Вопреки разным досужим репликам на тему того, что советские читатели были якобы отрезаны от мировой литературы, в реальности СССР регулярно издавал огромное количество иностранных книг.
Детских книжек это тоже касалось. Особенно в нашей стране любили скандинавскую детскую литературу. Иногда даже складывается ощущение, что советские дети ее читали в куда больших количествах и с куда большим азартом, чем их шведские, норвежские и датские сверстники.
В этой статье хотим вам рассказать о тех скандинавских сказочных повестях, которыми у нас зачитывались лет сорок или пятьдесят назад. Многие из них (а может быть, даже все) вы наверняка тоже читали. Будет здорово, если в комментариях вы поделитесь своими воспоминаниями.
Итак, поехали.
“Малыш и Карлсон”. Астрид Линдгрен
На крыше совершенно обычного дома в Стокгольме живет человечек с пропеллером. Однажды он знакомится с мальчиком, живущим в том же доме. Так начинается их дружба.
Понятия не имеем, зачем мы вам пересказываем сюжет. Это одно из тех произведений. которые вообще не нуждаются в представлении. Разве кто-то у нас не знает Карлсона? Да нет таких вообще!
“Пеппи Длинныйчулок”. Астрид Линдгрен
Книжка шведской сказочницы про сумасбродную рыжеволосую девочку, наделенную фантастической силой, была чуть менее популярной, чем книжка про Карлсона. Но только чуть. Ее тоже расхватывали в библиотеках.
Кстати, в самой Швеции, по слухам, ни Карлсон, ни Пеппи особой любовью не пользовались. А у нас – шли на ура. В 1984 году в СССР даже экранизировали повесть про Пеппи.
“Муми-тролль и комета”. Туве Янссон
Туве Янссон была финской писательницей, а Финляндия к скандинавским странам не относится. Но повести про муми-троллей в оригинале написаны на шведском языке, а на финский и все остальные были переведены. Так что все-таки их можно отнести к скандинавской литературе.
Так вот, книжки про Муми-тролля, Сниффа, Снусмумрика, Фрекен Снорк и прочих забавных и милых обитателей Муми-дола были всегда нарасхват. Их целый цикл, но самой известной повестью была именно “Муми-тролль и комета”.
“Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями”. Сельма Лагерлёф
Мальчик Нильс проказничал, за это гном наказал его – уменьшил в размере. Миниатюрный Нильс вынужден отправиться в путешествие вместе с домашним гусем Мартином, который решает присоединиться к стае диких сородичей.
Эту книгу Сельма Лагерлёф писала как учебник по географии Швеции. В нашей стране популярностью пользовался ее очень сокращенный перевод. Можно даже сказать – пересказ.
“Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон”. Ян Улоф Экхольм
Лисенок из нормального лисьего семейства ведет себя совершенно ненормально. Он отказывается разорять курятник и даже заводит дружбу с курицей Туттой Карлссон. Все в шоке – и лисы, и куры. Но потом они все-таки найдут общий язык.
Эту добрую и смешную книжку написал в 1965 году шведский писатель Ян Улоф Экхольм. В СССР повесть издавалась несколько раз. И, кстати, тоже была экранизирована. По ее мотивам снято как минимум два мультфильма и один фильм – лента “Рыжий, честный, влюбленный” режиссера Леонида Нечаева.
“Волшебный мелок”. Синкен Хопп
Сенкен Хопп – норвежская писательница, издавшая в 1948 году сказочную повесть про Юна и Софуса. Юн находит мелок и рисует им человечка на заборе. Человечек оживает, поскольку мелок оказывается волшебным. Ожившего человечка зовут Софус. С этого начинаются их удивительные приключения.
У книги есть еще продолжение, это дилогия. В СССР она вроде бы впервые была издана в восьмидесятые годы в сборнике “Сказочные повести скандинавских писателей”, но сразу пришлась по вкусу советским детям.
“Разбойники из Кардамона”. Турбьёр Эгнер
И еще одна сказка родом из Норвегии. Написал ее Турбьёр Эгнер. Очень милая, веселая и трогательная повесть о трех братьях-разбойниках – Каспере, Еспере и Юнатане. Разбойничают они в городе Кардамон, по соседству с которым живут. И постоянно попадают в разные нелепые ситуации.
У нас эту книгу перевели и издали еще в 1957 году, спустя всего лишь год после ее выхода в Норвегии. А потом переиздали в восьмидесятые.
Ну что ж, на этом остановимся. Хотя список, конечно, неполный. У одной только Астрид Линдгрен можно назвать еще немало повестей, популярных в СССР. И “Рони, дочь разбойника”, и “Мио, мой Мио”, и “Эмиль из Леннеберги”. А что вы вспомните еще?
Вот и разобрались в прошлый раз, как там дела обстояли у германцев и кельтов в их королевствах на рубеже VI-VII веков, теперь вернемся к Византии. Там после смерти Юстиниана I тоже такие дела творились – закачаешься. И вот, прежде чем расскажу о сегодняшнем произведении, к нему надо аккуратно подвести, что я сейчас и сделаю. Читать эту часть не обязательно, но прочтение может очень многое расставить на свои места.
После смерти бездетного Юстиниана власть над империей досталась его племяннику, сыну его сестры Вигилантии и некого Дульциссимуса (или Дульцидио, точное имя, похоже, неизвестно), Юстину II (565-578). И, честно говоря, кандидатура так себе: этот любимчик своего знаменитого дяди оказался тем ещё «кабачком с гнильцой» – начал своё правление тем, что, судя по всему, избавился от своего родича (тоже Юстина), сына Германа от первого брака (того самого кузена Юстиниана), чтобы тот не оспорил его власть, а закончил – тем, что поехал кукухой и по настоянию своей жены, Элии Софии (кстати, племянницы Феодоры), сделал наследником и соправителем Тиберия II (578-582), усыновив его как в старые добрые римские времена его тёзки. Потому что единственный сын императорской четы, Юст, родителей не пережил. Ещё у них была дочь, Аравия, выданная замуж за экзарха Равенны Бадуария, но времена, когда византийские владыки передавали трон зятьям, похоже, миновали. По крайней мере, до конца правления самого Тиберия.
(Ненавязчиво добавляю семейное древо, чтобы можно было разобраться со всеми этими людьми с одинаковыми именами)
Надо сказать, что из-за такого вот злодейства в самом начале правления Юстин очень старался понравиться своим подданным – массово простил долги и принудил сделать то же ростовщиков, устроил широкомасштабное строительство в Константинополе (построил бани и восстановил акведук Валента), расширил полномочия провинциальных управителей, пытался прекратить религиозные разногласия, вернул право на развод по обоюдному согласию супругов, но на этом всё. Более того, во внешней политике он, по сути, пустил по одному месту все достижения своего великого дяди – именно при нём лангобарды вторглись в Италию и потеряна была Дара (Дарас), а Нарсес, как назло, умер и больше уже ничем византийским императорам помочь не мог.
Есть мнение, кстати, что именно захват персами Дары спровоцировал манифестацию психического расстройства у Юстина. Судя по тому, кстати, что он выделывал (например, выбрасывал что под руку подвернется во время своих приступов, особенно на фоне гнева, кусал людей, требовал, чтобы днём и ночью играли на органе, наворачивал круги вокруг дворца и подражал животным), это могла быть шизофрения, причем гебефреническая. Видела версию про биполярку, но, как по мне, на неё не похоже. На шизофрению намекает и то, как быстро болезнь прогрессировала, но точный диагноз, понятное дело, уже не установить. Как бы то ни было, неизвестно точно, что стало причиной, но в 578-м Юстин умер.
(Вот такой вот портретик императора-психа из кодекса XV века Codex Mutinensis graecus 122)
Тиберий вообще ни в каком родстве, кроме юридического, со своим предшественником не состоял. Он был при нём комитом экскувитов и пытался решить проблему аварского вторжения, сначала переговорами, потом военными действиями, причем не очень-то удачно. Неизвестно, почему на роль нового императора выбрали именно его, но он тоже очень стремился понравиться подданным, видимо, ощущая непрочность своего положения: всячески проявлял щедрость, сокращая налоги и раздавая деньги (которых, правда, в казне было не густо), снял некоторые торговые пошлины, старался придерживаться мягкой религиозной политики или не лез в неё вовсе (например, если дело касалось иудеев и еретиков).
Но в целом дела всё равно шли не очень, особенно на поле внешней политики – лангобарды продолжали прихапывать земли в Италии и после заключения мира с ними в 579-м они нахапанное оставили себе, продолжали свои разорительные набеги авары и славяне (которые стали именно тогда селиться на Балканах), и не помогла даже попытка стравить их меж собой, усиливались франки (и даже поддержка Гундовальда, непризнанного сына Хлотаря I, о котором я упоминала уже тут – История нашего мира в художественной литературе 2. Часть 13. «Вуали Фредегонды» и «Слёзы Брунгильды», при его попытке захвата власти не принесла особой пользы, франкские короли только разозлились), а на востоке пришедший на смену старику Хосрову I Ормизд IV прекратил мирные переговоры и продолжил войну. И хз, что бы делал Тиберий, если бы не новый талантливый полководец – Маврикий, который всю эту байду с персами и разрулил. Император так был восхищен его победой в битве при Константине, что выдал за него одну из двух своих дочерей…тоже Константину) Наверное, ему виделся в этом некий символизм)
А так как сыновей не получилось и у этого византийского правителя, то, когда в следующем, 582-м году, Тиберий будто бы чем-то отравился и умер, новым императором стал именно его зять Маврикий (582-602), обойдя в этом другого его зятя, мужа ещё одной его дочери Харито – Германа, сына того самого Германа и Матасунты, и брата убитого по приказу Юстина другого Юстина. Сложно сказать, почему так. Но есть один намекающий факт – ещё один брат Германа и Юстина, Юстиниан был участником заговора, организованного Элией Софией, против Тиберия II. Они тогда легко отделались, но я бы родичу таких товарищей бы тоже не доверяла. Так, на всякий случай. Хотя у Германа так-то прав на трон было куда больше. Но всё вышло так, как вышло, и вышло плохо. Особенно для Маврикия и его семьи.
Несомненно, Маврикий был выдающимся полководцем (он, кстати, написал военный трактат «Стратегикон») и в целом умелым правителем. Это тот случай, когда стране случайно очень повезло. Он довёл войну с персами до победного конца и принудил персов в 591-м к миру (и, кстати, усыновил будущего шахиншаха Хосрова II, о котором я ещё скажу – поступок, на который когда-то не решился Юстин I, только с Хосровом I). А ещё отбросил аваров за Дунай и остановил на время продвижение лангобардов в Италии. Сделано это было благодаря созданию экзархатов – Итальянского и Африканского.
(Карта Африканского экзархата. Итальянский - соответственно на территориях Италии, не занятых лангобардами)
Но, несмотря на все свои успехи, Маврикий сделал много такого, что создало ему сильных и влиятельных врагов. Он конфликтовал с папой Григорием I из-за лангобардов, и имел неосторожность из-за нехватки денег в казне не только повысить налоги, но и уменьшить жалование своим же военнослужащим, а потом отказался заплатить выкуп за плененных аварами воинов, и те были убиты, а потом ещё велел остальным боровшимся с аварами провести зиму за Дунаем. В итоге это закономерно вылилось в восстание.
Когда стало понятно, что наступила полная жопа, император вместе с семьёй попытался бежать, но был схвачен и там же в гавани сначала стал свидетелем расправы над своими сыновьями, а потом убит сам. Погибли тогда также его брат и многие другие военачальники. Его жену и дочерей предводитель восставших по имени Фока (602-610), ставший новым императором, поначалу пощадил и отправил в монастырь. Но потом, в 605-м, они также были казнены из-за обвинения в заговоре против Фоки. Вероятно, тогда же узурпатор устроил массовые чистки, и под раздачу попали также и Герман Младший с семьей, и много кто ещё, и на этом всё не закончилось. Ситуация внутри страны расшаталась конкретно. Вишенкой на торте стало то, что под предлогом мести за приёмного отца Хосров II объявил Византии войну. И это всего через 11 лет после того, как Маврикий ценой таких усилий добился мира!
Надо ли говорить, что очень скоро всё то, что построил на международной арене для Византии Маврикий, рассыпалось как карточный домик, а Фока был вынужден, знатно проредив ряды командиров, вести войны на нескольких фронтах? А ещё его воцарению радовалось разгулявшееся духовенство, но очень скоро перестали радоваться все остальные. Закончилось всё тем, что сначала возмутился Ираклий Старший, а потом, в 610-м, уже его сын, тоже Ираклий, поднял открыто восстание, к которому присоединился даже зять Фоки Приск, муж его единородной дочери Доменции, рожденной от императрицы Леонтии. Вскоре Ираклий достиг Константинополя и без особых усилий захватил власть, а Фока вместе с приближенными удостоились той же участи, что и Маврикий с теми, кто был предан ему. А новым императором стал Ираклий I (610-641). Свой своеобразный взгляд на эту историю изложил в своей трагедии
Пьер Корнель (1606-1684) – не просто французский поэт и драматург, но и член Французской академии и, можно сказать, отец французской трагедии, он был одним из тех, кто стоял у истоков драматургии такой, какой мы ныне её знаем, но при этом его имя едва ли встретишь хоть в каком-нибудь российском учебнике литературы. Впрочем, с ним и помимо этого жизнь несправедливо обошлась. А ведь начиналось всё у него не так уж плохо.
Родился он в Руане в семье чиновника, сам учился на юриста и впоследствии успел побыть и в роли адвоката, и в роли прокурора, и в ролях различных чиновников, но всё это, похоже, приносило ему мало радости. На досуге он развлекался написанием поэзии и драматургии и, похоже, в этом преуспел куда больше. Его первыми пьесами были «Алидор, или Безразличный» и «Мелита», и в собственных произведениях он отражал менявшиеся взгляды на власть, государство и людей. Похоже, его пьесы пользовались определенным успехом и при его жизни, он даже сумел перебраться в Париж, но это не спасло его от бедности и одиночества. Именно в Париже он и окончил свои дни при столь печальных обстоятельствах, и лишь после 1789-го года у французов вновь пробудился интерес к его творчеству.
Что касается трагедии «Ираклий» (фр. «Héraclius») то она была написана и впервые поставлена в 1647-м году, и её относят ко второму этапу в творчестве Корнеля (т.н. «второй манере»), когда он разочаровался в абсолютизме и обратился к теме правителей-тиранов.
В собственных комментариях к этой пьесе Корнель сам же отметил, что намеренно взял на себя смелость отойти от исторических фактов ради своего замысла, и добавил к этому довольно остроумно: «Трагедия моя представляет собой отважную попытку истолковать на свой лад историю, от которой в пьесе осталась лишь очередность императоров Тиберия, Маврикия, Фоки и Ираклия «…», но, по совести говоря, я никому не советую следовать моему примеру. Это весьма рискованно: в случае успеха подобную затею именуют смелой изобретательностью, в случае неудачи — смехотворной дерзостью». Плюсик ему за самоиронию)
Интересно тут то, что одна из главных героинь, Леонтина, носит имя, созвучное с именем реальной жены узурпатора Фоки, Леонтии, но при этом сама императрица в данном произведении никак не фигурирует.
Кроме того сюжет с подменой детей родился не на пустом месте: согласно одной легенде, записанной Феофаном Исповедником, Маврикию явился сам Христос и предложил одно из двух – долгое царствование или же скорую смерть, но с непременным посмертием в Раю, и император выбрал второе; другая же легенда повествует о том, что кормилица в самом деле пыталась подменить одного из сыновей Маврикия, чтобы спасти хоть его, но правитель помешал ей это сделать. Видимо, не хотел спасения своих детей такой ценой. Вообще в комментариях автора написано ещё очень много любопытного, но мне просто не хватит места, чтобы всё выложить. Так что тем, кто возьмётся читать, рекомендую прочитать и их.
О чём:
Благородного происхождения кормилица Леонтина оказалась весьма ушлой тёткой со своеобразными принципами и умеренной бытовой жестокостью. Преданность её императору Маврикию была столь велика, что она не только спасла его маленького сына, Ираклия, ценой жизни своего собственного сына, Леонтия, ухитрившись при этом Фоке выставить всё так, будто играет как раз за него, но и загодя приготовила спасенному ею мальчику путь к трону…подменив доверенного ей сына Фоки, Маркиана, Ираклием. И даже в какой-то момент рассказала царевичу, ху из ху, только они двое к началу этой истории и знали правду.
И им совсем не понравилось то, как решил узурпатор распорядиться жизнью, свободой и брачным статусом Пульхерии, дочери Маврикия, жизнь которой он пощадил с одной-единственной целью – выдать её замуж за сына и тем самым упрочить положение основанной им династии. Пульхерия прекрасно относилась к лже-Маркиану, но принципиально не хотела помогать его «отцу»-тирану. А вот у Ираклия была совсем другая причина противиться этому союзу. И, когда оттягивать по мнению Фоки больше было нельзя, произошёл разговор, который всё это хитросплетение привёл в движение.
(Императрица Леонтия, супруга Фоки, портрет XVI века)
Отрывки:
Чтобы придерживаться хронологии, процитирую кое-что из хроник о событиях, предшествовавших узурпации Фоки:
«…Затем в Константинополе правил Юстин Младший — муж более всего преданный жадности, притеснитель бедных, грабитель сенаторов. У него была такая тяга к добыче, что он приказал изготовить железные сундуки, в которые и складывал награбленные таланты. Утверждают также, что он впал в ересь пелагианцев. И вот, когда он, мучимый жаждой золота, отверг божественные заповеди, справедливый Божий суд отнял у него разум и превратил его в полоумного. Тогда он усыновил Тиберия, который управлял его дворцом или одной из провинций, — человека справедливого, деятельного, храброго, мудрого, щедрого на милостыню, беспристрастного в разрешении споров, славного своими победами и, что превосходило все остальное, праведного христианина.
Когда же множество сокровищ, которые накопил Юстин, он раздал бедным, Августа София принялась его частенько упрекать, что тем самым он обрекает государство на бедность, приговаривая: «То, что я скопила на протяжении многих лет, ты растратишь за короткое время». А он ей отвечал: «Уповаю на Господа в том, что не оскудеет наша казна, покуда бедняки получают милостыню или за пленных платится выкуп. Ибо это и есть великое сокровище, ведь сказано Господом: „Собирайте себе сокровища на небе, где ни ржа, ни моль не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут“» (Мф. 6, 20). Посему тем, что нам вменил Господь, мы соберем сокровища на небе, и Господь же удостоит нас награды на этом свете». И вот Юстин, после одиннадцати лет правления, расстался и со своим разумом, и с жизнью «…»
После смерти Юстина Тиберий Константин стал пятидесятым по счету императором римлян. Еще во времена императора Юстина, как мы уже упомянули, когда он был управителем дворца и раздавал обильную милостыню, Господь наделил его изобилием золота. Так, прогуливаясь по дворцу, он увидел в полу залы мраморную плиту с изображением Креста Господня и сказал: «Господним Крестом мы должны осенять наше лицо и грудь, а мы попираем его своими ногами!» И, произнеся эти слова, повелел поднять вышеупомянутую плиту, под нею обнаружили другую, с таким же знаком. Он приказал поднять и ее, а когда ее убрали, обнаружили и третью. Когда же по его приказу и она была убрана, обнаружили богатый клад ценою свыше ста тысяч золотых. Достав золото, он раздал его, по своему обычаю, бедным, которых тогда было еще много…«…»
Тиберий Константин на седьмом году правления, почувствовав приближение смерти, с согласия Августы Софии избрал императором Маврикия, по происхождению каппадокийца, мужа сильного, и, передав своей дочери царские регалии, отдал ему в жены со словами: «Так вместе с моей дочерью тебе достается моя власть. Пользуйся ею, счастливец, но всегда помни, что ты должен оставаться беспристрастным и справедливым». Сказав так, он расстался с этим миром и обрел вечный свет, а его смерть горько оплакивали в народе…»
(«Хроники длинноволосых королей», из «Истории лангобардов» Павла Дьякона».
Очень символичные рассказы, если учесть, из-за чего потом погиб Маврикий. Дальше уже цитата из «Ираклия» П. Корнеля:
«…ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Те же (Фока и Крисп) и Пульхерия.
Фока.
Оставь, Пульхерия, бунтарство.
Мы, медля с браком, вред наносим государству.
Давно необходим нам цезарь, и его,
Царевна, ты родишь от сына моего.
Не слишком у меня чрезмерные желанья,
Коль я тебя прошу за все благодеянья,
Которым с детских лет ты потеряла счет,
Лишь об одном — моих не отвергать щедрот.
Принять их от меня — честь, а не униженье.
Мой сын и мой венец достойны уваженья,
И счастлив я тебе их предложить опять,
А ты не помышляй мне снова отказать.
Я взять свое добром иль силой не премину.
Не чтишь во мне отца, так бойся властелина:
К повиновению он может привести
Тех, чью привязанность не в силах обрести.
Пульхерия.
Покуда выбирать давали мне спокойно,
Отстаивать себя старалась я пристойно
Из благодарности к тому, от чьих щедрот,
Как ты везде трубил, Пульхерия живет.
Но раз теперь себя ты выказал тираном,
С тобой начистоту поговорить пора нам,
Дабы усвоил ты, гонитель мой, что я —
Дочь императора, а не раба твоя.
Ты должен был себе поставить целью главной
Скрыть от меня, кто я и кто отец мой славный,
Коль впрямь меня мечтал настолько ослепить,
Чтоб захотелось мне твоей невесткой быть.
Подумай, чем прельстить меня ты хочешь ныне
И что мне за нужда в твоем венце и сыне,
Коль твой венец и так неоспоримо мой,
А сын — не пара мне, раз он рожден тобой?
Ты щедростью меня отнюдь не восхищаешь:
Ведь коль твой сын со мной разделит мой венец,
По праву им владеть ты сможешь наконец.
Сегодня ты для всех тиран и узурпатор,
А не потомственный, законный император,
Но веришь, что тебя признают таковым,
Коль я вступлю в закон с наследником твоим.
Ты, истребив мой дом, одной мне дал пощаду,
Но этим предо мной бахвалиться не надо:
Причиною того, что я досель цела,
Не милосердие — политика была.
Расчет — вот что тебя ко мне расположило:
Ты сохранил меня, чтоб я тебе служила,
И предлагаешь мне свой ненадежный трон,
Чтоб под тобою впредь не колебался он.
Узнай же, какова Пульхерия на деле,
И позабудь свои несбыточные цели.
Я помню, что престол, где ты воссел, тиран,
От крови моего отца еще багрян;
Поэтому владеть им не желаю вновь я,
Покуда кровь на нем твоей не смыта кровью,
Покуда на него по мертвому врагу,
Как по ступеньке, я подняться не могу.
В тебе ни чтить отца нет у меня причины,
Ни, уж тем более, бояться властелина:
Не вынудят меня страшиться иль любить
Злодея, что велел моих родных убить.
Фока.
Молчал я потому, что вызнать мне хотелось,
Чем объясняется твоя, царевна, смелость,
Но докажу теперь, тебя, как встарь, любя,
Что тешишь ты пустой надеждою себя.
Не мни, что на твоем наследственном престоле
Без помощи твоей не усидеть мне доле:
Я двадцать лет венец и без нее носил,
По праву выбора, что войском сделан был.
Трон — не имущество, что к детям переходит.
Лишь войско на него правителя возводит,
И в день, когда оно меняет выбор свой,
Прощается былой избранник с головой.
Маврикия, увы, постигла та же участь,
И я его казнил, от состраданья мучась,
Но зная, что нельзя на это не пойти,
Коль я хочу страну от новых смут спасти.
Однако, трон вернуть его семье мечтая,
В живых оставил дочь покойного тогда я,
А ныне от меня принять прошу ее
То, что он потерял и что давно — мое.
Пульхерия.
Как заявлять простой мисийский сотник смеет,
Что на престол права законные имеет
Он, на кого каприз толпы бунтовщиков
Случайно возложил венец моих отцов!
Как тот, кто к власти шел стезею преступленья,
Кто всех моих родных обрек на истребленье,
Оправдывать себя дерзает тем, что он
Страну от новых смут спасать был принужден!
Но тратишь ты слова передо мной впустую,
Что в свой черед тебе сейчас и докажу я.
Знай: в Византии власть, хоть ею и у нас
Случалось завладеть мятежнику подчас,
Наследственной всегда считалась в полной мере.
Маврикия, как тесть, поставил к ней Тиберий,
А так как через них моя семья ведет
От Феодосия и Константина род,
То опозорила б себя я безвозвратно…
Фока.
Ну что ж, коль власть — твоя, возьми ее обратно
И можешь говорить, мой щедрый дар кляня,
Что добрым сделало раскаянье меня,
Что холю я тебя и осыпаю лестью,
Чтоб тени жертв моих мне не грозили местью, —
Короче, можешь все, что хочешь, утверждать,
Чтоб ярости своей и скорби выход дать,
А я смирю себя и вытерплю в молчанье
Ту злобу, что в тебе селят воспоминанья.
Но сын мой здесь при чем? Как, будучи грудным,
Мог причинить он вред сородичам твоим?
И разве, доблестью столь щедро наделенный,
Не стоит он того, чтоб обладать короной?
В чем он моих надежд сполна не оправдал?
Кто благороднее царевича видал?
Не наделен ли он, как ты, душой такою…
Пульхерия.
Достоинства его — одно, твой грех — другое.
Их в нем достаточно, чтоб всех владык затмить,
И научилась я, твой враг, его ценить.
Да, восхищаюсь я все больше Маркианом,
Его отвагу чту, дивлюсь деяньям бранным
И лишь добра ему желаю оттого,
Что от меня твой сын не хочет ничего,
Что равнодушием ко мне он осуждает
Того, кто в брак вступить меня с ним принуждает,
И что печаль, его гнетущая сейчас,
Оправдывает мой решительный отказ.
Герой, хотя и сын преступника, к несчастью,
Он был бы мной любим, не будь рожден для власти:
Трон, на который он взойдет тебе вослед, —Вот то, из-за чего я отвечаю «нет».
Ужель ты думаешь, что вправду я забыла,
Чья длань кровавая мою семью сгубила,
И сыну твоему наследника рожу,
И этим палача у власти утвержу?
Нет, коль ты вправду мнишь, что отделить сумею
Я сына от отца, героя от злодея,
Власть отдели и сам от сына своего,
Мне предложив одно: ее или его.
Подумай… Если же для Фоки оскорбленье —
Узнать, что женщина взяла бразды правленья,
Есть человек, меня достойнее стократ:
Мой брат Ираклий жив, как всюду говорят,
И спор о власти он оружием уладит.
С престола прочь, тиран, — на нем монарх воссядет!
Фока.
Ужель, спесивица, в тебе так поднял дух
Неясный и ничем не подтвержденный слух
О неком призраке, восставшем из могилы?
На веру явный вздор принять ты поспешила,
Но...
Пульхерия.
Знаю, это ложь: чтоб завладеть венцом,
Ты истребил, злодей, весь наш злосчастный дом,
Но так желаю я тебе конца дурного,
Что самозванцу быть пособницей готова.
Коль он Маврикия зовет отцом своим,
То, без сомненья, схож хотя б немного с ним,
И больше прав дает на трон и на господство
В сравнении с тобой ему такое сходство.
Распущенный им слух поддержан будет мной.
Я клятвой подтвержу, что он мой брат родной,
И почести ему воздать как властелину
При взбунтовавшемся народе не премину.
А ты, коль у тебя случайно совесть есть,
От трона отрекись, как отреклась я днесь,
И должное себе воздай, не отлагая.
Фока.
Тебя казнив, воздам его себе сполна я.
Я добр, но ставлю долг превыше доброты.
Исчерпала до дна мое терпенье ты.
Побои заслужил трус, бить себя дающий.
Когда все сходит с рук, наглец смелеет пуще.
Кричи, грози, бесись, бахвалься что есть сил,
Верь слухам, кто бы их тайком ни распустил,
Тщись в мыслях на меня нагнать любые страхи,
Но завтра вступишь в брак иль встретишь смерть на плахе.
Пульхерия.
Я в выборе своем не затруднюсь никак:
Не смерть меня страшит, а ненавистный брак…»
(Пленение Фоки Ираклием)
Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:
Я уже давно говорю, что драматургические произведения, во всяком случае, XVI-XIX веков, явно недооценены, в том плане, что они хороши и для просто чтения, а не только в виде постановок. И «Ираклий» меня в этом лишний раз убедил. Не могу сказать, что мне прям всё понравилось в этом произведении, но в целом оно на меня произвело благоприятное впечатление.
В нём почти нет наигранного пафоса (разве что Пульхерия своими замашками бесстрашной стервы подбешивала слегонца, хотя определенной крутости после приведенного в отрывке диалога я за ней не могу не признать, это прям было мощно), очень интересные диалоги и в целом весьма симпатичные персонажи, особенно хитрая расчетливая интриганка Леонтина, которая там в одиночку такие дела воротила, хотя ей это грозило смертельной опасностью) Это, конечно, не первый и не единственный образ умной и деятельной женщины в литературе и драматургии, но я всё равно пришла в восторг. Вот так должен выглядеть сильный женский персонаж, а не как бабень, всем хамящая и бьющая морды.
Ещё из интересного – это нестандартная довольно-таки расстановка акцентов в любовном многоугольнике. Чаще можно встретить ситуации, когда герои не хотят вступать в брак меж собой, потому что у них там какие-то неприязненные отношения, но тут всё ровно наоборот – Ираклия (лже-Маркиана) и с Пульхерией связывают тёплые дружеские отношения (о которой он знал уже, что она его сестра, но она об их родстве не знала и искренне считала его сыном Фоки, что не мешало ей им восхищаться), и оба, каждый по-своему, любят реального Маркиана. Причем Ираклий и Маркиан близки настолько, что Ираклий, не колеблясь, идёт на крайние меры, чтобы спасти друга (причина такой самоотверженности дана в самом тексте, дело не только в дружбе как таковой), хотя это может погубить и его, и других, а Маркиан готов уступить другу любимую девушку, если сам не сможет на ней жениться. И всё это такое прям мимими, реально. Кстати, тема мести, и того, кому уместно мстить, а кому нет, кто за чьи грехи в ответе, а кто – нет, там тоже затронута.
Отдельный сильный и символический штрих здесь – это то, как в ситуации неопределенности тянулся к Ираклию Фока. Пожалуй, это был один из самых сильных моментов во всей пьесе, из-за которого тема отцеубийства и отношений между отцом и сыном (кем бы он ни был) играет особыми красками. Потому что в какой-то момент Фока просто сделал выбор по сердцу, а не по логике, в принципе отказываясь искать правду. И это, с одной стороны, как бы подчеркивало каким крутым монархом был Маврикий, а с другой – вскрывало одну из сложнейших проблем детско-родительских отношений, актуальную даже в наше время: не выбирают не только родителей, но и детей. Во всех смыслах этого слова. Как писала я в одном своем давнем стихотворении:
«…Далеко упало яблочко от яблоньки
И покатилось шаром по миру...».
В общем, на мой взгляд, автору удалось и любопытные идеи заложить, и атмосферу напряжения поддерживать, и интригу порой тоже создавать. Я получила удовольствие, читая это произведение, хотя найти мне его удалось только в каком-то сборнике пьес Корнеля, и там так себе был текст оформлен. Короче, у кого нет жанровых предубеждений, прочитать рекомендую.
Если пост понравился, обязательно ставьте лайк, жмите на "жду новый пост", подписывайтесь, если ещё не подписались, а если подписались, то обязательно нажмите на колокольчик на моей странице (иначе алгоритмы могут не показать вам мои новые посты), и при желании пишите комментарии. Или можно подкинуть денежку. На одну книгу уже собрала, на вторую - нет.
Октябрь был шестым месяцем, по которым я делал обзоры – так что, сложив полученные от АТ шесть таблиц, я могу посмотреть топ новинок за полгода.
Но прежде – пара замечаний.
Я не скажу, сколько всего на портале «Автор.Тудей» за эти полгода было выложено новых книг – но это тысячи. Из них только 23 преодолели в первый месяц отметку в 10 тысяч библиотек.
Если ваша новинка набрала больше 1000 библиотек – поздравляю! Вы входите в 5% счастливчиков, которым это удалось.
И даже если она набрала всего лишь 100 подписчиков – не надо расстраиваться! Вы входите в 17% самых востребованных книг лета и осени 2025 года. Коммерческий статус вам, разумеется, не дадут, но утешайте себя тем, что 83% выложенных книг не набрали и столько читателей.
А теперь – представляю пятерку самых востребованных за полгода новинок.
Два века назад Орден изгнали из Сольда, а магию объявили вне закона. Однако Одарённые не успокоятся, пока не разрушат королевство и не приведут магов к власти. Адепты внедрились везде, включая королевский дворец. Придворный врач Септиний, фрейлина Иви и силач Энакор — одни из них. Но сумеют ли они сохранить верность Ордену, если на кону окажутся их собственные интересы?
«Ничто так не сближает, как обсуждение того, что тебя не устраивает».
Мнение о книге
Сюжет и мир
События книги происходят в вымышленном мире, который похож на наш, но сочетает элементы разных исторических эпох: герои сражаются на мечах, но при необходимости достают пистолеты, лекари знают о биопсии и классификации опухолей, а пресса щёлкает фотокамерами со вспышкой.
В основе истории — противостояние Ордена Одарённых и королевства Сольд. Но конфликт не ограничивается линией фронта: внутри обеих сторон свои разломы, тихие заговоры и люди, недовольные собственными правителями.
Автор ведёт повествование от лица трёх Одарённых, которые вместе с другими участниками Ордена готовят покушение на королевскую семью. В первой книге мы узнаем причины конфликта, увидим ход подготовки операции, сложности на пути героев и кинематографичную битву в конце.
Даниил Бобков умело нагнетает напряжение и усиливает предвкушение финала. Например, мне понравился приём с последовательностью глав. Каждая глава посвящена одному из героев, и в начале порядок всегда повторяется. Но когда начинаются сюжетные повороты, последовательность нарушается и кажется хаотичной. В результате с каждой главой я сильнее и сильнее ждал финал, пытаясь понять, как Орден выполнит план, чем ответит Сольд и кто в итоге выживет.
Концовка получилась эпичной, но слишком скоротечной и оборванной на самом интересном месте. Так что придётся ждать продолжение, но благо рукопись дописана и уже на редактуре.
«Счастливые месяцы промчались очень быстро, и даже сейчас Септиний с болью силился понять, почему их так мало осталось в памяти… Может быть, потому, что, когда счастлив и наслаждаешься жизнью, ты не делаешь, как барсук, запас на зиму из тёплых воспоминаний?»
Магия и персонажи
Магия в романе проявляется через индивидуальные способности Одарённых. Септиний тонко управляет телом человека — может как снять приступ, так и вызвать спазм сосудов или мышц. Иви заряжает любые неживые предметы магическими свойствами: её украшения и косметика незаметно улучшают внешность, снимают боль и воздействуют на эмоции окружающих. Энакор усиливает своё тело, превращая мышцы, кожу и кости в почти непробиваемые, что дарит ему сверхчеловеческую силу и выносливость в бою.
Все три героя получились яркими, с уникальным характером и хорошо прописанными мотивами. Септиний — самый детализированный герой (чувствуется медицинское образование и опыт автора). А вот начальнику стражи Энакору не хватает профессионального жаргона. Мне понравилась эмпатия, смелость, переживания героя, но, кажется, занимаемая должность могла повлиять на него сильнее.
«Иви достала небольшую золотую заколку в форме веточки с маленькими рубиновыми листьями <…> Задержав ладони на украшении, девушка закрыла глаза и позволила энергии покинуть руки. И она пошла. Легко и привычно, радостным ручейком, задерживаясь в каждом камне, приятно щекоча ладони. Золото засияло ярче, а камни стали отливать вишней».
«Предатели. Семена измены» — отличное начало серии с лёгким слогом, выразительным описанием магии и яркими персонажами. Рекомендую и с нетерпением жду вторую часть.
Прибыв к додзё Камико на последнюю тренировку перед битвой с Безликим Рыком, Виктор ещё мысленно повторял движения «искристого рывка». Он услышал, как вечернюю тишину у входа пронзил сгусток напряжённого шёпота.
Под тусклым фонарём, отбрасывающим длинные тени, стоял Спортин. Но это был не его привычный весёлый учитель физры. На нём была потёртая, тёмная тренировочная одежда, без намёка на яркие цвета. Его скейт лежал у ног, словно усталый зверь. В руке учитель сжимал старый, латунный компас с треснувшим стеклом — явно дохомостмертная реликвия, чуждая гладким девитам Фидерума. На его лице застыли глубокая усталость и непривычная суровость. Он что-то тихо, но настойчиво говорил в щель приоткрытой двери.
Дверь отворилась чуть шире, и в полосе жёлтого света показалась Камико. Её лицо было ледяной маской, но в глазах бушевал настоящий шторм — гнев, разочарование и что-то неуловимо похожее на боль. Она ответила ему коротко и резко. Слов разобрать было невозможно, но напряжение висело в воздухе плотнее смога Нищура.
Появление Виктора подействовало как щелчок. Спортин резко сунул компас в карман, словно пойманный на краже. Он бросил на мальчика быстрый, отстранённый взгляд — в нём мелькнули досада и смущение. Не проронив ни слова, лишь коротко кивнув в сторону Камико, он схватил скейт и почти побежал прочь, растворившись в сгущающихся сумерках. Его уход был похож на бегство.
Виктор переступил порог. Камико стояла у большого, запылённого окна, спиной к двери, наблюдая за тем местом, где только что стоял Спортин. Её поза была неестественно прямой, словно выточенной из камня, но плечи чуть подрагивали. На низком столике у окна лежала раскрытая, ветхая карта. На ней были обозначены горные хребты и ущелья с непривычными названиями, а один угол был загнут и затерт до дыр. Рядом стояли два простых глиняных стакана. Один — пустой. В другом — вода, нетронутая.
— Учитель? — тихо позвал Виктор, чувствуя, что вторгается в чужую, личную бурю.
Камико медленно обернулась. Её лицо всё ещё оставалось бесстрастным, но в глазах бушевали остатки недавнего шторма — ледяное неодобрение, смешанное с глубокой, старой усталостью. Она не ответила на приветствие. Её взгляд упал на карту. Резким, почти яростным движением она провела ладонью по её поверхности, сметая невидимую пыль.
— Он заблудился, — её голос прозвучал низко и хрипло, словно скрип несмазанных шестерён. — Заблудился во времени. Тащит сюда пыль прошлого, когда настоящее требует клинка.
Она сжала карту в кулак, бумага жалобно хрустнула.
— Принёс это… — она махнула рукой в сторону пустого стакана, — …вместо воды для тренировок. Вместо слов о сегодняшних угрозах. О Шепчущих Тенях, о пропавших детях…
Горечь в её голосе была осязаемой.
Виктор молчал, подавленный этой редкой, сокрушительной эмоциональностью. Он робко кивнул на карту:
— Вы… вы летали там? С ним?
Камико вздрогнула, словно от удара током. Её рука непроизвольно схватилась за основание бо, висевшего рядом. Тень на стене от её фигуры дёрнулась, стала огромной и угрожающей.
— Летала? — она горько усмехнулась, и звук этот был похож на ломающееся стекло. — Спортин верит, что ветер сдувает грехи. Что высота очищает от долга. От памяти о тех, кто упал.
Она сделала шаг к Виктору, её глаза горели в полумраке.
— Он ошибается, ученик. Глубоко ошибается. Свобода без корней — это не полет. Это падение. Забвение — не щит. Это могила для души. Он носит свою пыль прошлого как трофей, а она душит!
Она с силой стукнула кулаком по столику. Стакан подпрыгнул, вода расплескалась.
Виктор почувствовал, как холодный ужас смешивается с жгучим любопытством. Кто упал? Что за пыль?
— Но… компас? Он что-то искал? В прошлом? — вырвалось у него.
Камико замерла. Вся ярость вдруг схлынула, оставив после себя лишь бесконечную усталость и пустоту. Она смотрела куда-то сквозь Виктора, в далёкое прошлое.
— Он ищет путь назад, — прошептала она так тихо, что слова едва долетели. — К тому моменту до падения. До выбора. Когда карта была цела, а ущелья звали не смертью, а… жизнью.
Она провела пальцем по загнутому, истрёпанному углу карты.
— Но пути назад нет. Только пыль. Только тени.
Она глубоко вздохнула, и когда подняла глаза на Виктора, в них была знакомая, железная дисциплина, но где-то в самой глубине — сломанный осколок чего-то давно утраченного.
— Забудь этот разговор, ученик. Это его битва с призраками. Наша битва — здесь и сейчас. Готовь шест.
Она указала жестом на центр додзё. В её голосе зазвучала знакомая стальная твёрдость.
— Сегодня мы отработаем дзиндзи-цуки против тяжелого противника. Тот Рык под землёй… ему не понравится.
Виктор кивнул, всё ещё ощущая на себе отголоски чужой ссоры, словно запах озона после грозы. Он взял свой шест, привычно ощутив его вес и баланс. Поверхность была гладкой, почти живой под пальцами — единственная постоянная в этом внезапно перевернувшемся вечере.
Они встали друг напротив друга в центре зала. Камико движением пальца велела ему атаковать. Первый удар Виктора, «сёмэн-ути», был резким и чётким. Камико парировала его своим бо почти небрежно, но с идеальной точностью.
— Слабовато, — бросила она, полностью переключившись на учительский тон. — Ты думаешь о чём-то постороннем. О пыли. О чужих компасах. Эта привычка сведёт тебя в могилу раньше, чем когти того мутанта.
Она контратаковала, и её шест просвистел в сантиметре от его виска. Виктор едва успел отклониться.
— Учитель, а что он искал? — не удержался он, снова делая выпад. — Этот компас… он же древний. Разве можно в нём что-то найти?
Шест Камико описал короткую дугу и больно щёлкнул его по запястью. Боль была резкой и отрезвляющей.
— Твой противник — я, — отрезала она, и в её глазах вспыхнул тот самый холодный огонь, что был там минуту назад. — А не призраки моего прошлого. Ещё раз спросишь о том, что тебя не касается, и будешь отжиматься до рассвета.
Они снова сошлись. Удары сыпались градом. Виктор пытался сосредоточиться на технике — на переносе веса, на работе бёдер, на хлёстком движении кисти, как она учила. Но вопросы крутились в голове навязчивым роем.
Кто те, кто «упал»? Что за выбор стоял перед ними? Почему Спортин, всегда такой беззаботный, вдруг стал выглядеть таким… потерянным?
Он попытался провести комбинацию — удар в голову, с подшагом, с переходом в укол в горло. Камико отбила оба движения одним плавным, сметающим движением, закрутив его шест так, что тот едва не вырвался из его рук.
— Ты слеп, — прошипела она, заставляя его отступать под градом ударов. — Смотришь, но не видишь. Думаешь о далёких горах, а под ногами — пропасть. Он ищет то, что уже сгорело. А ты… ты копаешься в пепле, который тебе даже не принадлежит.
Она сильным движением выбила шест у него из рук. Бамбуковый брусок с грохотом покатился по полу. Виктор замер, тяжело дыша. Камико стояла перед ним, её собственный бо был направлен набалдашником прямо в его грудь.
— Всё, что тебе нужно знать, — её голос был низким и безжалостным, — это то, что ждёт тебя внизу. Там нет места сантиментам. Там нет места чужим историям. Там есть только он, ты и твой шест. Понял?
Виктор молча кивнул, потирая онемевшее запястье. Он понял. Никаких ответов он сегодня не получит. Только синяки и суровый урок.
— Подними шест, — приказала Камико, отступая в стойку. — С начала. И на этот раз выбрось из головы всё, кроме боя. Иначе Рык вырвет её и выбросит сам.
Он подчинился. Оставшееся время тренировки прошло в молчаливом, изматывающем напряжении. Удары, парирования, сбитое дыхание, холодный пот на спине. Ни слова больше о Спортине, о картах, о прошлом. Только свист бо в воздухе, лязг при столкновении и пронзительный взгляд учительницы, выжигающий из него все посторонние мысли.
Когда она наконец отпустила его, его тело ныло от усталости, но разум был кристально чист и пуст. Все страхи, все вопросы отступили перед одним простым и ясным знанием: ему предстоит сражение. И единственное, что имеет значение сейчас — это быть к нему готовым.
Он вышел из додзё в полную ночную темноту. Воздух остыл. Он не оглянулся назад, чувствуя на себе тяжёлый взгляд Камико, прожигающий его из-за запотевшего окна. У него не осталось сил на домыслы. Осталась только дорога домой и давящая тишина, в которой отзывался эхо ударов и её последние слова: «Там есть только он, ты и твой шест».
***
Тусклый свет аварийной лампы, подвешенной к ржавой балке, отбрасывал дрожащие тени на стены заброшенной насосной станции. Монотонное кап-кап-кап конденсата разбивало звенящую тишину их убежища.
Виктор стоял у импровизированного стола, сколоченного из ящиков, и с мрачной сосредоточенностью проверял баланс своего шеста. Пальцы скользили по древку, ощущая едва заметные неровности, где под поверхностью скрывались тончайшие серебряные прожилки. Тусклые набалдашники на концах холодно поблёскивали в скудном свете.
Павлин сидел на старом вращающемся кресле со сломанной спинкой, нервно теребя свои серебряные кастеты. Его лицо казалось бледнее обычного.
— Ну что, Вик? Готовы к вечерней рыбалке? — голос его чуть дрожал, выдавая фальшивую браваду. — Только рыба-то наша... без лица. И с зубами размером с мой ботинок.
Он сильнее сжал кастеты, костяшки пальцев побелели.
— Не до шуток, Пав, — не отрывая взгляда от оружия, ровным, но напряжённым тоном ответил Виктор. — Перепроверь пояс. Уверен, что вода держится? Последнее, что нам нужно — чтоб она вытекла в самый неподходящий момент.
Павлин вскочил, схватил со стола широкий кожаный пояс со вшитыми гибкими резервуарами.
— Держат! Проверял трижды, — заверил он, проводя рукой у бедра. Тонкая, идеально контролируемая струйка воды вырвалась наружу, блеснув в свете лампы, и тут же, по резкому жесту, исчезла обратно. — Видишь? Полный контроль. А вот с контролем над своими кишками... — он положил руку на живот, — ...тут сложнее. Тот вой... он до сих пор в костях сидит. Как стекло по нервам.
— Помнишь, что говорила Соня? — наконец оторвав взгляд от шеста, посмотрел на него Виктор. — Фокус на щите. Представь шум как волну, а твой разум — скалу. Волна бьётся и отступает. Не дай ей смыть тебя.
Он взял со стола странный резец, подаренный Коллекционером. Инструмент выглядел невзрачно — тусклый металл, лишь лезвие отливало странным, почти чёрным блеском. Виктор провёл им по краю ржавой трубы, торчащей из стены. Металл рассекся без единого звука, как масло, оставив идеально гладкий, тёмный срез. Виктор хмуро сдвинул брови.
— Острый. Очень. Но как им пользоваться на этом... — он жестом обозначил невидимого противника, — ...когда он мечется как ураган?
— Зловеще, — Павлин подошёл ближе, рассматривая срез. — Коллекционер явно не из тех, кто собирает марки.
Он взял свой значок — серебряную безглазую рыбу — и прикрепил его нагрудный карман куртки.
— Тактика? Я помню, он был медленнее, чем кажется. После атаки — пауза, будто перезаряжается. Особенно после этого... воя.
— Верно, — Виктор убрал резец в прочный чехол на своём поясе. — Вот план: я буду держать его на расстоянии шестом. Попробую отвлекать, провоцировать атаки. Моя задача — заставить его орать или сделать рывок в мою сторону. Твоя вода — ключ. Скользкая лужа под ногами, струя в пасть... что угодно, чтобы сбить его с толку или замедлить. Как только он увлечётся мной, открывается фланг или спина. Ты должен подобраться с резцом. Цель — Мозговой Стебель. Коллекционер сказал, он растёт у основания черепа, под кожей. — Виктор сделал поясняющий жест рукой у себя на затылке. — Один точный удар.
— Подобраться... к этому... пока он пытается откусить тебе голову, — Павлин сглотнул. — Легко сказано. А его хвост? Он им машет, как дубиной. И слизь... серебро держит, но моя куртка — нет.
Виктор достал из кармана компас. Стрелка, указывающая на север, была неподвижна. Вторая, лишняя, хаотично дёргалась, но не указывала чётко ни в какую сторону.
— Пока тихо. Значит, Анна и её... пассажир... далеко или спят.
Он убрал компас.
— Что до слизи и хвоста... помнишь «Искристый рывок»? Десять секунд сверхскорости. Я придержу его для твоего подхода или для спасения шкуры. Но только один раз. Перезарядка долгая.
— Десять секунд... — Павлин глубоко вздохнул, выпрямился, пытаясь придать себе уверенности. — Ладно. Значит, ты — приманка и щит. Я — скользкий нож в спину. И один шанс у тебя на супер-скорость. А в награду — мозг мутанта и информация про Источник.
Он посмотрел на свой значок.
— А потом Марк напомнит нам о долге... Этот его «любой» запрос... Меня это пугает больше, чем Рык, если честно.
— Марк... и Коллекционер, — мрачно согласился Виктор. — Эта цепочка тёмных услуг тянется куда-то очень глубоко. Но без Источника — никакого Мидира. Без Мидира... — он посмотрел на Павлина.
— ...никакого шанса найти моего отца, — твёрдым голосом закончил мысль Павлин. — И никакой «Энциклопедии Совершенства» для тебя.
Он надел кастеты, щёлкнув застёжками.
— Значит, другого выхода нет.
Павлин посмотрел на свой значок.
— «Тень не помнит шёпота»... Жутковатый пароль. Как будто мы идём не на бой, а в гости к самому дьяволу.
Виктор взял свой значок, прикрепил его к наплечнику куртки. Он взял шест в руку, его поза стала собранной, готовность к бою ощущалась почти физически.
— Мы справились с зеркалами в актовом зале. Справились с Шепчущими в тоннелях. Справимся и с этой... тварью. Главное — держаться вместе и не терять голову.
Он искал подтверждение решимости на лице друга.
Павлин выдержал его взгляд и кивнул. Страх в его глазах ещё теплился, но был оттеснён железной решимостью.
— Вместе. Дай мне только создать лужу под ним... или напоить его солёной водичкой, — он ударил кулаком в кастете по ладони. — Готов.
Виктор последний раз окинул взглядом станцию, их убежище. Его взгляд скользнул по валявшейся на столе чёрной шестерёнке Марка — она молчала.
— Тогда... пора.
Он щёлкнул выключателем. Аварийная лампа погасла, погрузив станцию в почти полную тьму, нарушаемую лишь слабым отсветом из полузасыпанного окна где-то наверху.
— Найдёшь дорогу к арене впотьмах?
— С завязанными глазами найду, — в темноте голос Виктора прозвучал чётче и твёрже. — По запаху страха и ржавчины. Идём.
Они вышли через потайной лаз в мрак ночных улиц Нищура. Их шаги по влажному камню отдавались глухим эхом в звенящей тишине. Виктор крепче сжал шест, Павлин неосознанно прижал руку к поясу, проверяя надёжность резервуаров с водой. Они двинулись навстречу приглушённому грохоту и диким крикам, доносившимся из здания вдалеке, освещённого неоновой вывеской в виде сломанной маски — «Бои без Масок».
Хотите поддержать автора? Поставьте лайк книге на АТ.
Вот помню в 90-е я был студентом, и проходил практику в одном секретном научном НИИ. На компьютере. Программистом. Но компьютерное время было по спец-учёту, и мне доставались только ночные часы, когда нормальные полезные сотрудники дома уже сидели.
Моя семья воспользовалась этим, обстоятельством, и поселила меня на время практики в сарае, на огороде. Я там просто отсыпался и бродил между грядок, можно было больше ничего особо не делать.
Суть была в том, что все эти заводские огороды обходили днём всякие бомжи, алкаши и просто нехорошие люди, воруя всё подряд, потому что хозяева этих убогих грядок были на работе, бери что хочешь. Поэтому любой пассажир, который маячил там днём вместо пугала, повышал урожайность сразу в разы. И даже у ближайших соседей. А вечером хозяева сами после работы туда приходили, ночевали, в это время суток воры не появлялись. Их и убить могли, страшно же.
И вот как-то раз я проснулся, вышел из сарая с топором в руках (осторожность), и увидел двух подозрительных мужичков, которые пытались перелезть через забор. С пустыми руками. А у меня уже топор.
- Доброе утро, уважаемые. Далеко собрались?
- Ну мы эта... Срезать просто хотели, через забор, нам на работу надо...
- На работу? А вы где работаете-то?
- На котельной! А ты где работаешь, любопытный такой?
- А я - программистом в секретном НИИ. Но сейчас вот дровишек надо наколоть, или ещё чего.
Тут они как-то расслабились, программиста можно не бояться. Программисты все хилые и трусливые же. Драться вообще не умеют.
- А, ну молодец! Чередовать умственный и физический труд - это очень полезно для здоровья, все врачи рекомендуют! Во время умственного труда отдыхаешь от физического, а во время физического - от умственного! Двойная производительность!
- Да вы хоть раз сами-то пробовали?!
Тут они обиделись и быстро ушли в лес. А я ведь хотел их порубать в капусту за такие слова, гадов.
