По просьбам наших читателей, с уважением и благодарностью.
- Ну, и что ты хочешь этим доказать? – говнюк стоял передо мной, выставив вперед свою полиомиелитную ногу, и подбоченившись, нагло усмехался. Говнюка бить нельзя, тронь его, и весь поселок узнает, что наглый хулиган обидел малыша-инвалида, но это полбеды, прибежит его халамидная мамаша, как всегда в заношенном халате, и устроит такой вой, что Иерехонская труба бросит все и будет вышивать крестиком. Говнюк все прекрасно понимал, и использовал свой иммунитет на все деньги.
- Саша, я только что тебе все рассказал доходчиво, нельзя туда детям, понимаешь?
Говнюк сплюнул в пыль под ноги мне, не меняя позы, повторил.
- Ну, и что ты этим хочешь доказать? – говнюка заело на одной фразе, которую он мог бы повторять, даже если бы ему доказывали таблицу умножения.
- Ясно, ничего я тебе доказывать не буду. Только учти – узнаю, что ты подбиваешь малолеток на поход в подвалы, разговор будет другим. Все, разговор окончен, свободен.
Сашка еще раз плюнул мне под ноги.
- Пааадумаешь, напугал! Вот братуха откинется, посмотрим, кто и как будет разговаривать!
Последние слова он уже кричал мне в спину, я уходил с места разговора.
- Ну, что, Макаренко, воспитал? – с легкой иронией встретили меня на лавке старшие. Старшими по привычке называли лоботрясов от 25 лет, благополучно откосивших, отслуживших, да отсидевших, но ничему не научившихся обитателей дворов в любое время суток. Старшие могли прийти и разогнать драку «квартал на квартал», просто своим присутствием и парой фраз. А могли и поучаствовать, чего там греха таить.
- Я не мама ему, чтобы воспитывать, а папы у него нет – ответил я достаточно спокойным тоном, достаточным для поддержания своего статуса, и нейтральным, чтобы не прищемить эго старших.
- Это хорошо, что не папа, а то бы тебе никто не позавидовал. – лавка лениво похохатывала.
В общем, у меня с ними был нейтралитет, еще с тех времен, как наша семья переехала в этот район. Знакомство было внезапным и непонятным для подростка, переехавшего из тихой окраины индустриального городка, где все знали друг друга в лицо и по именам. Просто во двор зашла группа крепких парней, и окружила лавочку во дворе, на которой сидели новоселы. Старшие предложили девочкам пойти по другим делам, а мальчикам – остаться для знакомства.
- Ты, рыжий, сбегал домой, принес на пару пузырей денежку, быстро.
- Ты, слетал домой, принес закусить, бегом!
- Ты..
- Я никуда не побегу.
- Что? Ты охренел, мелочь? Бегом!
- Нет.
- А звиздюлей не хочешь?
- Не побегу.
- А, сирота, дома пусто, да?
- Нет. Не побегу. Сами ищите себе шестерок.
- А ты, типа, гордый да? А ты, типа не такой?
- Нет, я никому не шестерил, и вам не собираюсь.
- Ну, это мы сейчас посмотрим.
Смотрели минут десять. После смотрин я месяц сидел дома, но переломов не было. В милицию не пошел, отлежался дома, мать погоревала молча, понимающе. Через месяц ситуация повторилась.
- Славка, ты бы не выёживался, их вон сколько, из-за тебя тут всем жизни не будет, - бубнил Руслан с четвертого этажа, - Они неделю не появлялись, потом пришли, еще больше требовать стали из-за тебя.
- А вы больше носите.
- Не смешно!
- А я не смеюсь. У тебя мама директор магазина, связи есть среди ментов. Пусть похлопочет.
- Менты? Это западло!
- Тогда сам отбивайся, или носи.
Руслан обиженно посопел, но промолчал. Закон простой – или ты носишь, или ты гордый. Китайский кастет ничем не вызывал подозрений при первом знакомстве, но, если его правильно в руку взять – рядом с костяшками опасно торчали пара заточенных шипов. На пару ударов хватит. Хватило на больше, но и мне досталось сильнее. Уже лежа на щебне дорожки, слышал, как ломают лавки на дубины, и после пары точных ударов, отключился. Вопрос решился радикально и неожиданно – достаточно было найти заводилу всей этой стаи в самой отвязной кафешке района, и вывести его на поговорить. Пьяное создание держалось на ногах, и в упор меня не помнило, пришлось напомнить, и меня перестали замечать после той встречи. Измочаленную дубинку пришлось выбросить, но на меня смотрели с тех пор искоса, со временем, равнодушно-дружелюбно. Что у меня в голове, кто знает? Шестерка из меня плохая, но и в милицию не побежал, понятия понимает. Так и держался хрупкий паритет мнений.
На лавочке продолжался ленивый разговор.
- Завтра Телескоп с Димычем собираются в дальний коллектор, слыхали?
- А, все-таки, решились?
- Два дебила, это сила!
- Не сидится им спокойно, все приключений ищут.
- Им третий не помешал бы, кто желает?
Желающих не оказалось, кто повертел пальцем у виска, кто хмыкнул – дальний коллектор пользовался недоброй славой даже у самых отбитых диггеров, да и власти не радовались посетителям в том районе.
На южной окраине города, если пройти через самые хулиганистые кварталы, мимо бесконечных наливаек и автостоянок, незаконно установленных уродливых гаражей и конечных остановок транспорта, можно увидеть старые трубы комбината на горизонте. Перестройка и дикий капитализм окончательно добил монстра советской индустрии, и, единственное рабочее подразделение, которое осталось на плаву, была высоковольтная подстанция, обеспечивавшая благами электрификации всей страны несколько близлежащих вымирающих поселков. Между полей с прошлогодней кукурузой и лесопосадками давно была протоптана тропа любителей горького дыма, цветного металлолома да искателей приключений на свою пятую точку.
Медь копали почти все в округе, причем жители окрестных поселков заявили свои права на территорию, и пару раз в год устраивали облавы на городских. Бывало по-всякому, не без мордобоя, но чаще все заканчивалось переговорами и трубками мира. А вот с горьким дымом было сложнее. Далёкие семидесятые, брежневские времена, задумал председатель местного совхоза перейти на производство канатов из растительного волокна. Закупили оборудование, разместили, подключили, и под дружные аплодисменты засеяли пару больших полей отборной коноплей. Председателю было невдомёк, почему это событие вызвало неподдельный энтузиазм не только у местной молодежи, но и у представителей смежных районов, и принял пристальное внимание к этому событию исключительно как проявление сознательности, выполнения решения очередного Пленума Верховного Совета о развитии села, и личного авторитета. Когда поля заколосились, со всех сторон потопали жаждущие, и страждущие, длинноволосые, расклешенных самодельных брюках и ромашковых венках. А то, что людям весело – так жить хорошо, вот и радуются, чего горевать? Пятилетку в четыре года, продовольственная программа, всем жилье отдельное до двухтысячного года. Тут и камень будет петь и танцевать, а молодежи и подавно все хорошо.
У сложного сельхозоборудования всегда есть наладчик, и, вскоре этот замечательный специалист был обласкан уважением и благами – после каждой чистки барабанов черное, жирное масло выгребалось ведрами. Клондайк зажигает огни, ребята, налетай, и скоро покупателей «Беломора» провожали понимающими взглядами, мол, «есть». Когда уровень «мурчащих» молодых людей на квадратный километр превысил все допустимые нормы – всполошились власти, да было поздно.
Председателю совхоза рекомендовали из горкома уволить агронома или вывести культуру из севооборота. Но, культура была настолько живучей, что прорывалась сквозь подсолнечник да кукурузу, а в лесополосах были такие джунгли, что в июле там можно было ориентироваться исключительно по Солнцу. Место быстро получило название «Легкие планеты», уроки географии даром не прошли.
С комбинатом тоже было не все просто. Первая его жизнь началась еще при царях, пережила разруху гражданской войны, и перевод на военные рельсы в начале сороковых. Строительство и дооборудование на нем длилось всегда, и стройка коммунизма разрасталась трубами, цехами и подземными хранилищами на случай ядерной войны, горячего мира, граненого стакана и на всякий случай. Работники давали подписку о неразглашении, и через месяц, по городу ходили слухи и истории, которым бы позавидовал Стивен Кинг и Лев Толстой – о гигантских крысах людоедах, а целых бригадах, пропадавшим в никуда, о старинных подземельях, внезапно возникавших перед взором строителей. А чего стоили сказки про арсеналы и склады, говорить не приходится. Местные любители приключений аккуратно собирали байки, да покупали на развалах у «проверенных людей» самые что ни есть настоящие карты, рисованные и черченные голодными студентами. Ушлые студиозусы-химики превзошли себя, вычерчивая и состаривая бумагу до состояния архивной пыли, всяко лучше, чем выправлять фальшивые права на вождение для горячих цыганских парней. Так, постепенно, появилась своя субкультура, и каждый, кто жил в нашем городе, так или иначе был к ней причастен – или в детстве, рассказывая у костра в поле между комбинатом и высотками, страшные истории, или в юности, ломая голову – что из всего этого правда, и как бы неплохо было бы найти длинный, сухой склад с американской тушенкой, сахаром и толкнуть все это богатство оптом торгашам.
Бойкие комсомольцы умудрились за государственный счет оформить поисковый отряд «Зарница», но искали, почему-то все вокруг да около, да, именно – комбината. Пригнали даже экскаватор, договорившись с руководителем спецколонны, и за два литра отборнейшего самогона два района остались без электроэнергии, тракторист в больнице с ожогами, а «Зарница» - на бумаге. Отцы города откровенно мучались с этим объектом, ведь на бумаге он был в госрезерве, и в случае чего, обязан был начать работать в течение 24 часов, но в это не верил никто, даже в Москве, и в страшных снах своих мечтали, чтобы это, потом и кровью предков отстроенное, просто исчезло вместе с фундаментом.
Во время дикого капитализма, приватизаторы даже не смотрели в сторону комбината, руководство, сменив одни партбилеты на другие, аккуратно зарегистрировали кооперативы на кумовьев, да сдавали им площади в аренду. На этих самых площадях крепкие парни с бритыми затылками присматривали за резчиками металла – чтобы не упились до вечера, да не учудили шоу «Летающие баллоны кислорода», но все же, бывало и такое. Братки старались на совесть – блатная жизнь интересная, но короткая, и много наших полегло в процессе специфических переговоров, большинство даже своего места на кладбище не удостоились – вышли с собачкой прогуляться из дома, собачка вернулась, а хозяин до сих пор в розыске. Знакомый рассказывал, как его отчим, водолаз-спасатель, еще с «Нахимова» вытаскивавший погибших, и видавший виды, рассказал за рюмкой об очередном погружении в водохранилище при комбинате. Искали пропавшего без вести подростка, последний раз видели и слышали, что он собирается пойти искупаться на импровизированный пляж, и как в воду канул.
Пришлось шерстить все дно, мало ли – вдруг под дамбу прибило, да лежит там бедолага, синим распухшим лицом раков кормит. Парня не нашли, а вот «поплавков» всех мастей и сроков давностей в избытке. Кто ногами в цементной ванне, кто за ноги шлакоблоками тросом прихвачены, стоят, покачиваются в темноте воды, а у свежаков руки как у пианистов – на уровне груди, играют мертвые концерты тишины. Даже его проняло, до грусти в глазах да философского запоя. Сообщать не стал, иначе еще три десятка дел из милицейского архива пришлось бы извлекать, вытаскивать тела да слышать в спину недовольство – оно тебе нужнее всех было, что ли? Нашли они свой покой, жили как могли, упокоились как заслужили. А живым теперь валандайся, переоткрывай дела, идентифицируй тела, а у нас нехватка кадров, нет бензина на вызов выехать. Ну, и начальство косо смотрит – дом и дача достраивается, скоро пенсия, а тут такой провал по раскрываемости, что и традиционная сауна не в радость.
II
- Слыш, малой, нам некогда – Телескоп кушал рыбу с удовольствием, прищурив правый глаз, - Давай уже решай скорее.
- Да, нам некогда – вторил ему Димыч, разливая темное пенистое из бидона по граненым стаканам.
Гараж Димыча давно из места пребывания отцовского Москвича давно превратился в мини берлогу, склад, сейф и место культурного отдыха. В углу грустно пылились две гири с облупившейся краской, да самодельная боксерская груша. Удар у корешей был поставлен, и, даже регулярные упражнения со стаканами пенного не повлияли сильно. Ночью, да в лесопосадке нет рефери и медсестёр – там все быстро, чиркнет сталь по лунному свету нож, и лежи, булькай пенными пузырями, пока курносая не шепнет на ухо главную тайну жизни. Ходили слухи, что у компаньонов, было прикопано много чего интереснее кастетов, но кто попробует проверять?
Димыч да Телескоп скорешились быстро, на фоне общих интересов. Один вернулся домой со срочки, второй из зоны, но оба себя не нашли в новой реальности гражданской жизни. Ходили слухи, что парни встретились на узкой дорожке под звездами, и знатно отметелили друг друга – у одного был груз медной проволоки в рюкзаке, у второго мешок горького дыма – сырца. И оба решили, что перед ним представитель конкурирующей фирмы. Но, после, отплевавшись кровавой слюной, разобрались что к чему, да закрепили мировую ящиком свежего. С тех пор весь микрорайон знал – если Димыч усиленно делает вид, что собрался на пробежку в поля с собачкой, то где-то Телескоп уже деловито несет мешок на спине «нарвать травы кролям», хотя кроликов Телескоп видел исключительно в виде жаркого у бабушки в гостях. Собачка Димыча возвращалась домой в гордом одиночестве – дорогу знала.
От пива я отказался, сославшись на запрет врача, но, из уважения, оторвал от тарани перышко и зажевал.
- Нам нужен надежный парень, если ты понимаешь, о чем мы. Платить будем нормально, не обидим, но, главное – держать метлу на привязи, и не трепаться по пустякам. Послезавтра в восемь-девять вечера приходи к насосу, что ближе к Дергачам, знаешь?
Я кивнул молча.
— Вот там и встретимся.
Разговор формально был окончен, но, просто встать и уйти было нехорошо. Пару анекдотов, пару старых историй из жизни искателей приключений, да совет что надеть, да что обуть. На том и разошлись – мои новые наниматели осваивали второй бидон, а я к себе в квартирку на седьмой этаж – готовиться. Два комплекта одежды, непромокаемая легкая куртка, два комплекта обуви, фонари (налобный и ручной), веревка 20 метров, запас воды и еды на пару дней. Остальное – по желанию, но сильно не нагружаться, мало ли, может придется побегать. Мать заметила мое волнение, но я отговорился, дескать дела сердечные, мам, девочки, молодость, в общем – дурь, пройдет. Пришлось попотеть, прикапывая все, что вызвало бы пристальное внимание цепкого взгляда любой старушки при выходе из дома. Проще было частями перетащить вещи, да по полчаса отсиживаться в зарослях акации, наблюдая, кто идет за мной, да держит на дистанции взгляда.
По поводу своего алиби я не переживал – минимум три товарища с родного поселка, услышав от меня в разговоре пароль «36» не моргнув глазом, подтвердили, что в эту ночь мы под ведро чая расписывали пульку, а когда я ушел на автостанцию никто не помнит – чай был крепкий. Срабатывало лучше, чем «заночую у Гали», тем более что Галя тоже была одна на всех – выдуманный персонаж, радушно покрывающий своим мнимым присутствием наши рисковые прогулки.
Это должен был быть мой третий выход в сторону комбината, и первый – к третьему коллектору. Место дрянное, мрачное да неприветливое настолько, что о нем ходили самые мрачные байки, да в узких кругах бытовала поговорка «Сходил на третий» - нашел себе неприятностей, заболел, дал маху с последствиями, но сумма, предложенная корешами, перевешивала все мрачные мысли – копытным такие суммы предлагали редко, и дело пахло выгодой. Копытному что, отнести до точки, да сиди тихо, жди, когда притащат груз. Копытного с грузом прикрывали всегда сами – его дело тащить, иногда бежать, и делать дословно, что говорят. Скажут «стой» - стой как вкопанный, хоть камни с неба.
Так или иначе, но я согласился, и не из-за суммы, но из-за перспективы влиться в тандем и сделать из него трио. Насколько я помню, кореша никому ничего сами не предлагали, и знаете этого вселяло гордость и надежду. Передав своим старым друзьям кодовое "36", вечером назначенного дня я вышел в сторону хутора Дергачей, по широкой дуге к своему временному тайнику, и быстро переоделся. Все было на месте, и я аккуратно уложил дёрн поверх импровизированного тайника. Шел Славка на дискотеку, а появился туристом - мешок заплечный, брезентовая ветровка, панама афганка, невзрачные, но крепкие х/б армейские да гордость - настоящие флотские ботинки, неубиваемые при должном уходе. На груди полевой бинокль в кофре, на запястье скромные часы "Луч". Вот так и передвигались - с осторожностью, граничащей с паранойей, петлями да залеганием. На точку встречи пришел за полчаса, расчехлил бинокль и стал наблюдать. Телескоп вряд ли пойдет без прикрытия Димыча, но я не рашпилем делан, посмотрю, что к чему.
Так и произошло, свист на свист, встретились.
- Все взял, ничего не забыл? - Телескоп хриплым шепотом спросил вместо приветствия, всматриваясь в вечернюю темноту лесополосы, и увидев мой кивок головы, махнул рукой, - Потопали тихо.
И потопали, тихо. Ночь лунная, серо-синяя до черноты, прошла в рваном темпе - пропустили мимо пару групп с тяжёлыми мешками за спиной, да пару раз отдыхали, сверяясь по старой топографической карте с местностью. Первичное возбуждение от игры в соловьи разбойники прошло, осталось напряжённое внимание к каждому движению или шороху. Как будто, вам в спину смотрит лис из кустов, между лопаток пробегает змейкой дрожь. Если ты на рыбалке, и ждёшь, когда клюнет - сматывай удочки и уходи, рыбалки не будет, рыжая зараза будет кругами ходить, тянуть носом запах свежей рыбы, да смотреть на тебя. А ты сиди, да дергайся, озираясь вокруг.
Коллектор #3 оказался холмиком на полянке, густо заросшим травой. Если прижаться к холмику ухом, можно услышать глухой гул, далёкий, бесконечный, монотонный. На поляну вышли не сразу, обошли ее по кругу, осмотрелись, нет ли следов костра неподалеку.
Телескоп ещё раз проверил карту, и удовлетворённо сплюнул, обращаясь ко всем и никому "На месте, других мест не знаю". Димыч уже обхаживал холм, примеряясь и присматриваясь.
- И где люк? Под дёрном? - спросил я, прикидывая, сколько придется копать.
- Под дёрном, под дёрном, - взглянул на меня как-то странно Димыч, и улыбнулся неестественно широкой, страшной улыбкой, - Телек, давай!
Тупой удар в висок сбил меня с ног, парализующий, вероломный, внезапный.
- Ахтыж, бля, добавь!
Мир ещё раз качнулся, и исчез.
Я плавал в невесомости тишины и пустоты. Не было ничего. Ни страха, ни обиды, ни удивления. Не болело ничего, но и не было ощущения тела, только мое Я ещё теплилось, мерцало.
Я не видел и не ощущал, как мне сломали обе лодыжки, дробя кости обушком топора. Как меня причалили к серой от времени бетонной стене, прибивая руки мои огромными, заточенными как пики, железнодорожными костылями. Серые тени метались вокруг меня, расписывая тело мое острыми ножами. Кровь стекала черными потоками, вязкими ручьями вниз, и тени чавкали ногами в ней. Тени глухо булькали, общаясь между собой, очередное касание ножа, снизу вверх, вспарывающее движение и кожа разошлась на груди, обнажив рёбра. Правая часть головы была месивом, кости лица сместились к носу, а выбитый из орбиты глаз повис маятником. Тень булькнула, подрезая сухожилия под моими коленями и на руках, пока вторая суетилась у стены. Потом они ушли в темноту.
За что...
Я разделялся. Медленно, отрывая себя от костей и плоти, с трудом, в темноту, в спасительное ничто, потому что я слышал приближение чего то, как пловец слышит водопад на реке. Неумолимо, оно приближалось, и я старался разделиться, оттолкнуться от кровавого умирающего куска плоти, туда, во тьму спасительную, в никуда, слишком, слишком поздно...
Водопад обрушился, оглушил, ослепил мои нервы, схлопнул меня в точку, сингулярную, бесконечную точку боли и крика, и я выплеснулся большим взрывом Боли, из горла кровью и осколками зубов фонтаном, поднимая вверх то, что было головой когда -то, дёргался , разрывая осколками голени нервы и мышцы, ощущая всем телом, как воплощением боли, острые кости, разрывающие кожу, наружу.
Крик, постоянный, немой, бесполезный. Я кричал всем телом, молча вздрагивая, задыхаясь, медленно истекая жизнью. Вернитесь, кто ни будь, возьмите камень, добейте меня. Вернитесь, сделайте милость, найдите в себе кроху сострадания, размозжите мне череп до конца, оставьте меня обосравшейся массой тут стекать черной слизью вниз, дайте мне в рот мою аорту, я перегрызу ее пеньками обломанных зубов, как пуповину.
Темнота. Тьма. Приди ко мне зову тебя нитевидным пульсом, агонией, треском отделяющейся кожи. Я воплощение боли, я то, что было человеком, ещё не разделившийся, замёрзший в прыжке над пропастью до и после. Я ещё есть, но меня уже нет, обо мне можно только в прошедшем времени, тьма великая, всемогущая, укрой меня своей пеленой сырой, плесенью парящей, приди, убери меня, забери выруби меня сука... Вопль мой безнадёжный хрипом качнул то, что осталось от меня, и пришла тьма. Медленно сгустилась, определилась завитушками, заклубилась серебром тумана, подкатила сразу со всех сторон, аккуратно, пробуя на вкус, прикоснулась. Ешь меня, прорастая, входи, обживайся в новом храме своем, подъедай нервы, раковой опухолью, с хрустом изнутри, оставь крысам вываленные потроха, обними меня, и останови это сердце, дай мне тишину покоя. Каждый удар сердца был слабее, тьма торопилась, и перед тем, как я окунулся с смерть, одним рывком ворвалась в мозг, одним мощным рывком.
Я. Разделился.
III
- Сука, сука, сука!! Да неужели, да как же это, ты тоже это видишь? Видишь же, правда? Видишь?
- Вижу.
- Мы нашли лаз, мы нашли его, Димыч!! Тут и тут, я размечу!
- Стой тихо, Телескоп, стой тихо, Саша, и не говори ни о чем. Смотри и запоминай, молча.
По имени Димыч называл своего кореша раз пять за все время их знакомства, и каждый раз был кризисным - как тогда, когда их обыскивали под черными срезами обрезов, на краю ямы, которая чуть не стала их могилой.
Стены коллектора переливаясь, светились как северное сияние, и, если подсветить флуоресцентной лампой, в зелёном шторме привидения просматривались закрытые кирпичами и бетоном ходы и лазы, не отмеченные на их карте. Метод вызова фантома они открыли случайно, когда Телескоп неумело рассек толстую крысу пополам лопаткой, а та была ещё и с приплодом в брюхе. Пока несчастная агонизировала, а Телескоп топтал ее сапогом, Димыч заметил что-то странное, как будто тоннель разукрасился зеленоватой плесенью, трещинами, рунами, вязью, и только в одном месте было пусто от узора. Димыч молча указал на стену - здесь проход, неси кирку. Телескоп отнёсся недоверчиво, но перечить не стал компаньону, и, скоро они уже лезли в неизвестный пролом, в котором очень давно не ходили ноги человека. Крыса сдохла, иллюминация погасла, и, возвращаясь по меткам, ее тельце не нашли, чтобы прикопать. Наверное, сородичи уже растащили бедолагу. Ну, и хрен с ней. Новый тоннель вел в тупик, мощная стена закрывала собой проход.
-Эта поновее будет, - хмыкнул Димыч, - смотри, похоже на армированный бетон.
Посмотрели, обстучали, нанесли на карту, да вернулись.
На обратном пути, пока искали крысу, да возились с подъемом, такая гулкая тоска разлилась в Димыче, что хотелось сесть у стены, погасить коногонку, и никуда не идти. К ощущениям постороннего взгляда оба давно привыкли, а вот тоска, пьющая душу из солнечного сплетения, была чем-то новым, и только прикушенный до крови и слёз из глаз язык позволил Димычу собраться, чтобы пинками и матом выгнать Сашку к выходу. Оба устали настолько, что около часа лежали в жухлой листве, приходя в себя, да делились впечатлениями.
Когда пришли в себя, после недельного запоя, забившего в памяти смертную тоску, встретились и крепко подумали, что делать дальше. Оба понимали, что столкнулись с чем-то особенным, необъяснимым, нигде и никем не слыханным да рассказанным.
Немного позже, сговорились так: нужен серьезный инструмент, гидравлика, лампы, и что-нибудь, чтобы быстрее приходить в себя от этой гнетущей херни. Приготовления заняли месяц, на все ушли практически все запасы и сбережения, но кореша чувствовали, что они на пороге чего-то большого и крайне доходного, настолько, что позволит, как минимум, уехать из этого умирающего городка в даль далёкую, и глушить память качественным алкоголем. К месту следующего входа Телескоп притащил прикормленную дворнягу на верёвке - хоть та могла идти за новообретенным хозяином хоть на край света, но мало ли.
Собака не сработала, умерла быстро, только тошнота ударной волной накрыла так, что вылетали на поверхность оба как пробки из бутылки шампанского, проблевываясь желчью на ходу. Тогда и поняли - жертва должна страдать. Сильно, ярко, качественно. Пока компаньоны двигались наощупь, короткими рывками, нарвались на заброшенный небольшой склад, скорее оружейную комнату, с трехлинейками образца 1907 года, но решили не трогать до поры, чтобы "масть не спугнуть".
На кошках и собаках долго идти, нужно что-то серьезное, поважнее и ценнее. Оба задумчиво молчали, никто не спешил озвучить решение, пока не напились до соплей и не выложили все, что думали - обратной дороги нет, нужно идти до конца. И разошлись на месяц, чтобы подумать. Когда Телескоп увидел заточенные гвозди костыли у кореша в гараже, не сказал ни слова, только молча посмотрел в немигающие глаза Димыча, и коротко кивнул. По всем прикидкам - впереди серьезный схрон, оружейку прошли, несколько ложных коридоров прошли, нужен рывок - и там, будет нечто такое, что сделает их богатыми, что даст им власть, силу и независимость в принятии решений. И каждый из них, втайне от самого себя, подумал, что на двоих добро делить не обязательно, а там, внизу, явно дверь. Тяжелая, стальная, кованая, узкая – одному пройти только, и то, согнувшись пополам. Как, криво ухмыляясь, заметил Димыч, мы два гребаных буратины, только ключик у нас из мяса.
Финал
Я осознал нас. Я пробудился.
Я ощущал и чувствовал каждое покачивание листа снаружи, как раньше ощущал дуновение ветра кожей, я знал шаги ног и лап, я понимал течение вод в глубине. Иногда мы прощупываем дыханием, мицелием, пыльцой растений наших не пробудившихся соседей, но они еще спят. Три миллиарда оборотов вокруг Солнца мы рождались, жили, размножались и умирали, чтобы прикосновением пробудиться. Две минуты назад мы увидели, как вы узнали огонь. Двадцать секунд назад – как вы начали рыть штольни и шахты. Пять секунд назад мы обратили на вас внимание, и мы пробудились, чтобы осознать вас, прикасаясь. Проникая в вашу примитивную нервную систему, в ваши открытые от страха (что это?) рты, мы изучаем вас, чтобы понять и решить – вы еда, или игрушка? Или так, в углу копошится что-то. Мы прикоснулись к вашим телам, которые стали частью нас, и увидели вас, почувствовали. Каждый из нас когда-то был вами, и вошел в нас частью и целым. Иногда, когда нам надоедает разрушать ваши города и горы, мы смотрим на вас. Сегодня вы придете в подземелье, и, после обвала кровли, у двери, один из вас убьет второго – зарежет как того пса, что стал частью нас, хоть мы его не звали. Его зубы схватят оставшегося в живых тогда, когда он, побелевший от ужаса, попытается выкарабкаться наверх, к Солнцу. Он узнает, какими были зубы этого пса, и остаток своих дней он будет спать сном разума, оставаясь самим собой в своей самой страшной тюрьме – в подсознании. А потом, мы пойдем в ваши города – мицелием, семенами, пыльцой. Плесень ночами будет селиться в ваших домах, чтобы в одну из лунных ночей спорами поселиться в ваших лёгких, осесть в мозговых оболочках. И когда нужно будет нам – вы будете делать то, что нужно нам. А пока вы спите, мы танцуем в отражении звезд. Смерти нет, потому что пока мы есть – ее нет.
