Сказать по правде – прозвище, которое так сильно к нему прицепилось в гараже, придумал я. Ну не совсем придумал, я просто однажды сказал, еще в первый год работы, - «Вожу писаря то на гулянку, то на побоище. По кабинетам каких-то больших шишек, по тюрьмам, милицейским участкам, да по кабакам, как будто не актуария вожу, а чекиста».
Один раз сказал, да забыл, а другие не забыли. Помню, как боялся, что начальник узнает. Приходские – не партийцы. Не прощают.
В тот раз тоже по началу не намечалось ничего необычного. Привез к домику в три подъезда, который стоял среди таких же кособоких собратьев недалеко от реки у развалин порта. Ничего странного в том, что приходится ездить по таким не очень благополучным местам я не видел. Но вот встретить «его» здесь – было более чем неожиданно.
Помню, как во все глаза смотрел на фигуру в сюртуке на облупившейся скамейке у подъезда. На его прямую осанку, голову в высоком цилиндре, руки упертые в плохо покрашенные, гнилые доски, на скрещенные ноги, которыми он раскачивал туда-сюда, туда-сюда. Увидев любого другого в таком виде в таком положении, я бы не сдержал усмешки, но сейчас нужно сдержаться. Нет, не так. Никакого желания усмехаться нет и в помине.
Человек в цилиндре посмотрел в сторону машины, оттолкнулся от скамейки, как ребенок от качелей, и встал на ноги. Помахивая тростью и, по-моему, даже что-то насвистывая, пошел в нашу сторону. Наклонился сначала к моему окну – снял цилиндр, чуть приподнял его, ухмыльнулся и подмигнул мне. Выпрямился, подошел к пассажирскому окну и облокотился на дверь с опущенным стеклом.
—Она здесь. – прошептал он, но как будто прокричал, так кричала бы какая-нибудь девушка, если с ней вдруг приключилось что-то страшное.
Я вздрогнул и даже отшатнулся, насколько позволило кресло и руль, в голове вроде даже как-то помутнело, я думал меня вырвет, еле сдерживал позывы.
— Хорошо, мой лорд. Я сделаю все, что необходимо, - сказал начальник, я не знаю, как он выглядел, что чувствовал, я старался удержать завтрак в желудке.
Я кинул педаль сцепления и с хрустом воткнул рычаг передач. Что-то внутри завизжало со свистом, чайка рванула с места. Быстрее отсюда. Подальше от чудовища.
В душной прогретой комнате меня охватил озноб. Изрядно так затрясло, еле справился.
«Какой же он мерзкий», - подумал, и тут же обругал себя. Нельзя так даже думать. Были случаи.
Как же я боялся опять туда ехать. Возвращаться к кособокому домику. Пришлось. Начальник приказал, и я поехал. Высадил его у среднего подъезда, и уже через пару часов встречал двух пассажиров: начальника и комиссара.
Я помотал головой, избавляясь от плохих воспоминаний. Посмотрел на часы – ровно шесть. В это время, если никаких особых указаний не поступало, я мог идти домой. Начальник не появлялся, никаких распоряжений не оставлял, поэтому я поступил по правилам - накинул куртку, натянул кепку и пошел заводить свою чайку. Путь домой не очень близкий, зато самый желанный.
Брали сложно, с потерями. Операцию одобрили на самом высоком уровне, два десятка бойцов спецназа из особого отдела и с десяток простых офицеров милиции, моих парней, каждого знал с учебки, выбрал из строя, как котят из коробки, вырастил, выпестовал, за каждого поручился бы.
Готовились усиленно, обкатывали сценарии, отрабатывали этапы. Чтобы никаких случайностей, чтобы как часики, но без случайностей никуда, и тут без них не обошлось.
Квартира оказалась не просто временным прибежищем криминального авторитета, а настоящей крепостью. Весь вонючий подъезд, как крепость, черт бы его побрал. Первая же дверь на этаже после подъема, как только открылась, забрала жизнь одного из моих людей, какая-то безумная бабка в цветастом безразмерном платье, в гребаных тапочках и с охотничьим обрезом в руках.
«Вы чего тут, внучки? - удивленно спросила она и выхватила из-за спины обрез, а потом шмальнула в упор.
Сверху, от куда-то с третьего или четвертого этажа, уже лился стальной дождь. Пули рикошетили от железных перил, сверкали, как бенгальские огни на новый год, выбивали куски штукатурки из стен и жизнь из людей.
Этого не могло быть, потому что просто не должно было случиться. Ничего подобного не бывало за всю мою карьеру. В стране Советов произошло самое громкое преступление за всю историю, и конечно в моем городе, на моем участке, с моим участием. Где же еще? Как по-другому? В тот день я потерял пятерых парней. Я молился, словно сам не свой, никогда раньше не молился, смеялся порой над матушкой и ее предрассудками. Ну какой бог? Советы на дворе. Я молился и вымолил половину. Вернул. Не дал уйти.
Прости господи, спаси и сохрани.
На самом деле я потерял шестерых, хотя один и остался жив. Я сам хотел его убить, даже вскинул макаров, но меня остановили. Зря, как оказалось.
«Почему, Евсеев»? – кричал я в той злосчастной квартире. Он лишь улыбался, не безумно, нет, видит бог, я надеялся на безумие, но знал, что он полностью в себе, что он понимал, на что идет и зачем делает. Вот только я не понимал, зачем.
— Евсеев! Как тебя угораздило?
Восемь лет прошло с тех пор, и вроде как все успокоилось внутри. Случилось многое, гораздо более ужасное, чем та облава. Я все еще чувствовал злость, даже гнев, но он уже не выжигал, уже не контролировал мои поступки. Я мог смотреть в лицо Евсеева и даже играть эмоциями и выражением своего собственного лица.
«Будь аккуратным», - уговаривал я сам себя. – «Тех парней уже не вернуть, столько времени прошло, забудь, помни о Матушке. Надо узнать, где он ее держит».
Мой бывший ученик и персональный Иуда вернулся на свой стул. Окинул взглядом стол, порылся в чашке, достал оттуда какую-то снедь, закинул в рот и, закрыв глаза, стал с наслаждением жевать.
«Как в дешевой мыльной опере», - подумал я, - «Сейчас затянет свою сраную напыщенную речь главного злодея».
— Знал бы ты, Борисыч, кто я теперь! Не один из твоих мусорков, которым ты не даешь и шагу ступить, не продажная сука, которых не признают своим, как ты блять не бейся, как не рыпайся. Не зек голимый. Теперь, я мать твою, мессия!
Охренеть! Спокойно, не дергайся. Внимай с почтением. С почтением, я сказал!
— Я собирал этих чокнутых два года, как ту бабку – помнишь?
Я держал себя в руках, с силой, всю свою злость вложил, чтобы усидеть на месте, и чтобы ни один мускул на лице не дернулся. Я позволил себе лишь нахмуриться.
— Помнишь, наверняка. Она тоже мне верила, безумная старая сука. Я не знаю, почему, Борисыч, но они мне верят. Похоже дар у меня такой, может я и вправду мессия, а? Что думаешь, комиссар?
Он вдруг расхохотался. Громко, со всхлипыванием. Глупо так как-то.
«Теперь совсем стало похоже на не смешную трагикомедию, - подумал я с раздражением, - Как закончить этот фарс?»
Ха! А может это я мессия? Может я особенный? Допросился, гори оно все в аду.
Дверь выбило ударом невероятной силы, толстенную стальную коробку вырвало из стены вместе с кусками камня, вместе с раствором и арматурой в швах. Тяжелое полотно с грохотом упало на бетонный пол, и он содрогнулся под ее весом.
Я, сам не знаю как, оттолкнулся носком ботинка от пола и опрокинул самого себя вместе со стулом, немного сместился с пути, и, может быть, именно это меня и спасло.
В комнату влетели две темные тени. Со скоростью гончих они промчались от дверного проема до застывшего в ужасе Евсеева. Тени взметнулись, не прыгнули не рванулись, взметнулись, как настоящие, всамделишные тени, бесплотные и неосязаемые, но смертоносные, безжалостные.
Надо отдать должное засранцу, Евсеев успел. Успел заверещать, обычно никому, кто встречал тени, подобного не удавалось.
«Ну точно, мессия»! – через чур истерические мысли владели мной, ненужно юморные к моменту.
Тени исчезли. Просто исчезли, словно их и не было, как будто включили такой яркий свет, который не оставил им шанса. На полу лежал и булькал кровавыми пузырями мой бывший товарищ, мой ученик, мой предатель и мессия, хорошо, что не моя.
— Евсеев! - крикнул я, - Не смей умирать, слышишь! Еще рано. Что с моей матерью? Где она?
Он не слышал, а может и слышал, но боль от сгорающих в кислоте органов не давала отвлечься на разговоры.
— Евсеев, ты будешь гореть в аду, засранец, если не скажешь, что с моей матушкой! – я кричал уже в отчаянии, больше от гнева, но без всякой надежды на результат, как вдруг сквозь стоны и булькание услышал.
— Не знаю… Не знал… Не знал, что она жива…
— Черт бы тебя побрал, Евсеев, - заорал я, и тот вежливо согласился. Просто умер, и, наверняка, кто-нибудь его забрал в самое глубокое пекло из всех возможных.
Я лежал на бетонном полу, привязанный к стулу. Падая, я сильно ударился головой и, похоже, что сломал запястье. Не мог пошевелиться, любое движение отзывалось нестерпимой болью, просто лежал. Смотрел, как из тела Евсеева, из ноздрей и изо рта, из глаз и из ушей течет черная кровь. Она чернеет, когда тень съедает тебя – я видел такое пару раз. Тени личное оружие лорда Ивани, он их господин, они служат только ему. Они вгрызаются в тело за долю секунды, как свет сквозь воду, проходят сквозь тело, и оставляют что-то там внутри, какую-то частичку себя, она начинает съедать жертву изнутри, очень быстро, но недостаточно быстро, чтобы не прочувствовать весь ужас от дьявольской боли, от смерти, неминуемой и жуткой. Потом только кровь – черная, вонючая жижа из всех отверстий и даже из пор на коже.
Я смотрел на смерть одного из своих худших врагов, и она меня не радовала.
Я думал о Матушке, о том, что в какой-то момент хотел пожертвовать ей, не совсем ей, конечно, но возможностью ее найти, узнать, что с ней, ради сопротивления. Вот этого вот сопротивления. Ради этой, гори они все в аду, секты. Ради Евсеева. Боже прости.
На краткий миг, я почувствовал себя исключительным, избранным. Возомнил спасителем, борцом с режимом дьявола во плоти и тут, же встретил другого мессию, спасителя во плоти – Евсеева.
Какая, мать его, ирония. Неисповедимы пути господни.
Кто там рулит на небесах? Бог всепрощающий, христианский? Или греческий? Или может быть иудейский?
Перед моими глазами появились чьи-то ботинки. Лакированные, блестящие, кожаные. А рядом с ними башмак тонкой черной трости.
— Кто знает, комиссар, - скрипит безжизненный голос сверху. В нем должна быть ирония, но ее нет. Должно быть удовлетворение, злорадство, но и их тоже нет. Голос лишен даже самой маленькой эмоции, - Ваше дело сделано. Вам стоит отдохнуть.
Ботинки зашагали куда-то вглубь комнаты, трость простучала за ними. Меня вдруг подняли чьи-то руки, такие неаккуратные, что от боли в сломанном запястье я потерял сознание.
— Великий Суд Прихода собрался в этом зале для того, чтобы судить комиссара милиции Рудника Сергея Борисовича. Заседание ведет Великий Судья – Радамант. Протокол ведет Актуарий Прихода. Обвиняемый, встаньте.
Я поднялся с удивительно удобного кресла за единственным во всем зале столом. Если честно, в зале, как бы это сказать, пустынно, никого кроме меня, актуария и судьи.
«К чему этот цирк»? - со злостью подумал я.
— Судья зачитывает обвинение, - громогласно произнес судья.
«Кому он говорит? Актуарию? Мне»?
— Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в организации деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержение Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.
«Охренеть», - задохнулся я от возмущения, - «Это, что получается, убили настоящего главу секты, а меня теперь делают… делают… Черт побери, кого они из меня делают»?
— Да, что здесь… - начал было я, но вдруг посмотрел на актуария и в его взгляде, будто строчки в письме, будто текст на экране телевизора увидел «Молчи, или умрешь»!
Судья как будто не заметил моей реплики.
— К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, - продолжил судья. – Лорд Ивани Таи заявляет», - судья скосил взгляд на какой-то листок бумаги рядом с рукой, – Не виновен. Запишите, актуарий.
Тот кивнул, не поднимая головы от здоровенной книжицы с желтыми от времени страницами.
— К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление? – судья посмотрел на Краснова.
— Не виновен, - все еще смотрит в книгу и что-то быстро-быстро в ней пишет.
Я вздохнул и забыл выдохнуть.
«Черт побери! Боже спаси и сохрани»!
— Судья зачитывает обвинение, - снова зычный голос на весь зал.
— Так, я уже…, - не договорил, посмотрел на актуария и успел заметить, как тот на миг приподнял голову вверх, и закатил глаза, глядя в потолок.
«Все все, не буду больше».
Судья опять не обратил на меня внимание.
— Рудник Сергей Борисович, вы обвиняетесь в участии в деятельности незаконного сообщества, целью которого является подрыв Его власти и свержения Лорда наместника Ивани Таи властителя страны Советов.
Я уже не знал, как реагировать. Устал от фарса, разыгрывающегося вокруг.
— К судебному протоколу присовокупляется заявление первого свидетеля по делу, - сказал судья. – Лорд Ивани Таи заявляет – не виновен.
— К судебному протоколу присовокупляется заявление второго свидетеля по делу, Актуария Прихода. Ваше заявление?
Я сел. Не мог стоять. Спина заболела, ноги загудели, в голове каша.
Так продолжалось еще некоторое время. Довольно длительное время, если честно. Меня обвиняли в убийстве Евсеева, в сокрытии желания встретиться с Евсеевым, в тайном поклонении другому богу и еще в каких-то бредовых преступлениях. В конце концов судья сказал:
— Все обвинения сняты, комиссар Рудник Сергей Борисович, Вы можете покинуть зал суда.
— Премного благодарен, вашеблагородие, - сказал я без иронии, нет-нет, даже с радостью, наконец-то конец.
Прохромал к выходу, потянул за длинную резную ручку, открыл высоченную, но очень легкую дверь зала, и вышел в коридор такой широкий, похожий на холл. Спустился по лестнице, еще по одной, вышел к уже знакомому посту охраны.
— Привет, мил человек, - сказал я охраннику, все тому же, что и в день моего визита в кабинет актуария.
— Добрый день, комиссар, - ответил он.
Я удивился. Посмотрел на охранника, но тот не поднимал головы от тетради.
«Бог с тобой», - подумал я и вышел из стеклянных дверей.
Бог с ним с актуарием. Бог с ним с Евсеевым. Бог с ней с просвещенной. Бог с ним с лордом Ивани Таи.
Легкий осенний ветерок прошелся по лысине, погладил по шее, не скрытой за отворотом плаща и, на прощание, кинул кучу листвы на ботинки.
«И со мной», - подумал я. – «Да, и со мной».
В квартире, тишина. Нечему тут шуметь. Радио давно молчит - мне ничего не хочется слушать. Меня не кому встречать - я не хочу, чтобы меня встречали. Хочу тишины, спокойствия, вот как сейчас.
Я кинул бумаги из ящика на стол, заметил в середине кучи знакомый лист.
Не стал доставать. Сел на стул, вытянул ноги, глубоко и тяжело вздохнул:
— Здравствуйте, актуарий, - сказал я фигуре, расположившейся в самом темном углу комнаты.
— Добрый вечер, Сергей Борисович, вы не удивлены?
— Не особо. Ваш дерьмовый спектакль не мог так закончиться, любому дураку понятно.
— Зря Вы так, Сергей Борисович, - актуарий поднялся со своего темного насеста и вышел на середину комнаты, - Великий Суд Прихода признал Вас невиновным, и приговор никто не в силах отменить, даже Лорд Ивани.
Я внимательно посмотрел в лицо нежданному гостю. Не врет, чекист!
— В Приходе многое, если не все замешано на ритуалах. Они безумные и странные на взгляд обывателя, смешные или отталкивающие, но, когда ритуал совершен, ничего уже нельзя изменить. Как закон природы. Незыблемый и необъяснимый, - продолжил он.
Я встал. налил себе рюмку коньяка, предложил актуарию, тот отказался, а я выпил.
— Тогда, зачем Вы здесь, Клим Вячеславович?
Актуарий выдвинул еще один стул и сел на него.
— Разве Вы не хотите узнать о смерти просвещенной? О Евсееве?
- Вы, как змей искуситель в райском саду, - усмехнулся я, - Знаете, что, Краснов? Я гадаю, кто же из вас двоих опаснее, Вы или Лорд?
— Ха, ха, ха, - актуарий заливисто, от души так рассмеялся, - Лорд он… Конечно же Лорд, кто же еще.
Поерзал на стуле. Старый любимый стул вдруг стал каким-то очень уж неудобным.
— Понимаете, Клим Вячеславович, когда меня везли к Евсееву, я пообещал себе, что, если выживу – брошу все, отдам отделение Гришке Долохову и уйду на пенсию. Поеду в деревню, рыбу ловить, например.
Я сорвался с места, со всей возможной прытью, уже видел ладони на шее Краснова, как они сожмут сильно-сильно так, что воздух не сможет проходить по трахее и он умрет. Задохнется и умрет.
Длинное тонкое дуло маузера смотрело мне в лицо. Я остановился, вернулся к стулу и сел.
— Когда был у Евсеева - распрощался с жизнью. Когда был в вашем, мать его, суде я снова попрощался с жизнью. Теперь, после всего, вдруг очень сильно захотелось жить, так сильно, что скулы сводит от желания Вас убить, Клим Вячеславович.
— Зря Вы так Рудник. Знаю, Вы ненавидите меня. Вряд ли вы измените мнение, но Вам все равно придется меня выслушать. Ради вас самих. Ради вашей матушки.
Я застонал, прикрыл лицо руками в изнеможении. Потом взял себя в руки и сказал:
— С Вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь. Откройте письмо, - он кивнул на свернутый лист в кипе бумажек.
Я вытянул листок, разорвал его и прочел:
«С вашей матушкой все в порядке, не беспокойтесь».
Прочел еще раз, потом перевел взгляд на Краснова.
– Как оно оказалось в моем ящике?
— Я кинул его туда, в тот же вечер, когда Вы получили первое.
— Вы написали то письмо? – спросил я.
— Я его переписал, - сказал актуарий и положил пистолет на стол. Я посмотрел на оружие, прикидывая расстояние и шансы, а Краснов хмыкнул и продолжил.
— Письмо, то первое, написал Евсеев. Не он сам конечно, кто-то из его так называемой паствы. Из секты. Я лишь добавил приписку о Вашей матери.
— Зачем ему понадобилось писать мне?
— Он хотел встречи. По двум причинам: вы нужны ему, как знаменитый милиционер, герой, легенда, он хотел видеть вас в рядах секты, считал, что секта станет сильнее. Хотя я и не понимаю, как он собирался Вас уговаривать.
— Вторая причина - его тщеславие. Раздутое эго, которому требовалось постоянное подтверждение собственного величия, в том числе и от вас. Ваш бывший ученик - псих, вы знали?
— Уж догадался, - огрызнулся я. Вспомнил смеющееся лицо в квартире, где полы краснели от пролитой крови.
— Он очень хотел показать вам, кем стал. Как возвысился. Так ребенок хочет показать себя перед отцом. Только его неуравновешенное состояние, внесло свой вклад конечно же.
— Как меня нашли у Евсеева?
— Очень просто, за вами следили. С того самого момента, как Коля Буянов повез вас в отделение, за вами непрерывно следили.
— Где моя матушка, Краснов?
Вздохнул с облегчением. Я знал, что он не врет.
Удивительно, но меня больше ничего не интересовало. Почему я жив? Кто убил ту девочку? Почему в Приходе знали, что меня везут к Евсееву? Зачем Краснов переписал письмо и написал еще одно? Мне было не интересно, главное с матушкой все в порядке, а что теперь будет со мной, без разницы. Я устал.
— Вижу Вы потеряли интерес к разговору, комиссар, - сказал актуарий. Он не смотрел на меня. Водил пальцем по обводу курка пистолета. Мне бы насторожиться, может даже испугаться, но мне все равно.
— Тогда не буду тратить Ваше время попусту. Есть информация, о которой Вы должны знать, прежде чем решить…
— Что решить? – перебил я.
— Что делать дальше, как поступить, - ответил Краснов.
— Опять какие-то загадки, черт бы их побрал, как они мне надоели.
— Не беспокойтесь, скоро никаких тайн не останется.
Актуарий взял пистолет и убрал в кобуру, на поясе. Поправил полы плаща, прочистил горло и начал говорить:
— Я следил за Вами, Сергей Борисович. Что-то около года. К сожалению, мой к Вам интерес не остался без внимания Ивани Таи, он тоже заинтересовался. Вам повезло, друг мой, что в Вас не так много тщеславия, жажды быть наверху, желания быть известным всем и вся.
— Помните наш разговор в моем кабинете? Я сказал тогда, что он бог, всемогущий и всезнающий. Я сказал не правду.
Я хмыкнул, - «Ну еще бы».
— Не совсем правду, точнее.
— Ему подвластны люди, поглощенные собственным тщеславием, он знает о них все, будто видит их же глазами. Управлять ими он не может, но такие люди, как открытая книга для него.
— Но, Евсеев, зачем тогда…
— Евсеев, пожалуй, один из самых тщеславных людей, что я знал. Для Ивани Таи он, как препарированная лягушка под микроскопом. Но этот псих никуда не выходил из своей комнатенки. Представляете, Рудник. Он просидел в ней два года, с самого освобождения, ни разу не вышел. Всем занимались приспешники, они как настоящие сектанты с промытыми мозгами, делали все, что бы он не попросил. И многие-многие другие: обиженные, маргиналы, бомжи, просто чокнутые шли за ними, также как за Евсеевым. Но вот незадача, им не нужна была слава, они не жаждали власти, и Лорд ничего о них не знал.
Часы на стене пробили полночь, странное время, на грани прошлого дня и дня следующего. Дьявольское время, обязательно что-нибудь да случится.
— Приход пытался выйти на подполье, некоторых схватили, пытали, но ничего не смогли узнать. Со временем общество разраслось, они даже совершили пару терактов.
— Почему я не знаю? - удивился я.
— Пострадали люди Прихода, а Приход никогда не выдает своих тайн.
«Ага, а сегодня вечер откровений»?
— Дело принимало скверные обороты, я чувствовал, что лорд нервничает, если такое понятие вообще применимо к существу по имени Ивани Таи. Тогда он заметил Вас.
— Я не особо то и стремился к власти, - сказал я.
— К власти нет, а вот к известности. Не сейчас, в прошлом. Интервью в газетах и на радио не прошли для Вас даром. Но дело не в ваших моральных качествах, лорд заинтересовался из-за меня. Мой интерес стал спусковым крючком.
«На кой ляд я тебе сдался»?
— Лорд увидел в Вас, Сергей Борисович, ключ к решению проблемы. Он видел, как в телепередаче, чем закончится история, если Евсееву напомнить про своего старого учителя. Так и случилось. Оставалось только обронить невзначай в паре мест, что в Приходе скоро объявится герой столицы – комиссар Рудник, как шестеренки закрутились и привели машину в движение: Витя, мой водитель, не забыл похвастаться, кого возит, хороший он парень, - актуарий не обратил внимания на очень скептический «хмык», продолжил, - Но болтливый. Коля Буянов, услышав новость, тут же побежал докладывать связному патрона.
— Так вот, кто меня сдал? А я хотел его к себе водителем взять, когда подсижу тебя, Клим Вячеславович.
— Ты не сможешь, Сергей, - сказал Краснов, он смотрел мне в глаза, его лицо словно камень: скулы напряжены, брови сведены к переносице.
— Я пошутил. Шутка такая. Смешная, - вдруг захотелось оправдаться, взять слова назад.
— Не сможешь, потому что не справишься. И я боюсь, что не справлюсь, я не имею права, но боюсь.
«Что ты задумал, чекист? Зачем следил за мной? Зачем пришел сегодня»?
— Буянов сообщает о Вас в секту, вы получаете письмо, навещаете меня в кабинете…
— Погоди, Клим Вячеславович, ты кое-что забыл.
— Зачем ты переписал письмо? Зачем написал про матушку?
— Все перебиваешь, торопишься, зря ты так, Рудник, - актуарий склонил голову, потер переносицу от усталости, ни дать ни взять.
Вот он шанс, в ящике стола макаров, выдвинуть легким бесшумным движением, выпрямить руку под столом и все - прощай Краснов. Но я сидел и смотрел на усталого человека напротив и не делал ничего.
— Я оставляю главное на конец разговора. На десерт обычно подают сладкое, но у нас будет водка. Теплая, горькая водка, каждый ее выпьет. Я написал, в надежде заронить в твою душу зерно сомнения, раздражающую кляксу на листке с красивыми, ровными строчками, скорлупку в яичнице – маленькую деталь-занозу. Ивани Таи знал, не надеялся, а знал, как поступишь ты, что сделает Витька, Буянов, Евсеев – вы отыграли по нотам. По-другому не могло быть, ведь планы, выстроенные лордом, проходят в точности, как он задумал. Я внес лишь маленькую корректировку, почти незаметную, действовал по наитию, и у меня, получилось, только не все, и совсем не так, как хотелось.
— Что с девочкой? - спросил я.
— Ты издеваешься, чертов ублюдок?
— Совсем нет. Девушка мертва, ее убили. Ты был прав во всем: произошло убийство, ее отравили, яд подлили в чай. Более того, я знаю, кто убийца.
Будь проклят день, когда я решил сам съездить на сообщение о трупе в маленькой загаженной квартирке в кособоком домике рядом с развалинами порта. Надо было сослаться на болезнь.
«Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление», - вспомнил я, - «Естественно, твою мать. Уж какое богохульство, слов нет».
— Правда, я не могу назвать случившееся убийством в полной мере, всё-таки убийство совершается против воли, а тут…
— Божественный сосуд, - пробормотал я в смятении.
— Верно, просвещенная всем сердцем желала стать божественным сосудом, и лорд Ивани даровал ей желаемое. Он поглотил ее разум, заменил на свой или на свою энергию, или на свою божественную сущность, я не понимаю до конца, что там происходит. В общем, был лорд в одном теле, стал в другом, в итоге два трупа: один в прямом смысле слова, другой в переносном. Лорд в последнее время предпочитает девочек.
Я вспомнил, как менялось лицо у супчика в сюртуке и цилиндре, как оно становилось женственнее, черты округлялись, а потом морок исчез.
— Боже сохрани, - прошептал я.
— На бога надеяться я не могу, - сказал Краснов. Громко, четко, уверенно.
— Чего ты хочешь, Краснов? – повторил я. Который раз за вечер?
Актуарий сидел прямо, смотрел в упор, в его руке вновь блестел пистолет. Я понял, что время пришло. Сейчас для меня все закончится. Или начнется, кто что предпочитает.
— Из-за тебя погиб Евсеев. Он - чудовище, но ни один человек не сравниться с тварью с небес. Он и его секта были шансом для всех. Теперь секта развалится и никогда не переродится в сопротивление.
— Нет, это ты послушай, и сделай так, как я скажу. Вспомни ту девчонку, что ты кинул, как только узнал о ребенке. Вспомни того цыганенка – он так и замерз у обочины. Вспомни, как насмехался над матерью, слишком она сильно верила в бога, гаденько так насмехался, злорадно, а теперь что? Уверовал? Думаешь он простит тебя? Вот тебе суд божий. Прямо здесь, на земле, в твоей сраной квартирке, где никого нет и ничего не работает. А теперь встань и сделай, что должен.
— Нет, - я застонал, мне хотелось упасть со стула, свернуться калачиком и зареветь, как в детстве.
— Да, - прозвучало как приговор. Не по-бутафорски, как на суде в Приходе – по-настоящему.
— Ты станешь новым главой секты, руководителем будущего сопротивления. Или я убью тебя.
Через поле, особенно такое, заросшее наполовину рожью, наполовину сорняками, путь не близкий и не быстрый. Под ногами сухая земля в крупных трещинах. Дороги нет, даже тощей еле видимой тропинки. Только размытые обводы домика вдалеке как ориентир.
Скрипнули петли, их давно никто не смазывал. Открылась узкая, низенькая дверка. Сутулая пожилая женщина на табурете у стола подняла голову, присмотрелась. Черты ее лица разгладились, губы сложились в улыбку робкой надежды.
