(Сырец Ч.1)

...В кабинете Аркадий Павлович Биндюков был не один.

С ним рядом сидел старик с седым венцом волос вокруг блестящей плеши и тонкой, как разрез ножа, улыбкой на творожистом лице.

— Виссарион Павлович Биндюков. Младший брат вот его, — представился он, кивая на профессора.

— А, садись, дорогой, — поприветствовал Ханкина научрук. — Давай коньяку? У меня тут был…

Пока Биндюков-старший уходил к буфету за коньяком и рюмками, младший сказал:

— А мне и не предложит. Но я не пью — нельзя мне голову заливать, а то идеи расплескаются.

— А в-вы, собственно…

— Я писатель-фантаст, — улыбнулся Виссарион. — Книжек издал немного, но ничего, читают… Может, слышали у братца замашки какие-то космические? Всё-таки подсадил я его на этот плебейский ширпотреб.

Он усмехнулся, а Аркадий Павлович невозмутимо налил и поднял рюмку.

— Тимофей, до защиты меньше месяца, пора нам обсудить главную идею. Давай маханём.

— Г-главную?.. — оторопел Ханкин, поспешно выпив. — Я думал, Сырец…

— Это да. Но мы теоретизировали. А я говорю о практическом применении Сырца. О том, как с ним взаимодействовать.

Ханкин промолчал.

Заговорил Виссарион:

— Сперва надо разобраться с символами. Теми, что вы собираетесь уплотнять, чтобы разрушить и освободить энергию смыслов.

— И что же символы?

— Вы же не только авангардистов читаете? Вот у Борхеса был рассказ про человека с феноменальной памятью. Он помнил абсолютно всё. Он придумал систему чисел — присваивал каждому числу словесное обозначение. Тысяча — «дядя Том»; тысяча один — «козодой»; тысяча два — «букашка»; миллиард двести девяносто девять — «половник». И так далее. Называл все подряд слова под любое число и автоматически их запоминал. Он создал идеальную связку «символ — содержание», пусть и пользоваться ею мог только он один. Это как кнопки.

— Кнопки? — снова тупо переспросил Ханкин и выпил налитую профессором вторую рюмку.

— Да, клавиши у компьютера. Вы нажимаете «энтер» — и там, в этих микросхемах, происходят сложные команды, процессы, чего-то передается и символ реализует стоящее за ним содержание. Нажали кнопку — свернулось окно. Другую кнопку — пропечаталась буква. Третью кнопку — прибавилась громкость. Плюс горячие клавиши… — Виссарион прокашлялся, махнул рукой. — В общем, оперируя языком, словами, символами — мы оперируем смыслами. Математики, физики, инженеры, химики — все они не смогут открывать новые законы и изобретать новые технологии без языка. Но они делают это посредством символов. Это костыли! Наша задача — открыть пространство сырых смыслов и подключить к ним некий ноосферный насос.

— Мне ещё вспомнились буддисты, — сказал профессор. — У них же Просветление — выход за рамки символов и форм, а упражнение для этого — медитация, отсутствие мыслей. А абсурд и вот эта ваша словоблудческая дурь с цветными картинками — это же и есть способ избавления от мыслей. Способ пробуждения сознания — слияния его с бесконечно вечным, куда ни посмотри, хоть вглубь — бесконечно малое, хоть ввысь — бесконечно большое…

«Ого. Я знал, что профессор в философии подкован, но чтобы он был знаком даже с такими неоклассиками… Впечатляет!» — подумал Ханкин.

Потом до него дошли слова про цветные картинки — он стал вспоминать, рассказывал ли Биндюкову про «постироню))», но так и не вспомнил.

— Или вот ещё Герман Гессе, — вставил Биндюков-младший. — У него была намечена верная идея, но вот только увёл он её в тупик. Если помните, в фельетонную эпоху в монастырях, где хранилась культура, учёные мужи создали «игру в бисер» — особый язык, соединяющий математику, музыку, архитектуру и словесность — но для настоящего синтеза им нужно было не создавать новый язык, а отказаться от языков вообще.

— Так, про это мы говорили, я это могу только добавить как примеры в диссер… — пробормотал сбитый с толку Ханкин. — А что там насчёт практического смысла Сырца?

— А вот это самое интересное, — Виссарион Биндюков пригладил седоволосую кайму на висках. — Вы знаете, как человечество может выйти в космос, колонизировать Галактику и встретить внеземные цивилизации?

— Ну… В общих чертах… — Ханкин стал вспоминать краткие разговоры с Биндюковым о цивилизациях второго и третьего типа, о варп-двигателях, технологии которых могут быть сокрыты в Сырце.

— Не утруждайтесь. Ответ: никак.

В повисшей паузе уже Аркадий Павлович снова налил, и они с Ханкиным выпили. А Виссарион продолжил:

— Люди в принципе не могут никуда улететь — релятивистская физика шлёт нас лесом. Невозможно освоить пространства звёздных систем, терраформировать планеты, строить в космосе базы, сферы Дайсона и прочую хрень. Знаете одно из решений парадокса Ферми? Великий фильтр. Девяносто девять и девять в периоде процентов цивилизаций погибают из-за неких катастроф и всё такое, а мизерная доля доживает до второго типа… — дождавшись кивка Ханкина, Виссарион хлопнул по столу ладонью. –Так вот: нет и не может быть цивилизаций второго типа! И уж тем более выше! Никаких межзвёздных экспансий! Как можно отправлять корабли поколений в пустоту, надеясь на везение? Как их снабжать ресурсами для перелётов, для колонизации, постройки новых городов? А если предполагаемые экзопланеты окажутся ни разу не «экзо»? Прилетает миллион колонистов на каменистые пустоши, грустно доедает остатки консервов — и амба! Да вообразите, сколько еды им придётся брать, сколько топлива — и с какой силой придётся разгонять всю эту миллионотонную махину?! Да тут ни один термояд не справится, а двигателей на антивеществе создать НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО!

Ханкин с Биндюковым-старшим выпили ещё раз. Младший продолжал:

— Мы заперты на своих планетах, в своих пузырях пространства. Можем немножко дрыгаться в них, посылать зонды, приземляться на спутники, но никакого общения, никакой кооперации друг с другом цивилизации в космосе выстроить не могут — природа не даёт им такой возможности! Как не могут… ну, скажем, капибары из Латинской Америки переплыть Атлантику и поселиться в Европе. Не берём в расчёт людей, которые их перевозят. В естественной среде это невозможно.

— Но подождите, — встрепенулся Ханкин. — Тектонические плиты же… Со временем континенты могут сдвигаться…

— А звёзды — не могут! Они разбегаются из-за расширения Вселенной! И вакуум космоса — непреодолимая преграда. Вот наподобие океана для капибар — он становится больше, он непреодолим. И мы никогда не достигнем того берега.

— Если нас кто-то перевезёт? Как люди перевозят капибар?

— Некому перевозить. Ладно, люди на земле построили корабли и самолёты, научились пересекать океаны. Но в природе сверхсветовые двигатели невозможны, что бы там ни говорили про отрицательную гравитацию, варп и Алькубьерре.

— Так… и в чём ваше решение?

— Решение… Парадокс Ферми, да-да, — творог виссарионова лица запузырился, будто подкисая в тепле от удовольствия. — В общем, скачок в развитии цивилизации происходит не из-за технического прогресса, а из-за выхода за пределы физики.

Вмешался Аркадий:

— Знаешь, эффект наблюдателя, все эти квантовые поля, кот Шрёдингера… Всё это показывает, что наше сознание влияет на реальность — по крайней мере, способно это делать.

— Аркаш, это не так работает, — поморщился Виссарион. — Хотя, может, на каком-то уровне даже и… Кхм, в общем, ладно. Но то, что физикам со времён Эйнштейна и Планка до сих пор не удалось поженить общую теорию относительности с квантовой физикой, только доказывает, что никогда это у них не получится — решение нужно искать в другом месте. За пределами привычной физики вещей, в пространстве Сырца — несформулированных, ещё не придуманных идей.

— Значит, Сырец поможет нам найти братьев по разуму?

— И преодолеть Великий фильтр, — кивнул Виссарион. — Человечество должно взойти на гору символов и форм, встать на край, чтобы раскачаться — и прыгнуть с этого края в бездну. А в бездне верх станет низом, и падение обернётся взлётом. Так и случится, не знаю, кротовая нора, всеобщая сингулярность, магия — как хочешь назови, но это будет выход цивилизации в другую реальность, во все свёрнутые измерения разом. И кто знает, там… возможно там, в Сырце, при помощи магии или иного уровня восприятия и физики, мы сможем и найти братьев по разуму, и путешествовать между звёздами — но на том слое реальности, а не на этом. На этом по-прежнему останутся букашки, запертые в пузырях. Поэтому тех, кто действительно вышел в эту вселенскую Нирвану, — их не видно.

Ханкин не понимал, от чего плавится реальность — от коньяка или от соприкосновения с пылающей идеей, выдернутой Виссарионом Биндюковым из Сырца, подобно каштану из огня.

— Подождите, но почему вы говорите «магия»? — спросил Ханкин. — Мы же с вами всё-таки наукой занимаемся…

— Ну, во-первых, третий закон Кларка, — улыбнулся Виссарион. — Достаточно развитая технология неотличима от магии, знаете? А, ладно. Во-вторых… А вот «во-вторых» вам лучше расскажет мой братец.

Аркадий Павлович плеснул в рюмки ещё коньяку, на этот раз неровно, слегка пролив на лакированный стол. Глаза его сверкали, нос покраснел.

— Дело в том, что магия… — он пожевал губами и выдохнул: — …существовала. — Чокнувшись с Ханкиным, профессор коротко заплеснул в себя коньяк, стукнул рюмкой и стал объяснять: — Заклинания. «Дыр бул щыл», «Вселенский язык», «Гласные» — это всё попытка воссоздать заклинания, которые действительно работали в доцивилизационную эпоху. Авангардисты последнего века собирают символы и разрушают их, чтобы… ну, ты помнишь, да. А заклинания… Все думают, что это мифы, сказки, фэнтези какое-то. Но нет. Это и было проявление высшего абсурдного разума — взаимодействие с Сырцом, с первоэлементом материи. Человек отрицал смыслы и символы, и набором абсурдных звуков и слогов обращался к…

— Высшим силам?

— Нет! — Биндюков расхохотался. — Тут ты и попался в ловушку! Определить — значит ограничить. Когда люди стали персонифицировать богов и создали системы мифов — магия исчезла! Там она и осталась, в мифах! Заклинания превратились в ритуалы, в алгоритмы. То, что было истинным абсурдом-Сырцом, закостенело в формах и оттого потеряло силу. И на смену волшебству пришло жречество — не больше чем поддержание традиций. Символ, форма, болванка… Кнопочка. Заклинание перестало быть волением — стало кнопкой на клавиатуре. Прочитал молитву — нажалась кнопочка, отправилась команда — и ещё не факт, что она добежит до адресата и действительно будет исполнена. Поэтому религия и говорит, что в начале было Слово. До появления слова — мир был полон чудес.

Ханкин чувствовал, как выступает на лбу холодный пот. Вытер его тыльной стороной ладони, опёрся на неё носом (украдкой понюхал) — пахло формалином.

А Биндюков продолжал, разливая по рюмкам остатки бутылки:

— И Крученых, и Красный, и Введенский, и Хармс — всё это шаманы, колдуны, пытавшиеся нащупать магию. И у них получилось!

— Да? Кто-то из них превратил воду в вино?

— Не передёргивай. Нет, они сотворили чудо поскромнее, но всё же — чудо.

— И в чём же их чудо?

— В том, что их помнят! — Биндюков-старший опять захохотал. — Прошло сто лет, за это время все забыли большинства авторов соцреалистических производственных поделок, хотя их сто-олько печатали! И ведь то была литература со смыслом — на мой взгляд, излишне прикладным. Но их смысл забыли. А «дыр бул щыл» помнят, перепечатывают и обсуждают, о нём пишут монографии и читают лекции. Действительно ли могла оставить такой информационный след обыкновенная бессмыслица?! Разве такое могло произойти без… если угодно — магии?

За окном темнело. Тикали часы. Молчавший последние минуты Виссарион Биндюков потёр переносицу и сказал:

— Насчёт воды в вино… Вы, юноша, нащупали хороший пример. В эпоху, когда все только и делали что воевали, а главная книга — я имею в виду Ветхий Завет — повествовала только о карах небесных и бесконечном насилии… Провозгласить идею любви к ближнему в такую эпоху — разве не возведённый в абсолют абсурд? Разве не самый настоящий Сырец? Ничего удивительного в том, что этот Сырец был настолько силён, что воскрешал людей и трансформировал материю. Вы это… вставьте в свою диссертацию тоже. На всякий случай.

* * *

После знаменательного разговора с Биндюковыми Ханкин почти перестал спать.

Он писал и писал, добавляя примеры, находя закономерности и вставляя в файл диплома «ЪУЪ» и «ъеъ» вместо запятых. Он питался только пельменями и коньяком, по вечерам курил трубку, глядя в окно на рыхлую полную луну, что не убывала ни разу за последний месяц.

Теперь Ханкин гордился «постироней))». Теперь он знал, что он — маг. Что он творит волшебство, способное спасти человечество и вывести его на новый уровень эволюции.

В первую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

КУТЁЁЁЁЖ
Осторожно сосу
Жиды
Злыдень писюкастый
Галубой))0
СУУУУС
Фуфел ты слыш сюда иди

Во вторую неделю он выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кыргызстан
Олкоголики
Жижку пролил виталя блинб
Зог!
Грибабас гроза грибов
Сука кто мое пиво выпил
Фазово-нейтронный говномёт

В третью неделю он… нет, он не выложил ещё одну «за немательную радугу», он сначала встретился в рюмочной с Биндюковым, чтобы поделиться материалом новой главы, которую нащупал сам в пространстве Сырца.

— Смотрите, Аркадий Палыч. Откуда взялся абсурд авангардизма у нас? Дадаисты в Европе? Абстракционизм и супрематизм в живописи? Всё вылезло после Первой мировой. Цивилизация встретила предвестник кризиса — грядущего столкновения с Великим Фильтром, о котором говорил Виссарион. Предвестник близкого самоуничтожения. Тогда это был лишь сигнал. Но потом… Ядерное оружие — и тут же всплеск контркультуры, битники, вся эта шелупонь… Я уж молчу про рубеж тысячелетий и перформансы с прибитыми в брусчатке яйцами! И вообще всё это современное искусство…

— Ага, предупреждения нарастают, — кивал, ухмыляясь, профессор. — Помнишь, как в том фильме? «У мужика пошла носом кровь, а он просит за это тридцатку?»

— Вот да. Потом компьютеры, интернет — вот вам и эпидемия постиронии, а теперь ещё искуственный интеллект… Пять лет назад он генерировал наборы бессвязных фраз — что, кстати, тоже можно счесть провозвестником Сырца — а теперь пишет дипломы, рисует картинки, составляет отчёты и пишет код для другого ИИ. Через сколько лет он начнёт решать социальные и политические задачи в масштабах стран и мира? А через сколько получит доступ к красной кнопке?

— Ну, этого можно и не дожидаться, люди и сами вполне могут…

— Да я знаю. Но это ещё один фактор риска. Кризис Фильтра близок — и нам нужно вознести человечество.

— За это и выпьем!

Они чокнулись. Ханкин выпил коньяк и сказал:

— Жъжъжъжъжъ.

— Вот-вот, — профессор снова покивал, а потом встрепенулся: — Подожди, как ты сейчас произнёс твёрдые знаки?

— Эм… Не знаю.

Ханкин ушёл домой.

А потом выложил ещё одну «за немательную радугу»:

Кряк-пук
Олег давайте завтра
ЖРААААТЬ!
Зачем зачем зачем артём
Голубцы из говна
Светлана Лобода!
Флип-флоп

* * *

В ночь накануне защиты диссертации Ханкину приснилось, что он проснулся — а рядом с его кроватью на табуретке сидит Виссарион Биндюков, курит трубку и смотрит на луну.

— Ну и зачем вы тут сидите? — спросил Ханкин.

— Да низачем, — ответил фантаст, пожав плечами. — Нет в этом, знаешь, глубокого смысла.

Потом затянулся, выпустил пару колечек дыма и добавил:

— Да вообще никакого нет.

Ханкин перевернулся на другой бок и уснул обратно. Или и не просыпался вовсе.

То спал, то не спал, в общем. Раз на раз не приходится.

* * *

Ещё одну «за немательную радугу» Ханкин подготовил на будущее — на всякий случай. Ему показалось, что он слегка перепутал буквы, но он всё равно поставил её в отложку «постирони))» на вечер после защиты диссертации. По дороге в университет пересчитал «радуги» и нашёл, что их собралось семнадцать — семнадцать недель работы над диссертацией. Четыре с лишним месяца переписываний, правок, добавлений, рытья в источниках, пьянок с Биндюковыми, сборки мемов и выкладки «за немательных радуг».

Поднимаясь по лестнице, Ханкин размышлял:

«Семнадцать… Простое число, ничего не означающее. Один — точка отсчёта, два — дуализм, где-то считается несчастливым числом, три — на счастье, пять — значимое число для десятичной системы, семь — и радуга, и неделя, и вообще счастливое число. Одиннадцать — две единицы, симметрия. Тринадцать — тоже число магическое. А вот семнадцать — нигде и никогда ничего не значило. Никаких лишних смыслов, никаких лишних делителей — самое простое простое число. Ну и самое первое, потому что по критерию бессмысленности девятнадцать тоже подходит, но зачем далеко за ним ходить?..»

Уже открывая дверь, Ханкин одёрнул себя: «Нет, почему я придаю смысл бессмысленности? Антиконцептуальность — это тоже концепт. Просто семнадцать. Потому что. В этом вообще нет никакого смысла!»

Ханкин должен был выступать первым. Выйдя к экрану перед комиссией, пригладив полы пиджака, он подошёл к кафедре с монитором, вставил флешку. Приветливо улыбнулся и поздоровался с комиссией. Перед ним сидели ректор университета и заведующие кафедрами: лингвистики, фонетики, фольклористики. Потом Ханкин поклонился научному корреспонденту РАН в области филологии — миловидной женщине с каштановым каре. Та заулыбалась.

Последним в аудиторию вошёл Виссарион Павлович Биндюков — в качестве почётного гостя. Все члены комиссии обернулись к нему, поздоровались, ректор пожал ему руку, и тот сел рядом, подбадривающе подмигнув Ханкину. Аркадий Павлович сидел на другом конце стола и тоже сиял в предвкушении.

Затем Ханкин открыл специально заготовленную для защиты презентацию и начал листать слайды.

Вверху экрана вспыхнули буквы неизменным шрифтом «лобстер»:

«ЗА НЕМАТЕЛЬНАЯ РАДУГА: ЗА НЕМАЙТЕС ЧЕМНИБУДБ ПОЛЕЗНЫМ ЛУЧШЕ ПОЖАЛУСТО»

А под ними на всех цветах радуги сияли раздробленные в мелком блендере постиронии словоформы про Зелибобу, Гойду и напердевшего стаса.

В полной тишине Ханкин пролистал все слайды один за другим, давая возможность их прочитать до конца, и наконец вывел семнадцатый слайд:

Казинак
Огурец
Лебеди
Фармакогнозия
Аста ла виста бэби!
Нежность
!сревер

Потом включил на телефоне, достав из кармана портативную колонку, технорейв-ремикс мэшапа «Валенков» и «Каннибал Корпс» и стал раздеваться. В этот же момент профессор Биндюков и фантаст-Биндюков тоже стали срывать с себя одежду и бегать по аудитории, визжа, рыча и похрюкивая.

Пространство начало плавиться.

Ханкин начал читать выученный заранее наизусть «Вселенский язык»:

— е у ю
и а о
о а
о а е е и е я
о а
е у и е и
и е е
и и ы и е и и ы

Воздух зарябил, вспышки света стали возникать по всей аудитории, члены комиссии дрожали и плавились, как сыр в микроволновке. Размазались по Вселенной окна, недремлющая рыхлая луна заглянула сквозь них и расхохоталась, разворачивались свёрнутые измерения и грустно хлюпал проворонивший добычу Великий Фильтр.

Фантаст ползал на четвереньках по стене, профессор смеялся и ревел, на лбу у него проступал холодный сыр, бледными мясистыми каплями проступал, и пахло творогом и вечностью.

Всё вокруг превращалось в Сырец, и волны Сырца шли по Земле, захлёствали умы, освободжая от фрм и симвлов, в бес ане край оке нем зве ист ня ины щ йе про фи ступа гур ла а зн айе дру тья тре гая ео щдё на . . .

Хн по ки ан янл ч он то и ет.сь ч оти но нмо елч аатч то брапор тьазя ум уусылш лаи воихвсе перпровони элезыменва теющСрыемца .

ипефиррвагуяраприскаблизажяалась :

— Жъжъжъжъжъ?

Автор: Александр Сордо

Шрифт «лобстер», белобородо-синелицый батька из мультика «Потец» и рядом — прифотошопленная крыса из «Рататуя» с кусочком сыра. Картинка, преисполненная абсурдного юмора для элиты всех сортов, готова.

Тимофей Ханкин поставил мем в отложку и ушёл варить пельмени.

Вести паблик с постироничными шутками на полмиллиона подписчиков — странное такое занятие, думал Ханкин. Симулякр. Ты делаешь абсолютно бесполезную работу, захламляешь чужие ленты соцсетей, съедаешь внимание и деятельность чужих нейронов шутками уровня Г, а тебе платят выбросом дофамина — или эндорфина, чего там выбрасывается, — в пустоту. Пользы — ноль. И тебе, и подписчику.

Конечно, нет ничего постыдного в «развлекательном контенте». Ханкин был бы рад, если бы оно было так, но что развлекательного в картинках наподобие той, что он вчера постил: КамАЗ с надписью «МЁРТВЫЕ ДЕТИ» на кузове, а из кузова торчит Зелибоба и играет на дудочке?

Паблик отдал Ханкину после выпуска одногруппник, который всерьёз занялся рекламным бизнесом, а эти «детские игрушки» решил передарить. Сказал Ханкину: «Забирай, не жалко. Там с рекламы даже чего-то получать можно, главное контент генерить стабильно. Но я уже не могу — у меня мозги от этой дичи разжижаются».

И теперь, запостив картинку про «сырец», Ханкин помешивал в кастрюле бледнопузые пельмени, подскребая половником прилипшие ко дну и продумывал материал следующей главы кандидатской. Всё-таки паблик с мемами — это для денег, а для души — аспирантура в филологическом.

С учётом того, что страстью Ханкина (да и темой его диссертации тоже) была авангардная поэзия двадцатых годов прошлого века, можно было сказать, что в паблике с тупыми картинками он отрабатывал филологическую практику «в поле».

Ему вспомнилось:

«шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп
шлёп шляп.

ВСЕ»

Даниил Хармс, опубликовано в тысяча девятьсот двадцать пятом. Чем не постирония, изобретённая на век раньше, чем она заполонила интернет? Конечно, то было явление более локальное, но Ханкин верил: здесь есть связь. Культурологический феномен, который вспыхнул на сломе эпох, но прогорел недолго, был затушен большевистским сапогом, как папиросный окурок. Но всё же…

Ханкин ел пельмени, терзая мозг этими загадками: какие переломы в обществе породили такую тягу к абсурду? Почему она пропала почти на век и вылезла теперь, в эпоху информационной глобализации? Как авангардные стихи про «дыр бул щыл» связаны с мемами про «семью вады»?

Набрасывая в голове тезисы следующей главы диссертации, Ханкин вернулся к компьютеру. Пришло уведомление:

«Рекламная интеграция: хочешь познакомиться с Богом?» — на картинке улыбался «Дружище-Иисус» из фильма «Догма».

Ханкин поставил пост на таймер. В последнее время ему часто приходили заявки на размещение этой рекламы, и она отлично вписывалась в общий контент паблика с незамысловатым названием «постироня))». Знакомиться с Богом Ханкин не хотел — его интересовал только заработок, позволявший посвятить себя филологии — в пересчёте на нынешний курс едва ли столько получали за свои публикации чинари и обэриуты, гревшие постель проститутками.

Вспыхнула мысль. Быстро найдя в интернете несколько изображений домовят из мультиков, Ханкин собрал в фотошопе троих, одного раскрасил в радужные цвета, прилепил рядом стиральную машинку и подписал троицу: «афоня, нафаня, постироня))».

Пост улетел в отложку, а Ханкин открыл заготовку с радугой.

Идея «за немательной радуги» пришла накануне перед сном: выкладывать семиколорную картинку и писать на ней абсурдные слова, начинающиеся на буквы, с которых начинаются названия цветов. Поставив чайник, Ханкин сделал первый пост:

Красный
Оппенгеймер
Жора
Залазий
Губка-Боб
Сасай
Фломастеры)

Сверху над радугой красовалась подпись неизменным шрифтом «лобстер»:

«занемательная радуга: за немайтес чемнибудб полезным лутше пожалусто»

Не успел Ханкин допить чай, как зазвонил телефон. Вызывал Аркадий Павлович Биндюков — профессор кафедры филологии, научный руководитель по диссертации. «Ага, прочитал главу, значит, правки обсуждать будем», — кивнул себе Ханкин, принимая вызов.

— Да, Аркадий Палыч?

— Я долго думал, — донёсся из трубки густой баритон научрука, — откуда на улице взялся тигр…

* * *

Ханкин приехал в университет. Поднимаясь на кафедру филологии, услышал оклик:

— Челодой моловек!

Обернулся: на лестнице стоял мужчина с венцом седых волос вокруг блестящей плеши и лицом, похожим на творог — рыхлым и бледным. Но глаза из складок этого творожного лица смотрели остро и пристально, со смешинкой. Мужчина забивал трубку, зажав кисет табака между мизинцем и безымянным пальцем. Он спросил:

— Слоны бились бивнями так..?

— Что казались белым камнем, — машинально ответил Ханкин. И добавил: — Под рукой художника.

Мужчина кивнул, сунул трубку в зубы и засеменил вниз.

Тряхнув головой, Ханкин подумал: «Все старые филологи такие придурковатые?» — и двинулся к кабинету профессора Биндюкова. Перед тем, как постучаться, усмехнулся, достал телефон и перечитал накатанные в троллейбусе заготовки «за немательных радуг»:

Куклуксклан
Офигемба
Жъжжъжъж
Зомбиленд
Гавно))
Синий
Фонари

*

Коловрат
Ородруин
Жолтый
Запорожье
Гыгыгыгыг
Слабосоленый
Фунфырики

*

Ключи от танка
Оранжывый
Жаришка
Залупа)
Газгольдер
Салатницы
Фиолетовый

* * *

Аркадий Палыч сидел с распечаткой, замаранной пометками, — по тексту от захватанных пальцами следов гелевой ручки размазались хвостами розоватые кляксы. Научрук кивнул на стул и, не здороваясь, заговорил:

— Тимофей, смотрите. По плану у вас всё хорошо, но содержание нужно раскрыть полнее. Вот, например, тезис об использовании гласных. «Вселенский язык» Крученых — это хорошо, но это самая база. Хорошо, что вспомнили «Гласные» Александра Красного, он менее известен. Анализ ритма и фонетического рисунка выполнен замечательно — я только не согласен с тем, что в строке «ё о а» тон идёт на повышение и передаёт восторг.

— Почему же? Буква «ё» всегда была этакой «буквой зю» в русском языке. Восклицания, бранная лексика, «ё-моё» в конце концов…

— Во-первых, это «ё-моё» может быть и минорным, а про брань я вообще молчу. — Биндюков постучал по столу концом ручки. — Как и «о», и «а». Их можно прочитать как междометия, выражающие растерянность… Ну, а во-вторых, не стоит анализировать эти вещи с точки зрения русского языка — мы говорили об этом в прошлый раз. Вот, видите, я абзац вычеркнул? Это лишнее, это уводит от сути. Вселенский язык, Тимофей. Все-лен-ский!

— Ну, а если я не согласен насчёт минорности?

— Это плюрализм мнений, это хорошо. Просто раскройте оба тезиса, исследуйте их диалектически.

— Хорошо.

— К дальнейшему… Материал отработан неплохо, но его нужно актуализировать. Приведите примеры из… м-м-м… более современной культуры, где используются одни гласные. Чтобы сразу начать прокладывать мостик к последующим главам, где вы собираетесь анализировать феномен постиронии, раз уж вы меня убедили в необходимости этого раздела. Итак, где у нас сейчас есть одни гласные?

— Музыка? — с сомнением протянул Ханкин. — Все эти завывания, вокализы… А, вот! Был такой армяно-американский ансамбль: «Систем оф эй даун» называется. У них есть песня с названием… Можно я напишу? — Взяв ручку, Ханкин вывел вверху страницы: «I-E-I-A-I-A-O». — Причём, текст — совершенная бессмыслица. Кажется, это наши пациенты.

— Хорошо, — кивнул профессор. — Но можно не ходить далеко. Вот вам ещё подсказка.

Биндюков написал чёткими печатными буквами поверх страницы: «ЪУЪ».

— Но тут не только гласные, — произнёс Ханкин.

— А как вы собираетесь произнести твёрдый знак? — улыбнулся профессор. — Кстати, можете посвятить небольшую главку дискуссии о том, как читается эта трёхбуквенная конструкция. Насколько я знаю, есть разные версии.

— О, ещё вспомнил! В нулевых-десятых в интернете модно было писать «ыыыы», а сейчас иногда встречается «аоаоаоао».

— Отлично!

— И это… Операция Ы!

— Чтоб не догадались! — засмеялся Биндюков. — Замечательно.

Обсуждение правок затянулось на полтора часа. Ханкин записывал комментарии, набрасывал новые тезисы на полях, фоном размышлял над главкой о загадочном слове «ЪУЪ»; Биндюков сыпал ссылками на работы авангардистов, названия сборников и газет, которые нужно прочесть; и к концу встречи у Ханкина распухла от информации голова, рабочий блокнот пополнился парой исписанных страниц, а на языке начали бутаться пуквы.

Наконец, они закончили. Ханкин убрал в рюкзак и блокнот, и почёрканную распечатку, пожал руку профессору и вышел. И хотя мозг его кипел, на душе было легко и лихо — диссертация обещала выйти на славу.

У крыльца университета стоял и курил трубку тот самый пожилой мужчина с творожистым лицом. Казалось, будто он только что вышел. Увидев Ханкина, он спросил:

— Смотрю, у вас душевный подём?

— Ч-что душевный?

— Подём.

— Вы хотели сказать, «подъём»?

— О! — Мужчина выдохнул колечко дыма. — А как вам удалось произнести твёрдый знак?

Оставив Ханкина в недоумении, старик ловко выбил трубку и проскочил в университетскую дверь.

* * *

Следующие три недели Ханкин редактировал главу и писал две новые. И даже привёл в сыром материале выдержки из сетевых дискуссий о том, как читать пресловутое «ъуъ». Они с Биндюковым сформулировали концепцию Сырца, и теперь план кандидатской выстраивался вокруг неё. Сырец стал осевой мыслью. В перерывах между диссертацией и заливкой мемов Ханкин слонялся по квартире, пытаясь произнести твёрдый знак.

Однажды он поперхнулся чаем и загоготал, увидев в ленте картинку: пафосный мужчина в пальто и шляпе, объятый колдовским зелёным пламенем, а сверху подпись: «ЛОБОТОМИЯ».

Открыв пост, Ханкин понял, что это был рассказ в литературной группе, подсунутый алгоритмами ленты, а картинка с подписью — иллюстрация с названием.

«Сырец,» — подумал он.

Смыслы и формы играли в чехарду в мире победившей постиронии. Картинка с определённым смыслом стала выглядеть нелепой абсурдной шуткой. Может, и наоборот — смыслы можно было найти в нелепой чуши?

Открыв «постироню))», Ханкин перечитал последние набросанные в отложку «за немательные радуги»:

Космодесантники!
Ололо)))
Жыжа
Зеленый
Гречка)
Саб-зиро
Фу ты опять напердел стас

*

Колян
Ого
Жостка
Заставь меня даваййй!
Гиги за шаги
Синий
ФФФРИСТААЙЛА!

*

Кукумберы
Охохонюшки-хохо(
Жупел
Зырь че могу
Гули-гули
Салам алейкум
Фиолетывый

Смысла найти так и не удалось.

Но Ханкин вернулся к Сырцу. Над этой главой он бился последние шесть дней, сдвигая сроки сдачи. Она давалась ему плохо — хотя когда на прошлых консультациях Аркадий Палыч рассказывал о Сырце, всё звучало стройно и логично, но наспех начирканные после консультаций заметки теряли всё волшебство — буквы торчали остро, но смысл висел на них вяло и скользко, как червяк на рыболовном крючке.

Он перечитал начало главы.

«Сырец — сырой текст, не ставший текстом, полу-смысл, рыхлая ткань языка, не оформленная в чёткую речь, срыв границ синтаксиса. Чистый поток идей, обрывочный и нескладный, реальность по ту сторону лингвистики, новые горизонты коммуникации и познания. Всё созданное человеком родилось из пустоты, из пространства отсутствия смыслов. Всё созданное человеком — вытащено из-за границы реальности, из трансцендентальной области сугубо мыслимого.

Письменность (и язык в целом), архитектура, искусство и даже технологии — всё это вещи, не существовавшие никогда в природе, человечество вырвало их из небытия, из тех свёрнутых измерений, где они прячутся, запакованные, как архивы в тёмном интернете.

Чтобы создать новое, нужно смотреть за пределы ограниченного пространства старого. Тот океан инновационных идей и неизобретённых форм — сам по себе бесформенный. Это пространство Сырца — материи, спаянной из обрывков слов, слогов и звуков, сплавленных воедино так же плотно, как нейтроны в нейтронной звезде — когда давление настолько высоко, что они не могут держаться на стабильных упорядоченных орбитах атомов».

Ханкин ещё тогда удивился, откуда у профессора филологии такие странные сравнения. Хотя чему удивляться — человек пожилой, начитанный. Наверняка с широким кругозором; не авангардом же единым, наверняка он научпоп какой читает или даже фантастику…

С каждой консультацией Ханкин всё больше проникался уважением к научруку. Биндюков мало-помалу добавлял в план диссертации новые главы, совершенно иначе раскрывающие искусство абсурда и абсурд в искусстве. Так в одной из бесед родилась идея «Сырца» — Ханкин назвал так сырой черновик следующей главы, которую принёс к сроку, но не успел привести в порядок, а Биндюков подскочил на месте и стал возбуждённо рассказывать о пространстве за пределом форм и даже отечески обнял Тимофея, взъерошив тому волосы.

— Сырец! — провозгласил он, вскинув к потолку растопыренную пятерню. — Точно же! Расскажи-ка нам отец… Да-да! Вселенский язык! Все-лен-ский!

Дальнейшие тирады профессора оставалось только успевать записывать — но когда наваждение сошло, и Ханкин с квадратной головой вернулся домой, концепция Сырца подтухла и развалилась.

«Ну, пространство несозданного… — думал Ханкин. — Ну, область неоткрытого, ну, сырые идеи. И при чём тут постирония и авангард?»

Сравнив текущий план диссертации с изначальным, он заметил, что работа довольно сильно отошла от намеченной темы. Впрочем, с таким увлечённым и знающим руководителем это не должно составить проблемы. Осталось около трёх месяцев до защиты — главное успеть дописать.

Но утомлённый размышлениями и попытками структурировать неструктурируемое, Ханкин решил, что с утра допишет главу и отправит к обеду, как и было условлено. Потерев уставшие глаза, он выключил компьютер и лёг спать.

Ночью ему снилось, что он смотрит в зеркало, а на лбу выступают бледные крупные капли, он соскребал их ногтями и ел, на вкус они были как сыр, только слегка пахли формалином.

* * *

Ханкин проспал до пяти вечера — проснулся с гудящей головой, будто всю ночь пил. Ужаснувись тому, что опять сорвал сроки, схватил телефон, чтобы отзвониться профессору, сказать, что, кажется, заболел. И сел, удивлённо глядя на оповещение.

От Биндюкова пришло СМС:

"Не ходи, сволочь, без меня в бар, подожди меня".

Не узнав цитату, Ханкин погуглил. Потом позвонил Биндюкову.

— Да? — отозвался профессор.

— Это из письма Введенского Хармсу, — осторожно отрапортовал Ханкин. — Аркадий Палыч, я…

— Не идёт глава, да? — перебил Биндюков. — Ничего, Тимофей, бывает. Вы просто слишком много думаете. А вам надо нырнуть в Сырец, понимаете?

— Пока не очень.

— Тогда пошли в кабак.

— Э-э-э…

— Да я серьёзно, Тимофей, мы взрослые люди, давайте выпьем и поговорим ещё о Сырце. У меня тут появились идеи. Разгоним мысль, сдвинем тебя с мёртвой точки, раз ты завис. Ничего, что я на «ты»?

— А… Ничего. Хорошо, давайте.

— Давай-давай, пока таракан не попал в стакан.

После звонка профессор скинул адрес, и Ханкин засобирался. Потом вспомнил, что забыл поставить новую «за немательную радугу», сел за компьютер и быстро набросал новый пост:

Кириешки с сыром

Огурцi
ЖОПА АХАХАХ
Зилёный
Гурченко
Сова с сиськами
Фруктовый лёд хочу

Поставив своё авангардное творчество в отложенные записи, Ханкин вышел из квартиры, размышляя, противоречит ли эта сетевая тупизна, которой он занимается, идеям Сырца и работе над серьёзной филологической диссертацией — или же, напротив, их дополняет.

На лестничной клетке Ханкину померещился запах табака — не сигаретного, а другого, ароматного. Будто кто-то на ступеньках у его квартиры курил трубку.

* * *

Они встретились в утлой рюмочной, адрес которой прислал профессор. Стоя за столиками, потягивали коньяк из пластиковых стаканчиков — заказали по сто, но пьяненькая барменша ливанула на глазок почти все сто пятьдесят.

— Тимофей, мы с тобой отвлеклись от важного понятия, — Биндюков хлебнул коньяку и выразительно моргнул. — Заумь.

— У меня в плане было, мы просто не добрались…

— Да, действительно. Чёрт с ним, с этим Сырцом. Отложи пока ту главу — напиши про заумь, она тебя всё равно туда же выведет. «За умом» — понимаешь?

— Да-да, значение слова изменилось, сейчас это слово понимают как «слишком умное». Я слышал, второкурсники так про ваши лекции говорят…

— Эх-хе-хе-хех… Это они настоящей зауми не слышали. Но да, Тимофей, верно подмечено — раньше это слово означало скорее «внеумное». То, что вне ума, вне осмысления и…

— Пространства форм и символов, да.

Они чокнулись и выпили. Голова у Ханкина переставала болеть. Обрывки слогов и завитки букв спаивались в единое целое, где-то внутри (или всё-таки вне?) рассудка созревал Сырец.

— Мне понравилось сравнение с нейтронной звездой, — вдруг сказал Ханкин. — Даже стало интересно, откуда вы…

— О, есть ещё интересное сравнение, — не дослушав, усмехнулся Биндюков. — Тоже про космос. Вот слушай, человечество жило в ограниченном пространстве ньютоновской физики. Ограниченном земными условиями, я имею в виду. Впоследствии стало ясно, что земная физика, вполне работающая по Ньютону, — лишь частный случай общей теории относительности. Просто есть определённый комплекс условий, в котором она работает вот так вот. И понимаешь, любое пространство — это частный случай и подпространство некоей другой среды, более широкой, более универсальной.

— Такая матрёшка из пространств, да? — слегка развязно спросил Ханкин, теплея от коньяка.

— Точно! И вот Эйнштейну потребовалось сломать привычную математику, выйти за пределы устоявшихся концепций, чтобы выдернуть эту плавающую в великом ничто идею. Просунуть руку сквозь щель матрёшки и оттуда, из большего пространства, достать новые законы и формулы.

— То есть, ограниченность языка — это про любой язык? Математический тоже?

— Ну конечно! — Профессор допил коньяк и сказал: — Поэтому и «дыр бул щыл», поэтому и «Вселенский язык». Попытки выйти в бесконечность смыслов и идей за пределами наблюдаемого и осмысляемого, ну ты понял уже, да? Те футуристы, мой дорогой, — они не просто сочиняли бессмыслицу. Они искали ключи от дома Бога! То же, что делают сейчас эти гении постиронии в глупых, на первый взгляд, пабликах с тупыми картинками. Вселенский язык, Тимофей. Все-лен-ский! — Биндюков постучал пальцем себе по лбу и ушёл заказать ещё коньяку.

А Ханкин сидел, чувствуя, как у него горят щёки от смущения и радости. Правда, сам он не понимал, как именно он ищет язык Бога, ведь до этого вечера ему казалось, что он просто делает скромную денежку на тупых и бессмысленных приколах для деградантов.

Ожидая Биндюкова, он достал телефон и сочинил ещё три «за немательных радуги» для «постирони))»:

Кроты-хомякииии
Орео (печенево такое)
Жажа пыщпыщ
Задолбали
Глупый кретин тупица!!(
Ссаки
Фасоль

*

Ку роч ка
Отк рой дверь
Жеска надристал!!!
Зюзя
Голубой (ты)
Сорян я пошутил(((
Фиалковый ето фиолетовый же да?

*

КАЛБА-КАЛБА-КАЛБАСА!!!
Омайгад
жывотнее
Зодумайтесь…
Голубое
Сало
Фаллоимитатор «Кузя» (из универа)

Перечитав всё это, Ханкин довольно хмыкнул. Что-то внутри мешало перестать чувствовать себя дегенератом, но теперь к этому стыдному ощущению примешивался лёгкий шлейф гордости.

— Язык Бога! — Он прищёлкнул языком. — Сырец…

Ханкин вернулся с маленьким подносиком со стоящими на нём четырьмя стаканчиками «по сто». Сказал:

— За что будем? А! За заумь!

— А-за-за… — бормотнул себе под нос, улыбаясь, Ханкин.

А потом они безбожно напились.

* * *

Работа над диссертацией снова закипела. Следующий месяц Ханкин писал и переписывал главу за главой. Раскрыл суть зауми, проанализировал социальные процессы в России, Европе и мире, происходившие в начале двадцатого века и начале двадцать первого — искал закономерности, совпадения, связи.

Потом перестал искать эти связи и решил сосредоточиться на зауми. На Сырце. Вспомнил хрестоматийное «тега егал могол» и посвятил пару недель разбору фонетического и ритмического рисунка последних страниц сорокинской «Нормы». Биндюков больше не звал в рюмочную, лишь иногда звонил, чтобы Ханкин заехал в университет за очередной исчёрканной распечаткой.

Около университета Ханкин неизменно встречал пожилого творожистого филолога, пыхтящего трубкой. Иногда, проходя мимо, Ханкин слышал, как тот бормочет что-то вроде: «Я тега ега модо гадо. Я тега ега могол гадо дано. Я тега могод нога ега модо».

Утомившись от бесконечного переписывания, Ханкин отдыхал, собирая в фотошопе новые абсурдные картинки. Он делал шутки всё более бредовыми, упрощая и уплощая, отказываясь от панчлайнов; впрочем, постирония давно сделала это за него, он лишь догонял её, отрезая от себя здравый смысл — ту гаденькую писклявую сущность, что называла его дегенератом после каждой «за немательной радуги» наподобие:

Конина)
Оранж-сода
Жук-насарог)))
ЗОЖ маваши турнички
Го по пиву
Сосал?
Фхфъхфъхфъхъхфъхъхъ

Недосып, переутомление и обилие сидячей работы прискорбно сказывались на внешнем виде Ханкина — кожа его стала пористой и дряблой, он побледнел, стал замечать, сидя на стуле, что на животе собирается парочка новых складок — хотя раньше он всегда был тощим. Часто в квартире мерещился запах то формалина, то табака, но Ханкин списывал это на последствия инфекции. Он и правда переболел чем-то серьёзным, пока писал главу о Сырце, — но с температурой под тридцать девять глава получилась идеальной — такой как надо: частично академической, частично бредовой, частично заумной, с парочкой искромётных шуток про пердёж.

Приехав в очередной раз в университет за распечаткой, Ханкин не встретил мужчину с трубкой — решил, что это дурной знак. И для успокоения нервов, перед тем как войти в кабинет Биндюкова, набросал в телефоне ещё одну «радугу»:

Какашки)))
Остановись не читай
Желтенький)
Зелибоба
ГОЙДА!
Сарацыны-сарацыны
Фофан тебе пабашке))

В кабинете Аркадий Павлович Биндюков был не один.

С ним рядом сидел старик с седым венцом волос вокруг блестящей плеши и тонкой, как разрез ножа, улыбкой на творожистом лице.

ЧАСТЬ 2

(Автор: Александр Сордо)

Во Млечном Пути находится от 100 до 400 миллиардов звезд. Согласно последним данным космического телескопа «Кеплер», вокруг большинства из них обращаются планеты. Десятки миллиардов этих миров потенциально пригодны для жизни. Наша галактика существует уже более 13 миллиардов лет — более чем втрое дольше, чем Солнечная система.

Казалось бы, все условия для возникновения и расцвета иных цивилизаций налицо. Где же они все?

Этот, на первый взгляд, простой вопрос, заданный за обеденным столом физиком Энрико Ферми в 1950 году, стал одним из самых глубоких и тревожных парадоксов современной науки — парадоксом Ферми.

Парадокс Ферми — это острое противоречие между высокой оценкой вероятности существования внеземных цивилизаций и полным отсутствием каких-либо наблюдаемых следов их деятельности.

Аргументы в пользу распространенности жизни и разума, которые использовал Ферми и его коллеги, можно свести к нескольким пунктам:

1. Обилие звезд: В одной только нашей галактике сотни миллиардов солнц.

2. Обилие планет: Планеты — это не редкое явление, а правило. Многие из них находятся в «зоне обитаемости», где возможно существование жидкой воды.

3. Время: Галактика достаточно стара, чтобы разумная жизнь успела не только возникнуть, но и расселиться по всем ее уголкам.

Именно последний пункт является ключевым. Даже если межзвездные путешествия происходят с ничтожной по космическим меркам скоростью — скажем, 1% от скорости света, — для колонизации всей галактики потребуется «всего» 10-50 миллионов лет. Это мгновение по сравнению с возрастом Млечного Пути. Если бы хоть одна цивилизация возникла всего на несколько миллионов лет раньше нас, ее следы или самих ее представителей мы бы уже видели повсюду.

Но мы не видим ничего. Только безмолвие и холодный вакуум. Это и есть Великое Молчание.

Если вам эта тема интересна, то приглашаю прочитать большую подробную статью: Парадокс Ферми и поиск братьев по разуму.

Пересказ основных идей книги "Сумма технологии" Станислава Лема с англоязычного издания 2013 года. В этой серии пересказывается первая часть третьей главы.

Тема: Цивилизации во Вселенной
Стиль изложения: Обучающий
Количество фрагментов: 10
Дата создания: 08-10-2025

Фрагмент 1

Зачем искать другие цивилизации?

Автор предлагает интересный способ понять наше будущее — изучая другие цивилизации во Вселенной. Сейчас мы похожи на Робинзона Крузо на необитаемом острове, который пытается угадать свою судьбу, наблюдая только за собой и природой вокруг. Но если бы он увидел корабли на горизонте, это открыло бы ему гораздо больше возможностей.

Ключевые идеи

Почему это важно?

• Изучая другие цивилизации, мы могли бы понять, является ли наш путь развития типичным или уникальным

• Мы смогли бы определить наше место на "шкале развития цивилизаций"

• Это избавило бы нас от догадок и дало реальные факты для сравнения

Что мы знаем о соседях? В нашей Солнечной системе других развитых цивилизаций почти наверняка нет. Если бы они существовали на Марсе или Венере, они уже давно обнаружили бы нас по нашим радиосигналам и телевизионным передачам.

Осторожность в поисках Автор предупреждает, что находка других цивилизаций может быть как полезной, так и опасной. С одной стороны, мы получим ответы о нашем будущем. С другой — можем обнаружить, что развитие цивилизаций предопределено, и у нас меньше свободы выбора, чем мы думали.

Практический вывод

Поиск внеземных цивилизаций — это не просто научное любопытство, а способ лучше понять самих себя и наше место во Вселенной. Как Робинзон, ждущий корабль на горизонте, мы продолжаем искать признаки других "обитателей космоса", которые помогли бы нам понять нашу собственную судьбу.

Фрагмент 2

В поисках братьев по разуму: что говорит наука?

Этот текст посвящен научному поиску внеземных цивилизаций. В середине XX века эта тема стала популярной среди ученых, и автор опирается на книгу астрофизика И. Шкловского — одну из первых серьезных работ, где эта проблема была изучена комплексно.

Ключевые идеи

1. Как найти «чужих»? Два главных способа

Ученые предполагают, что обнаружить инопланетные цивилизации можно двумя путями:

• Прямой сигнал: Поймать преднамеренно отправленное сообщение (радиосигнал, луч света или даже космический зонд).

• «Чудо» или «след» деятельности: Увидеть последствия масштабной инженерной деятельности, которую невозможно объяснить природными явлениями. Например, астроном мог бы обнаружить аномалию, которая с точки зрения науки выглядит так же необъяснимо, как асфальтовая дорога для геолога. Сам факт её существования указывал бы на работу разумных существ.

2. Астроинженерия: визитная карточка развитой цивилизации Расчеты показывают, что по-настоящему заметными для нас могут быть только следы грандиозных проектов, которые меняют саму структуру звездных систем. Это называется астроинженерией.

• Почему это неизбежно? Ученые считают, что если цивилизация развивается, её потребности в энергии будут расти гигантскими темпами. Даже при скромном росте потребления через несколько тысяч лет человечеству понадобится энергия, сравнимая с мощностью Солнца.

• Пример: Сфера Дайсона. Один из гипотетических проектов — построить вокруг звезды гигантскую сферу, которая будет улавливать всю излучаемую ею энергию. Строительным материалом могли бы послужить целые планеты, например, Юпитер. Такие мегасооружения были бы видны за сотни световых лет.

3. Принцип «средней величины»: почему мы не уникальны Автор приводит важный логический аргумент: наша цивилизация, скорее всего, не уникальна, а является средней.

• Наше Солнце — рядовая звезда в типичном районе типичной галактики.

• Если это так, то в Галактике должно существовать примерно одинаковое количество цивилизаций, которые опередили нас в развитии, и тех, кто отстает. Мы находимся где-то посередине.

Практические выводы

• Поиск внеземного разума — это не только прослушивание радиосигналов. Ученые также ищут в космосе следы невероятно масштабной инженерной деятельности, которая выдает присутствие сверхразвитой цивилизации.

• Хотя мы пока не можем напрямую обнаружить планеты, похожие на Землю, научная логика позволяет с уверенностью предполагать, что мы не одиноки во Вселенной. Наша цивилизация, вероятно, является одной из многих, находящихся на разных ступенях развития.

Фрагмент 3

Почему мы одиноки во Вселенной?

В этом фрагменте обсуждается фундаментальное противоречие: математические расчеты предсказывают множество цивилизаций в космосе, но реальные наблюдения показывают полную тишину.

Парадокс большого количества планет и тишины

Ученые подсчитали, что в нашей галактике может существовать около миллиарда планетных систем. Если бы на каждой из них развивалась жизнь и достигала технологической стадии, то цивилизации должны были бы находиться совсем близко друг к другу — на расстоянии менее 10 световых лет.

Но на практике: Мы не получаем никаких сигналов от соседних звезд, хотя наши приборы способны улавливать передачу с такого расстояния. Этот "цивилизационный вакуум" противоречит математическим прогнозам.

Объяснение парадокса: короткий век цивилизаций

Чтобы разрешить это противоречие, ученые предложили гипотезу: технологические цивилизации существуют очень недолго по космическим меркам.

Цифры говорят сами за себя:

• Если цивилизации живут 100 миллионов лет — расстояние между ними ≈ 50 световых лет

• Если живут менее 20 000 лет — расстояние ≈ 1000 световых лет

• Именно второй вариант лучше объясняет, почему мы не находим следов других цивилизаций.

Почему цивилизации исчезают?

Фон Хёрнер выделил четыре основные причины возможного вымирания технологических цивилизаций:

1. Полное вымирание всей жизни на планете

2. Гибель только разумных существ

3. Умственная или физическая дегенерация

4. Потеря интереса к науке и технике

Практические выводы

• Мы можем быть одни в нашей галактике на текущем этапе ее развития

• Цивилизации-современницы — чрезвычайно редкое явление

• Шанс встретить цивилизацию на нашем уровне развития составляет всего 0,5%

• Получается, что чем больше планет способных к жизни мы находим, тем короче должен быть срок существования технологической цивилизации — иначе мы уже давно бы обнаружили наших космических соседей.

Фрагмент 4

Почему мы одиноки во Вселенной? (продолжение)

Этот фрагмент исследует один из самых загадочных вопросов науки: если Вселенная полна планет, почему мы не находим следов других цивилизаций?

Парадокс молчащей Вселенной

Ученые столкнулись с серьезной проблемой. Даже если мы обнаружим сигналы от других цивилизаций, обмен информацией кажется практически невозможным. Представьте: мы зададим вопрос и будем ждать ответа две тысячи лет!

Есть интересная теория о "положительной обратной связи". Если бы цивилизации располагались близко друг к другу, они могли бы обмениваться знаниями и тем самым продлевать свое существование. Этот процесс сравнивают с быстрым размножением организмов в благоприятной среде.

Но самый удивительный факт: если такой механизм возможен, почему он до сих пор не заработал в Галактике?

Катастрофическая теория

Немецкий ученый фон Хёрнер предложил мрачное объяснение: 65% цивилизаций уничтожают сами себя. Он считает, что разумные существа склонны к самоуничтожению.

Если эта теория верна, то во Вселенной должны существовать триллионы цивилизаций, которые возникают и быстро исчезают. По космическим меркам их жизнь длится всего мгновение.

Проблемы катастрофической теории

Автор сомневается в этой теории, но не потому, что она слишком пессимистична. Дело в том, что она слишком упрощает реальность.

Перенос земных закономерностей на всю Вселенную может привести к ошибкам. История каждой цивилизации уникальна и зависит от множества случайностей.

Пример из истории

Автор приводит интересный пример из Второй мировой войны. Если бы Гитлер по-другому относился к еврейским ученым или увидел "вещий сон" о ценности ядерных исследований, нацистская Германия могла бы первой создать атомную бомбу.

В реальности же бомбу создали американцы с помощью ученых, бежавших из Германии. Этот случай показывает, как случайные события могут менять ход истории.

Практические выводы

• Обнаружение внеземных цивилизаций осложняется огромными расстояниями и временем ожидания сигналов

• Теория самоуничтожения цивилизаций кажется слишком упрощенной

• История развития каждой цивилизации зависит от множества случайных факторов

• Земная история показывает, что небольшие случайности могут кардинально менять развитие технологий

• Вопрос "одиночки ли мы во Вселенной?" остается открытым, но ясно одно: простых ответов на него не существует.

Фрагмент 5

Почему мы не видим следов инопланетных цивилизаций?

Автор рассматривает один из возможных ответов на этот вопрос, сравнивая разные точки зрения.

Основные идеи

Гипотеза фон Хёрнера предполагает, что большинство цивилизаций во Вселенной самоуничтожаются на ранних стадиях развития, подобно тому, как человечество могло погибнуть в ядерной войне. Согласно этой теории, технологический прогресс опережает социальное развитие, что приводит к катастрофе.

Альтернативная гипотеза автора допускает, что даже если 99,9% цивилизаций действительно гибнут, оставшиеся 0,1% могли бы развиваться сотни миллионов лет. Это похоже на биологическую эволюцию: большинство видов вымирает, но выжившие дают начало новым формам жизни.

Что мы могли бы наблюдать?

Если развитые цивилизации существуют, мы могли бы видеть следы их деятельности:

• Искусственные взрывы сверхновых звёзд

• Необычные химические элементы в спектрах звёзд (например, технеций, который в природе не встречается)

• Другие "космические чудеса", свидетельствующие о инженерной деятельности

Почему мы их не видим?

Автор критикует подход фон Хёрнера, считая, что тот просто переносит земные страхи на космический масштаб. Возможно, мы ищем не там или не понимаем, как могут выглядеть проявления сверхразвитых цивилизаций.

Практический вывод

Отсутствие видимых следов инопланетных цивилизаций не доказывает, что их нет. Возможно, мы просто не знаем, что искать, или наши методы наблюдения недостаточно совершенны.

Фрагмент 6

Бритва Оккама: как ученые отличают науку от фантастики

Этот фрагмент объясняет важный научный принцип — "бритву Оккама" — и показывает, как ученые применяют его при изучении загадочных космических явлений.

Что такое бритва Оккама

Бритва Оккама — это правило, которое требует объяснять любое явление максимально просто, без добавления лишних предположений.

Классический пример: когда в 1930-х годах при изучении радиоактивного распада казалось, что исчезает энергия (нарушается закон сохранения), физик Паули предположил существование новой частицы — нейтрино. Позже её действительно обнаружили. Он не стал придумывать сложные объяснения, а нашел простое решение.

Как ученые применяют этот принцип

Ученые постоянно сталкиваются с необъяснимыми явлениями:

• Мощные выбросы водорода из центра Галактики

• Необычное радиоизлучение далеких туманностей

• Звезды, летящие с огромной скоростью

• Но они не спешат объяснять это деятельностью инопланетян. Почему? Потому что такое объяснение закрывает путь к естественным научным гипотезам.

Простая аналогия: если вы увидите на пляже симметрично разложенные камни, можно предположить:

• Это результат действия приливных волн (простое объяснение)

• Это кто-то специально разложил (сложное объяснение)

• Ученый выберет первое — оно проще и не требует привлечения дополнительных сущностей.

Почему научная фантастика нарушает этот принцип

Многие фантастические произведения грешат против бритвы Оккама. Например:

• Объяснение происхождения жизни на Земле посевом инопланетян

• Предположение, что космическое излучение — следствие деятельности инопланетных цивилизаций

• Эти идеи интересны, но научно избыточны — те же явления можно объяснить естественными причинами.

Дилемма ученого

Возникает проблема: даже если ученый видит возможные следы внеземных цивилизаций, сама научная методология запрещает ему интерпретировать их как нечто искусственное. Сначала нужно исчерпать все естественные объяснения.

В чем мы можем ошибаться

Автор задается важным вопросом: а правильно ли мы представляем развитие цивилизаций?

Мы думаем, что прогресс — это всегда "больше и мощнее". Но возможно, высокоразвитой цивилизации нужна не максимальная энергия, а оптимальная регуляция. Может быть, мы просто не можем распознать следы действительно продвинутых цивилизаций, потому что ищем не то.

Практический вывод: бритва Оккама — это не просто философская идея, а рабочий инструмент, который помогает ученым отличать научные гипотезы от научной фантастики, сохраняя дверь открытой для настоящих открытий.

Фрагмент 7

Похожи ли мы на других во Вселенной?

В этом фрагменте рассматривается фундаментальный вопрос: уникален ли человек во Вселенной? Ученые спорят о том, насколько вероятно возникновение разумной жизни на других планетах.

Две противоположные точки зрения

Российский ученый Баумштейн считает, что человечество, скорее всего, уникально. Он сравнивает развитие разумной жизни с игрой в кости: шанс выбросить десять шестерок подряд крайне мал для одного игрока, но если кости бросают миллиарды игроков, кто-то обязательно это сделает.

Однако, по мнению Баумштейна, для возникновения человека совпало слишком много редких условий:

• Появление общего предка позвоночных

• Смена эры рептилий эрой млекопитающих

• Развитие приматов

• Влияние ледникового периода, ускорившего развитие мозга

Почему сравнение с игрой в кости не работает?

Автор текста критикует подход Баумштейна, указывая на важное отличие: эволюция — это не игра "всё или ничего".

Эволюция похожа на реку, которая обходит препятствия, меняя русло, но продолжает течь. Если один путь закрыт, она находит другой. Например, если бы человек не развился из приматов, разумные существа могли бы возникнуть из грызунов или других животных.

Что это значит для поиска внеземной жизни?

Баумштейн доказывает не то, что разумная жизнь невозможна в других местах, а то, что точная копия земной эволюции маловероятна.

В природе существуют удивительные примеры, когда разные виды независимо друг от друга приходили к сходным решениям. Киты внешне похожи на рыб, хотя произошли от сухопутных животных. Некоторые черепахи дважды в истории развивали панцирь, но из разных тканей.

Практические выводы

1. Мы ищем "себя" — когда представляем инопланетян, мы обычно думаем о существах, похожих на нас

2. Природа многовариантна — эволюция может идти разными путями к сходным результатам

3. Молчание Вселенной может означать не отсутствие жизни, а то, что она сильно отличается от нашей

4. Возможно, разумная жизнь во Вселенной существует, но она настолько непохожа на нас, что мы пока не можем ее распознать или вступить с ней в контакт.

Фрагмент 8

Эволюция, катастрофы и рождение разума

Этот фрагмент рассуждает о том, что движет эволюцией и при каких условиях может появиться разум. Автор показывает, что для развития жизни нужны не идеальные, а постоянно меняющиеся и даже опасные условия.

Ключевые идеи

1. Две силы эволюции: мутации и среда Эволюция зависит от двух вещей: случайных изменений в генах (мутаций) и давления окружающей среды, которая отбирает самые удачные из этих изменений.

• Пример: Автор приводит смелую гипотезу о том, что всплески космического излучения от взрывов звёзд могли в прошлом резко увеличивать число мутаций. Это могло привести, например, к вымиранию динозавров.

• Важный вывод: Окружающая среда влияет не только на "естественный отбор", но и на саму частоту появления новых признаков (мутаций).

2. "Рай" может быть ловушкой для эволюции Если условия на планете идеальны и не меняются миллионы лет (как в глубинах океана), эволюция практически останавливается. Жизнь в таком "раю" застывает в развитии.

• С другой стороны: Слишком резкие и хаотичные изменения (например, в системах двойных звёзд) тоже губительны — они либо не дают жизни зародиться, либо легко её уничтожают.

• Главный принцип: Эволюция и прогресс — это не внутренняя цель жизни, а её вынужденная реакция на вызовы и опасности.

3. Почему появился разум? Автор задаётся вопросом: разум — это закономерный итог эволюции или случайная удача? Чтобы ответить, он сравнивает два типа "регуляторов", которые помогают организмам выживать.

• Регулятор первого порядка (инстинкты): Это жёсткая, врождённая программа. Она отлично работает с предсказуемыми изменениями, которые повторялись веками (смена сезонов, появление хищника). Так живут растения, насекомые, бактерии. Они действуют "на автопилоте".

• Регулятор второго порядка (мозг, разум): Это гибкая система, которая может учиться и придумывать новые решения для непредсказуемых проблем.

• Аналогия: Крыса в лабиринте не имеет врождённого плана, но может научиться находить выход.

• Преимущество: Такие организмы могут либо приспособиться к среде (как крыса), либо изменить среду под себя (как человек, строящий города).

• Разум, по мнению автора, мог возникнуть как ответ на сложные, "лабиринтные" изменения среды, с которыми инстинкты уже не справлялись.

Практические выводы

• Развитие требует вызовов. Без изменений и трудностей нет движения вперёд — это верно как для эволюции видов, так и для личного роста.

• Разум — это инструмент для непредсказуемого мира. Наша способность учиться, мыслить и творить — это самый мощный механизм выживания, позволяющий справляться с тем, чего раньше никогда не было.

• Ответа на главный вопрос у нас нет. Является ли разум неизбежным продуктом эволюции во Вселенной или редкой случайностью, мы пока не знаем. Наша Земля — пока единственный пример, который мы можем изучать.

Фрагмент 9

Введение: Два способа выживания

В этом фрагменте автор исследует, как эволюция создает разные типы поведения для выживания. Есть два основных подхода: жесткие инстинкты и гибкий интеллект. Давайте разберемся, почему оба способа существуют и всегда ли «умнее» означает «лучше».

Ключевые идеи

1. Инстинкт против интеллекта: цена и выгода

Автор описывает два типа «регуляторов» поведения у живых существ:

Организмы 1 типа (инстинкты): «Знают всё заранее». Их поведение запрограммировано от рождения.

• Плюс: Надежно, не требует обучения.

• Минус: Негибко. Если среда резко изменится, инстинкты могут оказаться бесполезными.

Организмы 2 типа (интеллект): Должны учиться на собственном опыте.

• Плюс: Гибкость и способность адаптироваться к новым ситуациям.

• Минус: Риск ошибок, которые могут быть смертельными.

Простой пример: «Глупая» крыса, которая с подозрением пробует новую еду, может выжить, если эта еда окажется ядом. «Умная» крыса, привыкшая находить пищу в одном месте, отравится и погибнет. Вывод: интеллект полезен не в каждой ситуации.

2. Интеллект — не гарантия успеха

Мы часто думаем, что более умные существа обязательно должны доминировать. Но история жизни на Земле это опровергает:

• Млекопитающие сотни миллионов лет жили в тени рептилий, хотя у них был более развитый мозг.

• Дельфины — одни из самых умных обитателей океана, но они не захватили в нем власть.

• Насекомые — чрезвычайно успешная и многочисленная группа, но у них не развился интеллект, подобный нашему.

Вывод: Интеллект — это лишь одна из многих стратегий выживания, а не абсолютная ценность и не гарантия господства.

3. Почему интеллект — редкое явление?

Возникновение разума — это не неизбежный результат эволюции, а скорее уникальное стечение обстоятельств. Для этого нужны особые условия:

• Изменчивая, но не катастрофическая среда: Если среда слишком стабильна (как у насекомых), выгодны инстинкты. Если изменения слишком резкие и смертоносные, ни у кого не будет времени учиться.

• Подходящие физические условия: Например, не слишком сильная гравитация, стабильный уровень радиации.

• «Строительные материалы»: На самых ранних этапах эволюции должны сложиться возможности для развития сложного мозга.

Практические выводы

1. Нет единственно верного пути. И инстинкты, и интеллект — это успешные стратегии, каждая в своих условиях. Успех зависит от контекста.

2. Интеллект — это не синоним превосходства. Более развитый мозг не делает вид автоматически «главным» на планете. Успех определяется тем, насколько хорошо организм приспособлен к своей экологической нише.

3. Разум — возможен, но не неизбежен. Эволюция могла бы пойти миллионами других путей. Наша собственная разумность — это результат уникального сочетания факторов, а не закономерный итог прогресса. Это делает ее еще более ценной и удивительной.

Фрагмент 10

В поисках внеземной жизни: парадокс и гипотезы

Давайте разберемся, почему поиск разумной жизни во Вселенной ставит ученых в непростое положение.

Парадоксальная ситуация

Мы получили помощь от астрофизики в предсказании будущего земной цивилизации, но сразу же усомнились в их выводах. Возникает вопрос: почему мы, не будучи экспертами, можем оспаривать мнение ученых, которые лучше разбираются в различиях между природными и созданными разумом явлениями?

Ответ прост: мы не отрицаем факты, собранные астрофизиками, но предлагаем другие варианты их объяснения.

Что значат поиски инопланетной жизни?

• Радиоастрономия — метод поиска сигналов из космоса — еще только развивается

• Если мы найдем сигналы — это станет огромным открытием

• Если ничего не найдем — это будет еще важнее, особенно со временем, по мере улучшения технологий

• Долгое отсутствие сигналов заставит нас пересмотреть теорию о возникновении разума во Вселенной. Пока же мы работаем с тем, что имеем.

Первая гипотеза: цивилизации редки, но долговечны

Согласно этой версии, разумная жизнь — большая редкость. В целой галактике может существовать менее 20 цивилизаций, то есть на миллиарды звезд приходится всего одна обитаемая планета.

Вывод: Эту гипотезу отвергают как автор, так и астрофизики.

Почему это важно для нас?

Этот спор показывает, как наука развивается: мы не просто собираем факты, но и постоянно переосмысливаем их значение. Даже отсутствие результатов в поисках инопланетной жизни помогает нам лучше понять наше место во Вселенной и перспективы человеческой цивилизации.