Роланд стал Мёртвым не тогда, когда его приняли в отряд ландскнехтов, а много раньше. Так, его, конечно, в то время никто не звал, он стал Мёртвым не по факту, но, по сути, и в этом были повинны ландскнехты, не «Мёртвая голова», а рота рангом пониже – «Стальные кулаки».
Наёмники, нанятые главой союза объединённых городов Утенберга, вторглась в его родную Вейцарию. Ландскнехты, отличавшиеся нелюбовью к вейцарцам, с радостью заключили кондотту[1] с утенбергцем и ранним утром вторглись на территорию страны. Первому удару подвергся приграничный городок, в котором жил Роланд с родителями.
То утро он запомнил плохо: гибкая детская психика вытеснила наиболее жуткие воспоминания вглубь подсознания. Он помнил зарево пожара и клубы дыма от горящих соседских домов. Его уши до сих пор помнят грубые голоса, выкрикивающие в предрассветное небо:
— Рыжих, всех рыжих под нож.
Бешеный рык отца и жалобный стон матери. Его матери, с вьющимися, словно языки пламени, волосами. Волосами цвета меди. Матери по имени Юдифь, взятой его отцом в жены из бродячего племени удеев, отличающихся от остальных дорожных скитальцев огненно-рыжими волосами и большими носами с горбинкою.
А глаза его, светло карие, точь-в-точь как у матери, глаза, помнят как отец, размахивая громадным мясницким тесаком, бешеным быком вертится вокруг матери, не давая наёмникам заколоть её.
Его тело помнит, как соседка, благослови её Святой Антонио, прижимает его к костлявой груди, как вжимает его лицо в вышитый матерью мантон[2], одновременно пытаясь заткнуть ему уши. Как ей это почти удаётся, но он всё-таки выворачивает голову из-под руки соседки и видит, как здоровенный ландскнехт с усами, заплетёнными в косички, и серебряной серьгой в виде кулака, подныривает под размашистый удар отца и вонзает ему в живот короткий меч. Как затем пинком отшвыривает истекающее кровью тело с дороги, освобождая путь к матери. Как он наклоняется над ней и совершенно спокойно, буднично, словно проделывает это каждый день, перерезает тонкое горло. И громогласный крик:
А потом бездна поглотила его сознание, это соседка, видя, что он вот-вот вырвется и кинется на убийц, ударила его по затылку подобранным с земли камнем.
Он потом узнает, что была в ротах такая традиция, врываясь в захваченный город, кричать – чёрноволосых под нож или блондинов под нож, или как тогда – рыжих.
Ни ему самому, ни отцу, если бы он не сопротивлялся, ничего не грозило. У обоих волосы были цвета льна.
Много позже, через пятнадцать лет, он найдёт убийцу родителей, тогда, когда уже совсем прекратит его поиски, смирившись с тем, что кто-то другой отправил в ад чёрную душу наёмника по имени Олаф. Он тогда уже будет лейтенантом в «Мёртвой голове». Его рота остановится на постой в трактире, и хозяин, выскочив во двор, вскинет руку с сжатым кулаком вверх и гаркнет традиционное приветствие ландскнехтов:
Капитан, свесившись с седла, хлопнул трактирщика по плечу:
— Олаф Менкье, тебя ещё не спалили?
А затем обернётся к Роланду:
— Знаешь, Мёртвый, за что его прозвали Мизинчиком?
Роланд покачал головой, не услышав вопроса, он, словно заворожённый, смотрел на пускающую лучики серьгу в ухе трактирщика. Серебряную серьгу, выполненную безвестным ювелиром в виде сжатого кулака.
— А потому что он был самым маленьким в нашем копье[3]. Я ведь в «Стальных кулаках» начинал карьеру. Это уже потом, после Семилетней войны, меня взяли в «Мёртвую голову».
— Где твои усы с косичками, Олаф? — Роланд спрыгнул на землю, едва удержавшись, чтобы не выхватить кацбальгер и не вонзить его в живот трактирщика. Как когда-то тот проделал с его отцом. Он не убил Олафа не потому, что Капитан и солдаты этого не поняли бы, и, возможно, после расправы его ждал трибунал, нет. Плевать ему было и на недовольство солдат, и на суд капитана, к тому же он не думал, что дело зайдёт так далеко. Его любили, насколько вообще наёмники могут любить, в роте Роланд считался любимчиком фортуны, и когда он брался за дело, никто не оставался внакладе. Он не зарезал трактирщика сразу, как узнал, только потому, что желал насладиться его смертью, а перед этим рассказать, за что тот так мучительно умирает.
Он приблизился к низенькому толстячку, тот макушкой едва доставал Роланду до подбородка, а ведь убийца родителей, тогда в детстве, показался ему огромным, словно замковая башня, бесстрастно глядя в лицо. Убийца родных постарел – тело обрюзгло, лицо избороздили морщины, а волосы съела плешь. Сколько ему? Лет пятьдесят? Долгожитель для наёмника. Что же, пожил и хватит.
— А, — махнул рукой трактирщик, — сбрил, жена ругается – колются, мол. Ну, заходите, располагайтесь, сейчас всё равно пусто, так что всех обслужу, а вас, капитан, и вас, лейтенант, так вообще по высшему разряду.
Роланд не убил его – не смог. Хотя уже мгновенно, ещё по пути в трактир, спланировал, как это сделает. Уедут они со двора, он с полдороги под благовидным предлогом вернётсяи убьёт толстяка Олафа, а после сожжёт его трактир дотла.
Но, войдя в зал, понял, что не сможет. К хозяину, едва он переступил порог, подлетела пухленькая женщина лет сорока и, нежно обняв его за талию, улыбнулась гостям.
Роланд сглотнул, из-под чепца на лоб женщины выбилась медно-рыжая прядь волос.
— Вот, капитан, знакомьтесь – жена моя, Сара, а это, — он махнул рукой в сторону кухни, из-за дверей которой выглядывали улыбающиеся детские мордашки, — дочки мои.
— Отец, — донеслось из-за спины, — лошадей распрягать?
Роланд медленно повернул голову на голос. В дверях стоял мальчишка лет девяти, очень похожий и на мать, и на отца одновременно.
— Сын мой. — С гордостью произнёс Олаф и обратился к капитану. — Надолго к нам, заночуете?
Роланд прикрыл глаза и сжал кулаки, поняв, что не сумёт отомстить за смерть родителей. Уж очень его месть будет похожа на то, что произошло с ним в детстве. И если он прикончит трактирщика, то, кто знает, может быть, и за ним, лет эдак через пятнадцать заявится, такой вот, как он, мститель.
Роланд так сильно стиснул пальцы, что тонкое стекло бокала хрустнуло, и вино потекло ему на колени, пятная багрянцем ткань штанов.
— Мьерде[4], — он грязно выругался, стряхивая капли на пол. Штаны его, тонкого шёлка с еле заметной вышивкой по бокам, были безнадёжно испорчены.
— Сеньор, — в комнату заглянул хозяин заведения, Сантьяго Гонсалез, — вас хочет видеть сеньорита.
— К дьяволу всех сеньорит, — рявкнул Роланд.
— Но это, — хозяин быстро просеменил к нему и жарко зашептал: кто его хочет видеть.
— Долорес Де ЛаВега? – повторил он вслед за Гонсалезом. — Да, таким сеньоритам отказывать не принято. Хорошо, веди.
И добавил чуть слышно, когда за хозяином затворилась дверь:
— И что дочери сиятельного графа понадобилось от ночной тени?
— Капуло![5] – он снова выругался, глянув на пятно, испачкавшее штаны.
И ведь не сядешь, не прикроешь испачканное место плащом, невежливо встречать даму сидя. Взглянув на пятно ещё раз, он мысленно плюнул: теперь ничего не поделаешь.
Дверь бесшумно отворилась и в дверях возникла Долорес Де ЛаВега. На пороге она остановилась и, небрежно махнув кому-то рукой, затянутой в тонкую кружевную перчатку, зашла внутрь. Нет, не зашла, поправил себя Роланд, вплыла, такой грации он давненько не видел. Последний раз такие плавные и завораживающие движения он наблюдал у молоденькой байлаоры[6], что танцевала в праздник Росио[7] на главной площади Оливы.
Дверь закрылась, и они остались вдвоём. Роланд в изумлении приподнял бровь: это немыслимо, чтобы незамужняя сеньорита осталась в комнате с мужчиной одна, без сопровождения. Этот поступок попирал все устои общества. Видимо, случилось что-то действительно из ряда вон выходящее, если девушка отважилась на подобное.
— Сеньорита, — Роланд вежливо поклонился, — присядете, выпьете вина? Здесь подают превосходное Альенское.
Роланд видел Долорес Де ЛаВегу несколько раз издали. Тогда она показалась ему красивой, но несколько холодной, что было так не характерно для женщин юга Спании, но представлен не был, как не бывает представлен уличный пёс породистой кошечке знатной госпожи. Сейчас, вблизи, она показалась ему ещё более красивой и, вот странно, не такой холодной. Он невольно залюбовался сеньоритой Де ЛаВега. Женщины славной Оливы были красивы, но Долорес была прекрасна. Даже, пожалуй, красивее Изабеллы, хоть раньше он думал, что такое невозможно.
Прекрасные тёмные глаза Долорес Де ЛаВеги сузились, а пухлые губы поджались так, что рот стал похож на шрам. Но всё же она присела на отодвинутый Роландом стул, грациозно подобрав узорчатый подол восхитительного траджес де фаралес[8]. На секунду мелькнула тонкая лодыжка и маленькая ступня в расшитой золотом туфельке.
Затылок сеньориты Долорес был не менее красив, чем её лицо. Густые тёмные волосы были забраны в высокую причёску, и Роланд видел меж краем расшитого в тон платья мантона и линией густых волос полоску смуглой кожи.
— Сеньор Муэрто, — прервала его любования сеньорита Де ЛаВега, — я пришла сюда не вино пить, у меня к вам, как бы это сказать – конверасион привада.
— Приватная беседа? — переспросил Роланд, обходя девушку и усаживаясь на стоявший напротив стул.
Разделявший их стол мешал разглядеть её руки, но по движению плеч угадывалось: девушка нервно теребит складку шелкового платья.
Взгляд Роланда скользнул по расшитому лифу, прошёлся по изящной шее, круглому подбородку, пухлым губам, тонкому с горбинкой носу и остановился на тёмных глазах, с неестественно расширенными зрачками.
Да, она боится – осенило его, вот и нервничает, а совсем не из-за того, что уединилась с мужчиной, как он вначале подумал.
Интересно, чего может бояться дочь правителя города? Старый граф, Долорес была поздним ребёнком, железной рукой правил городом. Его если и не боялся, то, как минимум уважал даже глава лас сомбрес дела ночи[9]. К тому же, по слухам, девушка пользовалась уважением в низших слоях Оливы. Сеньорита содержала несколько домов призрения и сиротских приютов. Так что обидеть Де ЛаВега не пришло бы в голову и самому закоренелому матону[10]. Если только…
Роланд прокрутил эту мысль в голове, но затем отбросил. Что может связывать прекраснейшую Долорес Де ЛаВегу – донну из знатного рода и парочку залётных компрачикос. Ни-че-го!
В ответ на это его ничего, тревожно заныл, давным-давно перерубленной в одной из компаний, бицепс левой руки. Роланду очень хотелось потереть руку, но боль, словно услышав его, отступила. Вместо этого он налил в хрустальный бокал вина и протянул его Долорес:
— Выпейте немного вина, прессиоса дона[11] и успокойтесь.
— Я спокойна, сеньор Муэрто, — вопреки своему отказу девушка взяла предложенный бокал и нервно пригубила вино.
— Роланд, зовите меня Роланд и рассказывайте, я вас слушаю.
— М-м-м, дело в том, что один знакомый посоветовал мне обратиться к вам, как к человеку, умеющему улаживать, э-м-м, так сказать, касос делекадос[12].
— Один человек? — Роланд изумлённо вскинул брови. — Позвольте узнать, кто?
— Я бы… — она запнулась, но твёрдо продолжила, — я бы не хотела называть его имени.
— В таком случае сеньорита Де ЛаВега, я вынужден прекратить нашу конверсион привада.
— Но… — Долорес опустила голову, — я не знаю как…
— Как он или она к этому отнесётся? — Роланд не сводил глаз с сеньориты, уже догадываясь, кто мог посоветовать воспользоваться его услугами. — Не беспокойтесь, это знание умрёт вместе со мной. И он… — Роланд сделал небольшую паузу, — или она ничего об этом не узнаёт.
— Я… хорошо, — девушка вскинула голову, — донна Изабелла, Изабелла Дельгадо.
Роланд улыбнулся и пробормотал себе под нос:
— У сеньоры Изабеллы длинный язык.
— Вы мне поможете, сеньор Муэрто? — Слова дались ей с трудом, очевидно, что прессиоса дона не привыкла просить.
Какие прекрасные глаза, машинально отметил Роланд, а сколько в них дел оргуло[13]. Да, гордости в глазах донны Де ЛаВеги много, можно сказать, прирождённой гордости, того, чего нет в глазах большинства простолюдинов, но и мольбы в них было предостаточно. Пожалуй, мольбы было даже больше, решил он, и хм... таким глазам отказать невозможно.
— Как же я могу помочь, если не знаю сути тема сенсибле[14]?
А девочка, кстати, сколько ей – семнадцать вроде бы, имеет железную хватку, сразу видно, чья она дочь.
— Я решу это, когда выслушаю вас, донна. Надеюсь, речь идёт не об убийстве. Я хоть и отправил немало душ навстречу святому Диктину, но не сикарио[15] и даже не эспадачини[16].
— Нет… — опять короткая заминка. — Нет, — уже уверенней произнесла она, — речь идёт не об убийстве.
— Рассказывайте, донна, как я и говорил, наш разговор останется между нами. Рассказывайте, я вас внимательно слушаю.
Это хорошо, она произнесла так, словно собралась прыгать в бездну:
Рассказ Долорес Де ЛаВеги был интересным и даже забавным, но в принципе достаточно заурядным.
У Долорес пропала наперсница, девушка из бедной, но благородной семьи. Габриэль ДеАриес приехала три года назад с севера Спании из славного города Пие-де-Порто, навестить престарелую тётку. Тётка, к прискорбию племянницы, вскоре умерла, оставив ту без средств к существованию. Денег, чтобы вернуться, у Габриэль не было, и судьба сеньориты ДеАриес была бы печальна, если не сказать, трагична, не встреться на её пути Долорес.
Юная Де ЛаВега входила в тот возраст, когда благородные сеньориты выходят в свет, и ей требовалась наперсница её возраста или чуть старше. Габриэлла, как никто другой подходила на эту роль. Будучи старше Долорес на четыре года, она была, что называется девушкой голубых кровей, из рода пусть и обедневшего, но благородного.
Помимо славных предков, Габриэла была обладательницей стройной фигурки, симпатичного личика и, что самое главное – обладала безукоризненными манерами. Что в глазах отца Долорес, гранда Де ЛаВеги, было весомым аргументом. Так, ДеАриес оказалась в окружении взрослеющей Де ЛаВеги.
И вот третьего дня она пропала. Ушла в кирху помолиться и не вернулась. Но это не самое худшее. Вместе с ней пропала реликва де фамилиа[17], которая передавалась в семье Долорес от матери к дочери, уже на протяжении десяти поколений.
— Вы считаете, что это именно донна ДеАриес взяла эту вещь? — Роланд, до этого бесстрастно изучавший стол между ними, посмотрел на Долорес.
— Я… — девушка нервно поправила прядь волос, выбившуюся из причёски. — Я не знаю, что думать. Габби… Габриэль не способна на воровство, она… она честна до…, я не знаю человека более правдивого, чем она. А тем более, чтобы что-то украсть… — сбивчиво говорила она. — Может, её заставили? Я не знаю!
— Хорошо. — Роланд усмехнулся наивности девушки и решил зайти с другого конца. — Предположим, что это не она. Скажите, сеньорита Долорес, с чего вы решили, что ДеАриес пропала? Может быть, она просто загуляла, закрутила роман, отправилась к любовнику или просто се энаморе[18]? И потеряла счёт времени? Тем более что она взрослая и свободная женщина, и никому не должна давать отчёта в том, куда и насколько она уходит.
— Нет, что вы, сеньор Муэрто, — глаза Де ЛаВеги от такого предположения вспыхнули огнём, — Габби не такая, она честная женщина. У неё есть жених, они помолвлены, и даже день свадьбы назначен. Она любит своего жениха, вы бы видели, как горят её глаза, когда она про него рассказывает. Габби, конечно, могла пойти к нему, — при этих словах Долорес покраснела и опустила глаза, — такое уже бывало, но его сейчас нет в городе.
Святая простота, думал Роланд, рассматривая прекрасную донну, – при всей её гордости, красоте и железе в характере, она смущается, когда речь заходит об ми энканта ла сераниа[19].
— Где же это весьма достойный сеньор, и кто он, кстати?
— Сеньор ДеКабреро в отъезде, с торговой миссией, где-то в Алисии.
— Сеньор ДеКабреро? – переспросил Роланд, — Хоакин ДеКабреро?
— Да, — удивлённо ответила Долорес, — Вы его знаете?
— Нет, — Роланд улыбнулся, — слышал что-то.
Хоакин значит ДеКабреро, Хокки Брибон[20], как его прозвали в злачных местах ночной Оливы. Большой любитель подростков, малолетних девочек и крепкой граппы, а также азартных игр, с хорошо подвешенным языком и очень красивый, ну-ну. Такой и впрямь мог подбить девушку на кражу, особенно если она влюблена в него до умопомрачения, но Хоакина и вправду не было в Оливе. Вот только отправился он не в Алисию, и, уж конечно, не по торговым делам. Насколько было известно Роланду, сей «доблестный идальго» отправился навести шороху в публичные дома Талии.
— Н-да, — произнёс он вслух, — весьма достойная кандидатура для прекрасной донны ДеАриес.
— Мне кажется или в ваших словах я слышу иронию? — Долорес выпрямилась, хоть казалась куда больше – её осанке позавидовала бы и королева Альбанских островов, и сурово свела красивые брови на переносице.
— Ну что вы, сеньорита Де ЛаВега, как можно, вам просто показалось. Как давно они вст… хм, помолвлены?
Роланд замолчал, обдумывая услышанное. Отпив ещё глоток чудного, терпкого Альенского, он произнёс:
— Скажите, а слуги не пропадали из вашей асиенды? Может быть, кто-нибудь из обслуги ведёт себя не так, как всегда, нервничает, ну, что-нибудь такое?
— Нет, — задумчиво ответила Долорес, — слуги на месте, никто не пропадал и даже не отлучался и поведение…, я не замечала изменений в их поведении. Нет.
— Хорошо, донна Де ЛаВега. Я понял вас и займусь вашим тема сенсибле. И да, насколько я понимаю, ваш отец не в курсе произошедшего?
— Нет, и я бы не хотела, чтобы он что-то узнал.
— Это, само собой разумеется, только ему всё равно придётся рассказать об этом, если сеньора ДеАриес и ваша семейная реликвия не найдутся. Вы это понимаете?
— Прекрасно понимаю, — молодая Де ЛаВега побледнела, но смотрела твёрдо и решительно, — в этом случае я всё ему расскажу.
— Надеюсь, о нашем маленьком разговоре вы ему не поведаете?
— Отлично. Вы, кстати, так и не рассказали, что конкретно пропало.
Долорес Де ЛаВега кивнула.
— Это крест. Четырёхконечный. Перекладины в виде вытянутых ромбов. Вертикальные – длинней горизонтальных. Основание отлито из серебра, лицевая сторона выполнена из бирюзы, голубой, как весеннее небо. В центр креста – круг с изображением змея, кусающего собственный хвост, залитый прозрачной смолой. Размер чуть меньше моей ладони.
Девушка продемонстрировала Роланду затянутую в перчатку ладошку.
— Выглядит, конечно, грубовато, но ему Бог весть сколько лет. По мнению ювелира моего отца – не менее пятисот. Его ни с чем не спутать. Увидите, сразу узнаете.
Роланд, молча смотрел на Долорес, на всём протяжении разговора его не покидало ощущение, что девушка что-то недоговаривает. Но, несмотря на все сомнения, он решил помочь ей, не сам, конечно, а отрядить на поиски пару толковых и преданных лично ему парней – пускай поразнюхают. Хорошим расположением таких высокопоставленных персон в наше время не разбрасываются. И в случае удачи молодая Де ЛаВега будет ему должна.
— Я займусь вашим делом, донна, скажите, как мне с вами связаться, если… когда у меня появятся новости?
Девушка задумалась, об обратной связи она явно не подумала. Наконец, она произнесла:
— Люка. Связь будем держать через него, это мой гард[21], его семья держит небольшой трактир в конце улице горшечников. Отдайте записку его отцу, он даст ему знать, а Люка передаст мне.
Девушка поднялась со стула, собираясь удалиться.
Роланд встал и приблизился к ней почти вплотную, грубо попирая все законы приличия.
— Долорес, — он впервые назвал её по имени и на ты, — а ты не боишься, что твой отец узнает о нашей встрече? Это может плохо закончиться. Не для тебя, конечно, но для меня уж точно. Никто из твоих, — он кивнул на дверь, — гардов не проболтается об этом визите?
— Нет, — Долорес улыбнулось очаровательной улыбкой, очаровательной и холодной, словно ледник зимой, и, в свою очередь, назвала его по имени, — Роланд, никто из моих телохранителей не проболтается. Они мне обязаны.
— Настолько обязаны, что пренебрегут своим долгом перед грандом Де ЛаВегой?
— Долг? Они должны только мне. Люка обязан мне жизнью. Себастиан, он должен мне ещё больше, чем Люка.
— Что же может быть дороже жизни, сеньорита? — Роланд был заинтригован.
— Жизни жены и дочери. — Отчеканила Долорес Де ЛаВега.
— Вы опасный человек, — проговорил Роланд, глядя прямо в красивые глаза, — уже личную гвардию собираете.
— Долорес Де ЛаВега, вы далеко пойдёте, и я не удивлюсь, если лет через пятнадцать – двадцать править городом будете вы. Не напрямую, конечно, правитель женщина в наших краях – нонсенс, но дёргать за ниточки будете именно вы. Бедный ваш будущий муж.
И сколько в его словах было сожаления, а сколько восхищения, не знал и сам дьявол.
Долорес, ничего не ответив, круто развернулась, обдав Роланда едва уловимым терпким запахом жасмина, и направилась к выходу.
— Постойте, — окликнул он её на самом пороге, — ещё один момент. Где в последний раз видели Вашу компанеро[22]?
Долорес замерла на пороге, даже по её спине было заметно, что вопрос ей не понравился. Она медленно обернулась и, тщательно подбирая слова, сказала:
— Габриэль видели около дома сеньора Сантьяго Дельгадо.
Вот как? Роланд мысленно вскинул брови в немом удивлении. Такого он и ожидать не смел.
— Ваша наперсница была одна?
— С кем? — Роланд слегка повысил голос. — Что вы цедите по слову? Говорите.
— С двумя господами. Я не знаю их имён, по виду приезжие.
— Один высокий, длинные, очень светлые волосы. Второй пониже и поплотнее первого, бритый наголо. Очень похож на хешарца.
— Так, так, так, — очень медленно и с очень нехорошей интонацией проговорил Роланд, — почему вы мне сразу не сказали?
— Я… Я испугалась, — Долорес опустила голову, — они мне показались очень опасными, и их глаза… Я таких ни у кого не видела. Пустые и… словно мёртвые.
— Нет, — испуганно проговорила девушка и опустила голову, и сразу стало ясно, что она очень юна и неопытна, — я хотела, даже в гостиницу пошла, где они остановились, хоть Люка и отговаривал меня, но я всё же пошла. Но когда я их увидела, я… я просто испугалась.
— И все же вы не обратились к отцу, а пришли ко мне. Почему? Только не надо мне про реликвию говорить, это я уже слышал. Поведайте мне второй, скрытый слой.
— Потому что вы, точнее, они, похожи на вас.
Она вскинула голову, взгляд упрямый и одновременно испуганный.
— Верю. До свидания, сеньорита Де ЛаВега.
И всё же она что-то не договаривала, он был в этом уверен.
Когда девушка ушла, Роланд налил полный стакан вина и, устроившись в кресле, принялся размышлять вслух.
— Значит, май куэрдо[23] компрачикос, вы в городе уже больше трёх дней, а на встречу явились только сегодня? Интересно. Вот и начал прощупываться тайный план, прячущийся в тени простого похищения. Что же вы затеяли, мои разлюбезные бывшие ландскнехты?
Бицепс опять заныл, на этот раз Роланд не стал сдерживаться и с удовольствием растёр руку. Стало легче, но ненамного, это ведь не физическая боль, а скорее метафизическая.
Пожалуй, визит к Изабелле стоит отменить. Это он уже сказал не вслух, а про себя. Хоть и жаль, последнее время они стали видеться реже. Но с весточкой он пока повременит, дождётся доклада Джозе, и тогда…
Словно услышав его мысли, в дверь стукнули условным стуком.
Дверь приоткрылась, и в неё ужом проскользнул Проныра.
— Пей, ешь, — махнул рукой на стол Роланд, — и рассказывай.
— Благодарю, — Джозе, налил себе вина, но есть не стал.
— Компрачикос в гостинице, сначала ели и пили в общей зале, потом в номер вернулись. Подхватили двух лакидос[24] и поднялись в комнату. Одна тощая, словно селёдка, а другая настоящий балена[25], видели бы вы её зад, сеньор Роланд, это просто…
— Джозе, — Роланд прервал его, — данные подробности меня не интересуют. Что они делают сейчас?
Проныра масляно усмехнулся:
— Когда я уходил, они, судя по звукам, ходер[26] этих милашек.
— С ними никого больше не было?
— Кого именно? — осторожно уточнил Проныра.
— Малец мой, вы его не знаете, Сезаро Курси[27] зовут, пока они жрали, пошарил в комнате, там никого не было.
— Надеюсь, осторожно? — Нахмурился Роланд.
— Конечно, просто заглянул, ничего не трогал.
— Ладно, наблюдай дальше. Послание помнишь, где оставлять?
— Обижаете сеньор, Проныра, на память никогда не жаловался. У старьёвщика Федерико. Так я пошёл?
Джозе одним большим глотком допил вино и исчез.
Ну что же, пожалуй, визит к прекрасной Изабелле можно и не отменять, вот только переодеться надо.
[1] Кондотта – договор о найме.
[2] Мантон – женский вышитый платок.
[3] Копьё – подразделение в роте ландскнехтов.
[5] Капуло – (буквальный перевод: кокон) – дурак, идиот, бездарь.
[6] Байлаора – танцовщица фламенко.
[7] Праздник Росио – массовое религиозное паломничество.
[8] Траджес де фаралес – платье.
[9] Лас сомбрес дела ночи – ночные тени (бандиты).
[11] Прессиоса дона – прекрасная незнакомка.
[12] Касос делекадос – деликатные дела (щекотливые ситуации).
[13] Дел оргуло – гордости.
[14] Тема сенсибле – деликатный вопрос.
[15] Сикарио – наёмный убийца.
[16] Эспадачини – бретёр (зд. наёмный дуэлянт).
[17] Реликва де фамилиа - фамильная реликвия.
[18] Се эноморе – влюбилась.
[19] Ми энканта ла сераниа – любовная близость.
[21] Гард – здесь охранник.
[22] Компанеро – подруга.
[23] Май куэрдо – дорогие мои.
[24] Лакаидас – проститутки.
[25] Балена – дословно кит (зд. толстуха).
