тяжестью, а руки перестают дрожать. Я сажусь, а потом и вовсе встаю, прислушиваясь к ощущениям. Мне и правда лучше. Что за… О таких симптомах я раньше не слышала.

Сил хватает на то, чтобы разобрать сумку, приготовить парочку бутербродов детям, вскипятить чайник. А потом желудок скручивает такая резь, что я не могу даже орать, только тихо скулю, вцепившись руками в край раковины. Глядя, как сожранная печёнка выходит обратно серыми пористыми кусками.

Ночью, сидя в кровати, я пишу инструкцию Вике. «Что делать, если меня не станет?». Гайд по выживанию маленьких детей в апокалипсис.

«Украшения в стене подвала за отколотым кирпичом…»

«Не отдавай больше, чем…»

«Не бросай Мишку…»

«Никому не показывай это письмо. Выучи его и сожги…»

Останавливаюсь, чтобы вытереть нос и глаза. Платок покрывается сероватой слизью. Проклятье.

Я дура. Такая дура, господи. Письмо — полная хрень. Я должна была вовремя её всему научить. Что они будут делать, когда придут холода? Когда закончится всё, что можно продать? Когда люди прознают, что два беспомощных ребёнка живут в большом доме одни?

Что-то щёлкает в коридоре.

Я настораживаюсь. Вслушиваюсь в каждый шорох. Может быть, показалось? Нет, за моим неровным дыханием хорошо различимы крадущиеся шаги.

Мне так плохо, что я даже не успеваю как следует испугаться, а шаги уже совсем рядом, прямо за дверью. Осторожные, но тяжёлые. Поступь того, кто не привык отступать.

Шорк, шорк. И вот он заходит в комнату. Белобрысый, рыхлый, здоровый. Словно откормленный боров.

Я вжимаюсь в подушки, хриплю из последних сил. Сердце бешеным боем в ушах.

На нём нет противогаза, но та же нашивка горит пламенем на кармане плаща. И нож.

— Где драгоценности? — шипит, наклоняясь ко мне. — Говори, тебе они всё равно уже не нужны.

С каждым словом из его рта вырывается смрад. Вот почему меня рвёт серой слизью, бьётся у меня в голове, мы же целиком состоим из неё. Мы же и есть эта гниль.

Мысли путаются, я забываю, где нахожусь. Удар по лицу отбрасывает меня на подушку.

— Чего застыла? Поторопить? — он подносит кончик ножа к моей шее. Потом опускает взгляд к зажатому в пальцах блокноту. — Что это тут?

Мычу, пытаясь засунуть блокнот в складки одеяла. Какой там.

Боров легко выдёргивает его. Ухмыляется — надо же, и трудиться не пришлось. Больная дура преподнесла ему своё добро на блюдечке.

— Детей, — сиплю из последних сил. — Только детей не трогай!

Он опять ухмыляется и выходит из комнаты. Я слышу, как он бродит по коридору, выискивая вход в подвал. И думаю только об одном: «Лишь бы дети не вышли, лишь бы не вышли!»

Скрип двери.

Нашёл.

Отчаяние бьёт под дых. Всё напрасно. Всё зря. Даже если мерзавец не тронет детей, как они выживут, когда он всё заберёт? Нельзя этого допустить!

Из последних сил выбираюсь из постели. Старая подруга тьма застилает глаза, на колени я опускаюсь почти что на ощупь. Кое о чём я не успела написать в прощальном письме. О том, что здесь, под кроватью, я держу старую двустволку Вадима.

Пальцы не слушаются, патроны выскальзывают… Ничего. Вот так, осторожно. Щелчок.

Слышатся тяжелые шаги из подвала. Иди сюда, тварь.

Шатаясь, я выползаю из спальни. Становлюсь напротив дверного проема. Смотрю, как грабитель неторопливо шагает, разглядывая содержимое свёртка в руках. Ещё бы, спешить ему некуда: он чувствует себя полноправным хозяином в моём доме.

Всё же почуяв неладное, в последний момент он поднимает голову. Этого я и жду. Посмотреть на него, увидеть, как самодовольство сменяется ужасом на поросячьей роже. Потом нажать на спуск.

Приклад бьёт в плечо, бешеный гул сердца в ушах замирает. Я делаю последний судорожный вдох и падаю прямо на рухнувшую тушу бандита. И тьма, наконец, догоняет меня. Терпеливая сука… дождалась-таки своего часа. Ничего, мы ещё пово…

Треск. Свет. Слишком ярко. Что-то… Здесь…

Сладкое на губах.

Прижимаюсь и пью. Всасываю сладость вперемешку с чем-то ещё. Хрустит на зубах. Песок.

Глотаю, сколько хватает сил. После лежу, глядя, как яркий шар над головой превращается в тусклую подвальную лампочку. Чувствую себя… хорошо?

Прислушиваюсь к тишине долго-долго, прежде чем доходит — сердце больше не бьётся. Моё сердце не бьётся. Я умерла? Выходит, что зря боялась — быть мёртвой даже неплохо. Ничего не болит. И воздух больше не смрадный.

Липкое под щекой. Трогаю, гляжу на пальцы, нюхаю их. Сладковато-приторный аромат. Кровь. С удовольствием облизываю руки, и вдруг понимаю.

Вирус снова мутировал.

Теперь всё хорошо. Всё в порядке. Я чувствую себя куда лучше, чем до болезни. Все чувства обострились, и я слышу, как мышь роет ход от соседнего дома к нашему. Слышу, о чём шепчутся дети у себя в комнате. Слышу, как бежит кровь по их венам. Тьма встретила меня, приласкала и отпустила с дарами. Теперь никто не проникнет в мой дом бесшумно.

В холодильнике между брусочком сливочного масла и куском сыра стоит банка с остатками крови грабителя. Холодной она немного уступает по вкусу той, что толчками выливалась из ещё тёплого тела. Это ничего. Пары глотков достаточно, чтобы получить прилив сил на весь день. Мне бы хватило её надолго, но сегодня утром Мишку стошнило сероватой жижей. А каждая мать знает, что ребёнку нужно только всё самое свежее.

Значит, пора выходить на охоту.

Больше рассказов в Холистическом логове Снарка

– Хоть поешьте что-нибудь, едите, поди, что попало. – Антонина Дмитриевна не видела дочь и зятя пару недель, и хотела накормить их всеми упущенными за это время обедами в один раз.

– Мама, спасибочки, но совсем времени нет, спасибо за чай, было очень вкусно! Надо ещё остальную одежду успеть на склад отвезти.

– Ох, ну да, поезжайте пораньше, чтоб не совсем ночью вернуться!

– А Настю мы через пару недель заберём, Антонина, как только с арендой нового помещения разберёмся.

– Коля, что ж вы ей, и имя уже дали человеческое?

– Конечно, мама, она столько уже с нами! Можно сказать, член семьи!

– Когда уже живого члена семьи заведёте, Машенька? Настоящего! Когда маму порадуете?

– Ну мааам, опять неудобные вопросы? Я же говорила, надо вопрос с квартирой сначала решить, потом подумаем.

– Поскорей бы!

Николай и Мария ушли. Антонина проводила их до стоянки, перекинулась парой слов с соседками на скамейке у подъезда, вернулась домой и пошла мыть посуду. Вместе с дочерью и зятем ушёл шум многолюдной квартиры, а шумящая вода и разговаривающий телевизор создавали иллюзию живых людей рядом. Антонина прибралась в кухне, вымыла чашки, протёрла и убрала в шкаф, расставив их в геометрическом порядке, вернула нетронутую еду обратно в холодильник, и пошла выкидывать мусор. Проходя мимо “Насти”, пенсионерка остановилась и стала её разглядывать. Около баулов с одеждой, предназначенной на продажу, у книжного шкафа, стоял женский манекен со множеством шарнирных соединений, почти облокотившись на шкаф спиной. Белая краска кое-где облезла, обнажив дерево, а лоб манекена под париком был покрыт чёрными разводами. “Что ж грязь оставили-то”, подумала Антонина, и стёрла её ладонью. Чернота довольно быстро отошла, и также быстро смылась с руки. Баулы стояли неровно, не полностью прижимаясь к стене, и пенсионерка, немного поохав, переложила тяжеленные сумки покомпактнее.

Вспомнив про мусор, Антонина Дмитриевна отнесла его на помойку. Возвращалась она погружённая в свои мысли, и, проходя мимо комнаты с манекеном, увидела непривычный человеческий силуэт и вздрогнула – ничего необычного, просто манекен из дочкиного магазина стоит у шкафа и будто изучает книги. Антонина улыбнулась и подумала: “Прямо как человек”. Она вернулась в кухню и продолжила смотреть передачу.

Минут через пятнадцать она услышала какой-то шум в комнате. “Упала, наверное”, – подумала Антонина. Так и есть, манекен лежал на баулах, будто запнувшись о них. “Вот же поставили как, непутёвые, поломаться могла, и ищи-свищи новую на авитах”. Антонина переложила манекен понадёжнее, так, чтобы он уже не упал, подобрала с пола книги, расставила обратно в шкаф и закрыла его. “А где ж они такую найдут, Настю-то на блошином брали, новые сейчас и не купить недорого”.

Передача шла около часа, после неё Антонина Дмитриевна захотела чай и пошла на балкон за клубничным вареньем. Отодвинув Настю от балконной двери, она выбрала баночку размером поменьше и вернулась на кухню. Налила и поставила чайник. Оглянулась на лёгкий скрежет – и увидела, как лицо и руки манекена торчат из кухонной двери. Когда чайник закипел, Настя уже полностью просочилась через закрытую дверь, стояла за столом и открывала варенье.

– Достань ложки, вон там, в ящике, – привычно командовала Антонина чаепитием в своём доме. – Розетки на полке, да не на этой, ниже. Чашки я сама. Это к тебе? Я не жду никого. Пойду открою, завари пока, вот, я заварку уже насыпала.

В дверь уже примерно минуту кто-то звонил, не убирая руку со звонка. Антонина Дмитриевна почувствовала, что обстановка становится всё дружественнее, и не стала смотреть в глазок и сразу открыла. За дверью стоял десяток манекенов без париков. Антонина, в предчувствии чаепития в большой компании друзей, облегчённо улыбнулась.

– Заходите, девушки, заходите, проходите сюда, на кухню, вы к Насте? Очень на неё похожи! Сюда, направо, проходите к столу, будем пить чай!

Спустя какое-то время Антонина Дмитриевна заметила, что чай и варенье закончились, посуда вымыта, вытерта и аккуратно расставлена на правильные места, она сидит на диване, и уже очень долго рассказывает Насте про свою жизнь, та понимающе кивает, а девушки стоят рядом и периодически охают.

– Устали, вы, наверное? Неделя-то тяжёлая вышла, говорите?

– Ох, утомилась, Настенька. Хорошо хоть зять с дочкой приезжают, хоть какая-то помощь.

– Антонина Дмитриевна, на вас прямо лица нет! Вам бы отдохнуть съездить, в санаторий, с нами не хотите? Я уже о путёвке договорилась с ЖЭКом, и все справки за вас собрала, какие надо! Хотя бы на денек-другой, и сразу поездом обратно?

Настины подруги стояли рядом с Антониной, держали ее за руки, улыбались и подбадривали, и та понимала, что теперь не будет одинока, и улыбалась в ответ. Настя тем временем подошла к стене, на которой висел ковёр, приподняла его, и толкнула оказавшуюся там дверь в санаторий. За дверью было темно, но Антонина понимала, что в Сочи сейчас вечер, и не удивилась. Она оглянулась на идеально убранную квартиру, она как всегда была в таком виде, в котором не стыдно её оставить, и подумала, что давно не была на юге. Настя вошла в дверь, оглянулась на Антонину и остановилась, поджидая её. Антонина и сопровождающие её девушки подошли к проёму, и Настя стала расти. Когда она выросла до размера трехэтажного дома, то очень медленно начала заваливаться на спину, ее ноги отделились от земли, и оказалось, что Настя летит над чёрной землёй, как некий длинный дирижабль, слегка покачивающийся на высоте нескольких метров. Девушки зааплодировали. Антонина восхищённо наблюдала над метаморфозой, как Настя медленно вращается, переворачиваясь лицом вниз, и подумала, что никогда бы так не смогла.

Наконец, решившись, и поняв, что вещи с собой можно и не брать, раз Настя обо всём договорилась, Антонина Дмитриевна перешагнула через порог и пошла в санаторий. Девушки радостно зашептались и пошли за ней. Вокруг было всё ещё темно, только жёлтый прямоугольник дверного проёма освещал их спины, но Антонина не видела этого, она шла вперёд и вглядывалась в темноту. Скоро где-то должны будут зажечься фонари, подумала Антонина, всё же это не дикий пляж. Огромное Настино лицо с улыбкой смотрело неё сверху. Вдруг юбка Антонины дёрнулась, стала путаться в ногах. Антонина остановилась и посмотрела на юбку, не понимая, что ей мешает. Оказалось, одна нитка, вылезшая из юбки, непомерно и неприлично длинная, зацепилась за дверной косяк, и растянулась уже метров на тридцать. Настя огромными глазами неодобрительно смотрела на это. Девушки встали чуть поодаль и, переглядываясь, замерли. Возникло неловкое молчание.

– Как-то неопрятно, – сказала Антонина, взялась за нитку обеими руками и одним резким движением разорвала её. И тут же освещённый дверной проём зашатался, замерцал, пошёл рябью, и стал очень быстро удаляться, и чем дальше он оказывался – тем медленнее исчезал. А когда свет пропал полностью, вокруг Антонины Дмитриевны воцарились вечные тьма и тишина, которых она всю жизнь боялась ещё больше, чем одиночества.

***

– …соболезнования. Соседка вызвала. Говорит, два дня звонила ей, не дозвонилась, поднялась и стала в дверь стучать – не открывает. Вашего телефона у соседки не было. Стало быть, решили взламывать, привели понятых, и вот нашли её, на полу. Вот заключение, врач ушёл полчаса назад, читайте. Предположительно инфаркт, примерно суток двое назад… Ваш номер был записан около телефонного аппарата.

– Мы же как раз у неё были три дня назад! Мама отлично себя чувствовала, как же, как же так… Мы конечно будем просить в… вс… вскрытия! Это очень странно!

– Товарищ сержант, мы оставляли здесь вещи из нашего магазина, несколько баулов одежды, я так понимаю, трогать пока ничего нельзя? Это не её имущество, это наше. У нас накладные есть. Может, как-нибудь решим?

– Так точно, собственность в течение полугода может быть оспорена, поэтому никаких действий вы предпринять не можете, но по поводу шмот… то есть одежды зайдите в участковый районный пункт, через недельку, ну как всё закончите, и накладные принесите. Спросите Савушкина, это, стало быть, я. Так, вот тут и тут мне кто распишется, Мария Анатольевна, вы? Вы же тут прописаны?

Пока заплаканная Мария подписывала документы участковому, отвлекала его внимание и затягивала время, Николай не спеша прошёл в комнату с сумками. Там стоял манекен, лицом к книжному шкафу, будто выбирал, что почитать. Николай убедился, что полицейский не смотрит на него, достал маркер и быстро нанёс блокирующую надпись на лоб голема.

***

Участковый припарковался около отделения, забросил бумаги в свой кабинет, запер его и уже шёл к выходу, когда его остановил окрик из окошка на проходной.

– Савушкин, ключи!

– А, точно, устал что-то сегодня. Весь день нормально, а тут вдруг накатило. Держи.

– Чё за сажа? Ты с пожара, что ли?

Участковый непонимающим взглядом смотрел на испачканные ключи от кабинета, переводил взгляд на руку.

– Не, я туда не ездил. Я сейчас квартиру с трупом вскрывал на Ленина, а руку не помыл. Часа два морозился, ждал, пока, стало быть… Ладно, давай, футбол скоро начнётся. Я поехал.

– Бывай, Савушкин.

Савушкин вышел из отделения, шёл к своей машине, а в его памяти раз за разом прокручивалось воспоминание, как он поднимает с пола парик, неловко натягивает его манекену обратно на голову и инстинктивно стирает со лба грязь, оставляя чистейшую деревянную поверхность, выкрашенную в белый цвет.

2022

В тот вечер наша семья устраивала на даче шашлыки, повод был выбран самый традиционный- первая пятница на этой неделе)))
Приехали друзья родителей со своими детьми, так что занятий у меня было море - мы играли в прятки, носились по участку и кормили котлетами и без того ожиревших за лето сверх всякой меры дачных котов. Солнце клонилось к закату, все ждали приезда последнего гостя - дяди Юры, папиного сослуживца-отставника, чудом отпросившегося с работы.

Но на последней электричке он не приехал, не появился он и через час и через два, а когда стемнело окончательно все уже решили, что он банально опоздал и приедет завтра утром "к опохмелу". Однако, когда уже перевалило далеко за полночь, со стороны леса на участок (а он был самым крайним, и от леса нас отделяла лишь небольшая просека и забор метровой высоты) ввалился собственной персоной дядя Юра, весь ободраный, грязный и какой-то нервный. Ну, отпоили его, понятное дело, водочкой и он, закурив, поведал жутковатую историю своего ночного путешествия.

Оказалось, что на электричку он всё-таки успел, а вот станцию нашу проспал, проехал две лишние и, выйдя на пустынном полустанке в сгущающихся сумерках, решил срезать дорогу через лес (железка в этом месте даёт приличный крюк и по шпалам можно намотать пару лишних км). Так и шел он знакомой, не раз хоженой тропой, когда совсем стемнело и Юра понял, что непонятно как потерял дорогу и совершенно не понимает, где находится, места были и вовсе незнакомые. "Там поляна была просторная такая, и камни везде лежали огромные, в полтора моих роста! Я такие только на Столбах видел, а в наших местах такого нет!" - вспоминал он.

Поняв, что искать дорогу в темноте, в незнакомом месте глупо и безнадёжно, к тому же можно уйти ещё глубже в лес и, неверно выбрав направление, зайти в болото или топать километров сто, Юра решил заночевать на месте. Развёл костерок, перекусил припасами, прихваченными с собой по случаю банкета, и стал ждать утра.

- Вот тут-то и началось, - рассказывал он не без дрожи в голосе. - Сначала было чувство, что кто-то в спину смотрит, но такое в лесу бывает, я внимания по началу не обратил, только костерок распалил поярче. А чувство не проходит, только сильнее становится, потом ещё и ощущение опасности накатило, да так резко, что я не выдержал! Подскочил, схватил ветку из костра, кручусь на месте как дурак, факелом этим в темноту тычу, не знаю откуда беды ждать. И уже мне кажется, что в кустах есть кто-то и шепот я их вроде слышу и тени мелькают. Ну я тогда и сорвался - ветку свою бросил и ломанулся в лес как лось, очертя голову, куда угодно хотел убежать, только бы поляну эту чёртову не видеть больше! Бегу, дороги не разбирая, сколько я так нёсся, не помню, да только споткнувшись, выкатился я на эту самую поляну- костерок мой там тлел и вещи рядом лежали! Тут такой на меня ужас навалился, что и не описать, я уж думал что после афгана ничего так испугаться не смогу, а тут настоящая паника! И всё мне кажется, что за спиной что-то такое, чего лучше и не видеть никогда... Рванул я было опять в лес, а не тут то было - нет выхода с поляны, вот нет и всё тут, хоть ты тресни!!! Везде ёлки да валежник, бурелом такой, что и на пузе не проползёшь, да шёпот этот злобный всё громче делается и... даже описать этого не могу... ощущение злобы, что ли, что от этого места шло, нечеловеческой такой злобы, запредельной... Не знаю, что бы я делал, но вспомнил, что фонарик у меня в торбе есть - ломанулся к костру, а от него мне на встречу Степаныч бежит, егерь наш! За руку меня схватил и тащит через кусты на пролом, и вот что меня удивило - там где я на пузе ползти собирался мы пулей пронеслись, как не было ни ёлок ни валежника... Минут через пять он меня на тропу вывел! На нашу, б%ять, тропу! Как я там заплутать умудрился?! Беги, говорит, Юрок, и не приведи тебя господь обернуться! Ну я и побежал, ох как я, братцы, побежал! А за спиной треск, грохот и рёв дикий раздаются - ускоряют.. Так вот до самого посёлка и домчался... Налейте. что ль, ох сил моих нет..."
Весь этот разговор мы доблестно подслушали от начала до конца, пока взрослые накачивали алкоголем дядю Юру и на всякий случай собирали и заряжали старенький батин иж.

Той ночью поднялась сильная буря и наш дачный домик буквально трещал от порывов ветра, жалобно звеня стёклами, никто, кажется, так и не уснул. А наутро пришла в слезах баба Катя - жена того самого егеря Степаныча. Пришла собирать деньги на похороны мужа, который умер "от сердца" по её словам прошлым вечером, примерно часов за 10 до описанных Юрой событий. Долго ещё взрослые в посёлке перешептывались и не пускали нас не то что в лес, а даже за территорию участков.

Вещи дяди Юры мужики на следующий день нашли, недалеко от той самой тропы, разорванными в клочья, но ни поляны, ни камней поблизости не было, да и быть не могло.

Мистические истории

Начало истории: Поезд в... никуда?  Часть 1

------------------------------------

Дима оглянулся на вокзал с табличкой “Белодольскъ”, вскочил на подножку жёлтого вагона и вошёл внутрь. Через мгновение поезд тронулся, набирая ход.

Обратной дороги нет. Теперь только вперёд…

Дима постоял, собираясь с мыслями, а потом пошёл по длинному, через весь вагон, проходу, разглядывая обстановку и людей.

Справа и слева от прохода по всему вагону шли места для пассажиров. Рядом с каждым окном стояли друг напротив друга два мягких дивана. Все они были обиты сине-серой полосатой тканью. На окнах висели синие шторы, а над каждым диваном была приделана аккуратная полочка-сетка, куда люди могли положить свои вещи.

Невидимый и неслышимый, Дима шёл по вагону, невозбранно наблюдая за пассажирами. Кто-то уже вовсю болтал с соседом или дремал, а кто-то ещё суетился, укладывая вещи или усаживая детей.

В середине вагона послышался голос Ивана Поликарповича, объясняющий кому-то, что друг очень много курит, а вот ему самому табачный дым невыносим, потому они с Андреем Борисовичем едут в разных вагонах.

Дима пошёл на знакомый голос. Он решил держаться рядом с этим человеком, просто для какой-то определённости.

Иван Поликарпович сидел у окна, а место рядом с ними пустовало. Поколебавшись, Дима сел туда. Иван Поликарпович недоумённо нахмурился, почувствовав что-то странное, но взял себя в руки и продолжил беседу с соседями.

— Какую, говорите, вы должность занимаете?

— Помощник секретаря Пермского окружного суда! — с гордостью ответил молодой мужчина, сидевший напротив. - Представьте, мою фамилию даже внесли в губернский адрес-календарь! Так и написано: “помощник секретаря — Матвей Павлович Евстюнин”.

— Поздравляю! А чин у вас какой?

— Пока что никакого. — смутился Матвей Евстюнин. — Но я собираюсь в следующем году выдержать экзамен и получить коллежского регистратора. А там уж как пойдёт! Господин судебный секретарь Белощапов ясно дал понять, что считает меня хорошим служащим. Я даже смею надеяться на некоторую протекцию. Я приложу все силы, чтобы доказать свою полезность и продвинуться выше! Тем более это важно сейчас, когда мы с Наденькой обвенчались…

И он улыбнулся сидящей рядом жене, а та в ответ одарила его восхищённым взглядом.

Дима рассматривал чету Евстюниных. Им обоим было лет по двадцать-двадцать пять, и они были красивой парой. По нежным, смущённым взглядам и по новеньким обручальным кольцам было понятно, что это — счастливые молодожёны.

Девушка была в тёмно-зелёном платье и такой же шляпке. Этот наряд удивительно подходил к её рыжим волосам и ясным серым глазам. Мраморно-белая кожа вспыхивала трогательным румянцем, когда девушка смущалась (а делала она это часто).

Супруг её очень старался выглядеть солидно и казаться старше, чем есть, но ещё юношеская горячность то и дело прорывалась в жестах и фразах. Иван Поликарпович, разумеется, это замечал, но только по-доброму улыбался. А может, вспоминал свою, уже минувшую юность?..

Иван Поликарпович и Матвей Евстюнин беседовали на самые разные темы, Надя по большей части молчала, но иногда деликатно вставляла в разговор свои соображения.

А Дима слушал соседей вполуха. Он смотрел в окно и впал в то особенное, сродни трансу состояние, которое хорошо знакомо путешественникам: кажется, что время и пространство застыли, и поезд будет ехать вечно. За окном мелькают силуэты деревьев, уютно светятся вдали чужие города. И мыслями улетаешь куда-то ввысь, растворяешься в ночи, в просторах и далёких огоньках и чувствуешь в душе удивительную гармонию...

Дима позабыл, что сидит в старинном поезде, а вокруг тысяча девятьсот десятый год. Парень улыбался, глядя на мелькающую в окне луну, и мысли его бродили где-то далеко.

А поезд равнодушно мчался вперёд, разрезая тьму и нарушая тишину ночи.

Вдруг вагон резко тряхнуло. Дима едва не слетел с сиденья и тут же очнулся от своих благодушных грёз. Надя Евстюнина испуганно вскрикнула, муж одной рукой прижал её к себе, другой крепко схватился за сиденье. Иван Поликарпович выругался куда-то вперёд:

— Что творите, черти?! Не дрова же везёте - людей!

Поезд невозмутимо продолжил свой путь, но теперь с явно большей скоростью. Стук колёс стал громче и чаще, вагон натужно скрипел и раскачивался из стороны в сторону.

Взбираясь на холм, поезд замедлился, но на спуске снова разогнался, да так, что неладное заметили даже самые невнимательные пассажиры.

— Проводник! — крикнул Матвей Евстюнин. — Милейший, в чём дело? Куда гоните? Машинист у вас пьян что ли?

При слове “машинист” по лицу Нади пробежала тень, уголок рта дёрнулся, будто девушка вспомнила что-то неприятное.

— Здесь обычно поезд плетётся еле-еле — дорога вниз уходит, на мост. А тут гонят, как на пожар. — встревоженно сказал Иван Поликарпович. — Надеюсь, это не…

На что надеялся Иван Поликарпович, осталось неузнанным.

Вагон тряхнуло, дёрнуло, а потом его сотряс страшный удар. Неведомая сила приподняла вагон над землёй, а потом швырнула вперёд, вниз и потащила по склону.

Истошные крики, визг и ругань наполнили воздух. Гнулись полочки, вырывались из креплений диваны. Пассажиров и вещи в диком хаосе мотало по вагону. Окна разбились, и осколки разлетались во все стороны, раня людей не хуже картечи.

Дима тоже не устоял на ногах и кубарем полетел по проходу. Парень пытался ухватиться за что-нибудь, но безуспешно. Он улетел в угол вагона, ударился головой и спиной об стену и потерял сознание.

***

Очнулся Дима от жуткого звука. Это был крик, наполненный ужасным, неизбывным горем. Женский голос на одной и той же ноте вопил:

— Володиинька, сынооок!

Дима лежал на земле. Застонав, парень встал, осмотрел и ощупал себя. На затылке и над правым виском обнаружились две глубокие ссадины. Раны кровили, но кость была цела. Если не считать этого и рваной одежды, Дима был в порядке. Даже телефон в кармане каким-то чудом уцелел.

А вокруг царил ад.

Всюду валялись куски вагонной обшивки, осколки стекла и вещи пассажиров. Сам вагон лежал на боку, искорёженный и смятый чуть ли не в гармошку. Чуть поодаль другие вагоны горели, и пламя пожара озаряло ночь зловещим красным светом.

В воздухе висел тяжёлый запах гари, крови и чего-то химозно-едкого. Кричали и бранились раненые, голосили жутким, звериным воем женщины над мёртвыми телами.

Казалось, метвецы были всюду. Раскоряченные, застывшие в нелепых позах тела валялись у вагонов, на путях и дальше — кого где настигла гибель. А кое-где виднелись оторванные руки, ноги, пальцы…

Диму затошнило, и он быстро зажмурился, пытаясь удержать в себе содержимое желудка. Получилось.

Поднявшись на вершину холма, парень осмотрелся. Железная дорога шла по двум холмам и поворачивала на мост, под которым протекал небольшой, но быстрый ручей. Под мостом валялся паровоз и несколько разбитых и перевёрнутых вагонов, остальные же вагоны разбросало по округе. Некоторые из них горели.

С высоты холма парень смотрел, как чёрными силуэтами в зареве пожара бродят выжившие люди. Они или шли бесцельно, просто чтобы куда-то идти, или искали своих родных и вещи. И только немногие, сохранившие силы и волю, пытались помочь раненым и не допустить большого пожара. Благо, на месте крушения не росли большие деревья, а трава была мокрой от недавнего дождя.

Диме стало стыдно, что он просто наблюдает со стороны. Спустившись с холма, он решительно направился к тем, кто тащил носилки с раненым. Задним носильщиком был совсем молоденький парнишка, видимо, ещё гимназист. Он сам шатался и был бледен до зелени, но упорно шёл. Дима взялся за ручку рядом с парнишкой, и глаза гимназиста удивлённо распахнулись: носилки ни с того ни с сего стали легче!

Раненого отнесли подальше, к раскидистому дубу, и носильщики присели отдохнуть. А Дима пошёл обратно, к покорёженным вагонам. И вдруг откуда-то сбоку он услышал мучительный стон.

Дима пошёл на звук и увидел Надю Евстюнину. Ниже пояса девушку придавило диваном. Лоб и щёку Нади посекло осколками окна, и всё лицо было залито кровью. Шляпка потерялась, а восхитительные рыжие волосы растрепались и вымазаны в грязи. Серые глаза затуманены — Надя, кажется, была не в себе от боли.

Поднатужившись, Дима приподнял диван и откинул его в сторону, освобождая ноги Нади. От открывшейся глазам картины тошнота снова подступила к горлу.

Неестественно вывернутые, разбухшие от отёков ноги девушки были сломаны в нескольких местах. Кое-где из синюшной кожи торчали наружу ярко белеющие в темноте обломки кости.

Надя тихо застонала, из-под прикрытых век выкатились несколько слезинок, и Диму остро кольнула жалость. Ему очень хотелось помочь девушке, облегчить её страдания, но как?.. Дима ничего не понимал в медицине, но догадался, что передвигать девушку и трогать искалеченные ноги не надо.

Оглядевшись, Дима поднял с земли рваные вагонные шторы, отряхнул их, скатал в валик и аккуратно подложил его Наде под голову.

“Надо её укрыть чем-нибудь и дать попить”, — подумал парень и пошёл искать нужные вещи.

В чьём-то треснувшем чемодане нашлась пуховая шаль, там же парень взял погнутую, но ещё вполне годную металлическую кружку. Воды он зачерпнул из ручья. Она была прохладной и прозрачной, и парень прогнал прочь мысль, что сырую воду не стоит пить. А где другую-то возьмёшь?

Вернувшись к Наде Евстюниной, Дима укрыл её шалью. Потом, сев рядом на землю, аккуратно напоил девушку. Она глотала воду жадно, с наслаждением, совсем не думая, откуда взялась вода и почему кружка висит в воздухе.

— Пей, Надюха, пей, — с грубоватой нежностью сказал Дима. — Может, выкарабкаешься. Жаль, что я переломы лечить не умею.

Девушка допила воду и немного повеселела. Черты лица, искажённые страданием, слегка разгладились, а взгляд прояснился.

На сердце у Димы потеплело, он улыбнулся и… его взгляд натолкнулся на осмысленный взгляд Нади. Она смотрела на Диму удивлённо и испуганно.

Она его ВИДЕЛА!

А потом что-то случилось.

Мир мигнул, дёрнулся. А после воцарилась жуткая, всеобъемлющая тишина.

Стихли стоны раненых, смолк плач по погибшим и ругань, и даже пламя, доедавшее остатки вагонов, кажется, перестало трещать.

В зловещей тишине стук Диминого сердца прозвучал громким набатом.

И, как в кошмарном сне, медленно, но неотвратимо зашевелились и стали подниматься на ноги мертвецы. Раненые, молча, не чувствуя боли, тоже поднимались, вопреки всем сломанным конечностям, пробитым головам и прочим травмам. Прочие люди, бросив свои занятия, ничуть не удивляясь и не пугаясь, тоже встали, подчиняясь общему движению.

И даже Надя Евстюнина, которая только что могла лишь стонать, вдруг впилась пальцами в землю, ловко подтянулась и встала на свои переломанные ноги.

Все бывшие пассажиры поезда, живые или мёртвые, молча смотрели на Диму пристально, в первый раз видя его. Стояли в этом странном строю и пожилая дама в синем платье, и Матвей Евстюнин, и надменный Андрей Борисович, и похожий на Куприна Иван Поликарпович… И у всех было одно выражение лица и одни и те же взгляды.

И что выражали эти взгляды, нельзя было понять. То ли страх, то ли гнев, то ли чью-то волю.

В горле у Димы моментально пересохло, его затрясло. Взгляды этих молчаливых людей (да и людей ли?..), казалось, обжигали даже через одежду.

Надя Евстюнина клацнула зубами и потянулась к Диме. Он закричал, отпрыгнул, и это будто стало сигналом к действию.

Все пассажиры бросились к Диме. Остатки самообладания покинули его, паника накрыла с головой. Крича от ужаса, он побежал к лесу.

Не говоря ни слова, но очень выразительно пыхтя, все жуткие пассажиры рванули за Димой. И двигались они быстро и ловко, что вроде бы мёртвые, что раненые.

Дима почти добежал до леса, но ему наперерез выскочил недавний гимназист и ещё один мужчина, носивший раненых. Споткнувшись, Дима растянулся на земле, и тут же в него впились жадные до добычи пальцы. Парень закричал от боли, казалось, что из него живьём вырывают куски плоти.

Каким-то чудом он сумел отбиться от носильщиков и бросился к лесу, но и там уже из-за деревьев выходили преследователи.

Загнанным зайцем Дима метался по месту крушения поезда, уворачиваясь от загребущих рук.

Но всё же его взяли в кольцо. Бывшие пассажиры будто по команде, в одно мгновение, улыбнулись во весь рот. На отстранённо-спокойных лицах эта улыбка выглядела особенно жутко.

Дима затравленно огляделся по сторонам. Кольцо врагов неумолимо сжималось…

“Мне конец. Как глупо!”, — мелькнуло в голове.

Последняя вспышка отчаяния придала Диме сил, и он рванулся к горящему вагону. На нём тут же повисли две девушки, но но удержать его не смогли. Дима вывернулся из их хватки и достиг цели.

В лицо дыхнуло жаром, и Дима на долю секунды замедлился и оглянулся.

Преследователи были уже совсем близко. В их глазах был одинаковый голодный блеск, и движения их всех были удивительно синхронны.

— Лучше сгорю, чем вам в лапы!! — заорал Дима, зажмурился и прыгнул вперёд, в объятый пламенем дверной проём.

Раскалённый воздух вошёл в лёгкие, опалив их; волна жара и пламени накрыла нестерпимой болью. Дима закричал в последний раз.

А за жаром и пламенем пришла тьма.

***

— Молодой человек! Эй, слышишь меня? Аууу!

Первым вернулся слух. Словно издалека, приглушенно слышался женский голос, требовательный и встревоженный.

Потом подключилось зрение. Перед внутренним взором в черноте замелькали белые и цветные пятна.

Последними вернулись ощущения тела. Дима почувствовал, что лежит на чём-то твёрдом, что у него болит голова, особенно ноет правый висок. А ещё — что в нос бьёт противный запах нашатыря.

Дима зашевелился и открыл глаза. Он увидел высокий потолок с хрустальной люстрой, а совсем близко — лицо пожилой женщины в медицинской шапочке. Рядом с ней стоял охранник.

— Ну наконец-то! Очнулся! — с облегчением сказала медичка, убирая от носа Димы ватку с нашатырным спиртом. — Скажи что-нибудь.

— Где я? Что случилось? — просипел Дима.

— Ты в Белодольске, на вокзале. Ты спал, потом упал и головой ударился. Глеб Степанович, — медичка показала рукой на охранника, — вот меня позвал.

— Ну ты, парень, напугал! Спал спокойно, потом задёргался и заорал так, будто тебя режут. Аж на пол брякнулся. Кошмар приснился?

— Вроде того…

Приподнявшись на локтях, Дима оторопело осматривался. Вот он, вокзал Белодольска: высоченный потолок, лестница на второй этаж, кофейный автомат, ряды металлических стульев и монументальная советская мозаика во всю стену. На табло два часа ночи. Под стульями стоит очень знакомая спортивная сумка. А в зале ожидания пусто, нет никого, кроме охранника, медички и кассирши за стеклом.

Дима едва не заплакал от облегчения.

Так это был сон?! Ужасный, реалистичный, но сон?! Ура!!

— Пошли-ка в медпункт. У тебя на затылке ссадина и над правым виском, надо обработать. Это что, ты так со стульев упал?! Или это ты раньше?

В ответ Дима только пожал плечами, мол, не знаю.

— Давление заодно измерим. Идём. Сумку не тащи, Глеб Степаныч за ней присмотрит.

Вслед за женщиной Дима поднялся на второй этаж и зашёл в кабинет.

— Садись сюда, на кушетку, и кофту снимай.

В окружении медицинских плакатов и шкафчиков с бинтами и лекарствами Дима окончательно поверил, что весь абсурд с 1910-м годом, крушением поезда и бегающими мертвецами просто приснился.

Медичка обрабатывала Диме ссадины, попутно расспрашивая, что пациент делал, что вообще случилось. Дима честно рассказал про пиво в буфете и коньяк после, про жуткий сон и пробуждение. Когда он рассказывал, перед глазами то и дело появлялось лицо Нади Евстюниной, то счастливое, то искажённое страданием. Дима потряс головой, прогоняя видения.

— Насмотрятся ужастиков, а потом кошмары снятся. — неодобрительно покачала головой медичка. — У меня внук наиграется во что-нибудь, а потом в туалет с фонариком идёт, боится. Эх, молодёжь!.. Ну всё, иди, Дмитрий Смолин, и береги себя. Даже на поезд успеешь. И коньяк с пивом впредь не мешай!

— Не буду, — пристыженно сказал Дима. — Спасибо вам!

Дима ещё немного поболтал с медичкой, а потом спустился в зал ожидания и больше не спал. В четыре утра прибыл нужный поезд, и Дима уехал. В поезде он тоже не решился поспать, а всю дорогу сидел, глядел в окно, грыз семечки и о чём-то думал.

До места командировки Дима добрался спокойно и даже успел пару часов подремать в гостинице. А потом — круговерть дел, разговоры, звонки… И Дима постепенно забыл и про Белодольск, и про странный сон, навеянный пустым вокзалом.

“А что травмы там и в реальности одинаковые, так это просто совпадение, — убедил себя Дима. — Иногда вон и с дивана падают и шею ломают”.

***

Из документов специальной комиссии Министерства путей сообщения Российской империи.

Написано рукой одной из членов комиссии:

“В двадцать первый день мая сего года (тысяча девятьсот десятого от Р. Х.) на железнодорожном переезде Кулики – Белодольск произошел сход с рельс пассажирского поезда №7 в составе 19 вагонов. В результате происшествия погибло 34 лица: 20 мужчин и 14 женщин. Сверх того, 61 пассажир и 3 лица из штатной команды поезда, включая машиниста, получили увечья различной степени тяжести.

Из материалов дознания, проведенного приставом 1 стана Белодольского уезда М.В. Агафоновым, выяснилось, что причиной сказанного происшествия стало нарушение подлежащих инструкций дежурным машинистом Карасёвым. Последний, к слову, во время вышеуказанной аварии получил несколько легких ран.

Ефим Данилов Карасёв, из крестьян Мамадышского уезда Казанской губернии, находится на службе в ведомстве Министерства (путей сообщения) с 1902 г. Классного чина не имеет, должность же машиниста исполняет с 1906 г. Из показаний, данных Карасёвым приставу Евграфову, следует, что он, Карасёв, два года назад был помолвлен с девицей, дочерью купца Надеждой Ивановой Кашириной. По словам виновного, он «любил эту стервь больше жизни», но Каширина без объяснений разорвала помолвку и уехала. Карасёв уверяет, что с тех пор ничего не знал о судьбе бывшей невесты.

В ночь на 21 мая сего года Карасёв, приведя поезд на станцию Белодольск, увидел, как в вагон вошли молодожены: статный молодой человек под руку с рыжеволосой красавицей, в которой Карасёв с изумлением узнал свою бывшую пассию. При этом Каширина казалась вполне счастливой, и это обстоятельство больше всего поразило машиниста. По словам Карасёва, он пришёл в сильнейшее волнение и расстройство чувств и оттого не выполнил инструкцию, предписывающую снижать скорость поезда на опасных участках дороги. На участке перед Холмогорским мостом скорость поезда, как следует из материалов дознания, в несколько раз превышала предельно допустимую. Итогом стал сход состава с рельс. Список жертв и пострадавших прилагается <…> Карасёв характеризуется начальством как ответственное, трезвое и вполне благонадежное лицо. В каких бы то ни было связях с революционно настроенным элементом замечен не был. Считаю, что подозревать тут намеренную диверсию не стоит. Дата, подпись.”

Другой рукой на полях рядом написано: “Вот что творят с человеком любовь и ревность!”

------------------------------------------------------

Если кто-то захочет поддержать меня донатом или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories

— Начинается посадка на поезд ноль восемьдесят “Йошкар-Ола — Москва”. Нумерация вагонов начинается с хвоста состава. — раздался в динамиках женский голос с неповторимой “вокзальной” интонацией.

— О, мою колымагу объявили. Пора, столица ждёт! — мужчина лет сорока, широкоплечий крепыш в чёрной куртке, залпом допил пиво и поднялся на ноги.

Его собеседник, парень лет двадцати пяти в красной толстовке с капюшоном, тоже встал и вышел из-за стола. Расплатившись с буфетчицей, оба двинулись к выходу на платформу.

— Бывай, Димон. Не кисни, скоро тоже поедешь, — сказал крепыш и пожал руку парню. Тот улыбнулся в ответ и пожелал счастливого пути.

Вернувшись за столик в буфете, Дима смотрел в окно, как редкие пассажиры спешат к вагонам и подают проводникам документы.

Через десять минут поезд тронулся, набрал ход и вскоре исчез за горизонтом. Над вокзалом и над городом Белодольском воцарилась тишина.

— Я закрываюсь. Что-нибудь брать будете? Только быстро. - сказала буфетчица.

— Чаю зелёного, пожалуйста. Без сахара.

Обжигая пальцы об одноразовый пластиковый стаканчик, Дима вышел из буфета и глянул на часы. Было без пяти десять вечера, а нужный Диме поезд должен был приехать только в четыре утра. Впереди было ещё шесть долгих часов ожидания.

…В поволжский городок Белодольск инженера Дмитрия Смолина занесло случайно. Вообще-то Дима ехал в командировку, но из-за непредвиденных случайностей был вынужден свернуть с пути. Так в обед он оказался в Белодольске. Дима хотел добраться до нужного города на автобусе, но, как назло, все рейсы из Белодольска отменили ещё месяц назад. На Блаблакаре подходящих поездок тоже не было. Оставался один вариант — ночной поезд. На нём Дима даже успевал приехать в место командировки вовремя, так что всё складывалось неплохо.

За исключением одного: ожидание тянулось ужасно медленно. Часов до шести вечера Дима шатался по местному торговому центру, а потом пришёл на железнодорожный вокзал, сидел там безвылазно и скучал.

Он мог бы погулять по городу, но погода была так себе: уже кончался май, но было сыро, ветрено и очень холодно. Да и парень просто опасался уходить далеко от вокзала. Мало ли что ещё случится в такой дурацкий день!..

От скуки могли бы спасти ютуб и соцсети, но Дима берёг батарею смартфона. Впереди были ещё весь вечер и ночь, и неизвестно, получится ли зарядить телефон в поезде.

Так что пришлось парню заняться чем-то другим. Например, сидеть в буфете, грызть чипсы и смотреть в окно.

…Когда к нему подошёл Егор, тот крепыш в чёрной куртке, завёл разговор и предложил бахнуть по пивку, Дима обрадовался и сразу согласился, хоть и не имел привычки болтать и тем более пить алкоголь со случайными людьми. За пивом и лёгкой беседой время пошло быстро.

…Но вот Егор уехал, буфет закрылся, и Дима остро почувствовал себя бесприютным и одиноким. Пустой зал ожидания только усиливал это ощущение.

Вокзал в Белодольске был внушительный: два этажа, высоченные потолки, панорамные окна и советская мозаика во всю стену. Рабочий, колхозница и ученый улыбались и протягивали зрителю гаечный ключ, сноп колосьев и пробирку. И современные люди, глядя на величественные образы былой эпохи, часто ощущали в душе какой-то смутный дискомфорт.

Сейчас вокзал, как и город, явно пребывал в упадке. Второй этаж закрыт, а в огромном зале первого этажа не было ничего, кроме кофейного автомата и рядов неудобных металлических стульев. Да и людей почти не было: дремлющая кассирша, сонные охранники и Дима.

Тишина, пустота и приглушенный белый свет вокзала давили на нервы. Хотелось спрятаться от пустого пространства, где ощущаешь себя пылинкой, а звук от любого движения тут же разносится гулким эхом. И поневоле смущаешься, чувствуешь себя суетливой шавкой, что нарушает торжественную тишину…

Дима допил чай, смял стаканчик и метким броском отправил его в мусорку. А потом всё-таки достал из кармана телефон.

Пробежавшись по ленте новостей, Дима заглянул в почту, в мессенджеры, ответил на сообщения, а потом открыл статью про Белодольск, которую не дочитал днём.

“До Октябрьской революции здесь проходили знаменитые ярмарки. Город считался купеческим. Однако население росло незначительно, и даже проложенная в конце XIX века железная дорога не дала городу значительного прироста. Но в сороковые годы XX века и население, и площадь Белодольска значительно увеличились за счёт эвакуированных людей и промышленных предприятий. Так, например, сюда переехали…”

Уже в начале списка эвакуированных заводов Дима заскучал и вспомнил, что вообще-то собирался беречь батарею. Убрав телефон в карман, он встал и направился к лестнице вниз. Там, в подвале, находился вокзальный туалет.

В подвале было холодно, а в воздухе чувствовался запах бетонной пыли. Длинный коридор освещали только две люминесцентные лампы. Одна из них потрескивала и гасла, и на пару секунд половина коридора погружалась во тьму. Потом лампочка загоралась, почти тут же гасла, потом опять включалась… Эти вспышки белого света, вкупе с пустотой и тишиной коридора, оставляли гнетущее впечатление.

Проходя мимо дверей с многозначительными надписями “Убежище №11” и “Посторонним не входить!”, Дима подумал: “Прямо локация из хоррор-игры! Сейчас зазвучит тревожная музыка, а потом из-за угла выпрыгнет монстряк. Или сирена заорёт, и зомбаки попрут толпой”.

Но коридор оставался так же пуст, а единственными звуками были шаги Димы, треск лампы и еле слышный шум воды в трубах.

Вернувшись наверх, парень посмотрел на вокзальное табло — без пятнадцати одиннадцать. Ещё уйма времени до поезда!

Дима полез в сумку и достал со дна фляжку в кожаном чехле. Отвинтив крышку, парень выдохнул и отпил коньяк большим глотком. Сморщился, закусил конфетой, потом ещё пару раз хорошо приложился к фляжке.

По телу разлилось приятное тепло, в голове зашумело. Очертания предметов вокруг как будто оплыли и стали нечёткими, а белый вокзальный свет перестал раздражать.

Дима убрал фляжку и заодно решил переложить вещи в сумке поудобнее. С этим он успешно справился, оставалось только убрать завёрнутую в газету кружку. Но, повинуясь внезапному порыву, Дима развернул газету и стал читать. Это была дурацкая газетёнка, в которой почти всё место занимала реклама чудо-добавки от всех болезней, а на последней странице ютился гороскоп. Но скука и только что выпитый коньяк сделали газетку увлекательным чтивом.

На гороскопе Дима вспомнил знакомую девушку, любительницу астрологии и всяческих звездограмм, таблиц совместимости и тому подобного. Девушка была симпатичная, фигуристая, и Дима погрузился в приятные воспоминания.

Мыслями он уплыл далеко и в какой-то момент почувствовал, что веки будто налились свинцом. Неудержимо захотелось спать.

На часах было двадцать минут двенадцатого.

А почему бы и не поспать, всё равно нечем заняться!.. И время быстрее пройдёт.

Дима улёгся на неудобные вокзальные стулья, перевернулся на живот, согнул руки в локтях и положил на них голову. Закрыв глаза, он представил, что лежит дома, на любимом диване, в тепле и уюте.

И он сразу уснул.

***

Сон прервался внезапно. Парень поднял голову, пытаясь понять, что его разбудило, а потом сел, оглядываясь по сторонам.

Вокзал был полон людей, в воздухе повис многоголосый шум. Мужчины стояли группами по несколько человек и оживлённо беседовали. Женщины или сидели с чемоданами и детьми, или, тоже собравшись в кучку, тихонько разговаривали.

“Откуда столько народу? И почему они так странно одеты?”, — подумал Дима.

Люди вокруг будто сошли со старинных фото. Все женщины были в закрытых платьях в пол, в шляпках, украшенных перьями и кружевами; у всех — аккуратные причёски, нет ни коротких стрижек, ни распущенных волос. Мужчины тоже одеты под стать: костюмы-тройки, галстуки, шляпы-котелки. Почти у всех мужчин были усы или усы и борода, подстриженные и ухоженные. Даже у детей всё строго: красивые платьица у девочек, костюмчики у мальчиков.

Дима протёр глаза, потряс головой, но странно одетые люди никуда не делись.

“А, это реконструкторы! — осенило Диму. — Или эти… Как у Толяна, старинные танцы”.

Димин друг детства Толик Круглов занимался в студии исторических танцев. Однажды он затащил Диму на осенний бал, обещая веселье и много красивых девушек. Получилось так себе: Дима путался в простейших шагах, вечно наступал то на ноги, то на платье партнёршам и чувствовал себя полным идиотом. Больше он на такие вечера не ходил, но к любителям танцев проникся уважением.

“Крутые у них наряды! Надо зафоткать, Толе послать”, — Дима достал телефон и провёл пальцем по экрану, включая камеру.

Но она не включилась.

Дима повторил движение.

Ничего не произошло, только ярко светились четыре нуля на заставке — полночь.

Дима ещё раз попробовал включить камеру, но телефон не реагировал.

Завис, сволочь!

Парень запустил перезагрузку, но вместе этого телефон отключился намертво и включаться не желал.

Твою ж дивизию!!

Дима от злости саданул кулаком в сиденье и… только сейчас увидел, что сидит на деревянной скамье.

А засыпал-то он на металлических стульях!..

Ошалевший Дима вскочил, огляделся и застыл истуканом, не веря своим глазам.

Не только люди выглядели странно, изменился и вокзал. Исчезла советская мозаика, не было больше высоких потолков, не стало второго этажа. Зал ожидания ощутимо уменьшился. Исчезли и табло, и автомат с кофе, и привычные металлические стулья. Вместо них стояли длинные деревянные скамьи с высокими спинками. На каждой скамье сбоку была приделана металлическая табличка с гравировкой: «МПС». Под потолком висела люстра, из которой лился тусклый жёлтый свет.

На ватных, не желавших слушаться ногах, Дима подошёл к окну. Была ночь, но света фонарей хватило, чтобы увидеть деревянную платформу и поездные пути. Дальше угадывались очертания холма, и там горели окна в нескольких убогих частных домиках. Но ведь Дима днём видел, что холм сплошь застроен пятиэтажками!

Куда всё делось?!

Дима не понимал решительно ничего. Надо спросить у кого-нибудь.

Он подошёл к двум беседующим мужчинам лет сорока. Стоящий слева был высокого роста, с усами и бородой-эспаньолкой, и чем-то напоминал писателя Куприна. Его собеседник был ниже, худее, и лицо имело строгое, даже чуть надменное выражение. Дима обратился к левому:

— Простите, а вы не подскажете…

Мужчины не обратили на него ни малейшего внимания.

— Я только хочу узнать, — погромче и с нажимом в голосе сказал Дима.

Стоявший слева прервался на полуслове и заозирался по сторонам, пытаясь понять, откуда идёт звук.

— Что случилось? - озадаченно спросил его собеседник.

— Почудилось… Вы ничего не слышали?

— Нет, а что?

— Да так… Наверное, показалось.

— Вы офигели?! Устроили спектакль! - возмутился Дима. - Сказали бы просто, что не хотите отвечать.

Но мужчины смотрели прямо на Диму, но странно, не в глаза, а будто сквозь пустое место.

Дима разозлился и толкнул в плечо похожего на Куприна. Тот дёрнулся, ругнулся и отшатнулся в сторону.

— Да что с вами, Иван Поликарпович?

— Будто меня что-то тронуло… Ничего не понимаю, ведь тут пусто!

— Это всё от нервов, друг мой. В этом нет ничего удивительного, в вашем-то непростом положении. Пойдёмте-ка лучше в буфет.

— А пойдёмте!

И оба быстро зашагали прочь.

— Больные какие-то, — буркнул Дима и направился к одинокой пожилой женщине в синем платье. Уж она-то окажется добрее этих двух странных типов!

Но повторилось то же самое: его не увидели и не услышали, а когда парень дотронулся до руки дамы, она в ужасе вскочила, стала креститься и читать молитву.

Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…

Паника накрывала Диму с головой, как цунами. Древние инстинкты подстёгивали: ори, беги, спасайся! Но Дима сжал зубы, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и силой заставил себя думать. Что всё это значит?! Сон, бред, дебильный розыгрыш? Или эти трое, и мужчины, и пожилая дама, просто психи? Может, остальные нормальные?!

Это надо проверить.

Дима трогал людей, толкал, тянул, кричал прямо в ухо и шептал… Но всё напрасно. На крики и прикосновения люди ещё реагировали, но пугались и явно не понимали, что происходит. Более слабых воздействий просто не замечали.

А когда Дима вставал посреди дороги, людской поток обтекал его, как струи воды обтекают камень. Люди, не видя парня, интуитивно обходили его, как машинально, не думая, обходят дерево или столб.

Среди шумной толпы Дима был совсем один, невидим и неслышим, и будто вообще не существовал.

Ноги у парня подкосились, он сел прямо на пол и обхватил голову руками. Дима почти рыдал от бессилия и страха, но из последних сил сдерживался.

Этого не может быть, просто не может!.. Что вообще происходит?!

“Я умер и стал призраком? А они все живые? Почему я их вижу и слышу, а они меня — нет?”, - пронеслось в голове.

Парень сильно ущипнул себя за руку. Кожа покраснела и засаднила.

“Ай! Значит, я жив, раз больно. Уже неплохо”.

Дима встал, отряхнулся и вдруг дёрнулся, как от удара током.

А сумка-то с вещами где?!

Дима бросился на поиски. Но сумки не было ни на скамейке, ни под ней, ни где-то ещё в этом зале. Украли её или сумка осталась в родном времени и пространстве, было уже неважно. А прямо сейчас у Димы не было ничего, кроме того, что на нём надето, и неработающего телефона в кармане.

Парня охватил истерический смех. Он хохотал во весь голос, так, что слёзы текли ручьями, и не мог остановиться. Только когда мышцы живота свело от боли, парень наконец перестал смеяться. Как ни странно, ему стало легче. Отчаяние отступило и затаилось где-то в глубине.

Вдруг из открытой двери донеслась песня. Скрипка и гитара выводили мелодию, а бархатный мужской голос пел:

Запомни, любимая, миг сей печальный,

И в сердце его сохрани.

Ждёт нынче меня берег дальний

И море у чуждой земли.

Дима пошёл на звук и оказался в большом фойе.

Отсюда в разные стороны шли несколько дверей, из-за которых доносились шум и голоса. В центре фойе была деревянная стойка, над которой висела табличка “Кассы”. Там же красовались большие часы.

Справа от касс, на небольшой сцене, расположился целый ансамбль. Была тут и цыганская гитара, и скрипка, и гармонь, и бубен. Солист, статный мужчина в чёрной рубахе с серебряной вышивкой, только что закончил песню и поклонился публике.

А желающие послушать были. Вокруг музыкантов быстро собирались люди, но Дима пробрался к самой сцене. Здесь он увидел того самого, похожего на Куприна, Ивана Поликарповича и его друга. Посещение буфета пошло им на пользу: щёки раскраснелись, лица повеселели. Дима встал плечом к плечу с Иваном Поликарповичем, и тот поёжился, как от зябкого ветра.

Солист тем временем запел романс. Его герой влюбился в женщину, с которой никак не мог быть вместе. Капризная красавица насмехалась над героем; он страдал и пытался забыть эту даму, но не мог совладать со страстью.

Ах, пуста моя душа, как зимняя дорога,

И не жди, и не жди, не придёт подмога.

И темна моя душа, будто чёрный грифель,

Нежный взгляд её — для меня погибель.

Публику песенные страдания впечатлили: дамы вытирали слёзы, кто-то грустно вздыхал, а кто-то стоял, задумавшись. Когда песня смолкла, раздались громкие аплодисменты, а кто-то даже закричал: “Браво!” и “Во даёт, чертяка!”.

Пока солист откашливался и пил воду, Иван Поликарпович повернулся к приятелю и сказал:

— А всё-таки, Андрей Борисович, я думаю, что овёс вы продали рано. Надо было придержать урожай. Ведь цены…

— Да бросьте, — перебил Андрей Борисович, — так можно ждать вечность. Пять лет назад, в тысяча девятьсот пятом, мой батюшка, царство ему небесное, говорил то же самое. Всё ждал хороших цен. Ну, вы сами знаете, к чему это привело!

Андрей Борисович говорил что-то ещё, но Дима его уже не слушал. Он стоял ошалевший, разинув рот, и пытался осознать услышанное.

В тысяча девятьсот пятом году, пять лет назад… Значит, сейчас тысяча девятьсот десятый год?!

Диму прошиб холодный пот, сердце бешено забилось, а в глазах потемнело. Вдруг стало не хватать воздуха, и Дима рванул вниз ворот толстовки, освобождая горло.

Тысяча девятьсот десятый год!.. Как это возможно?! Может, это сон? Может, я сейчас проснусь?!

Дима крепко зажмурился, потом открыл глаза. Но увы, всё было на месте: дамы в закрытых платьях, мужчины в костюмах и дореволюционный вокзал Белодольска.

Певец затянул что-то залихватское про птицу-тройку, но Дима потерял всякий интерес к музыке и вышел из толпы. Облокотившись на стойку касс, он лихорадочно раздумывал, что делать дальше, но ничего путного в голову не приходило.

Иногда Дима читал книжки про попаданцев и представлял, как бы он повёл себя на месте главного героя. Но чтобы всерьёз очутиться в прошлом!.. Да ещё ВОТ ТАК, когда тебя не слышат, не видят и считай, что тебя тут вообще нет… Бррррр!

Книжные герои всегда ухитрялись найти выход, но Дима не мог собрать разрозненные мысли и чувства воедино и решить хоть что-нибудь.

Вдруг с улицы раздался громкий, пронзительный гудок прибывающего поезда. Поднялась суета. В буфете посетители спешно опрокидывали последнюю рюмку и дожёвывали закуску, прочие пассажиры хватали чемоданы и спешили к выходу.

Из других дверей в фойе повалили люди, одетые куда беднее, чем публика в зале, где проснулся Дима. У большинства одежда была скромная, часто домотканая, у кого-то — с дырами или многократно залатанная. А в руках у этих людей были не чемоданы и сумки, а обшарпанные портфели или вовсе тканевый узелок. Некоторые тащили холщовые мешки, в которых трепыхалось что-то живое.

Все потоки и ручейки людей сливались в одно шумное море, которое текло от вокзала к поезду.

Дима, повинуясь всеобщему движению, а ещё — своему любопытству, тоже вышел на перрон.

Пока шла посадка, Дима прошёлся вдоль поезда. Вагоны были разного цвета, но на каждом висели герб Российской империи, табличка “МПС” и жетон с классом вагона.

Синих вагонов первого класса было два, для самых богатых и именитых пассажиров. Таких было немного. Они не спеша, с достоинством входили в вагон, а следом слуги или денщики несли вещи.

Больше всего было вагонов зелёных, с надписью “3го класса”. Около них царили шум и толкотня: проводники надрывали глотки, поддерживая порядок, а бедно одетые пассажиры переругивались с соседями и стремились поскорее зайти в вагон.

Жёлтых вагонов второго класса было меньше, чем зелёных третьеклассных, но тоже много. Сюда садились люди из того зала ожидания, где проснулся Дима. Узнал он пожилую даму в синем платье, а потом увидел и приятелей Ивана Поликарповича и Андрея Борисовича. Они стояли в конце очереди и снова оживлённо спорили.

Посадка заканчивалась, и Дима в панике заметался по платформе.

Что же делать?! Остаться на вокзале или сесть в поезд? А куда он вообще едет?! И что будет там?!

Гудок сообщил, что поезд отправляется. Дима представил, что останется в пустом тёмном вокзале; что будет бродить по залам ожидания как печальный и бесплотный призрак…

Ну нет, уж лучше прокатиться в неизвестность!

Дима оглянулся на вокзал с табличкой “Белодольскъ”, вскочил на подножку жёлтого вагона и вошёл внутрь. Через мгновение поезд тронулся, набирая ход.

Обратной дороги нет. Теперь только вперёд…

----------------------------------------------------------------

Читать продолжение: Поезд в... никуда? Часть 2

Если кто-то захочет поддержать меня копеечкой или следить за моим творчеством в других соцсетях, буду очень рада. Присоединяйтесь!

1) "Авторы сегодня": https://author.today/u/diatra_raido

2) Группа в ВК: https://vk.com/my_strange_stories