— Все-таки, ты слишком много думаешь, — сказал я. — Слишком. Зачем ты так морочишься? Нахрена себе жизнь усложняешь?
Олег вздохнул.
— Господи, знал бы ты, сколько раз я уже это слышал, — наконец произнес он.
— Но ведь это правда, — ответил я. — Психология какая-то, психотерапия. Чего тебе это дает? Морочишься только, загоняешься, все время в себе варишься. Тебе чего, это реально нравится? Может, забить на все это?
Я вспомнил о пакетике в кармане.
— Да, кстати, может реально… забьем?
Олег смотрел на меня какими-то очень грустными глазами. Я чувствовал, что он не понимает. Он сейчас опять начнет анализировать. Как этот человек вообще живет? Он просто придумал себе кучу проблем, из которых не может выбраться, постоянно про них думая. Как ему не проще… как там было это в книжках, перестать думать и начать жить?
Эх, Олег, Олег, думал я. Как мне хочется тебе помочь. И как ты, блин, с этими своими психотерапевтами, которые задурили тебе голову своим бредом, сам же себе и вырыл могилу. А ведь все так просто… Просто не думать, просто не загружать себе голову ерундой, просто действовать, блин, и все.
— Так что, — сказал я и полез в карман, доставая прозрачный маленький пакетик. — Забьем?
— Подожди, — сказал Олег. — У меня есть предложение получше. Такого ты еще не пробовал.
Он встал и подошел к ящику стола. Открыв ящик, он достал какой-то сверток, развернул его и показал мне его содержимое. Я критически оглядел длинные оранжевые сухие листья неизвестного мне растения. От них исходил чуть пряный аромат.
— Эта что ли, как ее, ну, про которую ты на Новый Год назад рассказывал? — спросил я. — Если что, я пас. Я ее пробовал и ощущал себя колесом от трамвая, которое постоянно вращается, ездя по бесконечному рельсу, причем на меня наматывались идущие по этому рельсу слова на каком-то птичьем языке, которые без перерыва повторялись какими-то чуваками в зеленых одеждах, и я понимал, что пока они все не скажут, я обратно не вернусь — а рельс, по которому они говорили, был на самом деле бесконечный. Я уже успел с жизнью попрощаться. Ну его нахрен такие трипы. Давай лучше…
— Нет, совсем другое, — неожиданно перебил обычно тактичный в таких случаях Олег. — Лучше. Я называю его «превращатор».
Превращатор? Что за бред?
— Олег, ты прикалываешься? — хохотнул я. — Какой еще превращатор? Во что он меня превратит?
— Помнишь, — сказал Олег, не отводя от меня своих черных глаз, — мы с тобой говорили, что по-настоящему понять другого человека можно только став им?
Я задумался. Это был какой-то длинный разговор, который мы проводили, как обычно, в очень веселом состоянии. Олег тогда пытался пояснить что-то про взаимопонимание, но у него ничего не получалось, потому что его мысль все время куда-то сбивалась. А я ощущал, что все прекрасно понимаю, но когда хотел вставить хоть какое-то слово, в результате получался просто смех. Олег тогда в очередной раз обиделся, и мне пришлось в очередной раз убеждать его, что я не хотел его обидеть — даже тогда я подумал, что этот человек чрезмерно озабочен мыслями о себе и его нужно как-то с этого попустить. Саму мысль, которую он хотел мне донести, я, признаться, так и не понял. Как можно вообще стать другим человеком? Я это я, а он это он. Понятное дело, что в разных состояниях можно вообще перестать быть своим эго и стать всем миром. Но он уверял, что речь о чем-то другом, хоть и не мог пояснить, в чем вообще дело.
— Ну, да, чего-то припоминаю, — сказал наконец я. На самом деле, все эти мысли пронеслись у меня в голове за секунду, за которую Олег, наверное, не успел сообразить, что я все это вспоминал с большим трудом, ибо никакого интереса запоминать весь подобный гон, да еще и идущий от другого человека, не видел.
— Так вот, — продолжил Олег, — вот эта штуковина, которую мы сейчас и испытаем, как раз и позволяет тебе стать другим человеком. В данном случае — мной. Если, конечно, хочешь.
— Ой, не знаю, Олег. — Я криво ухмыльнулся. — Таким человеком, как ты, я чего-то не хочу становиться, ты же понимаешь, ты у нас мегазамороченный.
— Вот именно, чтобы ты понял, наконец, что это такое, — мягко продолжил Олег, все еще глядя на меня, при том, что я успел уже несколько раз перевести взгляд на что-то другое, — я и предлагаю тебе эту субстанцию. Тем более, ты любишь интересные трипы, а это будет что-то предельно интересное, чего ты, я тебя уверяю, не испытывал никогда в жизни ни под одним веществом.
Не испытывал ни под одним веществом? Что ты понимаешь в веществах, дорогой ты мой, подумал я, ты ж сам почти все боишься пробовать. Но вслух я сказал другое:
— А что это за… субстанция?
— Это одна новая, пока малоисследованная южноамериканская трава, — произнес Олег. — Название тебе ничего не скажет, поэтому пусть она будет просто «превращатором». Но если ты придумаешь что-нибудь лучше — я буду не против. Тем более, у нее еще нет нормального названия, ее недавно открыли. И как и с теми штуками, которые ты притаскивал на прошлой неделе, про нее еще не знают все те сайты, на которые мы с тобой ходим через Тор.
— Ты разыгрываешь меня что ли? — деловито спросил я. — Откуда она у тебя появилась-то? И чего она делает? Это психоделик?
— Ее мне привезла подруга. И мы с ней уже это попробовали. Надо сказать, я был под очень большим впечатлением.
— Ну, раз ты был под большим впечатлением, то давай, конечно, попробуем, — согласился я.
— Но это не совсем психоделик, — предостерегающе поднял ладонь Олег. — Или, можно сказать, это совсем не психоделик. Это еще и не диссоциатив, и еще это не опиат, а также это не стимулятор, более того, это не каннабиноид, да и вообще, это не что-либо тебе известное. Осмелюсь предположить, что это совершенно новый тип шаманских растений — и одно из самых прекрасных растений. Хотя, в общем, по сути, это, наверное, энтеоген — сознание тебе сильно расширится, но так, как ты еще никогда не расширял. Наверное, ты что-то еще и от эмпатогенов в ней найдешь.
— Эмпатогены лучше делать не со мной, — быстро произнес я. Еще не хватало мне ему в любви признаваться или бегать по всей квартире искать, с кем можно потрещать, ибо Олег же через пять минут убежит и запрется где-нибудь «работать с собой», как он это называет. — Может, кого-нибудь еще позовем? Кузяеву, например?
— Не надо никого звать. Это будет твой собственный опыт. Фактически я буду скорее ситтером — хотя, в общем, буду принимать участие в процессе. Но предлагаю довериться мне. Заодно и поймешь все, что я тебе сейчас говорил. Это не обычный эмпатоген. Просто он усиливает эмпатию. Однако, на совершенно ином уровне. Я бы сказал, взрослом уровне…
— Взрослом? А обычные что, на детском?
Олег иногда отмачивал такие коры, что можно было бы записывать — и я бы записывал, а потом публиковал бы на чем-то типа башорга. Но пока хватает и того, что просто можно рассказать друзьям и поугорать вместе за бонгом.
— Ладно, — махнул рукой Олег. — Я так понимаю, что разговоры дальше бессмысленны, надо пробовать.
Пробовать, впрочем, как мне казалось, было еще рано. Нужно было понять, что это такое.
— Так а чего будет-то? — полюбопытствовал я. — Что я пойму-то? Ты чего хочешь со мной проделать, ну-ка поясняй?
— Ничего особенного, — сказал Олег. Он тем временем ломал оранжевые листы на маленькие кусочки, а маленькие кусочки ломал на еще более маленькие кусочки. — Ты просто станешь мной на некоторое время. Совсем, причем, полностью. Был когда-нибудь другим человеком?
Я задумался.
— Три недели назад на опене помнишь, какие бумажки нам Масик притащил? Я тогда вообще не понимал, где я, а где остальные.
— Это другое, — назидательно сказал Олег. Он завернул измельченные кусочки листьев в лист бумаги, согнул этот лист в несколько раз и стал к моему удивлению давить его содержимое еще и пальцами. — Тут ты просто терялся, а вот другим человеком, чтоб его мир, его личность почувствовать, вот это с тобой было когда-нибудь?
Я подумал еще.
— А зачем это нужно? — наконец спросил я. — Нахрена мне другой человек?
— Ну… — протянул Олег. Он примял содержимое листа кулаком, а когда развернул его, я увидел совсем крохотные оранжевые бесформенные обломки. — Например, ты же хотел понять, почему я себя веду так, как веду. Вот у тебя и представится такая возможность.
Он встал, подошел к бонгу и аккуратно ссыпал в него содержимое листа. Получилась совсем небольшая кучка, на одну затяжку, не больше. Честно говоря, я совершенно не хотел ни понимать Олега, ни, тем более, становиться им — чтобы вот так загоняться и переживать по любому поводу? Да ну его нахрен, мне и своих тараканов достаточно. Но я понимал, что если я откажусь, он опять обидится, а до этого было лучше не доводить — мириться потом было достаточно муторно, и многие наши общие друзья соглашались, что как пьяную женщину проще довести до известно чего, чем до дома, так и Олега проще выслушать и согласиться, чем пытаться объяснять, в чем он заблуждается. Тем более — и это еще больше привлекало — мне на самом деле было интересно, что это за превращатор такой, про который он мне рассказывал. На шутку это на самом деле было не похоже, но что это?
Я решил задать главный вопрос:
— А на сколько это времени?
— Как обычно, — улыбнулся Олег. — Пока все не поймешь, не выпустят.
— Нет, ну а все же? А то я тут у тебя повалюсь овощем на всю ночь и буду тебя доставать, когда отпустит.
— Не будешь, — еще больше улыбнулся Олег. — Через час будешь свеженький как огурчик… И с куда более расширенным сознанием, чем сейчас. Обещаю.
— Ну хорошо, уговорил, — сказал я и начал слезать с матраса, но Олег меня остановил.
— Нет, — сказал он. — Тут такая хитрая технология. Здесь два класса действующих веществ, они поглощаются неравномерно. Для донора и для акцептора соответственно. Скуриваю я, держу, а потом делаю тебе что-то типа паровоза. Успокойся, через трубочку от ручки. — Олег показал мне стеклянную трубочку, которая в моем представлении использовалась обычно для чуть иных операций.
— Ну, хорошо, — сказал я. Будь, что будет.
— И еще одно, — сказал Олег. — Чтобы все получилось, ты должен смотреть мне в глаза все время, пока не почувствуешь, что все произошло.
— А как я пойму, что все произошло? — Я карикатурно поднял бровь.
— Поймешь, не переживай. Но до этого ты должен просто молчать и ничего не говорить. И смотреть в глаза. Обязательно. Ты сам увидишь, когда это будет уже не нужно. Ты понял меня? Иначе все это не будет иметь смысла.
Я пожал плечами.
— Хорошо, как скажешь. Только не смотри так пристально, а то я еще испугаюсь.
— Не волнуйся на этот счет, — ответил Олег.
Сев рядом со мной, он чиркнул зажигалкой и за одну глубокую затяжку вобрал в себя весь дым из бонга. После чего, задержав дыхание, взял трубочку, одной стороной засунул себе в рот и знаком показал мне, чтоб я сделал то же самое. Отгоняя из головы мысли о его сексуальной ориентации (я так и не знал, кто ему нравится, поскольку жил Олег один всегда, сколько лет мы были знакомы), я подчинился, и тут он с силой выдохнул в меня весь дым, после чего убрал трубочку, отодвинулся подальше к моему большому облегчению и внимательно на меня посмотрел.
Дым оказался мягким, куда мягче, чем я представлял. Я задержал его в легких, следя за тем, что будет происходить, а потом выпустил его в воздух… и поймал взгляд Олега.
Я ожидал, что сейчас начнется какое-то изменение сознания, какие-нибудь эффекты, головокружение, цвета станут более яркими, звуки будут слышаться иначе (запоздало я подумал, что надо было включить музыку) — но ничего не происходило.
— А теперь смотри на меня и не отрывайся, пока все не произойдет, — сказал Олег.
Я подчинился, тем более, это было довольно просто. Никаких заморочек, загонов и тараканов в ответ на это у меня не поднялось. Более того, я неожиданно ощутил, что я вообще не чувствую никаких загонов, заморочек и тараканов. За мгновение ока все мои сомнения, возможные страхи и еще какие-то привычные для меня мысли, которые я даже не замечал, поскольку были они со мной всегда, не то, что бы приглушились — а как будто перестали существовать. Более того, я вдруг ощутил, что никогда никаких этих сомнений и страхов во мне не было вообще. Я понимал, что со мной уже начинает что-то происходить, что у меня нет каких-то неприятных проблем, которые со мной обычно бывают — но даже не мог вспомнить, что это за проблемы. А потом обнаружилось, что вспоминать о том, что со мной было раньше, просто нечем — как будто та часть, что могла вспоминать мое прошлое, исчезла тоже.
Несмотря на необычность, это состояние ощутилось невероятно приятным. Я просто смотрел на Олега, и это не вызывало никакого беспокойства, никакого смущения, никаких мыслей в голове вообще. Я чувствовал, что так я могу провести целую вечность без каких-либо усилий. Я просто смотрел на него.
А он становился все ближе. Нет, не в физическом смысле — он сидел, где и сидел, и я это чувствовал. Но при этом было ощущение, что его личность, его сознание все больше и больше ко мне приближается. Это было словно какое-то вхождение на мою территорию, куда я раньше никого не пускал. Я даже понимал, почему не пускал, но знал, что это невозможно как-то объяснить — да и объяснять уже было некому и, тем более, незачем. Все мои обычные барьеры и мысли, которые обычно преграждали такое проникновение, исчезли — но я не испытывал никакого дискомфорта от того, что личность другого человека — и я понимал это, хоть для этого не нужно было никаких слов — проникает внутрь меня.
Собственно, «меня» уже не было — к этому времени, все, что я вообще ощущал «собой», своей личностью, любыми чертами характера, не существовало. Я чувствовал, что представляю собой просто восприятие, некую чистую субстанцию, которая воспринимает все, что к ней прикасается, ничего не отвергая, но и ничего не хватая. Это было поразительное ощущение — но даже оно воспринималось естественным. Не нужно было удивляться по этому поводу, потому что та часть, которая бы могла чему-то удивляться, уже тоже давным-давно исчезла.
Только где-то внутри головы — или чего-то, что было когда-то головой — осталась способность к рефлексии, благодаря чему я понимал, что сейчас со мной происходит. Но даже эта рефлексия ощущалась «голой» или, может быть, «чистой» — как будто бы она просто фиксировала все, что я воспринимал, но никак не участвовала в этих событиях.
И тут личность Олега стала мной.
Я вскинул голову. Что происходит? Мир вокруг неожиданно изменился. Тени от лампы приобрели угрожающий характер — причем, я отлично видел, что вещество, которое я принял, здесь совершенно ни при чем. Они всегда выглядели так. Нет, точнее, нет. Я неожиданно обнаружил, что понимаю, что это не мир так выглядит, а я его так воспринимаю. И всегда так воспринимал.
Я с удивлением оглядывал такую знакомую и так изменившуюся за это мгновение комнату. Узоры на обоях… они напоминали каких-то существ. Я с удивлением приглядывался, понимая, что это всего лишь узоры. Нет, там не было никаких перетеканий. Там не появлялись иллюзии. Там не было чего-то, чего я не видел раньше. Нет — сами узоры и были этими существами. Или не были, а выглядели так, как будто бы они ими были. Это было странно. В узорах не было ничего, что было бы похоже на существа или что-то человеческое. Но они выглядели угрожающе. Все они смотрели на меня, хоть у них не было глаз.
Я с удивлением и некоторым страхом глядел на обои. У них не было глаз, не было ничего, что напоминало бы мне что-то либо человеческое, либо не человеческое, но, по крайней мере, живое. И, тем не менее, символическая ваза с цветами, размноженная по всей стене, смотрела прямо на меня. И смотрела очень угрожающе. Более того — осуждающе.
Я посмотрел на Олега — но он сидел с закрытыми глазами и не шевелился. Я хотел его позвать — и вдруг каким-то образом понял, что этого как раз делать не то, что не нужно, а просто бессмысленно. Я не понимал, почему, но словно бы чувствовал — сейчас это действительно не нужно. Более того, чувство было таким, как будто все в этой комнате словно бы является «настоящим» — а сам Олег на фоне всего этого был словно призраком. Как будто бы он был просто картинкой Олега, недвижимой и эфемерной. И общаться с этой картинкой было все равно, что общаться с фотографией на компьютере.
И вдруг все кончилось. Обои стали обоями, угрожающий фон исчез. Это продолжалось секунду или две. Но я все еще ощущал, что части моей личности моей не являются. Как будто я носил чью-то чужую одежду — только не в теле, а в голове. Я успел подумать, что надо бы посмотреть на часы, чтоб понять, сколько прошло времени — и вдруг мир опять изменился.
В голове поползли очень неприятные мысли. Мне вдруг стало казаться, что вещество, которое я принял, может меня и убить. Ведь его никто не знает. А вдруг его там было слишком много? А вдруг оно именно на меня подействует так, что что-то произойдет? А вдруг я сам несовместим с ним? А вдруг…
Я только через несколько минут понял, что уже поглощен полностью своими мыслями — нет, они не были «измененными», это были самые обычные мысли в самом обычном состоянии сознания. Ничего не изменилось, никаких измененных состояний сознания в классическом смысле не было — разве что, я слишком остро реагировал на все эти мысли. Если бы я мог удивиться, я бы это сделал, а так просто наблюдал в самом себе, что я не в состоянии эти мысли удержать. Такое ощущение, что они шли просто потоком — нет, не как в стимуляторах. Это были обычные мысли, просто если обычно я мог все-таки как-то управлять тем, чем я думаю, тут у меня это просто не получалось.
Сначала я думал, что это потому, что это вещество убрало все мои внутренние реакции, и, наверное, среди них было и что-то неведомое, чем мы все как-то себя контролируем. И вдруг я вспомнил — я действительно успел это забыть — что сейчас я не являюсь собой. Я являлся Олегом. Я вдруг действительно вспомнил, что на мне сейчас его личность. И я думаю так, как думает он. А он думал так всегда, и я видел это. Дело было не в веществе. В мыслях Олега на самом деле все время была такая путаница. И он — а, значит и я сейчас — действительно не мог ничего с этими мыслями сделать.
Как только я все это понял, я почувствовал, что словно выныриваю из какого-то мутного болота. На еще мгновение я появился на поверхности собственного ума. Это было действительно подобно выныриванию — так спокойно в голове сразу стало. Но тут же у меня возникла еще одна мысль: а как же в этом всем жить?
В следующий раз я понял, что опять загнался только когда этот поток мыслей опять меня отпустил. Я даже не помнил уже, о чем я думал — и не хотел об этом думать. Меня интересовало только одно: как удержаться на этой поверхности? Я вспоминал, что Олег что-то пытался мне сказать, как он с этим всем живет — а то, что я сейчас действительно находился в его внутреннем мире, мне было ошеломляюще ясно: как будто в центре всех моих переживаний находилась некая спокойная точка, которая это знала — но когда меня перекрывало теми или иными мыслями или эмоциями, я забывал о ней и словно бы становился этими мыслями или эмоциями.
Мысли лучше, чем эмоции, успел подумать я, но сразу же возникла мысль: а если наоборот? Как только это случилось, я почувствовал, что во мне разгорается мрачный и тяжелый страх, страх сумасшествия, и хотя какой-то частью сознания я понимал, что с ума я не сойду, я почувствовал, что из этой части я падаю, словно в водоворот, и она остается где-то так далеко, что еще мгновение — и я забуду ее совсем.
Я постарался удержаться — и тут же стало понятно, что спасительная мысль исчезла настолько, что уже было неясно, за что именно надо держаться и можно ли за это держаться вообще? Страх рождал новые мысли, за каждую из которых я пытался ухватиться, но это было само по себе страшно. А если я сошел с ума? Что тут вообще происходит? И вообще, я — это кто? Почему вокруг все такое страшное? Надо что-то с этим делать. Как из этого выбраться? Это вообще когда-то кончится или нет? Это уже начинает надоедать!
Я с ужасом почувствовал, что задыхаюсь, и вот тогда стало ясно, что это действительно уже не шуточки. Сделать было ничего нельзя. Олег мрачно и отстраненно сидел с закрытыми глазами, и я почувствовал к нему ярость. Что этот гад со мной сделал?! Какого черта эта сволочь заставляет меня это переживать? Но слово «сволочь» неожиданно резануло по мне самому, и я ощутил острое чувство стыда. Это же он все чувствует! Это его мир! Как я могу его за это попрекать? Вот я неблагодарная скотина. Это я сволочь, это я не могу из этого мира выбраться. И я еще на него злюсь? Да как я смею вообще!
Я остановился только тогда, когда неожиданно понял, что я стучу сам себя кулаком по бедру, неистово сжав зубы. Меня привела в чувство боль. Но вместо того, чтоб остановиться, я еще больше разозлился на себя самого: я еще и не могу с собой справиться! Господи, что мне делать? Как мне себе помочь? Вытащите меня, кто-нибудь, отсюда!
Чудовищная борьба с собой продолжалась, пока я не начал понимать, что попросту гноблю сам себя, все больше и больше раскручивая какое-то адское колесо: чем больше я на себя злюсь, тем больше себя ругаю за то, что злюсь — и тем больше снова на себя злюсь.
Если бы я был собой со своим обычным и привычным миром… Сразу же было бы понятно, насколько это неэффективно и контрпродуктивно, да и ни к чему не приведет. Зачем себя гнобить? Это просто эмоция. Это просто происходит и это надо принять. Как в бэд трипе.
Но в том-то и дело, что это не было бэд трипом. И я не был собой. Я наблюдал, что этот метод просто не работал, пока я был в личности Олега. Нет, эти мысли, конечно же, у меня появились. Не было толку. Мысли были где-то на поверхности того бешеного водоворота, в котором я крутился. А я находился на дикой глубине, и все это просто не помогало — да, это было похоже чем-то на бэд трип, когда ты знаешь, что, например, это на несколько часов и это пройдет, но при этом ты все равно продолжаешь переживать то, что происходит. Я обычно советовал в таких случаях положиться на это, принять это — но в том-то и дело, что сейчас не мог этого сделать.
Я не понимал, почему. Это было в высшей степени нелогично, но я просто не мог остановить эмоцию. Злость, гнев и самобичевание словно бы достигли такой инерции, что я, запутавшийся в них, уже не мог ничего остановить и не мог ими управлять. Какого черта, собственно?! Почему я не могу это остановить? Я вообще ни на что не способен! Как меня все это бесит! Я ничего не могу! Ничего не могу! Черт возьми, как же все достало! Что с этим делать?
Я снова опомнился. Это просто эмоции, просто эмоции — пытался повторять я про себя. Но после второго же предложения меня снова взбесили эти эмоции, и я опять начал со злобой ударять себя по бедру — так было хоть чуть-чуть легче. Я не мог ударить что-то внешнее, это было страшно. Я боялся, что меня за это… я не понимал, что. Осудят, ударят… выпорят?!
Я вдруг ощутил, что я — четырехлетний ребенок. Рядом стоит папа, который виновато смотрит на меня. Виновато? Или со стыдом? Я не мог разобрать, потому что не мог посмотреть ему в глаза, но знал, что я сделал что-то ужасное. Я не помнил, что — я не хотел этого помнить. Я попытался спрятаться, спрятать лицо, куда-нибудь провалиться, мне было очень дискомфортно. Это невозможно было даже описать. Я затряс головой, но картинка не исчезла. Не то, что бы я перестал находиться в комнате. Нет, я был в комнате. Но одновременно при этом я находился где-то внутри себя и не просто вспоминал — а переживал то, что я тогда чувствовал. Я хотел сгореть от стыда. Я ненавидел себя за это. Я понимал, что папа всегда прав, и если он стоит так и так на меня смотрит, то значит, я сделал что-то очень ужасное, ужасное, совсем ужасное. Я хотел себя наказать, но боялся сделать хоть что-то.
А через миг эта картинка появилась словно бы со стороны: как будто я смотрел на этого ребенка и на его папу. И вдруг стало ясно — это не я, и не мой папа. Это был Олег в детстве.
Я смотрел на маленького Олега и на незнакомого мне человека, лица которого я не видел, но знал, что это был его папа. И чем больше я это видел, тем больше я ощущал некую глубокую волну… жалости? Чего-то вроде жалости, но очень спокойного. Неожиданно мне пришло в голову слово из наших с Олегом бесед, смысла которого я никак не мог понять: сострадание.
Это спокойное, чрезвычайно спокойное чувство, шло к ним, и чем дольше это продолжалось, тем больше я ощущал, что вижу я их обоих словно бы со стороны — но при этом ощущая их как самого себя.
И все же, чувствовалось некое отличие: был тот я, который ощущал это сострадание — и были они, которых я тоже чувствовал — и к кому чувствовал это сострадание.
Мне вдруг стало ясно, что внутри маленького Олега есть еще более маленький ребенок, который страшно злится, что папа на него так смотрит. И что Олег не может выпустить эту злость: на папу нельзя, а на себя словно бы тоже нельзя, потому что папа не велит — а она остается там внутри, и он сейчас тратит всю свою энергию на то, чтобы с ней что-то сделать.
Я видел, что маленький Олег не понимал, что он на самом деле злится. Он так старательно сдерживал эту злость, которую боялся чувствовать, что она вся оставалась словно бы за какой-то границей его самого. А то, что переживал он — стыд, обида, недовольство собой — это было что-то вроде реакции его на это сдерживание.
На какое-то время вся картина вдруг сложилась у меня в голове в одно целое: Олег не хотел злиться, но все равно злился и с трудом мог удержать эмоцию, а из-за этого ругал сам себя и, как следствие, злился еще больше. Но он не понимал этого, так боялся злиться — а потому эмоция словно бы трансформировалась для его сознания в чувство вины и стыда — настолько сильных, что он, казалось, действительно мог провалиться сквозь землю. Это была удивительная трансформация — и хотя со стороны все было понятно, точно так же было понятно, что сам Олег — по крайней мере, в его четыре года — не в состоянии распутать этот узел и не в состоянии сделать то, что, как мне казалось, было проще простого: либо перестать себя давить, либо, по крайней мере, на что-то отвлечься — пока не удастся успокоиться.
Мне стало очень грустно и очень захотелось ему помочь, но все, что я мог сделать, наблюдая эту картинку из прошлого — мысленно посочувствовать ему.
продолжение следует...
