(первая часть https://pikabu.ru/story/w_chast_1_9704424)
... кровь была везде – на постельном белье, на грязных обоях, на полу сочились отпечатки ладоней.
Мать сидела, раскинув ноги, прислонясь к балконной двери, казалось, без сознания, склонив голову набок. Только прикрытые веки чуть дрожали, даже под разводами теней я видела, как они дрожат, ресницы в комках туши готовы хлопнуть бабочками – раз, два.
Тогда схлопнулось что-то во мне.
Я обвела глазами комнату, залитую тусклым жёлтым светом, облезлые стены, снова остановила взгляд на кровавых отпечатках, потом посмотрела на белоснежную сорочку матери, на её чистые ладони и красные линии на запястьях. Наверное, она их старательно выводила кисточкой.
В прошлый раз, каюсь, я ей врезала. Так же приползла после смены, издыхая от теперь уже вечной простуды и нарвалась на разгромленную кухню, заботливо размазанный по полу ужин, присыпанный горстью таблеток, как потом выяснилось, парацетомола, и её, лежащую поверх расстеленной занавески.
Чтобы не испачкать халат.
Какая всё-таки прекрасная мизансцена, очень даже правдоподобно.
Схлопнулось, схлопнулось и оторвалось. Не разуваясь, я прошла в комнату, пошарила под крышкой письменного стола, за которым сидела ещё в школе, выудила мятую пачку сигарет и ушла. Понимала, что если останусь ещё на минуту, то могу взять нож с кухни и пустить ей кровь по-настоящему.
Она что-то крикнула мне в след, но я даже не обернулась, дверь хлопнула, а я ломанулась вниз – чувствуя, как внутри, на месте оторвавшегося начал хлестать кипяток.
Убила бы… я так больше не могу.
Убежала я недалеко – до второго этажа, где у узкого окна над козырьком подъезда есть узкий подоконник, и заботливо задвинутая под него баночка для окурков. Села я на него, закурила и вместе с дымом из меня вышло всё, даже воздух.
Никто не виноват ни в чём, но сил у меня не осталось. Как не осталось ни ненависти к глупо улыбающемуся отцу, собирающему вещи свои и Дениса. Когда это было? Кажется, после того, как мать выпустили из больницы второй раз.
И на братца, умотавшего с отцом я больше не злилась. Хоть он и ни разу так и не объявился. Только заблочил меня везде, где можно. Наверное, нашёл у бабки всё, чего хотел. А бабка теперь при деле, как и мечтала с самого момента моего рождения. Но тут скорее она ненавидела меня, я её просто боялась.
«Что вы от меня хотите? Ваша мать – не социально опасный псих, вместо жалоб и фантазий лучше б помогли ей, она перенесла тяжёлое лечение и нуждается в помощи, в вашей помощи», - участковый терапевт брезгливо кривила губы и жестом выметала меня из кабинета.
Путанно, всё путанно в обломках, что только и остались от нашей семьи.
Удар был быстрым и сокрушительным – мать всю жизнь терпеть не могла больницы, врачей, любые сопутствующие разговоры, но плановый осмотр и круглые глаза гинеколога вкупе с надписью «новообразование» в карточке заставили её пересмотреть свои принципы. Любила ли я её раньше?
Да, её – сопровождённую отцом на Поляну Фрунзе в слезах и истерике – любила. И ждала вместе с Денисом, переживая отсутствие отца, метавшегося с работы в больницу и набеги пышущей исступлённой радости бабки.
Вопрос – что там, в онкоцентре у матери вырезали врачи, что вернулась спустя месяц она совершенно другим человеком.
Денис просёк сразу, как и два наших сбежавших кота – лишь только она переступила порог.
Я и отец что-то заподозрили позже, когда запах, который она принесла с собой уже пропитал всю квартиру.
Запах подвала, или даже погреба, сырого, набитого чем-то подгнившим, из-под него сочилась мерзкий сладковатый привкус лекарств.
И накатившаяся волна усталости, которая последовала за брошенным на меня взглядом – а моя ли мать на меня смотрела? – оценивающим и голодным. Её ледяные губы прижались к моей щеке, и у меня будто пол ушёл из-под ног, голова закружилась, затошнило, безумно захотелось просто лечь прямо на пол.
Первое представление последовало в первую же ночь – я вырубилась на диване в гостиной, прямо в одежде, мне что-то снилось, сон был как гель, не выпускал, а голова покрылась чугуном, поэтому я не сразу поняла, что происходит – осоловело смотрела на мать, мечущуюся по комнате, заламывающую руки и бормочущую какую-то несуразицу.
Отец в трусах стоял в дверях, опустив плечи он казался жалким и безумно старым.
Стоял и молча смотрел, а Денис выглядывал из-за его руки, всклокоченный и перепуганный.
Первую неделю она просто не давала нам спать – вскакивала среди ночи, зажигала свет по всей квартире и начинала петь, или молиться, правда, молилась она явно не тому богу, которому поклоняются в церквях с позолоченными луковицами. От этого бормотания кровь стыла в жилах, а если ей казалось, что эффект недостаточен, она принималась просто орать во весь голос – гасион, ситри, белет, лерайе – тогда я думала, что это – ахинея, порождение сломавшегося сознания. Знала бы – кого она призывает – сбежала бы сама, куда угодно, следом за котами.
В среду, после второго ночного бдения, соседи сверху и снизу вызвали полицию, в четверг старшая по дому вызвала отца в подъезд и о чём-то долго ему втолковывала, а в пятницу, когда выспавшаяся днём мать снова принялась прыгать по квартире, отец выдал ей пощёчину. Кажется, в первый раз в жизни.
Мы с Денисом застыли, как вкопанные, отец, кажется сам обалдел, а мать стояла, словно, манекен, неподвижно, достаточно долго, закрыв глаза, а когда, наконец, она выдохнула и посмотрела на нас – она снова была прежней.
Ужасно усталой, взмокшей, но прежней.
- Дети, идите спать, всё будет хорошо, - она попыталась улыбнуться, повернулась, ушла в ванную, закрылась, взяла ножницы, которыми сама подстригала Дениса и всадила себе в запястье.
Сейчас я понимаю, что в тот вечер я видела свою мать в последний раз, когда психбригада выволакивала её, окровавленную из ванной, она смотрела на меня и пыталась мне сказать… Я прочитала по губам, но гнала эту мысль от себя. Даже сейчас, лучше не думать, чтобы не провоцировать.
Дайте мне умереть.
Коты не вернулись, но запах выветрился. Отец, кажется, постарел лет на двадцать, а бабка начала затяжную войну за то, чтобы забрать Дениса к себе.
Поначалу он сопротивлялся, не отходил от меня ни на шаг, спал со мной, а я пыталась удержаться и удержать семью на краю. На краю пропасти, в которую мы-таки рухнули, когда мать выписали.
Ночных представлений больше не было. Она просто бледной тенью ходила по квартире, периодически застывая манекеном, в самых неподходящих местах, и стояла чему-то улыбаясь.
А ещё она начала вставать ночью над Денисом и надо мной и просто стояла, видимо часами, смотрела в упор, пугая нас до одури, потому что именно под её взглядом нам снились кошмары. Я их не запоминала, а вот Денис, кажется, запоминал.
Ему вообще приходилось тяжелее всего – пока я была на учёбе, а отец на работе, именно ему приходилось оставаться с ней наедине.
Откровенно сказать, если бы не брат – я бы не возвращалась домой. Наш дом начал гнить с её приходом. Запах вернулся и усилился, я убиралась постоянно, все поверхности, дошла до хлорки, а окна не закрывались, но вонь не выветривалась. Несколько позже я поняла, что запах исходит именно от неё. И он усиливался с каждым днём, потому что она начала нас жрать. Или они.
Или оно, то, что теперь смотрело её глазами.
Тактика резко сменилась – напугать. Какими-то действиями вывести из равновесия. Сказать равнодушным тоном гадость и тут же уйти. И эти её слова вдруг взрывались в тебе просто напалмом.
Казалось бы, ну, разлила мать чай на пол. На только что вымытый пол. Три раза подряд.
Ну, вы понимаете? Мне самой чертовски хотелось сделать с ней что-то плохое, но я гнала эти мысли прочь.
А ещё квартира начала просто разваливаться – всё начало ломаться, будто назло. Металлические поверхности начали тускнеть и покрываться ржавчиной, обои стали отслаиваться, в ванной появилась плесень.
И эта плесень будто перекинулась на нас троих.
Сил не оставалось ни на что, и я, и, видимо, отец с Денисом, просыпались разбитыми, ощущение простуженности стало обыденным, и мы постоянно мёрзли. Дома стало холодно, так что ощущение погреба стало не просто явным.
Что было потом? Была пара показательных выступлений для соседей – один раз мать бродила с час по подъезду в сорочке с зажжённой свечкой, что-то шепча, а второй раз собрала в доме все ножницы, ножи и гвозди и принялась их развешивать-раскладывать по подъездной лестнице.
За этим занятием её застал сосед с верхнего этажа, Тимофей, пользовавшийся во дворе самой отвратительной репутацией – бывший зэк, отсидевший чуть ли не за людоедство.
Что там случилось – не знаю, только больше из квартиры мать не выходила, удвоив свои усилия довести нас – до чего? До дурдома? До поножовщины с ней?
А потом она устроила пожар на кухне. Небольшой, просто пустой чайник на плите, но потолок в кухне, стены, все поверхности стали чёрными, будто горели сами. В тот вечер отец попытался поговорить с ней, но, видимо, не получилось – что она ему сказала, я не слышала, но именно тогда отец меня бросил.
Глупо улыбаясь, молча собрал вещи, свои и Дениса, и сказал: «Мы переночуем у бабушки, а ты пока последи за матерью», - и сбежал.
Помню, как я стояла и тупо глядела на закрытую дверь, а потом волосы на затылке встали дыбом и меня словно ледяной водой окатили. Когда я оборачивалась – уже знала, что она стоит и смотрит. Но такой злобной улыбки полной торжества я не ожидала. А ещё она выглядела голодной. Смотрела на меня, как на кусок мяса, только не облизывалась.
Она меня дожрёт
Она стояла спиной к свету, и на меня вдруг снизошло понимание, что это вообще не моя мать. Это что-то отчаянно под неё маскировалось, но как я вообще могла их перепутать? И что я буду теперь делать?
То, что отец не вернётся – я прекрасно понимала, поэтому пришлось действовать без оглядки, словно я – одна.
Да я и осталась совсем одна.
