CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

«Прошу вас, милостивейший государь, не манкируйте просьбой покорной слуги вашей, не оставьте дело это, дело Катерины Ивановой, без вашей милости….»

Писала давняя знакомая Александра Николаевича. Он слегка поморщился, припоминая детали собственных ухаживаний.

Случай свел его погостить некоторое время назад в усадьбе N..ких. В те поры соглядатаи Канцелярии тайных и розыскных дел разъезжали по городам и весям в поисках указанных камергером государыни Петром Салтыковым пособников в ворожбе.

Петр Васильевич, как о нем замечали, «был дурак в полном смысле слова». «У него была самая глупая физиономия», - открывалось из характеристик, данных подследственному, - «большие неподвижные глаза, вздернутый нос и всегда полуоткрытый рот; при этом он был сплетник перваго сорта». Между тем Салтыков был не только камергером государыни Елисавет, но и состоял в родстве с императорской фамилией, стало быть распространять таковые о нем суждения не полагалось. Если бы не один удивительный случай, наделавший, впрочем, в то самое время много шуму.

Был он уличен в одном нехорошем деле. Впрочем, нехороших дел за ним водилось немало, однако, в этот раз означенный господин, кажется, перешёл черту. Занятие, за коим застали его доверенные люди, было таково: «имея в горсти своей некий порошок, у дверей из залы в галереи, по пути следования Государыни, оный розсыпал».

Ворожбу, а это была именно она, измыслил Петр Васильевич Салтыков для привлечения милости Государыни, а значит, диавольские козни чинил противу самой императрицы, что  составляло прямую угрозу государственному строю. И как сей дерзнул такое сотворить, многим умам непостижимым казалось. Указом Ея Величества Елизаветы за содеянное и доказанное полагалась смертная казнь сожжением.

Но, как говорилось, Салтыковы приходились сродни Ея Императорскому величию, а значит, обошлись с ними довольно легко и тайно. Чего не скажешь о тех, кого он привлекал для пособничества в волшебстве. А взяты им к участию в непотребстве были многие. Слуги Салтыкова изыскивали по России верных чародеев, кои обещали сотворить два срамных дела: уморить жену и привлечь милость Государыни Елизаветы Петровны с тем, чтобы отпроситься в Москву. За второй надобностью камергер Ея Императорского не побрезговал самолично посещать дворника с Литейной улицы, сына великолукского дьячка, почитавшегося за чародея, о коем, с его собственных дворничьих слов было известно, что он своею непотребною персоной в Зимний Дворец ко многим по их просьбам хаживает. Тот дворник и дал ему порошок, с которым и уличен, по донесению упрвляющего имениями, был в царственных покоях Петр Васильевич, и  которое волшебное средство надлежало, со слов волшебника, не позже, чем в три дня рассыпать по ходу Государыни, ежели желает ее милости. Будто бы, как только Государыня переступит через то снадобье, так сразу благоволить к камергеру начнет.

Названные за чародеев лица, помощники камергера, сысканы были по Великороссии и Малороссии и доставлены для допросов. Тот самый ворожей с Литейного так и не покинул застенок, несмотря на то, что в Зимнем Дворце, по его уверениям, принят весьма ласково бывал. Впрочем, по ходу дела выяснились и еще обстоятельства удивительнейшие, которые четко указывали на одно: при дворе даже в самую спальню Ея Величества волшебство проникало. Чего стоит одна история с мантильей, которая вдруг надобна стала Елизавете Петровне. Оную искав, найти и доставить ей не могли. С тем же Императрица обратилась с указанием искать накидку в подушках изголовья. По той надобности любимая камерфрау Ея Величества руку под подушки и сунула, добыв, однако оттуда вовсе не мантилью, а колтун оборванных волос. Стремительно последовал приказ перетряхнуть все подушки и матрацы, в результате таких поисков обнаружена была на кровати и бумага, в которую чьей-то суеверной рукой положен был корешок, обмотанный также волосами. Общая догадка на всех заходила по дворцу:  кто-то во дворце колдовал. Заподозрена была фаворитка Ея Императорского, от которой, впрочем, ожидали гораздо больших успехов и которую побаивались, зная о том, что недовольство свое она непременно выразит Императрице, а сие губительно может отразиться не только на карьере, но и на жизни придворных. Семья фаворитки по усмотрению в колдовстве была арестована. Впрочем, муж оной не стал дожидаться дыбы и застенок, а перерезал горло от уха до уха. Фаворитка призналась, что решилась на такую дерзость, чтобы удержать милость императрицы к себе, сознавшись еще и в том, что подкладывала в вино, назначенное к Елизавете Петровне, крупинки четверговой соли, всё с той же целью.

На какие дерзости только не решались ради милости Ея Императорского. Петр Васильевич, до того, как пойман был с порошком, лепил воск под нательный крест, носил под пяткой заговоренную траву. Однако, ничего не помогало.

Вспомнив об этом, Александр Николаевич усмехнулся. Личное государыни Елизаветы участие в деле Ея камергера обеспечили Александру Николаевичу высочайшее доверие и продвижение по службе. И, хотя теперь указом государя Петра III, названная общественная институция была упразднена, однако Александр Николаевич нашел себе место и в заново учрежденной Тайной Экспедиции. Дела были всё те же, хотя теперь ему доставались размахом поменьше, а опыт расследования духовных преступлений на дороге, как известно, не лежит. По всему выходило: без Александра Николаевича – никуда.

В те поры, как случилась оказия с Петром Васильевичем Салтыковым, с розыском Александру Николаевичу выпало побывать в Ярославской губернии, в крепких объятиях тамошней хозяйки, из обедневшего, но достойного рода, письмо которой вот уж сутки не давало ему покоя.

Александр Николаевич закрыл глаза. Ему живо припомнился их выезд на охоту. Она, в английской амазонке, голубой с серебром, отделанной хрустальными пуговицами, сверкающими как настоящие бриллианты, раскрасневшаяся, гнала вперед свою каурую кобылу. Он, едва поспевающий за ней, восхищенный и раззадоренный погоней…

Впрочем, все это не давало ей повода писать теперь к нему, тем более по такому ничтожному поводу.

«… я сумневаюсь, поскольку чистое мое женское чутье угадывает во всем этом деле какую-то загадку, кою сама тщуся разгадать, но всё бесполезно. Пусть, решите вы, дело пустяковое. Однако, я обещала себе разобраться в этом нехорошем деле, поклявшись перед иконами, так как, несмотря на нестарые годы свои, больна по большей части и чувствую, скоро смерть моя, а посему прошу вас не оставить меня, пролив свет вашей работы на темные стороны жизни простого народу. Да и та мелкая мелочь побуждает меня увериться, что нет в имении моем колдовства, что по весне чаю продать большую часть леса, так чтоб не прогадать в цене из-за непотребного этого дела, кою непременно по случаю ворожбы потребуют снизить, прошу вас, друг мой….»

Александр Николаевич снова недовольно поморщился. Дело было совершенно пустяковое. Крестьянское. Оно не сулило ему ничего, кроме головной боли и хлопот. Улики были налицо и вина ворожеи вполне доказана, кою она собственно и признала. Уже год провела крестьянская жена Катерина в канцелярии под допросами, где давала против себя показания. Что-либо затевать новое сейчас, когда все доказательства налицо, было вовсе ни к чему.

Указами и Уложениями еще со времен Петра I, принятыми к исполнению и при Елизавете Петровне, людей казнили и за меньшее. Взять хотя бы Якова Ярова, по извету жены, сообщившей, что «в доме его найдена на подволоке (подволока – чердак под крышей) в лукошке зарыта в муке книжка заговорная, притворная к блуду, да в коробочке малой разные коренья и травы, да тетрадка гадательная, да письмо руки Ярова, да букварь, прочия письма и кость» с точками. Жена жаловалась, будто хранил ту заговорную тетрадь муж ее, Яков, для заговора на блуд и будто пробовал оное волшебство с женою своею, да только над нею никакого действа не учинилось.

Сам Яков Яров отвечал, будто откопал книги на своем дворе и оставил у себя с тем, что по оным грамоте учиться. А жена показывала, по гадательной книжке муж узнавал, ехать ли куда, начинать ли что. Бросал кость с точками и так понимал. Яков в том сознавался, но говорил, что кость кидал для себя токмо, а еретичества в том никакого не было, и творил он при этом божии молитвы. А коренья и травы держал для лечения от живота и купил их будто бы у одного бобыля. Однако под плетьми Яков винился в богохульных делах, как то: отречение от бога и призывание сатаны.

Жена же еще доносила, «что муж ея, зашед на подволоку, где имелись св. образа, поставил их ликом к стене, налив воды в стакан, наложил земли на бумагу, взял воску в руки и над теми водою, землею и воском по книгам своим еретическим чинил еретичество, и  молился на Запад левою рукою ниц.

Лечившиеся же у него подтвердили, что знали его токмо за лекаря. А сам он поначалу отвечал, что творил над водой молитвы Божии и делал токмо настойки травы. Однако, в розыску дополнил, что чинил еретичество.

И жена Якова досказала, что вставал и ложился, не умывшись и не крестясь. И ей запрещал. Говорил, ежели она родит, то отдаст младенца отцу его сатанаилу.

Яков наветы жены отрицал, говоря, что после еретичества был в церкви при исповеди. Но духовник его донёс, что Яров был на исповеди, но вел себя как не в уме своем, а более не приходил.

Дело Ярова лежало перед Александром Николаевичем. Он снова прочел резолюцию:

«Указанием Казанской Губернской Канцелярии Яров за злыя и богопротивныя дела его на страх другим казнён смертию – сожжён».

Не было в этом деле, вполне обычном для расследования духовных преступлений, ничего такого, на что стоило бы обратить внимания. Гадательные и заговорные книжки и тетрадки изымали по всей стране. Заговаривали всё: карты, руки, оружие, порошки, воск, кресты.

Переписанные тетрадки с заговорами находили даже у тех, кто и грамоте не разумел: велика был сила в слово.

Народ темен зело и бесправное положение его побуждало не иначе где искать помощи, как только в одном волшебстве, ибо ни лекарей ему не полагалось, ни защиты в суде, ни отеческого отношения помещиков. В таком сумраке ума и неустройстве жизни помощи ждали, как говорилось, «а хоть и от черта рогатого». В Пскове розыскивал дело Александр Николаевич об одной старушке, которая в святой церкви Божией к иконе Георгия две свечи кажной раз ставила. А при вопросах оная показала: одну свечу – Георгию, вторую – змию. А на вопрос, к чему такое чинила, старушка простодушно отвечала, мол, жить ей осталось немного, а жила она долго и всех грехов отмолить и упомнить не может, стало быть, и куда попадет по смерти своей, не знает. Так, на всякий случай, чтоб подмаслить, вторую свечу змию отдавала, чтоб не шибко жег на том свете, ежели по смерти ея у него гостить приключится.

Добрая половина горе-чародеев у Александра Николаевича вызывала токмо жалость. По темноте своей большинство не разбирало, где чертов заговор, а где молитва, исключительно по неграмотности и не знанию. Лет десять назад в Синоде и Московской синодальной конторе смотрелось дело крестьянского сына Усова, коий показал, что умеет розыскивать клады серебряной монеткой, чему научил его удмурт. Притом в тетрадке гадательной имелась запись: «Господи Иисусе Христе Сыне Божии наш, помилуй нас! Как сонце на земле светит, також де и мне, рабу, о загаданном знать было светло». Кроме того обвинения, что темен и дремуч Усов, Александр Николаевич ему и не полагал, так как Усов сейе уверял, что творил розыск спрятанного молитвою божией, а то, что молитв таких нет ни в одной божьей книге, того Усов не знал. Токмо еще в тетрадях запись была: «Лешей муж, Акалей Хахонин, Бела озера Архипий Хахонин сын, Бела ж озера с товарыщи…» Он де Усов, как показано в розыске, «…к вышеупомянутым лешим носили однажды в лес от сожительства их в 15 верстах подле речку Жилкину три пирога гороховые, да сорок пять яиц красных… и те пироги и яйца положили с таким приговором:

- Вот вам, лешия мужики, гостинцы и за то де скажите нам поклажу денег.

На что невидимо те лешия к ним говорили:

Поидите де вы на Мокин бор, который имеется в Орловском тяглом стану, где во знак кол поставлен будет, в том месте сыщете деньги»…

Вот тебе и молитвы. Все у этого народа перепуталось, где бог, где черт, у всех помощи просят, хоть бы кто помог. Таких Александру Николаевичу жалко было зело, тем более что попадались оные на том, что доносили на них свои же, такие же дремучие мужики, токмо по тому доносили, что колдовство не срабатывало: невстаниха не уходила, клады не находились, блуд не чинился…

Другого рода дела поповские. Те-то ж и грамоте обучены были, и книги божественныя при них имелись, да вера в силу слова божьего полагалась, да и о суеверном знали, что то дело черное. А всё же и там находились тетради заговорные, причем самого дьявольского свойства. Пошехонский поп Макарий Иванов уличен был за производством черных заговоров. Дело дошло аж до Тайной канцелярии, которая в розыске дозналась, что поп списывал к себе заговор, будучи еще в молодом возрасте и холостым, с тем, чтобы «ему, Макару, когда кого вздумает к тому блудодеянию преклонить». Он же показывал, что творил сие, не скидывая креста и без отречения. В ходе допросных мероприятий установили, что тот Пошехонский уезд еретическою заразою средь духовных лиц весьма сильно был заражен. Поп Макар списал черные заговоры у своего брата поповского сына Стахея Иванова, а Стахей показал, что взял записи у пономаря,  который пономарь, в свою очередь, у другого попа Ивана Осипова. Вот таких-то, под сенью божией творящих волшебство, Александр Николаевич нисколько не жалел. Тем более, что, в сравнении с крестьянскими заговорами, поповские были желчны, черны и остры. Вот каков хранился заговор в записи к блуду у попа Макария Иванова:

«Стал не благословясь, пошел не перекрестясь, из ыбзы не двермя, из двора не воротам(и) в чистое поле, в зеленое море. К самому царю Сатане, к самой царице Садомице идут тритцать трибеса, три дьявола. И аз, раб Божий Н., отрицаюсь веры Христовы, и отца своего, и матери и прикаясь (?) вам, сатанам: аз есмь,примите меня, раба Божия Н., и я рад вам служить, и работать, и закон ваш исполнять, а вы послужите мне и поработайте, как вы служие царю своему Садоне и своей царице Сатонице, подите к рабе Божии Н. девице или Н., разжите ей, царице, и душу у в белом теле, черную печень, и горячую кровь, и семдесят три состава, и един состав, и все подколенные подхиски (?), чтоб она лежала и тосковала в денном часу, в ношном и во утренном, как бел петух по земле трепещется (?), так бы она, раба Божия Н., трепетала и тосковала по мне, рабе Божии Н., в денных часах, в ночных и во утренних, и как бел камень Алатырь лежит во окияне-море, и как она меня не завит и гласу моего не заслышит, тако бы (?) лежала и тосковала…» и так далее. Наговор этот надобно было творить на пот свой, который выжимать в пиво или вино и подавать тому, кто для заговора потребен. Где уж крестьянским детям на такие выдумки решиться?

Епископ Ярославский просился у святейшего Синода перевести его в другой приход: «в церковь выходить страшно и на улицу». Вся губерния-де охвачена волшебством. Позже по его жалобам двух дъяков и иеромонаха взяли с подобными тетрадями, чего и удивляться просьбе епископа убрать его с нечистой земли.

И вот опять Ярославская губерния. Но тут дело, в отличие от Якова Ярова, посложнее.

В деле Симбирского волшебника Ярова не было порчи.

Здесь, в деле Катерины Ивановой, две женщины показали, что она их испортила, перекинув на них двух демонов, бывших у нее в услужение. В таком деле иного и не может быть исхода, кроме как смерть. Однако Александр Николаевич снова перечитывал дело Якова Ярова, а не то, какое ему предстояло изучить, чтобы разрешить ситуацию по просьбе недавней знакомицы его.

В деле Ярова выяснилось незадолго до казни волшебника, что жена оговорила его, желая наказать, за то, что гулял к соседней женке. И как он часто туда ходил, сильно в бабе его разгорелась злость. Мечта обвинить греховодника в еретичестве на блуд, тихо горела в душе ее не один год, прежде чем громом ударила по неверному мужу.

Остыв и оказавшись одна с дитем на руках под началом большухи, изнывая от тягот приема мужниной семьи, захотела баба всё возвернуть как было, с чем повторно обратилась в канцелярию. После обращения ее и розыскных на том основании действий канцелярия дала положительный ответ на новое производство и возможное помилование, Синод рекомендовал, будучи уверен, что Яров не был богоотступником, если тот истинно покается – отпустить. Однако розыск и письмо по его результатам на место последнего содержания «чародея» пришли через четыре года. На что провинция рапортовала, Яров-де два года назад как сожжён, опоздало письмецо ваше и расследование, некого освобождать. Вот эта малость сейчас занимала Александра Николаевича.

Виделась Александру Николаевичу для него самого в этом деле некоторая счастливая случайность, которая может помочь ему в продвижении по службе. Взошедшая на престол Екатерина не жаловала тех, кто повинен в несчастьях семьи её любовника Сергея Салтыкова. А скромный соглядатай, каковым на тот момент являлся Александр Николаевич, довольно явно фигурировал среди сыскных, чьими стараниями незадачливый волшебник был сослан в дальний Соловецкий монастырь. Необходимо было маленькое, но весьма игривое дельце, которое послужит в деле возвращения Петра Салтыкова из ссылки. Хоть и не слишком был Александр Николаевич доволен обращением к нему из Ярославской губернии, однако, чаял себе в этом деле положительный исход. Виделась возможность найти оговор, по типу дела Ярова, взамен обвинению в чаройдеском богоотступничестве, через коий оговор увидят при дворе лазейку весьма немалую для разрешения духовных дел многих, каковые для государства полезны будут. Простым языком говоря, подобное покажет, как, не возбудив подозрений, вернуть можно Петра Васильевича Салтыкова.

Читая скупые строки допроса Ярова, Александр Николаевич пытался выискать намеки и недосказанности, кои могли навести розыск на мысль о том, что человека оболгали. В деле Ярова не было ничего из того, что хотелось бы положить поводом к измышлению о клевете.

Все показания добыты были под плетьми. А как иначе? Кто без плетей в злодеяниях сознается? Да и плетей-то мало, дыба по все дни злоумышленников ждёт. Но показания с пыток правдивы и верить им можно, потому как не просто задача Тайной Экспедиции получить то, что желаемым видится, но для того пытка ежечасно совершается над всеми, чтобы точно то, что именно было, а не представляется, узнать. К пытке обращались в застенке не единожды, а обычаем по три раза. Может, каковые и через месяц. С первого раза показания записывали, а если во вторую пытку виновный показывать про себя иное начинал, то ему вменяли еще три пытки новые, пока не утвердится в рассказе содеянном и не повторит то же, почти слово в слово. И так до тех пор, пока трижды одинаково во всем не сознается. А потому и верить можно, что точно, не солгав, не присочинив чего, объявил. Возьмётся выдумки чинить волшебник, так под плетьми на дыбе при боли такой умом отвлечен будет, и солгать повторно не сможет. Однако, по пытливому своему уму и большому опыту, понимал Александр Николаевич, что одних показаний из застенок мало к делу, надобное еще и еще. Но протокол дознания менять не полагалось, для его исправления нужен был случай. И этим случаем могло стать дело Петра Васильевича Салтыкова, но чтоб до него добраться, нужно было хорошенько свое решение обложить и проверить.

При допросах иному, бывало, и довериться хочется, такие глаза жалостливые, только верить никому  нельзя. Это еще до Тайной Экспедиции Александр Николаевич на мелких воришках узнал, попал к начальству на доклад за доброту к сироткам. На всю жизнь запомнил.

Только факты. А факты в деле Катерины Ивановой, говорили против неё самой. И никаких несостыковок не наблюдалось. Впрочем, и в деле Ярова было именно так же. Ещё один урок усвоил Александр Николаевич за годы службы: если в деле всё гладко, комар носу не подточит, значит, дело это ненастоящее, надуманное. Подозревать своих по такому мелкому расследованию Александр Николаевич не взялся бы ни за что. Значит, искать нужно было в самих показаниях.

Их было несколько, условно поделенных на группы: сама Катерина Ивановна, три бабы, о которых она говорила, что помогала им сыскать родню при помощи демонов, и родня  мужнина (свекр, его брат, сноха свекра и племянница дядьки).

Александр Николаевич перечитал показания родственников. Чутьём своим знал: очень часто все беды от родни. Умер муж – чини допрос жене. Умерли родители – ищи нерадивых детей.

Началось так. Две крестьянские девки в двух домах заблажили. Верещали с самого утра одна - свиньёй, другая - коровой. Обе кликуши показали после действий, над ними произведенных, что испортила их Катерина Иванова, живущая в том доме, что и одна порченая, кликуша Анна, сноха свёкра Катерины Ивановой, Андрея. Анна показывала следующее: «… при оной Катерине и по выходе ея из дому их без всякой притчины немало смеялась, а чему – не знает и сама, и после же того спустя недели з две ж почувствовала она, Анна, в  себе болезнь: находила на нее тоска и стало болеть сердце, а от чего ей оная приключилась, того приметить не могла; и была в той болезни того ж 764 году по праздник великомученика Димитрия Селунскаого, в самой ли день того праздника Димитрия Селунского или после ево, не упомнит, в бытность ее, Анны, в… доме… вдруг на нее, Анну, нашла при означенной болезни тоска более прежняго, в коей она стала кидатся по лавкам и по полу, и пришла в беспамятство, и что в том беспамятстве говорила, того не вспомнит, толко как стала приходить в память и посвободнее ей стало от тоски той, означенные свекр и свекровь ее, и крестьянин … сказывали, что она во время означенного тоскования кликала и говорила, что ее испортила означенная женка Катерина Иванова».

Припадок случился одновременно у обеих, в разных домах, с раннего утра. Обе, как показали соседи, кликали, валяясь по полу. К племяннице брата свекра, Петра, позвали попа Лукича, тот отчитывал знатно, хоть и плату брал, да к дочери Параскеве свёкор слаб был сердцем. А со снохой сами справились по старому обычаю: хомут пахотный с потной лошади надели. Как то давно всем известно, баба в хомуте завсегда назовёт, кто её спортил. Так и в этот раз, пока сноха в хомуте лежала, бабы из-за приоткрытой двери спрашивали: «Кто твой отец?» Долго уговаривать не пришлось. В беспамятстве кликуша, сноха Анна, выдала беса, забравшегося в неё, крича: «Катерин Иванов! Катерин Иванов!»

Тако же и в соседней избе под отчиткою в жару и метаниях Параскева показала, что спортила её та же Катерина Иванова.

И тому свидетели  - большая часть деревни, около 20 человек, не считая баб и детей.

Обычный случай. Кликушество по России то же, что и тараканы. Повсеместно и бесконечно. Кликать начинают, где по одной, где целыми деревнями воют, каждая на свой манер. А то, бывало, бабью болезнь и мужики перенимали. Явление тёмное, науке незнакомое, как и сам народ. И анекдоты о кликушах ходят, однако ж, их и боятся, и жалеют, и верят им, и в предсказания их.

За таким рассуждением вспомнился Александру Николаевичу случай в Томской губернии. Тоже на манер кликуш, дело было о чревовещательнице, дворовой девке Ирине, в которой бес засел. И, как нельзя вовремя, вспомнился теперь этот случай, так как и там дело кончилось за тем, что оговор на саму себя показала уличенная чародейка, зачем дело кончилось вырезыванием ноздрей одержимой, а прочим – штрафами.

Аудио вариант 👇
https://youtu.be/nD27z8f77qo

— Скотт, ты только посмотри!

Скотт оторвался от книги, обратив внимания на свою жену — Еву. Та держала в руках странного вида куклу; с испачканными волосами и измазанным не пойми чем лицом. В некоторых местах видны были трещины, из-за рта торчали два больших зуба, сильно напоминающие человеческие. Порванная и мятая одежда, совсем маленькие конечности с кривыми пальцами. Эта кукла будто сбежала из фильма ужасов, при том самого дешёвого, в которых обычно такие игрушки делают максимально страшными и уродливыми, чтобы хоть как-то нагнать страху.

— Какой-то он… некрасивый? — ответил Скот более менее мягко, чтоб не обидеть.

— Ничего ты не понимаешь, — Ева прижала к себе куклу, крепко обняв.

— Ну да, ну да…

Уже как год прошёл с того момента, как умер их пятилетний сын. Родители не досмотрели, мальчик перебежал дорогу, чтобы посмотреть на собак, а тут… Свора не проявила дружелюбия, накинулась на ребёнка и загрызла насмерть. И чем-то лицо куклы напоминало лицо их сына в тот момент. Красное, покорёженное, с двумя торчащими большими зубами среди мяса. Только кукла будто окунула лицо в кучу дерьма, и после этого радуется.

— Разве ты не рад? Наш малыш вернулся…

— Конечно, дорогая. Я очень рад.

Ева пристально смотрел на мужа, поглаживая куклу. Скотт вернулся к книге. Конечно, ему было больно от потери сына, но уходить в такие крайности — это не по его части. От этого становилось ещё хуже, будто сковырнуть старую рану, а от мысли, что любимая жена сошла с ума, делало обстановку не из приятных.

— Ты не рад, Скотт. На самом деле тебе всё равно.

Он не обратил внимания, как она ушла. Просто прислушивался к громким шагам и всхлипам. Затем хлопок двери. И тишина. Скотт отложил книгу и зажмурил глаза. Слёз уже не осталось, но плакать хотелось. В скором времени он лишиться и жены.

Через неделю Ева всё-таки вышла из комнаты. Она всё ещё держала куклу при себе. Скотт старался не смотреть на столь жуткую "замену" сына. Просто мирно поговорили о том, как проведут выходные. Лето в самом разгаре. Почему бы и не устроить пикник? Давно не выезжали на природу, чтобы немного освежиться, отдохнуть от городской суеты. Скотт хотел сказать бы про куклу, но не стал поднимать разговор. Не хотелось вновь расстраивать жену. Может, немного наиграется, а потом всё пройдёт. По крайней мере, Скотт надеялся, что так и будет.

Когда наступили выходные, они собрались все вместе: Скотт, Ева и "сын". Весьма странная картина получается; парочка смеётся, общается, ест вкусную еду, как и положено делать на пикнике, но рядом сидит жуткого вида кукла и наблюдает. Наблюдает за радующей парой, за птицами и мелкими зверушками. Слушает, что говорят, пение и шелест травы. Чувствует мгновения ветра. Кукла будто живая. Или делает вид, что такой является?

Жизнь постепенно налаживалась. Ева смогла успокоиться благодаря кукле. Скотт перестал раздражать на такое поведение возлюбленной, даже порой сам подыгрывал жене, играясь с "сыном". Вот оно — счастье. Семья в полном составе, если так можно считать, теперь жизнь не кажется такой серой. Но всё только начинается.

Только всё наладилось, как вдруг появилась другая напасть — Ева слабеть. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Скотт даже взял отгул, чтобы быть рядом с больной женой. Доктора лишь разводили руками, прописывали какие-то лекарства, никак не помогающие выздороветь Еве. Всё это время кукла была рядом. Она наблюдала за страданием бедной девушки. И единственным лекарством, держащий Еву в рассудке и чувствах. Скотт рад этому был, хоть как-то любимая цеплялась за жизнь.

Вскоре Ева начала бредить. Звала сына, громко кричала и стонала. В такие моменты её тело скрючивалось. Тогда Скотт и заметил нечто странное на теле своей жены. Над пупком идеально круглая рана, покрывшейся твёрдой коркой плоти и слегка выпуклая. Можно было заметить, как под коркой что-то пульсировало. Скотт осторожно коснулся раны, но жена вмиг остановила его, крепко взяв за запястье, что удивило Скотта. Ева на мгновение стала нормальной, зло смотрела на мужа, и сквозь зубы проговорила:

— Не трогай!

После вернулся серый цвет кожи и больной вид жены. Скотт не поверил произошедшему. Чутье подсказывало ему, что тут точно что-то не так.

Теперь жизнь стала походить на фильм ужасов. Скотт уволился с работы, целыми днями сидел дома. Всё ради того, чтобы вернуть свою жену. Она не та Ева, которую он знал. Она стала ополоумевшей, худой и серой, словно чумная. Жалкое подобие человека. И та кукла. Ева не расстаётся с ней ни на секунду. Скотт пытался отнять жуткую игрушку, но Ева не давала ему этого. Слишком поздно стало, чтобы предпринимать попытки избавиться от куклы. Обратиться к особым "специалистом" Скотт не хотел. Не был готов признать того факта, что всё происходящее — вне любых законов человеческих. Может, чутьё его обманывает? Может, это всё страшный сон? Если бы…

Скотт уже опустил руки. Он в растерянности, не знал, что делать. И сам постепенно превращался в жалкое подобие человека, ведь с начала всех этих событий стал потихоньку выпивать. Единственное решение всех его проблем стало дешевое пойло. Скоро и оно закончится, ведь бюджет не бесконечный, чтобы тратить на выпивку.

Временами все вместе: Скот, Ева и "сын", собирались вместе, как в старые добрые времена. Сидели в гостиной, в полной тишине, каждый в своей проекции. Свет давно не включался, а еды практически не осталось. Лишь пустые бутылки, экскременты и блевотина. Запах мочи настолько застоялся, что стал аналогом освежителя воздуха. Ева игралась с "сыном", рассказывала ему различные истории. Скотт не обращал на это внимания. Забыл даже, что не один живёт.

И во время очередных таких посиделок, Скотт кое-что заприметил. Когда он посмотрел на куклу, то ему показалось, что игрушка стала обрастать нечто подобием плоти. Даже не так… Пластмасса, или из чего состояла эта кукла, крошилась, а из-под открытых мест стало появляться голая плоть. Даже черные глаза отпали, вместо них теперь настоящие, человеческие глаза мутного цвета. Стали виднеться зубки, и волосы заметно подросли. И сама кукла стала чуть больше. Самое забавное, Скотт на это никак не реагировал. Свали всё на то, что допился до такой степени — куклы стали в настоящих детей превращаться.

В один прекрасный день Скотт услышал весьма странные звуки, пробудившие его ото сна, будто кто-то жадно всасывал остатки сока. Скотт решил проверить, не кажется ли ему. В качестве защиты взял рядом стоящие стул. Крепко держа в руках своё "оружие", Скотт вышел в гостиную. Звуки раздавались из комнаты жены. Направившись туда, Скотт аккуратно приложил ухо к двери. Рука медленно легла на ручку двери. Слегка надавив и открыв дверь, Скотт влетел в комнату, готовый к атаке, но стул выпал из его рук. Та самая кукла сидела на Еве, высасывая из неё всё своим длинным хоботком, словно комар. Плоть пульсировало, выделяя прозрачную слизь. Мутные глаза бегали по комнате, пока не обратили свой взор на только что вошедшего Скотта. Хоботок оторвался от тела жены, теперь это самый настоящий кожаный мешок с костями. Из-под хоботка показалась широченная улыбка. Нечто, походившее на гротескное подобие мухи и человека, громко запищала, подпрыгнув на месте.

— Теперь твоя очередь, папочка. Надеюсь, что ты такой же вкусный…

Супруга вскрикнула: "Смотри, что это?". Над одной из могил повисло сизое облако. Оно замерло в воздухе. Могила была свежая, мы определили это легко - цветы ещё не завяли, на песке были видны следы. "Мне страшно, пойдем домой" - прошептала супруга. Я попытался ее подбодрить, взглянув ей в глаза и улыбнувшись, но ее лицо окаменело от ужаса, а наигранность моей улыбки сразу стала ей понятна. Тему привидений мы никогда раньше не обсуждали. Ничем другим появление облака над этим местом я объяснить и не смог бы.

"Я не знаю, что это, пойдем в сторону асфальтовой дорожки" - предложил я, и мы, взявшись за руки и не оглядываясь, быстро зашагали прочь. Перед поворотом на асфальтовую дорожку я оглянулся: облако все ещё висело над могилой, принимая форму зловещей сгорбленной фигуры. Жена, оглянувшись тоже, сжала мою руку ещё крепче: "Идём, идём, не останавливайся".

Мы прошли метров десять, и услышали за поворотом дорожки  мужской голос. Металлический, грубый, хриплый - даже без пугающего облака с обладателем такого голоса встретиться не хотелось бы, а уж тем более на пустой извилистой кладбищенской дорожке в сумерках. Назад идти было ещё страшнее - пройти мимо облака, которое парализовало нас две минуты назад, было выше нашей воли. Я громко откашлялся, приобнял супругу и сказал ей тихо, запинаясь на каждом слове: "Идём...вместе...вперёд".
Голос за поворотом уже не хрипел, а кричал. Кричал агрессивно и так громко, что его слова уже невозможно было перепутать:
-" Да с какого хуя я должен знать, я тебе механик, что ли? Я сейчас со смены и домой. Если и в следующую смену движок троить будет, сам копай". Мужик в спецовке орал в трубку телефона, облокотившись на трактор. Увидев нас, он сплюнул, сел за руль и завел его . Чихнув сизым дымом, трактор издал металлический лязг и повез прицепчик, загруженный песком и хламом, в сторону кладбищенских гаражей.

Этот страх начал разрастаться все больше и больше. Я постоянно вглядывался в тебя. Что ты думаешь? Любишь ли ты меня на самом деле? Я следил за мелочами в твоем поведении. Уверенность и сомнение кружились в моем мозгу, сменяя друг друга. Я поддался сомнению.

Я увидел твой телефон на столике. Борьба с собой была недолгой, ревность победила сразу. Там не было ничего. Почти. Невинная переписка с коллегой была раздута моим воспаленным сознанием. Я устроил тебе сцену. Ты не пыталась меня разубедить ни в чем, оправдаться, ты смотрела на меня, как будто бы я говорил дикую глупость, ты даже засмеялась.

Я ударил тебя по лицу. Ты недоуменно прижала руку к щеке, смотря на меня скорее с удивлением, чем с гневом. Молча ты развернулась и пошла в прихожую, я бросился за тобой. Я надеялся вымолить прощение. Когда ты, одевая пальто, посмотрела на меня, я понял, что все бесполезно. Ты бывала невероятно упряма. Сейчас ты хлопнешь дверью, и она навсегда отсечет меня от тебя.

Когда я подумал, что какая-нибудь сволочь будет тешиться тобой совсем скоро... На комоде стояли духи с твоей, и моей, любимой лавандой, а рядом эта чертова ваза, зачем она там была? Я ударил тебя.

Потом я долго стоял над тобой на коленях, и думал, что это все неправда, так не бывает, сейчас я отмотаю время на полчаса, и я сделаю все по другому. Скорая. Полиция.

Я знал, что это все не на самом деле, не мог в это поверить. И ты пришла сюда, ко мне. Я не задавал вопросов. Просто вдыхал твой запах.

Тень, расчерченная на квадратики лежит на полу. Ты шепчешь мне на ухо, что я должен сделать, чтобы освободиться. И мы будем вместе. Я беру свою ложку и скребу ее об пол, делая это как можно тише. Готово.

Я сажусь на койку. Ты рядом. Проводишь пальцем по моему предплечью, и я провожу вслед за ним. Это не страшно.

Скоро мы будем вместе. Скоро мы...

Дед еще немного подул на палец, поднял с пола молоток и продолжил работу. Старый гнутый гвоздь отчаянно сопротивлялся, но все-таки потихонечку вгрызался в дерево, как и все остальные его собратья. Лавка под крепкими загорелыми руками деда начинала приобретать законченный и даже симпатичный вид.

А то старая прогнила вообще, треснула и совершенно неприлично покосилась. А хата без лавки - это какой-то инвалид третьей группы. Работать может, никому ничего не должен, но какая-то хуйня, и перед людьми неудобно. Разве подобает взрослому, степенному человеку, выходя с утра на крылечко, закуривать стоя? Да еще и шапку некуда положить.

Совершенно точно, не подобает.

Дед утер пот и придирчиво осмотрел беспомощно лежащие перед ним гвозди. Старые, местами проржавевшие, местами кривые, явно используемые уже по второму или третьему разу. Зато все свое, и ничего ни у кого просить не надо. Дед почесал бороду и хмыкнул. Выбрав жертву, он поднес гвоздь к самому лицу и с прищуром осмотрел его в редких лучах солнышка, пробивающихся сквозь маленькое грязное окошко. Сойдет.

Кряхтя, дед наживил гвоздь и медленно, аккуратно, чтобы не согнуть окончательно, стал вбивать в лавку. Гвоздь весь поник, нервно вертелся, но уже не пытался отомстить своему обидчику. Так устроен мир. Есть гвозди, есть молотки, есть лавки, и есть дед. Каждый играет свою роль, каждый для чего-то нужен, и нехрен тут юлить и уворачиваться.

Доски, из которых старик мастерил ту самую лавку, тоже были не первой свежести, по краям виднелись сколы, трещины и следы каких-то других, прошлых гвоздей. Но тут уж лучше старая доска в руке, чем новая в лесу, которую еще спилить нужно. Молоток, кстати, тоже был старый, ржавый по краям, и только боек поблескивал, когда на него падал свет.

В принципе, и дед был давно не молод, но держался бодрячком. Как и все остальные герои этой маленькой картины. Наконец, старик закончил, отложил инструмент в сторону и потряс лавку. Ничего не шаталось, не отваливалось и не кривилось. И даже выглядело аккуратно. Дед был мужиком рукастым.

- Ух, холера, - удовлетворенно заметил старик и зажал лавку подмышкой.

Скрипнула дверь, и сарай залил яркий свет. Недовольно прищурившись, дед вышел наружу и с легким раздражением посмотрел в сторону солнышка. То ярко светило и не собиралось укрываться никакой мало-мальски заметной тучкой или облачком. Оно собиралось самодовольно светить до самого вечера, и совершенно никто не мог этому помешать.

Рядом с сараем лежала поваленная на бок колода, в беспорядке валялись какие-то коряги, садовая утварь и бесформенная мешковатая куча серо-бурого цвета. Венчал ее внушительный колун, воткнутый аккурат в затылок трупа, и топорище, почти вертикально смотрящее в небо, выглядело победно и даже оптимистично. Да и сама куча уже почти не воняла и все меньше выглядела похожей на человека. Хотя бы на это палящее солнце годилось.

Дед взвалил лавку на спину и, посвистывая, вышел со двора. Хата печально проводила его слепыми окнами. Одно из них было разбито, стена под ним вся почернела от запекшейся крови, а из обломков стекла торчала сморщенная серая рука, навсегда застывшая в просящем жесте.

***

В салоне машины играла легкая расслабляющая музыка. В любом случае двигатель ревел так, что если Руслана кто-то мог услышать, то это уже произошло. Почему бы и не позволить себе немного обычных человеческих радостей. Руслан улыбнулся, резким движением отбросил с глаз челку и скосил взгляд на своего пассажира:

- Ну что, Рыжик?

Рыжик проигнорировал это обращение и с отсутствующим видом уставился в открытое окошко. Только подергивающееся кошачье ухо выдавало, что он прекрасно осведомлен, что с ним разговаривают.

- Вот мы и выехали из города. Наконец-то, правда? Духота, жарища… Что там летом делать, в этом городе. Лучше на природу, правда?

Кот все еще не обращал на Руслана внимания.

- Да, я знал, что тебе понравится эта идея.

Руслан был рад, что у него наконец-то появился собеседник. Рыжий, пушистый и довольно молчаливый. Как раз такой, который и нужен в дальнем пути.

Когда все дерьмо началось, Руслан сидел дома. Собственно, о том, что происходит что-то странное, он начал догадываться только к вечеру. И то благодаря фейсбуку. Сториз за сториз, сториз за сториз… И везде - какая-то непонятная поебень.

Это что, блядь, новый флешмоб какой-то?

Крики, беготня, странные визги и рев. Правда, кажется, никому особенно весело на этих роликах не было. А еще они начали исчезать. Уже потом, немного разобравшись в происходящем, Руслан понял, что администрация сети начала массово удалять шокирующий контент, оставив его и еще хрен знает сколько народу в полном неведении о сложившейся обстановке. Интересно, сколько таких, как он, ничего не понявших, вышли на улицу, чтобы разобраться, что к чему.

И скольких это сгубило.

Руслан же лег спать. И проснулся уже в совершенно другом городе, в котором шокирующие видео показывали прямо с доставкой на дом, стоило лишь выглянуть в окно. С явным опозданием включив телевизор, он прослушал бодрое сообщение о необходимости сохранения спокойствия, неотвратимости помощи, происках страшных врагов, и вообще весь набор штампов из самых отвратительных фильмов ужасов.

Но дважды уговаривать остаться дома его не было никакой необходимости.

Какие-то уебища на четвереньках с визгом носились по двору, натыкались друг на друга, сцеплялись в клубки, кусались и царапались. Изредка раздавались человеческие крики, где-то далеко за горизонтом ревели сирены, а Руслан познакомился со своим первым собеседником. Была им милая девушка из дома напротив, которая радостно помахала ему рукой.

Руслан растерянно помахал в ответ. Деталей рассмотреть отсюда он не мог, мог только заключить, что девушка была брюнеткой. Ну и, понятное дело, что милой. Это же была девушка из окна по соседству, какие они еще, блин, бывают.

Так они с ней и перемахивались еще пару дней, рассматривая спектакль, который разыгрывался во дворе.

- Наверное, из нас вышла бы хорошая пара, Рыжик, - задумчиво заключил Руслан, - Как думаешь?

Кот расщедрился на короткое мяуканье и улегся на сиденье, спрятав морду в хвосте.

- Да, ты прав. Но она бы тебе понравилась, поверь.

На третий день девушка приволокла к окну целую стопку бумаги и начала что-то на ней писать. Методом проб и ошибок удалось установить, что надписи мельче одной буквы на лист Руслан рассмотреть не в состоянии. Общение поэтому у них вышло довольно неспешным. У девушки же откуда-то нашелся бинокль, и Руслан с помощью каких-то старых тетрадей мог писать ей вполне осмысленные сообщения.

Девушку звали Рита, была она каким-то менеджером, и, самое главное, была так же рада с кем-то поговорить, как и сам Руслан. А это, в сущности, было главным.

Проводной интернет все еще работал, но начинал потихонечку замолкать. Неизвестно, вмешалась ли пресловутая система блокировки шок-контента, или государственная цензура, но сообщения о творящемся на улицах почему-то быстро исчезали. Умолкали блоги и новостные ленты, исчезали видео с мест происшествий, а потом даже просто перестали появляться. Тот же фейсбук вообще прикрыл лавочку, оставив огромную заглушку “следуйте рекомендациям местных властей”, или что-то в этом роде.

А телефоны сдохли практически сразу. Когда Руслан обнаружил неладное, никто из знакомых уже трубку не поднимал. Попытка созвониться с Ритой тоже ни к чему не привела. Так что - старая добрая бумажная корреспонденция.

Хотя, конечно, Руслана немного дергало от ошибок, с которыми Рита собирала слова, но ей было простительно. Тяжело, наверное, общаться с помощью тридцати бумажек.

- Знаешь, если подумать, тогда все было еще неплохо, - кивнул Руслан коту, - Солнышко светит, есть с кем поболтать. Да и, знаешь… Я правда думал, что кто-то за нами еще придет.

Кот заворчал, удивляясь наивности этого человека.

***

Дед продолжал радостно насвистывать песенку про гардемаринов и от нечего делать рассматривал улицу. Как сказал бы посторонний наблюдатель, наслаждался видами.

Деревня утопала в зелени. Практически в каждом дворе был сад, а уж куст смородины - это как местный ритуал посвящения, пока у тебя нет куста смородины, ты вообще жителем деревни считаться не можешь. Все эти кусты были родными братьями, возможно, даже одной и той же личностью. Каждый хоть раз в жизни приходил к Григорьевне и просил у нее черенок. Григорьевна загадочно улыбалась, уходила во двор, а потом с благоговением протягивала сокровище. Ведь какая у Григорьевны смородина - ух! Нигде такой не было. Мелкий как-то, сын Ильича, хотел себе на дачу один увезти, так что началось.

Дед неодобрительно покачал головой. Нет, если уж где-то и будет расти эта смородина, то только здесь. Это ж, понимаешь, традиции, культура прям, наша, местная.

Да что эти мелкие понимают. Понаедут в свои города, ни хозяйства, ни дома нормального, дачи только. Дааааачи. Тьфу. Дед посмотрел в сторону дома Ильича и вздохнул. Не повезло ему. Растишь этих, воспитываешь, спину гнешь, а они при первой возможности уедут, и все. Ты им уже и не родной как бы.

Ну, хотя бы у деда в этом смысле дети нормальные были. Навещали его. Часто.

Дед споткнулся и нахмурился. Поставил лавку на землю и утер пот. Навещали. Часто. Да. Одинокая слеза скатилась по его щеке и потерялась где-то в пыли. Надо передохнуть.

Дед сел на лавку и поерзал. Та с честью выдержала испытание и даже не пошатнулась. Отличная лавка, крепкая. Впрочем, чего еще ожидать, знал же, кто делал.

Дед начал аккуратно сворачивать самокрутку. Табак у него был свой, самосад. Как и вообще все. Старик не собирался от кого-то зависеть, и даже обижался, когда дети привозили ему столичные гостинцы, домашнюю утварь, хотя и улыбался в душе. Да что ж они, когда он и сам… И лавку починит, и печь, и крышу постелить может - вон, когда у Федоровны ветром сорвало…

Дед погрузился в воспоминания.

Легким ветерком по улице гнало пыль. Хорошо утоптанная дорога, по которой, наверное, еще их прадеды на телегах разъезжали, тянулась сквозь всю деревню. Была у них еще и вторая улица - там пристроили коттеджи какие-то бизнесмены, да так толком и не обжились. Что им тут, дачи что ли, на лето приезжать. Поэтому названий никаких у улиц не было. Только улица “наша” и улица “ихняя”. Вот и вся география.

Дед задумчиво курил посреди дороги, уставившись в никуда. Слева от него стояла совсем ветхая, покосившаяся изба, даже без самого хлипкого забора. Там жила безымянная старуха, которую все называли просто “мать”. Эй, мать, как жизнь. Как, мать, огород. Старуха не особо компанейская была, но если что-то у кого случилось - она была первой, кто предложит помощь. Что у нее с родичами, никто так и не узнал. То ли стандартная деревенская история про разъехавшихся во все стороны внуков, то ли что-то более необычное, вроде погибшего сына. Кто теперь уже разберет.

Все равно хуево все как-то получилось.

Крылечко дома было залито кровью, на старом кресле лежала отрубленная рука, и дальше, по пути к дороге, все остальное - ухо, ботинок, мертвый мешок мяса, голова с почти счастливым выражением лица, устало прислонившаяся к маленькой кривой яблоне.

Дед же думал о своем.

Справа от него был настоящий коттедж из газосиликатных блоков, современный, совершенно не вписывающийся в дух деревни. Он и до сих пор не мог никак вписаться в происходящее и просто молчаливо наблюдал за миром, даже не пытаясь принять в нем участие. Кажется, дети покойного Ивана Сергеича так и не успели сюда переехать. Хотя собирались.

Хороший у него сын был, не то что некоторые. Ключевое слово “был”. Дед прекрасно понимал, что никто уже в эти деревню не приедет, не будет топить печи, пьяно материться и доставлять неудобства. Совершенно никто.

Абсолютно не обязательно для этого что-то видеть или делать.

Дед аккуратно затушил окурок о лавку и кивнул ей, давая понять, что теперь она не просто куча досок с гвоздями, а самый настоящий член семьи, если можно так выразиться.

Ну, еще чуть-чуть, и дело сделано.

***

- Ты тока глянь, Рыжик.

Рыжик решил воздержаться. Руслан же немного притормозил. Перекресток напоминал какую-то абстрактную живопись - беспорядочная мешанина разноцветных коробочек под самыми разными углами, пятна уже высохшей бурой краски, отдельные вкрапления изломанных фигур.

- Пикассо прямо, - вполголоса вздохнул Руслан.

Что бы тут ни случилось, оно уже очень давно затихло. В центре композиции полулежал огромный международный автобус, в него со всех сторон, как поросята в живот матери, уткнулись штук десять легковых машин. Дальше, за этой скульптурой, посреди черного выжженного круга придорожной травы, лежало что-то, что раньше было автоцистерной. Рядом стояла с виду совершенно нетронутая маршрутка, непонятно как опоздавшая на общее веселье.

Но никого рядом с ней видно не было.

На секунду Руслану захотелось остановиться и посигналить в надежде услышать ответ, но он тут же себя одернул:

- Ну и влип тут кто-то, Рыжик. Хорошо, что нас не было, да?

Кот издал какой-то одобрительный звук и поудобнее устроился на сиденье.

Руслан повертел головой и наметил себе маршрут для объезда. В кювете тоже стояла нетронутая машина, выглядящая полностью исправной. Руслан аккуратно ее объехал и начал выруливать обратно на шоссе.

И именно сейчас раздался крик. Руслан тут же утопил педаль в пол, машина подпрыгнула, потеряла управление и царапнула боком одну из застрявших машин. Набирая скорость, Руслан наблюдал в зеркале заднего вида, как из лесополосы на дорогу вылетали растрепанные фигуры, пронзительно кричащие что-то ему вслед.

И тут уебища. Пассажиры автобуса, наверное, хотя какая разница. Сколько их было теперь по миру, таких скульптурных композиций, которые уже никогда не расскажут, что именно послужило их причиной. Куда делись пассажиры маршрутки, и почему она вообще остановилась напротив этого беспорядка. Что стало с водителем, застрявшим в кювете…

- Еле ушли, - тихо прошептал Руслан и уставился на дорогу.

Сколько дней они переписывались с Ритой - он уже точно не помнил. Не меньше недели точно. За это время успел полностью отказать интернет - и это было даже к лучшему. То, что все социальные сети прекратили работу, а новостные агентства мира по очереди умолкли, оптимизма не добавляло. Даже аварийные сообщения по телевизору прекратились.

Руслан писал Рите, что за ними обязательно скоро придут, а она махала ему в ответ смайликом. Но без особого энтузиазма. Обманываться надеждами приходилось уже больше из вежливости, каждый из них чувствовал ответственность перед друг другом и усиленно разыгрывал деланный оптимизм. А в холодильнике таяли скудные запасы, и все катилось к тому, что рано или поздно встреча двух одиночеств неизбежна. Правда, к чему это приведет, Руслан думать не хотел. Не то чтобы он боялся обнаружить вместо той Риты, что ему нарисовало воображение, ехидного интернет-тролля, просто он не доверял тишине во дворе.

Первые дни уебища носились туда-сюда без остановки, радостно вскрикивая любому шуму. Однажды во двор даже забежал какой-то отчаянный мужик, вооруженный длинной палкой. К тому моменту Руслан дошел уже до того, что даже не стал отворачиваться, когда мужику на спину запрыгнуло уебище и восторженно принялось рвать ему шею. Рита, как он заметил, тоже наблюдала за этим зрелищем, уперевшись локтями в подоконник.

Потом твари все куда-то исчезли. Скрылись в подъездах, убежали на зов далеких сирен, может, блин, передохли к чертовой матери, хотя на последнее надеяться не приходилось. Но Руслан справедливо опасался, что стоит им покинуть квартиры, как даже шанс выйти из подъезда на улицу у них будет невелик.

Первыми продукты закончились у девушки. Она нарисовала грустный смайлик в конце сообщения, а потом легким движением отправила лист бумаги в полет. Руслан же совершенно ничего не мог поделать. На следующий день Рита немного трясущимися руками сообщила, что попробует выйти. Что делать дальше - было решительно непонятно, но выбора не было. Руслан и сам понимал, что и ему придется это сделать. Он лихорадочно набросал на бумаге приглашение и, в самый последний момент немного смутившись, показал его в окно. Рита звонко рассмеялась и тут же осеклась, но на шум никто не ответил.

Хороший знак?

Руслан разыскал на балконе гаечный ключ и несколько раз взмахнул им в воздухе. Сгодится. Если Рита сможет выйти из подъезда, то он… Он услышал ее крик. Распахнув створки, Руслан напряженно всматривался в такое родное теперь окно. Что же…

Рита появилась в проеме и посмотрела по сторонам. Девушка наполовину высунулась из окна, и ветер очень романтично трепал ее волосы. Бросив быстрый взгляд в сторону парня, Рита начала поднимать по одному листки и ронять их наружу:

- О. Н. И. З. Д. Е, - девушка обернулась снова закричала, и на сей раз ей ответил тот самый хищный, бесконечно радостный вопль, который они все боялись услышать.

Рита перевалилась через окно и полетела вниз. Руслан выронил гаечный ключ и продолжал смотреть в осиротевший оконный проем, боясь опустить глаза. А из него вылетел один, два, три… Уебища радостно размахивали конечностями и летели вслед за девушкой. Тяжелые звуки ударов об асфальт окончательно оглушили Руслана, но он нашел в себе силы посмотреть вниз. Переломанные уебища похрюкивали и булькали, пытаясь подняться, но женских криков не было.

Руслан пошел на кухню и вытащил из холодильника ломоть хлеба:

- Еле ушла, - вздохнул он.

***

Дед поставил лавку у крыльца и придирчиво осмотрел ее. Нет, не то. Он подвинул ее ближе к стене и снова отошел, прищурившись. Лавка - это такая же часть хаты, как и печь, крыльцо или сам старик, живущий в ней. И к ней нельзя относиться легкомысленно. Неправильно стоящая лавка - это боли в спине, возможность споткнуться у крыльца и вообще перед людьми неудобно.

Дворик у деда был небольшой и уютный. Старая яблонька отбрасывала по утрам приятную тень как раз на то место, где дед сейчас прилаживал столь необходимую мебель. Дальше был пяток грядок с луком, укропом и прочей необходимой в хозяйстве мелочью. Сами собой подразумевающиеся плантации картошки были на заднем дворе, а тут, у крыльца, все должно быть легко и ненавязчиво.

Старик вдруг вперился взглядом в саму хату. С виду она выглядела нормально, но явно что-то скрывала. Дед вздохнул: багровые пятна были все еще видны на стенах, да и на досках крыльца их все не получалось вывести. Где-то за грядками, между компостной кучей и сортиром, виднелись четыре аккуратных холмика. Над одним даже был установлен приземистый крест. Дети… Дети часто навещали деда. И в тот день они тоже были здесь.

Старик сел на лавку. Хорошо, сгодится. И начал сворачивать очередную самокрутку. Было бы лучше, чтобы они остались в своем городе? Наверное, нет. Если в селе такое-то творилось, что ж там было. Но, может, тогда не пришлось бы наблюдать их последние минуты.

- Ай, холера, - дед сплюнул.

Тогда б он себе места не нашел, что с ними случилось. А так… Хоть не чужие люди.

Витька - раздолбай, так и не женился. Ворвался с улицы, орет что-то… Чай пить мешает. А у самого лицо перекошенное, да на боку пятно такое красное, что… Старик вздохнул.

Витьку перевязали, врача хотели вызвать, да тот все отмахивался и тараторил, что там, дальше по улице… Дед для острастки взял топор и выглянул за забор. А там все куда-то бежали. Кто-то стоял посреди дороги и страшно орал над каким-то грязным пятном, кто-то шарахался от улицы и перелезал через заборы, голосили вдали бабы.

А потом крик раздался из-за спины деда.

Когда старик добежал до комнаты, Витька уже молча сидел на полу и ковырялся в животе у Гальки, старшей сестры. Ее муж, Степа, стонал, прислонившись, к стене, и под ним быстро расплывалось неровное темное пятно. А Витька активно грыз комок мяса в своих руках и изредка отвлекался, чтобы радостно взвизгнуть. Галька не шевелилась.

Дед внимательно посмотрел на Витьку, на бесформенного, окровавленного младенца в его руках, и занес для удара топор.

Вот и внуков дождался.

Почему-то при ударе он ничего не почувствовал, кроме вполне понятной отдачи топора в плечах. Витька хрюкнул и затих, уткнувшись лицом и своей страшной ношей в окровавленную грудь сестры. Снаружи опять раздались крики. Глубоко дыша, дед выскочил на крылечко, только чтобы обнаружить, что его второй сын, Павел, отмахивается от какого-то уебища, внешне похожего на человека, но вызывающего одним своим видом просто невыразимое животное отвращение. Уебище вцепилось зубами в руку сына, и Павел изо всех сил отталкивал тварь от себя. Старик снова взмахнул топором и отправил что-то, подозрительно похожее на соседа Иваныча, в долгий полет к самому крыльцу.

А в последующие пятнадцать минут вынужден был повторить то же самое с мужем Гальки, самим Павлом и его женой.

Что нельзя давать себя кусать, старик усвоил очень быстро.

Дед затянулся и уставился в небо. До кладбища было далеко - час езды на машине примерно. К тому же, он всегда чувствовал, что эта небольшая хата - это и есть настоящий дом для всей их семьи, пусть и немного обветшавший, немного неудобный, но самый настоящий дом, может, единственный, достойный этого слова.

Дед загасил окурок и встал с лавки. Ровный ряд могил пробуждал в нем воспоминания, которые не хотелось заново переживать. Единственная, кого здесь не было, это жена Павла. Это прошмандовка ему никогда не нравилась.

Да и, если подумать, дед не был уверен, что в момент, когда топор упал ей на шею, она была уебищем. И это его совершенно не волновало. Что ей тут делать без Павла-то.

Старик перебросил ее тело вилами через забор и начисто забыл, что оно вообще когда-то существовало.

***

- Глянь, Рыжик, красота-то какая.

Кот наконец-то отреагировал на слова Руслана и лениво повернулся к окну. За ним проплывало золотое поле, над которым тихо клонилось к закату огромное кровавое солнце. Совсем вдали линию горизонта ломал лес, и отдельные лучики светила причудливо извивались у самой земли.

- В городе такого не будет.

И не было. В городе Руслан допил подкисшее молоко, перекусил сухариком, и открыл дверь квартиры. В его ушах стоял звон, а в руках был крепко сжат гаечный ключ.

Но подъезд оказался пуст. Руслан долго вглядывался через окошко двери подъезда в окружающий мир, но ничего так и не нашел. Все это время он был в полной безопасности, оказывается.

Бывает же такое.

Впрочем, Рите он бы все равно никак не помог. Руслан прошелся по всем этажам, но было тихо. Что ж, тогда план Б.

С того времени этим Руслан и жил. Он подходил к двери и громко стучал в нее гаечным ключом. Если изнутри доносились визг и вопли, он рисовал на двери крестик. Если нет - то или сразу начинал ее взламывать найденным на бездонном балконе ломом, или ставил плюсик. Сколько прошло времени, он не помнил. В пустых квартирах находилась еда, и в целом все было неплохо. Но подъезд не резиновый, и бесконечно так продолжаться не могло.

И вот однажды Руслан взломал квартиру своего знакомого, Вани. То ли маркетолог, то ли программист, хрен его уже упомнит, но никаких звуков из его дома не донеслось. Руслан привычно открыл холодильник и вздохнул.

Там не было практически ничего.

Парень постоял немного перед окном, рассматривая окрестности. А потом за его спиной раздалось ворчание. Мгновенно вспотев, Руслан тут же развернулся и уставился на Ваню - вернее, его карикатурное подобие.

Сосед, не обращая внимания на неожиданного гостя, поставил на стол бутылку и ушел в сторону туалета. К его ворчанию присоединились звуки мучительной тошноты, а Руслан покрепче перехватил гаечный ключ и затравленно огляделся по сторонам. Что бы ни случилось с Иваном, здоровым он не выглядел точно. Одна половина лица у него заплыла и опухла, другая же посинела и осунулась.

Больше всего Иван походил на уебище, но не пытался ни наброситься на Руслана, ни даже заорать.

Сколько времени они так провели, Руслан не знал. Ваня вернулся из туалета и уселся за стол. Щедро отхлебнув из бутылки, он задумчиво опустил лицо на ладонь и что-то замычал.

Блядь, оно пытается петь, вдруг осенило Руслана. В том, что перед ним совершенно точно не человек, он уже был уверен. Но почему эта тварь еще на него не набросилась, не имел ни малейшего понятия.

- Брмгбрл, - вдруг дружелюбно заметил Ваня и протянул бутылку в сторону Руслана.

- Нет, спасибо.

- Бырвырлг, - Ваня не очень разочаровался, но окончательно утратил интерес к Руслану.

А тот отчетливо понял, что дальше здесь находиться не сможет.

***

Дед придирчиво осмотрел ружье и начал усердно его протирать. Ружье было, наверное, даже старше него самого. Чего оно только не навидалось - и висело гордо на стене, и валялось в подвале под кучей картошки, и даже в сейф его запирали.

Выдумают еще, сейф.

К счастью, патронов у деда было в избытке. Кроме охоты, других развлечений найти было трудно. Охота не только его кормила, но и успокаивала. Лавки, чай, не каждый день ломаются, и иногда по вечерам старик просто сходил с ума от безделья. Пробовал на днях почитать какую-то книжечку, из тех, что набрал из дома Ильича, но что-то не зашло совсем. Срамота какая-то и непотребщина.

А по телевизору уже очень давно ничего не показывали. Видеомагнитофон бы какой-нибудь, да где его теперь взять. Дед принялся прочищать стволы ружья. Это штука тонкая, и плохого отношения к себе не потерпит. К тому же, каждый вечер перед закатом дед лежал в засаде, в траве, на голой земле. Что не шло на пользу ни его спине, ни собственно ружью.

День на день не приходился. Иногда удавалось добыть богатую добычу, иногда старик оставался ни с чем. Но на жизнь хватало, в общем.

А солнце клонилось к вечеру. Уже потянуло сыростью от речки неподалеку, и жара стала почти терпимой. В спину деда необрительно всматривались потемневшие от времени святые, заботливо укрытые белоснежным рушником. Святые тоже были намного старше деда, и висели тут, наверное, еще до войны. И еще долго после его смерти будут висеть, все так же скептически озирая и хату, и лежащий за ней грешный мир.

В тот первый, самый тяжелый день старик переглянулся с иконами и крепко запер за собой дверь, чего раньше никогда не делал. Осторожно открыв ворота, он тут же отшатнулся и наотмашь махнул топором. Неровная фигура только сдавленно всхлипнула и повалилась во двор. Дед еще раз с силой ударил, и она перестала шевелиться. Эти звуки, пусть и не такие громкие, все же не остались незамеченными - с другого конца улицы, нелепо выбрасывая во все стороны конечности, к деду на четвереньках неслась растрепанная старуха. Деду, можно сказать, повезло. Немая Павловна могла только тихо хрипеть, и не разбудила всю деревню - и мирно налетела на топор, прекративший этот ее самозабвенный забег.

Дед осмотрел дорогу и вздохнул. Потом со злобой сплюнул и храбро зашагал к дому напротив. Открыл незапертую калитку и скрылся внутри. На некоторое время деревню накрыла тишина, и кроме мертвой старухи все выглядело как обычно. Но потом со двора донесся резкий крик, звук нескольких ударов, и дед, чертыхаясь, вышел на улицу. Впереди у него был еще добрый десяток домов. Вообще старик любил ходить к соседям. С кем поболтать о том-о сем, с кем покурить или, чего греха таить, выпить пару чарок. Кому крышу помочь залатать или еще чего по хозяйству. Вот и сейчас дед собирался навестить соседей и помочь. По хозяйству.

Но такого он, на самом деле, даже и представить себе не мог.

/*окончание в комментариях*/

После команды Ключника, которую он обозначил движением рук, проводники ощутили, как тепло это скользнуло внутрь. Кто вздрогнул, кто, тужась, задержал дыхание, кто прерывисто выдохнул, как при тяжелом подходе в тренажёрном зале. Тепло стало подниматься выше по неподвижным телам проводников, пока не коснулось бьющихся сердец. В ритм пяти мышечных насосов стали пульсировать свечи в углах комнаты, то разбухая и заливая пространство комнаты, то почти угасая, погружая окружающий мир во мрак.

Затем послышался стук. Каждый решил, что это его сердце вышло из груди, чтобы во всеуслышание обозначить ритм жизни, но ритм тот был неправильный. Четыре резких удара, затем тишина. Снова удары, но уже три. Снова тишина. Снова удары, только теперь дробью – не счесть сколько. Мерный, медитативный ритм дыхания свечей сменился раздражающей светомузыкой, лишённой прежней внутренней гармонии.

Ключник старался не обращать внимания на звук, но скоро его терпению пришёл конец. Он опустил руки, склонил голову, затем резко вскинул руки, бросил несколько шумерских словесных формул, после чего обратился к проводникам:

– Не шевелиться, не разговаривать! Я скоро…

Он поднял церемониальную одежду с пола, накинул на татуированное тело и вышел из комнаты. В тот момент все поняли, что стук сердца оказался самым обыкновенным, пусть и разгневанным, стуком в дверь.

Ключник снял маску и повесил её на крючок в коридоре у входной двери – на тот, где обычно висят связки ключей. Сделав глубокий вдох, он резким движением открыл дверь.

– Чем могу помочь? – сказал он с интонацией Густаво Фринга, когда тот выходил к клиентам своего ресторана.

– Дружище, – обратился к нему быковатого вида мужик, – ты время видел, мать твою? Я с суток вернулся, а ты тут какой-то барагоз с песнопениями устроил.

– Простите, мы…

– В целом не важно, что ты сейчас скажешь, а потому, слушай: либо я сейчас присоединяюсь к вам, и мы будем горланить вместе, либо вы замолкаете, и на этом наше знакомство окончено. Ну, так что?

– Нам нужно всего лишь пятнадцать минут – не более.

– Знаю я эти приколы. По последней стопке и так далее… проходили. Не, либо заканчивайте, либо я беру бутылку «Беленькой» и к вам.

Ключник задумался. От незваного гостя надо было избавиться побыстрее, пока эффект колдовства ещё витал в комнате с проводниками. Ответ пришёл внезапно. Для ритуала освобождения требовалось совсем немного крови, и Ключник хотел для этих целей выпустить кровь себе, но раз уж такое дело…

– А лучше заходите сразу к нам, – сказал он и потянулся к ножу, спрятанному на бедре.

Пока Ключник отсутствовал, Имам-хатыб Назир, уязвлённым тем, что так и не занял облюбованное место, покинул круг. Остальные, хоть и заметили нарушителя правил, не подали вида, помня приказ Ключника.

Назир вышел из круга и сел на корточки возле шкатулки. Он потянулся к ней указательным пальцем, словно желая убедиться, что перед ним не мираж. Шкатулка была самой настоящей, к тому же горячей. В ответ на его прикосновение внутри что-то загудело. Назир чётко ощутил вибрацию, доносящуюся из-за нефритового корпуса.

– Какая интересная, – тихо сказал он, нарушив второй завет.

Тут позади послышались шаги. Причём шли двое. Один шёл уверенно, второй шаркал, словно боялся оторвать стопы от пола.

Назир вернулся на место. В комнату вошёл сосед, уже не красный от гнева, а скорее бледный от ужаса. Он обеими руками держался за шею, по которой струилась густая линия крови. Ключник же шёл позади, держа гостя одной рукой за ворот майки, другой также придерживая шею несчастного.

Заметив пятерых в балахонах с капюшонами, сосед выпучил глаза:

– Какого хрена вы тут творите? – сказал он тихо.

От его слов, кровавая линия на шее изогнулась, стала чуть крупнее.

– Тише, дружище, ты же хотел присоединиться, помнишь? Только вместо «беленькой» мы используем твою красненькую.

Ключник завёл соседа в символ на полу, затем пнул под колено, и тот упал. Резким движением Ключник повернул бедолагу на спину.

– Где мы остановились? – спросил Ключник проводников. – Ах, да… кажется здесь…

Он сбросил балахон и наступил ногой на руки жертвы, что боялась отпустить свою шею. Возобновилось колдовство на шумерском. Свечи вновь задышали в такт сердцам, только один огонёк тускло скользил вдоль фитиля, почти не давая света.

Вновь тепло скользнуло по полу к ногам проводников, вновь поднялось по ногам к спинам, а затем утонуло внутри, ища дорогу к сердцам. Ключник сопровождал колдовские формулы жестами. Он размахивал руками словно дирижёр, только вместо палочки в руках у него оказался нож, покрытый кровью. Затем он заговорил короткими повторяющимися фразами, отсекая постепенно по одному слову. Сначала четыре, затем три, два и наконец одно слово. Повторив его трижды, он убрал ногу с шеи некогда разъярённого соседа, затем сел сверху и развёл его руки в стороны. Кровь брызнула струйкой вверх и тут же иссякла. Сосед потерял сознание.

Ключник вернулся в свой круг, спрятал нож и замер. Он смотрел на коробку, к которой плавно текла густая алая лужа. И как только она коснулась нефритовой стенки, коробка дёрнулась. Подпрыгнула, словно испугалась. Кровь из лужи вытянулась в струю, будто шкатулка пила своим краем, обращенным к умирающему.

Ключник довольно улыбался. Всё шло по плану. Вот-вот шкатулка откроется и явит миру скрытое внутри, думал он.

Вдруг под шкатулкой начала образовываться новая лужа крови.

– Она не принимает кровь… – сказал он тихо. – Почему? Как такое может…

Ключник замолчал.

– Кто-то трогал шкатулку. Кто? Кто это был?!

Проводники молчали.

– КТО?! – закричал Ключник.

Четверо проводников обернулись в сторону пятого.

– Ты! Гордец! Тщеславный фарисей… ты трогал шкатулку?

Имам-хатыб Назир сделал шаг назад – это был самый красноречивый ответ. Не прошло и секунды, как Ключник кинулся на него и вонзил нож в шею. Затем бросил его обратно в круг, рядом со шкатулкой.

Назир попытался отползти в сторону, но силы покидали его слишком быстро. В итоге он лишь коснулся шкатулки рукой, пытаясь оттолкнуть её подальше, но не вышло. Та прилипла к руке.

Перед смертью руку Назира пронзила жгучая боль, но ему повезло: он ощущал это лишь пару мгновений.

В следующий миг шкатулка открылась и наружу полилась чёрная жидкость, похожая на смолу с алыми вкраплениями. Существо из шкатулки облепило тело Назира, переваривая его всей поверхностью. За пару секунд Назира поглотило наполовину. Существо двинулось к следующей жертве – соседу. Пару секунд спустя существо поглотило его голову и правую руку с грудной клеткой. Затем существо двинулось к игумену Димитрию. Тот оставался в сознании только потому, что уже в сотый раз перечитывал «Отче наш».

– Что, что со мной будет? – тихо спросил тот, прервав молитву.

Ключник внимательно следил за существом из шкатулки.

– Пока ты в круге – ты в безопасности, – сказал он.

– Точно? – переспросил игумен.

– Да, – сказал Ключник.

В следующий миг существо бросилось на игумена.