Теперь такого желания нет и в помине. Теперь все по-другому. Стекло мой верный защитник.
— Скоро будем, милсдарь, - сказал я пассажиру. Тот никак не отреагировал.
Узкое, угловатое лицо в зеркале заднего вида напоминало статую или профиль индейского вождя, какой я видел в витрине музея народностей мира несколько лет назад. Серые глаза внушали робость, даже если не смотрели на тебя, а уж когда обращали внимание, хотелось ударить наотмашь и бежать со всех ног.
Три года уже вожу, а все никак не привыкну: к раздражающему молчанию, к неподвижной фигуре, к равнодушию в глазах. Как можно быть равнодушным, когда видишь все это безобразие? Мужики в гараже болтают, что - чекист. Бывший конечно, они все теперь бывшие. Все, как один – предатели. Пусть болтают - я молчу. У меня сынишка дома ждет, когда вернусь, когда подкину, посажу на коленки и поглажу по белобрысой голове. Жена может испекла чего. Чекист, значит чекист. Времена такие, каждый крутится, как может.
Черный автомобиль свернул с проспекта, проехал по пустынному проезду и повернул во двор.
Начальник уже взял в руки кожаный портфель и потянулся к ручке двери. Он никогда не ждал, что я открою, и никогда не просил. Другие раньше, все сколько их было, даже не шелохнулись бы, а если я чуть замешкался, смотрели на меня недоуменно. И странным мне всегда казалось такое поведение. Все же люди советские, а гляди-ка, словно буржуа клятые сидят и ждут. Этот не такой. Чекист! Что там у них в голове у чекистов, кто разберет.
Я не уверен, можно ли даже думать так в его присутствии, но как же раздражает этот супчик у окна.
В комнате темно, окно маленькое - смотрит на обшарпанную стену подъезда, а слева высокий старый тополь. Ветки лезут во все стороны, закрывают последний просвет, солнце садится и в квартире темно, как в подвале.
Боже, почему этот тип не возьмет один из двух дрянных табуретов у стола и не сядет где-нибудь в углу. Тогда бы света стало гораздо больше, и я смог хоть что-нибудь рассмотреть.
В глубине комнаты у другой стены кровать с балдахином. Пыльная ткань скроена из цветастых лоскутков. Пятна с разводами, гнилые нитки тут и там. Как под этим можно спать?
Из-под балдахина свисает тонкая рука. Синюшный оттенок кожи, длинные ухоженные ногти и ни одной мозолинки. Запястье опоясывает татуировка из пляшущих и изгибающихся не букв и не цифр – знаков, и эти знаки танцуют на руке, без шуток, они движутся на коже, как на экране. Просвещенная свалилась на мою голову. Что ты здесь делаешь - дамочка с разукрашенными коготками, среди пыли и гнилой нищеты? Некому ответить. Спящей на кровати под цветастым балдахином уже все равно, что над ней – кружева воздушные или замызганная тряпка.
«Может кто-то пригласил ее на ужин при свечах»? – ухмыльнулся я про себя, - «Ага, а на столе лишь две кружки с чаем, да пыль».
В дверь постучали, стоявший у окна резко обернулся и пристально посмотрел на меня. Я с трудом подавил желание скривиться от отвращения.
«Актуарий, кто же еще» – подумал я. Если только не убийца решил вернуться, тогда он должен быть чокнутым на всю голову. С другой стороны, никто другой кроме умалишенного не мог убить просвещенную деваху. Гори они все в аду и эти и просвещённые и чокнутый псих, прикончивший почти подростка, и актуарий вместе с ними.
Я в два широких шага оказался у двери. Никого не могло быть за ней кроме актуария, но старая, въевшаяся привычка заставила чуть сместить тело ближе к стене и, наклонившись, посмотреть в зрачок.
— Заходи, ваше благородие, - сказал я, даже не посмотрев на посетителя. Насмотрелся уже в зрачок на его ненавистную рожу.
- Добрый день, - сказал человек среднего роста с хищными чертами узкого лица, орлиным носом и проницательным взглядом серых глаз.
— Какой уж там, - проворчал я негромко в ответ.
— Актуарий! Вы наконец здесь, - вступил в разговор до сих пор молчавший супчик у окна, и как только зазвучал негромкий, но отчетливо слышимый голос, отвращение сменилось страхом. Так, наверное, чувствует себя заяц перед волком, нет перед стаей волков, а позади стена, высокая гладкая, не зацепиться, стена – не допрыгнуть до края, как не старайся.
Голос прокатился по углам комнаты, то затухая, то вновь становясь громче, как будто балуясь, как будто нет никаких законов физики, и впился прямо в уши и звучал долго не переставая, а затем с громким протяжным эхом затих.
Дрожь прошлась по всему телу, я хотел было прикрыть уши руками, но справился с позорным желанием. Актуарий же стоял, как раньше чуть наклонив голову, его поза никак не изменилась. Затем он склонился еще ниже, выпрямился, и глядя прямо в глаза долговязой фигуре в старомодном сюртуке, произнес:
— Вы звали, мой лорд. Я пришел.
— Да, да, хорошо, очень хорошо, - ответил он голосом чванливого манерного доходяги. Так говорили всякие бароны и прочие в бантиках и лосинах из старых фильмов про Европу времен какого-то там Карла.
Он глянул на меня, мне показалось с ехидцей, и сел на табурет закинув ногу на ногу. Спина, прямая как палка, не желала сгибаться и сутулиться, и давалось такое положение лорду в старомодном сюртуке удивительно легко.
Лорд сидел на своем табурете казалось уже несколько минут. Он положил на ногу трость и время от времени перекатывал ее от коленки к поясу, придерживая за маленький, прямо крошечный череп в набалдашнике. Череп не сверкал полированной сталью, не отсвечивал янтарными боками, просто кость, иссушенная временем кость с желтоватыми пятнами и волнистыми швами между долями.
— Что вы можете сказать о том, что здесь увидели, комиссар? - Спросил он вдруг. Теперь его голос стал вкрадчивым и глубоким, - Записывайте, актуарий, - бросил он в сторону человека с кожаным портфелем.
Я оглядел комнату еще раз, остановился взглядом на хорошенькой когда-то ручке и ответил:
— Здесь произошло убийство, несомненно. Скорее всего яд в одной из кружек на столе.
— Вот как, - приподнял тот брови в этакой наигранной театральной манере, - Почему не самоубийство?
— Я простой служивый, я не очень сведущ в делах веры, - с опаской посмотрел на сидящего на табурете, - Но я хорошо знаю свое дело. На столе две кружки и в них чуть больше половины… чая, судя по запаху. Вряд ли дамочка на кровати пила из обеих и не допила из каждой поровну. Думаю, ее собеседник, а здесь второй табурет недалеко от стола, тоже не вдруг решил уйти, одновременно с девчонкой, неожиданно захотевшей прилечь.
— Нет. Девочка, если я правильно понял, просвещённая?
— Верно, - ответил долговязый. Казалось его заинтересовал разговор, он даже забыл про свою игру с черепом и наклонился в мою сторону. – Но, что с того?
— Я не сведущ в делах веры, - повторил я, — Вот только, просвещённые, они же будущие святые? Сосуды божие во плоти, зачем, таким как она совершать самоубийство, если ее мечта вот-вот должна сбыться?
- Очень хорошо, комиссар, очень хорошо, - улыбнулся лорд неожиданно нежно. Я с удивлением наблюдал происходящие с его лицом метаморфозы – оно стало женственнее, черты смягчились и округлились, губы стали пышнее и даже их уголки поднимались совсем по-другому. Голос вновь поменял тембр и теперь был успокаивающим, обволакивающим, наполненным поддержкой и пониманием.
Я испугался. Честно, я испытывал самый сильный страх в своей жизни, а тот (или та) продолжал.
— Вы говорили, что не знаете веры, но ваши познания очень глубоки. Хорошо, - голос снова менялся. От женского к мужскому, от сопрано к тенору и даже басу, от поддержки и участия к повелительным ноткам. - Естественно, Приходу известны и причины произошедшего, и виновник богохульства, и то, как именно совершено преступление, но мы в милости своей, дозволяем человеческому роду найти преступника. Доказать свою преданность и подтвердить веру.
Актуарий отложил ручку, поднял взгляд от исписанного листа, и посмотрел на фигуру в сюртуке на табурете.
— Каким образом, мой Лорд?
Легкий порыв ветра, секундное замешательство, а сюртук уже не сидит, а стоит рядом с орлиным носом и серыми глазами.
— Найдите его, - шипит как змея, - Ты и ты.
В другой момент он уже рядом со мной, его глаза напротив и в них пустота. Нет, правда, я старый человек, видел многое в жизни: упоротых наркоманов и жестоких убийц, парочку маньяков даже довелось, но вот такую пустоту вижу впервые. Словно передо мной кукла, ни человек, ни животное, ни даже, господи прости, божественная сущность. Что-то неживое. Не мертвое, но и не живое. Оно не жило никогда.
Я отпрянул, оступился и чуть не упал. Со стороны, наверное, выглядело забавно – грузный старик с тяжелым взглядом и вдруг шарахается от долговязого задохлика. Будь я на месте лорда, не уверен, что сдержал бы усмешку – ехидную, злую, уничижительную.
На его лице не дрогнул ни один мускул. Он даже не моргнул. Холодный взгляд, бесстрастное выражение лица.
— Найдите его. Приведите ко мне, и я накажу его.
Сегодня внутри, за стеклом, также неуютно, как снаружи. Один молчаливый угрюмый пассажир – куда не шло, но, когда их уже двое.
Сергея Борисовича я узнал сразу же, как только он сел на заднее сидение. Десять лет назад, мы с женой только-только переехали в большой город, и Рудник нам очень помог. Лейтенант милиции – суровый мужик средних лет, а мы с женой наивные деревенщины, впервые увидевшие столицу. Конечно же, пока мы с открытыми ртами бродили по вокзалу, нас успели обокрасть. Не то чтобы кражи обычное дело, но оставлять багаж на скамейке в зале ожидания все же не стоило. В то время как мы, задрав головы, гуляли по широким купольным залам, расписанным один другого лучше, багаж ушел. Ушел так хорошо, что нам оставалось в растерянности озираться и надеяться хоть на чью-нибудь помощь.
Сергей Борисович не посрамил родную милицию - багаж нашелся и вор вместе с ним. Что там с вором сделали я не стал узнавать, а багажу очень обрадовался. В тот день из меня выдуло часть наивной уверенности в непогрешимости вообще всех советских людей, выпестованную на клубных занятиях по полит. просвещению, но на освободившейся жилплощади прочно поселилась убежденность, что уж государственные-то люди не подведут. Никогда.
Потом, много позже, комиссар Рудник стал считай, что легендой, как Дядя Степа, только для взрослых. Его фамилия не сходила с первых страниц газет: «Рудник поймал похитителя картин!», «Злостный мошенник разоблачен», «Никакому преступнику не скрыться от нашего Рудника» и все в таком же духе. Так продолжалось пару лет, пока не стихло, и вот в машине рядом со мной сидит живая легенда, мой личный спаситель и герой – Сергей Борисович Рудник.
Не знаю, что на меня нашло - может воспоминания о наивной юности, может невысказанная вовремя благодарность, а может просто нельзя всегда быть настороже и не лопухнуться однажды, вот как сейчас. Как только за начальником в салон забрался второй пассажир, я не сдержался и в нарушении всех правил, воскликнул:
— Ба! Сергей Борисович, Вы ли это?
На меня посмотрели сначала в недоумении, затем с раздражением, а потом он просто отвернулся к окну и пробормотал чуть слышно что-то вроде: «Одни проклятые идиоты вокруг, Господи! За что»?
Мой начальник выглядел бесстрастно, как и обычно. Казалось его нисколько не тронула развернувшаяся в салоне глупая сцена. Он лишь сказал:
— Нам нужно отвезти комиссара домой, друг мой, - он повернулся к Руднику, - Уже поздно, продолжим завтра.
Тот, не оборачиваясь, пробормотал еле слышно адрес.
Я услышал, завелся и тронулся – все почти машинально, как будто кто за веревочки дергал.
За покатым лобовым стеклом тянулся серый с черными проплешинами заплаток асфальт, мимо проезжали редкие автомобили. Прохожие, несмотря на солнце, светившее весь день, к вечеру кутались в плащи и куртки.
Холодный нынче в август. Странный. Как и все вокруг – странное. Гадкое время и люди гадкие. Я не удивлюсь, если в воздухе найдут яд или еще какую пакость, которая разъедает людей, делает их злыми, завистливыми, безучастными.
Всю дорогу я бросал быстрые взгляды на зеркало заднего вида, и никак не мог понять, как могли бульдожьи щеки со старческими пятнами, брезгливое раздражение на лице, мутные безжизненные глаза принадлежать герою. Что с Вами сделало гадкое время, Сергей Борисович?
Начальник вдруг заговорил, и мне не пришлось всю дорогу решать загадку превращения кумира в обрюзгшего сварливого старикана.
— Вы так и будете молчать, Рудник?
— Не понимаю, о чем вы, ваше благородие, - комиссар продолжал смотреть в окно так пристально, будто надеялся что-то отыскать среди мелькающих деревьев вдоль дороги. Только его губы сильнее сжались, раздув и так пышный подбородок.
— Полно же, сударь – глупо вести себя, как обиженная на неверного кавалера девица.
Рудник вскинулся и резко развернулся к соседу. На его щеках разливался багрянец гнева. Он уже открывал рот, видимо готовый ответить со всей своей яростью, но не успел – его перебили.
— Уже лучше, Сергей Борисович, - усмешка исчезла с лица начальника так же стремительно, как появилась, - Наши с вами чувства взаимны. Будьте уверены, мой водитель тоже не любит меня, как, впрочем, и Вас начиная с сегодня.
Комиссар впился взглядом в мою спину. Сразу стало как-то неуютно.
— Но это не имеет никакого значения, - продолжил начальник, - Мы с Вами теперь в одной лодке - Лорд высказался более чем ясно. Как вы собираетесь искать преступника?
Снова взгляд в спину, затем на соседа. В его глазах мне почудилось недоумение и осуждение. Наверное, он не хотел, чтобы я стал свидетелем разговора.
- Бросьте, комиссар. В поездках пройдет много времени, переговоры придется вести и здесь -в салоне. У вас есть автомобиль, Рудник?
Комиссар покачал головой.
— То-то и оно, а у меня есть, но я не могу водить, - начальник усмехнулся, и я окончательно понял – случилось что-то совсем уж из ряда вон, потому что дальше последовало что-то вроде попытки пошутить, - Религия не позволяет.
Сергей Борисович мгновение смотрел в лицо собеседнику, затем откинулся на сидение и закрыл глаза. Он просидел так около минуты, я успел свернуть с площади на проспект, который пронизывал почти всю западную часть города и теперь оставалось только ехать по прямой минут пять шесть.
— Хорошо. Ваша взяла, ваше благородие, - сказал он после долгого молчания.
Это его «вашеблагородие». Я не услышал в нем уважения, зато плохо скрытой издевки – хоть отбавляй. Мне даже как-то обидно стало. Начальник все-таки, а к нему так, не по-доброму.
— Ваша взяла, ваше благородие. Я стар, и бояться мне вроде уже нечего, да я и не боялся раньше никогда, а теперь вот отчего-то боюсь. Ваш лорд нагнал на меня жути.
— Лорд Ивани, божественный наместник Его Святейшества на нашей земле. Он милостив и мудр. Он внушает благоговение, а не страх.
— Да, конечно, все так, - с раздражением ответил Рудник, - по-другому и быть не может.
Он вдруг наклонился ближе к начальнику схватил его за отворот плаща, и почти ему в лицо сказал:
— Вы люди Прихода все такие правильные, благоверные. Только не думай, Клим Вячеславович, что я не знаю кем ты был раньше, до всей дьявольской канители. Чем занимался. Мы люди закона немножечко тоже посвящены во всякие важные государственные тайны. А теперь вы вот как устроились, ваше благородие, хорошо же, ничего не скажешь.
Я думал начальник ударит старого хрыча, бывшего когда-то лучшим милиционером города, я, наверное, ударил бы, но серые глаза смотрели все так же безучастно. Фигура его застыла без движения, но не скованная страхом, а как-бы в вежливом ожидании, когда старик наконец успокоится, выговорится.
И тот успокоился, боязливо зыркнул и убрал руку от воротника.
— Вы же понимаете, Сергей Борисович, что убийство просвещенной совсем нерядовое событие. Оно безусловно повлечет за собой реакцию, и на сколько сильной будет реакция – зависит только от нас с вами.
Я даже присвистнул мысленно: посвященная, убийство. Вот, что он имел в виду!
— Я как никто другой понимаю, - ответил комиссар, —Ваше «событие» случилось в моем городе. Как будто нет других проблем, Боже мой! Мусорская чуйка говорит мне, что дело непросто не рядовое, как вы изволили выразиться, ваше благородие, а еще и воняет, будто трехдневная рыба на солнце. Непростое дело, и закончится непросто, ох непросто.
Он замолчал, и больше никто не заговорил до конца пути.
Я крутил баранку и думал, что, несмотря на паршивое время несмотря на то, что нет никакой уверенности в завтрашнем, дне, и человек – скотинка этакая, ко всему привыкает, но нет же, смотри-ка, все еще чему-то да удивляется. Все еще заботит его что-то иное, нежели просто выживание.
Я все думал, отчего начальник такой самоуверенный, бесчувственный засранец? Ну точно – чекист поганый.
Да, будешь тут бесчувственным, если встретишься с подобной тварью, как Лорд Ивани, чаще чем один раз. Мне одного раза вполне хватило.
Лорд Ивани Таи. Лорд Ванька – так его назвал паренек лет шести, который стоял рядом со мной.
Молодая женщина – видимо мать, вскрикнула и со слезами на глазах прикрыла парнишке рот. На всякий случай. Она, конечно, не знала, тогда, стоя с сыном в толпе в центральном универмаге у огромного экрана, растянутого над галереей, как все обернется, не могла знать, но инстинктивно сделала единственно верное. Не стоит кому бы то ни было, даже ребенку, с пренебрежением относится к сиятельному лорду Ивани Таи, божественному воплощению и всеблагому наместнику Его, властителю территории бывших Советов. Одному из двенадцати тварей, спустившихся с небес за сорок лет до начала третьего тысячелетия.
В квартире, конечно, тишина. Нечему в ней шуметь. Массивный короб с округлыми обводами из лакированной древесины и решетчатой дырой динамика в середине давно замолчал. Пожалуй, включи его и в комнате станет не продохнуть от пыли, которая выстрелом взвеется от первой вибрации.
Клятая старая радиола. Как и все вокруг. Как и я сам.
Бросил кипу каких-то бумажек из ящика в подъезде на стол. Потом разберу. На столе початая бутылка коньяка, грузинского, еще с тех времен, когда уверенность, и в себе, и в мире вокруг жила во мне. Рюмка зашла без скрипа – хороший коньяк! Вторая, за ней третья. Грузин жалко - для заглубленных баз использовали Колосса. Надеюсь, он страдал, когда горы впивались в ступни.
Матушка учила, что бог всеблагой, и сын его – спаситель, всегда услышит, поможет. Скрывал ее, как мог, да и не интересовался никто глухой деревней в три дома с пятью стариками. Матушка говорила, что незачем скрываться – бог поможет, а в город не стремилась, бог миловал. Советские рьяно взялись за веру – мол опиум для народа, и вот результат! Дьявол со свитой сошел с неба и всех поработил, а как иначе, если все богохульники.
Гори они все в аду. Девчонка эта еще. Что-то резко я опьянел. Возраст, усталость, актуарий со своим богомерзким патроном.
«Кто же убил тебя, маленькая»? – подумал я.
И, что ты делала в той дыре? Ты же знаменитость. Просвещенные девочки и мальчики – баловни судьбы, любимцы толпы – тех, кто принял новый порядок, покорился ему, влился и уверовал, что действительно – боги сошли с небес на землю, дабы покарать зарвавшихся в своей гордыне безбожников, вернуть человека на путь истинный.
И совсем неважно, зачем ты согласилась на посвящение. Тут как раз никакого секрета нет – миллионы принцесс по всему миру и во все времена мечтали быть не как все, возвыситься, стать исключительными. И ты не исключение.
Но зачем пить чай из немытой кружки, за грязным столом, в гнилой замусоренной квартире, в самых запущенных трущобах столицы? Тебя заставили? Может тебя убили не там, а где-то в другом месте, а туда принесли? Но зачем?
Я выпил еще рюмку и выхватил бумагу из середины стопки на столе. Крайне удачно – по закону жанра, похоже мою историю сочиняет ленивый писака.
В руке я держал сложенный в трое листок. На обеих сторонах пустота, края склеены - просто так не прочтешь, нужно рвать.
«Мы знаем, что Вы не смирились, комиссар! Мы тоже не смирились. Мы верим, что спаситель вернется и освободит нас. Не доверяйте человеку прихода – он враг, безбожник. Будьте бдительны. Мы скоро свяжемся с Вами. Ваша матушка в добром здравии и передает привет».
Нет, они точно издеваются. Провидение насмехается надо мной на старости лет. Почему именно сейчас?
Налил еще рюмку, поднял, уже хотел выпить, но нет. На сегодня хватит коньяка. Для того чтобы разобраться во всех дьявольских хитросплетениях нужна трезвая голова.
Только фанатиков-староверов мне не хватало. Матушку приплели – уроды. Подстраховались. Теперь даже остроносому не пожалуешься. Да я и не собирался. А что, если это он написал? Проверяет? Похоже на то. Не слышал я ни о каких партизанах-церковниках. Ни о каком, прости господи, сопротивлении. А раз я не слышал, значит ничего такого и нет. Может какой-то психованный одиночка? Или ко-то из отделения?
— Гори они все в аду, - крикнул я и рванул в прихожую, но не сделал и трех шагов, посмотрел на часы и остановился, - Куда помчался, старый хрен, в полночь? В отделении давно никого нет. Гришка! Решил не дожидаться, когда спишут меня по старости, подсидеть решил.
«Откуда про мать узнал» - подумал я, - «Надо съездить, проведать, но нельзя. С актуарием на хвосте и его лордом в придачу, никак нельзя».
— Черт бы тебя побрал, девочка, кто же тебя убил? Завтра еду в морг, надо заканчивать вонючее дело. Чем быстрее, тем лучше.
Свет в окне на третьем этаже наконец погас. Все ее соседки давным-давно чернели, а эта никак не успокаивалась. Двор оранжевого кирпичного дома замер в ожидании утра, тишину ничего не нарушало, только холодный ветер шевелил листвой. Ветки, влекомые парусами из листьев раскачивались в беззвучном ритме. Они то заслоняли, то вновь открывали фонарь над подъездом, и его свет, словно семафор, сигналил, что пора выходить.
Из тени под склонившимся низко к земле старым ясенем вышла темная фигура. Средний рост, кожаный плащ и кепка с козырьком под нависшей над ним тканью. Человек постоял с минуту не шевелясь, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в окна. Затем быстрым шагом направился к подъезду, зашел в него и почти бегом взлетел по широкой парадной лестнице. Осмотрелся, достал из кармана сложенный листок бумаги, вложил в прорезь одного из почтовых ящиков, и вышел из подъезда. Не оглядываясь, быстрым шагом покинул двор, свернул на аллею, затем с дорожки на тропинку, в конце концов затерялся среди парковых деревьев в ночной темноте.
— Едем в канцелярию, друг мой.
— Едем в морг, - вдруг перебил Сергей Борисович.
Мой начальник с интересом обернулся к соседу.
— Вот как, - сказал он. Его перебили, но не похоже, что он удивился или оскорбился. – И зачем же?
— Вчера Лорд Ивани не дал мне осмотреть труп.
— Уверен, у него были на то причины…
— И я уверен, но я хочу осмотреть труп.
— Не думаю, что это возможно.
— Да как вы не понимаете… - Рудник почти кричал, а начальник, наоборот, на удивление спокойно и терпеливо слушал.
— Не думаю, что это возможно, - повторил он, - Потому что в морге тела нет.
Комиссар смешно захлопал глазами, будь случай не такой страшный я бы непременно рассмеялся. Мне почему-то хотелось хоть как-то досадить Руднику, наверное, в отместку за вчерашнего идиота.
«Негоже советскому человеку так себя вести», - укорил я сам себя.
— Она просвещенная, Рудник. Один из самых почитаемых и охраняемых объектов Прихода. Неужели вы думаете, что ее тело дадут осматривать кому-то вроде Вас?
— Как уж вы так не уберегли свой самый охраняемый объект?
— А вот это интересный и важный вопрос, Сергей Борисович. Но не ко мне – я только актуарий, я записываю, отвожу записи в канцелярию и слежу за их сохранностью и доступностью. Всего, лишь.
— Да, всего лишь, - хмыкнул Рудник кривясь всем лицом, - Дело достойное Вас, Клим Вячеславович!
— Я отринул мирское имя, когда стал частью Прихода.
— И как же вас теперь зовут, ваше благородие?
— Актуарий, Сергей Борисович, актуарий и только.
— Пфф, - брезгливо, по крайней мере мне так показалось, бросил комиссар.
Он отвернулся к окну беззвучно шевеля губами, как если бы готовился что-то сказать, репетировал.
— Вам не кажется, ваше благородие, - наконец решился он, - что дело пахнет чем-то дрянным? Не кажется, что все подстрое..
—Тшшш, - вдруг с яростью в голосе и в глазах зашипел начальник. Да так громко и неожиданно, что я на секунду выпустил руль из рук.
Чайка наехала колесом на какой-то ухаб, может камень, или еще что, и подпрыгнула правым боком. Рудник взмахнул руками, подпрыгнул вместе с машиной, ударился об потолок, хорошо, что мягкий, обтянутый плотной толстой тканью со слоем утеплителя внутри, и опрокинулся на спинку сидения.
— Вы заговариваетесь, комиссар! - сказал актуарий. В его голосе все еще слышался гнев – Осторожнее. Незаменимых людей сейчас нет.
Рудник молчал. Багровел румянцем, но молчал. Желваки его ходили из стороны с сторону, но рот не раскрывался.
И вновь тишина. За последние два дня я как-то даже отвык.
Не подумайте, чего. Мне очень жаль убитую девушку. На свете нет людей, которым бы я пожелал умереть в квартире каменного барака в районе бывшего речного порта. И не то, чтобы она умерла какой-то уж очень страшной смертью - самой обычной, наверное. Просто желать кому-то смерти, легкой или тяжелой, да любой, я никогда не желал. И жалел людей, что умерли не сами от старости, а по странной прихоти судьбы. Не судьбы, ведь ее нет - странных обстоятельств – скажем так.
С другой стороны, я совру, если скажу, что чувствую себя по-особенному плохо от того, что девушка погибла. Она – просвещенная, и этим все сказано.
Пока я объяснял сам себе, почему я рад пусть и трагическому, но случаю, который избавил меня от гнетущей тишины и однообразной тягомотины изо дня в день. Что наконец-то что-то происходит - молчание закончилось.
— Что же нам делать, актуарий?
Комиссар забыл про свое язвительное «ваше благородие», похоже неожиданный поворот событий совсем выбил его из колеи.
— Почему вы не подумали вчера вместо того, чтобы пить коньяк, - ухмыльнулся начальник.
— У меня очень чувствительный нос, Сергей Борисович, а по поводу Вашего вопроса, что же, я ответил на него, как только сел в машину.
— Не понял? - удивился Рудник.
— Едем в канцелярию, друг мой, - сказал мне начальник
Я, от чего-то ухмыляясь, вывел автомобиль на дорогу.
