Девушка подошла и обычным своим жизнерадостным тоном поздоровалась со всеми, а Кристоф…
Кристоф, к которому так отчаянно стремились все ее мысли эту неделю, вдруг окатил ее чудовищной волной презрения. Стоило Марихен появиться, он, как по щелчку, замолчал, убрал руки в карманы, губы сжал в тонкую прямую линию и - в довершение - отвернул в сторону лицо.
Марихен видела каждое движение его мускул - как брезгливо сложились складки вокруг губ; и этот неожиданный прием едва ли не сбил ее с ног. Она потеряла дар речи и, сама не отдавая себе в том отчета, не замечая, как пристально наблюдают за ней другие, во все глаза смотрела на Кристофа - больней всего было от того, что он не желал ответить ей даже взглядом.
В одно мгновение в душе Марихен произошло смятение, все перевернулось с ног на голову, и прежняя веселость сменилась растерянностью и едким страхом. Пестрый хоровод мыслей заместил хриплый шум - он же продиктовал следующий образ действий: девушка с трудом оторвала взгляд от острого профиля господина Манна, оглядела остальных участников встречи и, внезапно с небывалой силой ощутив себя лишней, дрогнувшим голосом спросила:
Она снова обвела взглядом присутствующих, но Кристоф не шевельнулся, а лица остальных выражали сомнение - они то и дело поглядывали на своего нового предводителя и не знали как теперь вести себя с Марихен, и только Томас отозвался как ни в чем ни бывало:
- Разумеется, нет, - он привычно указал рукой, лежащей в кармане пальто, на Кристофа и объяснил: - Мы как раз обсуждали одну задумку герра Манна. Довольно рискованную задумку, надо сказать.
- И она должна была стать сюрпризом для всех, - укоризненно отозвался названный юноша. Только теперь он развернулся к Марихен и впервые обратился к ней: - Я предложил заезд на санях по льду Ахена. В городе это популярное развлечение среди молодых людей - кони несутся, сани дрожат под руками, кровь настоящего мужчины кипит! - он бросил тяжелый взгляд на Томаса - И только трус побоится провалиться под лед.
- Близится март, озерная корка трещит уже сейчас. Ахен может вскрыться со дня на день.
- Значит нельзя откладывать, - сказал, как отрезал, Кристоф.
Марихен впервые видела его таким. До сих пор Кристоф был надменным, иногда мягким, за присущей ему решительностью он иногда робел, но ни разу еще не был сердит так, как сейчас. Возражения Томаса, чинящие невидимые препятствие заезду, раздражали его, однако Марихен вступила в перепалку:
- Да кто же даст на такую затею коней?
- Помолчи, Марихен! - Кристоф возвысил голос и ударил словами наотмашь, даже не глядя на нее. - Я разговариваю не с тобой.
Повисла тишина. Не привыкшая к такому обращению Марихен замерла с приоткрытым ртом и округленными глазами, а парни переглянулись. Бенедикт хотел что-то сказать, но Кристоф жестом приказал ему остановиться и достал из кармана пиджака сигару, медленно раскурил ее и неторопливо выдохнул дым, задрав голову к небу. Помолчав, он наконец сказал спокойным, но холодным тоном:
- Лошадей я достану, да и сани у деревенских есть. Организовать гонку не проблема, а вот найти смельчаков, достойных звания чемпиона - задачка непростая. Как бы матушки не рассовали всех джентльменов под юбки, запретив им подходить близко ко льду. Тьфу-ты, - Кристоф с отвращением поморщился и сплюнул. - Живет здесь кто-то кроме цыплят?
- Я поеду! - вызвался помрачневший Бенедикт.
- И я, - вторили ему балбесы.
Все трое смотрели сычом, хмурили брови, водили плечами. Кристоф, бегло глянув на них, ухмыльнулся и распорядился:
- Ну тогда подыскивайте себе лошадь. Через три дня, в воскресенье, собираемся в полдень у озера. Посмотрим, на что годятся деревенские клячи.
Затушив сигару о перекладину забора, Кристоф вернул ее в карман и пошел прочь, не попрощавшись.
Встреча была окончена. Молодые люди стали расходиться, возбужденно переговариваясь между собой - задуманное приезжим мероприятие оживляло их пресную жизнь и позволяло прикоснуться к невиданным забавам городских, потому не мудрено, что новость станет главным предметом обсуждений в деревне в кратчайшие сроки. Марихен же, за эти минуты прокрутившая в голове десятки мыслей, где одна была мрачнее другой, стояла ни жива ни мертва. Кристоф ушел, даже не удостоив ее взгляда, и только вокруг произошло движение Марихен сорвалась с места и бросилась со всех ног к дому.
Там, под нежным пологом родного крова, как в материнских объятиях, найдет она утешение.
Марихен была в смятении. По-началу она с возмущением отвергала резкость сказанных ей слов, и будь на месте Кристофа кто угодно другой - уж она бы ему этого с рук не спустила! Да только невообразимо было, чтобы кто-то из деревенских позволил бы с нею такую вольность - от того еще больше потрясло ее, как захлопнулись их рты, когда Кристоф повысил голос. Прежнее его к ней расположение сослужило теперь девушке дурную службу - она, будучи застигнутой врасплох, позволила колебаниям взять вверх.
Но затем гнев схлынул и сменился страхом, нашептывающем о причинах такой немилости: Кристоф отвернулся от бедолажки! Конечно, он глазом знатока оценил дом, представил быт его хозяек, и никакое пальто с меховой оторочкой не смогло уже его обмануть. Ему - будущему судье - стала неинтересна маленькая красивенькая нищенка. А потом она - о, глупая! - видела же, что мужчина раздражен спором, но влезла, все равно влезла, встала ему костью поперек горла. Сама виновата!
Трудно описать горе, которое способна перенести шестнадцатилетняя девушка, чувствуя себя отвергнутой.
Марихен мчалась к дому, а мысли бились в голове, как испуганные ласточки, случайно залетевшие в окно, терзали душу раскаянием. Не ей ли он еще недавно так доверительно говорил полушепотом, что очарован? А что теперь?
Вдруг сзади ее окликнули. Марихен резко остановилась посреди улицы, обернулась и, невидящими от слез глазами, нашла долговязую фигуру Томаса.
Голос ее был необычайно высок и дрожал. Томас это заметил. Он смутился на мгновение, смешался. Его подслеповатые глаза видели далекую фигуру Марихен также плохо, как видела его сейчас она, и юноша не разглядел девичьи слезы, равно как и порозовевшие веки. Может быть, окажись иначе, он бы благоразумно отступил, позволил девушке скрыть свой стыд от чужих взглядов, но в действительности все оказалось наоборот.
Томас смахнул с себя оцепенение, судорожно и как-то неряшливо зарылся во внутренние карманы пальто откуда, спустя мучительно долгую минуту, выудил книгу в твердом переплете. Он протянул Марихен издание в бордовой обложке и сказал:
- Вот, - он почему-то не решался подойти ближе, хотя их с подругой разделял добрый десяток шагов, а сам Томас смотрелся до смешного глупо, стоя посреди улицы с далеко вытянутой вперед длинной рукой. - Из города пришли новые книги, и мне показалось, что эта тебя может заинтересовать. Там главная героиня так на тебя похожа, я как прочитал - сразу решил…
- Ах, Тома! - горько воскликнула Марихен. - Оставь это! Не нужно!
Она порывалась уйти и уже развернулась, как вдруг смелая догадка поразила Томаса и поразила неприятно. Не дав этой мысли и шанса толком сформироваться, юноша выкрикнул, выстрелил наугад:
Чтобы увидеть, как замерла посреди дороги тонкая фигурка Марихен, не нужны были толстые линзы очков - так неотрывно за ней следил юноша. Он со страхом смотрел на эту хорошо знакомую спину и гадал, что значили для девушки эти слова. А Марихен между тем получила последний удар. Плотина, бережно отгораживающая ее чувства от мира, треснула под натиском и обрушилась мелким крошевом - девушка залилась слезами, обернулась и крикнула отчаянно, надрывно:
- Да тебе какое дело, а?! Все ходишь и ходишь за мной со своими дурацкими книжками! Угомонись уже, не лезь ко мне! Посмотри на себя - ты без пяти минут калека, а туда же. Найди себе девушку под стать!
Марихен вспыльчиво развернулась на пятках, так что отчетливо хлопнули полы пальто, и быстрым шагом полетела мимо домов, тогда как Томас так и остался стоять посреди пустынной дороги с книгой в вытянутой руке.
У дома Марихен дочерним своим чутьем почувствовала присутствие матери в гостиной и, не будучи в состоянии вынести допросы, скользнула обходной тропой на задний дворик. Это было царство уныния и забвения. Редкие неухоженные кусты и чахлые деревца покрылись инеем, подтаявший к концу месяца снежок смешался с прошлогодней опавшей листвой и теперь слякотно чавкал под ногами. Иначе говоря, дворик отвечал всем потребностям беспокойной души хозяйки.
Марихен приютилась на перевернутом жестяном ведерке, пестрящим ржавчиной, и уронила тяжелую голову на руки. Прошла всего лишь неделя, с тех пор как она так вдохновенно строила у себя в спаленке планы очередной любовной победы, и вот она уже сидит здесь униженная и совершенно раздавленная - никогда еще реальность не крушила так жестоко ее девичьи мечты.
Марихен коротко всхлипнула - перед глазами неизменно вставал презрительный острый профиль.
У старшей фройляйн Грау конец февраля выдался не таким насыщенным. В то время, как Марихен склонилась над собственными разбитыми надеждами в заброшенном саду, Серапия сидела в одном из классов деревенской школы за учебниками. Некоторое время назад она потеряла всякую мотивацию учиться и нередко бывала теперь попрекаема наставниками: штурм конспектов перед экзаменом превратился в монотонное механическое перелистывание страниц, а сама ученица нередко забывалась, уходя, словно в сон, в размышления.
Так и сейчас она уставилась в окно и замерла, удерживая в пальцах не до конца перевернутую страницу. В аккуратном квадратике рамы виднелось серое небо с которого уже давно не сыпал ни снег, ни дождь, голые корявые ветви садовой растительности и иссиня-черные силуэты лесных елей вдалеке. Скудный солнечный свет почти не пробивался через пелену дымчатых облаков, и редкие лучи его рассеивались серой пылью над кронами деревьев. Весь мир с заключенной в классе девушкой казался замершим, как образ на черно-белом снимке: ее блеклые остекленевшие глаза смотрели вдаль бесцельно, почти не двигаясь, и только тихий ход часов да понемногу убывающий свет дня подтверждали ход времени.
Когда Серапия очнулась от забытья, за окном уже совсем стемнело. Пора было собираться домой. Она медленно подняла со стула свое грузное тело, но была неаккуратна и опрокинула задом стул. Девушка неловко обернулась, перешагнула через вскинутые ножки и, сопя носом, водворила стул на место. Затем она также медленно, но методично, принялась собирать немногие лежащие на столе тетради и книги, неряшливо упаковывать их в сумку. Вот убежала ручка, и Серапия тяжело опустилась на колени, выиискивая ее под столом. Сборы затягивались.
А за окном на фоне свинцового неба уже давно кружил белый-белый снег. Он плавно, танцуя, опускался на землю, на корявые голые ветви и, когда девушка была готова покинуть классную комнату, бесследно скрыл карниз перед окном.
Серапия оделась, натянула на голову свою шапку рабочего и прошла к выходу из школы, не взглянув ни одним глазком в сторону зеркала. Коридоры были пыстунны и темны - глухо и неровно отдавались шаги по деревянному полу - редко кто задерживался здесь дотемна, и в этой естественной тишине Серапия чувствовала себя уютно.
Она подошла к входным дверям с затертой ручкой некогда цвета бронзы и тихонько приоткрыла ее, выходя в февральскую ночь.
От входа школы вдоль невысокого заборчика палисадника тянулась к жилым домам гравиевая дорожка, а старая лампа над дверьми бросала на нее желтый теплый свет. Тишина стояла непроницаемая. Густая. Бесшумно, будто весь мир оглох, падал крупными хлопьями снег.
И в этом полумраке у самого конца дорожки притаилась фигура по очертаниям своим напоминающая газовый фонарь. Однако, стоило дверям школы распахнуться, фигура шевельнулась: привалившись задом к забору палисадника, стоял Томас.
Судя по всему, он стоял здесь уже давно - снег успел обильно засыпать его плечи и борта шляпы, так что несколько комьев сорвались вниз при появлении Серапии, будто снежная лавина. Молодой человек поднял голову, и свет придверной лампы упал на его бледное лицо, частично скрытое за полями шляпы - глаза его, беззащитные и будто нагие в отсутствие очков, смотрели устало.
Он не выпростал из карманов рук, не сказал ни слова, а потому испуганная донельзя Серапия решила тихо проскочить мимо: прижала к груди сумку с книгами, опустила в пол глаза и поковыляла по дорожке, от волнения больше обычного подволакивая кривую ногу. Но, когда они почти поравнялись, Томас вдруг заговорил:
Сердце бешено скакнуло. Девушка подняла испуганный взгляд и, заикаясь, переспросила:
- Да, я… - Том вдруг замялся, потер рукой лицо, отвел в сторону глаза. - Ты уже домой? Пройдемся вместе?
Фройляйн Грау не верила своим ушам. Она глядела на Томаса во все глаза и не верила и им тоже.
- Да, да, конечно, давай, - выпалила она.
Еще несколько мгновений они колебались, а затем пара медленно двинулась дальше по дорожке от школы. Томас подстроился под шаг девушки и шел, глядя под ноги, а Серапия все косилась на долговязую фигуру. Она слышала, как он дышал рядом, хотя в ушах стучало сердце, видела, как время от времени из его рта вырывался густой пар, но оба до поры шли молча. Наконец, Серапия заставила себя взглянуть ему в лицо:
Парень вдруг рассеянно заморгал, а потом, словно ориентируясь на звук, повернулся к спутнице.
- Сломал. Теперь жду, когда из города приедут новые, а это не быстро.
Тишина вновь водворилась на прежнее место, где-то вдалеке завыла собака. Они прошли уже добрую сотню метров бок о бок и не обменялись ни единым словечком, чему Серапия, на самом деле, была рада. Попробуй Томас сейчас завести с ней разговор - она не смогла бы подобрать слов, настолько затмила эта встреча в ее душе все другие мысли и переживания.
Совершенно неожиданно и отрезвляюще под ботинком Томаса хрустнул тонкий лед. Этот звук будто послужил условным знаком - молодой человек заговорил. Начал он нерешительно, но понемногу говорил все тверже и быстрее.
- Ты уже встречала приезжего, Серапия? - и, когда та ответила отрицательно, добавил: - герр Манн, племянник фрау Манн, приехал несколько недель назад к нам из города и обещал надолго не задерживаться, но… Дурной он человек, Серапия, для девушки неподходящая компания. Поет соловьем, сыплет деньгами, да только хвост распушает - ничего хорошего от него не жди.
Серапия, которая не понимала к чему Томас завел этот разговор, поглядывала на него с недоумением. Том остановился, внимательно и серьезно посмотрел на спутницу, и сказал:
- Поговори с Марихен, объясни ей все. Увещевай, как умеет старшая сестра. Что угодно, только к приезжему не пускай.
Стало так обидно, что слезы чуть не брызнули из глаз. Серапия отвернулась, мелко-мелко затрясла головой и засеменила дальше по улице. Томас растерянно проводил ее взглядом, а затем пошел следом.
Они так и шли, сохраняя некоторую дистанцию: Том, напуганный необъяснимым молчанием девушки, и Серапия, задыхающаяся от нового горя и унижения.
В глубине души, она терзала себя, насмехалась, твердила о том, как самонадеянно и нагло было с ее стороны ожидать, что Том явился на встречу ради нее, когда существует Марихен. Ей сразу следовало все понять, а не развешивать нюни.
Пара уже подошла к дому, Серапия положила руку на холодный затвор калитки и вдруг решила, что этот разговор будет последним. Она резко обернулась, посмотрела Томасу прямо в лицо, для чего ей пришлось откинуть назад голову, и дрожащим голосом спросила:
- Ты о ней заботишься… Или о себе?
Том оторопел. Он отшатнулся и внимательно, будто впервые их увидел, посмотрел в большие темные глаза под косматыми бровями. Они ярко горели на полном бледном лице и смотрели не зло, но твердо.
- Я влюблена в тебя, и влюблена давно, - полушепотом выпалила Серапия. - Я брала в библиотеке те же книги, что и ты, и миллионы раз представляла себе, как мы будем обсуждать их вечерами. Я бы никогда не допустила до себя ни единого мерзавца, как бы он ни сорил деньгами, если бы у меня был ты! Но ты не видишь никого вокруг, кроме Марихен. Марихен, Марихен! Что в имении ее тебе? А теперь еще, будто в насмешку, словно издеваясь, отравляешь мне душу своей просьбой. Теперь - сейчас - все кончилось. Я ничего не жду от тебя, просто хотела, чтобы ты знал об этом.
Не дожидаясь ответа, девушка дрожащими руками открыла калитку, пересекла передний дворик и поднялась на крыльцо. Все тело била мелкая дрожь, которую Серапия безуспешно пыталась сдержать. Девушка вошла в дом и небрежно закрыла за собой дверь. Она ни разу не оглянулась.
В доме, как обычно, было тихо, и это так разительно отличалось от шума мыслей в голове Серапии. Эмоции проносились многоголосым вихрем, хотелось броситься на кровать и заплакать, будто сердце ее разбито, но Серапия, прислонившись к стенке в передней, только закрыла глаза и тяжело дышала.
Из гостиной донесся звон посуды - мать накрывала стол к ужину. Услышав шаги в передней, Клара позвала:
- Серапия, дочка, это ты? Что тебя так задержало? Проходи к столу, дорогая, все уже вот-вот готово.
Девушка оставила верхнюю одежду и сумку в передней, разулась и скользнула за стол, а мать, увидев ее, обеспокоенно охнула:
- Дочка, какая ты бледная! Что случилось? Неужели тоже заболела?
Но Серапия только окинула тяжелым взглядом стол и спросила:
Лицо матери стало совсем печальным - уголки губ опустились, цвет щек стал серее обычного, а брови еле заметно дрожали. Руки тут же беспокойно принялись за тарелки.
- В спальне наверху. Лежит в кровати весь вечер и не встает, сказалась больной… Ох, девочки, я так за вас переживаю… Сердце не на месте…
- Все хорошо, мама. Она пила или ела?
- Нет, от всего отказалась. Я отнесла ей ужин в постель, да тарелки так и остались нетронутыми.
Серапия кивнула, отвечая скорее собственным мыслям, нежели матери, и предложила наконец приступить к трапезе. Однако мало ей было собственных душевных переживаний - мама на протяжении ужина все время тяжело вздыхала, сдавленно охала и поднимала глаза к потолку, где, как она считала, над ее головой лежала в постели больная любимая дочь. Ужин становился невыносим, и вскоре почти полную тарелку пришлось отодвинуть. Клара наклонилась, глянула в блюдо и вопрошающе воскликнула:
- Детка, ты решила похудеть? Не нужно этого, милая, Марихен совсем себя затравила - смотреть больно - почти прозрачная, как лепесток. Ни к чему тебе это, ни к чему…
Хоть мать и не пыталась этого сказать, но брошенные слова укололи, как шпилька. Внутри поднялись обида, раздражение, жгучая зависть, которая уже не впервые проливала свой яд в девичьей душе. Дочь буркнула что-то невнятное, невразумительное и бросилась к лестнице прежде, чем слова запросились наружу, полились неудержимым потоком. Она уже сказала этим вечером больше, чем должна была, открылась одним слепым глазам и не хотела обнажать сердце вновь, боясь - нет - будучи уверенной, что ни одно ее чувство не будет правильно понято.
Ступени скрипели под ногами - резко и коротко взвизгивала лестница под здоровой ногой и протяжно и натужно под кривой - покуда девушка не остановилась у двери спальни. Она желала всей душой уединения, но внутри комнаты, она это знала, таилась Марихен. Если повезет, то сестра уже забылась сном, а если нет, то обе они останутся нос к носу и лучшее, что смогут сделать друг для друга - притвориться невидящими и неслышащими.
Тихонько приоткрыв дверь, Серапия вошла.
Марихен не спала. Она лежала на постели, подложив руку под щеку, и смотрела пустыми стеклянными глазами на прикроватную тумбочку. Когда скрипнули дверные петли, ресницы девушки даже не дрогнули - она не заметила вторжения.
Старшая сестра остановилась, поглядела на тонкий, как “лепесток”, силуэт под одеялом, на бесстрастное бледное лицо и тяжело вдохнула тишину. Это место было подходящим царством для них обеих.
Она помедлила, смирила чувства в груди и шепотом позвала сестру:
- Марихен… - Девушка оторвала голову от подушки и сонно уставилась на гостью. - Что между тобой и герром Манном? - и поспешно добавила, заметив бурную реакцию на лице сестры. - Я не хочу вмешиваться в чужое дело и ни за что не стала бы, но недавно со мной говорил Томас…
- Что он опять наболтал?! - взвизгнула Марихен, вскакивая с постели. - Негодный мальчишка! Все сует и сует свой нос.
Девушка принялась мерить комнату шагами, бешено перемещаясь из одного угла в другой и размахивая руками в такт гневным словам:
- Сказала же ему отстать от меня, отстать!
Внезапно она припала к груди сестры и, заливаясь слезами, сказала:
- О, Серапия, сестренка, я так несчастна, так несчастна… Что он тебе о нем сказал?
Серапия, сбитая с толку такой резкой сменой настроений, растерянно приобняла сестру за хрупкие плечи и несколько мгновений смотрела, как скатываются по бледным щекам слезы. В конце концов, она заговорила шепотом и неуверенно:
- Сказал, что герр Манн дурной человек, распушает хвост и сыплет деньгми. Что надо тебе держаться от него подальше. - Марихен сдавленно всхлипнула. - Скажи мне честно, Марихен, как я честна с тобой. Что тебя с ним связывает?
Но младшая сестра зарыдала в голос и уткнулась вместо ответа в заботливо подставленное плечо. Она все заливалась слезами, время от времени судорожно вытирая нос рукой, и сбивчиво бормотала:
- Ничего. Он… Он… Пренебрег мной. Ни во что ни ставит. Он… Элеонор… Я думала…
Серапия крепче обняла сестру и погладила ее пухлой ручкой по мягким волосам. На душе внезапно разлилось облегчение, и даже влажная пропитанная солеными слезами ткань рубашки не доставляла неудобств.
- Да и черт с ним, Марихен! Томас прав, от приезжих добра не жди. Он наломает здесь дров, накруговертит и улепетнет обратно в свой город, так что только пятки сверкнут. Им лишь развлечений подавай.
Вдруг Марихен отстранилась, посмотрела на сестру сдержанно и серьезно, но блестели еще влажные дорожки на раскрасневшемся лице.
- Не говори так, - прошипела она. - Ты его совсем не знаешь. Он добрый, внимательный и очень ласковый. Он - настоящий мужчина, не то, что эти… Как ты можешь так злословить на него, хотя и не видела его ни разу, и словом ни обмолвилась с ним? А, я поняла, - громкость ее речи стала возрастать, резать уши. - Ты просто бездумно повторяешь все, что сказал твой любимый Тома, любая чушь с его языка - мед для твоих ушей. А он и рад такую дурочку найти, орудовать ее руками.
Серапия почувствовала, как краснеет, как разгорается в груди возмущение.
- Ты несправедлива к Томасу, - оборвала она сестру на полуслове. - Если кто и видит человеческую натуру насквозь, то это он. Ради тебя, твоего благополучия, Том отринул всякую гордость, честолюбие, и пришел ко мне просить оградить тебя от зла, если не смог сделать этого сам. У этого юноши поистине широкая благородная душа.
Младшая Грау подозрительно воззрилась на сестру, а затем вскричала, лицо ее исказилось в бешенстве:
- Том - болван! Мелочный, жалкий, скользкий тип! Да и нравится он тебе потому, что такую уродину полюбит только слепой!
Марихен вдруг толкнула сестру в грудь, и та, не удержавшись на ногах, свалилась на кровать. Младшая же молниеносно выскочила из комнаты, шумно сбежала по лестнице и вскоре снизу донесся звук захлопнувшейся входной двери.
Ошалевшая Серапия неподвижно сидела на кровати в попытке перевести дух, когда с первого этажа раздался тихий дребезжащий голос:
- Девочки, у вас все хорошо?
- Да, мама, - старшая дочь энергично растерла лицо руками и постаралась придать голосу естественное звучание. - Все хорошо.
Марихен, между тем, выскочила на улицу, даже не застегнув до конца пальто. Ее душили слезы, она была ни кем понята, отвергнута, и уже не находила утешения даже в стенах собственного дома. Морозный ночной воздух студил горло, царапал щеки, и девушка вдыхала его полной грудью, наслаждалась новой болью. Хотелось сбежать, хоть бы в лес, хоть вот так посреди ночи в одном осеннем пальто, но оставить все позади, исчезнуть.
Однако ноги сами принесли Марихен к одноэтажной домульке фрау Манн. Под покровом сгустившихся сумерек, девушка остановилась посреди улицы и, как затаившаяся тень, зачарованно смотрела в окна. Из всех немногочисленных окон свет горел только в одном. Там, в прорези неплотно сомкнутых штор, иногда мелькало платье почтенной тетушки, но как бы долго ни стояла Марихен, она не увидела Кристофа.
Побродив еще по окрестностям и окончательно закоченев, фройляйн Грау все же направилась домой.
