Философия

Откуда, собственно говоря, у нас взялась странная идея, что природа — в противоположность культуре — неисторична и вечна? Мы слишком сильно увлечены собственным умом и самосознанием… Стоит перестать рассказывать себе одни и те же старые антропоцентристские сказки.

Стив Шавиро. Роковые патрули

Что заставляет нас верить, будто мы имеем прямой доступ к культурным представлениям и их содержанию, но только не к тому, что представлено? Как получилось, что язык стал заслуживать

больше доверия, чем материя? Почему за языком и культурой признаются собственные агентность и историчность, в то время как материя предстает пассивной и неизменной и в лучшем случае наследует свой потенциал изменений у языка и культуры? Как вообще взяться за изучение материальных условий, которые привели нас к той грубой инверсии натуралистских убеждений, в результате которой материальность оказывается всегда уже вписанной в языковую область как условие ее возможности.

(Ниже представлен отрывок из статьи Карен Борат в которой она подвергает критике понятия пространства и времени как предзаданных контейнеров внутри которых развивается наше представление о реальности.)

Перформативное понимание дискурсивных практик ставит под вопрос репрезентационалистскую веру в способность слов репрезентировать предсуществующие вещи. В отличие от репрезентационализма, располагающего нас выше или вне мира, о котором мы якобы попросту рефлексируем, перформативный подход настаивает на том, чтобы мышление, наблюдение и теоретизирование понимались как части мира, в котором мы существуем,

и как практики взаимодействия с ним.

(Репрезентационализм эпистемологии парадигма согласно которой познание представляет собой отражение (рефлексию) в сознании субъекта внешнего по отношению к нему мира)

Верно понятая перформативность — это не требование превратить все (включая материальные тела) в слова; напротив, перформативность как раз оспаривает данную языку чрезмерную власть определять, что реально. Поэтому по иронии судьбы в противоположность превратному истолкованию перформативности как формы лингвистического монизма, считающей язык основным компонентом реальности, перформативность в правильном понимании — это оспаривание непроверенных привычек ума, отводящих языку и другим формам репрезентации незаслуженно большую роль в определении наших онтологий.

Человек — это солнце, ядро, ось, объединяющая сила, цемент, скрепляющий все воедино. Человек — индивид, отделенный от всего остального. И именно это отличие обусловливает его право держаться на расстоянии, там, откуда он может размышлять — о мире, своих ближних и себе самом. Обособленный индивид, универсальная единица измерения, воплощенная конечность — его отделенность является ключом.

Репрезентационализм, метафизический индивидуализм и гуманизм работают рука об руку, поддерживая это мировоззрение. Они настолько контролируют современный образ мыслей, что

даже наиболее согласованные усилия выйти из-под гнета этих антропоцентристских сил не увенчались успехом. Физика и философия Нильса Бора бросает решительный вызов не только ньютоновой физике и метафизике, но также и репрезентационализму и сопутствующим ему эпистемологиям, таким как конвенциональные формы реализма и социального конструктивизма. Теоретики постструктурализма вроде Мишеля Фуко и Джудит Батлер подрывают постулаты гуманизма и репрезентационализма и используют силу этого «взрыва», чтобы развить скорость убегания. Каждая из этих мощных попыток сбивает наше культурное воображаемое с привычной, устойчивой орбиты. Но в конечном счете таких решительных интервенций мало, чтобы полностью вывести эти теории из связующего их притягательного ядра, и становится ясным, что каждая из них оказывается вновь втянута в какую-нибудь из

его орбит.

Я предлагаю постгуманистический перформативный подход для понимания научно-технических и природно-культурных практик, который признает и учитывает динамизм материи.

Сместить фокус с вопросов о соответствии реальности ее описаниям (например, отражают ли они природу или культуру?) на вопросы о практиках, актах и действиях. Такой подход выводит на передний план значимые вопросы онтологии, материальности и агентности

я сосредоточиваю внимание на физической оптике, скорее на вопросе дифракции, чем отражения (рефлексии- веры в существование объективного знания-отражения)

агентно-реалистская разработка перформативности отводит материи роль активного участника в становлении мира, в его продолжающейся интраактивности. И кроме того, она способствует пониманию того, каким образом дискурсивные практики приобретают значение.

Мир не населен вещами, которые в большей или меньшей степени одинаковы или отличны друг от друга. Не отношения зависят от членов отношения, а наоборот. Материя — ни

нечто устойчивое, ни нечто данное, ни просто конечный результат различных процессов. Материя производится и производит, порождается и порождает. Материя агентивна и не является закрепленной сущностью или свойством вещей.

Репрезентационализм принимает за основополагающее понятие разделение. Он разделяет мир на две онтологически разрозненные области слов и вещей, будучи сам обращен к дилемме их

сцепления, благодаря чему возможно познание. Если слова не привязаны к материальному миру, то как закрепляются представления? Если мы больше не верим, что мир кишит характерными подобиями, чьи подписи нанесены на лицо мира, что вещи уже украшены знаками, а слова, подобно множеству камушков на пляже, ожидают, что их обнаружат, и мы скорее согласны, что познающий субъект вплетен в плотную паутину репрезентаций, так что

разум не может найти дорогу к объектам, которые теперь навсегданаходятся вне доступа, и видна лишь трудная проблема захваченности человека языком,— то становится понятным

Постулирование индивидуально определенных сущностей с неотъемлемыми свойствами является признаком атомистской метафизики. Атомизм восходит к Демокриту. По его мысли, свойства всех вещей выводятся из свойств мельчайших частиц — атомов («неразрезаемых», или «неделимых»). Либеральные социальные и научные теории во многом обязаны идее, что мир состоит из единиц или индивидов с отдельно приписываемыми свойствами.

Нильс Бор получил Нобелевскую премию за свою квантовую модель атома, ознаменовавшую начало его плодотворного вклада в развитие квантовой теории. Однако важно, что Бор отвергает атомистическую метафизику, которая считает «вещи» онтологически фундаментальными сущностями, тем самым поразительным образом опрокинув схему своего интеллектуального предшественника. По Бору, у вещей нет сущностно определенных

границ или свойств, а у слов — сущностно определенных значений. Бор также ставит под вопрос схожую картезианскую веру в сущностное различие между субъектом и объектом, познающим

и познаваемым. Действительно, философия-физика Бора бросает радикальный вызов не только ньютоновой физике, но и картезианской эпистемологии с ее репрезентационалистской триадической структурой слов, познающих субъектов и вещей.

Согласно Бору, теоретические понятия (например, координата и импульс) не носят умозрительный характер, а скорее представляют собой особые физические установки.13 Например, координату нельзя считать четко определенным абстрактным понятием; она равным образом не может считаться индивидуально определенным признаком независимо существующих объектов. Скорее координата имеет смысл, только когда используется аппарат с определенным набором неподвижных частей. Более того, никакое измерение координаты с использованием этого аппарата не может быть приписано какому-либо абстрактному, независимо существующему объекту, но оно скорее является свойством феномена — нераздельностью объекта и измерительных агентностей. Схожим образом импульс имеет смысл только как материальная установка, предполагающая определенное количество подвижных

частей. Поэтому неопределенность одновременных измерений координаты и импульса напрямую связана с материальным исключением координаты и импульса как установок (одна из которых требует закрепленных частей, а другая — чтобы те же самые части

были подвижны).

Базовая онтологическая единица — это не независимый объект с присущими ему границами и свойствами, но скорее феномен. В моем агентном реализме феномены не просто маркируют эпистемологическую неразделимость наблюдателя и наблюдаемого или результатов измерения; скорее феномены суть онтологическая неразделимость/запутанность интраактивных «агентностей». Это означает, что феномены являются онтологически первичными отношениями — отношениями без предсуществующих членов отношения.

Понятие интраакции (в противоположность привычной «интеракции» или взаимодействию, предполагающему изначальное существование независимых сущностей или членов отношения)

обозначает глубинный концептуальный сдвиг.

Иными словами, члены отношений не предшествуют отношениям; скорее, члены-отношений-внутри-феноменов возникают через особые интраакции. Самое главное, интраакции приводят в действие агентную разделимость — условие внеположностивнутри-феноменов. Понятие агентной разделимости чрезвычайно важно, поскольку в отсутствие классического онтологического условия внеположности между наблюдателем и наблюдаемым, оно

обеспечивает альтернативное онтологическое условие возмож ности объективности. Кроме того, агентный разрыв задействует каузальную структуру между компонентами феномена, отмечая «измеряющие агентности» («следствие») «измеряемыми объектами» («причина»). Именно в этом смысле можно сказать, что измерение выражает конкретные факты о том, что измеряется; то есть измерение — это каузальная интраакция, а не «забава». Поэтому

понятие интраакции представляет собой пересмотр традиционного понятия причинности.

Феномены конститутивны для реальности. Реальность состоит не из вещей-в-себе или вещей-за-феноменами, но из вещейв-феноменах. Мир есть динамический процесс интраактивности

и материализации в задействовании определенных каузальных структур с определенными границами, свойствами, смыслами и картинами отметок на телах. Этот непрерывный поток агентности, через которую одна часть мира делает себя дифференциально познаваемой для другой части мира, а каузальные структуры стабилизируются и дестабилизируются, имеет место не во времени и пространстве, но в самом сотворении пространства-времени.

Именно благодаря особым агентным интраакциям дифференциальный смысл бытия устанавливается в непрекращающихся колебаниях агентности.19 То есть с помощью специфических интраакций феномены обретают материальность и значимость, come to

matter — в обоих смыслах слова matter

Итак, базовые онтологические единицы — это не «вещи», а феномены, динамические топологические реконфигурации/запутанности/реляционности/(ре)артикуляции мира. А базовые семантические единицы — это не «слова», а материально-дискурсивные практики, через которые конституируются (онтические и семантические) границы. Этот динамизм и есть агентность. Агентность — не атрибут, но непрерывная реконфигурация мира. Вселенная является агентной интраактивностью в ее становлении.

Ниже я дам детальное описание этой агентно-реалистской онтологии. Я начну с подробного рассмотрения природы аппарата, включая два существенных аналитических сдвига, представляющих собой важные уточнения формулировки Бора: (1) сдвиг от языковых репрезентаций к дискурсивным практикам; и (2) сдвиг от понимания аппаратов как готового лабораторного оборудования к пониманию их как материально-дискурсивных практик, через которые конституируется само различение между социальным и научным, природой и культурой.

Я утверждаю, что аппараты не являются простыми инструментами или устройствами, которые могут быть использованы в качестве нейтральных измерителей природного мира или определяющих структур социальной природы. Но они и не лабораторные инструменты или социальные силы, функционирующие в перформативном режиме. Аппараты касаются не только нас. Они также не представляют собой сборки, включающие людей и не-людей. Скорее аппараты — это особые материальные реконфигурации мира, не возникающие во времени, но многократно реконфигурирующие материю пространства-времени в рамках непрерывного динамизма становления.

Границы аппарата

Бор задает специфические критерии для аппаратов. Согласно Бору, аппараты — это макроскопические материальные установки, с помощью которых одним понятиям (с исключением других) дается определение и через которые производятся отдельные феномены с теми или иными определенными физическими свойствами. Далеко идущие выводы из протоперформативного анализа Бора состоят в том, что аппараты играют куда более активную и основательную роль в экспериментальных практиках, чем это признается классической

физикой. Аппараты — не пассивные инструменты для наблюдения; напротив, они производят феномены (и являются их частью). Тем не менее, несмотря на центральное место аппаратов в анализе Бора, он никогда полностью не формулирует их сущность.

Бор считает ключевым в своем исследовании измерительных практик: как возможно обеспечить условия возможности объективности, учитывая, что «субъективные элементы», такие как человеческие понятия, играют продуктивную (хотя и не определяющую) роль в результатах измерений. Иными словами, для него главная проблема квантовой физики — не что иное, как возможность объяснения того, как работает наука. Для боровского анализа субъектно-объектного различения принципиально подчеркивание того, что понятия материально воплощены в аппарате. В частности, Бор настаивает, что значимы только те понятия, которые благодаря своему специфическому воплощению определяются как части материальной установки, включающей различные измерительные приборы (например, фотографические пластины, стрелки или устройства цифровой индикации), которые обозначают определенные величины особо определенных свойств и могутбыть прочитаны человеческим наблюдателем.

человек оказывается тем самым интегрирован в самый фундамент квантовой теории и масштабные философские импликации его протоперформативного объяснения научных практик. Наблюдение и передача, случайности видимости и невидимости, понятий и высказываний принципиальны для этой формулировки: человек — не просто мера всех вещей; конечность человека включена в сами условия возможности измеримости и определимости. Это выглядит так, словно из желания компенсировать недостатки классической механики — которая ошибочно выводит наблюдателя со сцены наблюдения — Бор перегибает палку и не

просто возвращает человека в игру, но и ставит его в центр всего существующего.

Тем не менее Бор считает сам по себе аппарат идеальным измерительным устройством, которое выходит готовым из головы Зевса, автоматически управляется и требует самое большее нажатия на пару кнопок для получения результата, не нуждаясь ни в наладке, ни в обслуживании, ни в хлопотах, ни в суете. Его конституционность остается неизменной — никаких перестроек, изменений или корректив. Он застыл во времени, лишен историчности и изменчи

вости. Таким образом, аппарат Бора плотно изолирован от любых «внешних» влияний. Ученый — это либеральный гуманистический субъект, чья роль заключается лишь в выборе подходящего для исследования аппарата и фиксировании результатов. Как только аппарат приведен в действие, ученый отходит и наблюдает за происходящим. Коротко говоря, Бор ошибочно принимает аппарат за простое лабораторное оборудование.

Мой агентнореалистский подход к аппаратам предполагает следующие важные дополнения боровских формулировок: (1) аппараты — особые материально-дискурсивные практики (а не просто лабораторное оборудование, воплощающее человеческие понятия и производящее измерения); (2) аппараты производят различия, которые имеют значение — они являются разграничивающими практиками, которые формируют материю и смысл, и создают феномены, являясь при этом их частью; (3) аппараты — это материальные конфигурации / динамические реконфигурации мира; (4) аппараты сами по себе являются феноменами (конституируемыми и динамически реконституируемыми в рамках непрерывной интраактивности мира); (5) аппараты не имеют сущностных границ и представляют собой незамкнутые практики; и (6) аппараты не расположены в мире, но являются материальными конфигурациями или реконфигурациями мира, которые ре(кон)фигурируют пространственность и временность наряду с традиционным представлением о динамике (т. е. они не существуют в качестве статических структур, равно как и не просто разворачиваются или развиваются в пространстве и времени).