CreepyStory

Это перевод истории с Reddit

Вы когда‑нибудь настолько игнорировали собственные инстинкты, что тело начинало бунтовать — сердце грохочет, кожа ползёт мурашками, что‑то внутри груди кричит: «Не надо»?

А вы всё равно делаете. Ради денег.

Согласились бы на работу, где платят наличкой, не задают вопросов, не требуют анкеты и проверок, а единственное условие: соблюдай правила. Даже когда они не имеют смысла. Даже когда кажется, что написаны кровью, а не чернилами.

Я согласился.

И, кажется, так и не ушёл по‑настоящему.

Началось два месяца назад.

Я был на мели. Не «туговато с деньгами», а по‑настоящему.

Живот служил будильником. Машина в хлам. Работы нет. Аренда просрочена. Счета висят. Каждый сигнал телефона бил током: вдруг хозяин квартиры, банк или бот‑коллектор напоминает, что я уже на дне.

Все долги выпрошены, все отговорки кончились, удача тоже.

И тут я увидел объявление.

Затерянное в углу Craigslist, в разделе «Разное». Без картинок, только текст:

«Ночной охранник. Оплата каждый день наличными. Требуется конфиденциальность. Опыт не нужен. Проверок нет. Пунктуальность обязательна. Следовать правилам».

Номер. Имя: Марвин. Звонить строго с 21:00 до 23:00.

Пахло отчаянием — а я в тот момент дышал им.

Позвонил в 21:04.

Марвин взял трубку на втором гудке. Голос сухой, отрывистый. Не грубый — эффективный.

— Работу хочешь? — спросил он. Ни имени, ни резюме.

— Сначала бы узнать, в чём дело.

— Ночная охрана. ТРЦ «Сосновые Тени». Начинаешь сегодня.

— Тот дохлый молл на окраине?

— Единственный, что ещё «официально открыт». По документам.

— Без собеседования?

— Угу.

— Без бумаг?

— Угу.

— Вы так людей по телефону нанимаете?

— Беру тех, кто приходит, — дал адрес. — Чёрный вход. Ровно 23:50. Не опаздывай.

И повесил трубку.

Когда‑то «Сосновые Тени» значили многое.

В детстве я бывал там: дни рождения, премьеры, крендели, неон. У молла было сердце.

Сейчас он выпотрошен. Днём открыты пара лавчонок‑распродаж и умирающие франшизы. Ночью — бетонный склеп, переставший дышать.

Парковка пустая, лишь помятая синяя «хондашка» под покосившимся фонарём. Лампочка дрожала, словно боролась со сном.

Марвин ждал у грузовых дверей: низкий, жилистый, кожа как вощёная бумага, глаза двигаются чаще, чем тело. Каждые несколько секунд оглядывался, будто тень должна закашляться.

— Рано, — сказал он.

— Проблема? — нахмурился я.

— Рано — хорошо. Поздно — плохо.

— Насколько плохо?

Не ответил. Протянул ламинированную карточку с ладонь. Самоделка: пластик поцарапан, уголки обтрепаны.

— Читай. Запомни. Не ломай, не сгибай, не умничай.

На карточке:

Ночной регламент — ТРЦ «Сосновые Тени»

1. Пробейся по часам к 23:55. Никогда позже.

2. Запри главные двери. Все.

3. С 00:15 до 01:00 избегай восточного крыла. Что бы ни слышал.

4. Если увидишь кого‑то на карусели фуд‑корта, не замечай. Уходи.

5. В 02:33 проверь магазин игрушек. Если клоун‑кукла исчезла из витрины — уходи немедленно.

6. Никогда не засыпайте.

Я усмехнулся.

— Серьёзно?

Марвин не усмехнулся. Ни полуулыбки.

— Смешно? — спросил он, в глазах нечто больше злости.

— Немного. Пятый пункт особенно. «Клоун‑кукла?» Правда?

Он наклонился, шёпот жёсткий:

— Выполняй правила — или кончишь как Гэри.

— Кто такой Гэри?

Одну бесконечную секунду он смотрел не мигая. Потом отвернулся:

— К 23:55 отметься.

Здравый человек бы ушёл. Позвонил бы другу. Смеялся бы за пивом.

Но я не был здравым.

Мне нужны были деньги. Хоть что‑то.

Я остался.

Внутри было хуже, чем снаружи.

Температура рухнула шагнув за порог. Холод не плохого отопления — мороз витал в самих стенах.

Лампочки гудели, как дохлые насекомые. Жёлтый свет мигал на треснувшей плитке и опущенных решётках. Вывески облезли. Запах бил сильнее всего: не затхлость, а резкая смесь плавленого пластика и цветочного очистителя, будто прятали гниль.

Я прошёл мимо киосков‑призраков. Пыль лежала толстым слоем, но выглядела потревоженной, словно кто‑то касался вчера.

Манекены в витринах — застывшие трупы в рекламных позах. Офис охраны — пульт и рябящие мониторы, половина в снегу.

Я отметился ровно в 23:55. Древний тайм‑клок хрустнул и выплюнул карточку, как будто его стошнило.

Начал обход.

Шесть дверей на улицу — шесть разных ключей. Замки сопротивлялись. Один чуть не сломался в руке. Но к полуночи всё было заперто.

Я встал у входа в восточное крыло.

00:15. Воздух изменился — стал тяжелее, гуще. Будто коридор втянул дыхание.

Лампы там мигали как стробоскоп. Дальше пары витрин начиналась тьма. Крыло было не просто тёмным — оно было неправильным.

И раздалось.

Детский смех.

Тихий, заливистый. Отсюда и отовсюду. Тот смех должен радовать — а скрутил желудок.

Детей в молле не было много лет.

Смех крутился эхом в трубах, вплетённым в считалочку про «поймай и досчитай до десяти».

Я застыл, смотря в тьму.

Инстинкт орал проверить. Ведь охранник.

Нет. Я не пошёл.

Карточка жгла карман: «Избегай восточного крыла. Что бы ни слышал».

Я развернулся. Шаги будто через воду. Но я послушался.

Как только отошёл за автоматы, смех оборвался. Мгновенно. От этого стало хуже.

Впервые я почувствовал, что за мной смотрят.

Не Марвин. Не человек.

Молл.

Фуд‑корт.

Стулья в штабелях, несколько раскидано, будто кто‑то ел и не вернулся. Плитка треснула. Неон вывесок светился призрачным.

И вот она — карусель.

Детский аттракцион с облупленной краской и молчащими коньками. Я видел его днём, не придал значения.

Пока не заметил.

На карусели сидел человек.

Серый худи. Неподвижен, голова опущена, лица не видно.

Каждый нерв напрягся. Двери ведь заперты, сигнализаций нет. Ничего не сходилось.

Я смотрел недолго — лишь почувствовать исходящее от него «не так».

Правило четыре.

«Не признавай. Иди мимо».

Я пошёл. Шаг уверенный, дыхание поверхностное.

За углом мельком оглянулся — карусель пуста.

А я понял, что наблюдали уже меня.

02:33. Магазин игрушек.

Стекло мутное, витрина пыльная. Деревянные поезда, динозавры‑ноунейм.

И в центре — клоун‑кукла.

Полметра ростом. Красные нитяные волосы, белое лицо, треснувшая улыбка. Нос криво приклеен. Под глазами синие слёзки.

Бездвижна. Безобидна.

Клянусь, она казалась… внимательной.

Я смотрел слишком долго. Ничего.

Клоун на месте. Значит, я жив.

На рассвете Марвин ждал у выхода, руки скрещены, глаза безразличны:

— Неплохо.

Я хотел спросить про клоуна, про мужчину на карусели, про восточное крыло.

Но он уже шёл к машине.

Я списал всё на стресс. Подумал, протяну неделю, наскребу денег.

Но у молла другие планы.

Третья ночь сломала меня.

Я опоздал на две минуты.

Подвёзти обещала подруга, но сорвалось. Автобусы до одиннадцати. Я бежал через весь город, лёгкие горели. Телефон‑дрын показывал 23:54…

23:57. Карточка щёлкнула.

Две минуты.

Молл почуял.

Лампы загудели громче, гул дробился, воздух налился тяжестью. Тени вытянулись. Шаги эхом запаздывали.

Рация зашипела. Не помехи — ритмы, слова, слишком быстрые и тихие.

Двери, что я раньше запирал, распахнуты.

Не все. Достаточно, чтобы казалось нарочно.

Я снова запер их. Тут же услышал с другой стороны движение. Не человек. Не зверь.

00:15. Восточное крыло задышало.

Весь коридор будто глотнул воздух. Свет померк.

И пошли шаги.

Тяжёлые. Медленные. Тянущийся за ними металл.

Я заперся в кладовке уборщика, сидел на ведре, сжимая рацию, слушая, как что‑то шаркает за дверью.

Вышел в 01:01. Пол пуст.

Но плитка — исцарапана, глубокие борозды водили узоры, останавливаясь у самой двери кладовки.

Марвин утром молчал. Лишь протянул новую карточку. Совсем свежую.

Я перевернул.

Обновлённые правила — ТРЦ «Сосновые Тени»

• Опоздал — оставайся снаружи. Входи после 01:01. Извинись вслух и надейся, что примут.

• Услышал странное — закрой глаза и повторяй: «Мы повинyемся. Мы повинyемся».

• Двери открыты без причины — срочно запри.

• Никогда не открывай детскую игровую. Даже если слышишь плач.

Я держал карточку долго.

— Кто пишет? — спросил.

— Сами пишутся, — ответил он.

Следующие смены — ад. Я стал видеть вспышки: силуэт, лицо за стеклом, женщина в Sunglass Hut…

Она стояла за прилавком, слишком неподвижная. Лицо гладкое, без бровей, глаза сплошь чёрные. Она улыбнулась. Я не ответил. Когда оглянулся — пусто.

Я шептал себе правила, детские песенки, давал манекенам имена. Помогало мало.

Худшая ночь.

02:33. Подошёл к игрушкам. Тишина.

Клоуна нет.

Я застыл. Сердце стучит в ушах.

И вдруг — хихиканье за спиной.

Повернулся.

Клоун стоял в коридоре. Голова набок, руки крюками. Улыбка слишком широкая.

Шаг.

Топ.

Ещё шаг.

Топ.

Я рванул, не чувствуя ног. Ключи дрожали, смех приближался.

Оглянулся — десять шагов.

Кукла.

Я не помню, как открыл дверь. Вывалился наружу, осел на бетон.

Марвин рядом с ржавой машиной.

— Увидел, да?

Я кивнул.

— Смена не окончена, — заметил он.

— Он убьёт! — выдохнул я.

— Обычно да, когда клоун ступает, — пожал плечами.

Я не вернулся ни на следующую ночь, ни после.

Неделя прошла, длиннейшая в жизни. Сон обрывался смехом клоуна. Но я… скучал.

Правила давали смысл.

Деньги таяли. Я голодал, продал приставку, часы отца. На седьмой день пустой холодильник и уведомление о выселении.

Серебристая карточка лежала на столе. Я боялся читать, но одна строчка сверлила мозг:

«Если услышишь странные звуки, закрой глаза и произнеси: “Мы повинyемся”.»

Правило существовало не «на случай». Оно предполагало неизбежность.

Будто звуки по расписанию. Будто то, что там, не просто обитает — оно управляет.

Я пришёл в 23:50 без звонка.

Марвин сидел в офисе с пеночным стаканом. Не удивился.

— Готов перестать бегать?

— Не уверен. Я без денег.

Он кивнул. Достал новую карточку.

Края серебристые.

Финальный протокол — ТРЦ «Сосновые Тени»

• Если клоун появится снова — у тебя две минуты, чтобы покинуть молл.

• Если мужчина на карусели помашет — помаши в ответ, закрой глаза, считай до десяти.

• Никогда не говори с уборщицей. Её нет.

• Если между 02:22 и 02:44 позвонит неизвестный — брось трубку и выключи телефон.

• Главное: не задавай вопросов о правилах.

Последняя строка зацепила. Не «нельзя», а «не задавай». Предупреждение лично мне.

Ночь началась привычно, но воздух был свинцовым.

Около часа я проходил фуд‑корт. Карусель пуста, запах старого попкорна и пыльного кондиционера.

И тут я услышал напев.

Тихий, тягучий мотив забытой колыбельной. Источник не найти. Молл ожил.

В коридоре возле кладовки стояла женщина. Метла скребла плитку. На форме выцвело «Edna». Спина ко мне, она напевала.

Правило ясно: не говорить.

Она подняла голову. Прямо на меня.

— Они никогда не слушают. Даже правила часть ловушки, — сказала она.

Внутри что‑то сломалось.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, не желая этого.

Улыбка ползла, кожа на лице трескалась, рот растянулся до неестественного, зубы кривые, глаза без моргания.

— Правила пишут, чтобы ты чувствовал себя в безопасности, — прошептала. — Но безопасность — первая ложь.

И рванула ко мне.

Я упал, воздух вышибло. Лицо её в дюйме. Глаза тлеют. Дыхание пахнет отбеливателем, гнилью и… статикой.

Я закричал, ударил ногой.

Тело ударилось о пол, как дым. Без веса. Она растворилась серым паром.

Я не выбежал. Я побежал к офису Марвина.

Нужны были ответы.

Темно. Пусто.

В ящике лежала папка.

Фотографии: полароиды, бейджи, кадры камер. У каждого имя и пометка.

Гэри: нарушил правило 5. Клоун забрал.

Сэм: восточное крыло 00:22. Потерян.

Лена: говорила с уборщицей. Ассимилирована.

Дэн: спорил. Осознаёт.

Моё имя. Красными чернилами.

«Запустить протокол. Дать ему побегать».

Дать побежать?

То есть они знали. Им это нужно.

Я схватил папку и рванул.

Молл не сопротивлялся.

Двери открылись с первой попытки. Без клоуна, без смеха.

Я бежал до шоссе, пока не увидел бензоколонку с мерцающим светом, показавшимся раем.

Сейчас я в придорожном кафе. 03:14.

Пишу всё на салфетках, оглядываюсь на дверь.

Не потому, что боюсь, что молл меня найдёт.

Кажется, он уже нашёл.

Снаружи сидит мужчина в сером худи и смотрит в окно. Не шевелился полчаса.

А официантка спрашивает, почему я разговариваю сам с собой.

Но я не сам.

Я говорю с ней.

Уборщица стоит за стойкой. Всё ещё улыбается.

Так что закончу так:

Читали ли вы когда‑нибудь историю, которая вовсе не история, а предупреждение?

Если вам предложат работу в «Сосновых Тенях»…

Скажите нет.

Как бы ни были вы банкротом, как бы ни отчаялись.

Потому что, отметившись там, вы подписываете договор, которого не понимаете.

А если уже работали?

Проверьте карман.

Вдруг там карточка.

Новая.

С вашими правилами.

И в следующий раз… они могут не отпустить.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Это перевод истории с Reddit

Я родился с гремучей змеёй в крови.

Она не кусала много лет. Просто… свернулась там. Тёплая и сонная. Шёпот яда в колыбели костного мозга.

Мама говорила, что это фамильная реликвия. Её отец подарил её ей. И однажды, говорила она, если мне повезёт — по‑настоящему повезёт — я тоже смогу её передать дальше.

Она сказала это, запивая таблетки клюквенным соком и дрожа, как болтающийся винт в сломанной мясорубке. Мне было пятнадцать. Ей — сорок один. Её смех звучал, как попытка завести машину, которая решила не жить.

Я думал, что она просто чудачка. Танцевала в проходах супермаркета. Плакала из‑за незнакомых собак. Начинала разговоры с середины. Я считал, это шарм.

А потом она стала пробивать кулаками дыры в гипсокартоне, пытаясь обнять тени, которых не было. Поставила тостер в холодильник. Обмочилась и сказала, что виновата микроволновка.

Оказалось, шарм — тоже симптом.

К тому моменту, как меня обследовали, змея уже снова шептала. Очень ласково. Как колыбельная с твоих собственных похорон.

Повторов CAG: 44.

Столько раз был взведён курок у меня в черепе.

Доктор улыбался, будто вручал мне грамоту за участие.

— Вы выиграли генетическую лотерею, — пошутил он, а потом стих, когда я не засмеялся. Наверное, ждал слёз. Но я просто смотрел на него и гадал, легко ли у него сойдёт кожа.

В ту ночь я поднялся на холм над городом. Тот самый, куда мама водила меня, пока ещё была собой. Сидел там, пока звёзды не стали мигать, как умирающие курсоры, и задал себе один вопрос:

Если я исчезну до того, как змея укусит, была ли она у меня вообще?

Потому что чувствую я себя нормально. Честно. Большинство дней. Пальцы всё ещё печатают. Язык всё ещё складывается в рифмы. Ноги всё ещё несут меня от одной иллюзии смысла к другой. Я в порядке.

Но я начинаю забывать существительные. Вчера назвал машину «быстрым стулом». Поставил хлопья в шкаф, а коробку — в холодильник. Заблудился в собственной квартире.

Каждое утро просыпаюсь и делаю маленькую инвентаризацию:

• Помню ли я своё имя?

• Могу ли написать «катастрофа» задом наперёд?

• Тени всё ещё снаружи моей головы?

Чек. Чек. Типа.

Смешно: как только ты узнаёшь, все начинают относиться к тебе, будто ты уже умираешь. Не когда болезнь бьёт. Не когда ты падаешь с лестницы или рвёшь себе глотку, потому что мышцы не слушаются. Нет, стоит сказать «Хантингтон», и они уже слышат аппарат ИВЛ.

Но я не мёртв. Я просто пред‑призрак.

Иногда кажется, что настоящая болезнь — это то, что она делает с настоящим.

Ты перестаёшь мечтать о будущем. Начинаешь собирать «последние» как проклятые сувениры.

• Последний раз, когда бежишь.

• Последний раз, когда пишешь песню.

• Последний раз, когда отец смотрит на тебя как на сына, а не на обратный отсчёт.

Я веду дневник. Он почти пуст. Иногда пишу там такое:

• «Помни покушать, пока не забыл как».

• «Практикуй завязывать шнурки».

• «Не позволяй страху строить дом в позвоночнике».

На одной странице только: «Когда я стану ею?»

Мама теперь в учреждении. Она набросилась на соседку с подушкой. Женщина была невербальна и шумела бутылкой. Этого хватило. Просто звук.

Мне сказали не волноваться. Сказали, она не хотела. Но вот что я думаю:

А вдруг хотела? А если болезнь не делает тебя кем‑то другим… А если она просто сдирает хорошие слои, пока не останется только правда?

А если я боюсь не стать ею — я боюсь, что ею я всегда был, под кожей.

Они называют это нейродегенеративным расстройством. Я называю это экзорцизмом в замедленной съёмке.

Несколько ночей назад мне приснилось: я в комнате из зеркал, каждое показывает меня в разном возрасте. Мальчик‑я. Подросток‑я. Настоящий‑я. Будущий‑я. А в центре — версия без глаз и со слишком большим числом зубов, танцующая, как когда‑то мама.

Он прошептал: «Я — единственный ты, который имеет значение».

Потом он откусил мои пальцы, один за другим.

Я проснулся смеясь.

Не потому что смешно, а потому что смех — единственное, что я ещё делаю намеренно.

Я решил не умирать в больнице. Хочу уйти в пламени метафоры.

Может, войду в океан с головой, полной музыки, и листом, полным нот. Может, свалюсь на машине с края мира, выкрикивая стих в ветер. А может, просто лягу под лимонным деревом и позволю ему стереть меня, пока читаю, пока не смогу.

Потому что разве не этим всё является?

Не концом. Не трагедией. Просто медленным стиранием.

Одно моргание за раз.

Пока не останется ничего, что можно наследовать.

Читать эксклюзивные истории в ТГ https://t.me/bayki_reddit

Подписаться на Дзен канал https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Эльза в очередной раз поёрзала на жёстком сидении – отдельные доски неприятно впивались гранями в ягодицы и бёдра, а малейшие движения грозили затяжками на юбке, поэтому она терпела до последнего, пока оставаться неподвижной становилось невмоготу. Внезапно поезд дёрнулся, и девушка едва успела придержать чемоданчик, который стоял слева от неё. Только она подумала, когда же закончится поездка, как из динамика над дверью с шипением, будто диктор продирался через все помехи в мире, объявил о прибытии на конечную. Вместе с этим дверь в конце вагона сдвинулась вбок, в проёме показался мужчина и зычно выдал:

- Граждане, все на выход! Не забывайте свои вещи или багаж. Если они у вас есть, конечно.

Эльза встала, подхватила чемоданчик, который вопреки своему небольшому размеру оказался весьма и весьма нелёгок, и пошла к выходу.

На странном, залитом красно-жёлтым светом перроне девушка в нерешительности замерла. В голове не было ни единой мысли, где она находится и куда ей нужно идти. Путница успела заметить только высокие и выполненные в готическом стиле колонны, как к ней сразу откуда ни возьмись подскочил незнакомец в штатском и выдал:

- Ну, наконец-то! Эльза С.С.? – Эльза даже кивнуть не успела, как он продолжил. - Пройдёмте со мной, гражданочка! У вас назначена встреча с Комиссией.

- Никуда я с вами не пойду. Я сейчас вызову милицию, если вы от меня не отстанете. – с возмущением ответила девушка.

- Милиционеры с особыми заслугами и достижениями обычно прибывают на уровень выше. – усмехнулся незнакомец и возникшей в руке плёткой пару раз пристукнул по ладони.

Эльза почувствовала, как от нахала повеяло жутью, словно невидимая дверь в мир ночных кошмаров едва-едва приоткрылась, но этого хватило, чтобы испугаться до дрожи в коленках.

- Ну, так что? Идём, или мне применить меры? – неприятный человек стал постукивать плёткой по ладони.

Сердце в груди девушки бухало как бешеное, капля холодного пота скатилась вдоль позвоночника и оставила неприятное ощущение, впитавшись в ткань в районе поясницы.

- И-и-идём. – заикаясь, ответила она. В этот же момент словно по мановению волшебной палочки устрашающая штука исчезла из руки незнакомца. – Как вас зовут, позвольте узнать?

- Эривас. Мистер Эривас. Мне нужно доставить вас на заседание Комиссии.

- Позвольте хотя бы переодеться с дороги, я ведь только приехала. – попыталась оттянуть неизбежное девушка.

- А у вас есть во что? Вы ведь даже понятия не имеете, что у вас в чемоданчике? Не так ли? – вкрадчиво спросил мужчина.

В этот момент Эльза осознала странность ситуации. Она не имеет ни малейшего понятия, что находится в её ручной клади. И, более того, даже не представляет, кто она и откуда приехала. Увидев её внезапно изменившийся взгляд, незнакомец снова усмехнулся и плотно взял девушку под локоть. Через минуту они уже ехали в машине прочь от загадочного вокзала...

День в который я утонула

Если события моей долгой и непростой жизни разделить на "да, было" и "о, нет, этого не могло быть" в остатке останется лишь это день. Было или не было? Тайга нашептала, приснилось, в отравленном болотными испарениями сне? Свидетелей, к которым можно было бы обратиться за подробностями не было. Сама я ничего не знаю. Как это поселилось в моей памяти и не хочет забываться, если даже лица многих любимых стерлись и потускнели? Могло ли так произойти, или это случай ложной памяти? Кажется, я просто задаю неправильные вопросы.

Я была слишком городской. Банты, платья, музыкалка, научная фантастика. На лето меня увозили к бабушке, в город, откуда я привозила диковенные фломастеры и кукольные сервизы, белые с синей росписью. Слишком тонконогой и легковерной, совсем ничего не умела, не знала, не бывала в лесу, не умела ловить рыбу, стрелять, ездить верхом, различать следы, принимать роды у собак, курить приму за баней, разжигать костры. В добавок (а то без этого список моих преступлений был недостаточным) моя мама была учительницей. Согласитесь, я просто нарывалась на неприятности.

Ленка и Светка знали и умели всë на свете. Предоставленные сами себе, они сутками бродили по посёлку, участвуя во всех здешних событиях. Они были взрослые, старше меня на три и четыре года, и вели жизнь, на мой взгляд, необычайную и полную приключений. Конечно, я хотела быть похожей на них. За дружбу с ними я бы отдала все, что у меня было. Шëл 86-й год. Мне было восемь.

В детском противостоянии местных и приезжей, никто бы не разглядел извечного противостояния двух Россий, одной из которых предстояло вернуться в город, выучиться и прожить долгую жизнь, в которой будет много стран, городов, книг, разговоров, открытий, а второй на роду было написано родить в пятнадцать и умереть к двадцать от рук пьяного сожителя, и единственное что всегда их объединяло, что всегда будет объединять эти две России, это непонятная, зовущая куда-то тоска. Но я утрирую. Ничего подобного, конечно, в этом конфликте не было и быть не могло. Просто две деревенские девочки постарше решили проучить городскую малявку.

Несколько дней я гуляла с ними по посёлку, и за это время узнала о жизни больше, чем за предыдущие восемь лет. Разглядывая себя в зеркало перед сном, я искала у себя морщинки, такой взрослой и умудренной, я стала тогда себе казаться. В конце недели девочки позвали меня в тайгу. Тайга, на тот момент была для меня табу. Начало моей жизни в Мурюке сплошь состояло из запретов, но этот был самый суровый из них. Конечно же, я согласилась.

Это был новый, страшный и прекрасный мир, где все было притягательно, незнакомо и очень, очень интересно. Это потом, гораздо, гораздо позже, тайга меня примет, удочерит и будет оберегать от любых опасностей, а пока она вглядывалась в меня так же недоверчиво и с опаской, как я в нее, оценивала меня, решая, сможем ли мы подружиться, или я одна из тех чужаков, которые приходят что-то отнять у неё, обмануть. Тайга бывает очень доброй, но это всегда только её выбор, как сильный каждый раз выбирает быть ему ли милосердным. Об этом я узнаю только через год, от старухи-шаманки вместе с секретом рыжей собаки.

Мы шли и шли. Давно уже стихли звуки лесопилки, единственного доступного мне ориентира, в этом зелёном океане кедров и черёмухи, каменистые склоны сопок сменились мхом и мы вышли к болоту. Целью нашей были родники-колодцы. Это такое природное явление, которое трудно описать людям с ним не знакомым. Как трудно описать, как небольшое пространство земли может объединять в себе сопки, трясину, зыбучие пески и поляны земляники. Колодцы разбросаны по всей тайге. На вид это правильной окружности зеркала, не более полуметра в диаметре, окружённые изумрудной зеленью. Вода в них неправдоподобно синяя и прозрачная, студеная в самый жаркий день. Такие родники очень глубоки, считается, что бездонны. Я встречала маленькие от семи сантиметров, до гигантских сорокасантиметровых. Именно это чудо мне и обещали показать.

Мы вышли к болоту. Болото в Сибири не всегда выглядит таковым. Иногда оно маскируется под лужайку, поросшую прелестными цветами, и лишь ступив на манящую зелень, ты понимаешь, какую ошибку совершил, но поздно. Тебя уже засасывает трясина, холодная и тяжелая, обволакивает и тащит вниз, чтобы спрятать на самом дне. Если ты один, ты непременно погибнешь. Наше болото было обыкновенным, с камышом, кочками и ряской, затянувшей чёрную гладь. Но от того, что это болото не маскировалось, давая разглядеть себя во всей красе, оно не становилось менее опасным. Над болотом, на пригорке росло громадное дерево. Одна из мощных ветвей вытянулась далеко над болотом.

Как меня убедили залезть на дерево? Думаете, меня стоило убеждать? Я бы и сейчас не спасовала, усомнись кто в моей смелости или ловкости, а тогда мне было восемь. И на меня выжидающе и насмешливо смотрели две пары глаз, большие голубые и узкие чёрные.

Подвело меня платье. Не припомню, чтобы кто-то кроме меня, носил в посёлке платья. Оседлав толстый сук, нависший над болотом, помню, я нагнулась и взглянула на своё отражение. "А дальше можешь, или забоишься?" — крикнула мне Ленка, глядя из под ладошки. Я подтянулась, встала на четвереньки и поползла дальше. От поверхности воды меня отделяло метра четыре. Зацепившись за ветку, треснула ткань платья, от рывка я покачнулась, неудержавшись, разжала руки и полетела в болото. Кажется, я потеряла сознание.

Девочки убежали, поклявшись никому не рассказывать о случившемся. Болото надёжно хранит секреты. В такой ситуации каждый бы испугался.

Меня тянуло вниз за ноги. Что-то тяжёлое и страшное. Какое-то время голова оставалась на поверхности, потом чёрная вода хлынула в нос и в горло, я вдохнула её и утонула.

Потом был звук. Не уханье, не курлыканье, не бульканье, а что-то очень похожее на все сразу, тихое и спокойное, перемежающееся глубокими вздохами и шепотком, слова которого я не могла понять. Сил открыть глаза или подняться не было. В груди и в носу ныло и свербило. Я попыталась пошевелиться, но что-то держало за плечи. Потом меня гладили по лицу и голове. Я приподняла веки, сфокусировала взгляд. Напротив, совсем рядом, были другие глаза. Огромные, круглые и почти бесцветные зеленоватые блюдца, с узкими, как у ящерок, зрачками. Глаза моргнули, и веки были бледными и прозрачными. Я попыталась заорать и выключилась.

Кто-то вытащил меня из болота, отнёс в сторону, как мог вытер тину с лица, натаскал сухого мха и укрыл меня им. Караулил рядом весь день и ночь затем, пока меня рвало болотной водой и лихорадило. Этот кто-то шёл за мной, пока я блуждала по лесу, я слышала его вздохи и бормотание, шёл, пока я случайно не вышла к сопке, откуда была слышна лесопилка, проводил до лесопилки, не показываясь на глаза, и ушёл лишь когда меня подхватили прибежавшие на мой крик люди.

Потом я долго болела. Меня осматривали, выискивая укусы клещей, подозревая инцефалит, меняли холодную ткань на лбу и отпаивали разными травяными настоями. Как только я смогла выходить, я опять ушла в лес.

Никого я на болотах больше не встречала, и даже старые люди ничего не слыхали о подобных созданиях. Я бы с готовностью списала все случившееся на испуг, шок или жар. Но я же утонула в тот день. Знаете, какие бы мнения не существовали на этот счет, человек всегда замечает момент своей смерти. В тот день я утонула.

Рассказ этот я услышала от старенькой соседки, тихой и одинокой женщины, с потухшими глазами и голосом, будто из другого времени. Она поведала мне его не как байку, а как страшную правду — ту, что передалась ей от родной тётки, жившей в годы войны. История была старая, пыльная, как пожелтевшие письма с фронта. Но слова её въелись мне в память — и забыть их не получается до сих пор.

Тётка жила в небольшой деревне, в собственном деревянном доме на окраине, почти у самого леса. Мужа и двух взрослых сыновей она проводила на фронт — сначала старшего, потом младшего, а потом и мужа забрали. Осталась одна, со скотиной и огородом, коротая вечера у печи. Писем от родных почти не приходило, и сердце всё чаще сжималось от тревоги.

Однажды ночью разбудил её странный шум. Сначала будто ветром крышу сорвало — грохот, будто кто-то упал или перевернул тяжёлый сундук. Потом — шаги. Чёткие, тяжёлые, будто солдатские сапоги. С чердака.

Она зажгла керасинку. Сидит, слушает, сердце колотится, как у птицы в клетке. Шаги всё ближе — и вот уже скрипит лестница, ведущая с чердака вниз. Скрипит, как во сне — медленно, мерзко, будто каждый шаг оставляет след не только в воздухе, но и в душе.

Она замерла. Дышать боялась. Подумала: может, беглый немец? Или бандит? Тогда всякое случалось. Хотела броситься за топором — да сил не хватило. И вдруг — дверь приоткрылась.

На пороге стоял её младший сын.

В шинели, грязной, с заплатой на локте. Лицо его бледное, как у покойника, но знакомое до боли. Она даже вскрикнуть не смогла — радость и ужас смешались внутри. Вроде живой… но что-то не так. Что-то чужое в нём.

— Сынок?.. — выдохнула она.

— Войти можно? — спросил он. Голос хриплый, словно от гари и холода.

— Да, конечно, входи… — сказала она, но сердце стучало, будто подсказывало: не впускай.

Он вошёл… но странно. Не прямо, а боком, прижимаясь спиной к стене, словно боялся чего-то за спиной. Так и шёл — к печке, к углу, где стол стоял.

Сел. Молчит, только смотрит. Глаза у него были — не её сына. Злые. Голодные. Хищные.

— Что, не ждала меня? — сказал он вдруг, усмехнувшись уголком рта.

Она дрожала. Хотела заплакать, но слёзы не шли. Только губы прошептали:

— Не сын ты… а нечистый… Сгинь, проклятущий!

Схватилась за крест, стала молитвы шептать, сбивчиво, торопливо — «Отче наш…», «Да воскреснет Бог…» — все, какие знала. Он слушал, склонив голову, как будто его это злило… но встать не решался. А потом — выпрямился, спокойно, будто и не злился вовсе, и произнёс зло, насмешливо:

— Вот сука старая… догадалась.

И так же — боком, скользя по стене, как змея, поднялся обратно на чердак. А потом — тишина. Ни шагов, ни скрипа, ни ветра.

С тех пор она туда не поднималась. Заколотила люк, как могла, досками и гвоздями. То ли попа звала, то ли сама ладаном дом окуривала — никто не знает.

А вскоре одна за другой пришли похоронки. Сначала — на младшего сына. Погиб. Под пулемёт попал, прямо в грудь. Потом — на мужа. Пропал без вести. А через год домой вернулся старший… но не прежним. Тихий стал, смотрел часто в одну точку. А когда получил новую квартиру в городе — повесился на балконе. Ни записки, ни слов.

С тех пор та тётка не разговаривала с людьми. Жила как будто между мирами, только печь топила, молилась и смотрела в окно, будто ждала, что кто-то снова постучит с чердака…