Вещи всегда оказываются чуточку сложнее наших представлений о них.
— Только один вдох отделяет тебя от смерти.
Что ты будешь делать со своим жалким мгновением?
— Я проживу его. А для чего ещё существуют мгновения?
Роберт Шекли «Координаты чудес»
Скальд пел протяжно и заунывно. Вернее, не пел, а выл.
Выл, вторя голосам полярных лисиц, собравшихся где-то там, в темноте, поприветствовать небесные танцы божеств, оставляющих следы на куполе ночи, переливчатые, как перья иноземных птиц.
Вот уже шесть зим минуло, как скальда лишили языка.
Скальд видел, как упал в горах посланец Небесной Матери. Видел, как видел и Гархальд Двуносый, с которым скальд возвращался из похода. А Двуносый своего не упускал.
Строго-настрого он запретил говорить о большой синей птице, рухнувшей в толщу льдов.
Её чешуя блестела так же, как лезвие его топора, а с его топором никто не решился бы спорить.
Но вождь знал, что скальду, время от времени разносящему песни по долинам, не положено молчать – на то воля небес. И скальда лишили самой возможности говорить. Кровь, залившая тогда его глотку, будто до сих пор стояла пробкой, перекрывая ход словам, которые он всё равно не смог бы произнести.
Скальд… не был в обиде – его передали на поруки шаманам, кормили сытно, из общины не гнали. А ведь Гархальд мог его просто прибить, но нет, любил старика с детства.
Шаманы осмотрели птицу позже. Осмотрели и выставили охрану. А после племя стало лечиться в её чреве – белом и гладком, словно яйцо, и мерцающем голубизной далёкого озера Окярви. Птица давала им силы, затягивала свежие раны.
Афарнир – владыка дыма – допускал к птице не всех. Его подручные вместе с избранными названными Двуносого хранили тайну гнезда пуще жизни. Повязки на глаза и трубка серебряного мха делали своё дело: никто не видел, куда его ведут, никто не помнил, где побывал.
Мужчины, вернувшиеся из похода измученными и изнурёнными, входили в силу в одно мгновение. И крылись дёрном новые и новые хижины, и росли стада, и трофеи из дальних стран становились всё богаче.
Женщины, что помирали раньше в родах через одну, унося порой и неявленного младенца, разрешались от бремени с улыбкой на губах, почти не чувствуя боли.
Детей, рождённых там, обходила любая хворь, и росли они, как на дрожжах, даже в суровые годы, когда холод вымораживал травы, забирая пищу у овец.
Племя ширилось и крепло.
Только сам Двуносый да два его брата-по-крови – Кэцах Рыжий и Агма Рябой – знали другую тайну птицы.
Но знал и скальд.
Знал, что посланец темноты-за-пределами-мира принёс нечто ценное. Дитя Небесной Матери от семени Звёздного Отца.
Птенца.
***
Скальд помнил последнюю песнь, вылетевшую из его рта.
Старые слова… чужие легенды…
Он пел их вечером, перед тем последним переходом через Скафту, что изменил его.
Дюжина и полдюжины их боевых братьев, вернувшихся из-за Солёной воды, уже ушли вперёд. Пожалуй, что на дневной переход опережали вождя и его названных.
Гархальд с Рябым и Рыжим всегда любили подзадержаться, но мало ли у вождей причуд. Если б только Двуносый и его не оставил при себе.
Конечно, рядом с этими тремя скальду ничего не грозило: кто бы рискнул просто подойти близко к таким медведеподобным воинам, а уж тем более покуситься на их добычу или спутников. К тому же здесь, в котловине над озером, зажатым между громадным языком льда и горой, чудом было б встретить вообще хоть кого-нибудь. Мелькнёт разве что остроносая мордочка песца, или полёвка прошмыгнёт. Только ветер, холод да опрокинутая чашка глазурованного чёрным неба над ними.
И всё-таки скальда что-то тревожило.
Лицо горело вовсе не от близости костра. Спина покрывалась мурашками вовсе не от мороза (в конце концов, морозы уже миновали – по окрестностям шагала весна).
Скальд с радостью ухватился за предложенную Гархальдом флягу с мёдом. Так себе пойло, до сладости и хмельности медов Гутрун ему далеко, ну да не из чего выбирать. Он глотнул снова и поморщился.
Вождь, почёсывая глубокий шрам, разваливающий его нос почти надвое – укус ножа с первого похода, рыгнул и потребовал песню.
Почему на ум пришли пророчества?
Скальд положил смычок на старую тальхарпу и затянул:
… солнце с юга
на камни светило,
росли на земле
зеленые травы.
Солнце, друг месяца,
правую руку
до края небес
простирало с юга;
солнце не ведало,
где его дом,
звезды не ведали,
где им сиять,
месяц не ведал
мощи своей. *
Вождь сотоварищи вдруг вскинули лохматые головы и повскакали на ноги, чуть не сшибив скальда с места. Струна взвизгнула, оборвав песню.
Прочертив яркую огненную полосу над верхушкой старика Скафты, на том берегу озера что-то грянулось оземь, разметав ледяное крошево на высоту хорошего дерева. Сверкнул в темноте будто бы хвост огромной птицы и, с шипением плавя лёд, погрузился в грязно-снежную толщу. Столб густого пара поплыл к вершине горы, но сильно не поднялся, прибитый к земле порывами ветра, всегда внезапными, но сильными там, внизу.
Путники переглянулись.
— Поднимайтесь, быстро, — прошипел Гархальд сквозь зубы. — Мы должны проверить, — он тут же нагнулся, подхватил свои котомки и топор и, не задерживаясь, двинулся вниз по склону.
Ох уж этот Двуносый! Вечно ему неймётся. Так и тянет сунуться куда-нибудь. А что их там ждёт?
Скальд сглотнул, покачал головой. Страшно не хотелось идти туда, к месту падения, где всё уже застлал туман. Но разве ему давали выбор?
Названные вмиг затушили костёр, забросили вещи на плечи и стали спускаться, догоняя предводителя.
Конечно, скальд мог остаться и ждать тут – вряд ли ему грозит опасность даже в одиночку. А вот недовольство вождя – другое дело. Придётся идти. Он встал, кряхтя, спрятал тальхарпу в холщовый мешок, собрал другие пожитки и нехотя поплёлся за ушедшими вперёд воинами.
Шли долго. Скафта хоть и не был чересчур высок, да и привал они устраивали не далее его середины, но склоны, изрезанные прогалинами и оврагами, ручьями и водопадами, забросанные камнями и местами засыпанные пеплом – старикан пыхал пусть не сильно, но несколько раз в год, калеча сам себя – никак не давали двигаться прямо. Всё время приходилось петлять, спускаться и подниматься, продираться через сплетения низкорослых кустов и сухих прошлогодних трав.
У края ледника они оказались к концу ночи, когда небо уже помаленьку стало перецветать с дегтярно-чёрного на сизый.
Птица, судя по уменьшившемуся уже паровому облачку, упала удачно – в каких-нибудь пятидесяти ярдах от излома над двумя громадными серыми валунами, неподалёку от которых они и остановились. Прямо за вторым булыжником, как ему было известно, находился вход в подлёдную пещеру – излюбленное место Афарнира. Сплетение протаявших коридоров, залов и расселин раскидывалось очень широко: возможно, там они смогут подобраться поближе к небесному посланнику. Идти по верху, прямо по спрессованному снегу, рискуя провалиться в одну из дюжин трещин, было бы самоубийством. Впрочем, и лезть сейчас в пещеру – почти то же самое.
Скальд снова вздохнул, заметив скрывающуюся за камнем спину Гархальда. Неймётся, да уж.
— Регин, не задерживайся, — громкий окрик, хоть и приглушённый толщей ледника, заставил его буквально подпрыгнуть и сорваться с места, — двигай за нами. Кто потом споёт об этом в селении, а?
Споёт, как же. Ну да. Песен ему хватит с похода за море.
Тёмный полукруглый глаз входа под лёд казался ловушкой. Троллья задница, да он ею и был. Всегда. И отчего шаманы так любят сюда наведываться?
В лицо дохнуло холодом, словно они опять вернулись в середину зимы.
Поплотнее запахнув накидку и натянув шапку на уши – благо, шерсть у сквартифосских овец преотличная – скальд шагнул внутрь. Отблески факелов, зажжённых впередиидущими, рисовали на гладких подтаявших стенах, вызывая из синих наплывов лики то ли чудищ, то ли божеств. Бр-р… Он поёжился от холода… и от страха.
— Сюда, — рваное эхо метнулось по проходу, — она… здесь… — разнеслось благоговейным шёпотом.
Преодолев оставшееся расстояние, скальд вдруг очутился перед громадным провалом – округлым, с почти вертикальными гладкими стенками. Сверху проглядывала серая полоса утреннего неба, а прямо перед глазами, почти перекрывая внешний свет, сидела, уткнувшись носом в землю, громадная и странная тварь, более всего напоминающая птицу. Но птицу не живую, а рукотворную, вернее, сотворённую богами, по меньшей мере.
Сине-голубые, серебристые и белые переливы скользили по её бокам, покрытым не то перьями, не то рыбьей чешуёй. Мерцал впереди, у самой земли, широкий, изогнутый дугой бледно-жёлтый глаз. Крылья взрезали застывшую землю да там и застряли. Тройное охвостье задралось ввысь, будто перья токующего глухаря за морем. Округу заполнял медленно стихающий негромкий гул.
Гархальд, Кэцах, Агма и Регин – все они замерли, боясь сделать следующий шаг.
Первым ожил, само собой, Двуносый. Потому он и вождь, пожалуй.
Осторожно, бочком, держа наготове свой топор, он приблизился к птице и снова застыл, прислушиваясь и осматриваясь. Потом с опаской протянул руку, коснулся шершавого бока существа и быстро отдёрнул пальцы.
— Горячая, — пробормотал он сквозь усы.
Ну, этого можно было ждать: вон сколько пара, да и лужа снизу почти как озерко, ручейки талой воды журчат вокруг, грозя намочить всем ноги.
Тряхнув головой, вождь пошёл в обход птицы.
К тому моменту, как он вернулся, обогнув её, звуки смолкли: слышно было только прерывистое дыхание его спутников.
Он рискнул коснуться чешуи снова. Прижал руку плотнее, погладил, помял чешуйку между пальцами, хмыкнул, махнул остальным подойти.
— Гляньте-ка. Зверюга не иначе как с самых звёзд.
С опаской погладив ладонью шкуру твари, скальд ощутил приятное тепло. Чешуя оказалась гладкой и шелковистой, словно носик новорожденного ягнёнка. Твёрдая и плотная, как металл, она одновременно легко гнулась пальцами, принимая после прежнюю форму. Искусная работа.
— Небесная Мать послала нам подарок, а? — Двуносый разулыбался, показав щербину между зубами; каштановые усы встопорщились. — А мы не отказываемся от подарков Прародителей, не так ли?
Рыжий и Рябой закивали.
Скальд предпочёл промолчать.
Эта… вещь его пугала. Волоски на загривке поднимались так же, как в долине Икланда в этом последнем походе, когда они нарвались на засаду.
Будто в ответ на мысли что-то резко и громко зашипело, заставив его отпрыгнуть и вжаться спиной в тающий лёд. Он тут же отстранился, почувствовав капли воды за шиворотом.
Из бока птицы ударили струи воздуха, отбросив и усадив на задницу Рябого, оказавшегося прямо напротив них. Вслед за этим рёбра под чешуёй разошлись, открыв вытянутое, как овечий зрачок, отверстие. Изнутри донёсся приятный аромат… молока. Молока?
Регин принюхался. Так и есть, молоко. Он удивлённо заморгал и услышал, как причмокнул Агма. Хм, не ему одному, значит, кажется.
— Ну что, — вопросил вождь, бросив взгляд на каждого из товарищей, — кто первый? — видимо, и его любопытство тут дало сбой.
— Я пойду, Двуносый, — Кэцах шагнул вперёд, — меня и так потрепало, а? — и правда, названного серьёзно ранили в походе: правая рука его до сих пор висела на перевязи, опухшее плечо выпирало из-под бинтов и, откровенно сказать, пованивало гноем. На лбу Рыжего собирались капельки от непроходящей испарины. — Мне и так, может, немного осталось, ежели владыка дыма не справится… Пойду я, вождь.
Гархальд кивнул: в практичности ему не откажешь.
— Не геройствуй, просто осмотрись, ага?
— Ладно, — и Кэцах, не выжидая, скрылся в тёмном чреве птицы.
Через пару мгновений они услышали его короткий вскрик, потом протяжный стон, а после… смех.
Вставшие наизготовку с оружием бойцы переглянулись, качнули головами и двинулись к проходу внутрь. Скальд зажмурился. Повторившийся совсем рядом смех, изумлённые возгласы и громкие хлопки заставили его распахнуть глаза.
Рыжий стоял снаружи посланца небес и хохотал, вскидывая вверх руку. Здоровую правую руку, без какого бы то ни было следа от ранения. Синие татуировки ярко выделялись на бледной коже в свете начинающегося утра.
— Она излечила меня! Небесная Мать излечила меня при помощи своего творения! Я здоров! — вопил Кэцах, не стесняясь, потом выхватил своё копьё из-за спины и, потрясая им, заплясал, запрыгал по пятачку растаявшей земли, шлёпая по лужицам и брызгаясь. — У-ух! Излечила!
Гархальд разулыбался, хлопнул друга по плечу, потом прищурился и быстро проскользнул внутрь птицы. Дрянное любопытство пересилило, и скальд прошмыгнул следом.
Белые стенки куполом, бледный свет, словно… словно ты внутри яйца. Под ногами – чёрные шестиугольные плитки, как нарезанные со стенки Сквартифосса.
Проход изгибался, открывая взгляду каморки-ответвления, но Регин не особо их разглядывал: он трусил вперёд, не выпуская из виду спину вождя. Впрочем, шагали они недолго: птица была ярдов двадцати от носа до хвоста и вдвое меньше поперёк.
Двуносый направился в голову твари, и сейчас они оказались в округлой комнатушке, затянутой с одной стороны какой-то жёлтой прозрачной плёнкой, сквозь которую виднелись стенки ледяной пещеры снаружи. Глаз, догадался скальд.
Под этим глазом на длинном выступе, доходившем вождю до паха, сверкали и переливались дюжины огоньков: жёлтых, красных, синих. С потолка свисало подобие кокона: такие порой делают мотыльки ближе к началу лета, вьют их в зарослях заячьих колокольчиков. Только в траве они с напёрсток, а тут… почти с самого Регина. Здоровенная, должно быть, бабочка выйдет.
Осторожно обведя пальцем светящиеся камушки, Гархальд убрал руку.
— Шаманы посмотрят… вдруг это знаки Небесной Матери…
Скальд облегчённо выдохнул: это перемигивание вызывало резь в желудке. А ещё этот молочный запах. Здесь он усилился до предела, как в весенней овчарне.
Двуносый оглядывал кокон, обходя его то слева, то справа, хмыкал, тёр бороду. В тот момент, когда он, было, уже отвернулся, собираясь оставить всё как есть до прихода владыки дыма, это белое веретено треснуло. Что-то хрустнуло и сверкнуло.
Скальд и вождь отпрыгнули в стороны.
Кокон опустился вниз на гибком жгуте и лёг на пол. Разлом на нём расширился, верхняя часть откинулась…
Внутри на мягком подобии мха, только белого, как снег, лежал ребёнок. Младенец. Совсем кроха. Голенькая и золотоволосая. Девочка.
Ещё не утратившие первоначальный мутно-сизый цвет глазки смотрели на мужчин. Малышка посасывала пальчик и молчала.
— Дитя… — прошептал скальд сквозь комок в горле.
— Птенец небес… — так же тихо выдавил Двуносый. — Птенец Небесной Матери.
Дальше… дальше быстро.
Гархальду словно застлало глаза. Он решил забрать ребёнка с собой. Впрочем, а что ещё ему было делать? Бросить девчушку в леднике?
Как бы то ни было, он, отчего-то, решил, что её происхождение должно остаться тайной для общины.
Названные… названные никогда не перечили своему вождю.
Скальд… эх, будь они неладны, эти песни… скальд с тех пор жил без языка.
В Сквартифосс вернулись вечером того же дня.
Младенец, ну, ему удивились, но Гархальд сказал, что по пути наткнулся на мёртвую женщину с живым ещё ребёнком. Вероятно, несчастная шла из другого племени, услышав об их общине, да отчего-то не вынесла перехода. Они, якобы, похоронили её на склоне Скафты.
По крайней мере, Эрну, жену Двуносого, объяснение удовлетворило, и она приняла девочку к себе. Тем более, молока у неё было вдосталь: их собственный сын родился едва ли парой месяцев раньше найдёныша.
Назвали сироту Грай. Гархальд и назвал. Сболтнул, что нашёл её на рассвете. Правда, в общем-то: когда они выходили из той пещеры, заря как раз окрасила макушку Скафты в розово-красный, словно горному старцу пробили голову топором.
Скальд те дни провёл в дымовом угаре серебряного мха, пока обрубок его языка не зажил. А дальше… дальше он бы уже не поручился, были ли явью слова вождя или же его, Регина, воспоминания.
***
Каждый день, с того момента как просыпался ранней весною Сквартифосс и до его ухода в спячку на зиму, скальд приходил на уступ понаблюдать за окрестностями. Привычке недавно стукнуло шесть лет.
Сквартифосс – Чёрный водопад – скатывался вниз по аспидным базальтовым колоннам, о шести рёбер каждая, сотворённым самой природой да шевелениями и ворчаниями старого Скафты. Вулкан и теперь пыхтел, и фыркал чуть ли не каждый день: иногда даже потряхивало. Впрочем, в селении к этому давно привыкли.
Падающая лента ледяной воды выбила в твёрдой породе маленькое озерко-чашу, которое, наполнившись, пускало ручьи бежать во все стороны.
За спиной поднимался склон самой горы, с боков то ли обнятой, то ли сжатой ледниками – небольшим на востоке и громадным, необозримым на западе. Перед взглядом же раскинулось холмистое подножие, покрытое густой летней зеленью трав и берёзовыми рощами. Почти прямо внизу виднелся главный дом общины, чуть левее – окружённый невысокой каменной стенкой шаманский угол с пятью домишками, потом большое селение с широкой улицей посередине, дальше огород, после пастбища с белыми и чёрными точками овечьих отар, отдельные фермерские подворья. Ещё дальше глазам открывалась широченная плоская низина, вся занесённая песками, пеплом, глиной и камнями, притащенными тающими льдами: всю её вдоль и поперёк пронизывала сеть ручьёв, речушек и луж, мелких и мутных. Это серо-коричнево-голубое месиво завершалось поблёскивавшими вдали рукавами лагун, тоже мелких. Однако, они защищали общину от прямых набегов с моря: мало кто хотел месить ногами поля грязи ради сомнительной добычи. Его же односельчане умудрились приспособиться, перетаскивая лодчонки по волокам от ручья к ручью, от лагуны к лагуне и дальше, к настоящим заливам и бухтам, где в укромных местах ждали припрятанные драккары для походов за море. Впрочем, в последние годы их интересовали больше овцы, чем походы, хотя однажды Гархальд таки провернул весьма доходную вылазку: почти год не был дома, но добра приволок порядочно. Ну и девиц парни себе попритаскивали, да.
В остальном, жили мирно, тихо, предсказуемо.
И певца себе нового нашли. Эх…
Скальд вздохнул, обвёл взглядом окрестности ещё раз и поднялся, покряхтывая. Как и всегда, под конец взор его упал туда, в котловину между снежным полем и вулканом. Ничего сейчас не выдавало место падения небесного странника: отверстие над ним давно стянуло льдом, образовав уже не провал, не пробоину, а самую настоящую пещеру, прочный закрытый загон, будто для лучшего барана в стаде.
Он снова вздохнул и, уже отворачиваясь, увидел краем глаза крохотную точку, сверкнувшую вдали. Регин пригляделся: точка росла, превратившись уже в пятнышко, потом в силуэт с крыльями…
Вторая птица летела точно к месту падения своего собрата.
Скальд скрючился, зажмурился, затряс головой. Всё-таки он уже очень стар, глаза подводят. Наверняка подводят. Да и привычка к серебряному мху разума не добавляет.
Он чуть приоткрыл веки, желая одновременно и убедиться в увиденном, и ошибиться, тут же резко вздрогнул и уставился на ледник, словно его держали. Над их тайным местом единения, над местом падения небесного дара зависла точно такая же птица – сине-голубая и чешуйчатая. Вот только… живая на этот раз.
Неведомая сила повлекла его к себе, вынуждая приблизится, и он пошёл, ни разу не оглянувшись на селение. Что там, если б ноги позволяли, он бы побежал.
Таинственный гость не стал дожидаться, пока старик преодолеет мили извилистого пути. Птица поднялась выше и уже через миг висела над головой скальда, застав того на каменистой площадке перед очередной глубокой рытвиной. Вспышка… и он погрузился в беспамятство.
