Читатели VIKENT.RU

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

«Подобно тому как наши суждения о предметах могут меняться множество раз в жизни, а характер наш при этом будет оставаться неизменным, - точно так же можно переходить от одного жанра к другому, ни в чем существенном не изменяя своей манере.

В большинстве своем таланты располагают одними и теми же приёмами, которые они лишь переносят на различные предметы и даже в различные жанры.

Самые великие умы владеют как бы печатью, которую они ставят в уголке своего произведения; все же прочие имеют готовую форму, которую они прилагают к любому предмету без разбора и до бесконечности воспроизводят её.

До некоторой степени можно изучать таланты путём изучения их духовных наследников, учеников и подлинных почитателей. Это уже последнее - из доступных и удобных - средство наблюдения. Сродство душ в этом случае обнаруживает и выдает себя совершенно свободно.

Гений - это владыка, собирающий вокруг себя своих подданных.

Сказанное применимо к Ламартину, Гюго, Мишле, Бальзаку, Мюссе, Восторженные почитатели - это своего рода соучастники гения: в лице своего великого представителя они боготворят самих себя, свои собственные достоинства и недостатки. Скажи мне, кто тебе поклоняется и тебя любит, и я скажу, кто ты. Однако необходимо распознать подлинное, естественное окружение всякого знаменитого писателя и уметь отличать это самобытное ядро, отмеченное печатью учителя, от обычной публики, от толпы заурядных поклонников, лишь повторяющих то, что они услышали от соседей.

Весьма любопытно наблюдать за учениками, подражающими манере и вкусам своего кумира: наиболее же верные из них могут, в свою очередь, пролить свет на его натуру. Обыкновенно ученик, сам того не замечая, шаржирует и пародирует учителя: если дело идет о литературной школе, где культивируется утонченность, то подражатель лишает манеру наставника её силы, если же школа увлечена живописностью и яркостью выражения, то он утрирует, чрезмерно подчеркивает и преувеличивает её особенности, подобно выпуклому зеркалу. Иногда ученик исполнен такого пыла и чистосердечия, что и вправду может ввести в заблуждение, так что хочется воскликнуть, перефразируя древнюю эпиграмму: «О Шатобриан! О Сальванди! Кто из Вас кому подражал?». Если желаете, замените имена и подставьте самые современные: эта эпиграмма вечна. [...]

Однако не все ученики создают только копии и подделки; не все они компрометируют своего учителя; напротив, среди них встречаются и такие, которые вселяют доверие и как будто нарочно созданы для того, чтобы утвердить авторитет наставника. Не так ли обстоит дело с г-ном Литтре, прояснившим и усовершенствовавшим метод Огюста Конта? Что же касается собственно литературы, то и здесь мне известны такие почитатели и ученики иных дерзновенных талантов, которые многое раскрывают мне в этих писателях, внушая уважение к тем людям, коих без их помощи я, быть может, воспринял бы более поверхностно.

Но если справедливо судить о талантливом человеке по его друзьям и подлинным почитателям, то столь же правомерно судить о нём - судить от противного (ибо дело здесь идет о самой настоящей противооценке) - по его врагам, которых он, сам того не желая, восстановил и вооружил против себя; по его противникам и недоброжелателям, по всем тем, кто инстинктивно не может его переносить. Ничто не позволяет лучше очертить границы таланта, определить сферу и область его влияния, нежели точное знание тех пределов, где вспыхивает мятеж против него. [...]

Так окончательно вырисовывается антагонизм между различными семействами умов. Что же здесь удивительного? Этот антагонизм заложен в крови, в темпераменте, в первых предубеждениях, которые нередко возникают совершенно помимо нашей воли. Если исключить случаи низкого завистничества, то, видимо, всё дело в ненависти к чужой породе. Как могли бы вы заставить Буало восхищаться Кино? Фонтенеля - почитать Буало? А Жозефа де Местра или Монталамбера - любить Вольтера?».

Шарль Сент-Бёв, Жизнь, стихотворения и мысли Жозефа Делорма, в Сб.: Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. Трактаты, статьи, эссе / Под ред. Г.К. Косиковой, М., Изд-тво Московского университета, 1987 г., с. 47-48.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Плейлист из 7-ми видео: РАЗВИТИЕ МОЛОДЕЖИ: ТВОРЧЕСКОЕ / КРЕАТИВНОЕ / ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ

Изображения в статье

Шарль Сент-Бёв — французский литературный критик, создатель собственного метода критики, который в дальнейшем был назван «биографическим» / Public Domain

Изображение Ri Butov с сайта Pixabay

Данная статья относится к Категории: НЕрешение актуальных проблем, задач

«Ныне философия проявляет такое же безразличие по поводу наиболее задевающих чудовищных явлений, по поводу раздробленного хозяйствования трёхсот лачуг, занимающих триста очагов, триста работников там, где достаточно было бы троих, по поводу обманной торговли, которая путём непроизводительного обслуживания за последние сорок лет увеличила в четыре раза массу используемых ею агентов, массу поглощаемых ею капиталов и массу дани, которую она взимает с производителей и потребителей.

Всякий насмехался бы над мельником, который учетверил бы число колес и частей своих мельниц для того, чтобы достичь помола лишь того же количества зерна. Точно так же насмехались бы над часовщиком, который учетверил бы колесный механизм стенных часов, не прибавляя ничего ни в отношении стрелок, ни в отношении боя. Такого рода механиков называли бы слабоумными или сумасшедшими.

Философия подражает им, благоприятствуя режиму торгашеской анархии, или конкуренции индивидуальных плутней, которая за последние сорок лет учетверила бесполезную пышную обстановку, расходы, мошенничество и грабительство. Она превозносит эти смешные стороны для того, чтоб уклониться от открытий по части гарантии правдивости. Если бы она обратила внимание на пороки обманной торговли, она взяла бы на себя обязанность изобрести правдивый и гарантированный образ действий, зачаток которого имеется в монетной системе; но, как только дело идет об открытиях, она освящает всякое грабительство, дабы избежать искания средства от него и ограничиться лёгким занятием системами, обходя всякие проблемы как в отношении хозяйственной ассоциации, так и в отношении социальных гарантий, которые она не умеет установить даже для себя, для своей собственной безопасности: ибо она была трижды на протяжении этого поколения жертвой движущих сил, которые избрала себе в качестве покровителя, а именно - представительного правления.

В 1793 году оно принесло господство Робеспьера, который посылал философов массами на эшафот.

В 1800 году, как последствие анархии периода Директории, оно принесло господство Бонапарта, который спешил заткнуть рот философам, заглушить их потоки просвещения.

В 1820 году оно принесло, после нескольких лет борьбы, господство антифилософов, которые, овладев рычагом представительной власти, использовали его на то, чтобы разрушить часть за частью здание философии.

Вот, таким образом, бедная наука, трижды убитая покровителем, которого она себе избрала. Какое глубокое невежество в отношении пружин движения, и какой блестящей будет роль тех, что возьмут почин в области научной оппозиции, в деле обвинения четырёх неопределенных наук и в выявлении катаракты, которою они поразили ум человеческий. Роль эта была бы блестящей даже в отрицательном смысле, в том случае, если бы люди не знали, что открыты четыре противоположные науки, и ограничились бы указанием на ошибки философии, её отказ исследовать нетронутые науки, её упорство в превознесении несомненно порочных методов, таких, как обманный и усложняющий способ в области торговли, способ раздробленности в области земледелия. Но зачинатели дела научной оппозиции смогут взять на себя роль положительную, опереться на последовательность восходящих ступеней движения, использовать выгоды опыта; при такой постановке вопроса у них будут три значительных средства к успеху.

Первое средство - это соглашение с правительствами: всё, что является действительным прогрессом, согласуется на деле с их видами.

Вторым средством будет худой конец социетарного опыта. Этот худой конец будет заключаться в том, чтоб увеличить капитал вдвое в том случае, если расчёт притяжения по страсти оказался бы неправильным. Скептики и мелкие умы не захотят в это верить и будут говорить, что это слишком ослепительно; тогда обратят их внимание на то, что, даже ставя под сомнение эту теорию, они не могут сомневаться в сбережениях и материальных улучшениях, присущих механизму серий по страсти. И вот, будет доказано, что одно лишь это преимущество подняло бы доход вдвое даже в том случае, если бы в отношении трудового притяжения и гармонии по страсти потерпели провал. Какое предприятие порядка цивилизации может представить подобную возможность тем, кто считал бы его неправильным в теории? При этом положении социетарный опыт будет иметь в качестве пайщиков даже своих противников.

Третьим средством будет искушение учёных, приманка внезапных и безмерных богатств, которые они смогут создать себе при новом порядке на продаже своих произведений, на единых премиях, образующих огромные суммы, наконец, - на руководстве обучением, гарантирующем каждому учёному, художнику или литератору великолепный образ жизни. Поскольку науки и искусства будут иметь производительное значение при режиме трудового притяжения, надо будет поднять все народы к разработке наук и искусств, а в первом поколении не будет и тысячной доли числа учёных и деятелей искусства, необходимого для дела обучения; поэтому-то каждая страна станет предлагать златые горы и наименее значительным учёным и художникам ради приглашения их на работу. Все те, что сейчас чахнут на чердаках столиц, будут засыпаны посланиями столь же соблазнительными, как послание Артаксеркса Гиппократу.

Какое б у них ни было желание этого, я и не думаю рассчитывать, чтоб эта перспектива могла обратить их, хотя бы она была подкреплена строгими доказательствами. Я знаю, что корпорация не отрекается от своих заблуждений и что распределители просвещения, разума - это люди, больше всего восстающие против всякого просвещения, какое исходит не от них и внушает тревогу их самолюбию. Они будут по отношению ко мне тем же, чем они были к Колумбу и Галилею, а в недавнее время - к Дженнеру и Фултону.

Тома хорошо обрисовал их, говоря: «Последнее из преступлений, какие они прощают, это преступление, состоящее в возвещении новых истин».

С другой стороны, я знаю, что существуют исключения из всякого правила и что на 400-500 учёных Парижа может найтись одна сотая - четыре-пять человек - достаточно рассудительных для того, чтобы взвесить, как то сделал святой Августин, благоприятные для нововведения шансы, пути богатства и славы, какие оно представляет.

Нет надобности в сотнях апостолов, чтобы вызвать доверие к теории притяжения, - достаточно будет маленького ядра из троих и даже только одного, если он человек сильно выдающийся. Ему будет принадлежать честь, которой тщетно домогаются ныне учёные: честь стать главой полезной секты, увлечь за собою всех, осуществить всеобщее преобразование умов и обществ при посредстве одной легкой операции, которая не потребует и двух месяцев времени и учетверит капитал пайщиков независимо от вознаграждения. Блеск, обеспеченный тому или тем, которые сделаются проповедниками этого предприятия с сомнением и условно, приглашая сомневаться в философии, уже подвергавшейся подозрениям своими сообщниками - Вольтером, Монтескье, Руссо, и проверить теорию притяжения по страсти и социетарный механизм, - этот блеск, говорю я, возникнет из внезапного завоевания мнения, которое - у монархов и у народов - весьма нерасположено к философии.

Для того чтобы высказаться, выжидают, чтобы гений создал некую другую науку, которая сумела бы сделать то, что эта сирена умеет лишь обещать, науку, которая сумела бы дать народу действительное благосостояние вместо лохмотьев, к которым низводят его наши науки. Государи и вельможи, питающие отвращение к торгашескому и философскому духу, с радостью воспримут новое учение, которое уличит философию во всех ошибках, какие она приписывает монархам, - в мракобесии, в косности и в попятном движении; учение, которое докажет, что социальный прогресс и режим правдивости должны возникнуть из исключительного правительственного заведывания при условии противовеса, как то видно в отношении монетного режима, и которое, вместо того чтобы ниспровергать государства ради смутных надежд, ограничится опытом на небольшом кантоне в одно квадратное лье и с 1800 жителей.

Немедленно же будет признано, что инстинкт был верен, когда внушал народам презрение к торговле и обману, а государям - недоверие к философам и их болезненной склонности к нововведениям, распространяемым на целое государство, без предварительного опыта на одном кантоне. [...]

В качестве проповедника новой науки и вождя восстановления нужен, таким образом, учёный, достаточно проницательный, чтоб оценить глупость своих коллег, упорствующих в разработке бесплодного поля, четырёх истрепанных и пережёванных наук, тогда как перед ними открыты четыре нетронутые рудные жилы. Нужен человек, который сумел бы пробудить их от их заблуждений, заставить их краснеть за них и целиком присоединиться к нему.

Главное, он должен будет при оценке моей теории судить о сути, а не о форме, принимать в соображение, что предмет не допускает ни лести, ни уступок.

Не приходится ждать чего-либо нового от человека, который представляется с кадилом в руке: это - лишь ещё один софист.

Подлинные открыватели - Ньютон, Коперник, Линней, Колумб, Галилей - открыто противоречили своему веку и атаковали в лоб заблуждения. Истинного открывателя можно узнать по характерной черте, которую ставят в упрёк Бэкону в следующих выражениях: «Бэкон, пророческий гений которого стал современником XVIII века; Бэкон, открывший в своих писаниях неисчерпаемую сокровищницу истин, был неправ в том, что взял слишком высокий полёт и парил на столь большой высоте над людьми и вещами своего времени, что не оказывал на них никакого влияния». Разве не прав был Бэкон в том, что он вознёс свои взгляды дальше, чем взгляды века, отупевшего от мелкости? Нет, неправота была уделом его современников. Точно так же обстоит дело и с моими современниками. [...]

Я наметил путь, каким следовать, чтобы правильно судить об открытии, от которого зависит судьба социального мира; следует принимать в соображение сущность, а не строгие формы, те формы, которыми любуются у церковного проповедника, гремящего против наших пороков, у какого-нибудь Демосфена, у какого-нибудь Цицерона, разоблачающих происки Филиппа и Катилины. Я выполняю ту же роль и не должен воскурять фимиам четырём ложным наукам, заблуждения которых выявляю.

Тактика их сторонников - это тактика Эскобара; они увёртываются от всякого обсуждения сути предмета, вопроса о притяжении и о цели Бога, который подвергает нас воздействию этой побудительной силы. Они пытаются выставить притяжение в смешном свете. Ньютон достаточно смыл с него печать осмеяния; для того, чтобы привести их в смущение, достаточно задать им два следующих вопроса:

Почему, рекомендуя исследовать область науки в целом, они оставляют в забвении четыре нетронутые науки, а особенно - науку о притяжении, важность которой достаточно доказана успехами, достигнутыми Ньютоном в отношении отрасли материального?

И почему, беря на себя задачу изучения человека, вселенной и Бога, они отказываются изучать притяжение по страсти, которое является действующей силой бога, дающей побуждения человеку и созданиям? Этих двух вопросов достаточно, чтобы привести в замешательство подлинных мракобесов, каковыми являются не те, о которых так думают. У просвещения и человеколюбия нет более опасных врагов, чем те, что похваляются, будто они - их апостолы. Пока свобода имела своими корифеями лишь Платонов и Аристотелей, рабство людей труда строго поддерживалось; оно было поколеблено только в то время, когда христианство стало достаточно сильным, чтобы обрушиться на него. А при многих иных обстоятельствах, когда дело шло о социальном прогрессе, какую службу сослужили так называемые друзья просвещения? Без покровительства духовника Изабеллы экспедиция Колумба была бы сорвана и открытие Америки задержалось бы, может быть, на полвека из-за насмешек остроумцев, именуемых философами: бесславя Колумба, всякий из них воображал себя оракулом разума, ни один из них не взялся за защиту его.

Пусть они вспомнят сейчас позор, какой потерпели их коллеги XV века. Этим зоилам сначала удалось очернить Колумба, создать ему имя мечтателя и идиота по всей Европе до тех пор, пока его путешествие и его возвращение не принудили их к молчанию. Из-за этого акта мракобесия Генуя потеряла скипетр Нового Света; её остроумцы заработали на этом головной убор Мидаса и всеобщее презрение.

Предостережение зоилам новейшего времени, которые под наименованием философов воспроизводят в XIX веке мракобесие XV века, тщась обесславить теорию притяжения по страсти и социетарного механизма до того, как она была подвергнута должному суждению путем тщательного рассмотрения и опытной проверки, которая уже сокрушила и отвергла опыты номинальной ассоциации, предпринятые в Америке и в Англии. Отказ их соседей - как цивилизованных, так и дикарей - подражать им доказывает изрядно, что для того, чтобы создать ассоциацию, недостаточно монастырского и произвольно измышленного устава, а нужна новая и специальная наука, несомненно природосообразная благодаря своей математической правдивости и своему видимому соответствию страстям существ всякого пола, всякого характера, всякого состояния, всякого положения и всякого возраста, а в особенности - благодаря своей способности удовлетворить все партии, заставить их сразу забыть, как ребяческие бредни, все их политические распри. Эти условия строго выполняются новым хозяйственным миром, и я буду о них напоминать на протяжении этого произведения, чтобы представлять доказательства их выполнения».

Шарль Фурье, Новый хозяйственный и социетарный мир / Избранные сочинения в 4-х томах, Том 4, М., Изд-во Академии наук СССР», 1954 г., с. 420-428.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Плейлист из 26-ти видео: НАУЧНЫЕ ЗАДАЧИ

Изображения в статье

Шарль Фурье — французский социалист-утопист, разработавший проект плана будущего общества – строя «гармонии», в котором должны раскрыться все человеческие способности... / Public Domain

Изображение 愚木混株 Cdd20 с сайта Pixabay

Изображение WorldSpectrum с сайта Pixabay

Изображение Rigby40 с сайта Pixabay

Изображение Sarah Lötscher с сайта Pixabay

Изображение Kevinsphotos с сайта Pixabay

Изображение AndPon с сайта Pixabay

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

В отличие от других студентов-медиков, увлекавшихся политическими спорами, чтением революционной литературы и т.п., «Усвоив в неразберихе преподаваемых ему истин, что главным учителем его должен стать опыт, Сергей Боткин начал последовательно осуществлять «собственную программу обучения».

Если мы проследим за годами занятий Боткина в университете, то увидим, с какой настойчивостью знакомится он со всем, что может дать ему опыт.

Он проводит много часов в прозекторской за приготовлением препаратов, пока не добивается, что его работу нельзя отличить от образцов, изготовленных Соколовым. Он, почти единственный из студентов, обучается у профессора Варнека обращению с микроскопом, который в то время считали «кабалистическим оружием», у него же знакомится с гистологией. Этот предмет не был выделен в специальный курс и изучался поверхностно.

С увлечением ставит Боткин опыты по химии, пользуясь тем, что профессор фармации и фармакогнозии Лясковский предложил желающим работать с ним приватно.

С особенным старанием занимается Сергей в клинике. Он посещает клинику не только в положенные часы, но и остаётся дежурить за других студентов, которые частенько с удовольствием уступали ему свою очередь (одним из таких студентов был, кстати сказать, Сеченов).

Внимательно перенимает Боткин у Пикулина новые методы обследования больного. Перкуссия - выстукивание, пальпация - прощупывание и аускультация - прослушивание - эти три способа осмотра вызывали в то время разное отношение врачей: одни совсем не применяли их, считая «выдумкой для пускания пыли в глаза больному», другие, недостаточно освоив методы, не умели извлечь из них нужных показаний.

Боткин вспоминал впоследствии: «Ещё на моей памяти, когда я начал только учиться практической медицине, ныне принятые методы объективного исследования больного, а также аускультация и перкуссия ещё не составляли такого общего достояния, как теперь, когда,

можно сказать, почти нет врача, не владеющего с большим или меньшим искусством техникой этого способа исследования».

По мере того как будущий медик осваивал новые методы, он всё больше понимал их значение - они вооружали его, давали как бы второе зрение. Вот врач выстукивает, выслушивает, ощупывает - и тело больного подаёт ему знаки, непонятные другим, но ясные ему. Вот там глухой тон, а тут, наоборот, слишком громкий, там звук трения, шум, тут он замечает ненормальное увеличение объёма.

И каждый день он выстукивал, слушал и запоминал, сопоставляя свои ежедневные наблюдения. И каждый день приносил что-нибудь новое, обогащал опытом. Так приходило мастерство. Уже студенты стали обращаться к нему в отсутствие Пикулина. Уже без труда разбирался он во всей сложной гамме шумов и стуков.

Как когда-то Елизавета Богдановна Грановская научила его в сложной симфонии звуков узнавать мелодию, так теперь в этом хаосе шумов он научился узнавать знакомые тоны и обертоны. Иногда попадался новый, неизвестный симптом, и он запоминал его и долго потом думал, с чем же, с каким болезненным изменением в организме он может быть связан.

Однокурсники считали, что Боткин обладает клиническим мышлением и лучше других разбирается в диагностике запутанных случаев. Они часто обращались к нему как к авторитету и просили его консультации в сложных случаях.

Белоголовый отмечает, что «характерной чертой Боткина было то, что обращение товарищей к его помощи он принимал не только без всякого самолюбивого чувства, а напротив - с величайшей охотой и удовольствием, потому что его пытливый ум постоянно требовал работы и искал самых хитрых и запутанных патологических случаев, с которыми он мог бы потрудиться и решать их, как математические задачи, путем логики и установленных медицинских законов, и до тех пор не успокаивался, пока ему не удавалось решить предложенный на его суд «спорный вопрос».

Сергей Боткин с головой ушел в ученье. Для него не существовало теперь ничего, кроме медицинских книг, прозекторской, клиники...»

Нилов Е., Боткин, М., «Молодая гвардия», 1966 г., с. 29-30.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Плейлист из 16-ти видео: СТРАТЕГИИ ТВОРЧЕСТВА / КРЕАТИВА

Изображения в статье

Сергей Петрович Боткин — русский врач, основоположник русской клинической медицины, лейб-медик / Public Domain

Болдырев, И.: Профессор Сергей Петрович Боткин со студентами в секционном зале. Санкт-Петербург / Public Domain

Данная статья относится к Категории: НЕрешение актуальных проблем, задач

«Обо всём ли принимается решение и всё ли предмет решения или же для некоторых [вещей] решение невозможно?

Предметом решения, вероятно, следует называть не то, о чём может принять решение какой-нибудь глупец или безумец, но то, о чём его принимает разумный человек.

Никто не принимает решения о вечном, скажем о космосе или о несоизмеримости диаметра и стороны квадрата, а также и о том, что, изменяясь, всегда изменяется одинаково, будь то по необходимости, или по природе, или по какой-то иной причине (как, например, солнцевороты или восходы). Не принимают решений ни о том, что всякий раз бывает по-разному (как засухи и дожди), ни о случайном (как, например, находка клада).

Но и о человеческих делах не обо всех без исключения принимают решения (скажем, никто из лакедемонян не решает, какое государственное устройство было бы наилучшим для скифов, ибо здесь ничего от нас не зависит…

Принимаем мы решения о том, что зависит от нас и осуществляется в поступках. Это-то нам и осталось [рассмотреть]. В самом деле, причинами принято считать природу, необходимость, случай, а кроме того, ум и всё, что исходит от человека. А среди людей все принимают решение о том, что осуществляется ими самими в поступках. О точных и самодостаточных [знаниях, или] науках, например о правописании, не может быть решения, ибо мы не сомневаемся, как следует писать, но о том, что зависит от нас и не всегда бывает одинаково, мы принимаем решения, например о том, что связано с искусством врачевания или наживания денег, и в делах кораблевождения по сравнению с гимнастикой мы скорее принимаем решения, причём тем скорее, чем менее подробно [наука кораблевождения разработана].

Подобным же образом принимаются решения и в остальных случаях и скорее в искусствах, чем в науках, [т. е. знаниях точных], потому что в первом случае у нас больше сомнений. Решения бывают о том, что происходит, как правило, определённым образом, но чей исход не ясен и в чём заключена [некоторая] неопределённость. Для важных дел, не будучи уверены, что мы сами достаточно [умны] для принятия решений, мы приглашаем советчиков.

Решение наше касается не целей, а средств к цели, ведь врач принимает решения не о том, будет ли он лечить, и ритор - не о том, станет ли он убеждать, и государственный муж - не о том, будет ли он устанавливать законность, и никто другой из прочих мастеров [не сомневается] в целях, но, поставив цель, он заботится о том, каким образом и какими средствами её достигнуть; и если окажется несколько средств, то прикидывают, какое самое простое и наилучшее; если же достижению цели служит одно средство, думают, как её достичь при помощи этого средства и что будет средством для этого средства, покуда не дойдут до первой причины, находят которую последней. Принимая решение, занимаются как бы поисками и анализом описанным выше способом (так же как в задачах на построение). […]

Действительно, не цель бывает предметом решения, а средства к цели, так же как и не отдельные вещи (скажем, хлеб ли это? или должным ли образом он испечён?), - это ведь дело чувства, и если по всякому поводу будешь принимать решение, то уйдёшь в бесконечность».

Аристотель, Никомахова этика / Собрание сочинений в 4-х томах, Том 4, М., «Мысль», 1983 г., с. 101-103.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Плейлист из 14-ти видео ЛИЧНОСТЬ: ЦЕЛЬ, СМЫСЛ, РАЗВИТИЕ

Изображения в статье

Аристотель — древнегреческий учёный. На многие столетия вперёд заложил концептуальные основы европейской науки, за что его называли «Отец всех наук» / CC BY-SA 4.0

Данная статья относится к Категории: Творческое развитие юношей и девушек

«Лермонтов рано почувствовал в себе исполинские силы. Гениальность свою он воспринимал как избранничество. Уже мальчиком поэт считал, что он рождён для свершения великих дел, для славы родины, для блага народа.

Художественное творчество он никогда не рассматривал как нечто самодовлеющее. Поэта с первых же написанных строчек увлекали гражданские цели. Он мечтал о роли поэта-пророка, о прямом историческом действии. Мысль о великой миссии, для которой он предназначен, сопровождалась у Лермонтова трагическими предчувствиями. Ему казалось, что он не успеет свершить задуманных дел, что его постигнет ранняя и насильственная смерть. Больше всего поэт боялся погрязнуть в ничтожестве, в среде пошлой посредственности. Он стремился к подвигам, к героическим деяниям, внутренне подготовившись заплатить за них, если нужно, головой.

Произведения, в которых Лермонтов говорит о своей избраннической миссии, носят неясный характер. Они облечены в дымку таинственности. Мысли, выраженной в них, придан загадочный характер. Создается впечатление, что поэт заносил на бумагу думы о своём великом призвании в зашифрованном виде. У Лермонтова были свои заветные мысли, чувства, даже имена, которых он не хотел преждевременно раскрыть перед миром:

Кто может, океан угрюмый,
Твои изведать тайны? кто
Толпе мои расскажет думы?
Я - или Бог - или никто!

Мысль об избранничестве проходит настойчиво через всё творчество поэта. Перед исследователем встает заманчивая задача - проникнуть сквозь воздвигнутую поэтом таинственную ограду. Задача эта представляется осуществимой. При внимательном анализе за недомолвками и иносказаниями обнаруживаются контуры определённого круга идей, многократно взвешенных разумом и фантазией поэта.

Ещё в отрочестве Лермонтов заметил противоречие своих мечтаний с реальным порядком вещей. Он видел, что суровый ветер окружающей жизни легко развевал их легкую и нестройную цепь. Сознание противоречия между идеалами и действительностью рано родило у поэта трагические предчувствия: ему суждено, полагает он, только начать какую-то неведомую и чудную песню, но ему не удастся допеть её до конца.

И слышится начало песни! - но напрасно! -
Никто конца её не допоёт!..

Предчувствие невозможности выполнить до конца своё назначение в мире вследствие препятствий, создаваемых действительностью, рождало в Лермонтове протестующий, злой и мстительный скепсис. Это - голос оскорблённого, отвергнутого добра, голос насмешки над миром, над людьми и над самим собой - за веру в мир и людей. Пятнадцатилетний мальчик пишет «Мой демон»:

Собранье зол его стихия.
Носясь меж дымных облаков,
Он любит бури роковые,
И пену рек, и шум дубров.
Меж листьев желтых, облетевших,
Стоит его недвижный трон;
На нём, средь ветров онемевших,
Сидит уныл и мрачен он. -
Он недоверчивость вселяет,
Он презрел чистую любовь,
Он все моленья отвергает,
Он равнодушно видит кровь,
И звук высоких ощущений
Он давит голосом страстей,
И муза кротких вдохновений
Страшится неземных очей».

Кирпотин В.Я., «Неведомый избранник», в Сб.: Жизнь и творчество М.Ю. Лермонтова: Исследования и материалы: Сборник первый, М., «Государственное издательство художестенной литературы», 1941 г., с. 3-4.

Источник — портал VIKENT.RU

+ Ваши дополнительные возможности:

Плейлист из 4-х видео: Технологии ЖСТЛ Г.С.Альтшуллера

Изображения в статье

Михаил Юрьевич Лермонтов — русский поэт, писатель / Public Domain

Воспоминание о Кавказе, Масло, 1838. М. Ю. Лермонтов / Public Domain