Авторские истории

Прошли годы, девочка стала гордиться своей бородой. И все вокруг думали, что это мужчина. А когда она унаследовала титул, то не знала, куда деваться от поклонниц, которые слетелись, как пчелы на цветок. Ещё бы! Молодой герцог, полный хозяин замка, такой ловкий, сильный, модный и блондин к тому же!

Но герцог с ультрафиолетовой бородой конечно не собирался жениться на настырных поклонницах. Он закрылся в замке и стал изображать мрачного отшельника и женоненавистника. Первое время это было очень удобно. Но потом Средневековье прошло, и появились феминистки. Они стали ходить строем под окнами герцогского замка, кричать, что Ультрафиолетовая борода не уважает женщин и надо сжечь его на костре и заставить жениться. И то, и другое, в любом порядке.

— Выходи, подлый трус, фиолетовая борода! — кричали они. — Если немедленно не выйдешь и не женишься на хотя бы одной из нас, мы возьмем замок штурмом!

— Да зачем мне нужны такие швабры, мымры и синие чулки, как вы! — орал из окна герцог, стараясь перекричать женский хор.

— Это мы — синие? Это у тебя борода синяя!

— Ультрафиолетовая! — рявкал герцог.

— Синяя, синяя! — дразнились незамужние феминистки.

— Тьфу, дуры! — обижался герцог, потому что не мог им сказать, что он сам тоже девушка, к тому же блондинка. И ему было очень обидно.

А в то время около его замка остановился бродячий цирк. Ультрафиолетовая борода пришел в цирк и спросил, сколько стоит взять напрокат льва?

В этом сезоне дела у цирка шли не ахти, директор ужасно обрадовался, что можно избавиться от забот хотя бы об одном хищнике, и сказал:

— Если ваше светлейшее ультрафиолетовое сиятельство будет само кормить льва, то мы вам уступим его бесплатно. Держите его сколько хотите! Только имейте в виду, в день он должен съедать половину коровы, не меньше!

— Очень хорошо! — обрадовался герцог. — Я могу обещать ему даже по целой корове в день! Возьму льва на недельку, а там, как пойдет…

В тот же день молодой герцог надел свой лучший наряд, открыл ворота своего замка, вышел и сказал феминисткам:

— Ну, кто тут хочет за меня замуж? Я готов жениться на вас всех по очереди. Кто первая?

Феминистки как завизжат!.. И давай драться за очередь на ультрафиолетового блондина. Бородатый герцог некоторое время с удовольствием наблюдал эту битву, а потом, чтобы никого не обидеть, предложил бросить жребий. Но тогда все невесты обиделись, потому что хотели, чтобы их выбирали по достоинствам, а не вслепую.

Тогда герцог выбрал ту, которая орала громче и больше всех (и последнее время постоянно надоедала ему и мешала спать). Это была главная феминистка. По ее словам, она больше всех ненавидела мужчин, особенно блондинов. Герцог спросил, согласна ли она выйти замуж за человека с ультрафиолетовой бородой и главная феминистка без паузы закричала: "Да!!!"

Герцог привел ее домой и сказал:

— Дорогая, я пойду, приготовлю нам свадебный ужин, а ты пока погуляй, посмотри свои новые владения. Можешь ходить, где хочешь, только в маленькую комнату на чердаке ни в коем случае не входи.

— Почему? Что за дискриминация? — возмутилась феминистка. — Всюду можно, а туда нельзя?

— Если тебе дорога жизнь, я тебя очень прошу, не ходи в эту комнату, — герцог нахмурился и постарался говорить басом, чтобы жена поняла, что он ее предупредил. Ослушается мужа, пусть пеняет на себя.

Молодая жена, только герцог ушел на кухню, тут же бросилась в маленькую комнату на чердаке. А там за дверью ее встретил голодный лев…

На следующий день герцог позвал к себе новую жену, и ее тоже съел лев, а потом ещё и ещё одну…

Ультрафиолетовая борода не мог нарадоваться на свой гениальный план. Ряды феминисток редели, лев довольно урчал, а слава о герцоге как о настоящем мужчине росла и росла. И всё больше невест, желающих познакомиться с ним, съезжалось к его замку, так что и у цирка были хорошие сборы и много зрителей.

Но потом лев объелся и характер его от съеденных феминистических идей испортился. Он стал возражать против эксплуатации львов феодальным обществом, царапал дверь изнутри и грозил вырваться на свободу. И цирку надоели такие нервные зрительницы, как герцогские невесты. Директор приказал укладывать вещи и уезжать.

Ультрафиолетовая борода не хотел расставаться со львом и с директором цирка. И решился открыть ему свою тайну…

Узнав, что бородатый герцог на самом деле — девушка-блондинка, директор очень обрадовался.

— Это же сенсация! — заявил он. — Нас ждут невиданные сборы, если вы согласитесь остаться с нами и выступать на арене. Бородатая дама это великолепно! Никто никогда не видел ничего подобного! Вот что, ваше ультрафиолетовое сиятельство, я немедленно предлагаю вам руку и сердце и контракт с моим цирком на тысячу лет вперед. Вы согласны?

Бородатая дама подумала и согласилась. Вернулась домой, собрала вещи, потихоньку выпустила льва, вышла замуж за директора цирка и уехала путешествовать по всему миру.

Феминистки, которых не успел сожрать лев, до сих пор рассказывают жуткие истории о таинственном герцоге с синей бородой. О чудовище и женоненавистнике, который, вполне возможно, был жестоким людоедом, убивал наивных девиц, которые отдавали ему свои руки и сердца, а потом внезапно исчез, не выдержав угрызений совести или боясь мести феминистического движения…

Теперь его замок стоит пустой, феминистки там основали музей угнетения женщин в феодальной культуре и собирают с туристов немало денег. Но всё-таки знаменитая бородатая дама, которая прославилась на весь мир, зарабатывает в цирке гораздо больше.

Больше недобрых сказочек у меня тут: https://litnet.com/ru/book/ne-dobrye-skazochki-alligatora-b4...

Я всегда думала, что узнаю всё первой. Интуиция у меня была острая — на уровне чувства запаха свежесваренного кофе поутру, когда муж говорил: «Не торопись, поспи ещё». Я не ускользала по утрам раньше всех, но и не ложилась, пока все не уснут. Кто, как не я, держал дом? И почему я не увидела простых, почти обидных улик там, где всё кричало о беде?


Погода была ровной, безоблачной. На даче я собрала ведро малиновых ягод, даже привезла внукам свежей травы для морской свинки. В тот день годовщины свадьбы меня обуяла неожиданная нежность к Михаилу. Всю ночь накануне я укладывала себя спать, представляя, как порадую его пирогом. Сколько их было, этих годовщин? Много... Ещё больше было домашних пирогов—ещё больше — моих уступок и прощений.


Я приехала в город внезапно, шумно открываю дверь, чтобы предупредить мужа…


Внутри всё показалось не так: в подъезде несмытая чья-то помада на кнопке лифта, запах чужих духов у входа, в зеркале — уже не я, а усталая женщина.


У кухни — тишина. За дверью спальни — два голоса. Не веря в собственные уши, я тихо открыла дверь…


Он, мой муж. И она — молодая, красивая, длинные светлые волосы. Миг, в котором исчезает весь привычный мир: смех, а потом резко — тишина. Михаил обернулся, бледнея, будто его застали на месте преступления.


— Миша…


— Наташа, это… подожди... Ты всё не так поняла, я…


— Я всё поняла, — прохрипела я, чувствуя, что сейчас не смогу пошевелить ни рукой, ни ногой.


Мои ягоды из пакета выкатываются прямо в прихожей, а я только смотрю, как сок медленно пачкает ковёр. Всё внутри — как забытый на плите суп: сейчас закипит, убежит, и никто уже не отмоет до бела.


Я развернулась, будто соскочив со сковороды, и быстро вышла на улицу, не оглядываясь. На улице солнце било по глазам, как попкорн — горячими зернами.


Мне захотелось исчезнуть.


***


Два дня я жила у сына. Внук таскал мне цветные карандаши — «Бабушка, а нарисуй динозавра!». Сын старался не лезть с вопросами, но, видя мои глаза, каждый раз начинал отворачиваться. Я закрывалась в ванной, включала душ, чтобы никто не слышал рыданий.


На третий день пришло электронное письмо от Михаила:


«Наташа, прости. Я сорвался, я дурак. Мне как-то тяжело было… возраст, все это стресс… Я не знаю, отчего меня понесло. Мне всегда было важно чувствовать себя нужным, а ты как будто не замечала меня. Я не хотел тебя обидеть. Вернись. Мы все исправим. Умоляю».


Я читала его строки раз пятьдесят. Не злилась. Даже не чувствовала боли, скорее — пустоту. Как будто бы внутри у меня исписанный до дыр лист бумаги — прошлое, ставшее совсем ненужным.


Позвонила подруге Галке. Долго молчала, потом просто выдохнула:


— Галка, я его застала… с другой.


— Наташа… Ну, только не говори мне, что впервые.


— Что ты имеешь в виду?


— Я ведь молчала раньше — не хотела лезть в чужую жизнь. Но год назад, помнишь, мы были в кафе? Он тогда выходил поговорить по телефону, а рядом на скамейке сидела юная брюнетка. Я ещё тогда подумала… ну, мало ли. Потом слышала в аптеке, как он кому-то дарил цветы. Но подумала: тебе виднее.


Меня накрыла тяжесть — не месть даже, а желание понять, как я могла так долго не замечать очевидного. Может, не хотела признавать?


Я позвонила Вере — бывшей коллеге — и спросила:


— Вера, а ты с Михаилом когда-нибудь говорила по душам?


— Наташка… Ты же знаешь, что Мишка всегда был «народный любимец». С ним все тётки перешёптывались… Он ведь и раньше не особо сдерживал себя.


Я услышала, как в трубке вздыхают.

— Прости, но так легче говорить честно, когда всё уже раскрылось…


Потом мне позвонила баба Маня — она жила этажом ниже.


— Доча, только честно скажу: мне всю зиму не нравилось, что к тебе друзья не ходят, а к Мише по вечерам частенько женщины шаста-ли. Я думала, может, театральные постановки… Ну, прости, не хотела тебя обижать.


И с этим её «прости» я вдруг расплакалась — навзрыд, как в детстве. Потому что стало понятно: не безвинное это недоразумение, не первая и не последняя, видимо, его встреча с другими.


***


Прошла неделя. Я словно ходила между сном и явью. Попыталась вернуться в дом — в прихожей запах чужих духов, в ванной шампунь с розовой крышкой, на зеркале помада. Кто-то смеялся по телефону в комнате.


Уходить в никуда — страшно, оставаться — противно. Я заварила чай, поставила пластинку, стараясь заглушить этот липкий осадок, когда вдруг — в дверь тихо постучали.


Стояла та самая молодая женщина.

В руках у неё был большой крафтовый пакет и растерянный вид.


— Здравствуйте, — промямлила она, — я… Оля. Простите, что пришла… Просто не знала, к кому ещё идти.


Дрожащими пальцами поправила волосы.


— С Михаилом мы познакомились в интернете. Он сказал, что давно разведён, одинок. Показал вашу фотографию — «бывшая жена». Я поверила. Только вчера узнала, что это ложь… Он… Уговаривал меня выйти за него замуж. Я пришла забрать свои вещи — и встретила вас. Я… простите. Я не знала, честно…


Я сняла шарф, пригласила зайти на кухню.

— Проходите. Чаю хотите?


Оля была молчалива, больше смотрела в стол, чем говорила.


— То есть ты… действительно не знала, что я жена?


— Нет… Я только вчера через знакомых нашла настоящее ваше фото. Он говорил, что у него законченные отношения, что вы его не любите, что в вашем доме ему одиноко. А сегодня нашла в его телефоне ещё одну переписку… — она протянула мне свой мобильник.— Вот, смотрите. Он ещё одной женщине пишет, что женится на ней в августе, и есть переписка с Татьяной, где он тоже жалуется на «жестокую бывшую».


Я была потрясена не глупостью женщин, а тем, что он построил для каждой разные истории.


— И ты верила?


— Я очень хотела семью…


— За кого ты меня держишь? — усмехнулась я. Мы обе рассмеялись, будто тяжёлый осколок выпал из груди.


— Знаешь, — сказала я, — а сядь-ка давай вместе. Только чай надо заварить ядреней.


Мы говорили почти два часа. После третьей кружки чая я поняла: Оля — жертва, как и я. И знаете, в этот момент вдруг пришла странная лёгкость: не враг, не соперница — сестра по беде.


Оля показала ещё одну переписку — с девушкой в Омске, по видео. Я решилась:


— Давай созвонимся вместе? Скажем всем правду!


***


На следующий день мы устроили женское собрание — трое в одной кухне, двое на видео. Все — разные, возрастом, характерами, даже взглядами на жизнь. Одна — с красным маникюром, как бабочка, другая — никакая серая мышь, третья — мечтательница, пишущая Михаилу письма в стихах.


Они держались за руки, улыбались сквозь слёзы, шутили:


— Я думала, что он только мой… Нет, он?


— А я верила, что он честный!


Я вдыхала женский смех, и впервые за долгое время не чувствовала себя униженной. Я — свободная. Мы, оказывается, не одни. Подругами нас не назовёшь, но единство в этот вечер — как у сестёр.


— Девочки, думаю, Михаил должен сам всё услышать,— сказала Оля. — Пусть будет по справедливости.


Я пригласила Михаила к себе домой под предлогом поговорить о разводе.


Он пришёл — растерянный, с букетом неловких гвоздик.

На кухне сидело пятеро женщин.


— Миша, кажется, ты попал, — сказала я спокойно. — Может, расскажешь, кому и что обещал?


Он попытался улыбнуться.

— Девочки, всё не так!

— Не девочки, а женщины, — хором сказали ему.


Я не ругалась, не возмущалась. Просто слушала, как он оправдывался — один и теми же словами: про трудную жену, про усталость, про стресс, про поздний возраст.


Каждая из нас слышала эти оправдания. Только теперь — вместе.


В тот вечер мы не рыдали. Пили чай, фотографировались на память, смеялись:


— Михаил, вот если бы ты научился печь пирог, может, у тебя и правда всё получилось бы…


Он ушёл, понурившись.


***


Впервые я ночевала в квартире одна, без страха и жалости. На столе — букет гвоздик, рядом чашка с остатками чая. Я открыла окно, вдохнула запах городского вечера и вдруг почувствовала лёгкое головокружение: свобода, необузданная и страшная… Но моя.


Прошли недели. Я начала приглашать к себе этих женщин — не каждую по отдельности, но иногда собирались вместе. Кино, йога, занятия живописью, даже походы в театр и просто прогулки в парке: смеялись, учились дружить заново.


С Олей у меня особенно сложились отношения. Оказывается, она мечтала научиться шить — и я показала ей, как выкроить юбку. Мы сидели у меня на балконе, болтали. Оля рассказала, что с Михаилом порвала навсегда, нашла поддержку в женском клубе. Я радовалась за неё.


Татьяна уехала в свой Омск, но иногда писала письма — живые, длинные, с фотографиями собаки и открыточкой для меня: «Спасибо, Наталья, что помогли не сойти с ума».


***


Сын мой однажды зашёл на чай, увидел — у меня дома шумная компания: смеёмся, режем салаты, обсуждаем фильмы.


— Мама, да ты… воскресла!


— Нет, сынок, я просто впервые в жизни — рядом с теми, кто не предаёт.


Во дворе меня окликали соседи:


— Наташ, ну ты даёшь, всё никак после Мишки не потерялась!


— А я лучше себя нашла, — отвечала я, и самой не верилось, что правду говорю.


В доме стало легко дышать: цветы вдруг по-другому зацвели, посуда не летела с полок по ночам, а любимая плита вдруг стала пахнуть какими-то новыми специями. Я записалась на курсы рисования маслом. Даже нашла время на массажи и пешие прогулки в парке.


Поступило письмо от какого-то мужчины на курсе рисования. Он видел, как я рисовала подсолнух, и захотел познакомиться. Простая улыбка, короткая записка на обороте: «Красиво у вас получается. Вы бываете здесь часто?»


Я ещё не знала, что отвечу. Но смеялась тихо, глядя в окно:

сегодня — не тот день, когда я ищу тень от прошлого.


— Оля, — говорю я по телефону, — завтра идём на пленэр?


— Конечно, Наташ! И не забудь красками запастись!


Вечером я люблю зажечь свечку, включить музыку и подумать обо всём хорошем. К Михаилу у меня нет ни ненависти, ни злости. Училась прощать — и отпустила. Пусть живёт, как знает. Его место теперь — в моём прошлом, а не в моём сердце.


***


День рождения через полгода я праздновала с «моими женщинами». Тот самый мужчина с курсов заглянул на чай, принёс торт. Мы все смеялись, даже внук кое-как разрисовал мне шариковую открытку: «Бабушке, которая умеет всё». Я вдруг поняла, что счастлива — не потому, что рядом со мной «кто-то», а потому, что рядом те, кто на самом деле понимают меня.


Жизнь иногда готовит такие повороты, что всё, что казалось страшным концом — просто новая глава. Главное, не прятаться от света даже в самый тёмный день. Потому что свет есть — он у каждой внутри.


Иногда тяжёлое предательство становится ключом, открывающим дверь к настоящему, свободному себе. А женская солидарность способна подарить надежду и вернуть вкус жизни — несмотря ни на что.

Источник: https://dzen.ru/a/aEfeXGFLpQUC2kgI

— Вот Тамара Васильевна – показывая на тушку, весящую на яблоне, обратился Андрюха. Ваш тиран. Более он срать в огороде не будет.

- Господи! -запричитала старушка, а шкура то с него где? И, на, что ж вы его прибили?

- Димка шкуру уже снял, а нам соль нужна отмездрить её как следует. Сейчас мы его расчленим, Лёха Хе сделает. Говорит, енот в употреблении деликатес очень полезный.

- Мам, а ты картошечку потуши, с енотом, Андрюха сейчас его разделает.

-  Да на кой он вам, бес! Только продукты переводить. - возмутилась старушка

- Ну, мам! – как-то по-детски, подныл Лёха.

Андрюха вскрыл «енота», аккуратно вырезал енотовские мужские «причиндалы» и от хвоста стянул кишки в низ, в заранее приготовленный, поставленный под яблоней тазик. Дальше тушку «енота» сняли с дерева, обмыли и кинули на доску для дальнейшего расчленения.

Отделив задние конечности от тушки, Андрюха отдал один «окорочок» Лёхе, остальное Димка унес в дом. Затем он, расстелив шуру на старом столе, стоявшем в огороде и служившим в качестве верстака, принялся её мездрить. Процесс мездрения состоял из соскабливания подкожного жира со шкуры и периодического посыпания её солью для смягчения процесса. Поскольку этот процесс был для Андрюхи в новинку, делал он всё очень тщательно.

Чем занимался Лёха в этот момент, сидючи в беседке, доподлинно не известно, по его словам, он готовил ХЕ, однако, по «приготовлению» оного, лицо Лехи сильно покраснело, глаза слегка сузились, а початая бутылка водки исчезла со стола.

Залив уксусом и соевым соусом наструганные овощи: лук, чеснок, морковку, помидоры, с нарезанными мелкими кусочками собачьего мяса, и добавив только ему известные приправы, Лёха заскучал.

- Андрюх- позвал Леха – пойдем бахнем! Бросай ты, своего «енота». Скоро Хе будет готово. Ему осталось только немножко настояться.

Андрюха бросил мездрить шкуру и подошел к беседке. Леха достал из-под лавки пятилитровую канистру со спиртосодержащей жидкостью и налил по рюмке.

- За удачную охоту – буркнул тост Леха, и поднял рюмку.

Мужчины выпили, закусили из миски салатом, и Лёха со словами: «Гляди!», снял со стоявшей небольшой кастрюли крышку. В этот момент лицо Лёхи засеяло, как у неолитического победителя мамонтов. В кастрюльке в жутком тёмном растворе плавали мелко порезанные овощи, из-за которых при перемешивании всплывали темные полоски, чего-то издалека напоминающие мясо.

- Что это? - с недоверием спросил Андрюха.

— Это ХЕ!  - с гордостью отвечал Лёха.

- Тот самый деликатес, из твоих баек?

- Ну, конечно! «Ты попробуй», —с улыбкой протянул Лёха ложку.

- Ну ко плесни ещё рюмку, а то боязно.

Лёха плеснул из канистры в рюмки. Андрюха, внимательно приглядываясь, к тому, что попадает в ложку, черпнул из кастрюльки, что-то подсказывало, что безопасней черпать только овощи.

- Да ты, побольше загребай, не стесняйся, во мясо плавает, пробуй. – улыбаясь подбодрил Лёха, и сам зачерпнул ложкой из кастрюльки.

Посмотрев на жидкость в рюмке с мыслью «Хуже уже не будет» Андрюха выпил рюмку и сунул ложку с «деликатесной» закуской в рот. И сразу же ощутил вкус хорошего 9 процентного уксуса.  Соевый соус, если это был соевый соус, смешанный с какими-то непонятными приправами, добавлял блюду отличный привкус отработанного машинного масла.  А в мясе, Андрюха точно определил добрые старые автомобильные покрышки, хотя не до, не после, никогда не пробовал жевать автомобильную резину.

- «Ну как?» - с гордостью спросил Лёха.

- «Ты знаешь? Что-то не очень» - лицо Андрюхи говорило само за себя. -«Мясо какое-то резиновое. Может ещё не настоялось?»

- «Да?» - удивился Лёха, и ещё раз зачерпнул ложкой из кастрюльки: «Ну, наверное, ты прав, пускай ещё постоит. И тут же позвал: «Мам! Дим! Кирюха! Идите пробуйте Хе».

- «Слушай, я, пожалуй, схожу на поле, я там видел кабаны старую подкову из земли вырыли, пойду заберу, пока не стемнело. Будет как талисман.» – развернувшись Андрюха направился к калитке.

Теперь Зина умерла. А Марине осталась ее квартира.

***

Ключи были старомодные — длинные, тяжелые, с круглыми зубцами. Дом стоял на своем месте, облупленный фасад, балкон с облезлыми перилами. Внутри пахло пылью, сушеными яблоками и забытьем.

Марина шла по коридору, автоматически отключая воспоминания: комната, где они пили липовый чай; кухня, где на окне сидел кот; ванная с занавеской в мелкий цветок.

И зеркало.

Марина остановилась. Оно висело на той же стене, в деревянной раме с узорами. Резьба — будто переплетенные цветы и лица. Стекло — темное, мутное, но гладкое. Не пыльное — чистое, словно за ним ухаживали до самого конца.

Марина посмотрела на себя. Отражение показалось чуть иным — тусклее, глубже. Вроде все на месте: волосы, глаза, шарф. Но в зрачках — что-то неуловимое, тревожное.

«Наверное, просто от усталости. Или от старого света», — убеждала она себя.

Марина провела в квартире почти весь день — разбирала старые вещи, документы, коробки с сушеной ромашкой, фотографии, книги по травам. Зеркало не трогала.

Только вечером, уже собравшись уходить, подошла к нему еще раз. В отражении — ее силуэт. И… мать.

Марина резко обернулась. Пусто.

Она снова посмотрела в зеркало. Мать стояла на кухне — молодая, как в ее юности. В халате. Повернулась — лицо уставшее, глаза напряженные.

«Хватит меня учить!» — резко сказала Марина.

И снова обернулась — реальность была тиха. Никого. Но отражение продолжало свою сцену. Мать покачнулась. Губы дрогнули. Она подняла руку, будто хотела что-то сказать — и замерла.

Марина смотрела, не мигая. Это не было воспоминанием. Она никогда не говорила этой фразы вслух. Никогда так не кричала на мать. Она думала так. Много раз. Но всегда молчала, глотала, делала вид, что «все нормально».

«Что за…» — прошептала она.

Зеркало снова стало обычным. Только она — растерянная, с застывшим лицом.

Ночью ей снился голос. Не Зины. Не матери. Свой собственный — но чужой, холодный:

«Ты это сделала. Просто не вслух».

***

На следующий день она вернулась. Не могла не вернуться. Сказала себе, что «надо доделать с документами», но руки сразу потянулись к зеркалу.

«Покажи, — прошептала она. — Это была игра? Сон?»

Зеркало не ответило.

Марина зажгла свет, встала напротив. Через секунду — вспышка. На этот раз — она с подругой. Разговор на кухне. Подруга плачет, говорит о предательстве. В жизни Марина просто слушала, кивала, а потом свернула тему — ей было не до чужих драм.

Но в отражении — она смотрит в телефон. Говорит:

«Перестань раздувать. Ты и так все знала».

Марина вздрогнула. Внутри — будто удар под дых. Она никогда не произносила это вслух. Но тогда именно так и думала.

Зеркало снова потемнело. Она чувствовала себя разоблаченной.

Вечером позвонила мать.

«Ты звонишь? Все в порядке?»

«Да, мам. Я… тут была в квартире Зины».

Пауза.

«Странная она была, да?» — сказала мать. — «Но честная. Как рентген. Всех насквозь».

Марина смотрела на выключенный экран зеркала.

«Да, мам. Именно так».

***

На третий день зеркало снова «ожило» без ее запроса. На этот раз — сцены повторялись, как навязчивый цикл: сначала ссора с матерью, потом с подругой, затем снова мать, снова подруга.

Она заметила: ее отражение в этих сценах чуть жестче, чем было на самом деле. Как будто зеркало не врет, но и не показывает один к одному. Оно отражает внутреннюю интонацию, а не то, что слышно наружу.

«Ты проецируешь», — сказала она зеркалу. — «Я просто уставшая. Мне все кажется».

Но зеркало продолжало крутить сцены. Все громче, ближе, эмоциональнее.

Марина села напротив. И впервые — не отвернулась.

***

Зеркало не замолкало. Каждое утро — новый эпизод. Не кошмары, не призраки — жизнь, которую Марина жила, но не замечала. Или делала вид, что «все в порядке».

Иногда оно запускалось, как только она подходила. Иногда — само, без приглашения. Словно выбирало, что нужно показать сегодня.

Вот — она стоит в кафе. Напротив — Вика, ее подруга с универа. Марина слушает, кивает. Вроде бы даже улыбается. Но в отражении — все иначе. Улыбка сквозь зубы. Взгляд — скучающий. Ответ — отстраненный.

«Ну, если ты так считаешь», — говорит она.

В отражении — голос сдержанный, холодный. Словно: «мне все равно».

В реальности она не помнила этого как конфликт. Но после той встречи Вика перестала писать. Совсем.

«Это не честно, — прошептала Марина. — Я же старалась…»

Но зеркало продолжало крутить. Тот же момент — снова. И снова.

***

Потом был эпизод с бывшим. Он стоял в прихожей. Чемодан, куртка в руке, заминка у двери.

«Я больше не понимаю, зачем мы вместе», — сказал он.

«Иди», — бросила Марина.

В ее памяти — она гордо отпустила его. В отражении — угол губ дрогнул. Она сжала пальцы в кулак. Хотела сказать что-то другое. Но не сказала.

Зеркало, как кинокамера, показывало не только действие, но и сдержанное, подавленное чувство. И именно это — было больнее всего.

«Зачем ты это делаешь?» — спросила она у зеркала.

Ответа не было. Только сцена — снова.

***

Сначала Марина спорила.

«Я не обязана быть идеальной».

«Я имела право злиться».

«Это уже прошло».

Но на третий день после особенно тяжелого эпизода — она заметила, что звонит матери первой. И не по расписанию. А просто — чтобы спросить, как прошел день.

Мать удивилась. Потом — расслабилась. Голос стал мягче.

«Я думала, ты обижаешься на меня».

«За что?»

«Не знаю. Иногда ты молчишь — и мне кажется, что ты далеко».

Марина замолчала. Она вспомнила сцену из зеркала, где они сидят за столом, и мать говорит:

«Помнишь тетю Зину? Она говорила — все, что ты не сказала, потом станет эхом в других людях».

***

Через неделю Марина написала Вике. Без объяснений. Без драм.

«Я думаю, я была не очень внимательной. Прости, если ты это чувствовала. Если хочешь — давай на кофе. Если нет — все равно спасибо за то, что была рядом».

Вика ответила вечером:

«Марин. Спасибо. Я думала, ты давно ушла в свою броню. Я бы хотела кофе. Даже без слов».

Каждый раз, когда Марина признавала то, что видела в зеркале, оно «менялось».

Сцены становились мягче. Голос — тише. Иногда зеркало вообще не включалось — будто говорило: «Ты поняла. Этого достаточно».

***

Но один эпизод она боялась.

Тот, где она стояла у кровати. Больница. Мать лежала под капельницей. Марина держала телефон. Смотрела на экран. Не подняла глаза, когда мать сказала:

«Не бойся быть мягкой».

В отражении — она не просто молчала. Она закрылась, взгляд был стеклянным, поза — холодной. Как будто боялась, что если позволит себе почувствовать — все треснет.

Она не хотела возвращаться к этому моменту. Но зеркало — показывало его все чаще.

«Я тогда не знала, как…» — прошептала она.

На следующее утро она купила билет и поехала к матери. Без повода. Просто так. Когда они пили чай, Марина сказала:

«Прости, что я иногда — как лед. Это не про тебя. Это про меня».

Мать кивнула. Молча. А потом взяла ее за руку.

В ту ночь зеркало показало другое. Не прошлое. Не ошибки.

Будущее.

Марина стояла в новой квартире. Светлая кухня. На стене — зеркало тети Зины. Но — другое. Не темное, а золотистое. В отражении — она. С короткой стрижкой. Читает кому-то вслух. Смеется. Говорит с легкостью.

В углу сидит женщина. Возможно — ее будущая ученица. Или дочка. Или подруга. Марина не поняла, кто. Но поняла — это та, кем она хотела бы быть.

***

Утром зеркало молчало. Впервые за много дней.

На стекле — едва заметный отпечаток ладони. Будто кто-то изнутри прикасался к нему.

Марина приложила руку. И впервые — не отвела взгляд от себя.

***

Марина больше не боялась подходить к зеркалу. Оно стало частью ее утреннего ритуала. Не как гаджет или алтарь, а как окно. Окно в себя, если смотреть честно.

Теперь оно не включалось каждый день. Иногда — неделю молчало. Иногда — показывало что-то из детства: не ошибку, а мгновение, где она была собой. Настоящей. Ребенком, который слушает дождь, рисует на стекле, гладит кота.

Она поняла: зеркало умеет не только упрекать. Оно умеет напоминать.

Квартира тети Зины осталась у нее. Марина сделала там ремонт, но зеркало не сняла. Оставила его в той же комнате — на восточной стене. Рядом повесила лампу, чтобы свет ложился мягко.

Иногда она приглашала туда гостей. Подруг. И каждый раз замечала: зеркало по-разному отражает людей. Кому-то — чуть теплее. Кому-то — хмурее. Не страшно, не пугающе. Просто... правдивее, чем хотелось бы.

Но никто, кроме нее, так ничего и не заметил. И она поняла: зеркало не работает на тех, кто не готов смотреть.

***

Однажды, разбирая старые вещи Зины, Марина нашла дневник. Не мистический. Самый обычный. Плотная обложка, почерк с наклоном вправо.

«Когда человек не может говорить вслух, ему нужно зеркало. Оно хотя бы не перебивает».

«Слова часто обманывают. А лицо — почти никогда».

«Если ты хочешь стать другим — сначала признай, кем ты был на самом деле».

Марина читала и чувствовала: тетя Зина не пыталась никого исправить. Она просто училась видеть. Себя. Людей. То, что между строк.

И она — оставила зеркало тем, кто готов к этому взгляду.

***

Однажды зеркало снова ожило. Без предупреждения. Марина стояла у плиты, варила кофе, слушала тишину.

Когда обернулась, в зеркале — она. Но — не та, что сейчас.

Женщина лет сорока. Волосы чуть короче. Улыбка — мягкая. Глаза — спокойные. Одежда — простая, светлая. А за спиной — комната. Полки с книгами. Кто-то читает рядом. Кошка спит в кресле.

Марина замерла. Она не знала эту версию себя. Но сразу поняла — это та, кем она хотела стать, даже если не признавала этого раньше.

В отражении женщина смотрит прямо на нее. Не с упреком. А как старшая сестра, которая пережила что-то важное — и теперь знает, как быть.

Марина подошла ближе. Поставила ладонь на раму.

«Спасибо», — прошептала она.

В отражении женщина кивнула. И исчезла.

***

После этого зеркало больше не показывало прошлое.

Оно отражало только настоящее. Но теперь — светлее.

Даже утром, когда глаза опухшие и волосы в беспорядке, зеркало не искажало. Оно показывало Марину — живую.

Через пару месяцев она написала первый текст. Честный. Не про рецепты, не про тренды. А про страх быть холодной. Про то, как трудно просить прощения, даже если виновата. Про зеркало, которое однажды стало не стеклом, а зеркалом души.

Пост набрал всего 273 просмотра. И один комментарий.

«Вы, наверное, не заметили, но этот текст кого-то спас. Спасибо, что написали его не ради лайков».

Марина прочитала и закрыла ноутбук. Это было больше, чем нужно.

***

Весной она решила перевезти зеркало в новую квартиру. Долго сомневалась. Казалось, оно принадлежит месту. Стене. Свету у окна.

Но потом подумала:

«Оно — не про магию. Оно — про готовность смотреть. А это можно взять с собой».

В последний вечер, перед тем как снять его, она снова посмотрела в отражение. Тишина. Ее отражение. Комната. И вдруг — едва уловимый силуэт за спиной.

Старушка. В жилете. Смотрит, улыбается чуть вбок. Не говорит ни слова.

Марина моргнула — и отражение исчезло. Но она знала: это была Зина. Просто — на прощание.

Теперь зеркало висит в ее спальне. Обычная рама. Слегка потертая. Но в отражении — каждый день немного больше себя.

Она улыбается в него, когда чистит зубы. Когда застегивает пуговицы. Когда плачет. Когда смеется.

И каждый раз думает:

«Иногда нужно увидеть себя глазами тети Зины. Чтобы стать собой».

*****

✒️ Автор: Роман Некрасов

В Гедеонии говорят, Король сменился. А старый вроде как не отравлен и не убит был, а заболел душой с переутомлений государевых, да изволил в отставку уйти.

Учитель говорит, что мы живем во времена перемен небывалых. И что сможем увидеть то, чего никогда даже представить не могли. Сказал даже с похмелья как-то придя на занятия, что как птицы летать скоро будем.

А сегодня уроки отменили в школе. Говорят все из-за грозы ночной…

923 год. Апрель.

Вчера ходили с батей на старое деревенское капище, соседа деда Васю схоронили там. Я по сторонам опасность высматривал, а батя могилку копал. Деда Ваську мертвяки покусали за левую ногу, пока они с мужиками птиц по лесу настрелять пытались на еду. А потом дома ему ногу отрубили и привязали к лавке, но как за полночь стало, он душу богам отдал и обернулся в кусаку. Баба Аля, жена евоная, ведром ему голову и расколола, так что аж мозги наружу полезли.

По пути с капища, когда на холм у ручья по тропинке поднимаешься, видно вдалеке императорскую башню для связи. Я всякий раз машу Витязям на башне. А сегодня, когда вертались в деревню, заметил, что башня моргать огоньками перестала. И оттого мне грустно сделалось немного, но я все равно помахал Витязям. Они скоро придут и спасут нас.

Вечером все собрались в доме дядьки Ивора. Староста говорит, что скоро уходить надо будет из домов. Мертвяков все больше в деревню захаживать стало. Они как в городе всех поедят, пойдут по деревням. Бабы наши охают и ахают, но со старостой не спорят. Отец смолчал при старосте, но дома тихо мне сказал, что ни за какой резон не оставит отчий дом на разруху времени и кусакам. Я ответил, что нас придут Витязи спасать, а он только вздохнул полной грудью, рукой махнул и выгнал меня спать.

Из-за кусак мне скучно. Нас больше родители никого не пускают даже во двор. А до околицы и того более. А у меня там Витязь деревянный упрятан под корнем. Целый месяц его строгал пока удачно вышло. Если уходить станем, надо будет его забрать.

923 год. Май.

Вчера ночью я проснулся от криков на улице и побежал смотреть через ставни, что случилось. Но батя отогнал меня и наказал быстро одеваться. Я слышал, как кричат наши мужики и бабы. Слов не разобрать, и от этого было еще страшнее. А потом крики стихли. Стало совсем совсем тихо.

Батя посмотрел в щелях ставен, и сказал, чтобы я лез на чердак и лестницу за собой утащил. Сказал сердито, как будто я напроказничал более позволенного. Я быстро на всякий случай сделал как он велел, но было обидно — я с субботней порки вел себя прилежно, потому что правая попа от розг болела сильно и сидеть приходилось на левой, что бы было не так больно. Много с такой попой не напроказничаешь. На всякий случай я сидел на чердаке тихо, чтобы еще больше не сердить его. Если забудет, то может и не отлупит.

Я услышал, как кто-то стал тихо стучаться к нам в дом. И слышал, как отец пошел проверять кого принесло в такой час. Обычно он ругается, если кто приходит позднее темна, и обзывает их дурными словами. Иногда очень смешными. Но мне с чердака было не слышно, и я полез к щели послушать. А потом кто-то стал бить в ставни снаружи и слышался треск засовов на них, как будто сильный ветер разгулялся, только без воя по щелям. И отец закричал, чтобы я не высовывался с чердака, а сидел тихо, пока он не позовет. Я замер. Снизу послышались стоны и рыки, как будто в дом ворвались мертвые кусаки. Кто-то уронил в сенях граблях или вилы, что у двери стояли и в комнате горшки посыпались с подоконника. Мне стало страшно, отчего я накрыл голову плащом и заткнул уши.

Написано в 2020 году.