Авторские истории

Не оборачивайся, дорогой!

Аид сидел за своим ониксовым столом, подпирая щеку костяшками пальцев. Перед ним стоял Орфей – музыкант, чье лицо было мокрым от слез, а лира чуть не плавилась от накала сыгранных мелодий тоски. Рядом, полупрозрачная и печальная, витала Эвридика.

– Ладно-ладно, – вздохнул Повелитель Мертвых, отодвигая стопку отчетов о невыполненных квотах по грешникам. – Ты меня растрогал. Редкость. Обычно тут либо воют, либо угрожают. Твоя музыка... она даже Харону скидку на перевоз сделала. Хит "Плач по Укусу Змеи" – огонь, в прямом смысле. Эвридику можешь забрать.

Орфей чуть не подпрыгнул от радости. Эвридика просияла (насколько это возможно для тени).

– Но! – Аид поднял длинный, бледный палец. – Важное правило. Золотое. Нерушимое. Будешь выводить еë из Тартара. Идете по туннелю. Не оборачивайся. Ни за что. Ни под каким предлогом. Слышишь шорох еë шагов? Отлично. Чувствуешь еë прохладное дыхание в затылок? Замечательно. Зачесалась спина? Потерпи. Запел в голове навязчивый мотив? Промурлыкай про себя. Не оборачивайся! Пока не выйдете на солнечный свет. Оборачиваешься – она тут же возвращается ко мне. Навечно. Понял?

– Понял! Клянусь лирой, Аполлоном и всеми Музами! – выпалил Орфей, уже представляя, как они с Эвридикой будут пить амброзию на лужайке.

– Отлично. Стартуете от вон той арки с надписью "Без Возврата. Серьезно". Харон! Проводи их до начала туннеля!

Путь был долгим, темным и слегка сырым. Орфей шагал уверенно. Шаги Эвридики тихо шуршали за спиной. Он напевал новый хит: "Вверх по туннелю к солнцу вдвоем".

Первая Помеха: У Орфея внезапно зачесался нос. Сильно. Нестерпимо. Он сморщился, задержал дыхание. "Не оборачиваться!" – пронеслось в голове. Он судорожно потер нос о плечо. Пронесло.

Вторая Помеха: Задняя штанина его хитона как-то странно завернулась и стала натирать под коленом. "ААА! Неудобно же!" – подумал Орфей. Он попытался незаметно дернуть тогу, идя. Получилось криво. "Эвридика, милая, ты не могла бы... А, нет, нельзя оборачиваться". Он потерпел.

Третья Помеха (Роковая): Они уже почти у выхода. Впереди забрезжил тусклый свет – не солнце еще, но его предвестие. Орфей почувствовал невероятный прилив счастья. И тут... в его божественной голове заиграл мотив. Тот самый! Из нового хита! Играл громко, навязчиво и... с ошибкой в третьем такте!

"Так не пойдет!" – пронеслось в голове музыканта. Он обязан был проверить этот пассаж! Мелодия крутилась, как назойливая муха. Орфей попытался мысленно еë поправить. Не выходило. Она звучала все громче и фальшивее в его воображении. Это был профессиональный зуд, сильнее любого чесания носа или штанины!

– Не могу! – простонал Орфей. – Всего на секундочку! Проверить мотив! Эвридика, ты поймешь?

Он резко обернулся.

Перед ним стояла Эвридика. Она уже почти обрела плотность, но теперь снова становилась прозрачной. На еë лице было не горе, а... глубочайшее возмущение. В еë руке был... один сандалий.

– Орфей! – еë голос звучал как шелест осенних листьев, но с интонацией разъяренной учительницы. – Я ТЕБЕ КРИЧАЛА! КРИЧАЛА! "Не оборачивайся! У меня сандалий развязался! Я всего на секунду присела его поправить! ИДИ ДАЛЬШЕ!" А ты?! Ты оборачиваешься из-за какой-то дурацкой ноты?! Третьим тактом "Солнечного Вальса"?! Я ТЕБЕ ВСЮ ДОРОГУ НАПЕВАЛА ЕГО ПРАВИЛЬНО, ЧТОБ ТЫ НЕ ПУТАЛ!

Орфей замер с открытым ртом. Мелодия в голове умолкла, уступив место гробовой тишине и осознанию полнейшего идиотизма ситуации.

– Эвридика, я... я думал...

– Думал?! – еë тень задрожала от негодования. – Думал о нотах, когда я тут со сползшим сандалем по этому скользкому аду плетусь?! Знаешь что? Мне тут спокойнее! Аиду хоть есть до сандалей дело! Он выдает невидимый гель для подметок! А ты... ты... музыкант!

Тень Эвридики стала стремительно отдаляться, уносимая неумолимыми правилами Подземного Царства. Последнее, что услышал Орфей, был еë возглас:

– И забери свой этот... этот "Плач по Укусу Змеи"! Он теперь у меня в голове на вечном повторе! Спасибо огромное!

Орфей стоял, опустив голову, у самого выхода в мир живых. Он чувствовал себя полнейшим ослом. В ушах звенело: "Не оборачивайся... Сандалий... Ноты... Иди дальше..."
***

В тронном зале Аида Персефона, доедая гранат, взглянула на мужа:

– Ну что? Обернулся?

Аид, не отрываясь от планшета с подсчетом новых поступлений (Орфей -1, Эвридика +1 обратно), тяжело вздохнул:

– Обернулся, дорогая. Из-за ноты. В третьем такте.

Персефона фыркнула:

– Музыканты. Всегда у них в голове одна фигня. Эвридика уже в нашем "Саду Вечного Покоя" с подругой-дриадой чай пьет. Говорит, тут хоть сандалии не развязываются. И музыку можно выбрать любую, кроме Орфеевых плачей.

Аид потер виски, ощущая приближение адской (в прямом смысле) головной боли.

– Харон! – позвал Аид, голос его звучал устало. – Готовь лодку для... – Он замолчал, увидев, что происходит у самого выхода.

Орфей не двигался. Он стоял у края света Подземного мира, его спина была напряжена, а плечи дрожали. Но это была не дрожь отчаяния. Он слышал! Он слышал, как Эвридика кричала ему про сандалий, про то, чтобы он шел дальше... и особенно – как она напевала ему правильный вариант третьего такта "Солнечного Вальса". Этот правильный вариант теперь звучал в его голове громче любой фальшивой ноты, громче любого приказа Аида. И он понял. Понял всю чудовищную, идиотскую глубину своей ошибки. Он обернулся не просто так – он обернулся на свой внутренний голос, проигнорировав еë реальный крик о помощи (пусть и о помощи с сандалием).

Вдруг он резко развернулся. Не к выходу, в мир живых. А обратно, вглубь сумрачных коридоров Аида. Он шагнул не в солнечный свет, а в вечный полумрак.

– Орфей? – Аид приподнял бровь. – Лодка ждет. Ты свободен. Увы, один.

– Нет, – голос Орфея прозвучал непривычно твердо, хотя в нем и слышалась тряска. – Я не свободен. И я не уйду.

– Дорогой, – вмешалась Персефона, отложив гранат, – правила есть правила. Ты обернулся. Эвридика осталась. Ты – нет. Ты можешь идти.

– Я не могу, – Орфей подошел ближе к трону, его глаза горели странным огнем – смесью стыда, отчаяния и внезапного озарения. – Я услышал еë. По-настоящему услышал. Только слишком поздно. Я не могу вернуться туда, где каждое дерево, каждый камень будут напоминать мне, что я променял еë крик о помощи на... на ноту! На фальшивую ноту в моей пустой голове! – Он схватился за лиру. – Как я буду петь? О чем? О своей глупости? Нет. Я остаюсь здесь.

Аид и Персефона переглянулись. Повелитель Мертвых тяжело вздохнул:
– Орфей, ты понимаешь, что это значит? Ты добровольно отказываешься от жизни. Навсегда. Ты станешь тенью. Как она.

– Я стану тем, кто слышит, – сказал Орфей с какой-то маниакальной решимостью. – И я буду петь. Для неë. Для всех, кто здесь. Я буду напоминать им... и себе... что важно слушать не музыку в своей голове, а голос любимого человека. Даже если он кричит про сандалий!

Персефона прикрыла рот рукой, но в еë глазах мелькнуло что-то похожее на понимание, даже на жалость. Аид потер переносицу:
– Ты хочешь стать придворным менестрелем Аида? Вечно поющим о потерянных шансах и развязавшихся сандалиях?

– Да! – воскликнул Орфей. – Или... или хотя бы жить здесь. В саду. Рядом. Невидимо. Я буду слушать, как она пьет чай. Как она смеется. Как она ругает меня... Мне больше ничего не нужно. Только не отправлять меня обратно в тот мир, где еë нет, а я – вечный памятник своей глупости!

Тишина воцарилась в тронном зале. Даже отчеты Аида на планшете перестали мигать. Цербер на заднем плане тихо заскулил, предчувствуя новые душераздирающие баллады.

– Хм, – промычал Аид. – Добровольных постояльцев высшей категории (живых, превращающихся в мертвых по собственному желанию) у нас не так много. Перс, что думаешь?

Персефона взглянула на Орфея – жалкого, одержимого, но искреннего в своëм новом безумии.
– Пусть остается. Но с условиями. Во-первых, никаких "Плачей по Укусу Змеи" в радиусе трех стадиев от Сада Вечного Покоя. У Эвридики и так нервный тик начинается. Во-вторых, ты – тень. Невидимый слушатель. Никаких явлений, напоминаний, подглядываний из-за кустов! Иначе – сразу к Сизифу, катить мелодию в гору. В-третьих... – она улыбнулась едва уловимо, – напиши что-нибудь весёленькое для наших субботних посиделок. А то всё нытье да стенания.

Орфея будто подкосило от облегчения.
– Согласен! На все условия! Я напишу... я напишу "Оду Липучке для Сандалий"! Или "Шансон про то, как важно не оборачиваться, когда жена поправляет обувь"! Что угодно!

– Ладно, договорились, – Аид махнул рукой Харону, который уже начал было грести пустую лодку обратно. – Отмена. Лодка свободна. Харон, внеси его в реестр как "Орфей Добровольный, Менестрель-Невидимка, Категория: Прослушка с Сандалиями". И выдай ему пропуск в Сад... с пометкой "Только слушать! Не материализовываться!"

Финал. Мораль: Иногда цена собственной глупости – вечность в подземном царстве. И если уж ты остаешься, постарайся стать хотя бы популярным у местной публики. А Эвридика? Она так и пьет чай с мятой забвения в Саду. Говорят, она заказала у подземного сапожника сандалии на липучках. И иногда, когда ветер из мира живых доносит отголоски чьей-то фальшивой ноты, она тихо улыбается и поправляет свою удобную, надежную обувь. Навсегда. А где-то в тени кипариса незримо витает мелодия новой песни – о любви, глупости и вечном выборе между нотой и зовом сердца. Или сандалией.

✅ Как Эврисфей решил поиграть в стратега, или Почему Гераклу пришлось заказывать "доставку кованых стрел"✅

Эврисфей, царь микенский, сидел на своем троне из чистого беспокойства и грыз ноготь (уже пятый за утро). Перед ним стоял очередной кубок разбавленного вина – не для храбрости, а чтобы нервы успокоить. Виной всему был, конечно, его "любимый" родственник – Геракл. Опять этот силач где-то швыряет скалы или душит кого-то голыми руками. И все во славу Эврисфея! Ужас!

– Опять он там геройствует! – вздохнул Эврисфей, глядя в пустоту. – И ведь с каждым подвигом он становится страшнее! Скоро вообще ничего его не возьмет! Как его хоть немного... ну... затруднить?

В покоях запахло гарью и порохом. Из тени материализовался Арес, бог войны, с лицом, на котором вечно играла сардоническая усмешка.

– Привет, племянничек! – рявкнул Арес, громко хлопнув Эврисфея по плечу так, что тот чуть не выронил кубок. – Смотрю, хмуришься? Геракл опять мешает жить?

– Дядюшка Арес! – Эврисфей чуть не расплакался от внезапной "радости". – Да он же скоро станет неуязвимым! Все говорят, шкура Немейского льва – крепче любой брони! Когда он ее добудет – что тогда? Мои задания для него станут прогулкой в саду!

Арес усмехнулся шире. Его глаза сверкнули, как отполированные щиты.

– Шкура? Ха! Так в чем же проблема? Просто не дай ему ее добыть первой! – Арес сделал паузу для драматизма. – Видишь ли, племянник, порядок – это все! Это как построение фаланги: если ряды перепутать – получишь копьем в спину от своего же.

Эврисфей наклонился вперед, забыв про грызенный ноготь:
– Порядок? Не дать добыть первой? Говори яснее, дядюшка!

– Есть у тебя задание про птиц? Стимфалийских? Тех, что перьями бронзовыми как стрелами швыряются? – Арес понизил голос до заговорщического шепота. – Вот и пошли его туда первым делом! Пока он еще без этой проклятой шкуры! Пусть попробует голым торсом ловить бронзовые перья! Уверен, его божественная живучесть будет серьезно... проверена. А потом уже, когда он весь в дырочках, пошли его на льва. Весело же будет? Шкуру-то он, может, и добудет, но пользоваться ею будет больно!

Эврисфей замер. Мысль была... изумительно коварной! Простота гения! Порядок выполнения заданий – вот ключ! Лишить Геракла будущей защиты, столкнув его с опасностью до того, как он станет неуязвимым!

– Дядюшка, вы гений! – воскликнул Эврисфей, уже предвкушая зрелище израненного Геракла. – Гонец! Немедленно к Гераклу! Новое задание от царя: лети на озеро Стимфал! Птиц, понимаешь, разогнать надо! Срочно! А про льва... потом поговорим!
* * *
Озеро Стимфал встретило Геракла тишиной, прерываемой лишь зловещим шелестом крыльев в тумане. Герой оглядел свои доспехи – набедренная повязка, дубина из цельного ствола оливы, лук и колчан с добротными деревянными стрелами. Шкура льва? Еë он еще не добыл! Эврисфей велел птиц сначала!

– Что ж, птички, – бодро сказал Геракл, натягивая тетиву, – попробуем по-быстрому. Экологически чистые стрелы – вам на пользу!

Он выпустил стрелу. Она со звоном отскочила от бронзового пера одной из взлетевших птиц. Геракл нахмурился.

– Жесткие у вас перышки... Видимо, надо точнее. Может в глаза целиться? Ну ничего, сейчас...

Тут туман взорвался смертоносным ливнем. Десятки птиц, точно крошечные боевые колесницы, ринулись в атаку. Бронзовые перья, острые как наконечники копий, засвистели в воздухе.

Ш-ш-ш-ввинк! Перо вонзилось в плечо Геракла, оставив глубокую царапину.
Ззз-тык! Еще одно чиркнуло по бедру.
Вжик-вжик-вжик! Град перьев обрушился на его грудь и спину.

– Ай! Ой! Эй! – Геракл отпрыгнул за скалу, больше похожий на дикобраза, утыканного блестящими иглами, чем на героя. Он с удивлением разглядывал мелкие, но кровоточащие ранки. Его неуязвимость? Она работала против когтей и зубов, но бронзовые перья, летящие с такой силой, явно были чем-то новым! Без плотной шкуры льва, которая гасила бы удар и не давала перьям глубоко вонзиться, он был... уязвим! Как обычный смертный (ну, почти).

– Так, Эврисфей, – проворчал Геракл, выдергивая перо из икры, – твой "порядок" мне уже не нравится!

Он понял, что с деревянными стрелами и голым торсом тут не победить. Геройская смекалка сработала. Он вспомнил про медные трещотки, подаренные ему Афиной (которая, кстати, была против плана Ареса и Эврисфея). Оглушительный грохот поднял всех птиц в воздух, создав хаос. Пока они метались, Геракл, прижимаясь к укрытиям и периодически вскрикивая от новых "уколов", смог перебить из лука лишь горстку. Остальные разлетелись. Подвиг считался выполненным (птицы убрались), но цена...

Геракл стоял на берегу озера, похожий на изрядно потрепанный коврик для иголок. Мелкие ранки покрывали всë тело.

– Порядок... – философски заметил он, выдергивая еще одно перо. – Очень важная штука. Сначала лев – шкура, потом птицы. А не наоборот. Запомни, Геракл. Запомни навеки...Эврисфей, ты сегодня меня достал.

* * *

В Микенах Эврисфей потирал руки, ожидая вестей о мертвом Геракле. Когда герой явился, покрытый засохшими капельками крови и синяками, но живой и даже не особо хромающий, Эврисфей чуть не свалился с трона.

– Ч-что случилось? Птицы? – заикаясь, спросил царь.

– Птицы, – мрачно кивнул Геракл. Он бросил на мраморный пол увесистый мешок. Оттуда с грохотом высыпались бронзовые перья. – Задание выполнено. Теперь про льва говори. И... – Геракл зловеще улыбнулся, – закажи мне у лучшего кузнеца в Аргосе партию кованых бронзовых стрел. Очень. Много. Стрел. Птичьего калибра. С доставкой к логову льва.

Эврисфей побледнел. План Ареса сработал... но не до конца. Геракл получил урок о важности порядка и приобрел здоровую злобу. А главное – он теперь знал, что Эврисфей (или кто-то за ним) способен на подлости. И был готов.

Арес, наблюдавший сверху, фыркнул:
– Порядок – да, важен. Но и живучесть у сына Зевса... еще та! Ладно, Эврисфей, племянник, извини, я полетел. Война в Беотии, без меня никак! – И исчез в клубах дыма, оставив Эврисфея одного с его страхом, мешком перьев и пониманием, что играть стратега с полубогами – занятие чреватое... и очень болезненное (в основном для Геракла), но нервы царя тоже пострадали изрядно.

Мораль: Даже в героических подвигах последовательность – не просто бюрократия, а вопрос безопасности! Не надевай сандалии раньше портов, и не шли Геракла на птиц раньше льва. Последствия могут быть... колючими.

■ Час Быка (3:30 утра)
В предрассветной тишине, когда звезды ещё держат небо, дворник пробуждается. Пью воду, чистую, как решимость самурая перед лицом смерти. Никакой пищи — голод оттачивает дух, как точильный камень — клинок. Легкий настой трав и кофеин пробуждают кровь. Тело мое — храм, и я не отягощаю его перед службой.

■ Час Быка, поздний (3:45 утра)
Перед тем как покинуть пределы дома, ложусь на гвозди. Не для истязания, а для того, чтобы отбросить всё наносное. Спина, несущая бремя службы, учится терпению. Гвозди — как сюжет. Острый, но ведёт к покою.

■ Час Тигра (4:30)
Тёмные улицы, пустые дворы. Я среди первых из людей, ступивших на улицу. И потому — свидетель её подлинного лика.

Когда начинаю убирать, рядом никого. Когда люди без умолку говорят о малозначительном, в их душе часто затаилось нечто, что просится наружу.
Иногда встречаю жильца, бредущего со смены. Говорит о погоде. Всматривается в небо, будто там ответ.

— Жарковато, — говорит он. — Но обещают похолодание к выходным. (А может и нет... а толку-то?)
Говорит и уходит, оставляя в воздухе вкус недосказанного.

Слушая его, вспоминаю слова Ямамото-сана:
«Не доверяй тем, кто повторяет одно и то же. Их мысли ходят кругами, как мухи над падалью».

Киваю жителю, но метла моя не знает отвлечений, и слова его вызывают лишь тень недоверия.

■ Час Кролика, ранний (6:00)
Уборка улиц — это путь монотонный, но лишь тому, кто не способен видеть.

В один день встречаю ветки, обломанные ураганом. В другой — испражнения, оставленные кем-то в бессилии или ярости.
А иногда — старые шины или комодик, брошенный у подъезда.

Обычное становится необычным. Именно здесь раскрывается правда: Мужество не измерить в часах тишины. Степень человеческой решимости открывается лишь в испытаниях.

■ Час Кролика (7:10 утра)
Возвращаюсь домой, где совершаю ритуал очищения. Мою руки пеной, пахнущей клубникой и сливками, словно цветущий сад. Руки, что касались нечистот, вновь обретают достоинство, как клинок, вынутый из ножен. Собираюсь на тренировку в спортзал.

■ Час Кролика, поздний (7:25 утра)
Иду через яблоневый сад и школьный двор, где мир пробуждается. Дети, согнувшиеся под тяжестью ранцев, подобны слугам, несущим бремя долга. К 7:40 достигаю зала, где железо и пот — мои учителя.

■ Час Дракона (7:40–9:00)
Тренировка — не ради силы, но ради равновесия.
Если не держать форму, дух рассыпается. Злость и обида выходят через напряжение мышц. Подходя к растяжке во время заминки, наступают краткие минуты гармонии.

■ Час Дракона, поздний (9:00–9:40)
Поход за пищей — как странствие монаха по городу. Магнит. Ашан. Перекрёсток. Рынок. Ищу, где и что дешевле, где какие скидки.

■ Час Змеи (9:40–10:45)
Готовлю завтрак – молитва живота. Потом первая трапеза — блаженный миг покоя, как отдых после битвы. Вкушаю не пищу, но результат труда.

■ Час Змеи (11:00–11:45)
Душ.
Глядя на бегущие капли, вспоминаю Курандо Ямааки: излишне проницательный слуга негоден. Лучше тот, кто с жаром служит, видя в этом призвание.
На кой хрен я это вспоминаю?

■ Час Лошади. Полдень. Конец круга.
Сижу, глядя в стену. Где-то там, за пределами памяти, осталась уборка. Была ли она?

Труд дворника делит день надвое, подобно мечу, рассекающему время. Уборка, столь далёкая, кажется сном. Полдень, я сыт, чист, умиротворен. Где в этом потоке место для метлы? Работа дворника — как тень облака: была и исчезла, оставив лишь временную чистоту.

Однажды Чжуан Цзы увидел себя дворником во сне. Потом он проснулся и не смог понять, кто он: Чжуан Цзы, которому снилось, что он – дворник, или же он – дворник, которому снится, что он – Чжуан Цзы.

***

Имя скрыто. Город неразборчив. Время — вечность.
Записано в час Обезьяны. Ветер с севера. Улицы чисты.