Начало здесь: https://pikabu.ru/story/shtanglas_asklepiya_chast_1_6557994
- Вот вам, пожалуйста, Циклоп, - сказал Нолз, - один из несчастных уродцев, рожденных Геей от своего сына. Этого звали Бронт. Хотите взглянуть на Тифона?
- Да нет, спасибо, и, если можно, его тоже уберите.
- Хорошо, - сказал Йонз, и Циклоп исчез. – Как видите, физические уродства на самом деле были – это следствие изменения генома и инцеста. Но не такие уж они внешне и страшные, как их описали Гомер и Гесиод. Людям свойственно преувеличивать и часто приписывать то, чего не было. Куда хуже гипертрофированное проявление во всех последующих поколениях этих несчастных присущих людям качеств, как хороших – положительных, так и отрицательных. Взять, хотя бы сына Геи – Крона. Властолюбие, жестокость, бездушие и коварство настолько подавили в нем все остальное, что он, не задумываясь, отсек серпом детородный член своему отцу.
- И это тоже следствие вмешательства в геном человека вашими предками?
- К сожалению, это так. Мы своей вины не отрицаем.
- И, пожалуй, даже преувеличиваете, - заметил я, - всех этих качеств человеку хватало и без вас.
- Возможно, вы правы. Я, в общем-то, и не о них хотел говорить. Пока Крон стоял во главе племени, зародившемся благодаря необдуманному вмешательству наших ученых, в прямые контакты с людьми это племя практически не вступало. Все это недоразумение касалось пока только тех, кто жил на Олимпе. Родственные половые связи в сочетании с измененным вмешательством ученых Хоуоса генотипом приводили к появлению новых уродств, хотя в племени такие явления воспринимались как норма. Желая сохранить свою исключительность по отношению к другим людям, они так и не ввели табу на инцест. Но Кроноса сменил Зевс. Бессмертных, условно конечно бессмертных, народилось к этому времени слишком много. Они спустились с гор к людям и стали вмешиваться в их жизнь. Они вступали с людьми в половые связи, привнося, таким образом, изменения и в генотип простого человека. И это грозило появлением врожденных уродств и среди людей.
- Вы, по-моему, зациклились на уродствах, - сказал я, желая перевести разговор к тому, что он собственно хочет сказать, к чему ведет. – Были же и Аполлон и Деметра.
- Да, да. Были и музы. Мало того, рождались и такие, у которых процесс старения не был замедлен. Взять, хотя бы несчастную Медузу.
- Это Медуза-то несчастная? – переспросил я. – А скольких она в камень превратила?
- Ну, в камень она никого не превращала, - на маленьком круглом рту Йонза появилось что-то вроде усмешки, - обездвижить человека, используя очень сильный дар внушения, вызвать у человека остановку сердца – это она могла. Но ее тоже надо понять. Из трех сестер Горгон только она родилась смертной. Боясь смерти насильственной, она уединилась. Жила в одиночестве ни олимпийцам, ни людям не мешая. Она ведь сама ни на кого не нападала. Но почему-то многим хотелось ее убить, хотя сделать это было практически невозможно. Персею просто повезло. Он пришел в тот момент, когда Медуза начала рожать Пегаса.
- Получилось первое кесарево сечение, - усмехнулся я, не сдержавшись: ведь согласно мифу действительно из тела убитой Медузы появился Пегас.
- Я вижу вам смешно, - сказал он, - а на самом деле все было далеко не весело. После вступления в половую связь с так называемыми бессмертными уже во втором поколении у людей появлялась генетическая предрасположенность к рождению просто непредсказуемых по внешности уродов.
- И как эта предрасположенность проявлялась? Неужели и у людей рождались чудовища?
- Не у всех. Только у тех, кого Зевс приглашал на Олимп и поил амброзией, приобщая их таким образом, к семейству богов. У тех же, кто не пил амброзию, но сам, или его предок, имел когда-то половую связь с олимпийцами, дети рождались без фенотипических, внешних изменений. Правда, такие дети отличались от своих соплеменников физически, психологически, умственно. Они выделялись из общей массы и становились царями, полководцами, философами, учеными, поэтами, врачами. И всегда выдающимися.
- Асклепий, если мне не изменяет память, - вставил я, - был как раз богом врачевания.
- К нему мы и идем. Асклепий, сын Аполлона и нимфы Корониды, умершей при его родах, воспитанный и обученный искусству врачевания кентавром Хироном, действительно лечил людей. Он жил у подножия горы Пелион в храме, который построили для него люди. Но перед некоторыми болезнями Асклепий все-таки оказывался бессильным. Такие случаи подрывали у людей веру в него, как во всемогущего бога и ущемляли его гипертрофированное тщеславие. И Асклепий решил использовать в качестве лекарства амброзию. Сама по себе амброзия геном человека не изменяла, но она повышала общий иммунитет, и организм сам справлялся с любой болезнью. Кроме того, содержащиеся в амброзии ферменты замедляли процесс старения.
- Вы говорите о той амброзии, которую употребляли те, кто жил на Олимпе, и которая находится в этом штангласе? – спросил я, начиная понимать, о чем идет речь.
- Да, но не торопитесь с выводами! – скороговоркой выпалил Йонз. – Амброзия еще и способствовала проявлению генетической предрасположенности к фенотипическим, то есть внешним изменениям в последующих поколениях. Понимаете! Если бы Асклепий успел начать лечение людей амброзией, то они, конечно же, выздоравливали бы, очень долго бы оставались в своем возрасте, не старея, но, при этом, трудно было бы предсказать, как выглядели бы их потомки!
- А что, разве Асклепий не успел?
- Нет, не успел. Только один раз он применил в качества лекарства амброзию, вылечив на Крите умирающего сына царя Миноса. Зевс узнал об этом и убил Асклепия. Убил и разрушил его храм. Мы, то есть не мы, а наши далекие предки, отыскали под развалинами храма штангласы с амброзией и забрали их, чтобы она случайно не попала к людям. Сомнение, что были найдены все штангласы, оставалось, и пришлось организовать наблюдение за проводимыми в районе горы Пелион раскопками, просвечивать каждый попавший в руки археологов камень.
- И вы увидели, что внутри привезенного сувенира находится штанглас с амброзией?
- Да.
- И почему же вы тогда не забрали его там? С вашими-то возможностями. Могли же незаметно забрать или подменить?
- Разумеется. Но, я уже говорил об этом, мы не имеем права вмешиваться в жизнь людей, это закон. Если бы мы сами нашли штанглас – это одно дело, но когда он уже попал к вам в руки – мы можем взять его у вас только с вашего согласия. Мы долго ждали случая, чтобы это согласие получить, и вот – мы здесь, и просим вас отдать нам штанглас.
Сейчас, спустя время, я понимаю, что это место в разговоре, происходящем в залитом лунным светом кабинете, выглядит просто нелепо: сидят представители цивилизации, на века опередившей в развитии цивилизацию земную, и упрашивают меня, по сравнению с ними - дикаря, отдать им камешек! Но тогда я воспринимал все совсем иначе! В какой-то мере я даже почувствовал себя хозяином положения. Если то, что они говорили, соответствовало действительности, - я держал в руках чуть ли не панацею от всех болезней! Какое дело мне было до их порядочности, до их высокой морали! На счет затаившихся в геномах человека генов олимпийцев можно, конечно, сомневаться, но вот врожденное стремление подавлять слабых физически, или непозволяющих себе из-за своих моральных качеств огрызнуться и пойти на нарушение закона – у человека не отнимешь, это у него в крови. Да я до сих пор не верю, что общество с такими устоями, как на Хоуосе, сможет долго просуществовать и достигнуть высочайших ступеней развития. Правда иногда, кое какие сомнения меня на этот счет нет-нет, да и посещают: может, мы своей земной цивилизацией тормозим именно потому, что такие качества считаем аномалией поведения? Но я подобные мысли сразу же отбрасываю – у нас пока еще белых ворон заклевывают.
- А что, если я не отдам штанглас? – спросил я, предполагая при любом ответе попросить их покинуть мои апартаменты. Если они так свято чтут свои законы и ничего не могут мне сделать, то о чем с ними разговаривать. С какой стати я должен по доброй воле отдавать такую ценную вещь.
- Нам, конечно, будет очень жаль, - ответил Йонз спокойно, - мы не собираемся снимать с себя ответственность за последствия применения землянами амброзии, но, по крайней мере, мы, вот сейчас, сделали все, чтобы их предотвратить.
- О каких последствиях вы говорите!? – В этот момент, сознаюсь, меня посетила грешная мысль о том, сколько денег можно заработать, продавая амброзию как биологически активную добавку к пище. - Если я правильно все понял, - продолжил я, - в этом штангласе лекарство от всех болезней!
- В какой-то мере - да. С точки зрения вашей медицины это мощнейший и универсальный иммуномодулятор, применение которого позволит организму человека справляться с подавляющим большинством заболеваний и замедлит процесс его старения.
- Так в чем же дело! – Воскликнул я. – Вы же должны гордиться тем, что оказали человечеству неоценимую услугу!
- Но вы, Алексей Семенович, забывает о том, что применение амброзии способствует проявлению генетической предрасположенности фенотипических, непредсказуемых отклонений у потомства. Может случиться так, что человечество в том виде, в котором оно сейчас пребывает, прекратит свое существование.
- Какая генетическая предрасположенность, у кого?
- У всех. Смешение наций и народов Земли происходит в течение всей истории существующей в данный момент человеческой цивилизации. – Йонз говорил спокойно, Нолз, казалось, вообще заснул, я же сидел как на иголках. – Извините за такое выражение, но чистокровок среди людей нет. И, поверьте, нам это известно.
- Откуда?! – Вырвалось у меня. – Откуда вам это известно, если вы тут меня заверяете, что не вмешиваетесь в жизнь людей?
- Действительно, не вмешиваемся. Мы лишь отслеживаем последствия своей неосторожности и иногда берем биоматериал для исследований.
- Как это? – опешил я. В голове вновь, как и в начале разговора, всплыли картины и рассказы о похищениях людей инопланетянами.
- Нет, нет, Алексей Семенович, вы не о том подумали. Мы никого не похищаем, и вас похищать не собираемся. Для исследований генома нужно мизерное количество биоматериала. Никто даже не ощущает и не замечает, как мы его получаем.
- И что же показывают результаты ваших исследований? – спросил я, стараясь хотя бы внешне выглядеть спокойным.
- Гены того племени мы находим почти у всех.
- Все-таки не у всех! А если у меня, допустим, их нет – я же могу употребить амброзию из этого штангласа в качестве лекарства? Генетика у нас достаточно развита, и хромосомные наборы наши ученые щелкают как орешки, можно ведь и у них провериться. – С моей стороны это была, конечно, провокация: мне захотелось узнать, исследован ли ими мой геном. Но Йонз на провокацию не поддался.
- Возможно у вас лично, Алексей Семенович, и нет такой генетической предрасположенности. Но где гарантия, что ее не будет у вашей будущей жены? И потом, ваши генетики не смогут определить, что в геноме есть изменения – им не с чем сравнивать. Вы же, Алексей Семенович, не хотите иметь вот таких детей или внуков?
Рядом с моим столом, заслонив дверной проем, возникло объемное изображение мерзкой твари. Не страшной, а именно мерзкой. В отличие от показанного мне ранее Циклопа, стоявшего неподвижно, как истукан, эта тварь двигалась! Лев со свалявшейся гривой, вертел головой, переводя взгляд мутных желтых глаз с меня на торчащую с другой стороны его мощного туловища покрытую матовой чешуей голову варана, словно спрашивая у нее, стоит меня есть, или нет. Посредине же туловища этой твари совершенно несуразно торчала козья голова с большими, загнутыми рогами. Не обращая внимания на окровавленную львиную пасть, коза вперилась в меня маленькими, красноватыми глазенками и вдруг, выплюнув жвачку, громко, не то покашливая, не то смеясь, заблеяла. Меня передернуло от отвращения и слегка замутило. Я, кажется, даже почувствовал тошнотворный запах сероводорода, источаемый порожденной Ехидной от Тифона Химерой. Теогонию я знаю почти наизусть, и мне не нужно было объяснять, кого я перед собой вижу.
- А ведь это не самое ужасное, что было произведено на свет потомками олимпийцев, - заговорил Йонз, и изображение Химеры пропало. – Мы всего лишь не хотим повторения истории в таком виде, и потому просим вас отдать нам штанглас с амброзией.
- Ну, хорошо, - сказал я, помолчав, ожидая, не предъявят ли мне еще кого-нибудь. – В этом я, пожалуй, с вами соглашусь. Я бы не хотел иметь в своем потомстве что-нибудь подобное.
- То есть, вы разрешаете нам забрать штанглас?
Мне было уже все равно, подступившая к горлу тошнота не отступала, лечиться амброзией не хотелось. Но сам штанглас, как археологическая находка? Как быть с этим? Хотя, с другой стороны, никто, кроме меня не знал о том, что внутри камня вообще что-то находилось.
- Подождите, - сказал я, - прошли тысячи лет. Даже если штанглас закрыт герметично, амброзия за это время наверняка окаменела. Вряд ли сейчас удастся ею воспользоваться.
- Вот поэтому мы и не хотим, чтобы вы его открывали. Достаточно лишь вдохнуть находящиеся внутри его частицы амброзии, и произойдет воздействие на организм. К тому же, мы хотели бы не просто взять у вас штанглас, а предложить взамен копыто кентавра.
- Какого кентавра?! – удивился я.
- Вместе с храмом была разрушена и стоящая в нем скульптура: Асклепий рядом с кентавром Хироном. Обломки скульптуры местные жители разнесли по домам, веря в их чудотворное действие. Но одно копыто Хирона унести не успели и мы его забрали.
С этими словами Йонза, молчаливый Нолз встал, подошел к столу и положил передо мной овальный плоский камень, действительно по форме напоминавший копыто лошади. Я взял камень в руки – тяжелый, гладкий, явно обработанный человеком.
- Ну, так как, вы разрешаете нам забрать штанглас? – спросил Йонз.
- Если вы говорите правду, то лучше бы я вообще к нему не прикасался, пропади она пропадом, ваша амброзия, - сказал я, продолжая разглядывать камень-копыто.
Не успел я закончить фразу, я точно помню этот момент, Нолз быстро, неуловимым движением руки взял со стола штанглас и отошел к уже стоящему посредине кабинета Йонзу. Я попытался, было, возразить, что никакого разрешения по сути дела пока еще дано не было, но осекся на полуслове. Из летающей тарелки, вновь появившейся на фоне почему-то до сих пор висящей на том же месте луны, ударил тугой, подернутый дымкой, широкий луч света. На мгновение он словно уперся, как в преграду, в Йонза и Нолза, и они исчезли. Не было больше ни летающей тарелки за окном, ни представителей Хоуоса в кабинете. Где же ваша порядочность, господа, - растерянно подумал я, - воспользовались моим секундным замешательством и смылись, как мелкие жулики!
В коридоре вспыхнул свет, послышались неторопливые тяжелые шаги. В кабинет, грузно переваливаясь с ноги на ногу, вошел охранник.
- Это у тебя тут что-то грохнулось? – сонным голосом спросил он и широко зевнул.
- Да вот, камень свалился, уронил спросонья, - сказал я, подкидывая на ладони копыто кентавра.
- Я так и подумал, - охранник еще раз зевнул, помахивая ладонью перед раскрытым ртом, - ну, ладно, досыпай, - недовольно буркнул он и вышел.
Я сидел и тупо смотрел на большой кусок серого мрамора. Ощущенье было такое, как будто проснулся во время кошмарного сна на самом страшном месте. Светало, не то что луны, а и звезд уже не было видно. Если бы не распахнутое окно, я бы так и решил, что все это мне приснилось. Но я точно знаю, что окно я не раскрывал. Решив последовать совету охранника и вздремнуть пару часов, я заснул.
Крепкий утренний сон сделал свое дело – спал я долго и проснулся оттого, что меня трясли за плечо. В кабинете находились трое моих коллег и, конечно же, профессор. Пришли, видите ли, мне помочь. На часах было уже одиннадцать. Не реагируя на шутки о моей заспанной физиономии, я рассказал Ивану Николаевичу о том, что привезенный нами булыжник упал и раскололся, а внутри него оказался кусок мрамора. Пока профессор вертел в руках камень и внимательно его рассматривал, я торопливо изложил ему версию о копыте кентавра, делая упор на форме камня. О штангласе Асклепия и о Хоуосе я, разумеется, не сказал ни слова. Выслушав меня, Иван Николаевич заявил, что версия о храме возле горы Пелион и о находящейся в нем скульптуре является смелой и довольно интересной. Однако одного сходства камня по форме с копытом лошади недостаточно, и нужно еще найти в анналах или в мифах и легендах какие-нибудь упоминания о такой скульптуре, хотя бы косвенно подтверждающие высказанную мною гипотезу. И тут же предложил мне этим заняться, но в свободное от работы время. Камень-копыто поместили в музей, поскольку его ручная обработка была видна невооруженным глазом, а ко мне на кафедре прочно приклеилось прозвище – кентавр. Прозвище не обидное и я против него не возражаю. Веру в возможности генетики я после той ночи не утратил, и надежда на разрабатываемые генетиками лекарства у меня осталась. Но все-таки хочется иметь хоть какие-нибудь гарантии, что в геноме человека нет затаившихся генов тех древних героев, и что эти гены не проявят себя после неосторожного вмешательства в организм человека генных инженеров. Но, поскольку гарантий таких никто дать не может, остается только надеяться, что не повториться то, что уже когда-то было, а наши, земные генетики, в отличие от опростоволосившихся генетиков с Хоуоса, прежде чем вносить изменения в геном человека, тысячи раз проверят последствия таких изменений.
©Николай Орехов
