Сбоку навалился, Ромыч, лучший друг Лёхи, дыша в лицо смесью конька и лимона, обхватил за плечи, начал трясти, но не агрессивно — по-дружески.
— Ну… — Лёха хлопнул себя по карману, где прятался завёрнутый в несколько слоёв изоленты шарик.
— Без б? — Ромка быстро облизнул губы.
— Без б, п и других букв алфавита.
Лёха продемонстрировал другу «чек», который тот нервно выцарапал из его пальцев.
— М-у-р-р… — Пономарёва подхватили под локоть, гладкий язычок лизнул ухо, а тонкие, горячие, словно в лихорадке, пальцы погладили щёку. — Милый, а мне…
Лёха обнял Анюту за талию, притянул к себе и поцеловал в мягкие, пахнущие мятой, ромом и лаймом губы.
Горячая волна «быстрого» текла по телу, требовала энергичного движения, любого, лучше — танца. Лёха сильнее прижался к Анюте, потёрся о её бедро стоявшим колом пахом. Больше танцев ему хотелось секса: быстрого и яростного, как электрическая вспышка.
— Хочу тебя… Прямо сейчас…
Аня что-то мурлыкнула, сквозь реку «эмбиента» Лёха едва расслышал.
— Пять минут. Носик припудрю — и я вся твоя…
Она вывернулась из его объятий и ускользнула вслед за Ромычем.
Лёха яростно затряс рукам, начал что-то орать, прыгает и…
Перед глазами предстала распахнутая створка панорамного окна, внизу — фигурки, кажущиеся крошечными с высоты восемнадцатого этажа. Изломанные, тонущие в луже крови, отсвечивающей чёрным в сумраке ночи.
Чёрт! Чёрт! Чёрт! Сука! Сука! Сука!
Лёха опрометью бросился вслед за друзьями.
Ромыч уже раскатал две дороги на зеркальном столике и теперь ждал, беспрестанно облизываясь, пока Анька, закусив красивую губу, отрежет маникюрными ножничками часть от коктейльной трубочки.
В последний момент Лёха успел пинком отбросить зеркальный столик к окну. Звон стекла, удивлённая физиономия Ромыча и испуганная Ани.
— Нельзя… — голову ломило, перед глазами поплыло, перед тем как провалиться в безвременье, он, еле ворочая языком, выдавил. — «Дерьмо» разбодяженное…
Застонав, Лёха с трудом разлепил веки. Пространство двоилось, а голова гудела, будто по ней пару раундов отработал боксёр-профессионал.
Сев «Пономарь» осмотрел сначала себя, спал он одетым, хорошо хоть не в куртке, затем комнату. Та была смутно знакомой. Но чья эта «хавира» он вспомнить не мог. Хотелось одновременно пить и ссать, казалось, пах вот-вот взорвётся. Лёха застонал и вмазаться, как в старые добрые времена. Чтобы тусклый, размазанный по серой стене мир вновь заиграл красками, обрёл плотность и глубину.
Зажав член в кулаке, чтобы не обмочиться, Лёха рванул в туалет, бешено задёргал ручку.
Скрючившись, «Пономарь» ринулся на кухню. Раковина до самого крана была завалена грязной посудой. Выматерившись, Лёха вышвырнул часть тарелок на разделочный столик и, с трудом справившись с ширинкой, принялся, поскуливая от облегчения, орошать оставшуюся в раковине посуду.
За стеной шумно опорожнился унитаз, дверь протяжно скрипнула, и Лёху окликнул смутно знакомый женский голос.
Не поворачивая головы, Лёха невнятно буркнул.
Наконец-то излившись и спрятав вялый член в джинсы, Лёха, отступил от осквернённой раковины и увидел говорившую.
Б..ть! Б..ть! И ещё раз — б..ть!
Аня, Анечка, Анюта — цветочек, одуванчик. Когда-то стройная, с оттопыренной круглой попкой, задорно торчащими сисечками и копной светлых волос. Сейчас она выглядела жуткой карикатурой на саму себя.
Вместо шарика кудряшек — спутанный грязный колтун. Сквозь прореху в грязной футболке виднеется жухлая грудь с вялым кривым соском. Вислый зад, живот под футболкой торчит вперёд, словно у беременной. Ноги тощие, в каких-то пятнах и язвочках, с похожими на мосластые кулаки коленями. Худые руки от локтей до запястий в чёрной коросте запёкшихся игольных проколов.
От вида подруги Лёху замутило. Кислотная отрыжка подступила к горлу, мучительно сглотнув, он с трудом подавил её.
— Ан… — начал «Пономарь», осёкся и в ужасе отшатнулся. — Какого хрена здесь происходит? Ты мертва! — заорал он, отшагивая назад. — Гнилого «ореха» цепанула и вышла потом в окно, с Ромычем за ручку!
За спиной Ани возник Ромыч. Худой, как скелет, с похожим на барабан животом туго обтянутым невнятного цвета майкой-алкоголичкой. Беспрестанно почёсывая предплечья — все в язвах: заросших и свежих, сочащихся гноем и сукровицей, — товарищ презрительно скривил губы.
— Совсем ёб..ся? Ты сам тогда всё раскидал, чесал, мол, там «дерьмо» голимое, что его нельзя... — товарищ осёкся, прищурился с хитрецой. — Или глюканул? Только с чего? Закинулся с утреца, а? Чем? Ты вчера клялся, что нет ничего. Пиз..л? Колись, падла!
— «Пономарь»… — после небольшой паузы продолжил он просительно, — есть у тебя чего? Поделись, а? Мочи нет, как ломает. Тебе Анька за это даст.
Прекратив почёсывания, он ухватил Аню за отвисшую грудь и принялся жадно мять её. Другая рука нырнула девушке под короткий подол футболки, залезла в трусы и с омерзительным хлюпаньем завозилась там.
Лёха, не в силах поверить увиденному, отчаянно замотал головой, надеясь вытрясти из неё картину двух совершенно опустившихся «нариков». Тошнота вновь напомнила о себе, стремительно подкатившим к горлу ядовито-желчным комком.
— Во, она готова, мокрая вся.
Мёртвый, давно мёртвый и уже сгнивший в могиле товарищ, вытянул руку из трусов девушки и продемонстрировал грязные, влажно поблёскивающие пальцы.
Мёртвая, давно мёртвая и уже сгнившая в могиле подруга, растянула губы в жуткой улыбке и, показав коричневые пеньки зубов, стянула с себя трусы.
— А, хочешь… — она облизнулась. — Отсосу, а? Только поделись…
Почти ничего не видя от навернувшихся слёз, Лёха боролся со стремящейся на волю рвотой. Аня потянулась к нему. Лёха отшатнулся, спина упёрлась в стену. От прикосновения сухих шершавых пальцев подруги Лёха вздрогнул от отвращения, и его начало рвать прямо на девушку.
— Фу, дурак, ты чего? — завизжала Аня.
Лёху рвало мучительно и долго, густой буро-коричневой массой, похожей на свежее дерьмо.
— Что, Лёшенька? — голос девушки превратился из визгливо-тонкого в чавкающе-прешипётывающий. — Воротит тебя от нас?
Аня, или то, что приняло её форму, стянула заблёванную футболку, и Лёха с ужасом увидел на её животе рот. Узкогубый, растянутый, как у клоуна, с широкими и тупыми, словно у осла, зубами. Именно он и обратился к Лёхе.
Голый по пояс Ромыч, или тот, кто занял его тело, пристроился рядом с Аней. На его вываленном вперёд животе кривился такой же, как у девушки, рот.
Рты, какие там рты — клоунские пасти — весело скалились.
— Значит, когда ты нас на «дурь» подсаживал, тебя не воротило, да? — прошамкала пасть на животе Ромыча.
— Не воротило, — подтвердила пасть с живота Ани. — И когда мной за дозу расплачивался, тоже не воротило.
— Что будем с ним делать? — пасть на животе Ромыча жадно чавкнула.
Не дожидаясь ответа, Лёха ударил, вложив в удар весь свой ужас и панику. Правый боковой отбросил девушку на раковину. Гремя бьющейся посудой, она повалилась на пол. Левый боковой уронил друга на приставленный к стене стол. Тот скрипнул и развалился.
Лёха прыгнул между вяло шевелящимися на полу телами, и выскочил из кухни. Ладонь Ани вцепилась ему в левую голень, дёрнула. «Пономарь» упал, пребольно стукнувшись локтями, и почти сразу в правую ногу впились пальцы Ромыча. Рывок, и Лёха, скользнув ладонями по грязному линолеуму, вновь оказался на кухне.
Перевернувшись на спину, «Пономарь» начал яростно отпинываться, но монстры оказались сильнее. Несколько болезненных ударов, и вот они возвышаются над ним, прижав босыми ступнями его руки к полу.
Прекратив бесполезные попытки вырваться, Лёха заорал, брызжа слюной, страхом и яростью.
— Мы хотим… — чавкнула пасть на животе бывшей девушки.
— Чтобы ты страдал… — шамкнула пасть с живота бывшего друга.
— Как мы… — закончили они в унисон.
Голоса их слились в жуткий чавкающе-шамкающий хор.
— В чём, в чём, б..ть, я виноват?
Твари наклонились, показывая ему руки с жуткими проколами.
— Это я подсадил вас на наркоту? — Лёха смеялся и плакал одновременно. — Я вас заставлял? Силком пихал в вас «дерьмо», да?
— Нет, — кривится губы с живота бывшей девушки.
— Нет, — соглашается с ней пасть на животе бывшего друга. — Ты просто убил нас.
— Теперь мы здесь мучимся, — заканчивают они одновременно.
— Я… Я убил вас? — Лёха прекратил вырываться. — Вы просили — я принёс.
Твари одновременно кивнули, скаля тупые зубы, и закончили.
— Да! Принёс! Подсунул гнилое «дерьмо», бросил одних, и вот мы здесь: в грязи, дерме, муках — в вечном аду ломки.
— Я… я не проверил «товар»… поверил «банчиле»… сам был в приходе… думал…
— Мы хотим… — оборвала пасть на животе Ани вопли Лёхи.
— Чтобы ты… — пасть на животе Ромыча облизала тонкие губы длинным сизым языком.
— Мучился вместе с нами вечно! — закончили пасти в унисон и торжествующе загоготали.
— А чтобы ты не сделал ноги… — тварь, принявшая обличье Ани, пошарив в раковине, достала большой нож и чавкающе захохотала, заухала, закривлялась… — Мы их тебе отрежем!
— И руки тоже! — добавила тварь, занявшая тело друга.
Лёха яростно взвыл, выгнувшись дугой, словно к его заду поднесли оголённый провод. Пинок пришёлся прямо по оскаленной пасти на животе Ромыча. Широкие и тупые зубы вгрызлись в ступню. Лёха снова взвыл, на этот раз от боли. Рванул на себя ногу, чувствуя, как под зубами твари трещит кожа ботинок. И снова ударил, на этот раз в пах. Тварь завыла, зашлась лающим кашлем и завалилась на пол.
Руку ожгло болью. Нож распорол рукав мастерки и, оставив глубокую борозду, вновь взлетел вверх. Лёха, перехватив второй удар, подбил ноги бывшей подруги. Та звонко хлопнулась виском о пол и замерла.
Кряхтя и ругаясь, Лёха поднялся и безумным взглядом обвёл разгромленную кухню. У окна, подвывая и суча ногами, пытался встать Ромыч. У раковины, скребя пальцами по полу и тихо поскуливая, возилась Аня.
— Ребята… — слова еле пробрались сквозь сжимающий горло спазм. — Я… виноват… простите…
Недоговорив, он бросился к входной двери.
В подъезде подвёрнутую ногу вновь прострелило болью. Скрежетнув зубами, «Пономарь» похромал прочь от квартиры. Спустившись на три пролёта, Лёха почти рухнул на ступени.
Тупо болела вывихнутая нога, остро — распоротая ножом рука, неприятно ныли отбитые при падении локти.
Мысли сонными мухами ворочались в голове уткнувшегося лбом в перила Лёхи.
«Что это, к дьяволу, было? Если морок, видение, кошмар наяву, то почему его раны не исчезли? Если всё по-настоящему, то почему твари не кинулись за ним? Может, и этого зловонного шлёпающего монстра тоже не существует?».
От воспоминания об огромном безносом уроде Лёху передёрнуло от страха.
Сквозь дыру в мастерке Лёха осмотрел руку. Глубокая царапина уже не кровоточила, даже перевязывать не надо. В два приёма отодрав от футболки полосу ткани и кое-как стянув ботинок, Лёха туго перемотал начавшую опухать ступню. Стало полегче, хромая, но идти он мог. Не со скоростью, конечно, лани, но и беременная черепаха его не догнала бы.
Зябко передёрнув плечами — куртку он оставил в квартире — Лёха скорчился на ступенях. Перед ним во весь немалый рост встал вопрос: что делать?
Тело болело, хотелось пить. Хорошо хоть позывов в туалет не было. Адреналин схлынул, и усталость свинцовым одеялом легла на плечи. Хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы утром проснуться в своей постели и оказалось, что «Зуб» с его лёгким заказом и дом с монстрами — это всего лишь кошмар.
По лестнице, в облаке вони, подволакивая ногу и роняя червей на ступени, спускался монстр.
Складки кожи вокруг дыры на харе монстра дрогнули, пошли волнами, башка повернулась в сторону «Пономаря». Веки в потёках гноя шевельнулись и начали приподниматься. Лёха вдруг понял: если уродище увидит его, это будет конец. Очень мучительный и долгий конец его, Лёхи, существования.
Не обращая внимания на боль в ноге, гигантским прыжком он ушёл с направления взгляда и, держась за перила, на одной ноге поскакал вниз.
Пятый этаж. Четвёртый. Третий.
Остановился «Пономарь» только тогда, когда шлёпающие звуки стихли, а вонь исчезла. Тяжело выдохнув, похоже, оторвался, он устало прикрыл глаза.
Сердце ухнуло куда-то в область мошонки. Обречённо Лёха открыл глаза и медленно, очень медленно обернулся. До монстра оставался один лестничный марш.
Лёха ринулся вниз, миновал второй этаж, первый и очутился на девятом.
«Надо спрятаться в квартире, — билось в голове, — потому бежать дальше нет сил».
Лёха дёрнул дверь слева — заперто! А вот с правым тамбуром ему повезло: железная створка легко поддалась и распахнулась. Первая дверь — массивная, со светло-коричневой отделкой под дерево — была заперта. «Пономарь» подковылял ко второй — невзрачной и сильно пошарпанной, — вцепился в ручку, повернул и рванул на себя. Открыто! Ввалившись в квартиру, он с грохотом захлопнул за собой дверь.
— Пришёл? — недовольно прогнусавили из темноты.
— Типа того, — Лёха переступил с ноги на ногу, под подошвами тревожно скрипнули половицы.
Луч тусклого жёлтого света от зажёгшейся лампы лунной дорожкой добежал до Лёхиных ног.
— Проходи тогда. Только башмаки скинь.
— Нах пшёл… — буркнув так, чтобы обладатель гнусавого голоса не услышал, Лёха посмотрел на грязные разводы на полу и, не разуваясь, пошёл на свет лампы.
Тощая пачка купюр шлёпнулась на покрытый рваной клеёнкой стол.
— Вот, больше нет… — углядев на желчном лице «Дуремара» недовольную гримасу, Лёха поспешил добавить. — Пока…
«Дуремаром» Пономарёв называл хозяина квартиры. Тот и вправду был похож на продавца лечебных пиявок: длинный череп, лошадиное лицо и редкие волосёнки.
— Пока, б…ть, — ещё больше скривился «Дуремар». — А, мне что делать, а?
Он ткнул себя пальцем в загипсованную ногу.
— Ты ж, мне, падлюка, всю жизнь поломал…
«Опять завёл свою шарманку, — Лёха закатил глаза. — Да, была она у тебя жизнь?»
— Ты глаза не закатывай, не закатывай. Из-за тебя, суки…
Лёха скривился, как от зубной боли, и начал закипать. «Терпила» и раньше на словах позволял себе многое, но сегодня, походу, он решил перейти грань.
— Я прохерачил работу своей мечты. Если бы не ты, тварь, проехавший по моей жизни, катком, я бы сейчас где-нибудь под пальмами загорал. Что ты лыбишься, что лыбишься?
Гнусаво завопил «Дуремар», тыча обличающим перстом в «Пономаря». Тот не улыбался, а, наоборот, с каждым оскорблением в свой адрес хмурился всё сильней.
— Полегче на поворотах, — у Лёхи вдруг заболела рука, будто по ней полоснули ножом, и заныла стопа. Да так сильно, что он перенести вес тела на одну ногу. — Я виноват — базара нет. Поэтому и пошёл с тобой на мировую.
Лёха пошёл на мировую не из-за того, что сбил этого мудака — клал он на него болт. А потому что «тачила», на которой он так неудачно проехался по «терпиле», была краденая.
— Я тебе уже больше ста штук забашлял, и это не считая расходов на больничку, колёса и прочие пилюльки и укольчики.
— Мы на триста тысяч договаривались… — вызверился на Лёху «Дуремар» — Где остальное? Так и будешь меня подачками кормить? Сколько здесь?
— Десять тысяч? Да ты… — «Дуремар» потерял дар речи. — В конец охерел, морда воровская? — наконец выдавил он.
— Ах, ты… — на этот раз озверел Лёха. — Ху…сос! — его кулак замер в сантиметре от острого носа «терпилы». — Сам, падла, вылез мне под колёса. Мне, сука, легче было тебя в багажник кинуть и в лес отвезти, чем вошкаться с тобой и башлять без меры.
— Ты, ты… — «Дуремар» аж поперхнулся от негодования. — Кинуть меня хочешь, да?
И, не дав вставить Лёхе ни слова, заблажил, всё больше и больше набирая обороты.
— От меня жена ушла! Когда узнала, что работа мимо меня пролетела. Что со мной нянькаться надо, лечить, деньги тратить. Да я… да я… А ты… А ты…
— Я всё выплачу… — Лёха примиряюще поднял руки. Не хватало ещё, чтобы соседи всполошились и ментов вызвали. — И сверху ещё подкину. Ну, нет у меня сейчас таких денег, пока нет.
«Дуремар» не слушал, он вошёл в раж и уже не визжал — орал.
— Ты от меня жалкими грошами откупиться хочешь? Кинуть вздумал, да?
— Что? — Лёха аж присвистнул от удивления такой наглости. — Триста кусков для тебя жалкие?
— Я из-за тебя больше потерял! — орал «Дуремар» не желающий сбавлять тона.
— Да, заткнись уже, мудила! — рыкнул «Пономарь», окончательно выведенный из себя. — Сказал же…
«Терпила» жахнул по столу здоровой рукой и плюнул в Лёху.
«Пономарь» отшатнулся. Нога — б..ть, да с чего бы? — стрельнула дикой болью, заныло порезанное предплечье и отбитые локти.
Лёха знал, чем всё закончится. Ха — знал! Помнил. Он поломает «Дуремара». Соседи вызовут ментов. И он, присядет на долгий срок.
— Гондон! — визг «терпилы» перешёл в рык, достойный пещерного медведя. — Штопанный!
Рука его, скованная гипсом, взмыла вверх и с грохотом обрушилась на стол.
Столешница вздрогнула, но выдержала. Медицинская трость, прислонённая к столу, с грохотом упала на пол.
Рука «Дуремара» взлетала и опускалась, с силой грохая по столу. Стол скрипел, шатался, но держался, а вот гипс не выдержал. Пошёл трещинами и распался на части.
Лёха шагнул назад, вывихнутая нога подогнулась, и он чуть не упал.
Всё! Всё было не так! В прошлый раз после плевка он зарядил «терпиле» в морду, тот огрел Лёху загипсованной рукой и заорал: «Помогите, убивают!»
Сейчас же «Дуремар» вцепился в гипс на ноге и разодрал его на части. Голова его — маленькая, заострённая кверху — сплюснулась с жутким каким-то звуком, разошлась в стороны, став похожей на мяч для регби. Нос расползся по лицу, какому, на хрен лицу — морде. Рот разошёлся кровавой раной от уха до уха, клацнули заострившиеся на манер стеклянных осколков зубы. К Лёхе протянулись уже не руки — лапы — широкие, мясистые, с длинными кривыми когтями на шишковатых пальцах. Лапы вцепились в мастерку, плотная ткань под когтями лопнула словно марля. Грудь ожгло болью, по животу побежали редкие струйки крови.
— Сожру! — прорычало чудовище, подтягивая к себе Пономарёва.
Уперевшись рукой в грудь монстра, другой Лёха принялся шарить вокруг себя в поисках какого-нибудь оружия. Как назло, ничего под руку не попадалось. Лицо обдало гнилостное дыхание, ещё немного и зубы вопьются в горло.
В отчаянье «Пономарь» замолотил рукой в бок чудовища.
Монстр выдохнул и ослабил хватку. Чуть отжав от себя клацающую зубами морду, «Пономарь» зарядил чудовищу в ухо. Башка от сильного удара мотнулась, хватка на Лёхиной груди разжалась. «Пономарь», вцепившись противнику в шею, дёрнул — колено с сочным звуком вошло монстру между ног.
Чудовище взвыло, разжало пальцы и рухнуло на стол. Тот не выдержал и развалился.
Лёха вскрикнул — вывихнутую ногу, пронзило болью — и упал.
Под обломками стола заворочался монстр.
Разобрал Лёха сквозь рычанье.
Нашарив на полу трость, «Пономарь», коротко размахнувшись, ударил чудовищу по башке. В ярости, но скорее от страха Лёха принялся молотить импровизированной дубинкой монстра, невнятно при этом крича.
— Что? Что тебе вернуть?!
— Жизнь… — проскулил свернувшийся калачиком монстр.
— Что? — Лёха замер со вскинутой тростью. — Какую на хрен жизнь?
— Которую отобрал… — сквозь растопыренные пальцы на «Пономаря» смотрел наливающийся кровью глаз.
— Я ничего у тебя не отбирал! — Лёха принялся лихорадочно вспоминать.
Тогда он не убил этого урода, просто отправил в больничку.
— Я не убивал тебя! Ты остался жив! — Лёха почти кричал. — Я отсидел за это. Ты был жив, когда я сел. И когда вышел тоже.
— Был, а потом… — Чудовище кивнуло, потерянно моргая, затем невнятно забормотало. — Перед смертью о тебе, уроде, думал, вспоминал. Хотел, чтобы ты также мучился, страдал… Хотел, чтобы ты сдох. Хотел тебя убить.
— Так ты сам? — рука с импровизированной дубинкой опустилась.
Желание проломить твари башку ушло, как ушли страх и ярость. Их место заняли усталость и толика любопытства. А ещё жажда. Пить, Лёха очень хотел пить.
— Лежи, не дёргайся… — прохрипел он и похромал к раковине.
Лёха жадно припал к льющейся из крана струе и принялся пить отдающую ржавчиной, хлоркой и тухлой рыбой воду.
Напившись, он поднял опрокинутый стул и без сил брякнулся на него.
— Яркий свет… я иду… — через силу цедил слова «Дуремар». — Потом… темнота… тишина…
— Слушай, я, правда… — «Пономарь» угрюмо глядя в пол, с трудом подбирал слова. — Мне жаль, что так произошло: и авария эта, и драка. Я честно всю сумму хотел тебе забашлять, о которой договорились. Ты тогда палку перегнул, материл, с кулаками кинулся… У меня самого тогда проблем было выше крыше… Я, короче, проигрался по-серьёзному, с наркотой развязал, тут ты ещё… Короче…Планку сорвало…
Сглотнув, горло опять пересохло, Лёха, через силу посмотрел на «Дуремара». Тот сидел, вжавшись в угол, подтянув ноги к груди и обхватив их, уже не лапами — руками. Жуткая, похожая на мяч для регби голова приняла привычную форму. На Лёху с человеческого лица смотрели слезящиеся глаза.
— Ты извини меня… Да… Мне жаль, что так вышло… Если бы я что-то мог изменить, я бы всё переиграл.
Закончив говорить, Лёха встал и, опираясь на трость, похромал к выходу. Смотреть на беззвучно плачущего «Дуремара» сил не было совершенно. У двери он всё же обернулся, вытянул перед собой трость.
Ему никто не ответил, кухня была пуста.
