Представьте, как высохший бинт отрывают от раны. Корка запекшейся крови повреждает живое, открывая новое кровотечение. Меня разодрали изнутри, не в физическом, но в духовном смысле. Тело не чувствовало ничего, и одновременно с тем кошмарная, нестерпимая, сводящая с ума боль терзала мою душу. Медленно, очень медленно неведомое заклинание срывало бинт со старых ран, мне хотелось визжать, но я не мог, хотелось упасть и кататься по земле, но веревки держали меня на привязи. Наконец, песня вошла в свой апогей, и теряя связь с окружающим, я лишился чувств.
Происходившее после помнится мне фрагментарно. Сперва было тихо. Долгие годы тишины. Потом я услыхал шум дождя и понял, что живой. Боль пропала. Я попробовал рвануться, но ничего не вышло. Тело не слушалось. Как будто меня поместили в сосуд, на дно глубокого кувшина. Чтобы привести его в движение, нужно раскачать сосуд изнутри, но до стенок не дотянешься, как не старайся. Я вновь провалился в небытие, а когда пришел в себя, испытал нежданную радость, ибо вновь мог пошевелиться. Не знаю, долго ли я дергался в путах. В конце концов они пали ниц. Освободившимися руками я избавил себя от повязки и кляпа. Огляделся. За мною наблюдала Соколиная Высота: небо затянуто тучами, но еще совсем не темно. Четыре осины - к одной из них я был привязан - изрезаны знаками, похожими на руны с той лишь разницей, что при виде рун не хочется бежать прочь. А мне хотелось, и я сделал это. Насквозь промокший и сотрясаемый дрожью, я побежал.
Что со мною сделали не сложно догадаться. У Лауры не хватило сил полностью обездвижить Бруно, только потому мне и удалось вырваться. Отныне для всего мира я - это он, а он - это я, и одному только Господу известно, на что способен этот человек ради достижения своих безумных целей. Ускорив шаг, я вспомнил четыре бледные звезды, вспомнил его слова о Бергере, книге, неудавшемся ритуале... Я не мог позволить ему отбыть в Вышеград.
Кляксы и пятна - размазанный путь. Плутая по рытвинам неясных видений, к Эскальду я вышел с наступлением темноты. Каким-то образом миновал стражников. Кажется, они меня признали...разглядывали...допытывались, все ли в порядке...затем пропустили. За спиной я услышал смешки. Потом был дом. Путаные коридоры, но ни одной лестницы. Они пугали, особенно та, что вела в подвал. В руках откуда-то взялся нож. Слуги оглядывались, но ничего не говорили. Видать, привыкли к чудачествам Бруно. Чутье подсказывало единственную дорогу...
В гостиной приглушённый свет. У камина двое: Франц Калленберг и его дочь. Франц что-то выговаривает ей, требует закончить дело, иначе план их окажется под угрозой. Ночью он собирается вернуть самого себя домой. Им следовало сделать это сразу. Он встревожен, но Лаура уверяет его, что все в порядке. Ни волки, ни случайный бродяга не взойдут сегодня на Соколиную Высоту. Лес не пустит их. Отвадит. А веревки...никто не выберется из ее сетей...
Они замечают меня, стоящего в полутьме у входа. Лаура кричит, от неожиданности прикрыв рот ладонью. Выругавшись, Франц Калленберг бросается мне навстречу. Он огибает массивный стол, валит стул, спешит… Я шагаю вперед. Странно смотреть самому себе в лицо, искаженное гримасами страха и ярости, чувствовать собственные руки, сомкнувшиеся у себя на шее - крепкие руки, не знающие пощады. Странно слышать шаманский варган в месте, где пристало звучать нежной скрипке. Странно и то, что тени на стенах двигаются в такт свирепой музыке скал и ветров.
Я режу самого себя и собственного ребенка ножом. Руки, бок, живот… Я скулю и пячусь, и я же наступаю, нанося новые удары. В голове, ещё не отошедшей от удушья, стучит одно слово: "Куо'хурдул". Слово, исторгнутое самоей глубиной. Я валюсь на пол, истекаю кровью, кричу невпопад, заслоняюсь липкими руками, и я же взгромождаюсь сверху, кромсая плачущего младенца, которого поднесла мне счастливая Леонора. Ни одного смертельного удара из сотни. Все меньшее сопротивление оказываю я самому себе: стонаю, хриплю, булькаю, как ребёночек, что при купании любил шалить, булькая водой. Куо'хурдул ниисх'а, велит голос варгана. Обеими руками держу я скользкую рукоятку ножа, вкладывая в тычки вес всего тела. Лезвие затупилось о кости, входит с каждым разом всё хуже, а может быть, это я сам обессилел. Наконец, Франц Калленберг всхлипывает и затихает. Вернее не он, а моя плоть, ведь он - это я.
Весь измаравшийся кровью, проклятый детоубийца обнимает своего несчастного первенца, разбавляя темно-алую краску бесцветными слезами. Такова развязка этой истории, Фуко. Нам с Бруно удалось подобрать безупречные цвета для последней подписи под его ужасающим пейзажем.
Я вспомнил о Лауре, окинул гостиную пустым взглядом, но никого не заметил. Посмотрел на себя, на укор в затянутых смертью глазах...Едва сдержался, чтобы не завыть. Глаза Бруно я сразу узнал...
...голоса, крики, люди....
Они повалили меня, связали, задавали вопросы, я им что-то отвечал, оправдывался, объяснял. Осознание произошедшего случилось не сразу. Отголоски варгана уступили место ругани стражников, решавших, как следует со мной поступить.
"Делайте что хотите, только поймайте ее! - хотелось мне крикнуть в их безмозглые рожи. - Иначе, все напрасно!"
Иначе, все напрасно… А ведь так и вышло. Лаура до сих пор на свободе. Она увидела в просторах Эскальда то же, что видел Бруно, ходила по тем же лестницам и осторожно готовила себя ко встрече с истинным божеством глубины. Грядущее на смену вымысла - ужасно. Вуаль колышется и может пасть в любой момент, а под ней...Не хватит ни одного воображения, дабы представить, что придет следом за четырьмя бледными звездами. Расскажите эту историю Тюрелю, Фуко из Сетьен-Жюре. Пусть попытается воздействовать на Лауру, иначе скоро все вы познаете крушение иллюзий. Если реальность предстанет перед вами в клокочущем величии, вы погибнете, так и не разобравшись, чему стали свидетелями. Таким будет Конец Света. Эра Презренных уходит в прошлое, пророчество вот-вот сбудется."
Последнюю фразу юноша произнес, понизив голос, после чего замолчал.
Факелы светили ровно, не моргали и не подмигивали. Они не сулили ничего необыкновенного. Следопыт долго-долго смотрел на огонь, прежде чем понял: тот не двигается. Размеренное сердце брата Эльке, по которому он отсчитывал отведенное время, смолкло. Монах пропал, сбежал за подмогой. За поворотом раздались шаги. Неужели его рассекретили? Рандольф вновь заглянул в камеру, и изнутри нее увидел самого себя, стоящего по ту сторону запертой двери, в коридоре, освещённом застывшим огнем.
- Вот и попался, язычник! - пробасили у него над ухом. - Так самонадеянно, так опрометчиво. Глупец! Понял теперь, что от Божьего Суда не уйдешь? Сейчас, погоди, вскроем твое поганое нутро.
Следопыт и хотел бы ответить, но не мог. Его губы сшивала металлическая леска, тело было заковано в кандалы. Сзади велись приготовления к допросу.
"Я сплю, - подумал он удивленно. - Пора бы несчастному плуту меня будить. Знает же, где остановились...На Соколиной Высоте подолгу спать опасно."
Раскалённый металл коснулся спины, опалил кожу, проникая в плоть. Рандольф заорал, и леска разрезала губы. Нет, он не спал. Не бывает во сне такой боли. В камере запахло горелым мясом.
- Язычники хорошо горят! - расхохотался Божий Судья.
Более всего смех его походил на ржание.
Что будет делать Следопыт после разговора с заключенным? Читайте уже в это воскресенье. Кто не хочет ждать, книга выходит вперед на АТ - Краснолесие. Небосвод Лебедя
Телеграм канал с подробностями о вселенной - https://t.me/nordic_poetry
