CreepyStory

Утром, я сперва решил, что мне всё приснилось. Но осознав, что лежу не дома, в кровати, а на заднем сидении понтиака моего отчима, пришел к выводу: то, что я видел ночью - имело место. Что-то случилось. Помимо «земляной колыбельки». Обойдись дело ей, меня бы тут не было. Он отвёз бы меня домой. Или так бы и оставил гнить в яме. Собственноручно мной вырытой могиле.. Иногда мне казалось, последнее время всё чаще, что этим всё и кончится. Однако, я был тут. Я был тут, а Ричарда Гордона не было. Ни здесь, ни, вероятно, вообще..
Выбравшись из машины, я огляделся. Сюда мы приехали затемно, так что местность я толком и не рассмотрел, не до того было, если честно. Пустое шоссе, заросли, поля, просёлок, какие-то ветхие деревянные постройки на заднем плане, шелест кукурузных стеблей, запах мокрой земли... Сейчас, при свете дня, окружающий пейзаж совсем не выглядел зловещим. Рыжее по-осеннему поле тонуло в тумане. В стороне, остовом погибшего корабля возвышался сарай. Капли росы брильянтами сверкали на машине.. Я вздохнул. Возвращаться к яме отчаянно не хотелось, но мне надо было убедиться, увидеть сейчас, своими глазами – Гордон мертв!

Запах я почувствовал через пару шагов. Резкий, тревожный, он бил набатом, минуя нос, проникал прямо в голову. Бензина, горелого железа, барбекю. Автомобильные аварии я видел только по ТВ, или в фильмах, но полагал, что пахнут они именно так. А ещё так пах Тедди.

В бледном утреннем свете, он был еле различим, не то что ночью. Как я его испугался тогда! Даже больше, чем отчима. А он меня спас, вот так.
Глядя на Тедди, сидевшего на капоте, руки между коленей, рассеянный взгляд устремлён куда-то в небо, я подумал, Гордона кондрашка бы хватила, увидь он это. Над машиной отчим трясся даже больше, чем над счетом в банке.
При моём приближении он обернулся. На обугленном лице сверкнула улыбка, по контрасту, неестественно белозубая.

- Привет.

Я неуверенно улыбнулся в ответ. Нет, я теперь его совсем не боялся, правда. Просто не был уверен, что всё это мне не кажется. С людьми ведь иногда такое случается. Например, раз бабушке привиделось, что кто-то пустил в систему водоснабжения кровь. Она кричала и плакала, а из крана текла вода... А папа рассказывал про серого человека без лица, который его преследовал. Он хотел забрать папины глаза, пока тот спит, и папа ложками ел молотый кофе, чтобы бодрствовать. А если больше не мог держаться, давал мне ружьё и просил караулить его сон. Обычно это случалось, когда мама бывала в отъезде. Отец был болен и принимал препараты. Мама за этим следила. А когда уезжала, папа просто забывал про таблетки. Моя тётя, папина сестра видела Фейри. Не то, которое средство для посуды, а лесных фей. Или, эльфов? Даже разговаривала с ними и ставила блюдечко с молоком..
С другой стороны, за собой ничего подобного я раньше не замечал. Ну, наяву точно! Яркие сны бывали, предчувствия, не больше.

-Привет.

- Ты как?

Я пожал плечами. – Нормально. А ты точно не глюк?
Тедди хмыкнул.- Держи карман шире.

Я помолчал, собираясь с духом. Наконец, решился.
- Покажешь мне, где он? Я не очень помню..
-Тот мужик? Кто привез тебя, да?
Я кивнул.
- Уверен? Трупы, не самое приятное зрелище…
Я поглядел на Тедди и не сдержал нервного смешка.
Кажется, он смутился. – Извини, всё время забываю.

Место было укромным, это я отметил сразу. Наверно, когда-то тут проходила межа, потому что яма вышла довольно глубокая, а я не помнил, чтоб долго копал. Мистер Гордон лежал в странной, изломанной позе, мёртвыми глазами слепо глядя в пустоту. Кукла из плоти. Манекен. Груда мяса. На рукавах рубашки, там, где Тедди его касался, темнели подпалины. Ухо и щека у него почернели. В моей голове загорелась картинка: искаженное ужасом лицо отчима, глаза вылезают из орбит, из горла несется не крик, клокотанье. Пересилив себя, я подошёл поближе. Присел на корточки. Прошелся по нему взглядом. Мертв. Точно. Бояться больше некого.
- Убедился?
Я кивнул.
-Пойдём. Надо выбираться отсюда.

Немного о мертвых и о живых: часть вторая

Сон снился - здесь.

Глава 11

1.

Сон затих постепенно, как удаляющаяся вдаль мелодия. Одной ногой я был ещё в "Проклятой деревне", а другой медленно вступал в свою реальность. Там где расплачиваются рублями, смотрят кино в телефонах и едят искусственную пищу.

В голове жужжала мелодия на этот раз не знакомая - "Песнь беременной пчелы" или типа того. Потом стало ясно, что это просто ухо чешется, но сначала я просто слушал скрипы, жужжание, шелест, чавкание и другие "приятные" уху звуки. Кто-то подошел и наклонился так близко, будто хотел поцеловать, но я знал этот запах. Одеколон "Троя"- дешевый выбор миллионов мужчин. Любимый одеколон единственного друга.

Он позвал меня по имени.Тихо, осторожно, проверяя не очнулся ли я.

-Показалось. Видишь, он ещё спит. Давай не будем мешать, ему на работу завтра. Совсем ты его загонял со своей едой.

Я открыл глаза и Витька отшатнулся испуганно.

- С кем ты разговариваешь, товарищ сосед?

Но я уже понял. Стоило присмотреться к правому плечу - на нём чернел кожаный мешочек. То, что называется Требухашкой. Гусеница, которая когда-нибудь превратится в бабочку.

Сосед смотрел на меня с опаской и плечо как будто случайно развернул подальше, вместе с Требухашкой.

-Ты знаешь с кем, - он с вызовом смотрел на меня, мой друг. Я медленно поднялся на локте и осмотрелся. Я в своей комнате, на кровати. Как я здесь оказался и почему Витька не спит и на плече Требухашку таскает, в упор не помню.

- Рассказывай.

***

В последнее время ты стал вести себя очень подозрительно. Мы столько знакомы, но я никогда не видел, чтобы ты был таким злым. Сначала я подумал, что это усталость или нервы, но нет. Ты стал другим. Ты стал агрессивным. Даже рождение Требухашки тебя не порадовало и когда ты пошёл искать крылья, то взял только кастет. Ты даже не взял щипчики! Тогда я окончательно понял, что-то не так.

Что делать я не знал. Силой мне не справиться с тобой. Оставлять тебя наедине с Требухашкой не хочется. Если ты навредишь ему, то сделаешь хуже только себе.

Я сидел на кухне и гладил Требухашку, когда он начал ползти. Вытягивая вперёд переднюю часть туловища он подтягивал жопку и так передвигался, похожий на улитку без панциря. Я положил руку перекрывая дорогу, чтобы он не свалился со стола, а червячок вцепился нежно присосками в кожу и начал вверх карабкаться. Было совсем не больно. Щекотно очень.

Это совсем не страшно, такой медленной была гусеница Требухашки. Я смеялся от щекотки и смотрел, как она забирается мне на руку, пока Требухашка не очутился сверху всем телом. А потом он выпустил коготки. Их было много и кажется очень острые, но боли не было, только рука онемела, как под наркозом. Я не успел даже ничего понять, как заснул прямо за столом и видел сны. Требухашка всё мне показал.

Я видел другой мир, другую вселенную, другой - немного похожий на наш город и видел охотника. Не такого крутого, как ты, но намного более опытного. И он страдал. У него крылья росли прямо из спины. Он скрывал их, стягивал на спине бинтами и ремнями,что причиняло ему страшную боль, а от этого он становился очень злым. И я видел как жестоко расправлялся он с носителями крыльев, как будто мстил за свои страдания. Он не только вырывал крылья с мясом, он мог разорвать... ну лучше не буду вспоминать.

И его летучий зверёк тоже что-то заподозрил. Долго возмущался, пищал и улетал прочь, но продолжал служить своему хозяину пока ночью, когда охотник спал, крылья не разорвали бинты и его одежду, желая вырваться в ночь. И тогда Требухашка понял всё и успокоил своего хозяина, для начала вырвав крылья и разрывая кожу в клочья.

Хозяин умер, скончавшись от заражения крови, но больше не тронул ни одного человека, а его питомец на сотни лет остался один.

Не смотри на меня так. Наш Требухашка - это не он. Наш Требухашка дал мне понять, что крылья - это зло,которое зреет в каждом человеке, даже в охотнике. Если долго не обращать внимание на свои поступки и их последствия, то можно упасть на самое дно ада.

Мне нужно было рискнуть и вылечить тебя. Без щипчиков, без питомца, только с этой гусеницей наперевес и я решился, прости, друг. Я приклеил Требухашку над дверью и он терпеливо ждал, когда ты войдешь и проявишь себя. И мы не ошиблись в тебе. Ты - крутой и всё делаешь круто, даже проигрываешь. Ты умудрился на мгновение застрять в дверном проеме зацепившись крыльями, которые ты совершено не скрывал. Требухашка услышал тебя и спланировал сверху на спину, как маленький парашютист. Не знаю,что у него в слюне, может яд парализующий или какие токсины, но ты мешком упал в коридоре и лежал неподвижно пока Требухашка обгладывал тебя... То есть твои крылья.

Потом пришлось его отдирать, когда он высосал всё, даже из отверстий, оставшихся в спине от чужих отростков , а тебя я волоком затащил на кровать и раздел, чтобы тело подышало. Кстати футболку тебе придётся купить, старая совсем порвалась. Как ты себя чувствуешь вообще?

***

- Нет слов. А можно глупый вопрос?

Витька кивнул и отступил к двери.

- Почему ты не заикаешься?

- Не-знаю. З-забыл.

-- Забыл, что надо? Проехали. Ладно, покажи мне Требухашку.

Это действительно была почти гусеница, только с щелками-глазками, зубками и еле заметными отростками-ножками. Большую часть времени, как сказал Витька она лежит и "урчит животом".

Когда не спит тогда ест, поглощая перья от крыльев и хлеб.

- Хлеб? Оно ест хлеб?

- Ещё как ест. И молоко впитывает, если положить его в блюдце мордой.

- Как бы ты не отравил зверя. Мы ведь толком не знаем, что ему можно, а чего нельзя.

- Можно-можно. Он рассказал мне об этом во сне.

Гусеница продолжала урчать и пульсировать на его шее.

***

Мы поговорили, я пытался вспомнить, что произошло и удалось - это было не трудно. Только одного я не помнил, одной мелочи без которой трудно было осознать реальность прошлого. Я не мог вспомнить свои чувства, ощущения, мысли. Ничего. Просто действия, события, но почему я так поступал вспомнить не получалось. Серость и картон. Так делал “потому что”. Почему и зачем я не помнил. Просто делал, а что крутилось в башке, почему я избивал людей и рвался избить Витьку вместе с Требухашкой я не помнил.

"Влияние крыльев, - подчеркнул Витька, - проверь мою спину".

Я отказался рассматривать его белизну, как-то это по-гейски, но друг настаивал и отойдя в дальний угол я разрешил ему раздеться. Крыльев не было.

- Чист!

- Хорошо! - улыбнулся Витька и в оконное стекло прилетел камень.

2

Глухой удар, достаточно мощный, чтобы разбить окно, но нам повезло, только послышался хруст и пошла разрастаться в стороны трещина.

- Ой! - вздрогнул Витька и присел оглядываясь, не сообразив где источник шума. Я уже бежал к окну, чтобы успеть разглядеть хулигана.

Он и не скрывался.Точнее они. Во дворе стояли люди, много людей. На рожи они натянули спортивные шапки. Лица скрывали, но сами не прятались, смотрели вверх, высматривая меня.

- Чё творим! - закричал я, роясь в карманах.Потом вспомнил, что лишился своего оружия и бросился на кухню.

- Не надо, Мишка! -кричал Витька, почти истерично - Они спецом!

- Я тоже в некотором роде спец, - пробормотал я, обуваясь. В стекло прилетел еще один камень. Витя побежал к окну и распахнул форточку:

- Вы что делаете! Я сейчас полицию вызову!

Ответ я не услышал, потому что уже выскочил за дверь.

***

Во дворе никого не было. Нападавших как волной смыло с берега. Я выскочил под свет уличного фонаря, оглядываясь в поисках и только вдалеке увидел удаляющиеся тени. Догонять их не было ни желания, ни сил. Весь боевой задор сдулся как шарик.

Хлопнула дверь подъезда с таким треском, что загорелись несколько окон в квартирах.

- М-Мишка! Я иду!

Растрепанный Витя с расшнурованными кроссовками спотыкаясь спешил на помощь. Подбежал ко мне и остановился, задыхаясь. Шнурки волочились по земле, норовя подставить хозяину ножку.

-Г-где они?

-Нету, - я развел руками,- убежали. Ты зачем Требухашку на улицу вытащил?

Гусеница действительно расположилась на левом плече Витьки и он машинально погладил её.

- Так. Требухашка попросил.

- Ясно. Точно попросил? А если он сейчас простудится заболеет и умрет? Знаешь как в "Войне миров" инопланетяне не смогли сопротивляться банальным земным вирусам и передохли.

- Требухашку так просто не убьёшь.

- ? Ладно пошли домой, укротитель инопланетных существ.

Честно говоря почувствовал я странный укол в сердце. Можно даже сказать не большую ревность испытал к Моему питомцу. Но быстро эту гадость выкинул из головы. Так будешь думать и опять крылья из задницы потянутся. Пусть дружат, если так хочется.

Сосед торчал в окне, когда мы возвращались домой, осмотревшись по сторонам. Выключил свет и думал, что его не видно. Любопытный чёрт. И не спится же ему.

***

-Кто это был? - спросил Витя.

-Ты перестань “не заикаться”, - напомнил я разуваясь, - а то я подумаю, что ты клон и тебя подменили.

Друг пожал плечами и пошел на кухню, поглаживая гусеницу на плече:

-Пока тебя не было, я решил не заикаться. Принял такое решение. Пора менять свою жизнь и характер. Начинать нужно с характера, понимаешь?

- Ого, - только и сказал я, следуя за ним. - Ну ладно.

Витька уже кормил гусеницу раскладывая хлебные крошки у себя на руке.

- Иди, спать Мишка.

- Что?

- Иди спать, говорит Требухашка, ты устаешь очень сильно, тебе нужно выспаться.

- Но... -неуверенно сказал я.

- Иди, - отрезал Витька и посмотрел на меня каким-то совсем новым взглядом.

Пришлось послушаться и вернуться к себе. Сил действительно больше не осталось.

От автора - Картинки не подобрал на это раз. Ленивое.

Автор в телеграмм - https://t.me/severmisha

Ссылка на первую часть: Голоса в голове. Часть 1. Обретая свободу

ЮСТАС

Снова Юстаса и Марго ослепляет вспышка молнии, но теперь мужчина не трусит. Нет, не пугает его ни молния, ни гром, который Юстас почти не слышит - в его голове крутится кошмарный гул вороньего карканья, громкого, раскатистого кваканья жаб и стука копыт. Стук этот накатывает волной, погребая под собой прочие звуки.
-Пап?
Но Юстас не реагирует - он словно под лавиной звуков, от которых хочется бежать, заставить их замолчать. Из чудовищной какофонии звуков все сильнее слышится стук копыт, который позже, вперемешку с противоестественным эхом, превращается в слова: “Скажи ей, что ты её защитишь. Она боится, потому что одна. Покажи, что это не так.”

В тот миг, когда Юстасу все же удалось разобрать слова, снова вспышка молнии освещает комнату. Марго начинает хныкать, зажмурившись. А Юстас видит Его - темный силуэт на стене, словно тень его дочери. Человекоподобный олень, Коронованный дух.
-Марго, милая… - Юстас выбирается из кровати, и вмиг оказывается рядом с вот-вот заплачущей дочерью. Хватает ее за подмышки, поднимает на руки и Марго обнимает отца за шею руками, и ноги закидывает ему на бока, содрогаясь от страха всем телом.
-Тише, дорогая. Не бойся. Папа тут, ну? - говорит Юстас, будто пытаясь выторговать у дочери смелость. От собственных слов ему становится стыдно - неужели ему нужна указка неведомой твари из его кошмаров, чтоб быть с дочерью, когда ей страшно. Но в то же время волна звуков внутри стихает, будто её с собой унес ветер.
-Посидишь со мной? - снова спрашивает малышка пряча глаза.
-Конечно.

С Марго на руках Ищущий выходит из спальни, оставляя в ней похрапывать жену. коридор встречает Юстаса мраком, и никогда еще собственный дом не казался крестьянину таким враждебным. Черные, угольные зевы комнат. Мрак не освещенного коридора. Скрип половиц, стонущих в такт шагам, но, что еще хуже - цокот копыт, вторящий ему. Словно кто-то позади Юстаса провожает его дочь ко сну. “Не бойся Ищущий. Я тебе не враг” - слышится успокаивающий голос внутри, но Юстас ему не верит. “И не друг,”: - добавляет под цокот все тот же голос. Мысленно Юстас обращается внутрь себя, но ответа не получает.

Войдя в комнату Юстас озирается. Внутри проснулся давно забытый, совсем детский страх притаившихся под кроватью монстров. Только теперь чудовища ждут не под кроватью, а в тенях повсюду. Приглядывают за ним из чернильной ночной тьмы.
Аккуратно уложив сопящую и трясущуюся Марго, Юстас гладит ее по голове, пытаясь успокоить. Широкая, шершавая рука отца успокаивает девочку.
-Пап?
-М?
-Слушай, а давай завтра сходим на речку?
-Дорогая, завтра будет много дел. С утра… - договорить не получается. Слова застревают в глотке, будто бы само естество встаёт против очередного похода в церковь к ладану и молитвам.
-А хотя знаешь? Давай. Удочки возьмем, порыбачим. Я как раз подходящее место знаю, - Юстас и сам не понимает, почему от этих слов улыбается. Может, вспоминает и свои беззаботные дни с отцом на рыбалке. До всего “этого”. Теплое солнце, запах пресной воды. Вспоминает, как плещется пойманная на крючок рыба, как отец кричит ему “Подсекай! Подсекай!”. Когда не надо было бояться заката и ночи, не надо было молиться каждый день. Юстас будто снова слышит пение птиц и кваканье лягушек. Хорошие воспоминания. Только кваканье лягушек он слышит куда отчетливее. Кожей Ищущий ощущает, как нечто огромное смотрит на него в окно. Огромное и очень голодное.

Марго засыпает. Страхи ее больше не тревожат, ведь она знает, что папа ее защитит. Никакие твари не залезут в окно, ни одно чудовище не рискнет схватить ее за ногу из под кровати, пока отец тут. Только вот сам Юстас не знает, как спасти её от всего, что творится в Норфельде на самом деле. С тяжёлым сердцем Ищущий возвращается в кровать, к посапывающей жене, которую, сам не зная зачем, целует в лоб: Юстас уже много лет делает это перед тем как лечь спать. В этот раз ни двери, ни мрачного леса. Блаженное небытие, по которому он так соскучился.

В этот раз Юстас не пошел в церковь. Клаудия смерила его убийственным взглядом, но он, впервые за много лет, не подействовал на сгорбившегося мужчину. Он держит свою маленькую дочку за руку, и это придает ему сил сопротивляться не столько супруге, сколько слишком сильно влияющему на их жизнь престолу.
-Мы с Марго сходим на речку.
-Будем ловить окуней! – выпалила малышка. Она буквально сияла от радости, и это растопило сердце Клаудии.
-Только аккуратнее там. Говорят, берега размыло… - бросила женщина напоследок, уводя сыновей на колокольный звон. Юстас заметил, как она молится одними губами. То ли уже начала службу, то ли просит Престол не обращать внимание на глупость мужа.

Речка у Крешета, М`алька, была явно заброшена рыбаками. В годы юности Юстаса всюду были рыбацкие «насесты» в камышах, на более-менее приличных берегах то и дело были темные пятна кострищ. Сейчас Малька была в своем первозданном виде. Все поросло высокой травой, берега было не видно за высоким рогозом. Нестройным хором квакают жабы и лягушки, плещется совсем потерявшая страх рыба. Марго в восторге разглядывает пейзаж, а затем удочкой, с размаху рубит осоку. Юстас с замиранием сердца смотрит на это кощунство, и когда дочь замахивается второй раз, останавливает её.
-Марго, сломаешь же! – строго говорит Ищущий и девочка вжимает голову в плечи.
-Прости, пап.

Они раскладывают снасти, расстилают плед. Юстас с видом бывалого рыбака рассказывает дочери о рыбе, о способах ловли, о своих подвигах. Ему кажется, что сейчас он – самый лучший в этом, а о том, что они пришли ловить рыбу к полудню, когда удить - лишь рыбу смешить, думать не хочется. Да и зачем? Марго слушает в оба уха, впитывает слова Юстаса. И ей, в целом, все равно, о чем он ей сейчас говорит. Главное – это момент.

Марго и Юстас закидывают крючки в мутную, буро-зеленую воду. И Ищущий вспоминает, почему перестал ходить на рыбалку без отца. Наверное, сейчас Марго чувствует себя как он когда-то: азарт, любопытство, детская неугомонность. Но вот на деле, для Юстаса, это скука смертная. Кваканье убаюкивает Ищущего, шелест листвы и камышей будто укутывают его невесомым одеялом, теплым и уютным. Юстас не сдерживает зевоты и только суетящаяся Марго не даёт ему уснуть. Но и у девочки заканчивается запас сил. Она садится рядом, повторяет зевок за зевком за Юстасом.

Ищущий не заметил, как его сморило. Сознание бросило его в самый разгар сна. Он стоит на коленях в этой самой реке. Воды ему по пояс, и он что-то держит обеими руками в воде. Неужели поймали рыбу? Она барахтается, пытается ускользнуть, но руки крестьянина привыкли к труду и широкие ладони стискиваются на тонкой… шее?
Ищущий приглядывается и вода, будто подчиняясь его любопытству теряет муть – тина и ил рассеиваются и Юстас видит как булькает в реке Марго. Одними губами она зовет его, просит о помощи, но Ищущий лишь смотрит на нее, не решаясь вытащить из воды. Марго барахтается в воде, но плеска не слышно. Лишь хор жаб и лягушек:
-Прооосто. Ооооставь. Ейооо.
Ухоооди.
Юстас оглядывается. Хоть солнце, как всегда, не светит, спрятавшись за тучами, он отчетливо видит, что стоит в тени. В тени гигантской жабы, что нависла над ним, и из ее брюха, оттягивая кожу как болотную тину, к нему тянутся множество рук. Они давят ему на лопатки и плечи, не давая отстраниться от глади реки. Держат его за руки, не давая пошевелить ими.
-Пусти меня! – кричит Юстас, пытаясь вырваться из темных пут.
-Никтооо. Никогооо… - жаба не договаривает. Сон прерывается и Юстас вскакивает с сырой земли. Рядом с ним навзрыд плачет Марго.
-Папа, хватит, вставай! Пап! – за своей паникой она даже не заметила, что Юстас сел, потерянно оглядываясь.
-Я? Что? – только и может мычать Ищущий. От его голоса истерика Марго только усиливается, и она бросается отцу на шею.
-Па! Ты меня так напугал! Так напугал!
-Что было?
-Не знаю! Ты лежал, уснул, а затем у тебя, у тебя, у тебя, - у Марго сбивается дыхание, она пытается вздохнуть, но не может из-за слез, - пена пошла, и ты начал по земле кататься!
Крестьянин с замиранием сердца слушает о случившемся, а после, удерживая дочку на руках, встает на ноги. Получается не без труда – ноги ватные, еле держат. Но нужно держаться. Во рту вкус пресной воды, на зубах скрипит песок. Будто это его сейчас топили. Но не во сне, а наяву.
-Пойдём, домой тебя отведу.
-А удочки?
-Потом за ними схожу.

Бросив взгляд на место своего сна, Юстас не мог не заметить – трава на поляне была примята точь-в-точь как гигантская жаба.

Дорога домой заняла гораздо больше времени. Мысли в голове гудели как рой пчёл: что это был за сон? Мрачное знамение или откровение от существ, перед которыми у Юстаса сжималось все естество. Каждый раз, чувствуя присутствие этих духов крестьянин чувствовал себя маленьким и незначительным.
-Тебе не стоит отворачиваться от нас, Ищущий.
Голос звучит прямо у уха Юстаса. Он вздрагивает, оборачивается, едва не роняя малышку из рук. Та громко «ойкает».
-Ты чего?
-Показалось… - на выдохе отвечает отец, продолжая неторопливо идти в сторону дома.
-Мы можем дать…
-Мы можем забрать…
-Что же ты выберешь? – в три богомерзких голоса обращаются к нему духи. Каркает воронье, квакают жабы, хрипло задыхается олень. И Юстас вжимает голову в плечи. Будто это обращаются не к нему.
-Дай нам то, что нам нужно…
-И получишь то, чего жаждешь…
Это жаба. Снова ее темная и гигантская тень накрывает мужчину. Он видит впереди дом. Инстинкты кричат ему бежать, спасать себя и дочь.
- Не заставляй нас отбирать у тебя. Подчинись, - вновь ревет олень. Юстас прибавляет шаг и с ужасом обнаруживает, что каждый его шаг звучит цокотом копыт по мрамору. «Свет сохрани, свет сохрани»: молится Юстас, но в нем нет искренности. Лишь привычка.
-Ты сам пришел к нам. Сам вошел в дверь. Ты искал нас там, где света нет. И нашел, - каркает воронье. Это не слова – Ищущий будто может переводить это хриплое карканье. И оно приближается. Будто бы стая преследует его, выбрала своей добычей.

Мужчина стремительно буквально залетает в дом, захлопывает за собой дверь и закрывает глаза. Прислушивается, не раздаться ли вновь еретический шепот. Губы сами собой шепчут молитву.
-Пап! Больно! – вскрикивает Марго. Ищущий и забыл, что держит малютку на руках. Его пальцы как когти впились в дочь, которую он прижимает к себе. Аккуратно поставив дочь на ноги, Юстас тяжело, медленно сползает по стене на пол. Дочь с неким страхом смотрит на отца и спешно уходит в свою маленькую комнатку, оставляя мужчину наедине со своими мыслями и раздумьями.

Чего же он на самом деле от него хотят эти существа? Почему именно к нему они пришли в снах, не дающих покоя и отдыха. И чего же, тогда хочет он?
Сны начались, когда он усомнился в вере. В Престоле. В своей жизни, что была праведной и несчастной. Суровый быт, не дающий взамен на труды ничего кроме усталости. Ежедневные походы в церковь, где молитвы селян сменялись запугиванием священника. Бесконечный страх и отчаяние: что тебя сожрут вампиры или оборотни, что ты помрешь от болезни или голода. Или тебя сожгут на костре, если ты не будешь искренне молиться.

Вновь Юстас задает себе вопрос, и сам же дает себе варианты. И каждое слово вторят ему голоса.
-Счастья, - квакает жаба где-то слева. В нос ударяет запах тины, но сменяется запахом еды, свежего сена и еще чего-то. Приятного, но чего именно Юстас уже забыл.
-Свободы, - под цоканье копыт фырчит олень. Цоканье нарастает, смешивается с шумом листвы и травы, с журчанием ручьев, с радостным смехом людей. Голоса Юстасу не знакомы, но он уверен – это его друзья.
- Покой, - каркает воронье. Слово утопает в хлопанье крыльев, которое стихает оставляя Юстаса в полной тишине.

Готов ли он? Или и дальше будет молится безмолвному и безучастному престолу, не дающему ничего взамен?
-Что вам нужно? – вслух отвечает голосам Юстас. Внутри просыпается злость и обида. Пора что-то менять.

Отец Иоанн

Священник в Крешете персона уважаемая. Как и большинство селян Иоанн получил свою профессию по наследству. Он не посещал семинарию, не носил монашескую робу в Норфельде, не получил сан из рук первосвященника. Просто когда его отец Фауст скончался, он занял его место.

И никто не был против.

Иоанн старательно готовится к своим проповедям – иной раз, вечерами, его охватывает творческое неистовство, его слова будто бы сами складываются в верные фразы. Он рассказывает о благочестии, о душах и любви Престола, об ужасах, поджидающих в лесах. Во время службы его сердце открывается пастве, и он видит, как слова достигают самой души слушающих. Кажется, в эти моменты в церкви никто не дышит.

После службы некоторые остаются для беседы со священником наедине. Кому-то нужно покаяться, кто-то ищет поддержки. Сегодня осталась Мария Клемм – знахарка обычно первая покидала церквушку, чтоб поскорее вернуться к работе, но сегодня… было видно, что что-то не так. Обходя старух, вновь и вновь просящих отпущения их мелких грешков, Иоанн подходит к знахарке, кладет руку ей на плечо. Взгляд женщины тревожно бегает, а кожа ее необычно бледна. Священник даже чувствует, как ее мелко трясет от страха.
-Мария, что с тобой?
-Отче, можем с вами поговорить о чем-то… - знахарка не находит слов и движением плеча ускользает от руки Иоанна. Священник задает немой вопрос, и Мари практически одними губами шепчет, - ведьмовском?
С этими словами знахарка озирается, не услышал ли кто ее слов? Односельчане мигом побегут к инквизиторам, за одно лишь упоминание. И гореть тогда им всем.

Иоанн кивает, и вместе они уходят из церкви в тень леса, уже почти поглотившего маленькую, деревянную церквушку.
-Отче, вы, наверное, знаете, что мой зять… не в себе?
Священник кивает. Мужчина не посещал несколько дней церковь. Его жена, Вирджиния, говорила, что он не хорошо себя чувствует, и не может приходить на службы. Но о недуге никогда не упоминала, а Иоанн не спрашивал – благо, Мария наверняка занималась его лечением.
-Я долго искала способ помочь ему… - Мария заикается. Видимо, признание дается ей не просто.
-Я расскажу все по порядку. В начале Вирджиния сказала, что Эду тяжело уснуть. Он может ворочаться в постели до утра, а когда надо вставать он сонный и разбитый. Сон так и не идет. Я приносила ему успокаивающий чай, но это не помогало. И меня настораживало – что же не дает ему спать?
Священник и знахарка проходят мимо местного кладбища. Неторопливая прогулка привела их на небольшую поляну, полную надгробных камней. Здесь холодно, но за беседой они оба не замечают, как при выдохе вырывается пар, которого, в такое время года и быть не должно.
-Вскоре Эд стал подробнее рассказывать о том, что именно посещает его по ночам. Страшно это слышать, но… он рассказал, что в полудреме видит страшного ворона, у которого множество крыльев и клювов. Ворон этот рассказывает ему разные истории, столь увлекательные, сколько и жуткие. Поэтому он и не может уснуть. Тогда я посоветовала ему хотя бы садиться и записывать то, что рассказывает ворон.
-Плохая идея, - скорбно покачав головой, говорит Иоанн, - звучит как ересь.
Мари вздрагивает и прижимает к губам руки, вновь озираясь в поисках всякого, кто может подслушать. Но вокруг лишь безразличные мертвецы, надгробия и воронье, которому нет дела до таких скучных мелочей как байки знахарки.
-Отче, я ж не ради ереси, а ради помощи! Я думала, что, может, он будет записывать, голову разгрузит и уснет! Ну, фантазия у Эда буйная, что во сне не привидится?
-Во сне, Мари, душа человека покидает тело и беззащитна. Надо было его вести в церковь. Под защитой Престола ни духи, ни зло не страшны, - Иоанн говорит мягко и вкрадчиво. Будто мудрый наставник, у которого есть ответы на все вопросы.
-Так ни в какую он идти не хотел! Говорил всё, что в порядке. А я вижу – синяки уже черные, мешки под глазами, что хоть картошку собирай.
-Так он начал записи вести?
Мари лишь кивает, и достает из мешковатой сумки, от которой пахнет сушеными травами, листы бумаги. Иоанн разглядывает их, но там лишь неразборчивые каракули, будто кто-то просто водил трясущейся рукой с пером, а не вел записи. Некоторые каракули написаны столбом, как стихи, некоторые – сплошным текстом, строчками ложащимися друг на друга вдоль и поперек.
-Я так и думал. Нет в этом ничего ведьмовского, Мари. Эд просто…
-Это не всё! – Мари зло вырывает листки и убирает их обратно в сумку. Будто Иоанн должен был ужаснуться этим строчкам. Но у неё еще припрятан козырь в рукаве. Несколько секунд она жует губы, а затем достает другой листок и протягивает его Иоанну. И от этого рисунка у священника бегут мурашки. Холод кладбища, хриплое карканье ворон, и Это… Губы сами шепчут молитву Спасения.
Это были все те же каракули, но наконец Иоанн смог разобрать, что там написано. Это повторяющиеся два слова, однако они – лишь фон для рисунка, сделанного углем. Ворох крыльев, мешанина вороньих голов, сотни тщательно прорисованных глаз, будто смотрящих на неосторожного зрителя. Черная клякса будто живая – хоть под бесконечными тучами не так много теней, но кажется, что перья шевелятся. Притягивают к себе сумрак.
Или наоборот, источают его.
-Сохрани… - выдыхает Иоанн, - это чертовщина.
-Вот-вот! – голос Мари дрогнул, а глаза заблестели от подступающих слез, - только это еще не всё. Я спросила у Вирджинии, что это такое. Эд называет это “Ку-хутт”.
Священник тяжело выдыхает. Только этого не хватало. И он, и Мари на время замолкают, слушают вой ветра и тревожное карканье. Молчание прерывается, когда Иоанн слышит всхлипывание Мари.
-Не волнуйся. Что-нибудь придумаем.
Однако это не успокаивает знахарку. Она начинает плакать еще сильнее.
-Я заходила к ним вчера. Эду было совсем плохо. Он повторял и повторял, бубнил себе под нос. Вирджиния обещала, что мы придем сегодня в церковь, потому что это… - она кивает на рисунок, - уже совсем неугодное дело.
-И?
-Они мертвы, Отче, - Мария, произнеся это, не сдерживается и начинает плакать навзрыд. Она так долго прятала горе утраты от соседей и прочих, что теперь, выговорившись, без страха изливает свое горе, опустившись на корточки и прижимая к глазам ладони. Ее скорбный плач разносится по всему кладбищу, как завывания призраков.
-Ох, Мари… - Иоанн снова пытается положить руку на плечо Мари. И она снова рывком убирает его ладонь.
-Они лежат там. Сухие, мертвые. Мумии!
-Что?
-Я нашла их в кровати. Эд будто бы спит, но мертв. А Вирджиния… Моя девочка… Она высушена, будто лежит там уже месяц! Одни кости остались!
Иоанн громко проглатывает ком в горле.
-Мы их похороним. Отпоем. Их место будет подле Престола. Обещаю.
-А всё… это?
Иоанн снова смотрит на рисунок. Эти слова, что как фон покрывают листок, злым роем жужжат у него в голове. Требуют повторить их. Им нужно выбраться. Требуют свое место. Вертятся на языке чертями.
-Это уйдет вместе с ними.

Страшный, уродливый рисунок упокоился вместе с Эдом. Вирджиния, по просьбе Мари нашла свой последний покой в гробу, полном цветов, которые собирали всем Крешетом, оплакивая дочь знахарки. На могильном камне Эда Иоанн попросил высечь те слова, и только запертые в граните они прекратили его тревожить: то и дело он хотел произнести короткую, скорбную фразу.
На похоронах Иоанн заметил крестьянина, что как и Эд перестал приходить на службы. Но прежде чем подойти к нему и спросить, почему Юстас избегает церкви он заметил, что крестьянин пожирает взглядом надгробный камень Эда.
-Вот уж точно, - с горькой усмешкой соглашается с прощальной надписью Юстас и в спешке уходит, оставляя Иоанна с преданной ему паствой и карканьем воронья, слишком похожим на чей-то злорадный смех.

АВРОРА

Разгрести усадьбу у беглецов заняло чуть меньше дня. Отоспавшись в новом, неуютном месте, Аврора распределили обязанности между всеми: она с ведьмой убрала пыль, Френк занялся разбором завалов от проросшего прямо в усадьбе дерева, Эрих отправился за едой и на разведку – фермер вызывал меньше всего подозрений. Один только старик Игнис остался без дела, но его это ничуть не расстроило. Он откопал какую-то ветхую книгу, лежащую обособленно в гостиной и приснился читать, то и дело охая от чтива. Такое читать ему ещё не доводилось.

К вечеру решили, все же, разжечь камин. Эрих паниковал больше прочих: а вдруг дымоход забит? А вдруг их ещё ищут инквизиторы и увидят свет в брошенном особняке? В вдруг…

-А вдруг ты случайно упадешь с лестницы, если не заткнешься? – нервно рыкнул на фермера Френк, и Эрих заткнулся. Все благодарно кивнул и мяснику.

-И что будем делать дальше? – сопя крючковатым носом спросил библиотекарь. Старик укутался в пыльный плед и сидел в кресле поближе к горящим доскам, которые Френк принёс, разгребая пробитый деревом этаж.

-Не знаю, - Аврора решила быть предельно честной. Обман Минервы её сильно задел. Но такая честность была ни капельки не вдохновляющей.

-Я бы хотел вернуться домой, но… - начал было Эрих, но Френк его вновь перебил,

-Но тебя, как и всех нас, ждут инквизиторы, а за ними – клетка, пытки и костер.

-А чем тут плохо? – Аврора, заметив напряжение, решила хоть как-то его разбавить. Она ожидала, что кто-то скажет, что это не дом. Или что вместе не безопасно. Но…

-Что-то надвигается. Мне сегодня снилось странное… - Минерва подала голос издалека. Она сидела не у камина, а в тени. Весь день она ходила мрачнее тучи. Хуже того – все сегодня проснулись с мерзким, липким ощущением. Настроение и так было ни к черту, - и вам тоже?

Минерва не на шутку встревожилась. Повисла тревожная тишина. Каждый из присутствующих обратился куда-то внутрь себя.

-Игнис?

-Воронье. Целая стая. Я был в лесу, когда с каждой ветки на меня налетели эти черти. Я бросился бежать и оказался в городе. Куда бы не свернул, куда бы не зашел – везде они.

Минерва громко проглотила ком в горле, но перевела взгляд на Аврору.

-Не вороны, а олени. Они встретили меня, и были такие жуткие. Один ходил как человек, на задних…лапах? – на миг замялась девушка, но мелочи с названием конечностей не заботят ни её, ни остальных, - а остальные будто бы обычные, но с человеческими лицами. Ты, Эрих, там был. И Френк. Смотрели и вообще не моргали. Жуть.

Мужчины переглянулись.

-Мне жаба снилась…

-Мне тоже, - кажется, Френка просто раздражает голос Эриха. Он постоянно его перебивает, но фермеру либо плевать, либо он таит обиду. Но кому какое дело?

-Жаба была как человек, жирная такая, по животу себя гладила. И в короне еще.

-Как рога корона?

-Ага, - от согласия Френка Эрих побледнел пуще прежнего, - и говорит мне мол, жрать будешь? Ну а я вообще то и сейчас голодный. Ну она по животу себя опять гладит, а я вроде как на болоте. Болото и высохло. А там утопленников – тьма тьмущая, и черви, черви, черви. Брр! – Френк встряхивает плечами, будто все эти насекомые на его плечах оказались.

Повисла гробовая тишина. Никто не смотрел на другого. Кто глядел в камин, будто в огоньке есть ответы на появившиеся вопросы. Кто наоборот, в темноту.

-Поэтому оставаться нельзя. – коротко подвела итог Минерва.

-А я, вообще-то, ничего общего не вижу. Ладно бы нам всем одинаковый сон снился… - расправив плечи Аврора вновь примерила на себя роль негласного лидера, - а то… лягушки и сейчас квакают. И воронье. Вчера был тяжелый день, мы были на краю гибели. Не надо паниковать, - последнее было адресовано лично ведьме, которая, хмыкнув, закуталась в шаль, совсем растворяясь в тенях.


На следующий день Минерва позвала Аврору в поле – набрать трав и ягод, чтоб делать отвар и чай. Камин по ночам не спасал от сквозняка гуляющего внутри усадьбы. Но важнее – Минерва обещала, что этот чай избавит от плохих снов. Бывшая монахиня была и не против. Как будто ей мало забот.

Вместе они пришли на лесную полянку, куда ведьму «привёл ветер». Она была полна высокой травы, но что важнее, цветов, которые скрывались в ней. Стоило лишь присесть и перед девушками открывался целый новый, пестрый мир. Он даже казался чем-то чуждым в сыром и сером Норфельде.

-Не надо больше как вчера. Ладно? – Авроре достался нож, а Минерва мастерски управлялась с серпом. Обе они складывали травы в худые корзинки. Каждый срез, каждый легкий ветерок наполнял чистый, лесной воздух ароматами.

-Что именно?

-Про сны и так далее. Я знаю, что ты…

-Ведьма?

-Да, - с легкой брезгливостью фыркнула Аврора, - но это лишнее. Надо все обдумать, а не паниковать попусту и срываться.

-Ну обдумай. Я себе вариант всегда найду, - Минерва сверкнула глазами. Можно было бы подумать, что это блик солнца, если бы только в Норфельде не было всегда пасмурно.

-Не сомневаюсь. Мужика уведешь?

-А что такого? Я пыталась по хорошему, - Минерва вспыхивает, встает на ноги и бросает серп, - я помогала людям. И побольше твоего, кстати. Не молитвами, а делом. И чем мне это аукнулось? Так какая разница тогда? Скажи мне, монашка?

-Я больше не…

-Не обманывай ни меня и ни себя. Можно монашку вытащить из церкви, а церковь из нее – нет. То ли я не вижу, как ты молишься? Или не вижу, что я для тебя грязная какая-то? Так что кончай с этим.

Аврора поджимает губы, задумавшись. А правда – должно пройти не мало времени, чтоб вытравить это всё из себя. У нее даже живот крутит от голода, если она не поест в распорядок дня. Девушка рассматривает цветок с желтыми листьями, вперившийся в нее черной ягодой, как глазом.

- И что теперь? – с легкой грустью говорит бывшая монахиня, - по мужикам бегать? – она смотрит на корзинку полную трав и цветов, на нож в руке, - Зелья варить? Людей травить?

-А что такого? Ты теперь, как и мы все, свободна от всего этого. Поставь точку на том, что было и живи в свое удовольствие. Тебя никто больше не заставляет жить по заповедям – живи для себя.

Минерва явно загорелась этим монологом. Её глаза искрятся радостью. Она будто говорит всё это не Авроре, а самой себе. А может, Минерва хотела бы услышать это от кого-то.

-Делай что и как хочешь. Это ли не свобода? От заповедей, от контроля. Захочу – поселюсь где вздумается. Прокляну каждую сволочь, что на меня косо посмотрит. Я… я так боялась изучать свой дар…

Минерва срывает небесно-голубой цветок, растирает лепестки между пальцами, от чего кожа приобретает синюшный оттенок. Такая мелочь, но Минерва смотрит на это завороженно, как ребенок на фокус с монеткой. Теперь ей не надо этого ни бояться, ни стыдиться.

-А теперь… что мне будет? Я, как и ты, решила покончить со всем, - монолог прерывает бой колокола где-то вдалеке, и ведьма кривит лицо, - этим.

Аврора не сводила с ведьмы взгляда. Её воодушевление и правда цепляло девушку. И правда? Зачем стараться жить по чьей-то указке, если она видела еще больше, чем Минерва. Может, ей и не удалось почувствовать весь ужас, зато видела она явно больше. Но… от колокольного звона всё равно в груди что-то ёкает. Теплится еще вера.

- Я поняла тебя, Минерва, - Аврора кивает, и вновь берется за нож. Не видит самодовольной ухмылки ведьмы, преисполненной веры в саму себя и свое могущество – это печально. Что человек, получив свободу выбирает делать зло. Я так не хочу. И не буду. Я ушла из церкви, потому что она мне не нужна, чтоб быть хорошим человеком.

-Будешь меня перевоспитывать?

-Нет.

Еще несколько минут женщины набирали травы в тишине, будто их разделила стена, не пропускающая звук. Смолкли птицы. Деревья будто тоже задумались – перестали шуметь кронами.

Продолжалось это не долго. Женщины остановились, когда услышали быстрый топот шагов. Кто-то бежал совсем не далеко от них, и не обращал внимания на женщин, склонившихся к низким травам.

Это была молодая девчонка, лет пятнадцати на вид. Она мчалась во весь опор через лесную поляну куда-то в самую чащу, изредка бросая взгляд за спину. Аврора тут же стала выискивать преследователей, а вот Минерва не сводила с бегущей взгляд. Это заметила Аврора.

-Ты чего? Знаешь её?

-Нет, но… про таких говорят «у нее на следах мухоморы растут».

Немой вопрос Авроры она проигнорировала. Вскоре монашка схватила ведьму за руку.

-Если за ней гонятся, надо уходить. Скоро «они» будут здесь.

Минерва лишь кивнула, продолжая пугающим взглядом, не моргая, смотреть беглянке в след.

Девушки быстро вернулись в усадьбу, где увидели Эриха. Он был мокрый от пота и тяжело дышал. Игнис пытался отпоить фермера водой, но тот отказывался от воды.

-Что случилось? – спросили женщины хором.

-Они… здесь… - Эрих задыхался, и делал по глубокому вдоху через слово, - инквизиторы…приехали…

-Нас нашли? Тебя видели?

-Нет, - Эрих мотнул головой, и ему будто было тяжело держать ее на весу, повесил голову, - видел как они с местным священником говорили. О чем – не слышал. Но инквизитор остался тут – карету отпустил и остался в церкви.

-Твою мать… - только и выдохнул Френк, - и куда мы?

-Останемся тут, - резко ответила Аврора, и встретила четыре искренне не понимающих взгляда, - если он приехал и остался, то нас наверняка теперь везде ждут.

-Или нас поймают прямо здесь, - фыркнул Игнис.

-Нет. Отсюда проще в лесу скрыться.

Все это время Минерва молчала. Обдумывала что-то, водила взглядом по полу, будто в поисках знака или подсказки.

-Он один был? – она обратилась к Эриху и тот кивнул, - тогда действительно лучше остаться тут. Нас пятеро, а он один.

Такой настрой понравился Френку. Он даже будто расслабился – удивительно, что здоровяк сам не принял такое решение.

-Но и на рожон лучше не лезть, - будто в попытке осадить мстительного мясника подытожила Аврора.

В конце концов психотерапевт сдался. На последнем приёме, он протянул визитку с номером телефона, однако на этой серой квадратной карточке не было ни названия учреждения, ни минимального описания того, что меня ждёт, согласись я набрать этот номер. На обратной стороне визитки расположился рисунок чёрного дерева, с ветвей которого свисало нечто, похожее на гигантские плоды или коконы.

На вопрос, что это такое, психиатр только сказал, что проблема моего мировосприятия находится за пределами доступных ему средств, а потому решение, или как он сказал выход, следует искать где-то там. Говоря там, он посмотрел на визитку.

Из кабинета я вышел потерянный или скорее обречённый. Эти визиты были для меня последним окном в мир человеческого общения, которое теперь закрылось, выбросив напоследок невнятную визитку с номер телефона и изображением жуткого дерева.

Я брел домой по улицам, знакомым до отвращения. Отвращение же это только усиливалось от того, что все это казалось мне ненастоящим. Декорациями для умственно отсталого существа, что неспособно отличить подлинную реальность от мимикрии под нормальный мир. Нормальность, да где же она? В этих ли бетонных скворечниках, в этих трещинах асфальта, в этом мусоре под ногами, в этих толчках в спину, смачных плевках, летящих отовсюду окурках.

Лишь иногда я встречал такой же протест, что застыл в моих мыслях. Я видел его в граффити на стенах развалин, видел в глазах бездомных безумцев, видел в окнах больниц, которых так много кругом, но кому, скажите, они способны помочь?

Я прибегал к разным источникам познания мира: самым официальным и самым порицаемым, общедоступным и сокровенно-тайным, до белизны новым и черным от разложения и старости. Но ничего не помогало. Никакое объяснения мира не казалось мне достаточным. Ни одна из догм церкви, ни одна статья об открытиях из мира мельчайших частиц, ни одно слово любого из просветителей, никто из философов – ничего из этого не укладывалось в рельеф моего мироощущения. Ничто не заполняло эту пустоту, эту оторванность от всего вокруг, от «здесь и сейчас». В любом месте я ощущал себя куклой, игрушкой, ведомой примитивными стимулами из самого основания пирамиды потребностей. Все мои действия подчинены некоторым базовым функциям любого живого существа, которые невозможно взломать, чтобы не расстаться при этом с жизнью. Такова, видимо моя судьба. Такова судьба всех вокруг, да только им все равно. Им наплевать на то, что воля их нисходит неизвестно откуда, да и их ли эта воля вообще. Неужели я один обладаю достаточным уровнем самосозерцания, рефлексии, чтобы спросить, что вокруг творится? Но этого недостаточно. Я задаю вопрос, стоя перед микрофоном в пустом зале, где никто и никогда не устанавливал освещения, дверь в который забыли открыть. Но красную ленту, как и положено, перерезали золотыми ножницами под аплодисменты тех, кто никогда и ни за что не согласился бы войты в этот зал, чтобы столкнуться лицом к лицу с тем вопросом, что ставит под сомнение саму суть существования каждого из нас.

Когда я сказал, что в зале некого нет, я слукавил. Один человек в зале был – мой психотерапевт. Однако он испарился, точно бредовая иллюзия, оставив после себя эту серую визитку.

Дойдя до своей душной коморки в коммунальной квартире, отгородившись от пьяного бормотания соседа скрипучей деревянной дверью, я забылся на какое-то время, глядя на завернувшиеся и рваные края обоев с цветами, - очередная пародия на пародию, создаваемая моим мозгом. Когда этиловый скоморох наконец угомонился, я вышел из комнаты и замер у черной коробки на стене. В руке я держал тот самый листок с выходом.

Конечно, выходов было полно. Взять хотя бы окно в моей комнате, достаточно высокое, а жил я восьмом этаже, для совершения последнего поступка, последнего акта неповиновения, который, кажется, единственный, может быть, противен тому порядку, что пронизывает каждую органическую сущность, ползущую, летящую, бегущую под луной. Еще ножи на кухне - достаточно острые для подобного жеста финального самоотречения; газовая плита могла бы помочь мне забрать с собой еще несколько безвольных манекенов, что день за днём сжигали себя изнутри этиловым спиртом.

Я отогнал эти мысли, решив, что пока есть ещё шанс на исцеление без гибели сознания - стоит попытаться. Прокрутил на телефоне шесть цифр, указанных на визитке. После трех гудков ответили:

— Говорите.

— Мой психотерапевт дал этот номер.

— Очень хорошо, ваше имя?

— А это имеет значение? Куда я вообще позвонил? С кем я говорю?

— Разве же ваши вопросы имеют значение? – иронизировал голос. – Разве хоть что-то имеет значение?

Я вздохнул и хотел уже положить трубку, как мне сказали:

— Запишите адрес, – сказал оператор и продиктовал название улицы, - будьте там сегодня в девять вечера.

— Зачем?

—Там вы получите ответ на свой вопрос.

— На какой из них? У меня полно вопросов…

— Разве? – опять иронично спросил оператор. – Не опаздывайте.

Послышались короткие с хрипотцой гудки, я повесил трубку и вернулся в комнату. Лег на кровать, уставился в потолок, пронизанный паутинкой трещин, с кусками отвалившейся штукатурки, зелёно-чёрными от плесени уголками и единственной, висящей на тощем проводе, перегоревшей лампочкой. Из любопытства протянул руку в сторону и нажал на выключатель. Щелк, щелк, щелк. Ничего. Перевернулся на живот и перевернул визитку, что так и держал в руке. Еще раз посмотрел на дерево, на то, что свисало с ветвей. После пристального изучения своеобразные плоды напомнили мне висящих вверх ногами людей, завернутых в причудливые коконы. Еще раз про себя повторил адрес, названный оператором. Кажется, это не так далеко от моего нынешнего жилища.

Послышался шорканье тапок по деревянному полу. Несколько хрустящих щелчков, донёсся запах дешевых сигарет: соседка курила в форточку на кухне. Она включила радио, что стояло на холодильнике, откуда полилась густая и грустная музыка, которую производят в поистине промышленных масштабах во всех уголках нашей страны. Соседка стала тихо подпевать страдающей певице, изредка перебивая радио надсадным кашлем с мокротой, которую она тут же отправляла за пределы квартиры сквозь всю ту же форточку, куда следом устремлялся сизый сигаретный дым, что растворялся без следа на сером полотне наступающего вечера.

Когда тяжелая серая дымка, знаменующая гибель дня, заволокла всё за моим окном, я посмотрел на настенные часы. В сумерках угадывалось положение кошачьих лапок в положении половины девятого. Я встал с кровати, накинул куртку и вышел из комнаты. Радио на кухне все еще сопело о каких-то трагедиях личного характера, что непременно должны были зацепиться за покалеченные души слушателей. В кухонное окно глухо ударили первые капли дождя, выбив затем звонкую дробь об подоконник. Я накинул капюшон и вышел из квартиры. Разглядывая иероглифы в лифте, добрался до первого этажа. Прошел мимо мирно спящего у батареи бездомного и вышел в неприветливый вечер, что готовился дать мне единственный ответ на все мои вопросы.

Теми же омерзительными улицами я шёл к назначенному часу в назначенное место. Нет, конечно, улицы были другими, но все такими же безлико мерзкими, до отвращения одинаковыми, бесцеремонно убогими. Пустыми, как и те, кого я встречал по пути. Уставшие, обречённые, замкнутые в примитивном колесе желаний и страхов, - эти бедняги шли, потупив голову, скрывая лица от безразличного неба, будто бы ему на самом деле есть до них дело. Стаи бездомных собак, ютившиеся в уголках дворов, глядели на меня бездумными чёрными бусинками, провожали острыми худыми мордами, а затем снова опускали носы в землю, вынюхивая что-нибудь, что поможет им прожить ещё один день. Такой же бесцельный, как предыдущий.

Я добрался до указанного адреса ровно к девяти часам. Моей целью было небольшое кирпичное здание, первый этаж которого занимали гаражи, а второй этаж какая-то безымянная контора. Тут же напротив стояла скамейка, на которой сидели четыре человека: двое мужчин среднего возраста и такого же класса; старик в потёртом костюме, мода на который закончилась ещё в прошлом веке; молодая девушка с кислотно-зелёным рюкзаком и синими волосами. Места на скамейке как раз хватало ещё на одного человека - я сел рядом. Воздух связывало церемониальное молчание, хотя все чувствовали, что собрались с одной целью. Видимо, имея одни и те же вопросы к мирозданию, мы понимали, что соседи по лавке также не имеют ответов, раз их занесло в эту часть города равно чуждую каждому из нас.

Открылась гаражная дверь самого левого бокса, в сгустившейся темноте нас ослепили фары машины, что с тихим гулом и шелестом гравия выехала из кирпичного стойла и замерла точно перед лавкой. Это был чёрный фургон с тонированными стёклами и без номеров. Точнее, номера были, но не привычный госномер: на переднюю и заднюю металлические пластины нанесли телефонный номер безымянной организации. Дверь фургона открылась, показался человек в черной робе и каком-то гибриде мотоциклетного и тактического шлемов на голове. Он спрыгнул на землю и молча изобразил приглашающий жест. Первой встала девушка с синими волосами, затем поднялись остальные. По очереди, безропотно, безвольно, как и положено людям наших взглядов на свободу воли, мы разместились внутри салона, после чего человек в черном тоже запрыгнул внутрь и сел на одинарное сидение, обращенное к нам лицом.

Окна оказались тонированными и с внутренней стороны, так что мы не могли видеть, куда нас везут, однако по движениям машины я догадался, что мы выехали на трассу, уводящую подальше от города. Человек в чёрном всю дорогу сидел неподвижно, точно манекен. Лишь один раз, когда старик засунул руку во внутренний карман пиджака, он резким движением направил руки к поясу, где, видимо, прятал оружие, но тут же вернул их на колени, когда старик достал пузырёк с красно-белыми капсулами и привычным движением забросил одну прямиком в рот. Немного погодя человек в шлеме протянул каждому из нас по большому конверту. Внутри мы нашли листок и ручку. Я не стал читать текст, ведь забрать у меня было нечего, кроме жизни, владение которой я сам готов был поставить под сомнение. Однако один из среднеклассников вычитал что-то, с чем был не согласен. Мужчина в черном пару раз постучал кулаком по перегородке, отделявшей салон от водителя, машина замерла. Наш немой проводник открыл дверь фургона и указал рукой на чёрный квадрат, ведущий в мир наступившей ночи.

— Погодите, — сказал среднеклассник, — я только хотел прояснить…

Мужчина в черном одним движением подался вперёд, схватил непонятливого за шиворот и вытолкал прочь, тут же захлопнув дверь. Мы сложили подписанные листы в конверт и вернули их обратно. Машина двинулась дальше.

Спустя полчаса безмолвия и легкой тряски фургон замер. Первым поднялся мужчина в чёрном, он открыл дверь и выпрыгнул наружу. Затем стали выбрались остальные. Нас привезли в большой ангар, лишенный окон. Что удивительно, под ногами у нас была земля, поросшая редкой сухой травой. Кругом стояли прожектора, позади которых угадывались железные плетёные конструкции, поддерживающие потолок ангара.

Девушка с синими волосами присвистнула. Мы все повернули голову и также издали звуки удивления, каждый на свой манер. Старик даже схватился за сердце. В самой середине ангара стояло дерево. Диаметр основания на первый взгляд составлял больше десяти метров. Ствол уходил так высоко наверх, что терялся под неосвещённым потолком. Из-за стоящих по периметру прожекторов казалось, что крыши у ангара и вовсе нет, а потому верхушка дерева беспрепятственно уходила ввысь, пронзая небесную тьму, что к тому времени сгустилась над нашими головами.

Человек в черном пошёл по направлению к дереву, мы последовали за ним. При нашем приближении, из-за дерева вышли пятеро. Четверо носили облачение схожее с нашим проводником. Пятый облачился в деловой костюм, к воротнику которого пришили капюшон.

— Приветствую вас, - сказал он, разведя руки в стороны.

Мы стояли достаточно близко, чтобы можно было увидеть причудливые браслеты на его руках: запястья обвивали черные цепочки из крупных звеньев, с которых свисали белоснежные фигурки. Кажется, это были игрушечные человеческие скелеты. Когда человек в капюшоне взмахнул руками, те звонко разлетелись, а затем также весело ударились друг о друга, треща и побрякивая, предвкушая предстоящее веселье.

- Сегодня вам предстоит церемония, суть которой – есть суть самой жизни человеческой.

Разными путями вы оказались на пороге нашей службы, разными путями вы пришли к одной проблеме. Всех вас волнует, ваша судьба. В конце концов – именно этот вопрос вас волнует. Но, как сказал классик: эта, сокрушившая стольких людей, пустыня безбрежна и требует широты души, но в то же время он невероятно пуста. Она бесчувственна, бесплодна. Её сокровенная суть – камень. Хорошие слова, но дают ли они что-то кроме сочувственного отклика в ваших измученных сердцах? Не думаю, иначе вас бы здесь не было. Вы хотите ощутить это безразличие на себе. Ощутить всеми чувствами, что доступны человеку. Затем вы здесь. Последнее разочарование!

Человек в капюшоне поднял руки кверху и откуда-то из поднебесной темноты вниз спустились четыре троса с мешковидными расширениями.

— Прошу, -̶̶  указал он на упавшие с неба предметы, - ваш билет в пустыню. Увидите, насколько она на самом деле пуста…

И снова первой пошла синеволосая. Мы прошли следом.

— Устраивайтесь, -̶̶ сказал человек в капюшоне.

Каждый лёг в предназначенный ему чехол, после чего тот плотно застегнули и утянули – так, что стало трудно дышать.

— Прощайте, -̶̶  сказал человек в капюшоне, когда все приготовления были закончены, - ведь, когда мы увидимся в следующий раз, это будете не вы.

Он вновь поднял руки кверху, тросы бесшумно натянулись и потащили нас ввысь сквозь пустое тело ангара, вдоль чёрного ствола, что, казалось, не имел вершины.

Спустя пару мгновений я оказался подвешен вверх ногами на такой высоте, откуда люди внизу выглядели игрушечными, точно те скелеты на браслете у человека в капюшоне. Погасли прожекторы, тьма за один укус пожрала все вокруг. Кровь стала приливать к голове, отчего та стала тяжелая и тугая. Я подумал, что костные швы черепа вот-вот разойдутся, и то немногое, что сохраняло жизнь внутри моего тела покинет его раз и навсегда, оросив подножие этого могучего дерева. Непроглядная тьма стала сгущаться сильнее. Точно кто-то стал осторожно перемешивать чёрную гладь, разлитую перед глазами. Затем тут и там, по разным полям зрения стали вспыхивать огни. Сначала слабо и скромно, но с каждым следующим появлением они все росли и распускались. Потом тьма расступилась, или же скорее окрасилась самыми смелыми красками, что боролись между собой за моё внимание. Откуда-то подул ветер. Мой кокон качнулся вперёд. Затем назад. Послышался гул, точно где-то заработал двигатель самолёта. Моё вместилище закачалось все сильнее, начало вращаться вокруг собственной оси. Сквозь красочные галлюцинации, к которым я к тому времени привык, стали проступать вспышки, что отпечатывались в глазах золотыми трещинами. Казалось, кто-то бросил камень в тот аквариум, что защищал человеческий разум от всего безумия, что окружало нас. Бросил снаружи, пытаясь вытащить меня, показать, что там…

Не знаю, то ли включили прожектора под потолком, то ли каким-то образом зрение научилось использовать световые фантазмы моего страдающего рассудка в качестве источника света, но я ясно различил как неподалёку колеблются ещё три кокона. Они также болтались вперед и назад, ведомые движением неизвестной природы. Я видел их каждый раз, как моё зрение разрывалось золотыми трещинами, которых с каждой секундой становилось всё больше. А затем все погасло. В одну секунду. Точно ничего и не было. На какой-то миг я потерял самого себя. Даже не так. Некому было терять меня. Никто не мог ничего ощутить. Тело в коконе было просто телом. Безвольно замершим в этом нелепом положении. Живой мумией, подвешенной вниз головой. Я пропал. И в тот момент, когда личность моя растворилась, явилось оно.

До сих пор не знаю, что это было. Ожившая метафора, бредовый титан, хтоническая суть человеческой судьбы. Ответа у меня нет.

После того, как краски пропали, а вместе с ними и я сам, на какой-то краткий миг возник образ. Тело моё все ещё находилось вверх ногами. Рядом за такие же тросы были подвешены ещё три тела, которые, думаю, в тот миг также лишились своих Я. Наши тела в коконах болтались на запястье исполинского существа. Существо же это было похоже на огромного человека, только высушенного какой-то неведомой болезнью. Вместо пор, кожа его была изрыта полосами, похожими на кору дуба. Прожилки же сочились красным соком, что был гуще крови, отдалённо похожим на смолу. Голова его скрывалась за копной сухих волос, больше похожих на вымерший лес. Существо шло сквозь туманное пространство, что искривлялось вокруг в угоду неведомому повелителю. С каждым шагом он взмахивал рукой, и мы в своих телесных темницах вторили этому движению, раскачиваясь то вперёд, то назад. И как только остатки разума смогли зацепиться за этот образ, сравнить все величие неведомого держателя человеческих тел с той толикой самосознания, что еще теплилась в переполненной кровью голове, я услышал крик.

– Хватит, прекратите! – кричал старик. – Я не выдержу! Хватит!

Существо же продолжало идти, невзирая на мольбы. А больше вокруг не было никого, кто бы мог помочь. Остальные молчали. Я тоже молчал.

Как только способность к осознанию вернулась, откуда-то снизу подул ветер, а миг спустя тросы опустили на землю. Нас тут же освободили от тугих пут, и оставили на земле. Люди в шлемах окружили старика. Затем его подняли за конечности и унесли в сторону. Кажется, он не дышал. Пока я приходил в себя синеволосая подскочила с земли и стала кричать что-то невразумительное. К ней подошёл один из людей в шлемах, взял её за руки, но та ударила его в промежность и побежала в сторону, за прожекторы, которые к тому времени снова включили. Она громко смеялась, отрешённо, самозабвенно, безумно. Её настигли уже за прожекторами. Послышался звонкий хлопок, что разнёсся эхом по ангару, звук разбитого стекла, погас один из прожекторов. Больше она не смеялась. Больше ни звука.

Я сел и взялся за голову, которая к тому времени заметно потеряла в весе: кровь снова бежала по телу по привычным путям. Ко мне подошёл человек в капюшоне.

– Что вы видели?

– Не знаю, - честно сказал я.

– Это замечательно. Значит, с вами проблем не будет, - сказал он и положил руку мне на плечо.

Из рукава его пиджака выпали те самые скелеты, которых я видел прежде.

– Что это за браслет? – спросил я.

– Он вам что-то напоминает?

Я посмотрел наверх и рассказал, что, кажется, я только что точно также висел на браслете у кого-то…

– Не пытайтесь дать ему имя, - сказал человек в капюшоне. – Любое имя будет лишено смысла, равно как и любая попытка анализа случившегося. Но скажите, стало ли вам легче? Получили ли вы то последнее разочарование, о котором я говорил?

– Не знаю… я пока ничего не понимаю…

– И не поймёте. Никогда не поймёте. В этом и кроется ответ, - сказал человек и похлопал меня по плечу, после чего встал и направился прочь.

Меня подняли люди в шлемах и отвели к фургону. Обратно в город отвезли двоих. Меня и среднеклассника. Старик, кажется, умер ещё до того, как нас опустили. Куда дели синеволосую я не знал, и не хотел знать.

Нас привезли туда же, откуда забрали. И вот я вновь шёл домой знакомыми улицами, но больше не испытывал к ним отвращения. Теперь я был рад этим шатким и ветхим декорациям, что берегли мой разум от того безумия, что скрывалось за тонкой полупрозрачной ширмой, за которой некто неведомый шёл вперёд сквозь туманное ничто, а мы были лишь скелетами на его браслете.