— Вернулись. Целыми? Или лишь тени от вас остались?
— Мы выполнили задание, — твёрдо ответил Виктор. — Вот он.
Он шагнул к столу и положил свёрток на свободный угол, слегка отодвинув пару мелких, притёршихся шестерёнок.
Только тогда Коллекционер медленно, с неохотой, отложил инструменты. Его длинные, костлявые пальцы с неестественной ловкостью развернули грубую ткань. Из складок материи явился Мозговой Стебель. Он мерцал изнутри тусклым, почти болезненным светом, а его поверхность, испещрённая мелкими кристаллическими наростами, напоминала карту застывших нейронных импульсов.
Коллекционер затаил дыхание. В его бесстрастных глазах вспыхнул жадный, холодный огонь.
— Ах... Да... — прошептал он, беря стебель почти с нежностью. Он повертел его в лучах тусклой лампы, и скудный свет отразился в кристаллических гранях крошечными искорками. — Прекрасный экземпляр... Чистый, мощный... Следы первозданного хаоса, не разбавленного жалкими попытками контроля. Именно то, что требуется для... дальнейших изысканий.
Он почти бережно положил стебель на небольшую бархатную подставку, мгновенно появившуюся из тени под столом.
— Благодарю, юные искатели. Вы оправдали надежды.
— Информация, — нетерпеливо, всё ещё слегка подрагивая от адреналина, потребовал Павлин. — Об Источнике Молчания. Вы обещали.
Коллекционер медленно кивнул, его пронзительный взгляд скользнул по их лицам, оценивающе взвешивая.
— Обещал. И слово своё держу. Но знание, как и любой редкий артефакт, требует правильного... ключа.
Он опустил руку под стол. Послышался скрежет металла по дереву, лязг старого, туго поворачивающегося замка. Когда его рука появилась вновь, в ней лежал предмет.
Он протянул им диск. Среднего размера, не больше ладони. Он был покрыт таким толстым слоем ржавчины и окаменевшего, почти чёрного ила, что первоначальный металл угадывался лишь по форме. Казалось, он пролежал на дне вековой трясины. Лишь на одной стороне, сквозь наслоения грязи и коррозии, едва проступали смутные контуры выгравированной девятиконечной звезды Агоры — символ, искажённый временем и разрушением до неузнаваемости.
— Этот... «Ржавый диск» — и есть ваш ключ, — изрёк Коллекционер. — Ключ, который разблокирует проход к Источнику Молчания. Не ищите его на картах или в Кольцах Всезнания. Его тайна куда глубже.
Виктор взял диск. Он был холодным и невероятно тяжёлым для своего размера, словно вылит из свинца. Ржавчина осыпалась с него мелкими едкими хлопьями.
— Что с ним делать? Где искать этот проход?
Коллекционер сложил руки на столе, его голос стал низким, назидательным, словно у чтеца древних пророчеств.
— Ищите Ржавую Реку. Она течёт не по земле, а под ней, в самых глубинных артериях Нищура. Там, где стены тоннелей становятся глухими и мёртвыми, будто выжженными изнутри, где воздух густ от дыхания веков и разложения металла... Там вы найдёте её сердцевину. Поток, где ржавчина гуще крови и горче самых солёных слёз.
— Звучит... невероятно приветливо, — мрачно буркнул Павлин.
Коллекционер проигнорировал его комментарий.
— Ваш ключ должен погрузиться в самую сердцевину этого потока. Туда, где вода не течёт, а застаивается в вечном тлене. Когда металл этого диска встретит свою окончательную гибель в водах, что его же и породили... — он сделал паузу, давая словам проникнуть в сознание, — ...тогда стена, что помнит Осмира, содрогнётся и откроет путь к Источнику.
— «Стена, что помнит имя Осмира»? — переспросил Виктор, сжимая холодную, шершавую поверхность диска. — Что это значит?
Старик лишь пожал узкими плечами, но в его глазах мелькнула искра тайного знания.
— Это уже ваша загадка для разгадки, юные искатели. Моя часть — дать ключ и указать дверь. Как её открыть — ваше дело. Но запомните моё предупреждение хорошо, — его голос стал ледяным, пронизывающим до костей. — Ржавая Река — не просто вода. Она разъедает. Не только металл, который превращает в прах за мгновения... Она разъедает память. Разъедает волю. Разъедает самую душу, оставляя лишь пустоту и ржавчину на месте былых чувств. Будьте быстры. Не медлите у воды. И не теряйте этот ключ... — он указал длинным пальцем на диск в руке Виктора, — ...второго не будет. Без него стена останется немой и глухой навеки. Теперь идите. Мой интерес к вам исчерпан... пока вы не принесёте что-то новое.
С этими словами Коллекционер отвернулся, вновь погрузившись в разбор механизма на столе. Его внимание переключилось полностью и безвозвратно. Разговор был окончен. Воздух в лавке сгустился, и сама тень, казалось, начала мягко, но настойчиво выталкивать их прочь.
Виктор обменялся тяжёлым, многословным взглядом с Павлином, ещё крепче сжав в ладони холодный, ржавый диск. Вес нового обещания и всей сопутствующей ему опасности ощущался почти физически.
Они развернулись и вышли из лавки, оставив Коллекционера наедине с его мрачными сокровищами и новоприобретённым Мозговым Стеблем, мерцавшим в тусклом свете подобно больной звезде. Тяжёлая дверь с скрипом захлопнулась за ними, отсекая убогий свет лавки от привычного сумрака Старых Мельниц. В руке Виктора лежал их билет к Источнику Молчания — на ощупь больше похожий на осколок могильной плиты.
Насосная станция погрузилась в гнетущую тишину, нарушаемую лишь мерным, навязчивым тиканьем старого вентилятора, пытавшегося безуспешно прогнать спёртый, тяжёлый воздух. Ржавый диск, похожий на окаменевшую язву, лежал на столе посреди разобранных механизмов, немое обвинение и приговор одновременно. Серебряные нити, что Марк когда-то натянул на окнах для защиты, сейчас казались жалкой, хрупкой паутинкой, неспособной уберечь от того, что ждало внизу.
Павлин нервно метался по ограниченному пространству комнаты, его тень прыгала по ржавым стенам.
— Нырять в эту... жижу? Своим телом? — он резко остановился, встав перед Виктором. — Вик, ты вообще слышал этого типа? «Река не вода, а память о ржавчине и боли». Она не течёт, она застаивается в вечном тлене! Она разъест нас заживо, мы даже не успеем понять, что случилось! Мой пузырь... — он схватил свой водяной пояс, сжимая его до хруста в костяшках пальцев. — Я не уверен, что смогу его удержать. Достаточно долго и достаточно крепко против такой... гадости. А если там течение? А если на дне нас ждёт ещё один «Рык»? Или хуже — тени, которые там просто ждут, пока мы ослабеем и откроемся?
Виктор сидел, не двигаясь, уставившись на диск. Его взгляд был пустым и в то же время невероятно сосредоточенным.
— Знаю, — его голос прозвучал низко и натянуто, словно струна. — Помню реку. Помню тот запах... металла и гнили. Помню стену. Глухую, гладкую, будто отполированную миллионами рук. «Стена, что помнит Осмира»... Логично. Больше таких стен нет. А Осмир... Осмир дал нам задание. Коллекционер — единственная ниточка. Без этой воды — никакого Мидира. И тени... — он наконец поднял взгляд, и в его глазах горела холодная, отчаянная решимость. — Они сильнее. Они в школе были. Источник как-то с ними связан. Может, вода — ключ и против них? Рискнуть придётся. Другого выхода нет.
— Рискнуть — это одно! — Павлин с силой швырнул свой пояс на стол. — Идти на верную, осознанную гибель — совсем другое! Нам нужна... нужна информация, Вик! Хотя бы о самой реке! Что это за субстанция? Есть ли у неё слабые места? Как её токсичность влияет на разные материалы? Толщина слоя? Скорость течения у стены? — он заломил руки, снова зашагав. — Мы не можем нырять вслепую! Но где взять эти данные? Кольцо молчит. Библиотека — поверхностно. Учителя... Громов вряд ли полезет в подпольные тоннели. Гарадаев? Слишком много вопросов...
Тягостная пауза повисла в воздухе, густая, как мазут. Виктор медленно повернул голову. Его взгляд стал острым, аналитическим, он смотрел не на Павлина, а сквозь него, будто разглядывая неприятную, но неизбежную истину, проступившую сквозь пелену отчаяния.
— Есть один источник... — тихо, почти шёпотом, произнёс он. — Источник, который фиксирует всё. Даже то, чего не должно быть в официальных протоколах.
Павлин мгновенно понял. Его лицо исказила гримаса чистого, неподдельного отвращения и неверия.
— Нет. Нет, Вик! Ты это серьёзно? К ней? Ирина «Протокол»? Она же... она же с ними! С Лоялистами! Она записывает каждый наш чих для Евгения! Она доложит в ту же секунду, мы даже рта раскрыть не успеем!
— Именно поэтому она может знать, — голос Виктора затвердел. Он поднялся с места. — Она записывает всё. Каждый инцидент, каждый слух, каждый обрывок данных, который считает значимым для своей «полной картины». Помнишь инцидент в актовом зале? Она записывала движения теней. Она фиксирует аномалии. — он взял со стола диск, сжал его в кулаке. — Ржавая Река — аномалия. И она существует давно. Если где-то и есть хоть какие-то данные, пусть даже обрывочные, неофициальные... они могут быть у неё. В её блокнотах. В её личном архиве на кольце.
— Ну да, — Павлин с силой провёл рукой по лицу. — Мы пойдём к нашей персональной стукачке и попросим у неё данные о запретной зоне? Да она первым делом побежит к Евгению или к Легиону! Или и то, и другое! Нас схватят ещё до того, как мы до реки доберёмся!
— Мы не попросим, — Виктор подошёл к Павлину вплотную, его глаза горели за стеклами очков. — Мы... предложим сделку. Информацию в обмен на информацию. У нас есть кое-что, что может её заинтересовать. Что-то... не укладывающееся в её безупречные протоколы.
— Например? — настороженно пробурчал Павлин.
— Инцидент на Дне Фидерума, — понизил голос Виктор. — Сбой «Серебряной Паутины». Те голограммы, принявшие форму теней. Их шёпот. «...Имя... Где... Хиит... Там… Ложь...». Ирина была там. Она обязана была это записать. Но... появился ли этот эпизод в официальном отчёте Легиона? Думаю, нет. Его постарались замять. Значит, у Ирины есть её версия записи. Настоящая. Но она сидит на ней, потому что публикация — прямой вызов Агоре. Мы предлагаем ей... контекст. Наши наблюдения. Наши подозрения насчёт Анны и компаса. Настоящую причину сбоя, которую мы видели. Возможно, даже... — он сделал многозначительную паузу, — ...намек на источник, на браслет. Это глобально. Это важнее, чем наши шалости в тоннелях. Для её «полной картины» это бесценно.
Павлин задумался, борясь с внутренним сопротивлением. Наконец, он тяжело вздохнул, плечи его поникли.
— Чёрт. Это... очень рискованно. Мы выдадим ей наши карты. Если она предаст...
— Если она предаст, мы всё равно в дерьме, — холодно констатировал Виктор. — Но если она заинтересуется... если её жажда данных перевесит слепую лояльность Евгению в данный конкретный момент... у нас есть шанс. Нам нужны её архивы о Ржавой Реке. Химический состав, исторические справки о происшествиях рядом с ней, любые записи о попытках её исследования или странных явлениях. Всё, что она наскребла за эти годы. Взамен — наш отчёт о сбое Щита и его возможной связи с Анной и... высшими силами. — он кивнул на компас, лежавший рядом. — Это её конёк — связывать разрозненные факты.
— Ладно, — Павлин сдался, потирая виски. — Ладно, попробуем. Но только на нейтральной территории. И с чёткими условиями. Данные — перед погружением. И никаких записей о нашей сделке в её основной блокнот! Только устный обмен или шифровка на одноразовый носитель.
— Согласен, — кивнул Виктор. — Идём завтра после уроков. Попробуем перехватить её одну. В библиотеке или в пустом классе. — он снова посмотрел на диск, и его лицо стало жёстким, как сталь. — Готовься к худшему. Но другого выхода, Пав, я не вижу. Ржавая Река ждёт. И Источник Молчания — наш единственный билет из этого ада.
Они замолчали. Тяжесть принятого решения висела в воздухе, густая и осязаемая, как запах ржавчины. Обращение к Ирине было отчаянной ставкой, игрой с огнём, который мог спасти их или сжечь дотла. Но образ Ржавой Реки, зловещей стены и тяжёлого диска в руке Виктора не оставлял места для безопасных вариантов. Они должны были нырнуть. И чтобы выжить, им были нужны данные самой педантичной и непредсказуемой стукачки в школе.
Дни слипались в монотонную, пыльную плёнку из уроков, рутинных заклинаний и тягостного ожидания. Но под этой внешней оболочкой нормальности в Викторе и Павлине копилась тревожная, назойливая уверенность — что-то шло не так. Они договорились встретиться с Ириной после уроков у библиотеки, в тихом, уединённом уголке, где никто не должен был помешать опасному обмену: их наблюдения за Анной на Дне Фидерума в обмен на данные о Ржавой Реке из её тайных архивов.
Виктор пришёл первым, прислонившись к холодной стене. Минута. Пять. Десять. Время растягивалось, наполняясь тишиной и нарастающим беспокойством. Павлин подбежал запыхавшийся, с растрёпанными от спешки волосами.
— Где Протокол? — прошипел он, бегло окидывая взглядом пустые, глухие коридоры. — Она всегда точна как швейцарские часы. Особенно в таких… деловых вопросах.
— Не знаю, — ответил Виктор, хмурясь. Он сунул руку в карман, где компас, обычно неумолимо тянувшийся к Анне, сейчас беспорядочно дёргался и вибрировал. — Может, задержал Громов? Или Гарадаев вызвал?
Они прождали ещё добрых полчаса, но Ирина так и не появилась. Её не было ни на следующий день, ни через день. Её место на уроках магии электричества пустовало, настолько заметно, что казалось чёрной дырой в классе. На Мировом Языке Марина Никитична холодным, безразличным тоном констатировала: «Ученица Ирина отсутствует по неизвестным причинам. Приступаем к уроку». Никаких эмоций, никаких вопросов. Словно пустое место просто стёрли с классной доски, и это никого не касалось.
Тревога переросла в леденящую уверенность: случилось что-то плохое. Виктор вспомнил свой разговор с Марком, его сдержанное предупреждение о Зое: «Последний раз её видели выходящей из кабинета Языковой». Теперь Ирина, лучшая ученица по Мировому Языку, та, кто знала и фиксировала всё, тоже бесследно испарилась.
— Кабинет Языковой, — мрачно сказал Виктор Павлину тем же вечером на их станции, разглядывая серебряную паутину на стенах, которая вдруг стала казаться паутиной для мух. — Мы искали там что-то про Зою и ничего не нашли. Но теперь… Ирина. Она слишком много видела. На Дне Фидерума, в классе, везде. И она ходила к Языковой чаще всех.
— Ты думаешь, она что-то увидела? Что-то такое, что… — Павлин не договорил, мысль была слишком мрачной и очевидной.
— Или сказала что-то не то, — добавил Виктор, и в его голосе прозвучала тяжёлая догадка. — Помнишь тот лепесток? Трещину? Мы что-то упустили тогда. Надо искать снова. Тщательнее. Искать следы именно Ирины.
Спустя пару дней после исчезновения Ирины, школа погрузилась в гробовую тишину. Сердце Виктора бешено колотилось, пока он тонкой отмычкой ворошил старую, потрёпанную личинку замка кабинета №13. Павлин, затаив дыхание, стоял на шухере в конце тёмного коридора, превратившегося в туннель из теней. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. Дверь бесшумно подалась внутрь.
Их встретил знакомый запах — пыли, старой бумаги и… едва уловимый, но въедливый горьковатый аромат увядших роз, смешанный с чем-то металлическим, напоминающим свежую кровь или ржавчину.
Они вошли. Луна, пробивавшаяся сквозь грязное, запылённое стекло, отливала серебром знакомую картину: ровные ряды парт, массивный учительский стол, ту самую злополучную вазу с розами. Цветы выглядели ещё более мёртвыми, чем в прошлый раз — лепестки почти полностью осыпались, обнажив сухие, почерневшие, скрюченные стебли. Но в этой кажущейся неизменности сквозила чудовищная перемена.
— Смотри, — прошептал Павлин, указывая на пол возле стола учителя.
Там, в углу, где плинтус неплотно отходил от стены, лежал небольшой, аккуратно сложенный вчетверо листок бумаги. Это был не обычный тетрадный листок, а бумага из её фирменного, дорогого блокнота с водяными знаками в виде крошечных, идеальных шестерёнок. Виктор поднял его. В лунном свете проступил нарисованный символ. Сложная, переплетённая спираль, до боли напоминающая шрам на виске Сони «Кисть», но с добавленными острыми, колючими, как шипы, углами. Символ был с яростью обведён несколько раз, а внизу дрожащей, сбивчивой рукой — совсем не по-протокольному — было нацарапано: «Зачем? Не понимаю… Правило 7.4… Смерть не в учебном плане…» Последние слова были почти неразборчивы, буквы наползали друг на друга, словно их выводили в состоянии чистого ужаса.
Виктор почувствовал, как по его спине пробежал ледяной холод. Он поднял глаза на вазу. Один из последних уцелевших тёмных лепестков внезапно отделился и, плавно падая, рассыпался в мелкую чёрную пыль ещё до того, как коснулся поверхности стола. И в этот миг он увидел — не мимолётную трещину, а стойкий, чёткий чёрный след, тонкую, как лезвие, линию. Она шла от основания вазы, спускалась вниз по резной ножке стола и терялась в щели между плитками пола. Словно глубокий, инфицированный порез на самой ткани реальности.
— Павлин, ты видишь? — он указал дрожащим пальцем на зловещую черту.
Павлин прищурился, вглядываясь.
— Что? Темноту? Просто тень?
— Нет… чёрную линию. Как трещина. Она идёт отсюда… — Виктор сделал шаг к вазе. Компас в его кармане вдруг завибрировал с неистовой, болезненной силой. Стрелка бешено закрутилась, указывая то на вазу, то на пол под ней. Он осторожно, почти не дыша, протянул руку, не касаясь вазы, к тому месту, где зловещий след уходил в пол. Воздух над этим местом казался… густым, мерцающим, как марево над раскалённым асфальтом в зной. И от него веяло тем же горьковато-металлическим холодом, что витал в комнате.
— Надо уходить. Сейчас, — резко, сдавленно сказал Павлин, хватая Виктора за запястье. — Это место… оно больное. Я чувствую это кожей.
Они поспешно выскользнули из кабинета, стараясь не шуметь, щёлкнув замком. На прощание Виктор бросил последний взгляд в щель приоткрытой двери. Ему померещилось, что в самой глубине той чёрной трещины, уходящей в пол, на мгновение мелькнул крошечный, слабый блик — тусклое отражение, точно отполированного стекла очков... Ирины?
Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.
