CreepyStory

Марина заметила странности в своей квартире в тот самый день, когда вернулась с работы раньше обычного. Сначала это были мелочи: дверца шкафа на кухне, которая всегда открывалась вправо, вдруг стала открываться влево. «Наверное, переутомилась», — подумала она и продолжила свой день, не придавая этому особого значения.

Однако через несколько дней странности начали накапливаться. Книги на полках в её гостиной вдруг поменяли обложки. Сначала она списала это на усталость: ведь она точно помнила, что та старая книга с синей обложкой теперь почему-то стала красной. А потом пришло настоящее потрясение — фотографии в рамках на стене.

На одном из снимков, где Марина стояла с сестрой на пляже, лица её сестры не было. Вместо этого там была незнакомая женщина, но всё остальное в фото оставалось прежним. Она обратилась к сестре, чтобы та прислала ей копию этого фото, но на снимке, который прислала сестра, всё было нормально. Удивлённая и немного испуганная, Марина решила, что это просто дефект фотографии, но что-то в её душе начинало тревожно шевелиться.

На следующий день, стоя перед зеркалом в ванной, Марина почувствовала легкое головокружение. Её отражение показалось ей странным — слишком неподвижным, слишком пристально смотрящим ей в глаза. Она отвернулась, чувствуя себя не в своей тарелке. Но когда вечером она снова посмотрела в зеркало, ей показалось, что отражение будто бы слегка отстаёт от её движений, запаздывает с каждым поворотом головы или поднятием руки.

«Надо выспаться», — решила она и легла спать с уверенностью, что наутро всё вернётся на свои места. Но ночью ей снился жуткий сон: она стояла перед своим зеркалом, но отражение не повторяло её движения. Вместо этого, оно сделало шаг вперёд и проговорило, глядя ей в глаза: «Ты не отсюда».

Марина проснулась в холодном поту. Ей пришлось выпить стакан воды, чтобы успокоиться, но даже тогда дрожь в руках не проходила. Она попыталась не думать о сне, но чувство, что что-то не так, не оставляло её.

На следующий день, когда Марина пришла домой после работы, её квартира выглядела незнакомой. Казалось, что мебель стояла на своих местах, но угол её дивана был чуть острее, чем раньше, а цвет обоев стал на тон светлее. Она позвонила соседке, чтобы спросить, не было ли ремонта в её отсутствие, но та уверила её, что всё было тихо.

Ночью она снова пошла в ванную, чтобы умыться перед сном. Подойдя к зеркалу, она остановилась, почувствовав, как волосы на затылке встали дыбом. Её отражение... улыбнулось. Марина отшатнулась, не понимая, что происходит. Её сердце бешено колотилось в груди.

«Ты не в своей реальности», — прошептало отражение. «И никогда в неё не вернёшься».

Она закричала и выбежала из ванной, захлопнув за собой дверь. Но даже за её пределами, ей казалось, что она слышит шёпот. В панике, Марина села на пол и прижалась к стене, надеясь, что это просто её воображение. Но в её голове всё громче звучал вопрос: что, если это правда?

Прошло несколько дней. Марина пыталась игнорировать происходящее, но странности продолжались. Зеркала стали для неё источником ужаса — в каждом отражении она видела чуть искажённую версию себя, которая будто насмехалась над её страхом. Фотографии продолжали меняться, а еда в холодильнике — исчезать и появляться снова в другом виде.

Однажды ночью, когда Марина уже почти провалилась в сон, раздался стук в дверь её спальни. Она медленно открыла глаза и обернулась на звук. Дверь приоткрылась, и в щель выглянуло... её собственное лицо. Только изможденное, с бледной кожей и кругами под глазами, как будто оно давно не спало.

«Ты должна вернуться на своё место», — прошептала её копия. «Твоя реальность ждет тебя. Но чтобы вернуться, тебе придётся поменяться со мной».

Марина застыла в ужасе, не зная, что ответить. Она почувствовала, как её тянет к зеркалу в ванной, как будто что-то невидимое подталкивало её туда. Она подошла к зеркалу и увидела, что её отражение протягивает руку вперёд.

Марина не знала, что делать. Она понимала, что если согласится, то может исчезнуть из этой реальности навсегда. Но что, если она действительно заблудилась между мирами, и её настоящее место ждет её по ту сторону стекла?

Не выдержав этого, Марина закрыла глаза и сделала шаг навстречу. Она почувствовала холодное прикосновение, и внезапно мир вокруг закружился. Последнее, что она слышала, был тихий смех её отражения.

На следующий день её нашли соседи — бледную и бессознательную, лежащую у разбитого зеркала. Врачи сказали, что у неё был нервный срыв. Изменившиеся вещи в её квартире приняли старый и привычный вид. Но в зеркале порой, когда она быстро проходила мимо него, краем глаза она замечала отражение комнаты, которой не существовало в её квартире.

________
Другие серии рассказов:
Необъяснимое. Цикл рассказов
Дозоры: фандом. Цикл рассказов
Возрождение державы. Цикл рассказов

Секретный человек (продолжение, глава третья, часть третья) Секретный человек (продолжение, глава третья, часть третья)

В Пашкиной душе не переставало гудеть натянутой струной ожидание: вот-вот что-то случится, за ним придут, он снова понадобится там, где простым людям делать нечего. Но ничего не произошло, кроме того, что вечером кто-то бросил через забор камень. Пашка с отцом вышли. К камню была привязана маленькая бумажка. А на ней при тускловатом свете из окна отец прочёл: «Помоги».

Ну что же, пока Академику не подмять под себя ни город, ни даже рынок. Это невозможно сделать из камеры. И Пашка не сделает ничего, чтобы он побыстрее освободился. Наоборот… Он за то, чтобы этот умный, холодный, расчётливый убийца провёл побольше времени в тюрьме. Сначала Пашка думал, что Академик как-то связан с исчезновением шестнадцатилетнего сластолюбца Кешки. Но потом разуверился. Мелькнула мысль: «А что стало с Лекарем? Вряд ли бы он позволил себя убить». Мелькнула и пропала. Потому что нужно сначала обезвредить Драного. В этот момент Пашка не сомневался, что Зину убил именно он. А Драный и есть Кешка, самоубийство которого было подготовлено через цыганскую петлю мули. И остановлено именно им, Пашкой, который пока неизвестно кто. Может, нечисть похлеще ушельцев или мулло, вместе взятых. Он сам вынесет себе приговор, когда разберётся, кто он… А сейчас остаётся только найти Драного и того, кто заплатил банде «пёстрых» за его мучения.

Ожидание завершилось утренним визитом нового следователя управления. Пашка почему-то сразу прозвал его Студентом, пропустив мимо ушей слова «капитан юстиции Королёв Сергей». Потому что в Пашкиной жизни не могло быть другого капитана, кроме Лескова. Однако хитроватый молодой блондинчик шепнул Пашке главные слова, после которых не нашлось сил отмахнуться:

— Я к вам по совету товарища Лескова Игоря Николаевича. Для этого даже в ваш город перевёлся…

Студент ещё что-то говорил, а Пашка погрузился в мрачные мысли: «Так-так… капитан стал товарищем Лесковым… Неужели его разжаловали? Где он сейчас?» Сразу захотелось расспросить следователя, узнать хотя бы, жив ли капитан. Но по взгляду внимательных светлых глаз Студента стало ясно: всё, что нужно и можно, уже сказано.

— Я имею право привлекать население для помощи следствию. Вы же не откажетесь, Павел, проехать с моей группой к бывшему полустанку Горелошная? Помните такой? — сказал Студент и улыбнулся просто и искренне, по-товарищески, словом.

«Значит, байки Синюшкина запомнились. И дошли до тех, кому они и предназначались», — подумал Пашка.

И сказал:

— Откажусь. Ни разу не был в тех местах и до камеры предварительного заключения не слышал ни о какой Горелошной. Сболтнул что-то, сам не зная почему, при капитане Лескове, — отрезал Павел.

А ещё он подумал: пока буду по позабытым местам кататься, Драный ещё кого-то убьёт. Лучше уж самому потихоньку заняться этим делом.

Но Студент, похоже, сумел заглянуть ему в душу, сказав:

— Не хотелось бы знать, что наши коллеги погибли зря… Многим даже не удалось на войне с врагом сразиться за страну…

И Пашка коротко спросил:

— Когда ехать?

И получил ожидаемый ответ: «Сейчас». Только пусть капитан юстиции не думает, что достал его красивым словом. Просто Пашка себе не простит, если с группой что-нибудь случится.

Пашка только хмыкнул, когда его представили группе: шофёру да молодому милиционеру. Вчетвером на разведку? А если она превратится в открытое столкновение?

Они подъехали к месту только к вечеру. Показалось странным, что буйно растущий лес не превратил дорогу в непроезжую. Её явно временами чистили. Сама Горелошная оказалась руинами кирпичной будки и остовами изб, заросшими тонюсенькими молодыми берёзками. А после стала ясной причина нормального состояния дороги: на пологих склонах у леса, сразу же за сгоревшими руинами, расстилались богатейшие ягодники. В сезон здесь много кто бывал. Пашке всё это было знакомо: фотографию именно этих мест показывал ему отец в первое посещение капитана Стреляева. Он предложил Студенту:

— У вас же есть старые снимки полустанка? Может, сейчас что-нибудь изменилось?

Студент, медленно переводя взгляд с одного дерева на другое, с развалин на лес, постучал себя указательным пальцем по лбу, мол всё в памяти, не мешай разглядывать. Пашка уважительно отошёл. Он тоже попытался уловить стороннюю мысль, отыскать какую-нибудь тревожную деталь, но картина была до невозможности умиротворённой. Просто здесь уходили в землю следы прошлой жизни, над ними поднималась новая, только без человека: шелестела листва, шептались травы, плыли по эмалевому небу облака.

Водитель и милиционер, переговариваясь о чём-то своём, поднялись к ягоднику, набрали горсти лесной клубники. Задание заданием, но, если некого задерживать, так отчего ж не расслабиться?

Пашка и Студент сказали почти одновременно: «Тропы!» Вся группа уставилась на роскошный земляничник с несколькими довольно широкими тропинками, которые обрывались у пологого холмика. Далее шумели, царственно покачиваясь, нетоптаные листья с глянцево-белыми монетками цветов.

— Павел? — спросил Студент.

Он тоже что-то почувствовал. Но капитан Королёв ещё не научился «игре в секретики» с мороком. А под Пашкиным взглядом ягодник вспучился и осыпался, показал миру того, кого подозревали в убийствах и искали по всему городу.

У пригорка, свернувшись в клубочек, спал увечный человек, весь закутанный в обрывки бурого от крови белья. Неловкие повязки разлохматились, давно бы сползли, если бы ткань не «приварилась» к ранам.

— Он здесь, — сказал Пашка капитану и напарникам. — Можно задерживать, сопротивления не окажет.

Студент было шикнул на него — тихо, мол, как бы не спугнуть. Но  Пашка, секретный человек, по опыту знал, что звук через морок доходит намного позже света. И нехлюдовский сынок не успел проснуться, как оказался в руках представителей закона. Странно, он, кажется, даже обрадовался тому, что закончились его скитания, прошлёпал в первые минуты ободранными губами что-то похожее на «товарищи, товарищи». Потом водитель и милиционер от души поколотили задержанного. А Студент важно держал бедолагу на прицеле.

Присохшее полотно пришлось оборвать для опознания. Вот тут-то Кешка Нехлюдов на своей барчуковской шкуре почувствовал, что такое безжалостное и неотвратимое страдание. Он так заорал, что у Пашки заложило уши.

— Зачем это всё?.. В отделе бы его освидетельствовали… — сказал он Студенту.

— А ты не думал, скольким людям он глотку вырвал? — спросил его «новый» капитан Королёв Сергей. — И что они могли ощущать, умирая?

— Мы не знаем этого точно… — прошептал Пашка, чувствуя, как внутри него разрастается холодная пустота, лишает возможности твёрдо стоять на ногах, даже думать.

Потому что ему уже было известно, что людей Кешка не убивал. Так как тот, кто этим занимался, стоял за Королёвым, вцепившись в него, и медленно увлекал Студента в мир морока, бросив милиционерам, как собакам кость, отпрыска Нехлюда.

Откуда взялся Лекарь? Даже если он умел двигаться совершенно бесшумно, его бы тотчас заметила группа. Пашка со страхом подумал, что белобрысый беспощадный убийца-нелюдь вовсю пользовался какой-то магией, которая вошла в его жизнь вместе с потребностью жрать человеческое мясо. Лекарь дождался, пока Пашка рассекретил дрыхнувшего Кешку, и объявился.

А сейчас он утопил в складке тощей шеи капитана один скальпель, а другой уткнул в его худосочный бок. Если что — Лекарь одним движением проткнёт почку. От поросшего бесцветным волосом Лекарского щачла, то есть рта и глотки, до капитанской артерии было несколько сантиметров. И это гарантировало быстрый смертельный укус. Именно от таких погибли уже многие люди. И банда Нехлюда, и медсестра Гусева, мать четверых детей.

Пашкина голова пошла кругом: Лекарь, пособник Нехлюда, изначально был врагом цыганского племени; в драке уложил нескольких; пытался умчаться из Сявкиных выселок, чтобы защитить хозяина. Почему же он стал вести себя как цыганская нечисть? Маскировался до поры до времени? Решение пришло неожиданно, как после чьей-то подсказки. А может, Пашка научился думать, как капитан Лесков. Скорее всего, Лекарь получил рану от мумии мули, которую он тащил вместе с Академиком из шалаша. И в этой ране застряла та «зараза», которая превратила нехлюдовского убийцу в цыганскую нечисть.

Несколько минут побоища в Сявкиных выселках встали перед Пашкиными глазами, как яркие картинки. Он вспомнил каждое движение Академика и Лекаря, их рты, ощеренные в невообразимой ненависти и презрении к несчастным изгнанникам, которые просто защищали жизнь племени; радостный кровожадный блеск в глазах, косо летевшие багряные капли со стального скальпеля Лекаря…

А в действительности время текло по-другому. Водитель и милиционер ничего не заметили, вывернули Кешке руки и, то и дело охаживая бедолагу кулаками, поволокли к машине, не обращая внимания на капитана Королёва и самого Пашку.

Студент проявил изрядное мужество, не обращая внимания на то, что один скальпель выпустил широкую алую ленту из его шеи, а другой наполовину вошёл ему в китель. Он крикнул:

— Задержать Горошкова!

И захлебнулся в хрипе невыносимой боли.

Водитель и милиционер не заметили, как Королёв, которого уволокла какая-то призрачная тень, скрылся в зелёном мареве морока, зато углядели безоружного Пашку, стоявшего в полной растерянности: то ли капитана каким-то образом отбивать, то ли самому скрываться.

Милиционер, несмотря на то, что на вид был почти мальчишкой, жёстко, с хрустом ударил Кешку рукояткой нагана за ухом и тотчас взял Пашку на прицел:

— Горошков! Руки за голову! Ноги на ширину плеч! Не двигайся!

Вот как… Пашке стала ясна суть поездки, точнее, операции капитана Королёва — задержать подозреваемого в проклятой Горелошной. Посмотреть, как он себя покажет, и, в зависимости от результата, арестовать по новой. А результат превзошёл все ожидания: Пашка сделал видимым и убежище Драного Кешки и передал того в руки закона. Но где ж было догадаться Королёву, что на него самого шла охота беспощадного убийцы… Что делать? Сдаться милиции или скрыться? Пока это ещё возможно… Против огнестрельного оружия и холодного оружия любая нечисть бессильна, что ушельцы, что цыганская магия…

Пашка неуверенно поднял руки и затоптался на месте.

И в этот миг раздался голос Лекаря. В вечерней теплыни, полной только шёпота и шелеста трав, он прозвучал особенно изуверски:

— Слышь ты, Горошков, выкормыш тьмы! Падаль лесная! Твой капитан будет у меня один день и одну ночь. После я оприходую его и перед вашим управлением ОВД на потеху всем выброшу… Но если ты найдёшь способ освободить меня от проклятия мули, чтобы я не жрал живую плоть и пил кровь, я оставлю твоего Студента в живых. Ты меня знаешь… Ищи, срань господня, возможность для меня снова стать человеком.

И этот голос из морока услышали все: водитель, милиционер, Королёв, откликнувшийся болезненным хрипом. Милиционер и водитель выстрелили несколько раз в светлый вечер, надеясь зацепить нечисть. Одна из пуль рванула Пашкину руку. Рукав рубашки тотчас наполнился кровью. Но Пашка не опустил её, хотя онемение подсказало, что задет крупный сосуд.

Что делать? Сдаться милиции? «Секретик…» Какой, к чертям, «секретик?..» Смерть впереди от своих же или от нечисти… «Секретик…»

Пашка увидел, как лес, машина, водитель и милиционер потеряли свои очертания, превратились в цветные пятна, которые потом сменились голубизной неба. И… Пашки не стало на месте событий. Он точно это знал: пусть хоть рота истопчет весь ягодник, перевернёт каждый упавший ствол, никто никого не найдёт. Пришла его пора стать частью морока… И это оказалось совсем несложно.

Он слышал, как блажил милиционер, не рискуя отойти от машины:

— Товарищ капитан! Товарищ Королёв!

А водитель крыл последними словами Пашку, винил его в пропаже капитана, обещал порвать его на ремни, как только до него доберётся. А ещё Пашка чуял в их голосах лютый страх и перед неведомым, и перед руководством, когда они явятся с докладом, что Королёв и Горошко пропали во время операции. Именно страх не дал им прочесать небольшой участок, где произошли небывалые события — своя-то рубашка всегда ближе к телу. Но они тянули дорогое время, которое Пашка мог бы использовать для спасения капитана.

И тогда Пашка решил: раз ему удалось создать морок, может, получится и напустить страх — такой же, какой группа Лескова ощутила на болоте? И водитель с милиционером наконец-то уедут отсюда и освободят его для действий. Решить-то было легко, а вот как это сделать?

К его счастью, водитель и милиционер и без наведённого страха были перепуганы, и машина с задержанным Кешкой умчалась. Но Пашка знал: уже сегодня к ночи здесь окажутся все свободные опергруппы с отрядами воинской части. Нужно уходить. Бесполезно пытаться обнаружить в мороке Лекаря с несчастным капитаном. Всё равно тварь сумеет убить Королёва быстрее, чем Пашка сделает хоть одно движение. Выход один: найти пособницу мули, если она жива. А если нет… Обрушить на Лекаря весь свой гнев, как это было с майором Токаревым. Только тот взрыв должен быть последним и для Пашки, и для Лекаря.

Пашка зашагал к городу. Его ноги не чувствовали расстояния и колдобоин дороги, тело не ощущало усталости. Раненая рука болталась плетью. Только голова надрывалась от вопросов, на которые не могло быть однозначных ответов.

Итак, Лекарь в Сявкиных выселках цапанул не то проклятие, не то реальную заразу, которая превратила его в нелюдь. Это он порвал Нехлюда и его сообщников на даче. Это он губил людей, испытывая потребность в парном, с кровью, мясе. Это он таскался за Кешкой, вся вина которого была только в наложенном на него заклятии: он должен был при помощи заговорённого чури, кривого цыганского ножа, срезать с себя всю кожу.

Скорее всего, дело в высохшем трупе цыганки-мули. Академик и он сам, рубивший его на части, не переняли заклятия. Оно досталось только Лекарю. Почему? Ответить может только та несчастная женщина, которая была на всю жизнь приставлена к мощам давно дохлого создания, тем не менее хранившего грозные силы. Значит, он должен найти цыганку. Прах мули высыпали под мостом, стало быть, и бесноватая должна быть там.

Пашка развернулся в другую сторону от Горелошинской дороги, зашагал по направлению к Сявкиным выселкам. Как же коротка бывает летняя ночь, когда человека гонит вперёд дело жизни и смерти! Пашка истратил почти всю её, вплоть до сероватых теней в укромных местах, пока добрался до моста. Но на ногах удержаться не смог, свалился прямо в бурьян у вонючей воды. «У меня остался только один день», — мелькнула последняя мысль.

Когда он открыл глаза, то поверить им не смог. Он лежал в уютном, по всем правилам построенном шалаше: старые, закопчённые и лишённые хвои ветки были подвязаны свежими; посередине в каменном ложе пылал костерок, на нём булькал в гнутой железной банке травяной отвар, а дым уходил в отверстие наверху. Где и когда он видел такие шалаши? И не только такие, — заваленные снегом, с одной земляной стеной… Да ещё и запах такой знакомый — плохой махорки, немытого тела, сальных шкур.

— Тишка, Тишка! Он зенки открыл! Очнулся! — Кто-то заполошно крикнул рядом с Пашкой.

Он с трудом прищурился, приподнял голову и заметил странное создание в кепке и непонятных одёжках. Создание сидело на деревянной тележке с колёсиками и, похоже, не имело ног.

— Не ори, Большун, пусть бы поспал человек, — пробасил кто-то сверху.

— Не, ему щас попить надо и пыхнуть пару раз. А потом пусть всё рассказывает: и как здесь очутился, и откуда Лёхина памятка у него. А потом — наши суд и дело, — выдало безногое создание.

Рядом с Пашкой опустился на корточки увалень, по виду — с городского рынка, с вороватыми быстро бегающими глазами, с закушенной в углу рта папиросой. Он протянул Пашке кружку с воняющей непонятно чем жидкостью:

— Глотни. Сразу в бошке прояснится, на душе полегчает.

Павлу хотелось пить, но он покачал головой.

Большун как раз свернул толстенную самокрутку, поджёг, с наслаждением глотнул дым и протянул Пашке огрызок с куревом:

— Ну, зобни тогда для начала. Я сам ни есть, ни пить не могу, пока не зобну.

Пашка даже отказаться не успел, как его скрутило в приступе изнуряющего кашля. Он открыл заслезившиеся глаза и увидел нож с выкидным лезвием, которым с немалым искусством поигрывал Тишка.

— Не наш ты… И не мастеровой, хоть и с точильщиком по предместью хаживал… Скорее всего, мусорская подстилка… — с какой-то злобной лаской проговорил Тишка и тут же молниеносно направил нож к Пашкиному глазу, но ловко перехватил ручку, только слегка царапнув веко. — Говори, сволота, откуда у тебя Лёхина памятка. Мы его обыскались. Значит, в живых его уже нет. Говори по-хорошему. А то ведь не по-хрестьянски это будет, коли в могилу ляжешь с глазами в глотке и с носом в своей жопе.

— Архаровцы… — только и вымолвил Пашка, тут же потеряв сознание.

Секретный человек (продолжение, глава третья, часть вторая) Секретный человек (продолжение, глава третья, часть вторая)

Пока Пашка был в кутузке, наслушался всякого от задержанных, которых натолкали в камеру, как огурцов в бочку. Во-первых, в городе после смерти Нехлюда среди бандюков началась невиданная резня. Пришили даже Тараса и Пацанчика, которые для бандитского сообщества вообще ничего не значили: один был стар и болен, другой даже к городу не имел отношения, совершал налёты на железную дорогу, грабил колхозников и больше пакостил, чем занимался серьёзным делом. Занять их место желающих не нашлось, но и порядка не стало. Во-вторых, Академик остался жив. Его мусора взяли дома с тяжелыми ранениями. Он признался, что повздорил с бандой «пёстрых», и его порезали. Ни на какой даче не был, не видел того, кто порвал и покромсал гражданина Осипа Савельевича Нехлюдова и трёх его гостей, сливок бандитского сообщества. Теперь, наверное, он будет вместо убиенного Нехлюда. Во-третьих, пропал единственный сын новопреставленного. В-четвёртых, цыгане, гнилой и сволочной народ, спешно убежали, бросив пожитки и наворованное. Значит, виноваты. И ответить им придётся в любом случае — покойник был известной личностью далеко за пределами области. В-пятых, в городе объявился Драный, похожий мордой на зверя. Сначала показывался днём, потом затаился. Драным был прозван из-за того, что с него сняли кожу на щеках, носу и других частях тела. Ну и костюмчик повредили заодно.

В кирпичной камере с низким потолком и без окна нельзя было прилечь на нары. Задержанные спали сидя, завалившись друг на друга, или на голом полу. Их выпускали быстро, но тут же прибывали новые. Дышать было нечем. За неделю трижды обнаруживали, что кто-то посинел и не дышит. Тогда стучали в обитую железом дверь, покойников выносили. Без перерыва на сон работал конвейер допросов. Люди были рады, когда открывалась дверь — только тогда можно было глотнуть воздуха снаружи.

Пашку допрашивали каждый день. Против всех следаков у него был его «щит» — хворь и немота. Дознаватели менялись, но комната-то оставалась прежней. Её серые стены впитывали не только запахи, но и людские мысли, чувства. В их сумятице Пашка сумел уловить главное — никто не понимал, что происходило на улицах города. Похоже на то, что кто-то решил расправиться со всеми бандитами разом. Не через закон и суд, а способами самих преступников.

Пашке как никогда остро не хватало капитана Лескова, доктора Вергуша. Он совершенно запутался в себе. Ещё недавно его главным желанием было обнаружить, отловить и убить всех ушельцев, без следствия и суда наказать нелюдей, которые жрали женщин, похищали детей и убивали людей. Теперь кто-то вычищал город от зверей помельче. Они ничуть не отличались от ущельцев — убивали, скрывались, уходили от ответственности и вновь и вновь нападали на беззащитных.

С одной стороны, разве плохо, если всякого гадья станет меньше? С другой — капитан Лесков при поимке ушельца сказал, что закон един для всех. Однако тут же он научил Пашку соврать, что это не Колотовкин выпустил кишки ушельцу. И это было правильно — мозг нормального человека не выдержал бы того, что творили ушельцы. А стало быть, и нормальные человеческие законы не подходили к тому, чтобы оценить сотворённое людоедами. Но ведь двух законов — для людей и нелюдей — быть не может? Наверное, только Антон Антонович смог бы вернуть Пашке цельность взглядов на мир, при которой легко распознавалось добро и зло.

Но зато он узнал из разговоров сокамерников много нового о цыганах. И это помогло ему установить связь между событиями в Сявкиных выселках.

Одной из красочных фигур камеры был Пахом-сапожник, согнутый бедами и временем, седокудрый выходец из цыган. Он владел маленькой будкой на рынке, отстаивал свои права в смертном противостоянии с Нехлюдом. Пахом не раз пострадал от поджогов будки и дома в предместье, потерял двух сыновей, был искалечен, но упёрся, и всё тут. Его бы легко смели, но за сапожником стоял нищий люд предместья, во всём ему помогал, по копейке скидывался на новую будку или сгоревший дом. Только Пахом мог починить разбитые старшими ребятишками ботинки для младшеньких. Только он брал деньги не по сложности работы, а по достатку людей. Только он не боялся разориться, бесплатно обслуживая неимущих. Но и краденое скупал, и ворьё укрывал от закона, не без этого. Зато мог подарить почти новые сапоги парнишке, которому не в чем было отправиться на учёбу в ремесленное.

Целыми днями Пахом сидел в своей будке, работал так, что только мелькали ножи, рашпили да стучал молоток, трубным басом крыл милицию, нехлюдовских архаровцев, постановления правительства. Его не раз арестовывали и штрафовали, но он возвращался, к счастью городской голытьбы, и принимался за своё. А что? Он право имел работать, согласно решению правительства о роли частников в удовлетворении потребительского спроса, налоги платил, за место на рынке платил. Платить Нехлюду, как и за свечку Богу, он не собирался. Никто из них: ни бандит, ни Всевышний — ничего хорошего ему не сделали и не сделают.

Нехлюду сапожник каждый день желал ужасной смерти: чтоб его живьём сожрали, чтоб ему кадык зубами вырвали. Всё, сказанное Пахомом по поводу половых органов Нехлюда, было отдельной песней, слова которой быстро расходились в народе. Над ними хихикали, краснея, бабёнки, ухмылялись мужики. И это подозрительно походило на то, что случилось на самом деле с предводителем городских бандитов.

Пахом уважал Горошкова Григория Ивановича, поэтому сразу взял под покровительство его приёмного сына-инвалида. Однако не он открыл Пашке глаза на всё, что связано с мулло и мули, и помог хоть как-то разобраться в очередной чертовщине.

Пахом унижал директора заготовительной конторы Синюшкина, который, по всеобщему мнению, подлизывал зад Нехлюду и хранил на складе под мешками с орехами несколько пистолетов. Вот Синюшкин-то все три дня нахождения в камере рассказывал байки о цыганах. То ли людское мнение захотел сформировать, то ли впервые нашёл слушателей всякой ерунды.

— Я родился в селе возле полустанка Горелошная, сейчас его уже нет, потому что ветку дороги закрыли. Люди хорошо жили, дружно: работали на железке, хозяйства держали. Пришлых не принимали, гнали подальше — а зачем людям на государственном окладе всякая голытьба? Или украдут, или навредят на путях. А отвечать кому? Так неподалёку возникло село с жителями не более сотни. Они называли его Горелошно. На карте села, конечно, не было. Вот и повадились зимовать в нём цыгане. Хуже народа никто не видел. Попрошайки и конокрады. К примеру, подоит хозяйка коров, поставит молоко в сенях. А тут цыганка с полураздетым ребятёнком в калитку постучится. Это в мороз-то! Дайте мол, молочка кружечку, сынок кашляет и хрипит. Хозяйка и скажет, мол, кутать детей надо, а не в рубашонках по морозу таскать. А потом глядь — свежайшее молоко скисло! — говорил Синюшкин.

— Откуда знаешь? — басил Пахом. — Ты в каждом доме молоко пробовал?

— Я маленьким был, до восьми лет в Горелошной жил… — начинал объяснять Синюшкин.

Пахом его перебивал:

— Тогда и не рассуждай со своим маленьким-то, что у соседских баб кислое…

И всё люди слушали же байки Синюшкина, потому что они помогали в вечном споре: могли ли подобраться цыгане к нехлюдовской дачке, которая, как сыч на ветке, одиноко возвышалась на каменистом берегу, откуда всё хорошо просматривалось и простреливалось. По рассказам директора заготконторы, они всё могли…

— Мой дед, хоть и обслуживал стрелки на путях, хорошо разбирался в уходе за скотом, куда там учёным ветеринарам. Да и не дождёшься их на таёжном полустанке. К нему отовсюду за помощью шли. А он добр был и безотказен. Придёт со смены и тут же бежит к человеку, у которого корова отелиться не может. Ну, поэтому и копеечка в доме водилась. Он меня выучил в техникуме после семилетки, — вещал Синюшкин. — Так вот, на ноябрьских праздниках случились покражи в двух дворах. Мужики, пьяненькие, похватали топоры и побежали в Горелошно. Вора схватили, но не убили, хотя следовало. Поучили немного. Покалечили, одним словом. А его мать их прокляла. И что вы думаете? Скот заболел во всей Горелошной! Шкуры на спинах вздулись пузырями, пошли язвами, в молоке кровь появилась. Дед мой скотину больше людей жалел, вытащил деньги, в шёлковую бабкину шаль завернул, да и отправился к матери воришки. А цыгане-то не могут отказать человеку, если он деньги в шелку принёс. Старуха и научила: нужно взять красную тряпку, начертить на ней двойной крест и накрыть хворую животинку на ночь. Потом снять, спрятать в дупло, заколотить его и сказать: «Оставайся ты здесь, пока тряпка станет зверем, пока станет зверь осиной, а осина — человеком». Тогда напущенная нечисть — чагрин — сдохнет. Дед ещё для верности велел всем намазать скот дёгтем.

— И что? Сдох чагрин? — с неподдельным, живым интересом спросил Пахом.

— Сдох, потому что животинка выжила, — ответил Синюшкин.

— Тебя обманули, — заявил Пахом. — Потому что ты и есть чагрин, по сию пору жив и вредительствуешь. Закупочные цены занижаешь, весы и меры у тебя фальшивые, прошлогодними запасами и неучтёнкой торгуешь. Ну-ка, Оська, глянь, чирей на моей спине… раздулся, не сошёл?.. Вот выйдем отсюда, я тебя, Синяк, в дупло вколочу. А вдруг мне полегчает?

Но когда Синюшкин на другой день стал разглагольствовать про мулло и мули, Пахом стал молчалив и хмур. Попросил у кого-то спичку, обломил головку, выдернул из копны седых спутанных кудрей волоски, намотал их на осиновую щепку, ведь известно же, что спички делают из осины. Уселся на пол, дождался, пока конвойный втолкнёт задержанного, и молниеносным движением пальцев выщелкнул спичку в коридор.

Пашка, хоть и разыгрывал из себя немтыря, украдкой спросил:

— Дядя Пахом, зачем вы это сделали?

— Нельзя урождённому рома такое слушать, — буркнул старик.

Пашка несколько месяцев спустя узнал, что конвойный, наступивший на спичку, сломал на ровном месте ногу.

Согласно россказням Синюшкина, неупокоенные цыганские мертвецы, освободившиеся от власти могилы, питались человеческим мясом и могли бесчинствовать не хуже ушельцев. С тем преимуществом, что обуздать их было нельзя: ушельца можно убить, но уже мёртвого мулло не уничтожишь. А ещё Пашка узнал о странной молодке, в шалаше которой нашли дохлую тварь.  Как оказалось, мулло или мули могли подчиниться злой воле человека, который ухаживал за их могилой. Он мог зарыть пустую могилу, и тогда мулло жил среди живых, убивал по указке, творил и другие чудеса. Если же вампира снова забросать землёй, он возвращался к своему прежнему состоянию.

Ухаживающий назывался”привязанным”. Для этого находили или крали ребёнка, его пол значения не имел. Лишали малыша памяти и речи, заставляли жить возле могилы, кормить нечисть, которая время от времени вылезала из-под земли. Цыгане строго следили, чтобы «привязанный» не покидал того места, где была могила. Непокорным подрезали связки ног. Любой мог воспользоваться телом «привязанного», причём чем больше причиняли бедняге увечий или унижали, тем больше радовался мертвец в могиле, тем сильнее становился. Если у женщины рождался ребёнок, он становился следующим «привязанным». Прежнего можно было наконец убить.

Это объясняло, почему цыганка с нечеловеческой скоростью бежала за мотоциклом. Она не могла покинуть мули, прах которой был в узелке. Что стало с этой женщиной, где она сейчас?.. Можно ли ей как-то помочь, если жива? На эти вопросы Пашка не мог ответить. Зато он точно знал: его скоро втянут в новое «дело», и цыганку-служанку мули всё равно придётся искать живой или мёртвой.

Пашку обязали трудоустроиться и отпустили из камеры временного содержания. Он, не заходя домой, пошёл к участковому Головкину, протянул ему листок. Головкин вздохнул и отправился к управляющему рынком. Тот завёл Пашке трудовую книжку и велел приходить на рынок посменно: с шести утра до обеда или с обеда и до одиннадцати часов — махать метлой, убирать конский навоз, подметать между прилавками. Зарплату пообещал, по его мнению, хорошую — двадцать пять рублей в месяц. Но Пашке так и не удалось на другой день выйти на работу.

Родительский дом встретил его пустотой. Несчастный Григорий Иваныч сидел у стола, горько подперев кулаком голову. Он глянул на сына и сказал только: «А… явился». Как оказалось, мама Тася почему-то решила, что лишилась сыночка Пашеньки надолго, разбушевалась, собралась ехать аж в Москву — добиваться освобождения инвалида. Ехать было не на что, и она снова отправилась на работу в госпиталь. Приходила со смены, всякий раз почти падая с ног, ругала мужа за огород, за недосмотр за наглыми козами, за щавелевый суп, сваренный не по правилам. Отец отказался пасти коз, потому что был оскорблён отношением Розки и Софки к себе — «не слушаются, заразы! То с места не сдвинешь, то не остановишь!» — и ходил к пересохшему болоту с косой и тележкой. «Уморил бы голодом! Или прирезал… Но ведь мать не простит!» — сказал он. Пашка не обнаружил в себе ненависти к животным, перелез через плетень, у реки серпом напластал травы посочнее, чем болотная.

Он каждую минуту, каждый миг ждал, что за ним придут и снова призовут идти туда, где какая-то чертовщина восстала против разума и обычного миропорядка, затеяла игрища, в которых жизнь людей — всего лишь разменная монета. Или, хуже того, пища для нечисти. За что ему это? Пашка с горечью осознавал, что в нём самом есть что-то от ушельцев. Он смог догадаться, почему их не могли обнаружить, сумел разрушить морок. А потеря памяти, речи сближает его с «привязанными» к могиле мулло. Есть ещё и предвидение, и способность причинить боль на расстоянии… Наверное, многое пока скрыто от него самого… А вдруг однажды нечисть внутри него заслонит всё человеческое?.. Ведь уже сейчас родительский дом с каждым днём становятся всё больше похожим на маленькую станцию, у которой только на минуту останавливается поезд дальнего следования. Мама Тася и отец спасли его от психлечебницы или даже тюремной больницы, дали всё, чем он был обделён — свой дом, любовь, заботу и веру в него самого. А чем он им может ответить? Да ничем, только разбить им сердце.

Пашка смыл с себя тюремную грязь в нетопленой тёмной бане. Но как очистить то, что налипло на душу — чужие боль и смерть, несправедливость и беззаконие тех, кто служит этому закону? Может, всё дело в том, что сам закон неверен? Или даже жизнь… Антона Антоновича бы сюда. Или капитана Лескова.

Задолго до конца смены прибежала из госпиталя мама Тася, закричала-заплакала, увидев сына. Бросилась на шею с воплем: «Это что же такое делается-то? Войну люди пережили, за что народ сейчас гибнет?» Пашка подумал, что эта пожилая женщина ему по-настоящему родная. Она тоже «призвана» помогать.

Как оказалось, утром не явилась на работу медсестра из процедурки, мать пятерых детей, вдова фронтовика, тихая и скромная женщина. Мама Тася знала её секрет: четыре дня назад кто-то стащил с верёвки отстиранное постельное бельё, а рядом со столбом, к которому крепилась верёвка, бросил скомканные деньги. Их было много… Зина подумала-подумала и решила, что у неё во дворе побывал хороший человек, оказавшийся в беде, оставила на следующую ночь немного овощей и зелени в тазике. Сверху положила кусок хлеба, лишив себя ужина. Наутро снова нашла деньги, только на них были пятна крови… Она поделилась с мамой Тасей своей тайной и получила её полное одобрение. Более того, Зина вдруг уверилась, что это её муж не сгинул на фронте, а вернулся домой. Может, в плену был, потом — в лагерях, как это случалось со многими… Сбежал, наверное… Зина не вышла на работу после выходного, потому что её нашла дочь с вырванным горлом. В луже крови.

Маму Тасю, как и других сослуживцев, допросили. Но она не решилась выдать Зинину тайну.

Григорий Иваныч встал, посмотрел уничижительно на жену и сказал Пашке:

— Пошли. Я один не справлюсь.

— Куда ты собрался? — вскрикнула мама Тася.

Она ожидала всего, что угодно, от муженька, немало побуянившего на своём веку, и от сына, которого то и дело тягали то в казарму, то в тюрьму.

— Как Зинкины дети теперь без родителей-то? Зараз этих, Софку и Розку, к ним на двор отведём. Хоть немного подкормим ребят козьим молоком до детдома.

Лицо мамы Таси потемнело при слове детдом, но Григорий Иваныч не стал дожидаться залпа праведного гнева из уст жены, выскочил во двор.

Козы, видимо, запомнили, кто принёс им мягкой душистой травы, а не будыльев с болота, поэтому неторопливо пошли по улице, почти не отвлекаясь на запылённый бурьян вдоль заборов.

Григорий Иванович искоса посматривал на Пашку, а сын его не торопил. Наконец дождался вопроса:

— Сынок… Зинкина смерть… Это вернулись те, кого вы с капитаном гоняли? Или?..

— Не думаю, — ответил Павел. — Но это точно был не Зинин муж.

— А кто ж тогда? Одичавший пёс?

— Посмотрим, — уклончиво ответил Пашка.

Он уже точно знал, что убил несчастную не человек, а зверь в его облике. Скорее всего тот, кто расправился с Нехлюдом. Раны погибших — рваные и резаные — поставили следствие в тупик. Но кто мешал сумасшедшему, побывавшему в цыганской петле, действовать ножом и зубами? Оружием-то снабдил его тот, кто заказал медленное самоубийство при помощи чури, кривого цыганского ножа… Нужно всё проверить на месте.

Отец понял правильно долгое молчание сына и не стал лезть с другими вопросами. Только сказал, глядя в ясное небо с жарким солнышком, уже клонившемся к закату:

— Зинкина старшая-то уже совершеннолетняя… Младший в прошлом году в школу пошёл. Может, оставят ребятишек на сестру? Если она, конечно, захочет.

Пашка снова откликнулся:

— Посмотрим…

Весь Зинин двор был затоптан, скарб из сараев выброшен, пятно возле верёвки засыпано песком. Ребячьи бледные мордашки мелькнули в окне и тут же скрылись. К гостям вышла худенькая девчонка лет четырнадцати. Оказалось, это и есть совершеннолетняя Гусева Екатерина Фёдоровна. Она поблагодарила за помощь, оглянулась на дом и крикнула:

— Эй, гуси лапчатые! Смотрите, кто теперь у нас жить будет!

Ребятня высыпала во двор, такая же низкорослая и худосочная, как сестра. Дети тут же огладили коз, потянули за дом, видимо, к сохранившемуся скотному дворику. Розка и Софка повели себя достойно и даже доброжелательно по отношению к ребячьей стайке. Видимо, скотина понимала, кто её любит, кому она нужна.

Григорий Иваныч завёл со старшей разговор о детдоме. Его голос несколько раз сорвался, и отец нарочитым поперхиванием постарался замаскировать чувства.

Но Екатерина Фёдоровна сказала твёрдо:

— Папка в сорок первом пропал. Мы его до победы ждали. И после. А потом мама сказала: он всё равно с нами. В каждом из нас.

Григорий Иваныч махнул рукой и быстро вышел за ворота. Это было к лучшему, потому что то, что узнал Пашка, отец бы не смог перенести: доме перетрясли и проверили всё до последней нитки, нашли деньги с пятнами крови. В той пачке был и Зинин аванс. Всё забрали как улику. Теперь «гусям лапчатым» просто не на что жить. Пашка посмотрел на бледную до синевы девчонку и сказал ей то, в чём был точно уверен:

— Держись, сестрёнка. Всё будет хорошо.

Жак замахнулся мечом, а Камил второпях поднял с земли каплевидный щит. Но за первым ударом последовал второй. Щит трещал, а Камил всё не мог нащупать свою саблю, лежавшую где-то около шуб, в которых он спал… Камил скатился с шуб, быстро поднялся на ноги. Одержимый последовал за ним, ничуть не отставая, всё размахивая мечом, сверкая лезвием в огнях костра. Все удары приходились на щит, Камил отступал назад, пытаясь не споткнуться и не пропустить ударов. Благо, Жак словно утерял всё своё фехтовальное мастерство, совершая безумные атаки, которые легко просчитывались. Но всё же он не терял напора.

Просвистела стрела. Наконечник пробил Жака насквозь, острие прошло от левого бока и вышло из правого. Но наёмник не прекратил смеяться и вопить в приступе безумства – он точно стал Одержимым. Паразиты из Зазеркалья не жалеют захваченные тела, когда пытаются прикончить вокруг себя побольше людей – подобное уже когда-то случалось и в поместье, когда гончар не вернулся из мира снов, а душу его заменил паразит, тут же прикончивший всю семью самым жестоким образом…

Жак утратил фехтовальное мастерство, но дрался он как дикий зверь. Голова его болталась из стороны в сторону, будто жила отдельно от всего остального тела. Он вцепился свободной рукой в щит. Потянул на себя и уколол поверху мечом – Камил вовремя отбил лезвие рукой в сторону, немного порезавшись. Он подшагнул к безумцу, вцепился в запястье, удерживающее меч и зарядил коленом в живот… безуспешно.

Одержимым плевать на боль. Паразиты Зазеркалья плавают в океанах страданий. Боль – это их стихия…

Наёмник лишь немного согнулся, не оставляя при этом попыток достать Миробоича.

Жака пронзили  ещё две стрелы. Опасно! Камил приказал плечистым лучникам прекратить стрельбу, иначе заденут и его.

Одержимый вдруг вцепился зубами в плечо, выдрав клок шерстяной пряжи из рукава – через мгновение Камил отопнул Жака ногой и тот шлёпнулся на спину.

Выдрать меч из его руки невозможно. Одержимые чудовищно сильны. Где же сабля? И где Железяки?...

Едва он задался этим вопросом, как Железяки тут же налетели на Одержимого, обрушив на него град ударов.

Жак, было, вскочил на ноги, устремившись к своей цели. Но через пару мгновений от него остались лишь ошмётки.

И даже когда Железяки превратили его тело в ужасные лохмотья, Жак полз к Камилу, вопя, хрипя, но пытаясь достать живого человека, пытаясь причинить ему боль – по своей извечной жажде истребления, какими обладали все насекомообразные паразиты, плавающие в бесконечных пространствах сновидений…

Виновен во всём сновидец. Терраторн. Он заманил наёмника в ловушку. Он пытался провернуть то же самое и с Камилом – память постепенно возвращалась Миробоичу – но у Камила было слишком сильное намерение и обострившаяся настороженность, перенёсшаяся и в сон.  

Усталость и сонливость сняло, как ледяной водой. Колотилось сердце в страхе. Камил шумно дышал и осматривался – кажется, повезло, что Одержимый так и не задел его. Лишь немного испортил зимние одеяния. А будь он без кафтана – укус выдрал бы ему все мышцы из плеча, сделав, наверняка, калекой, неспособным больше сражаться…

Наёмники лежали мёртвые. Только Бен ещё хрипел некоторое время, прежде чем притих.

Что на эти злодеяния «святого» из Престола скажет Преподобный?

Кстати, а куда он подевался?

Монаха не было видно в лагере.

-- Климент! – крикнул Камил. – Климент! Где ты?

Но ответом ему была тишина. Лежанка Климента была пуста и холодна. Следов разобрать не получалось. Весь снег утоптали бегущие горожане и мертвецы. В плотную ледяную корку.

Камил призвал псов. Дал им понюхать лежанку Климента. И приказал искать. И тогда псы побежали к краю лагеря, а Камил последовал за ними.

Схимник удрал. Он бежал на север. А мертвецы не остановили его – он же «свой». Камил дал приказ стеречь лагерь от всех, кто к нему приближается, а не от тех, кто от него убегает…

-- Чёрт возьми! – ругнулся Камил. Он остался совсем один. Среди мертвецов. Сновидец перебил его помощников всего за одну ночь, едва ему удалось проникнуть в их сны.

Он всех их перехитрил.

Зря Камил так беззаботно отнёсся к ночлегу. Он ведь понимал всю опасность! Понимал! Но не осознавал до конца… И только теперь вся безнадёжность его положения предстала перед ним в полной мере.

Эта ночь едва не оказалась для него последней.

Наёмники нравились ему. Пусть они и были подлыми льстецами, зато они не задавали лишних вопросов и не терзались моральными дилеммами.

Камил облачился в ламеллярные доспехи. Мертвецы собрали шубы и потушили костёр. Дружина отправилась в путь, в надежде нагнать Преподобного. Вряд ли монах убежал далеко.

От мёртвых волков не утаить свой путь – их нюх ещё острее, чем у псов.

Преподобный, должно быть, подумал, что демоны вселяются в его спутников оттого, что Господь их не защищает. Возможно, Преподобному сказал бежать и спасаться Терраторн…

Вряд ли церковники знают о сути паразитов. Интересно, уж не конфликтует ли увиденное в Зазеркалье с их верой? Или они считают и Зазеркалье и Изнанку – адом, тогда как это совершенно различные понятия… Тем и лучше. Ещё научатся владеть этими вещами в совершенстве – спасу совсем не будет.

Ночного сна явно оказалось явно недостаточно. Однако всё равно стало легче.

Надолго ли хватит этого сна?...

А что случается с теми, кто никогда не спит? Они сходят с ума? Их затягивает в Зазеркалье?

Сойти с ума посреди столь ответственных событий хотелось меньше всего.

И почему Камил не практиковал усердно, ещё в Башнях Знания, вызнавая у старца Готама все тонкости и премудрости сновидения? Глупец! Глупец!

Его умения выхода из тела, какое он довёл до определённой степени мастерства, явно не хватало для более глубинных погружений в само сновидение. Камил, впрочем, особо и не пытался путешествовать по своим снам – это казалось ему праздной тратой времени.

А ведь упражнения для развития концентрации, каким научил их Готам, при усердной практике вели к обретению Ясного Света и даже к увеличению расстояния астрального вылета, каковое у Камила равнялось всего половине версты…

Но чего жалеть о том, что не исправить? Задней мыслью все крепки.

Зато Камил окружён Дружиной Смерти. Пока небольшой – до несметных легионов Империи, Торговой Коалиции или армий Королевства ей очень далеко. Дружина Смерти не больше даже, чем малочисленные армии раздробленных княжеств…

Из-за горизонта выплыло солнышко, но мертвецы всё никак не могли нагнать бегущего монаха, хоть то и дело настигали беглецов из Подгорья, тут же бросавшихся врассыпную при виде мертвецов и чудовищ.

Мёртвые волки ведь не могли объяснить: пешком ли уносился драгоценный монах или же где-то раздобыл коня и теперь умчал на другой край света. Не могли они объяснить и то, один он убегал или же ему помогли... Но запах монаха тянулся на север, к столице.

Недоставало Хельга Крюковича с его талантом видеть и трактовать даже едва заметные следы.

До Серебряного Перевала было уже совсем недалеко. Деревеньки всё чаще и чаще встречались на пути – предместья большого города оказались не менее богаты, чем сам город. В эти края стягивались крестьяне со всей Горной Дали – не хватало земли под пашни в и без того неплодородных, высокогорных и каменистых почвах.

Некоторые крестьяне из этих деревень тоже бежали, испуганные толпой горожан с югов, принёсшейся в эти края. Но бежали не все. Простой народ оказался либо смелее, либо безрассудней – да и куда смердам бежать со своей земли, где затем ещё сыскать пропитание? Если не мертвецы, то голод всех их доконает – так чего бежать? А горожане на то и горожане, что владеют ремеслом или делом, в столице они не пропадут…

Задымились сторожевые вышки. Поползи в небо столбики дыма. Нанести стремительный и неожиданный удар по вратам Перевала, похоже, не получится.

Далеко, за многочисленными холмами, то и дело мелькали конные разведотряды, пускающиеся наутёк, едва завидев Дружину.

Камил решил не торопиться, отправляя вперёд мёртвую конницу. Следовало держаться единой силой.

Как же жаль, что никто не увидит его триумфа, кроме врагов! подумалось Камилу.

И как же трепыхается сердце и потеют ладони в предвкушении решительного штурма огромной крепости! О такого масштаба событиях Камилу доводилось только лишь читать в военных трактатах… Холодно на душе стало. Неуютно. Одиноко.

Один против всего мира.

Могучие стены Перевала нарисовались на фоне Хребтов.

На крышах башен блестел снег.

Мост через ров уже поднят. На Трактате перед ним замерли караваны, не успевшие просочиться на восток, к Лесной Дали и Королевству. Купцы громко возмущались, застигнутые врасплох – все слышали, что Горную Даль объяла гражданская война, но слухи были такие, что мятежников вот-вот подавят. А тут Перевал готовится отражать вражеское нашествие...

Когда караваны увидали странное войско, бредущее по дороге на горизонте, то попятились назад, прочь от ворот. Поговаривали, что это идут мертвецы, восставшие из земли…

Пятнадцать башен Западной Стены… Какие же потери Камил понесёт при штурме только этого укрепления? А ведь за ними раполагались ещё три крепости: монастырь, дворец князя и военный городок, называемый Серебряной Крепостью…

Хватит ли на это всего шести сотен мертвецов?

Дружина Смерти прошлась по дороге за рвом, на почтенном расстоянии от стены, с который слышались встревоженные голоса защитников. Арбалетчики не дотянулись до мертвецов и перестали тратить болты попусту.

Сколько мирных людей падёт, в попытке защитить тирана-князя, их угнетающего?

Нужно попытаться договориться с защитниками. Нужно предложить им ультиматум, от которого невозможно отказаться…

Вдруг раздался грохот копыт. Позади Дружины Смерти.

Камил обернулся, недоумевая.

Из густого леса напротив стены вырывались всадники, облачённые в кольчуги и шлема с полумасками. На лицах всех них, без исключения, росли густые мощные бороды, заплетённые в косички.

И следом за несметной конницей, число которой Камил мог представить лишь приблизительно, вышла такая же многочисленная пехота, с тяжёлыми топорами наперевес.

Варяжские наёмники успели прибыть к князю на помощь…

И одной их конницы было не меньше, чем всей его Дружины.

Камил подставился.

Почему он не додумался сначала проверить лес, полагая, что защитники будут прятаться за стенами? Варяги атаковали внезапно, стремительно. На это они и рассчитывали.

В руках воинственно вопящих всадников сверкали топоры и копья.

-- Разворачиваться! По направлению атаки! – прокричал Миробоич, будто мертвецам было недостаточно лишь мысленных приказов.

Гвардейцы, разбойники, Менестрели и караванщики синхронно развернулись, совершенно одновременно. Они тут же уплотнили строй, приближаясь друг к другу, плечом к плечу, выставили вперёд свои копья и пики, отшагивая друг за друга, образовывая ровные ряды.

Растянувшаяся колонна на марше вдруг оказалась развёрнута в боевые порядки. Без всякой паники и суеты.

Бородатые и суровые, воинственные и закалённые в бесчисленных сражениях по всему белому свету... Камил много слышал о варягах, а поэтому приготовился к очень тяжёлой битве, внутренне сжавшись и запаниковав – в отличии от мертвецов, его окружавших. Варяги орали так свирепо, что в жилах стыла кровь. Они неслись на построения с непоколебимой уверенностью, излучая кошмарнейшую ярость. Они ревели, словно самые злейшие и опаснейшие звери, коими, надо признать, они и являлись.

До леса было порядочно, но варяжские всадники, воюй они с живыми, сокрушили бы столь малочисленное войско одним лишь ужасом, какой они внушали в своих врагов.

Даже самые стойкие пикинёры Королевства, был уверен в тот момент Камил, тут же рассыпали свой строй, при виде таких воителей, несущихся на их построения огромной ордой.

Но мёртвые даже не дрогнули.

Варяжская конница, сколь бы стремительной и многочисленной не была – слишком лёгкая, для нанесения сокрушающего удара по передним рядам. И кони под варягами были не столь смелы, как лошади тяжёлых рыцарей. Лошади оказались трусливей своих небывало разъярённых хозяев – они сильно сбавляли скорость перед выставленными копьями, останавливались, перед неподвижными шеренгами мертвецов, больше похожими на несокрушимую стену.

Живая пехота обычно не выдерживала подобного зрелища – сотен несущихся на неё коней. И неизбежно нарушала свой строй. Пехотинцы бежали, потеряв надежду на победу, однако это и губило их…

Но мертвецы стояли на месте. Мертвецы с мёртвой дисциплиной. Кто бы мог подумать, да?

Некоторые кони всё-таки врывались в построения, сбив парочку мёртвых. И хозяева этих смелых лошадей умело орудовали топорищами, но мертвецы быстро убивали варягов. И немедля смыкали строй, выставляя вперёд копья и пики, прокалывая свирепых наёмников и лошадей под ними.

Варяжская лёгкая конница завязла. Завязла в чрезвычайно и неестественно дисциплинированных построениях.

Варяги сваливались с раненных лошадей. Их толкали подступающие сзади соратники. И всадники натыкались на копья.

Но всё равно бросались в бой, иногда нанося мертвецам страшные повреждения своими топорищами!

-- Драугры! Драугры! – вопили наёмники. Так в их северных областях назывались мертвецы, восставшие из вечных снегов. Но варягов, будто, не страшили мертвецы.

Наёмники наверняка знали, с чем им придётся столкнуться. А потому бились отчаянно, не зная сомнений, в отличие от княжеских дружинников, впервые увидавших бродячих покойников.

Атака захлебнулась. И командир затрубил в горн, призывая к отступлению, правильно оценивая сложившуюся ситуацию. К тому же с фланга на них нёсся Кентавр, орудующий громадной булавой, да во главе мёртвого авангарда Дружины, состоящего из неживой конницы…

Конница варягов ринулась в отступление.

Вслед за отступающими свистели стрелы, пронзая круглые щиты насквозь вместе с воителями.

На смену отступающей коннице приближалась варяжская тяжёлая пехота, маршируя в ногу с боевым ритмом барабанов и щёток, под размеренные выкрики.

Среди полностью закованных в броню воителей виднелись раздетые по пояс, несмотря на мороз, раскрашенные и мускулистые верзилы с секирами – их Камил приказал своим лучникам отстреливать в первую очередь, уж очень ему не нравился вид этих богатырей…

Вдруг на мертвецов полетели тучи. Из топоров и тяжёлых дротиков. Варяжская пехота подошла достаточно близко.

Самому Камилу пришлось отъехать подальше, чтобы не попасть под атаку.

Метательные топоры застревали в щитах, либо в телах мертвецов, иногда даже сшибая тех с ног. Дротики пробивали мышцы, от чего мертвецы начинали хромать, когда вставали обратно в строй. И всё же доспехи гвардейцев спасали мёртвых.

Если бы подобная туча обрушилась на живое войско – построение обороняющихся тут же нарушилось бы и проредилось.

Но мертвецы пережили и этот кошмар.

Им был неведом страх. Они синхронно шагнули навстречу. И тогда, когда закончились метательные снаряды, бросились вперёд, с воплями и криками, сохраняя при этом ровный строй.

Завязалась чудовищная мясорубка. И варяги не думали отступать, теряя своих бойцов, но уверенно пробиваясь вглубь мёртвых построений…

Покойная конница преследовала отступающих варяжских всадников. Хоть мертвецов и было раз в пять меньше, зато на их стороне сражались Кентавр и Химера, которым сложно было что-то противопоставить.

Главарь варяжской банды, наверное, рассчитывал отвести конницу чуть назад, и, пока тяжёлая пехота сковывала бы сравнительно малочисленную и расположенную на невыгодной для обороны местности Дружину Смерти, он бы обошёл её по флангам и ударил в тыл, окружив «драугров».

Даже мертвецы с трудом перенесли бы подобную атаку. Тогда и сам «некромант» оказался бы в опасном положении.

Но теперь варяжскую конницу гнал Кентавр, словно беспокойных мух, разбивая наёмников взмах за взмахом.

Командир конницы развернул бойцов навстречу малочисленной кавалерии «драугров», чтобы отступление вдруг не превратилось в бегство. Но вместо сокрушающего удара получилась суматоха и неразбериха.

Камил придерживал Шестирукого поблизости. На крайний случай.

Побоище будет тяжёлым. Но вряд ли он потерпит полное поражение, но вот потери Дружина Смерти понесёт непозволительно большие.

Камил с ужасом наблюдал, как отважные варяги прорубаются через построения, не зная ужаса, будто и не боясь смерти вовсе. Не зря Орманд и Хмудгард – самые талантливые и непреклонные воители, каких только знал Камил – были варягами…

Топоры северных наёмников сверкали, необычно для битвы чистые. Лишь от свежих покойников на топорищах оставалась мазня из застывшей крови.

Камил вовремя прикрылся щитом и пустился вскачь. На него обрушилось облачко стрел…

-- Убить воскресителя! – вопил командир лучников. – Убить воскресителя!!

И лучники вновь выпускали стрелы.

Камил вовремя спрятался за Шестируким.

А вот топорщики с секирами прорубались впереди всех, явно стремясь к Миробоичу.

-- Убейте воскресителя и «драугры» падут!! – вопили десятники. От их команд, воодушевлённые собственной же яростью, воители клиньями втемяшивались в ряды, стремясь рассечь строй мертвецов на части и пробиться к тёмному всаднику-колдуну.

Варяжская конница рассеивалась железным кулаком, состоящим из Кентавра и Железяк, вынуждая варяжского главаря вновь отдавать приказ на отступление.

Главарь увидел, что огромному чудовищу и сопровождавшим его странным рыцарям ничего его бойцы противопоставить не могут. К тому же он опасался за собственную жизнь, ведь чудовища мчались прямо к нему…

Шест вонзился в стылую землю неподалёку. Зажужжал, как струна лютни… Камил ахнул от испуга.

Почти сразу же неподалёку упал и второй шест, но отскочил от льда, ударившись об землю, почему-то, плашмя, и улетев в толпу мёртвых, сшибая их с ног.

Со Стены, располагавшейся достаточно близко, атаковали баллистами, попытавшись убить Камила или же попасть в Шестирукого. Сразу две баллисты на Западных Стенах… Первая баллиста промахнулась, а вот вторая находилась слишком далеко от побоища, чтобы вести прицельный огонь – стрелки выпустили железный заточенный шест практически наугад.

Камил приказал своей коннице повернуть назад, отвязавшись от развернувшихся к Тракту всадников.

И тогда мертвецы, выставив пики вперёд, врубились в спины тяжёлой пехоты, посеяв среди наёмников хаос и суету. И когда в варяжские ряды вонзился Кентавр и последовавшие за ним клином Железяки – началась паника.

Варяжская пехота дрогнула.

Даже северные воители умели испытывать страх.

Камил оглядывался на стены, ожидая очередного залпа баллист. Он и Шестирукий отходили подальше от орудий, при этом стараясь не угодить и под стрельбу из луков.

«Мёртвый кулак» рассёк варягов, разъединил их. Теперь их натиск ослаб, а наступление замедлилось. Пешие мертвецы двинулись к ним навстречу, так же вклиниваясь на всех участках, как это совсем недавно делали сами варяги.

Железный шест, выпущенный со стены, вонзился в щит Кентавра, но этим лишь совсем немного замедлил его движения.

Отважная группа варягов, во главе с двухметровым голым по пояс топорщиком ринулась на Кентавра с воплями, почти что пьяными и неразборчивыми – свирепые воители были явно не в себе, потому как разрубили и своих, прежде чем добрались до великана.

Их топоры обрушились на древнюю сталь. Они дотянулись до Кентавра и успели нанести несколько ударов, несомненно, разрубивших бы человека пополам вместе с его лошадью.

Но безуспешно. На броне лишь появился с десяток царапин.

Пара взмахов булавы – и от отважных варягов остались лишь стонущие груды мяса, вперемешку с белыми костями…

Варяги побежали.

И даже развернувшаяся у леса позади них конница, командир которой вновь повёл всадников в атаку, в надежде спасти положение, не внушила им уверенности.

Попытки варягов отступить организованно – быстро обратились паническим бегством.

Пешие мертвецы отразили все атаки и теперь перемалывали островки из самых смелых варягов, а мёртвые конники добивали убегающих, учиняя полнейший разгром и легчайшее избиение....

Камил бросил Дружину Смерти в атаку. Следовало закрепить успех, разбив всё ещё огромный конный отряд…

**

Спасибо за доны!)

Кирилл Александрович 500р "темнейшему на шапочку из фольги"

Константин Викторович 300р "на разработку противодействия Тератону"

Виктор Ш 100р

Мой телеграм канал: https://t.me/emir_radrigez

Осенняя вечерняя темнота уже давно легла на город. В уютной, хоть и немного пыльной учительской колледжа, светила тусклая лампа, освещая стол, за которым сидели четыре женщины. Катерина — молодая, но на редкость мудрая преподаватель географии, известная своей проницательностью, неспешно попивала чай, погруженная в раздумья. На этот раз ее мысли были заняты не географией или очередным учебным планом, а проблемой, которую принесла ей Ольга — её коллега и давняя подруга. Ольга сидела напротив, сгорбившись и опустив взгляд, сжав тонкими пальцами чашку.

— Катерина… Я больше не могу это терпеть, — прошептала Ольга, пытаясь не сорваться в слёзы. — Вадим словно не тот человек, которого я когда-то знала. Уходит по ночам. Не говорит куда. А когда возвращается… он как чужой, Катя. Он всё крушит вокруг себя, будто его демоны одолевают, а на меня смотрит так, словно я ему враг. Я боюсь за себя, боюсь за наших детей…

Катерина вздохнула. Её голубые глаза, казалось, видели больше, чем просто жалобы на мужа. Она всегда чувствовала вибрации мира за пределами обычного человеческого восприятия — способность, переданную ей её бабушкой, деревенской знахаркой, знала Катерина и то, что не всегда за поведением человека стоял его собственный ум и воля.

— Оля, — спокойно заговорила Катерина, немного прикрывая глаза, — ты не замечала, что с ним случилось перед тем, как он начал так себя вести? Были ли какие-то изменения в его окружении, новые люди? Или что-то странное в его поведении, до того как начались ночные прогулки?

Ольга с тревогой кивнула:

— Да, конечно… Как-то раз он сказал, что по ночам ему снятся кошмары, будто кто-то или что-то зовёт его. Сначала я думала, это просто стресс. Знаешь, работа, проблемы. Но потом он стал уходить по ночам, и не говорил куда. И когда возвращается… это страшно, Катя. Он не похож на себя. Он агрессивен, даже опасен. Он ломает вещи, кричит, а иногда мне кажется, что это не мой муж вовсе. И глаза… у него глаза как у чужого человека.

Катерина снова кивнула, пытаясь связать воедино то, что уже подозревала. Она знала о существах, которые могли проникать в разум людей, питаясь их страхами и конфликтами. И вот перед ней был живой пример того, как чья-то душа может быть захвачена.

— Это не просто усталость или временное помутнение, Оля, — мягко, но серьёзно начала Катерина. — Я чувствую, что в Вадима вселилось нечто большее. Это существо низшего плана, которое питается его энергией, и, вероятно, управляет его действиями по ночам. Поэтому он такой агрессивный и неконтролируемый. Мы должны узнать, куда он уходит.

Ольга недоверчиво посмотрела на Катерину, её лицо дрожало от волнения:

— Ты хочешь сказать, что это… не он? Что это что-то другое? Но что мне делать? Я не могу просто стоять и смотреть, как мой муж превращается в чудовище!

Катерина поставила чашку на стол и решительно произнесла:

— Нам нужно проследить за ним. Мы должны узнать, куда он ходит по ночам и что с ним происходит. Только тогда мы сможем понять, как ему помочь.

Ольга вздрогнула, но в её глазах блеснул лучик надежды:

— Ты пойдёшь со мной?

— Конечно, — кивнула Катерина, — но нам нужна помощь. Мы возьмём с собой Ирину и Марину. Чем больше нас будет, тем легче будет справиться с Вадимом, если он снова попытается вести себя агрессивно. И к тому же, нам нужно быть готовыми ко всему.

Ольга помедлила, но затем неохотно согласилась:

— Хорошо… Давай пригласим их.

Катерина поднялась и направилась к двери учительской, чтобы позвать своих коллег. Ирина и Марина, подруги Катерины и Ольги, уже были в курсе странных событий, происходящих с мужем Ольги, и быстро согласились помочь. Каждая из них была смелой и решительной, хотя никто из них и не знал, с чем им придётся столкнуться в ту ночь.

Когда все собрались, Катерина, стараясь говорить спокойно и уверенно, объяснила им план.

— Сегодня ночью мы будем следить за Вадимом. Я уверена, что с ним что-то случается, когда он уходит. Это не обычное поведение. Но будьте готовы ко всему — что бы ни произошло, нам важно оставаться вместе и не поддаваться страху.

Ирина, практичная и собранная, кивнула с решимостью:

— Мы справимся, Катя. Главное — узнать правду.

Марина, более нервная, но не менее преданная, сжала руки в кулаки:

— Мы поможем Ольге, во что бы то ни стало.

Так было решено: этой ночью они проследят за мужем Ольги и узнают, что за тёмные силы вмешались в его жизнь. Катерина знала, что их ждёт нелёгкий путь, но она была готова пойти на всё, чтобы вырвать Вадима из лап зла.

Они договорились встретиться около дома Ольги поздно вечером. Свет фонарей и тихие разговоры наполняли воздух предвкушением. Каждая из них была напряжена, но готова к тому, что может произойти. Ночь обещала быть долгой и полной тайн.

Вечер был прохладным, городская суета затихала, и тишина окутала улицы. Мерный шум автомобилей на дальних проспектах казался далеким эхом чего-то давно ушедшего, а темнота, как покрывало, прятала всё лишнее. Машина, в которой сидели Катерина, Ирина и Марина, остановилась у подъезда Ольги. Фары были погашены, чтобы не привлекать лишнего внимания. Все три женщины молчали, напряжённо следя за подъездом, где в любую минуту мог появиться муж Ольги. Катерина, как всегда спокойная и уверенная, смотрела вперёд, лишь изредка бросая взгляд на экран телефона.

— Не спешим, — тихо прошептала она, будто сама себе. — Он выйдет.

Тишина разрезала пространство. Ирина не переднем сиденье нервно постукивала пальцами по панели, а Марина пыталась расслабиться, глубоко дыша.

Прошёл час, когда раздался долгожданный звук сообщения. Катерина быстро взглянула на экран. Сообщение от Ольги было коротким, но ёмким: «Девочки, он собирается уходить, будьте готовы».

— Пора, — кивнула Катерина, обращаясь к остальным. — Всё идёт по плану.

Они сидели в полной темноте, не двигаясь. Прошло ещё несколько минут, и вот из подъезда вышел муж Ольги. Его походка была странной, неестественной, словно кто-то вёл его невидимой нитью. Он двигался быстро, не оглядываясь. Затем дверь подъезда снова распахнулась, и на улицу выбежала Ольга. Она была взволнованная, на её лице читалось отчаяние и страх.

— Быстрее! Он уже завернул за угол дома, — прошептала Ирина, когда Ольга подбежала к машине.

Катерина тут же завела двигатель, и машина плавно двинулась вперёд, следуя за мужем Ольги. Он шёл уверенно, словно знал точный маршрут, но его внезапные исчезновения по ночам настораживали. Как только он завернул за угол, женщины последовали за ним на безопасном расстоянии.

— Оля, он всегда уходит именно в это время? — спросила Ирина, не отрывая глаз от дороги.

— Да, — тихо ответила Ольга. — Обычно около полуночи. Я не знаю, что его влечет, но я чувствую, что это не просто прогулки. Что-то странное происходит, когда он уходит.

Машина двигалась тихо, словно тень. Они следовали за мужчиной, стараясь не потерять его из виду. Его фигура растворялась в темноте, и снова появлялась под светом редких уличных фонарей. Он шёл всё дальше от города, направляясь к заброшенному заводу, о котором Катерина уже слышала.

— Я думаю, что он направляется к заводу ... — начала она, — сейчас он заброшенный.

— Я слышала о нём, — пробормотала Марина. — говорят, это место проклято и там частенько видят призраков по ночам.

Катерина не ответила. Она чувствовала, что здесь дело не только в проклятиях или слухах. Муж Ольги шёл туда с какой-то целью, и она была готова узнать, что скрывается за его поведением.

Когда они добрались до завода, мужчины уже не было видно. Он исчез так же внезапно, как и в другие ночи. Тёмные здания возвышались над ними, окружённые густыми зарослями травы и деревьев. Катерина остановила машину, выключила двигатель и фары. Тишина повисла в воздухе, нарушаемая лишь шорохом ветра в ветвях деревьев.

— Он где-то здесь, — тихо сказала она, выходя из машины. — Будьте наготове.

Они осторожно пошли вперёд, освещая дорогу перед собой фонарями. Завод был заброшен давно, стены зданий обвалились, окна были выбиты, а вокруг царила темнота и запустение. В глубине одного из коридоров мелькнула тень — муж Ольги. Он выглядел грязным, измождённым, но ещё более страшным был его взгляд — агрессивный, полный ярости и боли. Он набросился на женщин, но Катерина и Ирина быстро дали ему отпор и повалили на пол. Вчетвером они удерживали его на полу. Он в отчаянии, что-то кричал и пытался вырваться.

— Держите его крепче, — скомандовала Катерина. — Сейчас я свяжи ему руки.

Катерина вытащила из штанов мужа Ольги его ремень и они с Мариной стали связывать ему руки за спиной.

Когда наконец удалось связать руки, муж Ольги, словно загнанный зверь стал катался по полу, его тело содрогалось в неистовой ярости. Лицо было искажено гримасой боли и страха, глаза налились кровью, но это были не его глаза. Ольга, стоявшая в стороне, сжавшая руки в кулаки, не могла поверить, что перед ней тот самый человек, с которым она когда-то делила горести и радость.

Катерина, стоявшая неподалёку, оставалась спокойной, будто вся эта сцена была ей уже знакома. Когда она наблюдала за метаниями мужчины, её глаза не выражали ни страха, ни сомнений. Она знала, что сейчас перед ней не муж Ольги, а существо низшего плана, которое использовало его тело, заставляя того погружаться в агрессию и разрушение. Сила, что управляла его действиями, питалась его эмоциями, высасывала энергию, оставляя лишь ярость и безумие.

Катерина сделала глубокий вдох и шагнула вперёд.

— Это не он, — тихо произнесла она, не отводя взгляда от искажённого лица мужчины. Голос её был тихим, но полным твёрдости и уверенности. Она знала, с чем им предстоит столкнуться.

Ольга всхлипнула, пытаясь подавить рыдания, но Катерина, не отвлекаясь, жестом показала ей отступить. Марина и Ирина замерли в ожидании. Они видели, как из спокойной преподавательницы географии Катерина превращалась в кого-то другого — как будто её окутывало невидимое облако силы и мудрости. Каждое её движение было выверено и точно.

Она подняла руки, будто собирая невидимую энергию вокруг себя. Её губы начали шептать древние слова, не слышные для окружающих. Заклинания текли мягким, но настойчивым потоком, проникая в воздух, вызывая едва уловимое колебание пространства. Это были не простые слова, это был древний язык, унаследованный от её бабушки, язык, который мог открывать границы между мирами.

Муж Ольги закричал. Его тело дергалось в конвульсиях, как будто его внутренний мир разрывали на части. Катерина не дрогнула, её взгляд был устремлен в глубину его существа, туда, где пряталось существо низшего плана, пожирающее его душу.

— Я вижу тебя, — холодно произнесла Катерина, обращаясь уже не к мужу Ольги, а к той тени, что скрывалась в нём. — Ты больше не сможешь прятаться.

Существо внутри ощутило её силу и начало сопротивляться. Муж Ольги забился сильнее, пытаясь сорвать с себя путы, выкрикивая неразборчивые фразы. Его руки сжимались в кулаки, кожа побледнела, лицо исказилось ещё больше. Но Катерина была непреклонна. Её голос становился всё сильнее, заклинания плотнее окутывали тело мужчины, словно сдавливая его.

И вдруг, из его уст вырвался пронзительный не человеческий крик, наполненный звериной болью и страхом. Существо поняло, что его раскрыли, что его время истекло.

Катерина резко подняла руку, и в тот же миг из груди мужа Ольги вырвалось нечто темное, нечто, что не принадлежало этому миру. Оно клубилось в воздухе, сжалось, и затем растворилось, как дым, оставив лишь еле уловимый запах гнили.

Муж Ольги мгновенно ослаб, его тело обмякло. Он больше не сопротивлялся, не кричал. Связанный, он лежал на полу, медленно приходя в себя, как будто только что проснулся от кошмара.

Катерина опустила руки и глубоко вздохнула. Всё было кончено.

— Ты спасла его, — прошептала Ольга, подбегая к мужу и опускаясь на колени рядом с ним. Она не могла удержаться от слёз. — Спасибо тебе...

Но Катерина лишь кивнула. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнула усталость. Она знала, что бороться с тьмой — это её долг, но каждый раз эта борьба отнимала у нее очень много сил.

— Теперь он будет в безопасности, — тихо сказала Катерина. — Но вам надо быть осторожными. Существо ушло, но оно может еще вернуться.

Если вы хотите узнать больше о Катерине и её уникальных способностях помогать людям, вам будет интересно прочитать книгу Константина Кочнева "СОН или РЕАЛЬНОСТЬ". Там вы найдёте ещё больше захватывающих историй, где грани между реальностью и тайными силами исчезают.

Новый истории читайте:

ВК - https://vk.com/club227132284

Telegram: - https://t.me/KochnevCosmo

Кочнев Константин

автор книги «Сон или реальность»