Догузов неопределённо пожал плечами. Он отталкивал землю ногами, будто старался уйти подальше и от неё, и от назойливости Валентина быстрым шагом, максимально быстрым, но ещё не бегом – сидеть весь день потным на работе и неловко, и малоприятно. Когда он переходил дорогу от двора к скверику, мимо него через дорогу прокатился футбольный мяч. Догузов обернулся. Парнишка в жёлтой футболке с зелёным номером стоял на бордюре у дороги, пригвождённый, наверное, родительским запретом, и не сводил глаз с утраченного инвентаря.
– Дядь, подайте мяч, – отчеканил несколько слов пацан, вытер нос рукой и на всякий случай добавил: – Пожалуйста!
Догузов удивлённо посмотрел в обе стороны – ни одной машины не приближалось, даже вдалеке, только из-за сквера доносился привычный шум шоссе. Между мячом и пацаном было всего метров пятнадцать послушания. Многовато для пенальти, маловато для штрафного удара.
– Ноги бережёшь, Роналдо?
– Правильно не Роналдо, а Роналдиньо, – надежда российского футбола отважно поправил взрослого, но шагнуть на проезжую часть не осмелился.
Догузов дошёл до мяча и несильно задел его ногой, но тот срезался и покатился не в ту сторону, рискуя попасть под редкий автомобиль. Догузов ругнулся – про себя, чтобы не подавать плохой пример, и пошёл догонять. Несколько неуклюжих попыток укрощения, несколько грязных брызг на недавно чистых ботинках, несколько воспоминаний о детстве, и, наконец, меткий удар мыском – и мяч летит куда надо.
– Русский пыр не знает дыр! – сообщил пацан и побежал догонять мяч на площадку, к заждавшемуся его забору. Догузов несколько секунд послушал ритмичные звуки удара мяча о сетку-рабицу и внезапно встретился глазами с Валентином, всё так же стоящим у подъезда. Догузов ускорился и скрылся в сквере.
Сквер ласково обнял тенью и услужливо заменил шум отдалённого шоссе на пение птиц. Главная аллея не отличалась оригинальностью, под зелёными сводами стояли скамейки и мусорные урны. Вдалеке сидел высокий собаковод в кепке с маленькой чёрной кляксой на поводке. Догузов расслабился и засунул руки в карманы пальто, стал что-то насвистывать. Руки нащупали пустоту, и в этом было что-то неправильное. Догузов остановился, пошарил ещё, будто пытаясь найти скрытый кармашек, или дыру в подкладке. Он проверил внутренний карман пальто, затем брюки. Ключей нигде не было. Догузов резко повернулся на пятках и сказал:
Пацан продолжал тренировать забор. Увидев Догузова, он перестал бить по мячу. Валентин прятал руки в карманах и украдкой посматривал на соседа. Когда Догузов поравнялся с ним, прозвучало еле слышное: “кошелёк или жизнь?” Догузов резко повернулся к Валентину.
– Кошелёк или ключи? – Валентин устало щурился от неудобного солнца. – Забыл, говорю, что?
– Ключи, – ответил Догузов. – Ключи, мистер Холмс. – Валентин медленно подошёл к входной двери, вынул из кармана домофонную “таблетку” в пластиковой оправе и открыл дверь.
– Сэр, – Валентин оскалился и картинно указал на проём.
Связка ключей торчала из замка неуместным, неприятно цепляющим взгляд заусенцем. Догузов проверил, что дверь заперта, и вытащил ключи. Подумал, не забыл ли что ещё, и снова отпер дверь. Звук железного щелчка пролетел по гулкому подъезду, оседая на обивке. Догузов нажал на дверную ручку и тут же ощутил, как сильно тянет в области солнечного сплетения, под рёбрами, тянет на улицу, тянет доделать неоконченное дело. Он не любил опаздывать, сильно не любил оправдываться за опоздания и ненавидел вспоминать свои оправдания. Не открывая, запер дверь, подёргал ручку, проверяя, и пошёл на улицу.
Снаружи Догузов незаметно потрогал ключи сквозь карман пальто, и покосился на Валентина. Тот перестал мять сигаретную пачку в руках и сказал:
– Не Холмс. Мне всегда нравился Лестрейд. – Валентин повернулся к Догузову. – Главный инспектор Скотланд-Ярда. Он волочил всю уголовку Лондона, все кражи, все убийства, изнасилования, всю эту грязь, управлял штатом полисменов, не самых ответственных и умных людей Британии, выбивал деньги из казны на оружие, на лошадей, позже – на автомобили. Развивал следственное дело, занимался работой с фактами, с уликами, собирал базу данных, бумажную ещё. За оклад. А Холмс только левачил, работал только с богачами, гонорары заряжал – мама не горюй. Часть заказов ему скидывал именно Лестрейд, подкидывал очевидные загадки, уже раскрытые им и его замами дела, чисто чтоб посмотреть, как этот опиумный будет их решать. Часто, когда Холмс заходил в тупик, появлялся Лестрейд, отыгрывал дурачка и разбрасывался подсказками. Ты же помнишь, и в книге, и в фильме, когда Холмс и Ватсон пытались стибрить документы, пошли на свой первый “скачок” и облошились по полной, следов наоставляли? Ватсон ещё руку порезал о стекло. Представляю, как Лестрейд забавлялся, называя их приметы в их же озабоченные лица, когда пришёл к ним якобы за помощью в расследовании. – Валентин перевёл дыхание. – Именно Лестрейд был главным врагом Мориарти. Тот ведь знал и имена Холмса и Ватсона, и где они живут, все это знали, номер дома на Бейкер-стрит любой назовёт, ночью разбуди. Но почему он их не убил, не пристрелил из окна, хотя была куча возможностей, не взорвал, ни разу не отравил им, мать его дери, чай? Потому что он был джентельмен? Неа. Потому что они были ему не опасны, и не интересны. А где жил инспектор Лестрейд? М?
Догузов с сожалением смотрел на Валентина и не перебивал. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтобы догадаться – тому очень нужно выговориться.
– Думаешь, я гоню? Есть такой анекдот, Холмс спрашивает Ватсона, как вас зовут? А тот отвечает: Доктор. Анекдот для невнимательных. Уже в первой книжке упоминается имя Ватсона — Джон. Джон Эйч Ватсон. Даже начало отчества есть. А какое было имя у Лестрейда? Кто-нибудь помнит?
Валентин с уничтожающей все сомнения ухмылкой победителя развел руками и оглядел двор, детскую площадку, выцветшие качели, гнутые брусья и юного футболиста, слушающего незнакомую сказку.
– Роберт он, – буркнул Догузов с обидой, тем не менее понимая, что в его возвращении Валентин невиновен. – Бобби. Наверное. Откуда ты этого понабрался?
– Времени на работе до хрена, читаю много. И нашлось время подумать. Бывало такое? – Валентин больше не улыбался. – А тебе, чай, тоже на работу пора? Давай, про деньги не забывай.
Сквер укрывал и от двора, и от жаркого солнца. Догузов уже не раз с досадой подумал, что пальто сегодня лишнее, но прохлада длинного зелёного коридора прогнала эти мысли: пришлось даже застегнуться. Приближалась скамейка с высоким человеком в кепке. Он сидел спокойно, собака под скамейкой, где-то за человеческими ногами, тоже была спокойной, и Догузов, поравнявшись с парочкой, мельком взглянул на них и одобрительно обронил:
– Холодная, – негромко ответил собаковод, не двигаясь с места, и поводил шеей в высоком воротнике. Догузов счёл это ещё одним знаком спокойствия. Сквер заканчивался, в конце тоннеля виднелись переход через многополосную дорогу, группа людей у него и нескончаемый поток машин.
Светофор горел красным для пешеходов светом. Мимо проносились с рёвом автомобили, каждый человек в них куда-то спешил и не собирался уступать своё место в этой личной гонке. Догузов подошёл к переходу и уставился на светофор. Тот не желал менять цвет, и Догузов стал оглядываться на переговаривающихся рядом людей. Слева стоял Шильнов, сухой мужчина лет шестидесяти в костюме, и улыбался. Кажется, он приходился Догузову кем-то вроде начальника, но не прямым, а из другого отдела. Догузов не помнил, чтобы они пересекались по работе, и непосредственно перед Шильновым он, кажется, ни разу не отчитывался, но тот явно был на пару должностных ступеней выше. Собрав все эти данные в один неполный пазл, но не вспомнив ни имени, ни отчества сослуживца, Догузов выдал:
Шильнов, продолжая улыбаться и глядеть на коллегу, медленно закрыл глаза и открыл.
– До-гу-зов, – зачем-то повторил по слогам Шильнов. – У вас есть сигареты?
– Нет, извините, – Догузов попытался неловко улыбнуться. – С вечера закончились.
– А вас не затруднит прямо сейчас взять мне пачечку? С фильтром. И себе возьмите.
– Да вот уже у работы хотел взять, опаздываю, неудобно, – замялся он. Разгоралась внутренняя битва: быть на побегушках у чужого начальника не хотелось, но курить хотелось сильнее.
– Да вот же киоск стоит, вы постоянно по утрам мимо него пробегаете, не замечая, а иногда замечаете. Не дырявьте так взглядом светофор. Перемены ещё долго не будет, я этот такт хорошо знаю.
Догузов огляделся, и действительно только сейчас увидел около сквера утопающий в зелени киоск. Он решил, что начальник другого департамента – просто коллега, а коллега, подсказавший, где добыть сигарет – почти приятель. Битва закончилась.
– Вы не волнуйтесь так за своё опоздание, ничего страшного не случится, всего-то несколько минут. Если очень захотите, можете попросить, и я возьму вашу вину на себя. – Шильнов сказал это негромко, но люди, стоящие рядом, внезапно замолчали и посмотрели на них. "Почти приятель" уже улыбался очень широко, но сейчас улыбнулся еще шире, превращая радость в маску. – Смертельно хочется курить.
Догузов коротко кивнул и подошёл к киоску. Постучавшись в маленькое окошко, полез в карман за деньгами. Окошко распахнулось и обнажило фрагмент рыдающей продавщицы. Её плечи тряслись, она вытирала покрасневшие глаза ладонями и рукавами, но слёзы не заканчивались. Негромкий плач ранее заглушался закрытым окошком, шумом автострады, но сейчас скопившееся горе выплёскивалось наружу, впадая в автомобильную реку, заливая всё вокруг — асфальт, свисающие ветви, сознание Догузова.
– Женщина, – смущённо позвал Догузов. В ответ звучали только рыдания. – Женщина, у вас всё в порядке? – Рыдания стали переходить в истерику, становились громче, Догузов стал слышать их почти так же, как дорогу. Он напрягся. Всё сегодня его задерживало, события были вроде обычными, но в целом они складывались во что-то ненормальное и утомляли этим.
– Мне две пачки вон тех, с фильтром, – сказал он. Пачки тут же появились из влажного и громкого сумрака. Догузов всё ещё рылся в карманах, но никак не мог найти кошелёк. Догузов внезапно вспотел. Он не помнил, сколько там было денег, но там должна быть крупная сумма. Он огляделся около себя, но кошелька не обнаружил.
– Я сейчас, я за деньгами схожу, сейчас вернусь! Не отменяйте чек! – Щелчков кассового аппарата не было слышно, но Догузов хотел верить. Он рванул от водопада слёз обратно к автомобильной реке, к переходу, но уже в нескольких метрах увидел, что кошелька нет среди нескольких пар ног. Не останавливаясь, он заложил дугу и побежал в сквер, внимательно разглядывая дорогу. Пробегая мимо собачника с собакой, он притормозил и спросил:
– Вы, извините, кошелёк не видели? У меня не выпадал?
– Холодная, – механично ответил собаковод и повёл шеей, всё так же глядя перед собой.
Ненормальный. Хорошо, собака не залаяла на бегуна. Бег давался нелегко, красивая обувь уже натирала ноги, пальто разогрелось как духовой шкаф, в голове стоял беспричинный плач, разламывающий, наряду с забывчивостью самого Догузова, всё утро как печенье для завтрака, и вдобавок каждое тяжёлое падение ногой на землю отдавалось болью в затылке. Догузов одолел сквер и выскочил в тёплые объятия двора. Псевдобразилец будто нарочно бил мячом об забор сильнее и шумнее обычного. У приближающегося подъезда стоял Валентин, мял сигаретную пачку и ждал контакта. Он предусмотрительно пошёл к двери, но Догузов уже доставал ключи на бегу. С разбегу хлопнув магниткой по домофону, он рванул на себя дверь, рискуя сломать доводчик, и оказался в подъезде. На лестнице, между пролётами, лежал его кошелёк. Он схватил его и побежал прочь из подъезда. На выходе яростно обернулся к подошедшему Валентину, собираясь сорвать злобу за просаженное утро, но убитая надежда в глазах соседа осадила его.
– Сигарет, взять, не смог, вот, выпал, – выпалил Догузов на пяти коротких выдохах. – Я побежал.
Уже в сквере, сближаясь с сидящим собаководом, Догузов перешёл на шаг и подошёл к нему. То ли хотел несусветно обрадовать обнаружением кошелька. То ли ещё что, он не мог себе этого объяснить. И только сейчас увидел, кого тот выгуливал. Догузов встал как вкопанный, хотя ему дико захотелось бежать, очень быстро. Под скамейкой слегка подёргивалась расплывчатая клякса насыщенного чёрного цвета. Она выглядела как будто в расфокусе, у неё не было чётких границ, очертаний, она меняла глубину и форму, её нельзя было увидеть целиком, каждым отдельным взглядом выхватывались только отдельные части. И только сейчас стало видно, что это пятно продолжалось из ноги сидящего, и когда-то было его ступней в ботинке. Догузов в ужасе перевёл взгляд на человека. Тот, будто почувствовав, медленно приподнял голову. Догузов ожидал увидеть всё что угодно — клыки, черноту зрачков, гудящее в глубине глотки пламя, но под кепкой оказались самые обычные голубые глаза с желтоватыми белками глаз и красным кракелюром сосудов, мёртвой хваткой впившиеся в глаза Догузова, и морщинистое, древнее, измождённое лицо, покрытое редкими всплесками седых зарослей.
– Холодная, – сказал старик и поводил шеей по высокому воротнику.
***
Догузов глотал раскрытым ртом воздух, чувствовал себя выброшенной на берег рыбой и смотрел на закрытое окно затихшего киоска, держа кошелёк в руке. Сигарет не было на прилавке, не было на полу. На стук никто не отозвался. Он медленно пошёл к светофору и от неожиданности чуть не выронил кошелёк: у перехода, около заметно увеличившейся группы людей, всё так же у самой проезжей части стоял, повернувшись к нему, Шильнов, смотрел на него и улыбался. Догузов, с поникшей головой, как провинившийся школьник, потерявший несделанную домашнюю работу, подошёл к нему. Шильнов медленно разложил свою улыбку на атомы разочарования, заложил руки за спину и отвернулся к дороге.
Подсыхающий Догузов молчал, ему было неловко, ему было непонятно, он не знал, что сказать. Происходило что-то неуловимое, что он не мог ухватить, не мог собрать в единое целое. Обрывки мыслей мелькали в голове, внимание зацепилось за самую близкую.
Шильнов странно забулькал, и Догузов, очень осторожно, покосился на него, приготовившись бежать. Но Шильнов всего-навсего негромко смеялся, пряча смех губами.
– Догузов, вы другую сторону-то вообще видели?
Автомобили неслись на огромной скорости по многополосному шоссе. Одна полоса, вторая, третья, за ней должна быть встречная, а, нет, четвёртая, ну да, широкая трасса, вон и пятая, машины несутся, шестая, за ней отбойник, нет, нет за ней отбойника, седьмая, чёртова фура, сбился, четвёртая, пятая, шестая, седьмая, за ней что, восьмая? а встречка? а там, дальше, вон, это, погодите, это что, нет, а как?.. сколько ещё, не видно, а там, около десяти, даже больше, пятнадцать… восемнадцать… двадцать… это нет, это машины, а за ними… нет, не может быть… где-то за ними… там же кроме них… а где тогда?
– …тоже устал. Бесконечно устал. Но, думаю, это можно выносить вечно, пока что у меня получается, да и вы изредка всё-таки удачно доходите до киоска… – Шильнов что-то говорил, но Догузов снова перестал его слышать. Голова кружилась, и он схватился за рукав Шильнова, чтобы не упасть. Страшная мысль закралась в его голову, он помусолил её немного и решился озвучить, пока приближалась следующая, более страшная.
– Скажите, а красный свет тут давно? Пока вы меня ждали, он менялся?
– Вы правда не помните? Как же это замечательно. – Шильнов улыбнулся и закрыл глаза. – Каждый раз удивляюсь, как избирательно здесь работает память. Ну, если подумать, вы же тут и двух лет ещё не пробыли, может, именно поэтому… Да, интересно. Ну да, эта группка здесь меньше года, так им каждый день как новый… Фамилию мою уже запомнили? – Догузов кивнул на понятную часть вопроса. – А имя? Нет? А где работаете? Хотя неважно.. .Но что я вредничаю, ну повторю ещё несколько раз, история недолгая. Да я и сам не всё знаю. Красный здесь очень давно. Вы даже не представляете, сколько. На моей памяти он менялся всего раз, и то на жёлтый. На вашей – не должен был ни разу. Вы сами как давно были на той стороне? Вы правда не понимаете, насколько здесь, в этой ситуации, нелогичен, – Шильнов слегка пожевал губами, будто пробуя слово на вкус, – зелёный?
– Зелёный? – Догузов пытался вспомнить уже несколько минут, что же находится на той стороне дороги, куда он так рвался, но не мог. Он вытирал внезапно вспотевшие ладони о пальто. Там должна быть стальная лестница перехода через ещё одно шоссе. Кажется. Потом долгий тротуар с пыльными деревьями. Вроде не очень широкий. Потом несколько желтых пятиэтажных зданий… или десяток розовых двухэтажных. Потом здание фирмы, массивные ступени в обрамлении колонн. Или со стальными поручнями? Большая аляпистая вывеска прямо поверх цветной штукатурки, или маленькая аккуратная табличка под стеклом на двери? Образы появлялись, расплывались, не оставляя чёткой и незыблемой картины. Он всё вглядывался сквозь проезжающие авто, но видел только полосы, стальные бока, крыши, и клубы пыли со смогом пополам вдалеке. Его толкнули, он посмотрел назад. У “зебры” стояла уже приличная толпа, и люди подходили ещё, заполняя всё свободное пространство рядом, задние медленно, но верно уплотняли ряды, пробегали шепотки недовольства, и все они ждали, но не помнили.
– Зелёный, – повторил кто-то рядом тихим звонким голосом.
– Зелёный, – отозвался другой, погромче, подальше и поглуше.
– Зелёный, зелёный, – пронеслось по рядам. Догузов, не веря, вытаращился на светофор, красный, как и раньше. Ничего не поменялось. Он ожидающе глянул на Шильнова, тот улыбался с закрытыми глазами и сведёнными за спиной руками, неслышно шевелил губами, качал головой. На краю тротуара.
– Зелёный, зелёный, зелёный! Зелёный! – шум нарастал. Сзади наседали. Догузова опять толкнули, и он чуть не полетел на дорогу. Злобно и сильно толкнул в ответ. Толпа отпружинила в Шильнова, тот качнулся. Догузов потянулся к нему уверенной рукой, но гладкая ткань чужого пиджака выскользнула из потной ладони.
Красный полупрозрачный веер быстро развернулся и медленно сложился, накрывая Догузова, авангард толпы и ещё кувыркающиеся части тела, только что бывшие Шильновым. Визг тормозов, удар бампера о столб, звон стекла, запах горелой резины. Лёгкий солёный привкус на языке.
***
Семёновский уже несколько часов смотрел покрасневшими глазами на болтавшееся из стороны в сторону грязное пятно прицепа. Фура перед ним неслась в правом ряду с такой скоростью, что обогнать было сложно, да он и не пытался. Он гнал и гнал свой седан, он очень не хотел опоздать, но и спешить на дороге было нельзя. Он держался чуть правее, чтобы пропустить автомобиль, мигающий в спину. Краем глаза он увидел у дороги опасно шевелящуюся группу людей, и услышал глухой удар по капоту, лобовое стекло окрасилось красным, машину чуть повело. Семёновский резко вырулил на пустой тротуар за толпой, чтобы не влететь в плотно идущий слева ряд машин, прокрутился по горизонтали, гася скорость, и через пару десятков метров мягко вошёл в фонарный столб.
Когда звон в ушах стал проходить, он увидел человека, вытаскивающего его из автомобиля, усаживающего на какое-то пальто, постепенно в звоне стали проявляться слова.
– …скорую! Какой телефон у скорой? Помнишь номер скорой?
Семёновский посмотрел на повреждённую машину, частично без стёкол, где-то внутри валялся его телефон.
– Надо что-то делать! Надо в больницу! Сейчас машину поймаем!
Семёновский ошалело переводил взгляд с окровавленной дороги на Догузова, на галдящую толпу людей, так и стоящую метрах в пятидесяти от них, около зебры. Голова его была как в тумане, ехать никуда не хотелось.
– Куда… больница… Какая? А ты, что… что здесь делаешь?
Догузов схватил водителя за грудки и открыл рот, чтобы наорать, но осёкся. Он тоже не помнил рядом ни одной больницы. Он не мог вспомнить ни одного маршрута до какой-нибудь поликлиники, хотя эти и другие государственные постройки точно были неподалёку, в паре кварталов. Осколки окружения никак не склеивались в его голове в цельную карту. Он смотрел на Семёновского, Семёновский смотрел на него, и, кажется, они начинали друг друга понимать.
– А ты, вы… куда ехали? – Догузов отпустил рубашку Семёновского и разгладил. – И откуда?
Тот открыл рот, но ничего не сказал и закрыл.
– Я… я… не… знаю, – прошептал он.
– Что? – не расслышал, или не захотел услышать Догузов.
– Я не знаю, – немного увереннее повторил водитель. – Просто ехал. Еду, сколько себя помню. Я ехал и ехал, я не останавливался. Я ни… давно не останавливался, просто ехал. Ехал и ехал… давно, – Семёновский стал беспомощно оглядываться, пробежал глазами по скверу, по пятиэтажкам. – А ты, ты, вот шёл, куда? И откуда? Твоя машина где? И их машины? Вы давно так, без машин? – Семёновский сыпал вопросами, ждал ответа, но дождался только гула в голове, сел на землю и закрыл руками глаза.
Догузов слушал и переставал понимать происходящее, произошедшее и происходившее. Реальность ускользала от его мыслей, как рукав Шильнова из ладони. Он пытался восполнить все белые пятна в памяти, которые оправдывал для себя спешкой, суетой, какими-то сиюминутными делами, но получил только резкую боль где-то сразу за глазами. Он не помнил, что находилось внутри его квартиры и как он выходил из двери. Он не помнил, что это за город, кроме отдельных его частей. Он не мог вспомнить, в чём заключалась его работа, где она находилась, кем он работал, какого цвета были стены в его кабинете, и был ли сам кабинет. Он не мог наверняка вспомнить, видел ли он Шильнова где-то кроме этого перехода. Он не помнил собеседование в компании. Он не мог вспомнить, когда и как получал за работу деньги. Он не помнил своего отчества. Он помнил только сегодняшний путь от двери до светофора. Путь, который был ему необъяснимо незнаком.
Голова Догузова, переполненная вопросами, гудела, звенела, но не весь звон был внутри. В его кармане настойчиво звонил телефон. Он, всё ещё глядя на машину с сильно помятым капотом, на то, что осталось от Шильнова, на приходящего в себя водителя, достал трубку и нажал кнопку приёма звонка. Из трубки раздался хриплый голос.
– Ва… Валентин? Ну… я… да…
– У вас там что, авария на переходе?
– Машин? Нет, немного машин, одна, вон там, на тротуаре… В столбе… Да даже и не сильно… Может, и не авария…Остальные как ехали, так и… Слушай, тут прямо передо мной… человека… короче… с работы… или… ну… – Догузов говорил сбивчиво, рвано. Валентин несколько секунд дышал в трубку, его дыхание становилось всё тяжелее с каждым выдохом.
– Машина, в столбе, но не сильно. Вали отсюда.
– Садись в тачку и уматывай! Не упусти шанс в этот раз! Она на ходу ещё?
– Ты о чём? В смысле… и… зачем?
– У тебя же у единственного из нас всех ключи есть, мудак! У тебя! Ходишь тут везде, где захочешь… Даже у меня только магнитка от подъезда, а я помню последние восемь лет! Восемь, сука, лет в этой петле, в окно домой залезаю, даже не знаю к кому, восемь лет дальше подъезда отойти не могу, и каждое утро – всё заново! Ты реально не догоняешь, что ключи дают?
Пазл сложился, ломая складывающего. Догузов нажал на кнопку сброса, уронил телефон на асфальт, трясущейся рукой достал ключи из кармана и осмотрел. Ключи были самые разные: с бороздкой, с двусторонней бородкой, четырёхгранные, яркие стальные и из зеленеющей бронзы. Один из них, наверное, мог подойти. Он больше не мог верить ощущениям, ожиданиям, смутным стремлениям. Не мог верить мотивации делать то, суть чего он не помнил, хотеть того, чего он не потрогал. Он мог верить только тому, что знал и помнил именно сегодня. Его тянуло туда, на противоположную сторону дороги, ему казалось очень важным дойти до ускользающей от его сознания цели… но он не хотел. На подкашивающихся коленях он дошёл до искорёженного автомобиля, открыл дверь и сел внутрь. Взялся за руль и до белизны костяшек сжал его – просто чтобы вспомнить это давно забытое ощущение. И память отозвалась краткой картой действий. Он выбрал на ощупь самый маленький ключ из связки, вставил в замок зажигания и повернул, чтобы подтвердить догадку. Машина не откликнулась. Он зажмурился.
– Ши… – Догузов поперхнулся и откашлялся. Он посмотрел на частично уцелевшее окровавленное лобовое стекло.
– Шильнов, я прошу вас, возьмите мою вину на себя. – Он затаил дыхание, снова повернул ключ, и в этот раз автомобиль заурчал. Догузов несколько раз глубоко вдохнул и также глубоко выдохнул. От кислорода слегка закружилась голова. Он сдал назад, оглянулся на дорогу, втопил педаль в пол, послушал свист колёс по асфальту и рванул с места, сходу встроившись в поток и чудом ни в кого не врезавшись. Через несколько километров был съезд, и Догузов не думая свернул на него. Он ехал, пока не понял: за ним никто не гонится. Он остановился, не глуша двигатель, и прислушался. Он слышал только шум мотора, но знал, что где-то подальше, за стёклами машины, шумят деревья, в них поют невидимые птицы, а ещё дальше, возможно, как-то, он ещё не помнил, как именно, должна журчать речка, и он наконец ощутил успокоение, которое должно было сравниться с отдыхом после тяжёлой работы, если бы он мог вспомнить конец рабочего дня. Догузов стал набирать скорость, но теперь он не спешил – он ехал, куда хотел, пусть и не зная, куда.
***
Семёновский убрал руки от усталых глаз. Огляделся. Мчащиеся на ближней полосе автомобили раскатывали какой-то мусор по красному пятну на белой “зебре”. Там же молча стояла внушительная толпа людей. Он встал, инстинктивно подобрал пальто в бурых пятнах, на котором сидел, подошёл к остальным, протёр глаза и посмотрел вверх. Над людьми, над машинами, над дорогой возвышалась красная лампа светофора.
