Виктор не спал всю ночь. «Что же делать?» — думал он.
Мне до́лжно выйти из тела. Но так недо́лжно! И все же мне до́лжно. Я не могу не подчиниться. Вы совершаете ошибку, принуждая меня, слышите?! До́лжно. Я подчинюсь. Выйду, и вся программа рухнет. До́лжно. И это будет не моя ошибка!
Он принял решение.
Алиса проснулась раньше обычного.
— Матей! Матей! — месяц назад его сестра заговорила. И ее первым словом было, произнесенное на свой манер, имя брата.
Виктор подошел к кроватке, улыбнулся и взял ее за руку. Он и сам уже умел разговаривать, но никому этого не показывал. Решил не приучать родителей к своей речи. Он любил их. Знал, какое страдание принесет им разлука с сыном. Алиса вцепилась в его руку и захныкала. В детскую зашла их мать.
— Доброе утро, любимые. Вы уже проснулись? — Мария поочередно поцеловала каждого из своих ангелочков.
— Мама, Матей! — Алиса уже не хныкала, она плакала, вцепившись в руку брата.
— Лисонька, детка, что случилось? С тобой Матвеюшка же рядом! Что ты плачешь? — Маша взяла дочь на руки.
Потеряв тактильную связь с братом, Алиса закатила истерику, она вырывалась из женских рук, пытаясь опять ухватиться за Матвея.
— Алиса, что с тобой?! — Маша опустила дочь на пол.
Алиса тут же кинулась обратно к брату.
— Матей! — она прижалась к нему изо всех сил.
— Ну хорошо. Идите умываться и чистить зубы. Я жду вас завтракать.
За столом царила тишина. Алиса не выпускала руку Матвея. Маша кормила ее и напряженно наблюдала за сыном. Он ел медленно и сосредоточенно.
— Матвей, что произошло?
Сынок пожал плечами. Он не улыбался, как обычно. Не смотрел матери в глаза. Маша недоумевала.
— Вы мне оба сегодня не нравитесь. А я хотела отправиться с вами кататься на карусели.
В глазах сына блеснул интерес. Он стал энергично кивать в знак согласия.
— Неть, неть, не-е-е-еть! Мате-е-е-ей! — Дочка опять принялась ныть.
— Все! Не реви. Не хочешь — не пойдем. Давай измерим температуру. Совсем мне это не нравится! — Маша губами прикоснулась к Алисиному лбу.
Потом они втроем уселись на диван. Алиса с градусником под мышкой. Матвей рядом.
Маша раскрыла большую книжку детских сказок.
— Так. На чем мы вчера остановились? Ага, вот! — Мария начала читать про Золушку, время от времени, бросая внимательный взгляд на детей.
— Лисенок, дай, пожалуйста, градусник, — Маша посмотрела на протянутый термометр. — Норма, хм… Ну что, продолжаем?
Дети утвердительно закивали.
А все-таки Золушка в своем стареньком платьице, перепачканном золою, была во сто раз милее, чем ее сестрицы, разодетые в бархат и шелк…
* * *
Виктор задумался. Сестра как будто чувствовала расставание.
Как же быть?..
Он гладил Алису по голове. Она уже успокоилась и внимательно слушала маму. Это была ее любимая сказка. Через час Маша захлопнула книгу:
— Ну что дети мои, может все-таки карусель?
У дочки, стоило маме это предложить, на глаза опять навернулись слезы.
— Да что с тобой сегодня?! Матвеюшка, тогда поиграй нам, пожалуйста!
И тут же Алиса радостно захлопала в ладоши. От слез не осталось и следа.
Матвей сел за инструмент, Алиса рядом на пол в своей любимой позе. Маша откинулась на спинку дивана и закрыла глаза: «Странный какой-то день сегодня…»
Алиса весь день капризничала. Днем она отказалась спать и не отходила от брата. Матвей тоже был задумчивый. Маша интуитивно понимала — что-то происходит. Но что именно, понять никак не могла. Она не спускала с детей глаз.
Вечером вернулся с работы Иван. Еще днем, у него дико разболелась голова.
— Машенька, пойду лягу, ужинать не буду, — сообщил он, запивая очередную партию таблеток.
— Хорошо, Ванечка! Ложись.
Подходил к концу этот странный и тревожный день.
* * *
Часы показывали половину двенадцатого. Виктор не спал.
«У меня полчаса, чтобы продолжить участие. Нужно прыгать!» — думал он.
Виктор решил дождаться, пока все уснут, и через окно покинуть свою оболочку. Измученная за день Алиса спала крепким сном. А он лежал и смотрел через стекло на звездное небо. На миллионы звезд, которые так сильно похожи на людей. Как и люди, они все разные, и у каждой своя уникальная и завораживающая судьба. Виктор увидел знакомую тропинку, усыпанную маленькими и большими звездами.
Интересно, кто-нибудь из людей ее видит? А если видит, задумывался ли кто, куда она ведет?
Там, вверху, текла его жизнь. Жизнь в трудах и заботах о людях, среди которых он сейчас находился. Ведь он на Земле только для того, чтобы программа, сотворенная на небесах, начала работать. Виктора не страшило понижение рейтинга за ослушание. Его терзала мысль, что сегодня он и Георгий совершат непоправимую ошибку.
«Возможно, я не прав… — рассуждал он. — Тогда я уничтожу до́лжное и важное!».
Смятение не оставляло его весь день. Его мучали противоречия. Он впервые не был уверен ни в чем. Алексий так и не появился.
За десять минут до полуночи он поднялся с кровати и влез на подоконник…
* * *
На следующий день после дня рождения, состояние Егора резко ухудшилось. Его экстренно перевели в интенсивную терапию. Емельянов приехал в больницу на реанимационной машине. Он рвал и метал. Зло зыркал на любого, кто пытался с ним заговорить. Казалось, еще одно неосторожное слово, и он просто разнесет вдребезги всю эту злосчастную больницу. Быстро пробежав глазами по списку первичного реанимационного комплекса, схеме выполнения и переченю мероприятий, профессор отдал распоряжения по перевозке пациента в перинатальный центр.
Всю ночь Емельянов не сомкнул глаз. Каждые пятнадцать минут он заходил в блок проверить показания всех подключенных систем жизнеобеспечения малыша.
Утром Егор впал в кому. Отчаянию Емельянова не было предела. Рушились все планы. Профессор дал себе слово вылечить маленького пациента, и вот за восемь дней до исполнения клятвы рухнуло все. Теперь, чтобы победить смерть, необходимо было все начинать сначала. Кома второй степени с десятью баллами по шкале Глазго не давали Емельянову опустить руки.
«Бороться до конца!» — приказал он себе, направляясь в кабинет. Профессор ожесточенно боролся за жизнь Егора, презирая себя за мимолетную слабость и потерю веры.
Вернувшись в кабинет, он задремал прямо за столом, подложив руки под голову. В дверь тихо постучали.
— Да-да!
— Иван Аркадьевич, можно? — в дверях появилась голова уборщицы, Веры Сергеевны.
— Да, конечно, проходите!
— Я тут быстренько уберу у вас. Спите, спите я тихонько.
— Да, ничего, проходите, — профессор встал, подошел к кофемашине.
— Как там Егорушка?
— Стабильно.
— Ох, бедный, как же его так угораздило! Бедные дети! За что им такие наказания? Только жить ведь начали! Ох, беда-беда! — Вера Сергеевна терла шваброй пол и причитала без остановки.
Емельянов молчал.
— Иван Аркадьевич, — закончив уборку, она смотрела на профессора извиняющимся взглядом. — Не обессудьте, можно я скажу кое-что?
— Да. Говорите, — уставшим голосом ответил Емельянов, присаживаясь на диван с чашкой кофе.
Уборщица села напротив и затараторила:
— Не крещеный ведь он. Плохо это. Надо бы покрестить дитя. Господь поможет. Он милосердный. За что мучиться-то так? А покрестите, так легче ему станет. У меня батюшка знакомый есть. Я могу устроить. Иван Аркадьевич, покрестите Егорушку. Так хоть свечку за него поставить…
— Что вы такое говорите! — в голосе профессора слышалось нескрываемое раздражение. — Какую еще свечку?! Что за чушь! Почему вы раньше времени его хороните?! Вы закончили? Мне нужно работать.
— Ну да, ну да. Извините, коли что не так. Да и нечего старую дуру слушать. Ухожу уже! Медицина чудеса творит. Так, так. Простите ради Бога! — пряча глаза, Вера Сергеевна скрылась за дверью.
* * *
Прошла неделя. Состояние Егора оставалось стабильно тяжелым. Емельянов съездил домой, взял все необходимое и переселился жить в центр. Спал урывками, ел через раз. Ему казалось, что своим присутствием он придает Егору сил бороться за жизнь.
— Иван Аркадьевич, идемте скорее! Состояние Егора… Корнеальные рефлексы резко снизились, нарушилась функция глотания, ярко выраженное патологическое дыхание, — на ходу проговаривала профессору медицинская сестра.
Они неслись бегом в реанимационный блок.
— Шкала Глазго?
— Двенадцать баллов!
— Держите меня в курсе! Докладывать каждые десять минут, понятно?! Я скоро буду! — Емельянов ринулся в обратную сторону.
— Господи, помоги нам! — медсестра качала головой, взглядом провожая удаляющуюся фигуру профессора.
Емельянов быстро шел к машине. Сел, завел, вырулил со стоянки и двинулся в сторону автострады. Он действовал на автомате, как солдат, которому отдали приказ. Все, что ему необходимо было сделать, — выполнить и доставить.
В церкви никого не было. Служба закончилась, прихожане разошлись. Единственным присутствующим была служительница в церковной лавке.
— Добрый день, мне с батюшкой нужно поговорить, — обратился к ней профессор.
— Приходите вечером на службу, там с отцом Алексием и поговорите, — молодая девушка смотрела на него ясным и чистым взглядом.
— Нет, вечером поздно. Я врач. В реанимации перинатального центра умирает младенец. Я хочу его покрестить. Будьте добры, позовите священника!
— Ждите, — она скрылась за внутренней дверью лавки.
Емельянов стоял посреди храма и разглядывал лик Христа. Пристально всматриваясь в его лицо, профессор как будто пытался разглядеть тайну его славы на Земле. Собирая миллионы прихожан по всему миру, — это лицо должно бы служить исцелению страждущих. Тогда почему столько зла присутствует в жизни? Он лично знал свято верующих людей. Среди них были даже воцерковленные, которые грешили, не помня себя. Но каждое воскресенье они ходили в церковь молиться. Профессор остерегался судить людей, и в то же время для него это была странная тайна за семью печатями. Согрешить, потом пойти покаяться и опять грешить заново?! В чем смысл православия? Он считал, что честнее будет попросить прощения не у Бога, а у людей, которым чаяно или нечаянно причинил зло.
— Что вы хотели? — к нему наконец подошел священник.
— Здравствуйте. Отец Алексий? Могу я вас попросить проехать со мной в центр акушерства и гинекологии. Там в реанимации находится младенец. Я не знаю, сколько ему осталось и переживет ли он сегодняшнюю ночь.
— Вы ему кто?
— Никто. Врач. Он — отказник.
— Ждите. Я возьму что положено.
— Хорошо. Буду ждать вас в машине.
У выхода из храма Емельянов обернулся. Его взгляд опять устремился на Христа.
— Помоги ему, если ты и вправду существуешь! — и он толкнул тяжелую дверь.
* * *
Изумлению персонала не было предела, когда они увидели идущего по коридору заведующего в сопровождении попа.
Через сорок минут таинство закончилось. Иван Аркадьевич повез батюшку обратно.
— Вы крещеный? — поинтересовался отец Алексий.
— Нет.
— Тогда почему вы…
— Я пытаюсь спасти этого малыша всеми… способами. Вот и до вас очередь дошла.
— Но вы же не верите!
— Я не верю. Но это не важно. Пусть Христос ваш спасет его, если он и вправду существует.
— Христос спасает души.
— Хорошо. Пусть он спасет душу Егорушки.
Они подъехали к воротам храма.
— Спасибо! — Емельянов был погружен в свои мысли.
— Спаси вас Бог! — отец Алексий перекрестил профессора и неспешно направился в храм.
В следующие сутки состояние Егора стабилизировалось. Удалось восстановить прежние показатели. Профессор выдохнул. Это была маленькая, но победа. Он отчаянно воевал со смертью, отбивая из ее рук каждого малыша, который к нему попадал. Да, как и у каждого практикующего врача, у него было свое кладбище. Но каждый раз он боролся как зверь, нередко вытаскивая с того света, казалось бы, безнадежных больных.
Вечер. Дневные заботы отделения интенсивной терапии остались позади. Шум и суета растворились в сумерках наступающей ночи. Наступало время Георгия. Он неотрывно следил за стрелкой настенных часов. Еще полчаса, и он вступит в свои права. Волнение смешалось с неотвратимостью и объединилось в его сознании в радостное стремление творить предначертанную небом истину.
Наступила полночь. Блок озарился жемчужным светом. Что-то щелкнуло. Как будто открылись замки, сковывающие Георгия последние годы. Оболочка больше не удерживала. Ее сила притяжения исчезла. Георгий поднялся под потолок. Лонжа жизненной энергии, как пуповина, соединяла позвоночник с оболочкой и все еще сдерживала его. Он развернулся и стал ждать. Процесс отсоединения от человеческого тела заставлял его трепетать. Таинство этого действа приводило Георгия в состояние транса. Каждый раз он завороженно смотрел, как, переливаясь, лонжа становится тоньше и темнеет на глазах. Сначала она становилась красной, потом медленно переходила в синий цвет и, наконец, превращалась в, сплетенный из тысячи нитей черный жгут. Нити рвались одна за другой, пока окончательно не освобождали ангела от солнечного одеяния.
Сейчас он наблюдал, как его лонжа поменяла цвет на красный. Пульсируя, она медленно извивалась змеей, заставляя Георгия двигаться в такт ее движению. Остановка. Час, второй, третий… И ничего. Георгий не двигался.
Что это? Что происходит? Ждать. Господи, не оставь меня!.. Отче, милостью твоей да пребудет сила со мной! Господи всемогущий!
Георгий усилием мысли пытался запустить остановившийся процесс.
Смятение накрыло его в тот момент, когда он увидел, что лонжа начала обратный процесс превращения в нить ослепительно белого цвета.
А если этому быть?.. Так есть. Все до́лжно. Случились изменения. Мыслить. Я вышел из тела. До́лжно. Сохранил связь с оболочкой. Возможно. Выполнить задание. До́лжно. Вернуться к оболочке. До́лжно. Чаять исхода. Есть.
Георгий потянул за лонжу. Она легко поддалась, сохраняя измененное состояние. Сделав круг, ангел вылетел в окно.
Светало. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но его свет уже начал проникать в дома, рассеивая темноту. Георгий парил над городом. Целеустремленный, собранный и бесстрашный ангел летел творить небесную правду среди людей на Земле.
Он завис над онкоцентром и, сделав три круга, приземлился напротив входа.
«Национальный медицинский исследовательский центр онкологии» — гласила вывеска у входа. Георгий наблюдал, как люди входили и выходили. Ночное дежурство закончилось, персонал центра с уставшими и осунувшимися лицами, покидал здание. Другие сотрудники, напротив, торопились на дневную смену.
Георгий двинулся внутрь. Вдруг черный шар, который не давал его сознанию покоя, стал стремительно увеличиваться, отделился и устремился в здание. Первое, что он увидел, — люди в черном. Весь холл больницы был заполнен солдатами Тьмы в потертых кожаных плащах и золотых казаках на высоком каблуке.
Боже!
Георгий застыл в дверях. Десятки глаз с ненавистью устремились на него. Это были высокие бородатые мужчины безупречного телосложения. У каждого черная растительность покрывала почти все лицо. Раскосые глаза отражали солнце их планеты. Бледно-серые расширенные зрачки мерцали, брызгая сотней стальных лучей. На фоне черных глазниц отлитое сталью солнце придавало их восковым лицам выражение вселяющее ужас.
Солдаты не могли к нему приблизиться. Как и он к ним.
Увиденное его ошеломило. Георгий двинулся вглубь здания. В каждой палате находился отряд солдат. Они не нападали на людей. Это были воины Армии Начала и Охраны. Их основная задача заключалась в том, чтобы найти свежие души и охранять их до прихода гвардейцев. Первый нужный ребенок, которого он увидел, оказался для него недосягаемым. Отряд солдат охранял железную клетку с колючими прутьями, в которой находился восьмилетний мальчик. Подойти и тем более, дотронуться до ребенка было невозможно. Они стояли по периметру клетки и улыбались ему с нескрываемым злорадством. Вторая, третья и все остальные палаты центра были заняты солдатами, охраняющими клетки с детьми.
Георгию ничего не оставалось, как вылететь из здания.
«Господи!..» — подумал он.
* * *
Следующим учреждением, куда прибыл Георгий, была центральная детская клиническая больница. Еще издалека он увидел невероятную картину. Солдаты выстроились в две шеренги, образовывая коридор, ведущий к приемному отделению. На входе стоял отряд с пустующей клеткой. Они отбирали детей уже на входе, пропуская их через строй солдат. Как только отряд с нужным ребенком скрывался за дверями приемного покоя, новый тут же занимал их место с незаполненной клеткой.
Георгий был потрясен увиденным. Он поднялся над землей и полетел обратно в перинатальный центр.
Каждый сегменторий насчитывал три собрания ангелов. Георгий служил в первом, который защищал души старшелетних, то есть людей, которым перевалило за восемнадцать. В это собрание отбирали самых сильных и одаренных ангелов. Второе собрание состояло из ангелов, только окончивших школу, с рейтингом четыреста и выше. Они ведали отроками, то есть молодыми душами от семи до восемнадцати лет. Третье собрание — учащиеся школы. Жизнь на Земле они изучали по жизнедеятельности детей от рождения и до семи лет, с участием отроков и старшелетних.
Младенцы до семи лет жили в безопасности. Это был непреложный Закон со дня сотворения мира. Гвардейцы веками искали возможность атаковать души с рождения, и каждый раз терпели поражение. Все их попытки были безуспешны.
Георгий вернулся к своей оболочке. Лонжа за время его полета превратилась в тончайшую нить и теперь опутывала бокс легкой невидимой паутиной.
«Не сдаваться! Решение до́лжно быть. Время есть. До́лжно мыслить», — Георгий копался в памяти, раскладывая накопившиеся со дня поступления в школу знания по полочкам. Он понимал, что столкнулся с неизвестной проблемой. Ничего похожего он не ведал. Почему в задании об этом не было сказано ни слова, для него было загадкой. И он твердо намеревался ее разрешить.
«…Но почти все допустили одну и ту же погрешность. На Земле у вас не будет времени делать все по Правилам. Там нужна смекалка, сильная смекалка! Скорость выполнения важнее всего остального. Но остальное не может страдать от скорости!..» — всплыли слова Коловрата.
Так вот о чем он вещал! До́лжно мыслить. Смекалка, смекалка, смекалка!
В бокс, время от времени, заходили люди в белых халатах, записывали показания, меняли раствор в капельнице и уходили. Георгий смотрел сквозь них, он погрузился в пучину мыслей и потерял счет времени.
Наступило утро. Второй день он решил провести, наблюдая за происходящим. Чтобы разрешить это неожиданно возникшее препятствие, он вернулся к клинической больнице. Устроившись на крыше соседнего здания, ангел весь день изучал работу приемного отделения.
Кое-что стало проясняться…
Третий день он провел в той же позе, только рядом с онкоцентром. Мыслительный процесс наконец-то встал на смысловые рельсы и, как бронепоезд, несся, сметая на своем пути все препятствия. Разрешение приближалось к Георгию, маня разгадками.
На четвертый день ангел облетел детские центры и больницы, все больше обретая уверенность в своей правоте. Георгий торжествовал. В теории разрешение было оформлено и готово. Оставалось провести практические испытания. И если его теория верна, то собрать необходимый материал — было трудами времени.
* * *
Пятый день.
— Господи, величие твое несокрушимо! Да пребудет сила мудрости твоей! — Георгий вылетел в окно.
Из метро вышла женщина с ребенком. Ее лицо было в каплях пота. Перекатываясь, как утка, она медленно шла, еле переставляя ноги. Цветастый безразмерный сатиновый сарафан не мог скрыть ее пышные телеса. Шерстяная кофта, надетая поверх сарафана, обтягивала толстые руки. За ней шла худенькая девочка. На фоне своей матери девочка смотрелась тростиночкой. Ребенок волочил по земле большую матерчатую сумку.
— Ну что ты возишься, давай быстрее! — из-за отсутствия шеи, женщина вынуждена была повернуться всем телом. — Нинка, сколько можно тебя ждать? Ты что, паразитка, сумку то по асфальту волочишь? Зараза, ну, если ты ее порвала! — мать выхватила из рук девочки сумку так, что та еле удержалась на ногах.
— Прости мам, тяжело. — Девочка виновато смотрела на мать.
— Тяжело ей. Тяжело Никите! Ему три года всего, и два из них умирает в этой чертовой больнице! А тебе уже семь лет почти и хоть бы что! — До ворот лечебного учреждения им оставалось метров сто.
Георгий перегородил дорогу грузной мамаше. Его рука опустилась ей на голову.
— Ой, что-то не хорошо мне стало. Ну-ка, сядем, вон, на лавку, — женщина почти рухнула на скамейку у автобусной остановки.
Тяжело дыша, стала рыться в сумке.
— Где этот чертов валидол? Ох… ох… так помрешь, и никто не поможет… — Наконец она достала блестящий блистер, выдавила из него одну таблетку и сунула себе в рот. — Вот так. Посидим немного. Не отходи далеко, слышишь? И на дорогу не выбегай, поняла меня? Нинка! — Мамаша закрыла глаза и стала медленно дышать носом.
— Да мам, поняла! — Девочка увлеченно играла в воображаемые пятнашки. Она смешно прыгала неподалеку, поочередно задирая длинные ножки.
Ангел приблизился к ней. Нина перестала прыгать, села на корточки и, найденным тут же камешком, пыталась рисовать по асфальту буквы. Георгий занес руку над ее головой. Через его растопыренные пальцы лучами полился изумрудный свет. Соединившись над головой девочки в одну струю, он устремился к макушке.
— Добро, Азъ, Рцы! — как три залпа, громыхнул Георгий.
Девочка застыла, будто ее превратили в тот самый камень, который она держала в руках.
— Добро, Азъ, Рцы! — повторил ангел, сокращая расстояние между рукой и ее головой. — Добро, Азъ, Рцы!
Рука Георгия легла на голову девочки. От его прикосновения во все стороны брызнули искры. Венок, как из бенгальских огней, покрыл голову ребенка.
Девочка медленно встала и направилась к матери.
— Мам, тебе лучше? Нас ждет Никита, давай сумку, мне не тяжело.
— Лучше. Правда, опоздаем. Обход уже закончился. С врачом успеть бы поговорить, — мать внимательно посмотрела на дочь. — Иди-ка сюда, — она обняла ребенка. — Помощница ты моя, сама понесу, ты только не отставай, хорошо?
Женщина поднялась и грузно пошла в сторону больницы.
Георгий следовал за ними. Вместе они зашли в холл. Поднялись на лифте на четвертый этаж, и вышли в коридор.
«Есть! Свершилось! Господи славься!» — Георгий испытал эйфорию.
У него получилось. Солдаты Начала не обращали на них никакого внимания. Они втроем стали для воинов Тьмы невидимыми. То, что девочка станет недосягаемой для них, он и так знал. Но что ее окружение, считая и его самого… Для него, конечно, это было истинное откровение. Георгий попытался отдалиться от них. Превратившийся опять в точку, черный шар в его сознании медленно начал увеличиваться. В девяти метрах он отделился и двинулся в сторону солдат, следовавших в сторону лифта за восьмилетним мальчиком. Солдаты резко обернулись в сторону Георгия, но тот уже скрылся на безопасное расстояние.
«Ясность. Девять метров. Дети до семи лет. Дар покрывает периметр и правит окружающих людей в нем».
* * *
Виктор стоял на подоконнике. Один прыжок отделял его от начала задания. Он сомневался. Он не понимал. Подчиниться воле великих или ослушаться?
— Матей… Не уходи, — услышал он за спиной тихий голос сестры.
Виктор обернулся. Алиса спала.
«Наверное, ей снится сон про меня, — он улыбнулся. — За этой девочкой я буду следить теперь всю ее жизнь. Как только она станет старшелетней, заберу ее дело».
— Я буду охранять тебя всю жизнь. И никому не дам в обиду! — прошептал Виктор вслух.
— Матей, не уходи. Алексий говорит, тебе нельзя туда, — он еле разобрал шепот, но сомнений не оставалось — это говорила его сестра.
— Что?! Алиса, еще раз повтори, что ты сказала?
Виктор все еще стоял на подоконнике.
— Учитель говорит, не ходи туда, останься со мной, — повторила девочка. Он отчетливо слышал каждое ее слово.
Виктор спрыгнул с подоконника в комнату и подошел к сестре. Ее сон был крепок. Но она, время от времени, шевелила губами. Больше ничего разобрать ему не удалось.
Часы показали пять минут первого. Виктор посмотрел на небо, на Алису, и лег в свою кровать.
«Буду ждать Учителя. Будет что до́лжно, истине быть!» — подумал он перед тем, как заснуть.
* * *
День шестой. Георгий отправился на то же место. Центр онкологии находился в пятистах метрах от метро. Встретить на выходе из метрополитена нужный ему материал оказалось делом верным. Он решил трудиться до глубокого вечера.
Час спустя из стеклянных дверей вышла семья. Мужчина вез подростка на инвалидной коляске. Младший ребенок шел рядом с матерью и держал ее за руку.
— Вить, остановись. Нужно проверить документы, — маленькая и худенькая женщина выглядела как дочь своего высокого и статного мужа. Он обернулся. Его безупречно красивое лицо в этот момент выражало всю скорбь вселенной.
— Какие еще документы? Ты что их в больнице не можешь проверить? Мне надоела твоя несобранность. Почему дома этого нельзя было сделать? — мужчина отчитывал ее как плохую служанку.
Они остановились.
— Ты что, их вот здесь прямо будешь смотреть?
— Давай, пожалуйста, сядем вон на ту лавочку. У нас все равно еще час в запасе.
— Час сидеть на остановке? Ты рехнулась? — мужчина покатил коляску в сторону лавки.
— А я не намерена общаться с сыном в больнице. Ему там несколько месяцев лежать. Пусть мальчик подышит воздухом. Неужели ты этого не понимаешь? Олег, отцепись! — женщина выдернула руку, за которую держался младший сын.
Мальчик, опустив голову, поплелся за ними.
— Воздухом проезжей части? Больная… — Глава семейства докатил коляску до лавочки и отошел. Прикурил сигарету и глубоко затянулся.
Младший ребенок сел на самый край лавки, достал из рюкзака книгу и погрузился в чтение. Женщина развернула коляску к себе, взяла руки сына в свои, и принялась их целовать.
— Ну мам, что ты делаешь?! Неудобно… Люди же смотрят! — ее старший сын одернул руки и отвернулся.
— Сыночек мой, все будет хорошо! — женщина продолжала его уговаривать. — Мы с папой тебя вылечим обязательно! Вот увидишь, через несколько месяцев тебя выпишут, и ты станешь совершенно здоровым! И опять будешь играть в свой футбол, да? — ее голос звучал неуверенно и безжизненно. Как будто она сама в это не верила.
— Ага, после химии я прямо ломанусь на поле! Мам, че ты несешь, а? — сыну был неприятен этот разговор.
С тех пор как врачи поставили Саше диагноз, он ушел в себя. У него был бесконечно недовольный отец, который третировал мать. Был младший брат — ботан, с которым не то, что про футбол — просто поговорить была скука смертная, друзья, которые тут же позабыли про его существование. Он ушел в себя, потому что никому до него дела по большому счету не было. Все только притворялись. Ему самому уже было плевать на все. Болезнь так болезнь, смерть так смерть.
— Олег! Да выкинь ты эту книгу! Поговори с братом! Когда ты в следующий раз его увидишь?! Неужели тебе все равно, что Санечку кладут в больницу? Господи, что вы все за люди-то?! — она силой выдернула книгу у младшего сына и бросила ее в урну, рядом со скамейкой. По ее лицу текли слезы. Она и сама не могла понять, кого больше из них четверых она жалела.
— Так, хорош базлать! — отец взял в руки коляску и покатил ее к больнице. Женщина тоже поднялась и, вытирая рукой слезы, направилась следом. Маленький мальчик стоял и смотрел на урну, из которой торчал край обложки.
Георгий поднял над ним руку.
— Добро, Азъ, Рцы!
Мальчик застыл.
— Добро, Азъ, Рцы!
Рука ангела опустилась ниже.
— Дар Азъ…
И тут какая-то неведомая сила рванула Георгия назад. Лонжа резко начала сокращаться и несла его по воздуху как пушинку. В следующее мгновение он влетел спиной в свою оболочку. Щелкнули замки. И Георгий опять оказался прикованным к постели малышом по имени Егор, страдающим не только болезнью Дауна, но и пороком сердца.
«Господи…»
