Авторские истории

До большого села доехал я автобусом из Череповца. Там пересел в попутку. Простившись с водителем попутного грузовика возле главной усадьбы совхоза, последние три километра до деревеньки, окруженной болотистыми лесами, я прошел по размытой песчаной колее. Уже стемнело, когда, отсчитав три дома от околицы, постучал в четвертый.

Ольга плохо видела в старости. Но узнала мой голос. Проболтали полночи, соскучившись. Следующим, ветреным ноябрьским днем, в дом потянулись ольгины соседи. Во всей деревне жили дюжина стариков и старух. Приезд московского гостя был большим событием.

Под вечер пришел дедок - "метр с кепкой". Двустволка, висевшая на его плече, казалась для него великоватой. Его сопровождала чудесная собака, похожую я увидел через много лет в кинофильме «Маска». Будто маленький крокодил без хвоста. Собака, явно, пользовалась авторитетом.

- Она нашего Федора в прошлом месяце спасла! - сказала Ольга - Федор в лес ходил, на медведя наткнулся. Не разошлись. Федор пальнул - и бежать. Да-к у него дробь в стволах была. Пришел в деревню, патроны взял и пошел в лес, достреливать. Вон, за околицей отвороток, за ним кусты. Медведь за Федором пришел и там его подкараулил. Разом снял скальп. Только задрать не успел. Этот Тузик невесть как наскочил и прямо медведю в морду вцепился. Реву было! Держал медведя, пока деды наши с ружьями не прибежали! Федор-то жив, в райцентре в больнице лежит.

Я уважительно дотронулся до собачьего загривка. "Крокодил" вежливо дрогнул остатком хвоста.

- Пора мне. - поднялся из-за стола дедок, потянул из угла двустволку. Собака, разбежавшись, толкнула дверь на улицу.

- Куда он на ночь? - спросил я Ольгу, когда гость ушел.

- Коровник стеречь. Директор совхоза, чтоб нам было чем заняться, оставил в деревне коровник с десятью коровами. Летом куда спокойнее, а по зиме стеречь от волков приходится.

Я про эту деревню, про колхоз тогда еще, помнил ольгины рассказы с детства. Сорок лет своей жизни отдала Ольга нашей семье, вырастила два поколения. Состарившись, уехала на родину, сказала, что для нее так лучше.

Нагулявшись по окрестностям деревеньки и отоспавшись, через пару дней я напросился подежурить в коровнике. Мы с дедком вышли в ноябрьскую темень. Невысокая луна временами пробивалась сквозь быстрые облака. Днем раньше лег снег. Идя к коровнику вслед за дедком, я то и дело поправлял на плече ремень от одностволки. То ли с непривычки, то ли от волнения предстоящей встречи с волками. Дедок, вручая мне ружье и три патрона к нему, успокоил:

- Мы не охотиться идем, если и придется стрелять, то лучше в воздух.

На окраине деревни, метрах в ста от леса стояло низкое бревенчатое здание коровника. Вошли, расположились в маленькой выгородке, где были лежанка, столик и стул. Стали пить чай из ольгиного термоса.

- Скажите, - обратился я к дедку - А что совхоз ваш производит?

- Да-к, в основном, картоху - ответил дедок - Больше у нас ничего и не сеют.

- А лён? - вспомнил я рассказ из учебника «Родная речь» для младшей школы - Лён-конопель?

Дедок будто поморщился. Или показалось мне? Но пауза произошла.

- Или он не по всей вологодчине рос? - так я попытался дать дедку возможность сбрехнуть то, что ему покажется удобнее. Но дед решил не пользоваться моим пасом.

- Раньше, давно, когда был колхоз, рОстили и лен. Потом, в 60-х, сделали совхоз. А как это? А так: в 9 часов утра автобус привозит работников на поле. А в 5 часов вечера с поля увозит.

Дедок опять замолчал. Я не выдержал:

- Так это ж хорошо, по-современному! Нормированный рабочий день.

- Да-а... - протянул дедок - Но лён, понимаешь, с девяти до пяти не растет! Не успевает за современностью.

Пришла моя очередь замолчать, обдумывая услышанное.

- Часика два можно поспать - опять заговорил мой наставник - Они раньше двух не придут. Ложись вот, отдыхай.

Засыпая в густом животном запахе коровника, я еще успел отметить, что дед совсем не сомневается в том, придут волки или нет. И это вызвало у меня вопросы, которые я собирался задать позже, когда проснусь.

Проснулся я от тычка в бок. В коровнике было неспокойно: коровы глухо и коротко мыкали, толкали перегородку стойла.

- Пойдем!- сказал дедок.

Мы прошли в другой конец помещения и поднялись по приставной лестнице на чердак. Оттуда, через чердачное окно, дед привычно перекинулся на крышу. По его указке - куда ногу заносить, за что держаться - полез и я.

Луны не было. Только слабый отблеск от пары лампочек пробивался через не застекленные отдушины коровника. Этот отблеск не достигал земли, растворялся на уровне отдушин, расположенных под самой крышей.

Стали прислушиваться.

- Они здесь? - зашептал я.

- Да-к, видимо!

- А можно посветить?

Я достал из кармана фонарик со свежими батарейками. Направил его луч вниз и стал водить им туда-сюда. В какой-то момент мне в ответ ударили два холодных, то ли желтых, то ли зеленых луча. Только миг - и исчезли.

- И что теперь? - опять зашептал я.

- Да чего шепчешь-то? - хмыкнул дед - Я ж говорил, не охотимся, стережем! Вот как копать под коровник начнут, так мы пальнем. Обычно парами ходят копать. Остальные кружком сидят, ждут.

Видимо, волкам было непривычно, что на крыше разговаривали. Поэтому они долго не подходили. Я совсем расхрабрился: покуривал, шумно ворочаясь и хрустя при этом дранкой, которой был покрыт коровник. Непогашенные окурки, с подчеркнутым пренебрежением, щелчком отправлял в сторону, где могли быть хищники.

- И-тить! - вдруг вскрикнул дедок, перевернувшись на живот и свесившись на другую сторону крыши. От близкого выстрела я вздрогнул так, что чуть не скатился вниз. Волки подкапывали с другой стороны, со стороны деревни. Прозевали, заболтались сторожа.

Я вновь посветил фонарем. Видимо, волки настолько преуспели, что им было жаль сделанной работы. Они не отошли, а только бегали вдоль стены. В свет фонаря то и дело попадали то бока, то лапы.

- А мне можно?

- Давай!

Я выстрелил. Потом опять выстрелил дед. Лапы и бока исчезли. Мы прислушались. Удалось различить ворчание и повизгивание.

- Похоже, совещаются, - пошутил я.

Дедок взглянул на очистившееся, вызвездившее небо и сказал:

- Времени у них не осталось. Им домой пора.

Ого, два часа просидели на крыше! Только тут я ощутил, что здорово намял бока и отсидел задницу.

Дед остался на крыше, а я спустился в коровник пройтись и размяться. Мы дождались утренней звезды и, выйдя на улицу, в светлеющий воздух, стали осматривать стену. Две довольно глубокие, почти на высоту сапога, ямы были нам укором.

- Еще немного - и прошли бы под нижним венцом. Скажу ребятам, чтоб кирпичом закидали, - проговорил дед.

- А еще перца в яму насыпьте, - зачем-то ляпнул я, вспомнив какие-то детективные рассказы про собак-ищеек.

Дед ничего не ответил.

На другой день пришел к Ольге еще один гость с ружьем. Местный егерь. Прихлёбывая чай, стал мне говорить:

- Волки сильно расплодились. Еще год назад в районе было три стаи, сейчас я уже семь насчитал. Да и не понять, местные они или пришлые. Им теперь легко стало перемещаться: выйдут на шоссе и махнут километров за двадцать. Там корову зарежут и назад, в свой лес, за одну ночь успевают.

- И я вот что подумал, - продолжил егерь – Вы ж, городские, ездите на шабашки подрабатывать. А ты бы собрал охотников, приехали бы вы сюда – вот вам и была бы шабашка! Призовые за волков сильно подняли. Теперь за матерого 250 дают, а за волчицу – 300 рублей. Да народу у нас мало, не с кем загонную охоту устроить.

- Ого! – подумал я – Зарплата кандидата наук за одного волка! А их-то вон сколько.

Вернувшись в Москву, на работу, стал я рассказывать про свою поездку и про волков тем коллегам, кто состояли в охотничьем обществе. Но не смог зажечь в них ни корысти, ни просто интереса к своему предложению. Один из них сказал мне:

- Я охотиться езжу, чтоб на природе побывать. Мне и дичи-то не надо, барашек все равно вкуснее. А на волка идти – это ж риск для здоровья!

Через несколько лет, в середине 80-х, я вновь навестил Ольгу, и спросил её, беспокоят ли все так же волки.

- Редко теперь. – ответила она – То ли их повыбивали, то ли коров стало меньше. Да вот, по весне, в усадьбе совхоза они жеребенка зарезали.

Я вышел из дома и прошел в конец не длинной деревенской улицы. Было лето, и деревня выглядела оживленной, Приехали дети и внуки стариков, на отдых и по грибы-ягоды. Посмотрев в сторону леса, я не увидел коровника, который когда-то стерег от волков.

Ольга объяснила:

- Деды наши почти все поумирали. Коров от нас забрали, а коровник разобрали на дрова.

- А Тузик как, жив?

- Тузик, как его хозяина похоронили, ушел в лес, больше его и не видали.

- Волки победили – сказал я.

- Да что волки-то! – Ольга качнула кистью руки – Ведь я пожила в больших городах, знаю, всюду свои проблемы.

Сергей да Марья. Вещие сны. гл. 12

В один из дней Сергей попросил меня помочь. Тимуровец из Бурятии опять пообещал какой-то бабульке врыть столб во дворе, а помочь кроме меня некому. Когда уже с сумкой картошки и банкой сметаны, пошли назад в свой дом, встретили свинью с поросятами. Один из поросят замешкался и что-то жевал в кустах, а мамаша уже отошла довольно далеко. Неожиданно Серега с невероятной ловкостью для его габаритов, мгновенно в два шага очутился возле него.
Крик был довольно резкий и громкий, но короткий. Но и этого было достаточно, чтобы свинья резко обернулась и тараном пошла на меня. Ни Серегу, ни поросенка она не видела, только меня. Мне, гремя сапогами на всю деревню, держа в руках сумку, пришлось удирать от нее со всех ног но, слава богу, догонять не стала.
Когда вернулся, Серега был без куртки. В куртку он уже завернул свою добычу и ждал меня.
- Удрал?
- Я-то удрал! А Вы Сергей Иванович, - обратился к нему официально, - похоже, начали увлекаться. Недавно мы уже одного съели. Вы так скоро всю деревню без свиней оставите. Да сегодня и неаккуратно как-то, слишком много шума наделали.
- Слушайте господин «Честный», Вы эту свинью жрать будете?
- Буду! - честно признался я.
- Ну тогда нечего говорить!
Мы свернули  к околицам, чтобы не привлекать внимания и я продолжил:
- Преступление совершенное в состоянии голода конечно можно понять, но нельзя оправдать.
- Слушай…
- Не злись, помнишь я тебе про Игоря с Ольгой рассказывал?
- А это когда молодой развратник, тайно проник в жилище…
- Да, но я не про это. Я знаком с ними с шестнадцати лет. Познакомились случайно, я тогда купил себе собаку в Москве редкой породы - ньюфаундленд, я уже про нее говорил…
- Да , помню, из нее хорошая  шапка могла…
- Помолчи. - перебил я. - Сначала я познакомился с Ольгой, у неё тогда овчарка была. Сначала мы просто сообща собак выгуливали. Потом она меня познакомила со своим Игорем. Несмотря на то, что у Игоря была большая компания друзей, но я им почему-то стал ближе всех. Тут конечно все дело в Ольге: компания его друзей - алкашей - деградантов её очень раздражала, а моя начитанность по тем временам, просто поражала ее воображение. Сама она девкой была неглупой, красивой, а для нее я представлял некую отдушину. Несмотря на то, что она любила Игоря, без меня она не могла и прожить и одного дня. Мать моя ее недолюбливала, хотя мне в жизни мало попадалось женщин с такой чистой и честной душой. А Игорь, он чем-то похож на того Ваську, который меня бил. Такой же белобрысый и высокий, такой же дерганый. Он просто был для нее первым мужчиной в жизни женщины, и вдобавок олицетворял собой некий символ мужественности и бесстрашия. Хотя если честно, для меня представлял эталон обычного негодяя, но люди в любви слепы. У них было одна общая черта, Ольга и Игорь были можно сказать, как мать моя про них говорила - сироты. У Ольги рано умерла мать, отец получал за нее пенсию, несчастные пятьдесят рублей, но и ту часто мог пропить, да и жил отдельно. Игорь никогда не видел отца, мать тоже пила и тоже жила отдельно. Что может получиться из человека, никогда не чувствовавшего родительской любви? Проще говоря, они, как и все люди, тоже хотели есть. Если из сочувствия я мог позвать Ольгу с собой в столовую, ну или картошки ей из дому принести. Но Игорю просто некуда было деваться, он в то время поступил в лесотехнический техникум, правда, потом бросил. Но есть то хочется и он пошел воровать, но воровать он же не пойдет один, и пошел с ним я... Так и грабили продуктовые сарайки, а мне ничего оттуда не надо было,  у меня дома всегда поесть было. Приносил к нему домой и всё, еда кончалась и опять по-новому.
- И ни разу не поймали? И родители ни о чем не догадывались?
- Нет, ты не представляешь, какой он хитрый и осторожный был. И собака у Ольги обучена была на шухере стоять, а родители мои тогда в разводе были, им не до меня было.
Тут мы уже подошли к избушке. Я остановился сел на лавку, достал сигарету. Серега посмотрел на меня, улыбнулся:
- Темная ты личность Володя, оказывается.
- Неправда, - обиделся я.
- Если честно, я бы на твоем месте так же поступил, хотя с другой стороны неимоверная глупость. Мы тоже по огородам шастали, хотя это считалась деревенской забавой. Поймают, всыплют по первое число и все. А у тебя совсем другое. Долго грабили?
- Не помню уже, он бросил учебу, пошел работать, с тех пор прекратили. А в Новосибирске меня голод тоже толкал на преступления.
- Ты про что?
- Ладно, долго рассказывать, вечером за ужином расскажу.
- А про собаку ты, Вова, не совсем прав, они и предназначены для этого - всегда на шухере стоять.

Зайдя в дом, небрежно кинув поросенка на лавку, Серега стал раздеваться. Марья увидела поросенка и запричитала как малая.
- Ты кого принес, он  же маленький! Как ты мог? Ты ребенка  убил!
- Ну и что, все равно съем, и все съедят и ты тоже.
- Живодер, - подбежала к тушке стала гладить его, - может его еще можно оживить?
- Нет, Серега из него всю кровь выпил, - пошутил я.
- Фиг, я свинячью не пью, только медвежью, - презрительно ухмыльнулся Сергей.
- Живодеры, - плакала Марья, - И что вы с ним будете делать?
- Сергей сказал – ща-ас как зажарит, - мне было смешно, что городские женщины пищу в таком виде не переносят.
- Только не при мне, я его даже есть не буду, - уже рыдала Марья.
- Давай я на костре зажарю, прям как на вертеле сделаю,- Сергей уже переоделся и взял свой нож. Потом подхватил поросенка и пошел к выходу, жестом показал, что мне тоже надо выйти.
- Вова, ты Марье ничего не рассказывай, что мне рассказал сегодня, она из другого теста, не поймет.
- Я знаю.
На вертеле готовить не стали, просто приготовили на сковороде с картошкой да сметаной. Максим с Андреем просто изошлись слюной на нет, пока дождались ужина.
Марья отказалась наотрез. Мы уже за стол сели, а она все не переставала:
- Медвежонка, наверно бы не убил, а поросенка маленького, значит, можно!
- Марья! Я медвежонка потом убью, когда вырастет, а здесь мне некогда ждать, когда он в кабанчика превратится. Иди ешь, Вовка опять нам, кое-что расскажет.
- Если Марья сядет, я расскажу.
Вы наверно представляете, запах жареной картошки, лука и мяса приготовленным на дровах в деревянной избушке! Думаю, потому вручив ей вилку, долго уговаривать даму не пришлось. Шмыгая без конца носом, уселась с нами.
- Давай рассказывай.
- Это было в 1980 году. Когда еще и Брежнев жив был. В это время я работал на РМЗ слесарем и послали нас тогда в совхоз «Чалкино». Заработал  тогда всё вместе рублей примерно восемьсот и пятнадцать отгулов. Для восемнадцатилетнего парня в те времена это были сумасшедшие деньги, и решил я купить себе сразу два магнитофона - катушечный и кассетный. Но у нас в городе не было того, что я хотел. И решил я ехать за товаром в Новосибирск. Дело было уже под конец сентября, уже довольно холодно, но деньги жгли карман и я поехал. Поезд прибыл в 6 утра, я пока погулял по городу и когда в десять утра стали открываться магазины, сразу приступил к разграблению города. Объехав несколько магазинов, я купил себе вожделенные магнитофоны. Затем наступила очередь подарков для любимых сестренки и матери. Тогда разница в ассортименте товарах между городами была существенной. Набрав конфет, кукурузных палочек, «Пепси-колы» и еще много чего-то я стал походить на известное вьючное животное, к тому же с трудом передвигающееся.
Счастливый я прибыл на вокзал, купил билет домой. До поезда оставалась часа три и решил сдать вещи в автоматическую камеру хранения. Бросил пятнарик, поставил первые цифры своего телефона, и облегченный побежал к выходу. На выходе меня встретила табличка «А Вы запомнили номер кабинки, куда положили вещи?!»
Внутри все похолодело. Оглянувшись назад я понял, что я самый последний растяпа и рассеянный идиот - я не запомнил куда положил вещи! Кинулся в зал обратно пытаясь примерно определиться где я был. Но не тут то было. Кидая пятнарик в камеру, я крутил ручки с моим номером но, ни одна не открывалась. Битва длилась уже длительное время, а все без толку. Во рту все пересохло. Скоро подошел, а потом и ушел поезд, а я растерянный и злой на свою глупость пытался собраться с мыслями.
Ничего умного в голову не приходило,  пришлось сходить к дежурной и объяснять, что к чему. Но она ответила, раз я не помню куда положил, то помочь сможет только на третьи сутки, когда сработает таймер, а сейчас я могу топать, куда мне хочется.
Такой вариант меня не устраивал, опять поплелся в зал крутить, как больной аутизмом, один и тот же номер. (В последствии оказалось, что эту кабинку я пытался открыть несколько раз, но из-за неисправности она не открывалась). Настал вечер, уже хотелось жутко есть и пить. В кармане оставалось всего пять рублей. Сходил в буфет, поел и снова как заведенный в зал. В конце концов, не понравился милиционеру, который забрал меня в комнату милиции для выяснения. После трех часового сидения в этой комнате отпустили. Я опять пошел к дежурной, там была уже другая женщина, и сказала, что я могу написать заявление  с подробной описью вещей, тогда она откроет десять кабинок по тридцать копеек за каждую. Я согласился. Открыли  - вещей моих нет. Отдав ей, последние деньги я понял - с этой минуты я стал бомжем, с неизвестно где спрятанным богатством.
Город наш, сами знаете, режимный и позвонить, попросить помощи и предупредить было невозможно. Усталый я пошел в зал ожидания и там заснул. Через некоторое время меня опять разбудил наряд милиции и опять доставили в комнату для выяснения. Слезно просил у них деньги в долг, но не дали. После милиции, я снова почувствовал голод. Молодой организм усиленно требовал белков и углеводов, а карманы были пусты. Решил терпеть, но простая вода из под крана усиленно вымывала из организма последние калории. Милостыню я просить стеснялся, пытался в проходящих поездах в Томск отыскать хоть одно знакомое лицо, но тщетно.
Через какое-то время меня начало от голода тошнить и я поплелся в буфет, где  увидел на столах недоеденные булки. Хотел взять, но побрезговал. Побродив еще часа четыре, понял бомж если хочет жить не должен выпендриваться. Я вернулся, взял недопитый кефир, и булку, кое-как, испытывая отвращение все съел,куда деваться - другого выбора не было. При этом думал, ну еще пару дней я как-то проживу, а где деньги брать на билет?
Первая мысль была понятная - у кого-нибудь выпросить, вторая - кого-нибудь ограбить. Приступил к первому варианту, но люди от меня шарахались и, видя перед собой парня с руками и ногами, почему-то давать не хотели, тем более я не умел просить как Киса Воробьянинов. За все время выпросил, может копеек сорок, которые тут же потратил на еду. В милиции, куда снова забрали, помочь деньгами отказались, еще при этом выгнали, обозвав нахалом.
Наступил вечер, был сентябрь и темнело рано, и я решил приступить ко второму варианту. Грабить я не умел, даже не знал какую жертву выбрать. Женщины, старики, дети были сразу исключены. И потому бесцельно ходил возле вокзала. И тут заметил - в сопли пьяный, идет мужичонка от вокзала домой. Я поплелся за ним, попутно обдумываю план ограбления трудящегося. Думал наверно долго, вдруг, откуда не возьмись из подворотни вылетает молодая бомжиха с ребенком, которую уже не раз видел на вокзале. Ловко валит мужика на землю, придавив его коленом, при этом, не выпуская ребенка из рук, снимает с мужика часы, вытаскивает кошелек и бежать. Мужик вопит, а ее и след простыл. Тогда я понял: в любом деле, нужен талант, пусть даже и  криминальном. Больше я о грабеже и не думал и пошел опять спать на вокзал.
Так я и питаясь объедками, и прося без результата милостыню, все-таки дождался, когда сработает таймер. Получив свои вещи, положил в другую камеру хранения и на этот раз запомнил всё.
Наконец мне улыбнулась удача - увидел директора одного из магазинов нашего города, он даже жил неподалеку. Он вышел из поезда, что-то хотел купить на вокзале. Я подлетел к нему, сказал, что я его знаю, что попал в беду и прошу всего пять рублей доехать до дома, и деньги я завтра ему занесу. Дал он мне трояк и говорит, извини, больше нет. Билет тогда четыре стоил. Но выхода не было. Решил добираться на электричке. Купил до Тайги. Добрался без приключений. А в Тайге до Томска электричек уже не было, только утром. Сел я на лавочку и не знаю что делать. Другие поезда идут, а денег не хватает.
Тут подсел ко мне мужик поддатый, разговорились, я ему свою историю и рассказал. Он посмеялся и дал мне пять рублей на дорогу. Купил билет на первый попавшийся и поехал, при том билеты имелись только в купе. Думал, ну все закончилось, но не тут-то было. В купе со мной ехали два попутчика - один взрослый мужчина, второй лет двадцати пяти парень, который увидев столько добра у одного человека, буквально не сводил завистливых глаз. А в Юрге он исчез, я забеспокоился, говорю мужику - поди от поезда отстал, и  вещи его остались. А мужик мне говорит, да ничего страшного, он попутку поймает и на два часа раньше, чем мы приедет. Ну и ладно  думаю, раз так.
Наконец поезд прибывает в Томск-I. Вещей много, дожидаюсь когда все выйдут. И всё в вагоне никого, я навьючиваюсь своим добром и начинаю выходить из купе. Тут же вижу своего бывшего соседа пропавшего в Юрге с двумя крепкими парнями, которые, даже не дав выйти, толчком впихивают меня обратно и глубокомысленно говорят: «Ты не торопись, мы тебя проводим». Стало понятно, что из навьюченного осла я сейчас превращусь в стриженого барана, а может даже и заколотого. К этому времени я уже натерпелся столько унижения и неприятностей, что сразу решил живым не сдамся. Отступил на пару шагов назад и с жутким криком «А-А-А….!!!», я пошел на таран. Таран усиленный товарами народного потребления буквально разметал неприятеля в разные стороны, и я помчался как арабский скакун в сторону вокзала и при этом совершенно не чувствуя тяжести ноши. Залетел в автобус и, слава богу, доехал и автобус не сломался.
- Да! … А все из-за рассеянности, но питаться объедками я бы не стала, - протянула Марья.
- На четвертый день бы стала, ты значит не была еще голодной по настоящему, - стал спорить я.
- А знаете, я представил Вовку, если бы у него все это отобрали! Лежит на холодном перроне, бьет кулачками и ногами об асфальт и рыдает… - потешался Сергей.
- Я бы этого не перенес, на восемьсот рублей набрать и все бы отобрали, - сочувствовал Женька.
- Знаете, когда я опустился на это «дно», пусть даже на пять дней, хорошо было видно, как воры людей обкрадывают, как менты взятки берут, многое такого повидал, что при Марье рассказывать не хочется.
- Кстати, в той деревне, где я был, однажды в клубе были танцы. Мы пошли туда, но местные с нами драться не стали, а просто вежливо попросили и мы ушли, - добавил я.
Так за разговорами от поросенка остались только кости, которые предусмотрительный Сергей закопал на огороде.

Утром умываясь в бане Сергей спросил:
- Я вчера все хотел спросить, но при Марье не стал. Ты мне про своего друга рассказывал, вы сейчас с ним дружите?
- Нет! Мы с ним расстались врагами.
- А из-за чего?
- Знаешь, Серега, подробностей я тебе не скажу, для меня это слишком болезненно. Но просто из негодяя он превратился в настоящего подлеца.
- Вот так Вова… - посочувствовал забайкалец.

Игоря к этому времени уже боялись, друзья стали разменной монетой в его игре. Вооруженный разбой, когда все подельники сели, а он вышел сухим из воды, много чего… Пройдет всего десять лет, и господь насмотревшись на Игоря отправит его в преисподнюю, но похоронят его на Аллее Почета. Мертвые сраму не имут. Через двадцать пять лет я написал рассказ "След на крыле", где  использовал Игоря в качестве прототипа отрицательного героя.

Сергей да Марья. Поездка в район. гл.14

Завод гудел, как растревоженный улей и это был не тот привычный, размеренный гул станков а нервное, напряженное жужжание, предвещающее бурю. Сегодняшний день для всех на "Красном Металлурге" был особенным и не в самом лучшем смысле этого слова.

Директор, Иван Петрович, человек с лицом, высеченным из гранита и голосом, способным пробить сталь, сегодня утром объявил о сокращении. Не просто сокращении а о ликвидации целого цеха – того самого, где работали самые опытные, самые преданные заводу люди - тех, кто помнил еще времена, когда "Красный Металлург" гремел на всю страну. Слухи распространялись со скоростью пожара, сначала шепот, потом гул, затем – открытое возмущение. Работяги, чьи руки знали тяжесть металла и жар плавки, чьи спины гнулись под грузом ответственности, не могли поверить в услышанное - их, тех, кто строил этот завод, кто вкладывал в него душу, просто вышвыривали на улицу, как ненужный хлам.

Иван Петрович, как всегда, был уверен в своей правоте. Экономика, оптимизация, новые технологии – эти слова звучали из его кабинета, как приговор, он не видел лиц тех, кого лишал работы, не слышал их тревог, для него это были лишь цифры в отчетах.

Но сегодня цифры ожили - они пришли к нему.

Сначала их было немного, несколько человек, самых смелых, самых отчаянных, подошли к кабинету директора, но их было слишком мало, чтобы пробить броню его равнодушия. Тогда кто-то крикнул:

- Все сюда! - и заводская площадь начала заполняться.

Мужчины и женщины, с лицами, покрытыми угольной пылью, с мозолистыми руками, с глазами, полными боли и гнева, шли к зданию администрации, они несли с собой не лозунги а молчаливое, но мощное единство. Иван Петрович, услышав шум, выглянул в окно, увидев толпу, он лишь презрительно усмехнулся:

- Быдло и есть быдло ... - закрывая окно, негромко проговорил директор

Но когда дверь кабинета распахнулась и в нее вошли первые работяги, его уверенность начала таять. Это были не бунтовщики с плакатами - это были его люди - люди, которых он знал по именам, чьи семьи он видел на заводских праздниках и в их глазах он увидел не просто гнев а глубокое, всепоглощающее разочарование. Первым вошел старый мастер, Петр Семенович, человек, который проработал на заводе полвека, его руки, привыкшие к тонкой работе с металлом, дрожали, но не от страх, он подошел к столу директора и, не говоря ни слова, положил на него свою старую, изношенную каску. За ним вошли другие, они не кричали, не угрожали а просто стояли и их молчание было красноречивее любых слов - оно давило, оно обвиняло.

Иван Петрович попытался заговорить, но слова застряли в горле - увидел, как его власть, его авторитет, его привычный мир рушатся на глазах, увидел, как его работяги, его "винтики" в механизме, превратились в нечто большее - в силу.

Что произошло дальше, никто не мог бы описать точно, это не было спланированным нападением, не было актом насилия в чистом виде - скорее стихийное извержение накопившегося гнева, выплеск отчаяния. Когда один из рабочих, молодой парень с горящими глазами, не выдержал и толкнул стол директора, тот покачнулся.

И в этот момент что-то сломалось.

Не было ударов кулаками, не было злобных криков а скорее коллективное, отчаянное движение - работяги, словно единый организм, начали окружать директора, они не били его, нет. Они просто… прижимали - прижимали к стене, к столу, к креслу, их руки, привыкшие к тяжелому труду, теперь касались его, но не с целью причинить боль, а с целью… удержать.

Удержать от бегства, от дальнейших решений, от разрушения их жизней.

Иван Петрович почувствовал на себе десятки взглядов, десятки прикосновений - не ударов а скорее тяжесть их присутствия, их коллективного возмущения, он ощутил запах машинного масла, металла, пота – запахи, которые он давно перестал замечать, сидя в своем стерильном кабинете, эти запахи теперь были повсюду, они пропитывали воздух, проникали в легкие, напоминая о том, кто на самом деле строил этот завод.

Он пытался вырваться, но его удерживали, - не грубо, но настойчиво. Он видел, как его дорогая мебель царапается, как падает с полки какой-то важный документ, но это уже не имело значения. Важным было это ощущение – ощущение того, что он больше не хозяин положения, что его власть, его приказы, его решения больше ничего не значат перед лицом этой живой, дышащей силы. Кто-то из рабочих, видимо, пытаясь успокоить разгоряченные головы, схватил директора за плечо, другой, пытаясь оттолкнуть его от окна, где он мог бы позвать охрану, случайно надавил ему на грудь - это не было целенаправленным избиением, но в этой тесноте, в этом хаосе накопившихся эмоций, директор почувствовал, как его сдавливает со всех сторон, он задыхался не от физического давления а от осознания своего полного бессилия.

В какой-то момент он почувствовал резкую боль в боку, возможно, кто-то случайно задел его локтем, возможно, он сам неудачно дернулся. Он вскрикнул и этот звук, такой непривычный для его обычно стального голоса, заставил рабочих на мгновение замереть. В этой паузе, в этом внезапном затишье, Иван Петрович увидел, как в глазах его людей мелькнуло что-то новое, не только гнев, но и… сожаление? Страх?

Они поняли, что перешли черту, что их отчаяние вылилось в нечто, что могло иметь серьезные последствия.

Один из рабочих, тот самый молодой парень, который первым толкнул стол, отступил, за ним потянулись и другие, они не извинялись, но их отступление было красноречивее любых слов - просто оставили его, стоящего у стены, задыхающегося, с растерянным выражением на лице.

Иван Петрович, дрожа всем телом, медленно сполз по стене, он не был сломан физически, но его дух был разбит, он понял, что сегодня он потерял не только цех, но и уважение тех, кто был его опорой, увидел, что даже самый прочный металл может быть сломлен, если его слишком долго и слишком сильно подвергать давлению. Когда охрана, наконец, добралась до кабинета директора, они увидели картину, которая заставила их застыть на месте - Иван Петрович сидел на полу, прислонившись к стене, его лицо было бледным а глаза смотрели куда-то в пустоту. Вокруг него стояли рабочие, их лица были напряжены, но в них уже не было той ярости, что кипела несколько минут назад.

Было лишь опустошение и некое подобие раскаяния.

Один из охранников, крепкий мужчина с шрамом на щеке, подошел к директору и осторожно протянул ему руку, Иван Петрович не сразу принял помощь, но затем, с трудом, поднялся. Он не сказал ни слова, лишь обвел взглядом присутствующих и в его глазах больше не было презрения, только усталость и, возможно, страх. Рабочие, один за другим, начали покидать кабинет. Они не смотрели на директора, словно стараясь не видеть его больше, каждый уходил со своим грузом – кто-то с чувством вины, кто-то с облегчением, что все закончилось а кто-то с горьким осознанием того, что ничего не изменилось.

Когда последний рабочий вышел, в кабинете остались только директор и охрана, Иван Петрович медленно подошел к своему столу - поднял с пола каску, ту самую, которую положил пожилой мастер цеха Петр Семенович. Он повертел ее в руках, ощущая ее вес, ее историю а затем, с глубоким вздохом положил ее обратно на стол.

В этот день на "Красном Металлурге" не было победителей - были лишь люди, которые поняли, что даже самые прочные стены могут рухнуть, когда их строили не только из кирпича и бетона, но и из человеческих судеб. Иван Петрович, человек, который всегда считал себя хозяином завода, в этот день почувствовал себя пленником - пленником своего собственного равнодушия.

И этот урок, выученный на собственной шкуре, был куда более болезненным, чем любое физическое наказание. Завод гудел, но теперь в этом гуле слышалась не только работа станков, но и тихий, скорбный отзвук человеческого отчаяния.

---

По вашему желанию вы можете отблагодарить писателя Отто Заубера, если вам понравилось его творчество а так же для дальнейшей возможности писать книги, перечислив любую выбранную вами сумму денег перейдя по этой ссылке: yoomoney.ru/to/410015577025065