Вот осёл, он тупой и упрямый, но послушный и полезный. Таскает грузы, возит детей и его можно дрессировать. Со всех сторон приятное животное, если не орет. Но если назвать тебя ослом, ты обижаешься, ты же не тупой!
А вот тигр. Тигр гораздо тупее, почти не дрессируемый, идеальная машина для убийства, которая сожрет и осла и детей, которых тот перевозит. Хотя мурчит прикольно. Если кто-то назвал тебя тигром, то это либо баба, либо педик.
Вывод: ты идиот, если думаешь, что образы и поведение животных можно проецировать на поступки человека.
Через несколько дней после начала войны, в июне 1941-го, посланник Болгарии в Москве Иван Стаменов был приглашен в ресторан «Арагви» неким Павлом Анатольевичем Павловым, который отрекомендовался секретарем самого Берии. То, что посланник услышал от влиятельного собеседника, поражало воображение. Оказывается, Сталин передает германскому правительству предложение о мире. Причем готов на огромные территориальные уступки.
Иван Стаменов, бывший с 11 июля 1940 до 9 сентября 1944 г. посланником Болгарии в СССР, направил 2 августа 1953 г. письмо в посольство СССР в Софии с описанием истории своего знакомства с Павлом Анатольевичем Павловым и подробностями их встречи в ресторане «Арагви» для обсуждения «предложений советского правительства о мире». Ранее Павлова как «секретаря Берии» Стаменову представил Павел Днепров (сотр. НКВД П. М. Журавлев). После этой встречи в «Арагви», уверяет Стаменов, он с Павловым больше никогда не встречался (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 133–144).
В качестве «секретаря Берии» выступил высокопоставленный чекист, руководитель Особой группы НКВД Павел Судоплатов. А вопросы и предложения, изложенные Стаменову для передачи в Берлин, он получил от Берии. Их перечень и смысл не оставляет сомнений в авторстве. Совершенно узнаваемый сталинский стиль с двукратным повтором: «Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны».
Интересно другое. Сталину напрочь отказало чувство реальности. Он, как утопающий, цепляющийся за соломинку, полагал, что еще не поздно все остановить, превратить в ограниченный инцидент на границе, в своего рода наглядную демонстрацию немецкой силы для подкрепления территориальных требований. А ему — Сталину — теперь надо лишь убедить всех в необходимости нового Брестского мира. Да, позорного, но необходимого для спасения страны.
Что заставило в 1953-м Судоплатова написать этот документ о своем участии в таком позорном деле? Ведь вполне возможно, он ускорил его арест как доверенного лица Берии. Для Судоплатова, осознававшего, сколь наказуема может быть эта акция, важно было отмежеваться и от Берии, и от этого чрезвычайно опасного дела. Уступка Гитлеру территории — «измена Родине» в чистом виде! Главное — не оказаться здесь крайним.
Задним числом Судоплатов придумал объяснение позорной сталинской инициативе. В своих мемуарах (Судоплатов П.А. Разведка и Кремль. М., 1996. С. 429–430.) он хитрит, относя это событие к 25 июля (месяцем позже), и в корне меняет его смысл, дескать, это была всего лишь дезинформация с целью выиграть время для собирания сил.
В своих показаниях в прокуратуре 10 августа 1953-го Судоплатов был точнее. Он текстуально воспроизвел 4 пункта, продиктованных Берией, вспомнив и о грозном предупреждении наркома держать все в строжайшей тайне, иначе Судоплатов и его семья «будут уничтожены» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466. Л. 37–42.). Будучи арестованным, 21 августа 1953-го на первом же допросе Судоплатов пояснил, что со Стаменовым он встречался как с агентом, а вовсе «не вел переговоры как с послом», и вообще, если бы не был уверен, что это задание от советского правительства, — то не выполнял бы его (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 467. Л. 31–36.).
ИСТОРИЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ
Из объяснительной записки Павла Судоплатова в Совет Министров СССР
(Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 17. Оп. 171. Д. 465. Л. 204–208; опубликовано в сборнике: 1941 год. М., 1998. Т. 2. С. 487–490.)
7 августа 1953 г.
Докладываю о следующем известном мне факте.
Через несколько дней после вероломного нападения фашистской Германии на СССР, примерно числа 25–27 июня 1941 года, я был вызван в служебный кабинет бывшего тогда народного комиссара внутренних дел СССР Берия.
Берия сказал мне, что есть решение Советского правительства, согласно которому необходимо неофициальным путем выяснить, на каких условиях Германия согласится прекратить войну против СССР и приостановит наступление немецко-фашистских войск. Берия объяснил мне, что это решение Советского правительства имеет целью создать условия, позволяющие Советскому правительству сманеврировать и выиграть время для собирания сил. В этой связи Берия приказал мне встретиться с болгарским послом в СССР Стаменовым, который, по сведениям НКВД СССР, имел связи с немцами и был им хорошо известен <…>.
Берия приказал мне поставить в беседе со Стаменовым четыре вопроса. Вопросы эти Берия перечислял, глядя в свою записную книжку, и они сводились к следующему:
1.Почему Германия, нарушив пакт о ненападении, начала войну против СССР;
2.Что Германию устроило бы, на каких условиях Германия согласна прекратить войну, что нужно для прекращения войны;
3.Устроит ли немцев передача Германии таких советских земель, как Прибалтика, Украина, Бессарабия, Буковина, Карельский перешеек;
4.Если нет, то на какие территории Германия дополнительно претендует.
Берия приказал мне, чтобы разговор со Стаменовым я вел не от имени Советского правительства, а поставил эти вопросы в процессе беседы на тему о создавшейся военной и политической обстановке и выяснил также мнение Стаменова по существу этих четырех вопросов.
Берия сказал, что смысл моего разговора со Стаменовым заключается в том, чтобы Стаменов хорошо запомнил эти четыре вопроса. Берия при этом выразил уверенность, что Стаменов сам доведет эти вопросы до сведения Германии…»
Да и Берия вынужден был оправдываться. На допросе 11 августа 1953-го он рассказал, как его вызвал Сталин и спросил: «В Москве ли еще Стаменов?» Узнав, что в Москве, Сталин очень хотел через его связи в Берлине выяснить: «Чего добивается Гитлер, чего он хочет?» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466. Л. 30–36.)
После предъявления ему объяснительной записки Судоплатова Берия ответил, что первые два пункта правильны, а про остальные он «не помнит» (Там же). Через два дня Берию вновь допросили об этом эпизоде, «обрадовав» тем, что теперь постановлением прокуратуры от 12 августа 1953-го ему добавлено обвинение в «измене Родине» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466. Л. 151–154.). Берия вновь стал упирать на то, что выполнял прямое задание Сталина, и теперь вспомнил и подтвердил и остальные пункты сталинского предложения Гитлеру, правда, уточнив, что речь шла не обо всей Украине и Прибалтике, а лишь об их части, и ничего не говорилось о Белоруссии, Буковине и Карельском перешейке (Там же). На следующий день, 14 августа 1953-го, Берия добавил: «Судоплатову я верил, не сомневался в нем, считал его смелым, находчивым, а также имел указание от И. В. Сталина не вводить новое лицо для связи со Стаменовым» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466. Л. 156.).
После проведенной встречи со Стаменовым контролировалась шифровальная переписка посольства Болгарии с целью выяснить, передавались ли сталинские «мирные предложения». Об этом Берия докладывал Молотову. Объяснялся ли Молотов в 1953-м с членами Президиума ЦК КПСС по поводу этого события — неизвестно. И навечно замолчал инициатор возможной сделки с Гитлером — усопший диктатор.
Гитлер говорил со Сталиным
Откуда у Сталина взялась уверенность, что, получив отступного, Гитлер оставит его в покое? Накануне войны в потоке поступавших в Кремль разведдонесений было одно прелюбопытное сообщение от источника Лицеиста. Оно легло на стол Сталина 25 мая 1941-го: «Германский план войны с Советским Союзом разработан самым детальным образом. Максимальный срок войны 6 недель. За это время Германия овладела бы почти всей европейской частью СССР, но правительства в Свердловске не трогала бы. Если Сталину после этого удалось бы спасти социалистический строй в остальной части СССР, то Гитлер этому не мешал бы» (1941 год. М., 1998. Т. 2. С. 260.).
Этому источнику в Кремле вполне верили. Лишь после войны выяснилось, что обладавший обширными связями в верхушке рейха Лицеист (он же латышский корреспондент в Берлине Орестс Берлинкс) — агент-двойник, выполнявший прямые указания германского руководства. А ведь его сведения принимались Сталиным за чистую монету. И неудивительно, все его предсказания сбывались, например, о предстоящем захвате Югославии. Устами Лицеиста со Сталиным говорили Гитлер и Риббентроп, они напрямую посылали сигналы о том, что ждет СССР и его вождей.
История приобретения Лицеиста в качестве источника информации резидентом советской внешнеполитической разведки в Берлине Амаяком Кобуловым (псевдоним Захар) в полной мере открылась в 1947-м, когда на Лубянке допросили арестованного офицера германской разведки Зигфрида Мюллера. С 1940-го Мюллер служил в реферате «4-D» гестапо (слежка за иностранцами, аккредитованными в Берлине), а весной 1941-го он — референт русского сектора «Абверштелле-Берлин». Согласно его рассказу, в августе 1940-го заведующий отделением ТАСС в Берлине Иван Филиппов-Юдин (в 1939–1941 гг. заведующий отделением ТАСС в Берлине, после войны работал помощником политсоветника СВАГ, затем на руководящей работе в МИД СССР. — Н. П.) сделал Берлинксу предложение сотрудничать с советской разведкой, но Берлинкс тут же явился с этим в гестапо. Там моментально оценили ситуацию, и штандартенфюрер СС Рудольф Ликус завербовал Берлинкса (в гестапо он получил псевдоним Петер), а затем использовал как канал дезинформации. Через несколько дней Филиппов связал Берлинкса с резидентом Кобуловым.
Кобулов был в восторге от нового приобретения. Ему казалось, что Берлинкс ценный и многообещающий источник, обладавший обширными связями в верхушке рейха. Агенту присвоили псевдоним Лицеист и платили ежемесячно от 300 до 500 рейхсмарок. Немалая сумма! По словам Мюллера, донесения Берлинкса докладывались Гитлеру и Риббентропу, а немецкая дезинформация, передаваемая через него Кобулову, просматривалась и утверждалась Гитлером.
Берлинкс вошел в доверие к Кобулову настолько, что — то ли хвастаясь, то ли в порыве откровенности — тот ему заявил, что его доклады он направляет лично Сталину и Молотову. Разумеется, все услышанное от резидента Кобулова Берлинкс тут же передавал штандартенфюреру СС Ликусу (Ликус, прикомандированный к «личному штабу» Риббентропа, получил повышение в звании, став оберфюрером СС (Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. М., 2001. С. 132). — Н. П.). Последнее сообщение Берлинкса о том, что Кобулов говорил, будто советское правительство не хочет войны с Германией, разозлило фюрера. На этом донесении Гитлер написал «лгун» и приказал Берлинкса арестовать. Однако его не арестовали, а как-то этот вопрос замяли и отправили в Швецию продолжать тайную службу.
А в Кремле доверяли Берлинксу полностью. Особенно понятными были для Сталина его сигналы о том, что военные приготовления вермахта на советской границе — всего лишь способ давления с целью добиться определенных уступок. И на сей счет скоро грядет германский ультиматум. Сталин его ждал. Ждал так, что терял терпение.
Не случайно за неделю до начала войны в печально знаменитом сообщении ТАСС от 14 июня (передано по радио 13 июня и на следующий день опубликовано в газетах) выражено прямо-таки недоумение по поводу отсутствия немецкого ультиматума и сожаление, что Германия «не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения». Этим сообщением Сталин пытался хоть как-то закамуфлировать концентрацию советских войск на границе и их наступательную конфигурацию. При этом явно намекал: а где ультиматум? Ведь ранее Гитлер всегда действовал по одной схеме — сначала требования, при последующем отказе — атака. По мысли Сталина, войну вполне можно было оттянуть, лавируя…
А если нет — то, дождавшись ультиматума, ударить самому, но не выглядеть при этом агрессором.
На сталинский зондаж (сообщение ТАСС от 14 июня) немцы не ответили и даже не сообщили о нем в своей прессе. Просто сделали вид, что не заметили. Степень раздражения и нервозности Сталина легко оценить по его знаменитой резолюции на сообщении наркома госбезопасности Всеволода Меркулова №2279/м от 17 июня 1941-го, в котором со ссылкой на источники в штабе германской авиации и министерстве хозяйства говорилось о том, что «все военные мероприятия по подготовке Германии к вооруженному выступлению против СССР полностью закончены, и удар можно ожидать в любое время» (Секреты Гитлера на столе у Сталина. М., 1995. С. 161–163.). В сообщении говорилось, что и Венгрия примет участие в военных действиях на стороне Германии, а источник в министерстве хозяйства дал перечень функционеров рейха, назначенных начальниками военно-хозяйственных управлений «будущих округов» оккупированной территории СССР в Киеве, Москве и на Кавказе.
На этом сообщении Сталин ярким зеленым карандашом начертал: «Т-щу Меркулову. Может, послать ваш «источник» из штаба Герм. авиации к <непечатно> матери. Это не источник, а дезинформатор. И. Ст.» (Известия ЦК КПСС. 1990. №4. С. 221.).
Резолюция Сталина на секретном донесении о полной готовности Германии к войне с СССР
Можно догадаться, что вызвало его гнев. Пункт второй сообщения был крайне неприятен и разозлил Сталина: «В кругах штаба авиации сообщение ТАСС от 6 июня воспринято весьма иронически. Подчеркивают, что это заявление никакого значения иметь не может» (Секреты Гитлера на столе у Сталина. М., 1995. С. 162.). Не только перепутали дату столь важного для Сталина сообщения ТАСС, но и смеют иронизировать вдобавок. Над тем, что казалось вершиной его государственной мудрости и дипломатического искусства, над его последней надеждой… К слову, немецкие антифашисты Харро Шульце-Бойзен — обер-лейтенант люфтваффе (агентурный псевдоним Старшина) и Арвид Харнак — старший советник министерства экономики (агентурный псевдоним Корсиканец) поплатились жизнью за свою работу на советскую разведку. Оба были казнены в 1942-м.
Не мог знать Сталин содержания записи Геббельса в дневнике, сделанной 16 июня — за считанные дни до начала войны. Министр пропаганды зафиксировал услышанное им от Гитлера объяснение грядущей развязки: «На сей раз делаем все иначе — мы не полемизируем в прессе, замыкаемся в полном молчании, а в день «Х» просто наносим удар» (Вишлев О.В. Накануне 22 июня 1941 года. М., 2001. С. 151.).
События развивались стремительно, и в Кремле нарастала паника. 21 июня Геббельс записывает в дневнике: «Вопрос относительно России обостряется с каждым часом. Молотов просился с визитом в Берлин, однако получил решительный отказ. Наивное предположение. Этим надо было заниматься полгода назад… В Финляндии мобилизация. Теперь-то Москва, должно быть, заметила, что грозит большевизму…» (Там же).
Да, Гитлер схему поломал. Ультиматума не было. Ударил первым, и ударил мощно. Сказать, что Сталин растерялся, — ничего не сказать. Он был раздавлен и морально сломлен. Выступить в первый же день перед населением не смог, поручил Молотову. Отсюда и риторика обиженных — «вероломно напали». Итак, что делать? Уступить и сохранить свою власть хотя бы в части страны! Причем чем раньше уступить, тем ближе ехать. Может, и не придется в Свердловск, а, пожертвовав западными областями и Прибалтикой, удастся и в Москве усидеть.
Гитлер предлагал Сталину убраться за Урал, а Сталин был готов пожертвовать в основном своими территориальными приобретениями 1939–1940 годов. Как точно отмечает историк Сергей Случ: «Сталин не понимал сущности Гитлера-политика, признававшего только один аргумент — силу. И те конвульсии на международной арене, которые демонстрировал Кремль весной 1941 г., в полной мере отражали эту неадекватную оценку происходящего» (Случ С.З. Сталин и Гитлер, 1933–1941: расчеты и просчеты Кремля // Сталин и немцы: Новые исследования. М., 2009. С. 121.).
Осталось неясным, передал ли Стаменов информацию по назначению. Берлин молчал. Гитлер верил в силу германских войск и в сталинских уступках не нуждался. Он полагал, что место Сталина все же не в Москве, а за Уралом. Кажется, в 1942-м, в узком кругу, на вопрос, кому доверить управление территорией СССР за линией Архангельск–Киров–Астрахань, куда немецкие войска не пойдут, фюрер высказался в том же духе: дескать, Сталину и доверим, он же знает, как управляться с этим народом.
«Когда кремлевскими стенами живой от жизни огражден…»
Минули годы. Генералиссимус Сталин овеян славой, и придворные историки пишут «правильную историю войны» — историю его побед. Но он помнит о том, что тайну его трусости и глубины падения в 1941-м знают три человека. Они знают то, чего лучше бы им не знать. Именно такое объяснение можно дать дальнейшим событиям, когда в 1950-м, вроде бы ни с того ни с сего, Сталин предложил министру госбезопасности Абакумову арестовать Судоплатова. Об этом рассказал и сам Берия, будучи под арестом (пунктуация оригинала):
«…в 1950 году в середине или в начале года Абакумов, будучи у меня в Совете Министров по другим вопросам, рассказал, что он имеет указание И.В. Сталина арестовать Судоплатова, Эйтингона и ряд других сотрудников. Абакумов не сказал мне за что их надо арестовать. Для меня было ясно, что арест Судоплатова означал его уничтожение. Поэтому я сказал Абакумову, чтобы он еще раз поговорил со Сталиным, тем более что причин ареста Судоплатова Абакумов не назвал. Я сказал Абакумову: «Я бы на твоем месте сохранил Судоплатова и не дал бы уничтожить» (РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 171. Д. 466. Л. 156.).
Сталинский демарш обеспокоил Берию. Он понимал, что, может быть, несложно расправиться с Судоплатовым, но потом ведь настанет и его очередь. А кто следующий, Молотов? В последние годы жизни диктатора тень недоверия легла и на того и на другого. Берию он держал «в узде» с помощью «Мингрельского дела», а Молотова вытеснил из «узкого руководства», публично раскритиковав на октябрьском (1952) пленуме ЦК КПСС как «капитулянта», пасующего перед Западом. Наверное, в дальней перспективе Сталин уготовил всей этой троице плохой конец. Но 5 марта 1953-го внесло свои коррективы.
Вот осел, он работает на крестьянина всю жизнь, возит его, возит его детей, возит грузы. Но назови тебя ослом, и ты обидишься. А вот тигр. Он ворвался в твой дом, сожрал жену, изувечил детей. Но назовут тебя тигром и тебе будет приятно. Ну что тут скажешь кроме банального - бедное человечество!
Комплекс неполноценности побуждает забитых закомплексованных человечков искать тирана, чтобы слиться с его жестокой хищнической силой и забыть о своём ничтожестве.
Прошли долгие века индивидуальной тирании и индивидуального преступления и наступил век социальной тирании и социального преступления. Социальное преступление бесконечно страшнее индивидуального. Один депутат коммунист во французском парламенте, отвечая на обвинения партии в убийстве лиц, присутствовавших на избирательном собрании, сказал: «мы не признаем индивидуального террора, мы признаем только массовый!». Это значит: мы кладем в основу принцип социального преступления. Задача международного коммунизма организовать социальное преступление «в мировом масштабе». Индивидуальное преступление проходит, забывается; социальное преступление пребывает, увековечивается памятниками, на нем воздвигается мнимое благосостояние презренных масс, оно не знает раскаяния, ибо легализуется, возводится в закон, в принцип, в идею. Революционная идеология есть самооправдание и самовосхваление социального преступления; но точно также идеология тиранически-инквизиционная; и каждый революционер — это надо помнить — мгновенно превращается в великого или маленького инквизитора. От contrat social Руссо до коммунистического манифеста продолжалась разработка идеологии социального преступления и социальной тирании. Сходство того и другого в том, что volonté générale, la commune желала совершать преступления и провозглашала: все позволено во имя коллектива.
Идеология преступления знает два пути: один — отрицание всяких абсолютных (мистических) запретов, «все позволено» и нет различия между добром и злом; другой путь — оправдание преступления какой-либо возвышенной и обыкновенно бесконечно далекой целью. Руссо, Робеспьер и все сентиментально-риторические палачи революции избирали второй путь. Марксистский коммунизм избрал оба. Он поставил проблему сначала так: какое миросозерцание отрицает преступность преступления и дает «все позволено»? И нашел решение: безрелигиозный материализм. Достоевский раскрыл смысл этой диалектики преступления. Безрелигиозный материализм есть то миросозерцание, на котором маркиз де-Сад с изумительной последовательностью строил свое кощунственное обоснование преступления и вражды к Богу. Маркс во всем несамостоятельный эклектик, и здесь имеет за собою солидный авторитет. Де-Сад отлично знал и диалектику «экспроприации экспроприаторов». Он именно утверждал, что все суть грабители и ничтожества, а потому всех можно грабить и уничтожать. Он стоит только на несравненно болee невинной точке зрения индивидуального преступления. Для него преступление и ненависть есть еще Privatsache.
Напротив, Маркс социализировал, обобществил ненависть. Впрочем, всякая революция обобществляет орудия производства преступления: гильотина не может быть частной собственностью. Этого не допускает принцип социализации преступления.
Самые великие преступления, совершенные на земле — были социальными преступлениями. Они не были совершены индивидуальными преступниками, корыстолюбцами или безумцами, рисковавшими головою. Достаточно вспомнить отравление Сократа и распятие Христа. Преступления революций тоже были социально организованными и социально оправданными преступлениями и они имели своих теоретиков и свою идеологию. Тот, кто наблюдал сам или созерцал в памяти истории ту низкую жажду преступления, которая неудержимо захватывает революционную чернь и революционных инквизиторов, не может не спросить себя: неужели «гуманно прогрессивные» идеи какого-нибудь Руссо или Маркса сами по себе и непосредственно рождают эту злобу? Или, напротив, все подонки души и подонки человечества жадно схватились за какую-то «идею», чтобы иметь право совершать преступления? «Идея» эта, большей частью, никем ясно не мыслится, и весьма различна в различные века, но одно неизменно и устойчиво: наличность «добровольцев», жаждущих броситься совершать
Существуют ли революционеры и великие инквизиторы, которые до конца уговорили себя, что совершаемые ими преступления суть подвиги? Едва ли. Достоевский колебался в ответе на этот вопрос. Но если бы такое самоубеждение было достигнуто, то, конечно, это было бы пределом преступности. Ибо, если Сократ считал пределом глупости дурака, считающего себя мудрецом, то предел низости — это злодей, воображающий себя благодетелем человечества.
Такого рода благодетели и друзья человечества редко стоят на точке зрения неразличения добра и зла; чаще всего они предпочитают оправдывать зло какой-либо прекрасной и бесконечной далекой целью: террор, диктатура, тирания «к сожалению необходимы» для грядущего царства свободы, которое, конечно, придет не скоро, очень не скоро. Если официальные и прогрессивные историки французской революции несколько смущенно говорят о Сентябрьской резне, как «излишней жестокости», которая, однако, дала возможность многого достигнуть в смысле республиканского благосостояния, — то все же они должны признать, что грядущее царство свободы, требуемое теорией прогресса, по-прежнему предстоит в бесконечном удалении и необходимы «к сожалению» новые жертвы, чтобы еще приблизиться к этому светлому царству... и т. д. до бесконечности. Бесконечно далекий идеал обеспечивает бесконечную возможность совершения преступления, любовь к дальнему санкционирует бесконечную ненависть к ближнему.
Таков революционно — прогрессивный принцип, оправдывающий преступление. На нем покоится теория социальной революции и диктатуры пролетариата, на нем покоится коммунизм и в значительной степени современный социализм. И он в известном моменте логически и исторически совпадает с консервативно-инквизиционным принципом. Тот и другой имеют общую предпосылку в своей политике. Она навеки запечатлена Каиафой:
«Вы ничего не знаете и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели, чтобы весь народ погиб».
Вот вечная формула социального оправдания преступления: весь народ — это la commune, коллектив. Согласно этой формуле был распят Сын Человеческий и долго еще будут распинаться сыны человеческие.
Можно бесконечно изменять и ослаблять содержание этой формулы, но она всегда останется формулой преступления; можно сказать: лучше у одного отнять, нежели чтобы другие были лишены... Лучше одного лишить прав и унизить, нежели чтобы другие были лишены прав и унижены... и т. п. Однако никогда и ни в каких революциях она не применялась в таком ослабленном виде: бескровных революций не бывает.
Но формула Каиафы вовсе не есть только революционная формула: Каиафа не был революционером и Сократ был отравлен не революционным, а консервативно-реакционным демократическим большинством. Здесь должно наступить некоторое смятение в головах у тех, кто отождествляет консерватизм с добром и революционность со злом, совершенно также, как и у тех, кто поступает наоборот; то и другое есть особая форма морального идиотизма, распространившегося в XIX веке. Прогрессисты и консерваторы, революционеры и реакционеры могут совпадать в своем отношении к социально-оправданному преступлению. Революционер, захватавший власть, мгновенно становится охранителем и инквизитором. «Великий инквизитор» тождествен с Шигалевым — он есть последнее слово реакционного рабства и последнее слово прогрессивно-коммунистической религии человечества. Пункт тождества того и другого есть абсолютное уничтожение индивидуальной свободы и свободной индивидуальности. Это и есть сущность преступления (человекоубийство), и революционер, напр. Маркс, более чем кто-либо обязан признать свою «диктатуру пролетариата» — преступлением, равно как «деспотическое вторжение в право собственности» (выражение коммунистического манифеста), другими словами, грабеж и убийство, — ибо принципом всякой оценки является для него «царство свободы».
Но существует и другое миросозерцание: такое, которое с отвращением отвергает всякое благосостояние, построенное на человекоубийстве, всякое обогащение, построенное на отнятии, всякое освобождение, построенное на порабощении.
Нельзя разрешить себе преступление, хотя бы оно было уничтожением скверной старушонки или мучением ребенка, необходимым для «блага человечества». А если разрешить, то это значит встать на путь Каиафы. Для христианина вопрос этот решен. Но и для не христианина, в сердце которого есть еще закон совести, в душе которого есть еще честь и справедливость — вопрос решается также. Если бы действительно удалось на некоторых «необходимых и неизбежных» преступлениях построить общее благосостояние, обогащение и даже справедливое устроение, то оно было бы особенно мерзким, гнусным и обреченным на вечное проклятие и своею удачею безмерно увеличило бы тяжесть греха и преступления. Есть ли что презреннее преступника, устроившего на плодах преступления тихую, скромную, добродетельную семейную жизнь? А если такая жизнь устраивается не индивидуальным, а социальным преступлением, то ее называют «завоеванием революции»! Только низкая чернь, не знающая никакой чести, может мечтать о честной и мирной жизни добрых граждан, которая будет построена на убийстве Андре Шенье, Лавуазье, короля и королевы и бесчисленных, невинно-казненных жертв.
Удавшееся преступление, конечно, хуже неудавшегося. Но великая милость Провидения состоит в том, что революции никогда не удаются, также как и тирании: они разрушаются тираниями, также как и тирании разрушаются революциями. И дурная бесконечность этого порочного круга, которую заметил еще Платон, хотя и не знал истинного выхода из нее, есть дурная бесконечность греха и преступления. Достаточно какой-нибудь революции провозгласить: «хлеб, мир и свобода» (а это провозглашали все революции), — как начинается голод, война и тирания! В этом «Мне отмщение и Аз воздам», в этом великая милость Божия, не дающая человеку успокоиться на преступлении и на плодах его.
Наше сознание постепенно (у каждого свой темп) возникает при случайных (иногда - ужасных) обстоятельствах (век, среда, генетика) в обреченном на старение и смерть теле.
Мы плохо понимаем (иногда - вообще не понимаем), где оказались (какова структура мира, например "что делает меня чем-то большим, чем сумма моих частей?"), кто мы такие (вопросы сознания, например "что связывает меня сегодня со мной завтра?") - и, возможно, в принципе не способны это понять своими мозгами (даже лучшие из нас).
Наша жизнь в основном (или полностью) вынужденно посвящена чему угодно кроме работы с данной проблематикой. В обществе нет даже ее массового признания, что уж говорить о помощи в такой работе (в семье, школе или взрослой жизни).
Из поста Explayner (Что за люди коммунисты?) мы узнаем о взглядах И.А. Ильина на коммунизм, высказанных им в 1953 году. Эти взгляды, если их суммировать вкратце - таковы:
У коммунистов было три лидера - Ленин, Сталин, Троцкий. Они вынашивали дьявольские планы до 1917 года и "вся Россия не смогла им помешать"
В России людей с коммунистическим настроением было "ок. 50 тыс.". Остальные не были коммунистами, правда, всех социалистов И.А. Ильин считает "соглашателями коммунизма".
Ильин нигде не даёт определение коммунизма, что это такое, не говорит о целях и так далее. Он просто подчеркивает мимоходом, что коммунисты - предатели, "бравшие немецкое золото" (то есть повторяет известные, ходившие в кругах белогвардейцев фальшивые слухи, давно разоблаченные исторической наукой).
Используя цитаты из статей и речей Ленина, где Ленин критикует рабочих и крестьян за то, что они пока не умеют управлять государством и из них плохие чиновники, Ильин заявляет, что это Ленин говорит "о коммунистах".
И.А. Ильин суммирует, что коммунисты - это "лично непорядочные, чванливые невежды, жадные, жестокие и аморальные".
Итак, картина такая, в 1917 году Ленин, Троцкий и Сталин собрали 50 тыс. человек лично непорядочных, жестоких и аморальных, захватили с помощью них Россию-матушку, разбили сотни тысяч белых, войск Антанты, правых эсеров, подавили восстания анархистов и левых эсеров, подавили восстания "зеленых" и "националистов" и стали править страной. При этом все они были "чванливые невежды, жадные, жестокие и аморальные". Как хотите, а что-то в этом описании не так. Вот было так в истории России, пришёл на Русь поддержанный польскими деньгами Лжедмитрий I - самозванец и еретик. И вокруг него было много людей - казаки, бежавшие от Годунова дворяне и так далее. Вот захватил он власть на Москве. А вот уже в тот же год его убили. А его сторонники из Москвы бежали. А потом был Лжедмитрий II, который тоже ничего не добился. А потом был "жадный, жестокий и лживый" В.Шуйский "боярский царь", которого поляки вывезли в Польшу и уморили голодом в польском подавле. В общем, в конечном итоге Русь избавилась от самозванцев, причем всё это произошлоо максимально быстро, за несколько лет - началась Смута в 1604 году с вторжения Лжедмитрия, а закончилась уже в 1613 году.
А здесь нам рисуют фантастическую картинку, как три человека строили "дьявольские планы", потом собрали 50 тыс. сочувствующих, а "вся Россия" так хотела им помешать, так хотела и ... не смогла. В общем, это явно русофобская картинка. Писалась она И.А. Ильиным, в 1953 году, чтобы объяснить, что коммунисты, которые выиграли Великую Отечественную войну - просто недостойные люди и что они худшие представители народа, потому что в 1953 году авторитет Сталина и коммунистов в русской эмиграции был крайне высок.
