Можно ли презирать несчастных? Тяжела жизнь в России, где за кумовством и мздоимством не пробиться простому человеку. Велик соблазн городов больших, кто в них побывает, отведает лакомств да насмотрится на наряды, не захочет уже мириться с ежедневною своею жизнию простецкою.
Снова вспомнился давний враг Александр Николаевича, напыщенный потомственный дворянин Щербатов, выступавший против таких, как сам Александр Николаевич. А всё же не так дурна была его книжица о падении нравов, где тот обличал стремление к роскоши, неумеренное сластолюбие. Все это ни шло нисколько к этой дремучей и темной стране, окончательно развращая лихие головы, не давая возможности совершенно никакой людям для обретения мечты, которая была бы согласна с строжайшими законами и запретами, издающимися теми, кто нажил все, попирая те самые указы и положения. Невеселые мысли все чаще одолевали Александра Николаевича. Он постарался сосредоточиться на другом, на поиске того самого дела, которое поможет императрице потрафить своему любовнику Салтыкову и вернуть его брата из дальнего соловецкого монастыря. Однако это оказалось затруднительным, продолжение дальше по делу Катерины Ивановой застопорилось, не шло, не хватало вестей из Ярославской губернии.
Ввечеру звали к офицеру. Александр Николаевич полагал сначала согласиться и быть, но передумал, решив все же выспаться.
Следующие четыре дня провел Александр Николаевич в тоске сердечной. Чтобы отвлечься продолжил изучать дело Катерины Ивановой из Ярославской губернии, которое, впрочем, за это время выучил на зубок. И все же чувствовал, что что-то осталось за ширмой слов, что-то было не так, а потому читал снова и снова.
«А прошлаго 1764 года пред праздником пророка Илии, а за сколко времени не упомнит, она, Катерина, по злобе таковой, что помянутой деревни крестьяне, показанной выше сего Андрей и брат его родной Петр же, которые тогда жительство имели в однм доме, отнимали у нее, Катерины, з детьми в тягле, мыслила во отмщение оным Андрею и Петру испортить Андрееву сноху вышеописанного сына ево Илии жену Анну Иванову, Петрову племянницу родную Параскеву Семенову, имеющуюся в замужестве той же деревни за крестьянином Семеном Афанасьевым, что и учинила таким случаем. Помня научение показанной женки, которая ей траву дала в поле, взяв она ту траву на дворе своем из щели, где она от времяни и взятья ее от оной женки всегда была на том дворе и, когда она з диаволами разговаривала, их в Выборг, в Петербург и в Москву посылала, той травы из щели не вынимала, налила в ковшике в доме своем на дворе воды, и ту траву во оную воду опустила и водила в той воде оную траву перстом, при том говорила такие речи: «В Анну да в Прасковью по одному диаволу взойдите!» И потом, выняв ту траву из оного ковшика, паки ее воткнула на дворе в ту в щелку, где и прежде был, со оною водою, имевшеюся в ковшике, пошла в дом к означенным крестьяном Андрею и Петру, которой состоит в близости от ее дому, и пришед в сени к тем крестьянам, в коих никого тогда не было, а хотя и были домашние в избе, а кто имянно, не знает, толко, как она в сени пришла, никто в те сени не выходил, и по приходе усмотрела стоящее в тех сенях ведро с водою, в которую воду, имеющуюся в ведре, она помянутую бывшую у нее в ковшике воду вылила, не чиня более прежняго никакого наговору, и, вылив, пошла в дом свой, и о том никому не сказывала, а когда те Анна и Прасковья ту воду пили, да кроме их и другие из домашних объявленных крестьян или и сами они, Андрей и Петр, не пили ль – того она, Катерина, не знает. Толко после оного, как она воду ис ковшика в ведро выложила, спустя недель с десять оные Анна и Прасковья стали кликать, что их она, Катерина, испортила. А ныне они, Анна и Прасковья, кличут ли, того она не знает, и кроме тех дву женок она, Катерина, никого не парчивала, и волшебства за собою никакого не имеет, и при кладении в ковш в воду травы толко проговорила, что в Анну да в Прасковью по одному диаволу, взойдите, а чтоб взошли те два диавола, называющияся Иваном да Андреем, которыя прежде по научению женки был во услугах у нее, того не говорил, и более вышеписанного она с теми диаволами знакомства не имела, и куда они девались, она не знает, и после того, как она из них одного в Москву посыла, более к ней не прихаживали, и других никаковых волшебников и волшебниц она, Катерина, не знает, и покзанных испорченных ею женок Анну и Прасковью она, Катерина, излеичить и, ежель подлинно в них есть диаволы, то их вызвать она, Катерина, не может.»
Александр Николаевич глубоко вздохнул и сделал еще несколько пометок на своем отдельном листе против первой записи, в которой спрашивал себя о причинах такового поведения. Почти к каждой строке появилась новая запись, отчеркнутая от прежней, с ответами или новыми вопросами, ожидать приходилось только донесений о показании духовника Катерины Ивановой и разрешения вопроса об освидетельствовании Анны и Параскевы.
Теперь заметки выглядели так:
«С. 2 Ворожила, пока муж был в отлучке. Что это? Выгораживает мужа? Частенько муж и жена посвящены бывают в дела друг друга. Проверить и мужа. //// Нет. Муж умер. Катерина овдовела.
С. 4 Призналась в ворожбе и ворожила после смерти мужа. Вдова. Зависть?////Нет. Злоба на то, что хотели отобрать землю, бывшую у нее с детьми в тягле после смерти мужа.
С. 4 по пятую – обширные географические познания Катерины Ивановой?////ожидание донесений
Дознаться, чем занимался муж, очень может быть, что о времени путешествия знает от мужа. Приметно, что в первый раз появилась трава во время отлучки мужа, возможно, отлучки в Санкт-Петербург или Москву»///// ожидание донесений
Бывала ли на причастии, принимала Святые Дары, давно ли?»////ожидание донесений
Анна и Параскева. Каково их состояние?////ожидание донесений
Но пока что было очевидным, что розыск вел к тому, что Катерина колдовала и портила родню, потому что те отобрали у нее земельный надел, без какового она с детьми, оставшись без мужа, прокормиться не могла. Оставаясь на положении содержанки в мужнином доме, Катерина Иванова оказалась бы полностью бесправной и понукаемой всеми. Пропитаться на работе диаволов тем, чтоб сообщать вести о пропавших, было несподручно, могли донести.
Однако, Катерина могла каким-то способом исхитриться и оставить землю за собой, несмотря на то, что та дана в тягло, то есть по мужу, и после смерти мужа не могла числиться за вдовой.
Александр Николаевич встал и большими шагами заходил по комнате:
- Конечно! Конечно, могла, однако же надо спрость у Nской об этом деле, не зря же Nская так вошла в дела Катерины Ивановой и беспокоилась о судьбе крестьянки! Последнее слово ведь оставалось за хозяйкой, и Катерина Иванова вполне могла в обход необходимости передела по смерти мужа удержать землю за собой. Так!
Александр Николаевич кинулся к столу и зашелестел бумагами:
- Да где же это! А вот же! – выкрикнул он в сердцах, читая далее вслух из дела. – «А потом в прошлом году, а в коем имянно, не упомнит, назад тому три года, уже по умертви мужа ее прилучилась она, Катерина, быть у соседки своей той же деревни крестьянина жены с прялкою в посиделках ввечеру, в которое время оного крестьянина в доме не было, и сидя за пряжею, она, жена того крестьянина, говорила, что сын ее, находящийся тогда в Выбрхе, болен, и жив ли-де или помер…Вот же оно! Первая работа для диавола – путешествия в Выборх! А случилась она назад тому три года! Три года! А передел земли происходит каждый год. Как удавалось Катерине Ивановой сохранить за собой надел по смерти мужа три года и дальше, и после этих трех лет?!
Александр Николаевич застыл. Кажется, он нашел то самое, что не давало ему покоя в деле. В уме его живо представилась темная деревня Ярославской губернии, люди, отягощенные тяжелой работой и отношением барыни, коим не доступна ни медицина, ни хорошая еда. Бабы, живущие без мужиков, потому как те по надобности и за деньгой отлучаются надолго в большие города, бабы, которые что и могут только, как чесать языки, распространяя заразу о колдовстве и чаройдестве. И в этой деревне жалкая вдова, несчастная, беспомощная, которой нигде копеечку не найти, некого на заработок послать, а живет и детей растит и землю сохранила за собой. Как же ей это удается? Не иначе - колдовством. Чем иначе объяснить то, что у вдовы не отобрали надел? Чем объяснить, что та живет в дому, а не ходит по миру? Не тяжким трудом, конечно же! Не удачей, не милостью хозяйки. Только колдовством!
- Артамон! – крикнул Александр Николаевич.
В дверях показался вечно сонный дядька.
- Записку отдашь через Лепановского, с тем же указом, чтобы сразу ответ тут же доставить. В то ж место. Мигом! - командовал Александр Николаевич, а сам в это время сочинял новую записку, в которой просил знакомицу свою отвечать со всею искренностью души о том, не обращалась ли означенная Катерина Иванова к ней за помощью, не оказывала ли каких услуг хозяйке своей, кои могли поспособствовать неким милостям в ее пользу. Постскриптумом оставил вопрос о роде занятий мужа Катерины Ивановой.
- Мигом! – сердито прикрикнул Александр Николаевич в спину удалявшемуся, недовольно кряхтящему дядьке.
Артамон скоро вернулся, улыбающийся и сверкающий как медный грош.
- Что? Артамонушка? Неужели с ответом? – встрепенулся Александр Николаевич.
Вместо ответа дядька протянул донесение, которое так ждал его хозяин. В ответе сообщалось следующее:
«1765 г. поп, дьякон и пономарь Георгия Страстотерпца Юхотской волости Ярославского уезда показали, что вдова крестьянка Катерина Иванова и ее дети в волшебстве не замечены и действительно в церковь ходят, исповедуются и причащаются. …Во время знакомства ее с помянутыми диаволами она, Катерина, чрез все десять лет исповедовалась и Святых Таин причащалась… и при том причастии никакова ей препятствия от помянутых диаволов, с коими она зналась, не было".
Более того, в записке имелось и еще одно интересное свидетельство: «Три женки уверяли, что никаких известий про родных из Москвы, Выборга и Петербурга от Катерины не получали». Ну, эта малая приписка была вполне понятной, получить по заслугам полагалось не только чародейке, но и тем, кто пострадал или что приобрел от ее деятельности, а посему, испугавшись, крестьянские женки могли отречься от опасных свидетельств.
Так или иначе, на настоящий момент оставалось только одно доказательство колдовства – показания двух крестьянок порченых и их старших сродников, свекра и дяди, которые стояли на том что «кликают не фалшиво».
Александр Николаевич осиял от полученного ответа. Пока что у него было всего одно доказательство того, что Катерина Иванова не была в услужении сатаны, от бога не отворачивалась и еретического ничего не делала. Но ведь он только начала ворошить улей, вскорости могла показаться и вторая новость в пользу Катерины Ивановой. Новая пометка появилась против еще одной записи на отдельном листке. Вкупе с тем, что и на дыбе под плетьми не показала она никакого заговора, данное донесение вселяло надежду на то, что женку оговорили.
- Артамон, а что на словах?! – крикнул Александр Николаевич.
- А на словах просили передать: кликуш к монастырю пока не можно. Не кончен пока розыск.
- Этого мне неведомо, - сердито отозвался дядька.
- Да-да, конечно, откуда тебе, - спохватился Александр Николаевич.
Александр Николаевич немного подумав, помянув дело Ирины Ивановой в том смысле, что порченую свидетельствовала игуменья, сочинил еще одну, новую записку, где отписал такое указание: «отправить крестьянскую женку Катерину Иванову в Ростовский девичий монастырь, к игуменьи, чтоб она объявленную женку Катерину Иванову увещевала от Священного Писания страхо Божии, дабы он показала самую истину, подлинно ль она знакомство с диаволами имела и порчу женка учинила, или того ею чинено не было, а между тем велеть той женке ходить в том монастыре в церковь Божию ко всяким пениям, и доколе она истинны не покажеть, ставить ее в притворе, а не в церкви».
- Артамонушка! Еше одну! Будь сам-друг!
Дядька завозился у входа, Александр Николаевич старался не смотреть ему в глаза. Дядька был стар уже для того, чтоб бегать рысцой по Петербургу, и ласков всегда был с барином, сколько помнилось. Но сейчас дело было совершенной, чрезвычайной важности, приходилось гонять старика. Остро чувствовал Александр Николаевич, что взял след.
В последнее время по обычаю сонный и ленивый, частенько раздраженный по пустякам, вот уж два дня как он стал бодр, весел, почти не спал и не чувствовал усталости. И дело было само интересным, с выдумкой, и окромя того сулило ему поправку в карьере.
Государыня Екатерина декларировала искреннюю озабоченность о Просвещении тёмной России. А что как нельзя лучше подходило к этому, как не искоренение дремучих и закоснелых обычаев, бабских пересудов и суеверий, как не оправдательные приговоры волшебникам и разоблачение оных перед людьми, как обманщиков, а наипаче жертв клеветы? Тем более, что на этом пути свержения предрассудков новая Императрица уже ослабила поводья и положила пределы наказаний в делах о волшебстве. Как раз в 1762 году, почти сразу после возвращения Петра Васильевича Салтыкова Петром III (не без увещеваний Катерины по просьбе ее фаворита, другого Салтыкова, брата сосланного волшебника) с Соловков, Фелица ознаменовала свои намерения Наказом Сенату, в котором рационалистически показывала, что наказание волшебников более не к спокойствию людскому послужат, а к нарушению оного, и что чрезмерность в употреблении наказаний волшебников «может нарушить тишину, вольность и благосостояние граждан и быть источником безчисленных мучительств, если в законах пределов оному не положено». Вскоре явился Указ «О поступлении с появившимися в Ростове притворными кликушами и шатающимися по Москве нищими», в коем положен был тот самый предел: отмечалось, что хоть волшебники «без наказания оставлены быть не должны, однако положить оное тем, кои обучают и действуют, - потяжеле, а кто слушает таковых полегче».
И это обстоятельство весьма оказалось положительным для дел не только Катерины Ивановой, которая показывала, что учила ее другая женка, Гаврилова, которая уже несколько лет, как умерла, рассчитывая таковыми показаниями облегчить и собственную участь. Так же в прошлом годе сия строчка малая помогла и тому самому камергеру, желавшему милости Елизаветы Петровны. Благодаря положенному пределу, вернувшийся Петр Салтыков, не без помощи родственников, конечно, остался почти без наказания.
В том же году, как состоялось почти дело Катерины Ивановой, за пару месяцев до того, как попало в руки Александра Николаевича, в июне, появилось донесение что «Салтыков чрез крепостную свою жонку Аграфену Варфоломееву еретичеством делает такой способ, чтоб он принят был в милость Ея Императорского Величества». «…вышеписанная жонка Аграфена стояла на дворе вся ногая, распустя волосы, а при ней лежали незнамо какия травы, а против ея на земле стояла в горшке вода, и стоя смотрела она на звезды и в воду и шептала… А как-де в том же откябре месяце оной жонки муж от Салтыкова послан бы в Москву…, то недели з две та ево жена, идучи помещичьем двором, на спрос,… скоро ль муж ее из Москвы будет, сказала, что-де он скоро будет из Москвы с указом о свободе помещика их ис-под краула, и она о том знает по своему волшебству, чрез которое-де Салтыков принят будет в милость Ея Императорского величества, с коим-де волшебством и муж ее в Москву от Салтыкова послан».
Дело это гремело и звучало из залы в залу именно сейчас, как Александр Николаевич взялся распутывать дело крестьянки Ярославской губернии. Выходило по всему, и это чувствовал он сам, что маленькое дельце весьма может помочь делу большого придворного. Во многом от него, от Александра Николаевича, зависело то, как распорядится судьба и Императрица жизнью Петра Васильевича, коего освобождение послужить может осуждением самой Императрицы, а неосвобождение – разлукою с фаворитом, братом волшебника Салтыкова. Оба исходы не хороши были бы, если б не сыскался какой хитрый способ дело уладить, чтоб потребно окончить для всех сторон. А значит, надо было спешить. Времени терять было нельзя. Перво-наперво предстояло довести порядок проведения розыску и опробовать его с тем, чтобы не было причин к пересудам о фалшивом произведении следствия в деле крестьянки Катерины Ивановой, и Петра Васильевича Салтыкова.
До этих пор ничего, кроме дыбы не пользовала канцелярия. Однако, и Александр Николаевич, уловил это – нынче требовалось что-то новое, что-то по науке, просвещенное.
С тем и назначил он освидетельствования кликуш чрез медицину, а темпаче просил лекаря ростовского принять обязательное участие. Указ о притворных кликушах давал к тому немало причин. Великая Императрица, по всему, следовать хотела деду своему Петру I, а он, как известно, кликушество иначе как притворным не принимал. Это развязывало руки, это давало место сомнениям.
В мыслях и даже в некоторых мечтаниях провел эти несколько дней, ожидаючи ответов из Ярославской губернии, Александр Николаевич. Мыслилось ему продвижение по службе и невероятный почет. Не было в Петербурге в 1765 году ни одной гостиной, в которой бы не обсуждался один единственный, самонаиважнейший вопрос: как то поступит Императрица с братом своего любовника, волшебником-камергером Петром Васильевичем Салтыковым. На этом вопросе бились об заклад, от него строили отношение своё к Ея Величеству. Произвола допустить было нельзя, одной воли Фелицы было недостаточно. Здесь должно было быть настоящее представление, кое бы показало и дело науки, и просвещенность Екатерины, и послужило бы делом переворота в умах придворных на славу Императрицы.
К тому моменту, как вернулись еще две записки из Ярославской губернии, у Александра Николаевича уже было всё готово к докладу. Ответы ростовского лекаря и игуменьи только подтвердили правоту рассуждений. Но обо всём по порядку.
Ответ лекаря об освидетельствовании кликуш Анны и Прасковьи гласил: «у тех женок временно бывает тоска, которая к ним приходит от давняго повреждения в кровях и во внутренних повреждениях, и так от времяни до времяни оная усилилась, и в матке с своего места движение зделает, и от нестерпеливости и слабости женской тоска умножилась, от чего члены могут ослабнуть, в беспамятстве и вне ума кричать, чтоб-де ей тогда на ум не взошло, а оную болезно выползовать можно б было тогда скорее, когда в первой раз слабость и тоска примечены, чрез искусство лекарское, но как те женки сурового воспитания и к лекарствам непривычны, то и выползовать их вскоре надежды мало осталось».
Игуменья же донесла, что означенная крестьянская женка Катерина Иванова ведет себя благонравно, отойдя и доверившись признала, что оговорила себя под плетьми.
Просительница к нему, барыня Ярославской губернии, хозяйка Катерины Ивановой, в свою очередь, отвечала на письмо Александра Николаевича, подтверждая о том, что Катерина Иванова не раз просила ее заступиться, чтоб не отбирали б у нее надел земли, который был у нее в тягле на мужа, и что в том заступничестве не было ей отказу, так как Катерина Иванова хорошо сказывала, от чего и детям, и самой хозяйке часто бывало в бессонные ночи облегчения. Nская доложила также, что муж Катерины Ивановой был каменщик и часто бывал с этим умением своим в отлучке по разным городам: и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и по другим тоже.
Александр Николаевич торжествовал. Дело было разрешено именно так, как того и требовала ситуация: с наукой, хитростью и человеческой мыслью, победившей темноту спящего разума!
Таковое дело было разрешено, однако Катерину Иванову велено было от Александра Николаевича в местную ярославскую канцелярию, держать в монастыре до особого его указания. Негоже было дело крестьянки пускать вперед дворянского, нельзя теми же методами розыск чинить в деле благородном, что и в низших чинах. А вот, наоборот, пожалуй, что и можно. Катерина пока подождет в монастыре. До тех пор, пока с Петром Васильевичем не сладят. А там объявят, что по манеру его и ее дело решилось, в подтверждение того, что дело высокородного не фалшиво, но истинно розыск учинялся.
С этим делом, однако, предстояло доложиться начальству с тем, чтобы стало оно известно Императрице.
Александр Николаевич любовно собрал листы, писанные его рукой и перечитал:
«Дело крестьянской жены Катерины Ивановой.
Тому несколько лет назад была означенная женка уличена в колдовстве против родственников своих, кои показали, что оная волшебница испортила двух баб в той же деревне, якобы разозлившись о том, что хотят они ее надел земли при каждогодном переделе, в свое самоличное пользование отобрать.
Ползуясь услугами диавольскими, оная Катерина Ивановна якобы с водой подкинула бесов сродницам своим в отместку за такие их дела.
Под плетьми Катерина Иванова показала на себя, что-де действительно волховала.
Всё сие записано было со слов разных людей.
Однако в Просвещенный наш Век осмелились мы, недостойные, о чем просим Высочайшего Прощения, применить новые методы, сообразно с науками для установления истинных причин происшествия.
Дерзнули сие действо мы исключительно потому, что не так давно проходило дело над другой дворой девкой Ириной Ивановой, в коей темноту и косность, а также суеверие и страхи показали не только крестьяне, но также и духовное сословие, и даже начальник местной канцелярии Угрюмов, о коем иначе, как в анекдоте и сказать нельзя. Тот означенный начальствующий, приставленный к тому, чтобы в округе всячески бесовскую заразу и суеверия искоренять, соблазнился о чревовещательнице, девке Ирине Ивановой, и вместо расследования учинил ей допрос, гадая о будущих событиях для себя и своей семьи. Как позже показала сама Ирина Иванова, она себя по младости лет оговорила и порченой лишь представлялась, таковой на деле не бывши. Каково же выглядел начальник той канцелярии, который не токмо не сумел отличить обманщицу от порченой, а еще и обманщице поверив, для своей ползы ей вопросы ставил о личной своей судьбе. По причине конфузливости ситуации, доселе об этом не упоминалось, но в наш просвещенный век не должно срамоту поощрять. Стало быть, тем руководясь, мы и решили открыть дело такое.
Только печаль наша о таких вот еще начальниках Угрюмовых, подвигла нас к таковому решительному поступку. О чем заранее просим.
И токмо зная, что темнота еще сидит временами не только в крестьянах, но и в должностях, остерегаяся следовать дремучим нравам взамен просвещению, призвали мы на помощь новые методы и науки.
Для сего действия учинили расспросы и духовным лицам, и медицинским лекарям.
И духовные лица, и лекарь показали, что кликушества никакого в той деревни с теми женкам не бывало, а только тоска от внутренних повреждений, стало быть, никто тех жонок не портил. А игуменья, да попы показали, что, супротив поверий, что волшебники причастий боятся, оная крестьянка Катерина Иванова и к исповеди ходила, и в монастыре ничем беса не выразила. А также показала крестьянка, будто под плетьми себя оговорила.
Благодаря таковым методам, закралось в сердце наше сомнение. Для разрешения чего задали мы вопрос и благородным лицам.
Из ответа оной дворянки Nской и заключили, что женку Катерину Иванову оговорили родственники ея, желая получить земли надел, который ей, признаться, по смерти мужа и не был положен, однако который за ней сохранялся благодаря милости хозяйки ея Nской.
Историю про диаволов крестьянка сочинила по многому знанию ее народных сказок, присовокупив знания о расположении городов, в которые муж ее отлучался.
За сим розыском пришли мы к противоположному первому мнению: не была крестьянская жонка Катерина Иванова волшебницей.
Но сродники оговорили ее, пользуясь тем, что народ у нас повсеместно всё еще темен и глуп и всяким россказням и обманщикам веры много имеет. А кликушами вся земля наша и по сей день наполнена, да токмо по большей части все это обманщики и вымогатели (как то указано в Высочайшем Указе о ростовских притворных кликушах), однако доверие безоговорочно от людей имеют. Тем сродники Катерины Ивановой и представились. И, если бы не применили мы некоторые методы новые (лекарские свидетельства, расспросы не токмо о волховании, но и о способе повседневной жизни и сродниках) вдобавок к прежним и не призвали на помощь науку, дело это оставалось бы неправильно решенным.
Самые широчайшие допросы каждого не в одной избе, а отдельно друг от друга.
Привлечение благородных особ показываний к крестьянскому делу.
Свидетельствования лекаря.
За сим дерзновенную уверенность прилагаем, что способы эти помогут многих ложно обвиненных по суевериям и темноте, оправдать. Потому как вслед за означенным Высочайшим Указом считаем, что должны быть разграничены наказания, кому потяжеле, а кому помягче.
А к письму сему и надежы своя прилагаем, что и в деле много обсуждаемом нынче могло закрасться ошибочное суждение за неимением и неиспользованием означенных новых методов, что послужить весьма к оправданию может.»
Отложив бумаги, Александр Николаевич не без гордости и удовольствия вздохнул. Вскорости решится его судьба, его исследования будут положены в дело оправдания того самого Салтыкова. Фортуна снова вернулась в дом к Александру Николаевичу, на обвинении этого камергера он однажды возвысился, а теперь и на оправдании его же предстоит карьере взлететь.
В том, что дерзновенный доклад дойдет до Ея Величества он не сомневался. Оглаживая парик и поправляя воск, прилепленный давеча к нательному кресту, Александр Николаевич вышел с докладом из дому.
И доклад дошел. Дело разрешилось почти сразу. В этом же, 1765 году, Петру Васильевичу Салтыкову был зачитан приговор Императрицы, по которому, ему, по новым методам и допросам исследованному делу, к наказанию означалось следующее:
«…арестанту Петру Салтыкову нашим указом объявить, чтоб он, чувствуя в преступлениях своих угрызения совести, жил тихо и спокойно, прося Бога о прощении грехов своих, а не прибегал бы снову к таковым богопротивным и недействительным способам, каково безпутное той бабы (Аграфены) волшебство, если ж впредь какой и откроется на него донос, то подвергнувшись он вновь Нашему гневу, будет он, конечно, отправлен в монастырь в самый дальнейший край Нашей империи».
Однако, вплоть до 1769 года на Петра Васильевича Салтыкова продолжали сыпаться доносы о волшебстве, чему исходом послужил, опять же не без хитрости ума Александра Николаевича составленный, высочайший указ 1770 года «О предостережении судей от неправильных следствий и решений по делам о колдовстве и чародействе, и о наказании кликуш плетьми, яко обманщиц». А еще двумя годами позже Синод и вовсе повелел запретить исследование дел о колдовстве епархиальным архиереями и духовным персонам, объявив подобные дела о волшебстве мошенническими и подлежащими рассмотрению светскими инстанциями, состоящими из людей, привычных науке и лишенных предрассудков.
Так, крестьянская женка Катерина Иванова, оговоренная сродниками из жадности лишь, послужила на пользу государыни камергеру Салтыкову, утверждению позиций Императрицы Катерины, распространению мнения о России, как просвещенной стране, а также утвердила на груди Николаевича новый орден, огруженный драгоценными камнями.
Что до самой Катерины Ивановой, то запись о ней появилась, как и полагал то возможным Александр Николаевич, только после расследований о Петре Васильевиче, то есть годом позже, 1766. В записи сообщалось о том, что нам с вами уже известно, замечалось по ходу, что дело ея вернулось в местную канцелярию, в коей она ранее была подвержена пыткам. Что до детей ее, оставленных у жадных сродников, оклеветавших ее, неизвестно, остались ли живы они или пошли по миру. А до помещицы знаемо, что лес торговала она в том году, 1765, с убытком из-за слухов о ворожбе в близкой к тому лесу деревне.
Список литературы. Автор мог бы рассказать и больше, если б пользовался платными услугами архивов, но бог вместо денег снабдил автора фантазией, поэтому выводы из дел - исключительно авторский произвол.
М.Н. Гернет. История царской тюрьмы.
Собственноручные записки императрицы Екатерины II.
Смилянская Е.Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и «духовные преступления» в России XVIII века.
А.Л. Топорков, А.Л. Чурилов. Отреченное чтениев России XVII- XVIII вв.
Есипов Г.В. Люди старого века. Рассказы из дел Преображенского полка и Тайной канцелярии.
РГИА. Ф. 796 описи 11, 15, 21 доступны посмотреть.
