Сообщество - Авторские истории

Авторские истории

40 223 поста 28 272 подписчика

Популярные теги в сообществе:

Сверим

"Платон грит, что видел как-то троих мужиков, прикованных в глубине пещеры лицом к стене. За их спиной, между мужиками и костром, бесновались их мучители.

Мужики, наблюдая за тенями на стене, думали:"Гопак пляшут, сволочи".

Когда сломались оковы, мужики обернулись:"Блять, не гапак, а кадриль, однако...""

В бар "Бедный Йорик" вошел всклокоченный Гриша: подошел к барной стойке, заказал у бармена-Жорика пива.

Гриша(поглядывая на наручные часы):

– Которой час?

Жорик(оглядываясь на настенные часы):

– Девять вечера.

Гриша(поймав взгляд Жорика, и тоже уставившись на настенные часы):

– Часы круглые?

Жорик:

– Да.

Гриша(кивнув):

– Светло-желтый циферблат?

Жорик(невозмутимо):

– Смотря в каком году спрашиваешь.

Гриша:

– В 2025-м.

Жорик:

– Тогда светло-желтый.

Гриша(удовлетворенно кивнув):

– С кукушкой?

Жорик:

– Та нее, кукуха давно поехала.

Гриша:

– Как давно?

Жорик:

– В конце 2025-го.

Гриша(выдохнув от облегчения, и садясь на высокий табурет рядом с барной стойкой):

– Фухх, наконец-то домой вернулся.

Жорик понимающе придвинул Грише кружку пива в воздух – за пределы новой барной стойки, туда, куда простиралась старая стойка до 2025-го.

Кружка повисла в воздухе.

Жорик:

– Вернулся из "пещеры одиночества", и проверяешь, сихронизированны ли все еще твои координаты восприятия реальности с внешним миром?

Гриша:

– Да, когда долго сценарий пишешь затворником, то настройки сбиваются, и непонятно становится – за стеной гопак или кадриль...

Жорик(закуривая сигарету):

– За стеной льет дождь.

Показать полностью
211

Ответ на пост «Российская переговорная группа обижала делегатов с Украины, пожаловался замглавы украинского МИД»3

Ооо, подержите мою корзинку с обидками.

В том году работал в структуре странного заказчика, где генподрядчиком на выполнение значительного объема работ взяли российского ЖД монополиста.

Люди там, у монополиста, как Вы сами понимаете, очень важные сидят и глядят на всех очень свысока. Работу, между тем, они выполняют крайне некачественно (вариантов найти другого генподрядчика у нас нет, такой объем никто больше не возьмёт, плюс инвестор в лице сами-знаете-кого указал взять только их, как самых крутых в стране). Но отсутствие качества никак не сказывается ни на их характере ни на их поведении.

Так вот: мой руководитель, заместитель генерального директора, человек крайне вспыльчивый, имел неосторожность поговорить с этими товарищами из ПДОРЖ немного пожестче обычного (нет, без рукоприкладства, швыряния вещей и обещания потрогать маму), просто рассказал им, что работают хреново, сроки срывают, исправляться на хотят итп.

Казалось бы, обычный разговор подрядчика и заказчика, подумаешь, я слышал такое, что уши сворачивались в трубочку, а Даль бы пускал слюни на срочный выпуск отдельного словаря на тему матерных выражений. Про рукоприкладство вообще молчу, кровь брызгала, поверьте.

Так вот, после этого разговора, ЖОПРД написали официальное письмо-жалобу-обидку на генерального, где описАли, как «с ними плохо говорят, унижают их достоинство, они думали мы партнёры, которые помогают друг другу, а не вот это вот всё, что проведите беседу с подчинённым, он ругается на буквы Б, П и Х и так далее и что мы тогда, если не прИмете меры, мы будем жаловаться царю и в Спортлото».

Я читал и глазам не верил, как такое вообще можно писать, если ничего такого не было и ты так хреново работаешь) в итоге дело спустили на тормозах, товарищи продолжают делать некачественную работу, заказчик никого не уволил, а ЗГД больше к ним не подпускают, а то вдруг чего не так скажет или посмотрит, мало ли…)

Всем добра и адекватных работников)

Показать полностью
2

Дополнительная Глава: Нарушители Обнаружены

За окном бушевал ливень. Потоки воды яростно хлестали по старым, пыльным стеклам, за которыми мир растворился в серой, размытой пелене. Окна были закалены изнутри — не столько для защиты от внешних угроз, сколько для того, чтобы запереть себя подальше от невыносимой реальности.

На втором этаже заброшенного летнего дома, в глубоком кресле, словно в скорлупе, сидела женщина. Веронике Казаковой было тридцать шесть, но в ее потухшем взгляде и осунувшемся лице угадывалась старость, наступившая не по годам, а по горя. Бывший ветеран войны Нубианского Союза и NETO, некогда гордость Нубианского Десантного Корпуса — элитнейших войск того времени. Когда-то эти слова означали силу, честь и сталь воли. Теперь они были просто пыльной табличкой в архиве истории. Ее личная война была проиграна.

Все рухнуло в огне. Сначала она потеряла Игоря — мужа, не успевшего выйти из горящего дома. Потом началась трехмесячная агония за жизнь их сына, Антона. Она отдала все — деньги, связи, последние силы, умоляя врачей клиники «Восток» совершить чудо. Но чудес не бывает. Неделю назад ее хрупкий мирок, державшийся на одной лишь надежде, был добит одним-единственным лаконичным письмом. Не «соболезнуем», а «скончался от полученных ожогов». Холодные чернила на официальном бланке убили в ней все, что оставалось.

С тех пор Вероника не выходила на улицу, не следила за собой, отрезала все контакты с внешним миром. Ее боевой дух, ее внутренний воин, который когда-то не боялся ни пуль, ни высоты, был сломлен. Он отчаянно боролся со слезами, сжимая горло стальным обручем, приказывая взять себя в руки. Но тщетно.

В ее руках была старая, потрепанная фотография. На ней — счастливые люди. Игорь обнимал ее за плечи, а маленький Антон смеялся, щурясь от солнца. Это было другое время, другая жизнь, от которой теперь остался лишь жгучий пепел в душе.

Тихие, неконтролируемые слезы медленно текли по ее щекам, оставляя соленые дорожки на сухой коже. Она машинально вытирала их тыльной стороной ладони, но они набегали снова и снова. В груди стояло тяжелое, паршивое онемение, перемешанное с острой болью. Она не рыдала, не стонала — она просто тихо растворялась в своей боли, под аккомпанемент бесконечного дождя, барабанившего по стеклам ее добровольной тюрьмы.

Внезапно ее тело напряглось. Сквозь шум дождя прорвался новый звук — скрежет ломаемого замка. Потом — грубые голоса и тяжелые шаги.

— Чисто! — прокричал хриплый голос. — Тащи все ценности!

Их было одиннадцать. Банда мародеров, воспользовавшихся непогодой. Среди мужских голосов слышался и резкий женский.

Апатия Вероники исчезла. Движения стали точными, отработанными. Она подошла к старому комоду, отодвинула свитер и достала оттуда свой РВК. Руки сами нашли тяжелый магазин. Затвор с громким щелчком дослал патрон. Это был звук возвращения. Звук мести.

С пулеметом на перевес она вышла в коридор. Внизу, в гостиной, копошились тени. Один из грабителей уже поднимался по лестнице.

Он поднял голову и замер. В полумраке стояла она. Бледное лицо. Холодные глаза. И легкая ухмылка в уголках губ.

— Стоять! — крикнул он.

Два выстрела прозвучали почти одновременно. Пули ударили его в грудь. Он упал на ступени. Прежде чем тело замерло, Вероника выпустила очередь. Пули оставили на стене кровавый след.

Внизу началась паника.

Вероника двинулась вниз. Ее шаги были тяжелыми и размеренными. Она охотилась. РВК рычал короткими очередями. Двое, пытавшиеся бежать через зал, были скошены. Еще двое спрятались под роялем — короткая очередь, и из-под инструмента потекла кровь.

В это время в гардеробной, в большом шкафу, сидели двое — Анна и Андрей. Они были новичками в банде. Анна дрожала, слыша крики за стеной.

— Я не хочу умирать... — шептала она.

Андрей нашел ее лицо в темноте. Его ладонь легла на ее рот.

— Тихо, — прошептал он. — Молчи.

Они сидели, затаившись, когда шаги остановились у их двери. Кто-то дернул ручку. Анна затряслась. Ладонь Андрея впилась в ее губы. Шаги отошли.

Тем временем Вероника нашла лидера — женщину с короткими волосами. Та отстреливалась из пистолета. Вероника ответила длинной очередью. Стена покрылась дырами, за ней раздался короткий крик.

Последнюю, раненую в ногу девушку, Вероника нашла в кабинете. Та пыталась доползти до выхода. Вероника дала ей доползти до самой двери, потом — один точный выстрел.

Воцарилась тишина. Вероника стояла среди тел, тяжелый пулемёт дымился в её руках.

Вдруг снаружи послышались сирены. Яркие лучи фар выхватили из темноты фасад дома.

— Полиция! Выходи с поднятыми руками!

Но для Вероники это были новые враги. С рыком она выбила стекло прикладом и открыла огонь по силуэтам в форме. Строй полицейских рассыпался. Она стреляла, пока не кончились патроны.

Прошло несколько часов. На смену участковым прибыл ОМОН «Стрела» . Они вошли в дом, залитый кровью. Веронику нашли в углу комнаты. Она сидела на полу, смотря в стену с пустым взглядом . Рядом лежал пустой пулемёт. Она не сопротивлялась, когда на нее надели наручники.

При обыске в гардеробной нашли Анну и Андрея. Они были в шоке, не реагировали на свет и голоса. Их вывели вместе с Вероникой и отвезли в полицейский участок .

Так для Вероники Казаковой закончилась одна война и началась другая. Для выживших мародёров — пожизненная травма. Вероника ожидает суда.

Показать полностью
2

«Жизнь по имени Танечка» (рассказ «метамодернизм»)

Было темно, но лунный свет прокрадывался в палату Танечки. Танечка — так её раньше звал папа. Танечка лежала на постели, смотрела на солнечный свет, притворявшийся лунным; она видела каждый волосок, каждую мусоринку, каждую пылинку, что летала в луче, ведь для этого несчастного куска мусора или пыли это был прожектор, жизненно важный для данного микроорганизма, центральный луч солнца, а не луны. А ещё в голове у неё крутилось: «Щас бы сигаретку», — уж больно она к ним приноровилась, и нет, больна была она не из-за них… ну, то есть так считала.

Таня думала об отце. Его звали Игорь, его забрала война в 23-м году, как и души многих других несчастных, непричастных мужчин и женщин, что умерли в войне одного виноватого. Она думала о дедушке Иване, о том, как от него пахнет лавандой, мятой, спокойствием, тишиной. «Дедушка был очень умным, но тяжёлым человеком», — говорила о нём девочка. Нет, нет, нет, Иван был жив, это Таня так говорила… говорила в прошедшем времени… После смерти и её диагноза Танечка не была уверена ни в чём; ей казалось, что время и люди бегали вокруг неё, а она просматривала это будто на экране телевизора, как воспоминание, которое она не могла понять. У Танечки была 3-я стадия рака, переходящая в 4-ю. Нет, здесь не будет столько жестокостей, как писал Шолохов или Чехов, так не повезло в семье только Танечке и её отцу; даже прабабушке, что пекла всегда пирожки с капустой для Тани, было уже под 90 лет, но она была «живчиком», так её называли соседки-завистницы.

Светло. Девочка просыпается от резкого расхода штор, а ведь шторы и вправду убегают, даже не плывут по предначертанному им железному каркасу, во всяком случае, в 7-й больнице у соснового леса точно бегут. Она смотрит на того, кто прервал её сон, думая, что это медсестра снова зовёт её на сотую и пятую сдачу крови, но это была мама. Такая нежная, красивая, молчаливая, возможно, из-за боли, а возможно, из-за страха потерять дочь. В этот день она выглядела встревоженной; даже 10-летний ребёнок в соседней койке заметил это, как уж это не заметит 17-летняя девушка.

Они молчали. Долго молчали и смотрели друг на друга. Таня улыбалась матери, а мама — Мария — с глазами, полными печали, взаимно смотрела в стеклянные глаза дочери.

Девочка не выдержала и, когда уже никого не было в палате, спросила: «Мама, да что происходит!?» Мария заплакала, шепнув что-то Танечке. На лице появился лишь ужас, страх и боль. Боль была сильная, нет, не та боль, от которой хочется плакать, а та — сильная, изнемогающая, заставляющая трястись и не позволяющая плакать боль.

Секунда… Таня начала бить себя, бить постель, капельница была содрана, как и её жизнь.

Дома девочка ничего не помнила, видела лишь свою расковырянную руку, которая неистово болела, и слова матери: «Пашенька разбился». И снова смерть преследовала одного из них, точнее, настигла. Паша был красивым, высоким, худым, русым, круглолицым парнем 20 лет. Это был родной брат Таньки. Они бегали раньше по полю в деревне, где пахло чистотелом, они оба не любили этот запах, но другой хорошей, красивой полянки не было, довольствовались тем, что имели. Ей было до ужаса больно, а больнее было терпеть.

Видно, пытаясь защищаться, мозг её отвергал мысль о смерти родного брата, как инородное тело. На секунды он становился просто прохожим.

«Я куплю продуктов», — сказала, смотря в пол, мама, ушла, захлопнув дверь, захлопнув со всепожирающей болью.

В тот день она была в белом платье, носков на ней не было, но был красивый кулон, что подарил он — кто-то неизвестный, но такой родной. В тот день она не пила чай, кофе, не курила сигареты, что делала раньше на ежедневной основе. В тот день она не говорила ни с кем. В тот день она просто висела на люстре… так одиноко и холодно, как и при жизни.

Зарин.

Показать полностью
3

Предательница. Глеб Диберин. Глава 14

Предательница. Глеб Диберин. Глава 14

Глава 14. Молчание

Утро начиналось без сигарет, без кофе, разлитого по телу, без будильников и чужих рук, которые когда-то держали её во сне. Только окно и свет.

Свет скользил по полу, будто невидимая кисть мягко рисовала новый день. Всё замедлялось: воздух, мысли, сама реальность — вязкая, медленная, нежная.

Алёна просыпалась не от звука и не от желания. Глаза открывались сами, как будто сигнал пришёл от тела, которое больше не подчинялось расписанию. Нет встреч, планов, ни Tinder, ни красной помады. Она никуда не спешила.

Она брала книги. Читала с жадностью, раньше знакомой лишь чужому вниманию. Страницы хрустели под пальцами, телефон оставался лежать. Буквы больше не были отвлечением — они были содержанием.

«Сто лет одиночества». Она смеялась. Не от веселья, а потому что узнала себя в этих циклах, где женщины тонут в страсти, теряя лица и себя.

Потом журналы, письма к самой себе. Она писала не о мужчинах, не о боли. О вкусах, снах, детстве. О том, что остаётся после всех бурь и ненужных драм.

На полке стояла обычная свеча с запахом лаванды. Алёна зажигала её по вечерам не для кого-то, не ради настроения. Просто огонь красиво двигался, и этого было достаточно.

Кухня не была сценой для завтрака с любовником или пьяных признаний. Это было место, где резались яблоки, варилась овсянка, где просто пили воду.

Организм не просил вина, ни бокала под музыку, ни бокала под одиночество. Он требовал только тишины, ту самую, в которой можно было слышать себя, медленно, спокойно, без чужих сценариев и чужих ожиданий.

Иногда она выходила на улицу в капюшоне, без макияжа и каблуков. Не потому что у неё был кризис, а просто, потому что удобно. Впервые она ощущала, что ничто не тянет её вперёд и ничто не тянет назад. Есть просто — настоящее.

В трамвае кто-то случайно коснулся её плеча. Она не вздрогнула, не вспыхнула, не включилась в старую игру. Он пробормотал что-то, она кивнула и отвернулась. Никакой катастрофы не произошло.

Вечером она смотрела старый фильм. Не эротический, не философский. Просто фильм, где герои смеются и не кончают на третьей минуте. Ей было спокойно.

Тело больше не было машиной для желаний. Оно не кричало «потрогай меня», не искало доказательств собственной ценности. Оно просто дышало, расслаблялось, было, собой.

Ночью она засыпала без мыслей о том, кто напишет, кто не напишет, кто придёт, кто исчезнет. Она жила без ожиданий, без мужчины, без игры. И впервые это было не страшно.

— Ты пропала, — сказала Лена, морщась и отпивая мятный латте. — Я уже думала, ты либо замуж вышла, либо в Тибет уехала.

— Ни того, ни другого, — спокойно ответила Алёна, завернувшись в серый шарф, как в щит. — Я просто перестала шуметь.

Они сидели на летней веранде маленького кафе, куда ходили ещё с первого курса. Тогда обсуждали мужчин и сессии, теперь — тишину.

— Ты в порядке? — осторожно спросила Лена. — Просто… ты даже не отвечала на сообщения. Я волновалась.

Алёна посмотрела на неё. Та же громкая, нервная, всегда с новым романом Лена. Всегда с длинной историей, которая заканчивалась слезами и вайном. Ей хотелось сказать «я устала от чужих криков», но сказала мягче:

— Я была не в себе. А теперь хочу быть с собой.

— Ты влюблена? — оживилась подруга. — С кем?

— Ни с кем. Именно это и есть новость.

Лена сморщила лоб, будто ей предложили чай без сахара. — Серьёзно? Совсем одна? Даже… не?

— Даже не, — улыбнулась Алёна. — Уже месяц. Ни поцелуев, ни флирта, ни постели. Ни в мыслях, ни в пальцах.

Подруга уставилась на неё, как на духовную наставницу. — И как это?

— Странно. Пугающе спокойно. Как будто я — комната, где никто не разговаривает, но в ней не хочется выбежать.

— Боже, ты говоришь, как героиня Бергмана.

Алёна усмехнулась.

— А ты как сценарист «Секса в большом городе».

Они молчали, глядя на прохожих. Лена разглядывала парня в кожанке у соседнего столика, Алёна — листья на дереве.

— А не скучно? — спросила Лена.

— Знаешь… Я скучаю только по себе. По той, которой я никогда не была.

— Это как?

— По себе, не влюблённой. Не ищущей. Не в ожидании чьих-то глаз. Просто по себе.

Подруга посмотрела на неё с лёгкой тревогой. — Ты не заболела?

— Наоборот. Мне кажется, я выздоравливаю.

Лена закурила и вдруг произнесла:

— Мне бы так, но я не могу быть одна. Мне становится страшно.

Алёна кивнула. — Мне тоже было. А потом стало просто тихо.

Они распрощались у метро. Лена обняла её с неожиданной нежностью и прошептала:

— Если что — я рядом. Даже если ты в дзене.

— Спасибо, — сказала Алёна. — Я это знаю. Просто пока мне нужно немного побыть в тени.

Вечером, закрывая за собой дверь, она подумала: теперь её диалоги — не про мужчин, а про тишину. И это диалоги, в которых она впервые слышит саму себя.

***
Она впервые за долгое время проснулась не от тревоги, а от солнца. Лучи проникали сквозь полупрозрачные шторы, как пальцы — аккуратные, неторопливые. Алёна лежала на боку, чувствуя каждую складку простыни, каждый изгиб своей спины. Ни боли. Ни напряжения. Ни толчка рядом, ни чужого запаха, ни попытки вспомнить имя мужчины, чей голос растворился в алкогольной дымке.

Только она. Только тело. Только настоящее.

Раньше утро начиналось с бегства — в душ, в кофе, в сообщения, в оправдания. Сейчас всё было иначе. Она лежала и позволяла себе ощущать вес собственного тела, как будто впервые поняла: оно не только объект желания, оно — это она.

Подняв руку, провела по бедру. Кожа была гладкая, живая. Без чужих отпечатков. Без памяти, которую нужно вымывать. Только собственное прикосновение. Не как прелюдия. Не как соблазнение. Как признание. Как доверие.

В ванной она не спешила. Смотрела на себя в зеркало. Не пряталась. Не втягивала живот. Не искала в глазах усталость или зов. Просто смотрела. Женщина. С морщинками у глаз, с пигментным пятном на плече, с родинкой над губой. Целая. Живая. Без нужды кому-то нравиться.

Позже, заваривая чай с мёдом, она почувствовала впервые за месяцы настоящий голод. Не тот, который хочется утопить в поцелуях или сигаретах, а физический, земной. Тепло в животе, тяга к яблоку, к хрусту хлеба с маслом. Она ела без вины, без подсчёта калорий, без мысли «А если он увидит меня такой?». Его уже не было. Теперь была только она.

В обед Алёна вышла на улицу без макияжа, без каблуков, без нужды производить впечатление. В свитере и кедах, ветер трепал волосы, и это было приятно. Тело не тянулось к мужским взглядам. Не искало их, не ловило их, не тосковало. Достаточно было солнца, воздуха, шага, лёгкости.

Вечером, сидя с книгой, она поняла, что спина не ноет, шея не сведена, грудь не сжата страхом быть одной. Тело дышало. Оно не ждало прикосновения. Оно отдыхало.

Она выключила свет, легла, обняв подушку. И впервые за долгое время не искала во сне спасения, потому что уже была в покое. Будильник больше не звучал как сирена, он стал приглашением на коврик.

Алёна поставила чайник и, пока вода шептала, расстелила йога-мат у окна. Без музыки. Без инструктора. Без цели похудеть, стать гибче, понравиться. Просто быть в теле, в дыхании.

Она встала в позу горы. Руки вверх — вдох. Руки вниз — выдох. Всё замедлилось. Медитация по утрам вошла в привычку как чистка зубов. Не ради просветления, не ради моды. Ради выживания. Иногда пять минут, иногда тридцать. Сначала голова бунтовала, шептала: «Зачем? Нужно сделать, позвонить, ответить…», а потом стихала, как будто ум понял: теперь не он рулит.

Она сидела, скрестив ноги, и наблюдала. Мысли приходили и уходили. «Что будешь делать с этой пустотой?» — спрашивал голос внутри. «Слушать её», — отвечала она.

Иногда во время практики приходили слёзы. Тихо, без истерик. Слёзы приходили из глубины, не от боли, а от встречи. С самой собой.

Руки на коленях перестали дрожать. Спина стала прямой не от гордости, а от принятия.

Она начала бегать по утрам. Без трекера. Без зеркала. Просто ноги, асфальт, дыхание. Раньше спорт казался ей частью мира усилия, где «надо», «должна», «срочно». Теперь он стал способом помнить: тело — живое, оно несёт её вперёд.

Вечером — горячая ванна с лавандой. Не чтобы кого-то соблазнить, а чтобы быть с собой в заботе. Она стала внимательной к себе так, как раньше была внимательной к другим: замечала усталость, радость, тревогу и не глушила их, а принимала.

«Это не новая я, — думала она, лёжа в шавасане, — это я, которую прятала под слоями желаний, масок, мужских ладоней и собственных тревог».

Она не стала просветлённой, не обрела волшебной силы, но теперь в каждом дне было что-то твёрдое, как центр. Точка, вокруг которой вращалась жизнь, была не он, не они, а она.

Вечер наступал медленно, будто специально, чтобы дать ей время. Алёна сидела у окна с чашкой зелёного чая, а в голове мелькали лица.

Первым был Андрей. Руки, пахнущие парфюмом и сомнением. Он не знал, чего хочет, и в ней этого не искал. Просто брал. Она позволяла, тогда это казалось взрослостью, теперь — бегством.

Потом Саша — весёлый, неприкаянный. Играл в любовь, как в комедию, легко, без последствий. Она смеялась, только внутри плакала. Смех был звуком её одиночества рядом с ним.

Кирилл почти по-настоящему. С ним можно было остаться, но он боялся глубины, как ребёнок тёмной воды. Как только становилось серьёзно, он исчез. Без злобы. Без объяснений. Как дым в утреннем воздухе.

Она вспоминала Бармена. Вечер, алкоголь, его молчание. Его сильное, пустое тело. Секс — как выстрел. Утро — как дыра.

И Писатель. Тот, кто писал о ней раньше, чем она поняла, кто она. Зеркало. Но и он ушёл. Или, может, не был здесь вовсе.

Гамлет на сцене. Мужчина с двумя лицами. Он исчез под аплодисменты, не снимая маски, а она стояла за кулисами — голая, глупая, живая.

Охотник. Его руки пахли костром и кровью. Он тронул её, как проверяют, подойдёт ли эта шкура. Она не подошла. Он ушёл без звука.

Строитель. Молчаливый, настоящий. Сказал: «Ты слишком думаешь». Он не лгал. Просто ничего не обещал.

А друг… Гей-стилист. Первый, кто не хотел её тела. Только её. Он обнял так, как не обнимал никто — не ради страсти, а ради мира. С ним она впервые поняла: можно быть не желанной, а понятой.

Алёна закрыла глаза. Внутри не было ни обиды, ни гнева. Только хроника. Как просмотр чужого фильма, где она актриса и зритель.

— Все они были отражениями, — прошептала она в темноту. — Отражениями моей жажды быть, принадлежать, раствориться, доказать, спастись…

Она отпустила их не специально, просто они больше не держались. Как вода сквозь пальцы, как сны после пробуждения. И впервые подумала: они не разрушили её. Они помогли найти себя через потери.

Алёна сидела на коврике, ноги скрещены, ладони раскрыты вверх. В комнате было тихо. Только звук дыхания — её и мира.

Она глубоко вдохнула, словно пыталась вдохнуть себя заново. На выдохе отпустила. Всё. Не сразу, но сегодня чуть больше, чем вчера.

Перед глазами всплывали лица — не как боль, а как факты, как кадры старого фильма. Мужчины, от которых она бежала в себя, и мужчины, к которым бежала из себя.

— Не они виноваты, — сказала она вслух.

И что-то щёлкнуло внутри, будто давно закрытая дверь приоткрылась. Виноватых не было. Был выбор. Иногда отчаянный, иногда слепой, но её.

Она вспоминала себя с ними: как позволяла, как притворялась. Их тела были ответом на её молчание, их уходы — на её страх, их холод — на её жажду тепла любой ценой.

Слишком долго она смотрела на себя их глазами. Слишком часто искала себя в их взглядах. Теперь не надо.

— Они просто были, — сказала она снова. — Я тоже просто была.

Она не оправдывала, не обвиняла. Смотрела трезво, осторожно, с уважением к боли, словно хирург на рентген.

Сергей говорил: «Ты заслуживаешь мира». Писатель шептал: «Ты уже написанная». Молчаливый Строитель просто смотрел, как будто знал: она справится. Гамлет исчезал, но не разрушал. Даже охотник, с его звериными глазами, не причинил вреда. Он был собой.

Теперь и она была собой. Пусть не идеальной, не исцелённой, но целой.

Она положила руку на грудь. Сердце билось не от страха, а просто потому, что живо.

— Никто не виноват, — прошептала она. — И я тоже.

Пауза. Долгая. Как последняя строчка перед точкой. А потом — почти незаметная улыбка. Внутри. Как будто впервые Алёна действительно простила.

Зеркало в ванной запотело. Она провела пальцами по стеклу, оставляя прозрачный овал, в котором проступило её лицо. Без макияжа. Без выражения. Только уставшие и живые глаза. Раньше она смотрела в зеркало как в окно снаружи. Сегодня — как в портал внутрь себя.

— Кто ты? — спросила она шёпотом, не отрывая взгляда.

Тело больше не хотело доказательств. Ни желания, ни страсти, ни страха потери. Ни чужих рук, ни чужих взглядов.

Тело стало домом. Словно после долгих странствий она наконец вернулась, сняла обувь и осталась. Зеркало отражало не лицо, а присутствие.

— Ты есть, — сказала она вслух. Голос был ровным, уверенным.

В это трудно поверить, но в этом не было сомнений. Она вспомнила утро с незнакомцем, пальцы Строителя, взгляд Писателя, холод Математика, жар Артиста, исчезновение Охотника. Каждый из них вырезал по кусочку из неё, но ни один не удержал.

Теперь в зеркале были не раны, а шрамы. В них была красота. Она жила. Прошла. И осталась.

— Я не твоя роль, — сказала она призраку Артиста.
— Не твоё тело, — кивнула мысленно ко всем постелям, в которых была.
— Не чья-то идея, — добавила, вспоминая рассказ Писателя, где героиня умирала ради любви.

Зеркало молчало. В этом молчании была больше истины, чем во всех их словах.

— Я есть, — повторила Алёна. И впервые это было не утверждение, не вызов, не надежда. Это была правда.

Она прикоснулась к отражению. К себе.

— Я есть, — прошептала. И улыбнулась.

Предательница. Глеб Диберин. Глава 1
Предательница. Глеб Диберин. Глава 2
Предательница. Глеб Диберин. Глава 3
Предательница. Глеб Диберин. Глава 4
Предательница. Глеб Диберин. Глава 5
Предательница. Глеб Диберин. Глава 6
Предательница. Глеб Диберин. Глава 7
Предательница. Глеб Диберин. Глава 8
Предательница. Глеб Диберин. Глава 9
Предательница. Глеб Диберин. Глава 10

Предательница. Глеб Диберин. Глава 11
Предательница. Глеб Диберин. Глава 12
Предательница. Глеб Диберин. Глава 13

Глеб Дибернин. Предательница.

Показать полностью 1
12

Ночь всех забытых

Ночь всех забытых

Доктор Андрей Стеценко был человеком факта: диагнозы, схемы лечения, цифры в сводках. Мифы и суеверия казались ему удобной отдушиной для тех, кто боится ответственности. За двадцать лет практики он выстроил репутацию одного из лучших психиатров страны — холодный ум, хирургическая точность мышления. Поэтому указ о переводе в Колмовскую больницу Великого Новгорода застал его врасплох: тихое учреждение с учётом слухов о его скором закрытии не выглядело местом для карьерного шага. На календаре 31 октября 1909 года: последний день октября, когда паршивая погода и так не веселила.

Но приказ есть приказ, семьи у доктора не было, поэтому собрав свои немногочисленные вещи, он отправился в Великий Новгород.

Дорога заняла несколько часов, и в поезде он решил воспользоваться временем с пользой, углубившись в отчет о Колмовской больнице.

Основана в 1706 году, персонал состоит из трёх медсестёр, и двух врачей-психиатров.

Пациентов всего двадцать два человека: шизофрения, шизотипические и бредовые расстройства, умственная отсталость.

«Полный набор психиатрических вызовов», — подумал доктор.

Андрей прибыл на место уже затемно. Скромное обветшалое двухэтажное здание из красного кирпича выглядело как призрак из прошлого, с тусклым светом в окнах, едва пробивающимся сквозь густой туман.

Возле ворот его встретил тучный заспанный охранник.

— Доктор Стеценко? Мы думали, вы появитесь только утром, — пробормотал он, позевывая и открывая ворота. — Меня зовут Семён, я здешний охранник.

— Решил не откладывать знакомство в долгий ящик, — Андрей с трудом шагал к зданию с двумя тяжёлыми чемоданами вещей в руках.

— Из персонала сейчас только дежурный врач — Игорь Кайков и медсестра Инна, так что знакомство будет неполным, — Семён улыбнулся, но в ответ встретил лишь холодный взгляд доктора.

— Я имел в виду знакомство с пациентами…

— Ах да, конечно, доктор, конечно, — Семён осветил путь фонарем от ворот до больницы, и они дошли до входа. — Надеюсь, вы с нами проведёте больше времени, чем предыдущий главный врач…

— О чём это вы? — Андрей удивлённо нахмурил лоб, но Семён уже развернулся и поковылял обратно на свой пост, чтобы продолжить сладкий сон.

Доктор толкнул тяжелую дверь, и она скрипнула, пропуская его в небольшое фойе, пропитанное запахом старого дерева и дезинфекции. Тусклый свет лампы над стойкой регистрации отбрасывал длинные тени, а за ней сладко спала медсестра Инна, уткнувшись лицом в сложенные руки. Андрей почувствовал легкое раздражение — не лучший прием для нового главного врача и не самое профессиональное поведение.

— Тяжелый день? — он кашлянул достаточно громко, чтобы вопрос эхом отразился от стен, и уставился в воздух, ожидая реакции.

Инна резко подскочила, зацепила рукой кружку с остывшим чаем и залила им часть бумаг на столе.

— Господи, зачем так пугать-то? — Она с недовольством посмотрела на источник её пробуждения. — Кто вы?

— Меня зовут Андрей Стеценко, я новый главный врач этой больницы, — Первое знакомство оставляло не самое приятное впечатление, несмотря на позднее время, он надеялся встретить профессионализм, а не сонное царство.

— Доктор Стеценко… Да, да, мы ждали вас, но только утром… На минутку буквально уснула, простите…– Инна начала хаотично вытирать чай со стола. — Я сейчас позову Игоря… То есть, доктора Кайкова…

— Не утруждайтесь, я сам его разбужу…– Кинув на прощание недовольный взгляд на неё, он поднялся на второй этаж и подошёл к двери, где красовалась надпись «Доктор Кайков».

Андрей дважды постучал в дверь, но никакой реакции не последовало. Он попробовал открыть дверь, однако, она была заперта.

Тогда он решил пройтись по коридору с палатами, где содержались двадцать два пациента.

Длинный, когда-то белый мраморный коридор угнетал. Он располагался в самой южной части здания. По правой стороне большое панорамное окно, через которое виднелся бесконечный тёмный лес; по левой — железные двери палат, за которыми находились люди. Возле каждой комнаты висела табличка с краткой информацией: имя, год рождения, срок пребывания в больнице, диагноз и текущее состояние.

Андрей медленно шёл и читал. В большинстве записей значилось одно и то же: «критическое», «критическое», «суицидальное», «критическое»… И вдруг, у последней палаты — «положительная динамика».

Анна Острова, двадцать три года, четыре года в больнице, диагноз — мания преследования.

Неожиданно раздался тихий щелчок — и первая от входа дверь палаты со скрипом медленно отворилась.

Его сердце ушло в пятки.

«Что за чёрт?», — Он медленно начал возвращаться к началу коридора. Было так тихо, что казалось, как будто он единственный живой человек в этом месте.

Когда до открытой двери оставалось несколько палат, оттуда резко вышел человек: мужчина в белой больничной робе. Он быстрым шагом подошёл к окну и молча уставился в него.

— Добрый вечер… Меня зовут Андрей Стеценко, я — новый главный врач этой больницы, — Андрей остановился и всматривался в пациента. На ногах мужчины не было никакой обуви, копна волос взъерошена, но его лицо было спрятано в тени.

— Приятно познакомиться, доктор…– Голос мужчины был строгим и властным. — Меня зовут Александр Беленин.

— Беленин? Вы однофамилец бывшего главного врача больницы? — Доктор воспроизводил в памяти информацию из отчётов, которые он читал в пути.

— Однофамилец? — Громкий безумный смех заполнил весь этаж. В такт ему, неожиданно раздался смех из второй палаты, потом из третьей. Через несколько мгновений смех раздавался из всех палат. — Я и есть бывший главный врач этой больницы, доктор.

Его спина выгнулась под неестественным углом. Доктор Беленин резко встал на четвереньки, и в свете лунных лучей Андрей увидел его лицо. Вместо глаз — пустые глазницы, кончик носа как будто кем-то откушен, а на горле красовался длинный разрез, из которого быстрым потоком вытекала кровь.

Андрей попятился назад.

«Невозможно. Это просто галлюцинация. Просто галлюцинация».

Стук шагов превратился в рокот. Беленин бросился к нему, будто освободившись от всех преград.

Двери палат одновременно открылись и захлопнулись, затем снова распахнулись, одна за другой. Казалось, отовсюду веяло пустотой: за каждой из них — никакого движения, только тёмные силуэты. Из дверей не выходил никто, но сам факт открывания добавлял абсурда — как будто коридор притворялся живым.

Беленин приближался, до столкновения оставались секунды.

Андрей зажмурил глаза.

Чья-то твёрдая рука ложится ему на плечо. Голос рядом, совсем рядом, тихий и ровный:

— Всё в порядке, доктор? — Это был голос Игоря Кайкова.

Андрей открыл глаза и сначала не мог понять, что видит. Коридор возвращался к своей прежней статике: двери заперты. Людей в коридоре не было — никого, кроме него и Игоря. Нет Беленина. Нет распахнутых дверей. Нет смеха, который ещё секунду назад жил в стенах.

Андрей, сделав несколько робких шагов назад, ощутил, как по коже пробежал холод и пробило дрожью. Он огляделся ещё раз: все двери на месте, ни одна не приоткрыта. На табличках напротив — те же имена, те же пометки, но тишина была абсолютной, словно коридор вернул своё ночное дыхание и ничего не произошло.

Игорь всё ещё держал его за плечо. Его взгляд скользил по коридору, затем задержался на окне, где лес казался плотной чёрной массой.

— Вы что‑то видели?

— Я…я…нет, показалось, — Андрей вытер с лица пот и попытался восстановить дыхание. — Доктор Кайков, я полагаю?

— Да, Инна сказала, что вы решили заглянуть сразу с поезда.

— Решил как можно раньше ознакомиться с фронтом работ… Я не застал вас в кабинете, — они вернулись в кабинет, дверь которого была открыта.

— Странно, доктор Стеценко, — Игорь посмотрел на него с явной обеспокоенностью. — Я всё это время был в кабинете, заполнял отчёты, и дверь была открыта. Точно всё в порядке?

— Всё хорошо, коллега, — Андрей сел на удобное мягкое кресло напротив стола и достал пачку сигарет, предложив одну Игорю. — Скажите, я пробежался по отчёту в дороге. Там указано, что прошлый главный врач Александр Беленин проработал здесь всего две недели, а затем бесследно исчез. Как это возможно?

— Чудной был человек…– Игорь подошёл к окну и закурил. — Почти ни с кем не общался, ночами проводил в коридоре с пациентами. Читал им книги. А ровно год назад, 31 октября, он так же остался на ночь…и просто исчез. Ни медсестра, ни охранник не видели, чтобы он покидал здание больницы…

— Учитывая, как крепко спят ваши медсёстры, это не удивительно, — язвительно заметил Андрей. — И что, целый год не могли найти замену?

— А кто поедет добровольно в такое захолустье? Нам повезло, что такой мэтр, как вы, решился возглавить больницу…

— Честно говоря, меня сюда перевели добровольно-принудительно…

— Да? Странно… — Кайков прошёлся по стопке бумаг, и протянул Андрею страницу с подписью и печатью министра. — Нам пришло распоряжение: вы переводитесь сюда по собственному желанию. Можете пока ознакомиться с делами пациентов, а я схожу переговорю с Инной об утренних процедурах.

Игорь открыл выдвижной ящик, где лежали папки с делами, и вышел из кабинета. Андрей, потушив сигарету, перебрал пальцами стопку папок, пока не нашёл метку: «Пациент № 22. Анна Острова». На фотографии милая юная девушка, с ямочками на щеках, и красивыми зелёными глазами.

«Жалобы на преследование… Видятся мертвецы….Человек без лица….»

— Не принимайте всё увиденное за чистую правду, — доктор от неожиданности выронил папку из рук. Возле окна стояла она. Девушка с фотографии — Анна.

— Как… Как вы здесь оказались?

— Вам уже не выбраться отсюда, доктор…– Она бросила на него печальный взгляд.

— Что здесь творится? Что с стало с доктором Белениным? — Андрей поднял с пола папку и подошёл к ней поближе, но тут же испуганно отшатнулся. — Что… Что с вашими руками, Анна?

— Ах, это? — Девушка подняла вверх обе свои руки, на которых отсутствовали кисти. — Меня наказали…

— Господи, кто же?

— Это уже не важно, доктор. Вы должны найти то, что зарыто, — Анна наклонила голову направо, и из её уха мелкой струйкой потекла кровь.

— У вас…идёт кровь, давайте я вам помогу, — Андрей достал из кармана платок и сделал два шага в её сторону, но Анна выставила вперёд руки.

— Мне уже не помочь, доктор, позаботьтесь о себе…

— Вы сказали, найти то, что зарыто? Это какой-то клад или что?

— Ваш клад — это ваша память, доктор. Вы должны найти, то, что спрятали там…

Дверь со скрипом открылась, и в кабинет вошёл доктор Кайков. Андрей лишь на пару секунд отвёл взгляд в его сторону, но когда посмотрел обратно в сторону окна, то Анны там уже не было.

— Ну что, успели ознакомиться с чьим-то делом? Тут каждый экземпляр краше другого, псих на психе просто, — Игорь плюхнулся на стул и деловито закинул ноги на стол.

— Пациент № 22, Анна Острова. Написано, что у неё положительная динамика, в чём она проявляется? — Перед глазами Андрея до сих пор стояли её обезображенные руки.

— Анна, Анна, Анна… Последний поступивший в нашу больницу пациент, такая юная… Она перестала есть, вот уже полгода, в этом и заключается положительная динамика, доктор, — Игорь закуривает сигарету и выдыхает облако дыма вверх.

— Перестать есть — это, по-вашему, положительно?

— Когда речь идёт о собственных пальцах? Полагаю, да, — Кайков ухмыльнулся.

— Вы не против, если я пройдусь к палатам? — Андрею явно не прельстило знакомство со своим коллегой, холодным и бездушным.

— Вы здесь главный врач, доктор, как я могу вам что-то запретить, — Игорь развёл руки в стороны и стряхнул пепел на пол.

Выйдя из кабинета, Андрей решил сначала спуститься к медсестре Инне, чтобы посмотреть, какие назначения для пациентов дал ей Кайков.

Она всё так же сидела за стойкой регистрации спиной к нему, наклонив голову вниз.

«Опять спит что ли?», — подумал Андрей.

— Инна, можете показать мне назначения доктора Кайкова для пациентов?

— Прошу вас, доктор, только не делайте этого снова, умоляю вас…– Она плакала. Её речь прерывалась всхлипами, а в воздухе отчётливо висел запах гари.

— Чего не делать, Инна? — Андрей медленно подошёл к ней и положил руку на плечо.

— Я случайно перепутала, доктор, не наказывайте, пожалуйста…– Инна повернулась к нему. Её лицо представляло собой кошмарное зрелище: кожа, некогда гладкая и живая, теперь была обугленной маской из сморщенной, чёрно-красной плоти. Глубокие трещины зияли там, где должны были быть щеки и лоб, обнажая розоватые мышцы и сухожилия под слоем струпьев. Глаза, если они ещё видели, утопали в опухших веках, покрытых волдырями размером с монету, которые лопались при малейшем движении, выпуская прозрачную жидкость. Нос — искривлённый обрубок, с обгоревшими ноздрями, а губы сливались в бесформенный шрам, обнажающий зубы в вечной гримасе боли.

Глаза Андрея расширились от ужаса; сердце билось громче стука поездных колёс. Он сделал два шага назад, упал навзничь и потерял сознание.

Ему снился сон. Но такой реальный, как будто всё происходит на самом деле.

Он стоит в кабинете. Перед ним, опустив головы вниз, стоят три медсестры. В одной из них он узнал Инну, двух других видел первый раз.

— Кто из вас? — Раздался ледяной, жёсткий голос, от которого кровь стыла в жилах.

Медсёстры стояли молча, боясь даже поднять взгляд. Руки Инны предательски дрожали.

— Может быть, вы хотите оказаться на их месте? — Голос был безжалостен. — Кто подсыпал мышьяк в еду пациенту № 15? Я спрашиваю в последний раз…

— Это я…– Прошептала Инна и подняла голову.

— Остальные свободны, — он подошёл к двери и закрыл за вышедшими медсёстрами дверь на ключ, после чего посмотрел на Инну, теперь уже её трясло полностью. — И зачем же?

— Вы…вы монстр… Вы их не лечите, вы издеваетесь над ними, калечите их тела и души…

— Вы обладаете достаточной квалификацией, чтобы утверждать это? — Он подошёл к камину, в котором во всю полыхали угольки. — Подойдите ко мне, Инна.

Она нехотя, с трудом переставляя ноги, подошла к доктору.

— Поймите, Инна, мои методы — это новаторство, это совсем иной подход, революционный. Мы вылечим всех наших пациентов!

— Вы отрезали кисти рук, Анне, как это может помочь в лечении…– По щекам Инны потекли слёзы. Она видела весь этот ужас на протяжении последних трёх лет, но ничем не могла помочь. Она видела, как он и его коллеги садисты измывались над пациентами. Эта больница стала их обителью, никого не выпускали за её пределы, никто из родственников не приезжал проведать «умалишённых» родных. Это богом забытое место стало их склепом. Инна и другие медсёстры решили помочь пациентам избавиться от мучений…

— Вы поступили безответственно, Инна, боюсь, что я должен буду поднять вопрос о вашем увольнении…– Доктор приобнял её за плечо.

— Прошу… Не надо…– Она, всхлипывая, смотрела, как искры огоньков играли друг с другом в камине. Спустя мгновение доктор резко схватил её за голову, его пальцы впились в волосы, и с силой прижал лицо к раскалённым углям. Воздух наполнился шипением и запахом обгоревшей кожи, а её крик эхом отразился от стен.

Доктор Стеценко открыл глаза и вздрогнул. Спина мокрая от пота, ладони дрожали. Он бросил взгляд к стойке регистрации — никого.

«Это всё не по-настоящему, этого всего не может быть…», — Во рту он ощущал вкус горелой кожи.

Андрей встал на ноги и бросился к кабинету доктора Кайкова, но там никого не было, тогда он вновь решил вернуться к палатам пациентов.

Повернув к длинному коридору, он остановился как вкопанный. Холод прошёл по его коже.

Все двери палат были открыты, и пациенты стояли возле своих табличек с именами.

«Это галлюцинации, это сон, этого не может быть», — он повторял это как мантру, когда подошёл к первому пациенту — доктору Беленину.

— Вы вспомнили, доктор? Откопали этот «клад» в чертогах своей памяти? Помните, как вы называли нас? — Беленин смотрел на него своими пустыми глазницами, на горле по-прежнему красовался длинный разрез, из которого вытекала кровь.

— Мои сокровища…– Андрей с ужасом и сожалением посмотрел на него.

— Да… Когда меня назначили сюда главным врачом, вы были обычным врачом-психиатром. Когда я читал по ночам пациентам книги, они мне всё рассказывали. И каждый их рассказ был ужасен: о ваших методах, о вашей злобе и жестокости… Помните, что вы сделали, когда я сказал вам, что больше не буду смотреть на то, как вы обращаетесь с пациентами? — Доктор Беленин улыбнулся.

— Я взял скальпель и выколол вам глаза… — Андрей вспомнил всё.

— Это сработало, я действительно больше не мог смотреть, — Беленин громко рассмеялся.

Андрей зажмурил глаза и вновь открыл, но пациенты никуда не пропали.

— Здорово тогда было, да? — Рядом с ним стоял доктор Кайков и выпускал облака сигаретного дыма. Он протянул Андрею несколько вырезок из разных газет.

«Чудовищное преступление в Колмовской психиатрической больнице раскрыто».

«Двадцать два пациента и три медсестры обнаружены мёртвыми.,»

«…По приезду инспекторов в больницу охранник Семён Петровский, врачи-психиатры Игорь Кайков и Иван Бремер умертвили себя при помощи ционида…»

«Ещё один врач-психиатр — Андрей Стеценко — скрылся и по сей день в розыске…»

«Больница была закрыта 31 октября 1899 года».

— Сегодня годовщина закрытия, доктор, мы так ждали вас, долгих десять лет. Наконец-то все в сборе и сможем продолжить нашу работу…– Игорь залился ледяным смехом, в такт ему, смех подхватили все остальные. — Ваши сокровища ждут новых экспериментов!

— Нет, нет, нет, это всё ложь! Это ложь! — Андрей бросает вырезки газет, которые пеплом приземляются на пол, и убегает прочь. Он рванул прочь, мчался по коридору, сломя голову спустился на первый этаж и пронёсся мимо стойки регистрации.

— Доктор, куда же вы? У вас через десять минут процедура по вырезанию коленной чашечки у пациента № 19! — Инна заливается смехом, волдыри на её обожжённом лице лопаются, выпуская гной.

Он вырвался на улицу и побежал к воротам, не останавливаясь, пока не оказался в лесу. Через пятнадцать минут темп снизился, дыхание восстановилось. Сквозь чёрные заросли и стволы Андрей заметил слабое мерцание вдали.

Он прошёл ещё несколько минут и когда заросли расступились, Андрей увидел знакомый силуэт: скромное обветшалое двухэтажное здание из красного кирпича. Калитка, через которую он выбежал прежде, теперь была приоткрыта; от неё вёл проминающийся дорожный троп, и по ней шёл заспанный охранник.

— Доктор Стеценко? Мы думали, вы появитесь только утром, — пробормотал он, позевывая и открывая ворота. — Меня зовут Семён, я здешний охранник.

— Почему вы всё это делаете? — Андрей попробовал шагнуть назад, но ноги не послушались.

Лицо охранника расплылось в холодной безумной улыбке.

— Ваши сокровища ждут вас, доктор, нужно, чтобы вы продолжили лечение…

Андрей ощутил, как что‑то внутри него медленно опускается и замыкает круг. Он сделал шаг вперёд — и ворота захлопнулись за ним с тяжёлым, окончательным стуком

Показать полностью 1
2
Авторские истории

И тут со дна постучали

Настрочил на досуге пост из своей прошлой жизни.
Ну и полилась говна по трубам в комментах. Ну вы знаете как это обычно бывает: и ТС долбаеб, и ТС пиздабол и прочие лестные эпитеты от людей, которые не написав ни одного поста, накарябали 100500 комментов.
Нк ладно, я к этому уже привыкший, но один высер мне запал прям в сердечко:

- ТС, а ты чего ты не вступаешь в дебаты в комментариях? Ссышься? Или тихо сидишь и хрюкаешь?

И тут со дна постучали

А мне НЕКОГДА!!!
Я скромный главный инженер на скромном промышленном предприятии, а не, скажем, депутат Государственной Думы, или кто там еще пишет стопицот комментов.
Так что, сорян, если что.
Пишу чтобы не забылись моменты прошлого, чего и вам желаю.

Ответ HellRabbid в «Делал паркур до того, как это стало мейнстримом»

МегаБабушки

Показать полностью
3

Бумеранг возвращается. Часть вторая

Был уже вечер, когда она проснулась. Майка лежала на диване, заботливо укрытая чем-то теплым и мягким. На террасе горели фонари. Она встала, закуталась в плед, вышла на площадку и подошла к перилам. Именно здесь год назад их взгляды встретились впервые и именно здесь она поняла, что Максим - мужчина всей ее жизни. Что ей теперь делать? Майя посмотрела вниз. Так высоко, что кружится голова. Она отошла от перил подальше и села в плетеное кресло. В городе вовсю бушевала весна, деревья уже покрылись молодой листвой, скоро зацветет ее любимая сирень. Девушка вспомнила, как в прошлом году Макс принес ей огромную охапку душистых веток. По щекам снова потекли слезы. На улице была весна, а на душе у Майки - осень.

Яна и Марина пили чай на кухне, когда в дверях появилась Майя, лохматая, заплаканная с опухшими глазами.

- Тебе надо поесть, - засуетилась Яна, - я сейчас суп разогрею.

- Не хочу, - Майка покачала головой, - просто чаю выпью. Отвезешь меня домой?

- Ни за что! - отрезала подруга, - сегодня останешься у меня.

У Майи не было сил спорить, она попила чай и снова легла.

Яна остановила машину у подъезда.

- Мне пойти с тобой?

- Нет, я хочу побыть одна.

Майя обняла подругу, поднялась на второй этаж, открыла дверь и вошла в свою маленькую квартиру, когда-то такую уютную, а теперь холодную и безжизненную. Максима уже не было и его вещей тоже. Она села на диван. Отчаянно хотелось позвонить маме, но та только оправилась от второго инфаркта. Первый случился после смерти отца, а второй - два месяца назад. Майя ее еле выходила. Нет, нельзя ее сейчас волновать. Придется справляться самой.

И Майка справилась. Взяла себя в руки, стиснула зубы, защитила диплом и поехала к маме в деревню. Лето было в разгаре.

- Доченька, - мама обняла ее и чмокнула в кончик носа, - а где Максим?

- У него дела, - коротко ответила Майя, - я так соскучилась, мам!

- Ты надолго?

- Думаю, на пару недель, я устала от города.

Деревенский воздух, такой родной и умиротворяющий, залечивал раны. Майка помогала матери с огородом, бегала купаться на речку, вечером они пекли пироги и пили чай с вареньем на веранде. Заходил на огонек дядя Коля, мамин брат, с женой Тамарой, полненькой, но шустрой хохотушкой. Незаметно пролетел почти месяц. Был уже конец июля и Майя засобиралась в город. Она бы с удовольствием побыла еще, но надо было что-то решать с работой. Деньги на карте пока были, Макс недавно перевел ей крупную сумму, что было весьма благородно с его стороны, но не может же она вечно сидеть на шее у почти бывшего мужа. Кстати, надо было подумать и о разводе.

Она вернулась в город отдохнувшая, загоревшая и вернувшая себе пока еще хрупкое душевное равновесие. В первую очередь, Майя занялась поиском работы и отправила резюме в несколько солидных фирм. Юридическое образование давало много возможностей. В субботу за ней заехала Яна и они направились в торговый центр. Завтра у Марины день рождения, надо было выбрать подарок, а заодно устроить себе небольшой шоппинг. Подруги зашли в отдел нижнего белья.

- О, смотри, какая прелесть! - Яна сняла с вешалки леопардовое боди, подошла к зеркалу и приложила к себе, - между прочим, анималистичные принты снова в тренде.

Майка улыбнулась. По долгу службы Янка всегда была в курсе последних модных тенденций. Она выбрала несколько комплектов и пошла в примерочную. Майя тоже купила себе пару симпатичных трусиков. В парфюмерном пахло чем-то сладко-цветочным, после недолгого совещания подруги решили купить Марине набор уходовой косметики и флакончик ее любимых духов. Янка называла их "ароматом из 90х", но именинница их обожала. На секунду Майе показалось, что на нее кто-то смотрит, она прямо кожей почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Майка огляделась по сторонам, но ничего подозрительного не заметила. Видимо, показалось.

День рождения Марины отмечали в ее любимом ресторанчике. Заказали коктейли, закуски, горячее. Марина была со своим старым верным другом Андреем, давно и безнадежно в нее влюбленным, Янка привела очередного ухажера Вадима, а для Майи пригласили того самого фотографа-юмориста Артура. Праздник был в разгаре, девчонки веселились, после третьего коктейля Майка чувствовала невероятную легкость. Артур пригласил ее на танец и они плавно двигались в такт музыке, когда она снова почувствовала этот взгляд. Майка резко обернулась. Он стоял у двери и смотрел на нее своими пронзительными карими глазами. Столько грусти и нежности было в его взгляде. Майя не знала, сколько длился их молчаливый диалог, но она почувствовала главное - Максим любит ее. Все еще любит. И она пошла к нему.

- Нет, только не это, - Яна всплеснула руками.

Марина проследила за ее взглядом и сокрушенно вздохнула:

- Сердцу не прикажешь.

Макс подхватил ее на руки и закружил.

- Майка, родная, прости, я не могу без тебя, - он говорил сбивчиво, волнуясь, целуя ее волосы, лицо, руки. Она смотрела в самые любимые на свете глаза и в ее сердце росла уверенность: самое страшное позади, теперь они будут счастливы.

И вот, спустя два года эта записка. Этот клочок бумаги жег ей руки, а каждое слово болью отзывалось в сердце. " Твой котенок... Зачем тебе котенок, Макс? У тебя же аллергия на шерсть", - подумалось Майке.

Максим пришел с работы вовремя, поцеловал жену.

- Что у нас сегодня на ужин? - спросил он и, заметив ее тревожный взгляд, добавил, - что случилось?

Майя не знала, что сказать, на этот раз она не чувствовала перемен в его поведении. Макс был так же нежен и заботлив. Может, все не так очевидно и записку ему подсунула какая-нибудь ушлая девица в офисе, а он и знать ничего не знает. Майя решила пока не устраивать разборки и все хорошенько обдумать.

- Ничего, дорогой, на работе небольшие проблемы, - ответила она как можно спокойнее, - мой руки, я плов приготовила.

Майка терпеть не могла женщин, которые шпионили за своими мужьями, проверяли телефоны, выслеживали их, как в фильмах про секретных агентов. Но сейчас у нее не было другого выхода. Она больше не выдержит неожиданных признаний. Она должна точно знать, что у мужа никого нет. Или есть. Утром Максим уехал на работу, а Майя позвонила своему начальнику:

- Евгений Борисович, мне сегодня нездоровится, можно я возьму отгул?

- Конечно, Маечка, отлежись, выпей таблетку.

Майя приняла душ и зашла в гардеробную. Нужно было выбрать что-нибудь неброское, чтобы не привлекать к себе внимание. Год назад Максим купил эту просторную квартиру в центре города, с большой кухней, гостиной и двумя спальнями, в одной из них Майя пока устроила гардеробную. Она вспомнила, с какой любовью они обустраивали свое семейное гнездышко, выбирали мебель, шторы, бытовую технику и тяжело вздохнула. Майка надела джинсы, кроссовки и темное худи с капюшоном, волосы убрала в пучок.

Она вышла из подъезда, села в свою Ауди, подарок Макса и поехала к офису рекламного агентства мужа. Был уже полдень, время обеда. Обычно Максим ходил на ланч в кафе напротив. Майя оставила машину в переулке, зашла в заведение и села за самый дальний столик в углу. Ждать пришлось недолго. Они вошли вдвоем: Максим и высокая длинноногая блондинка в красном облегающем платье, сели за столик у окна. Он взял ее за руку, поднес к губам и поцеловал длинные пальцы с красным маникюром. Майя не слышала о чем они говорили, но она видела, как Макс смотрел на свою спутницу. Она знала этот внимательный взгляд, полный нежности и восхищения.

Вот и все. Предательская слезинка покатилась по щеке и упала в чашку с кофе. Волшебный замок, с таким трудом восстановленный из руин, вновь разрушен. Она посильнее надвинула капюшон и вышла из кафе. Майка бесцельно брела по улице, ей хотелось исчезнуть, испариться, оказаться сейчас на краю света, как можно дальше отсюда. Сердце заполняла невыносимая боль. Снова. Ее внимание привлекла доска объявлений, она подошла ближе и равнодушно водила глазами по рекламным листовкам, афишам и написанным от руки текстам. Вот оно. Вот, за что зацепился ее взгляд: "Приворот, заговоры, снятие порчи. Знахарка Пелагея." Майка тут же, боясь передумать, достала телефон и набрала номер. Встречу гадалка назначила на три часа, но нужно было заскочить домой, взять фотографию Максима. Она вернулась к автомобилю.

Пелагея жила в старой двухэтажке на окраине города. В квартире царил полумрак, тяжелые шторы были задернуты. На стенах висели картины и зеркала в массивных рамах, отражающие мерцание свечей. Посередине комнаты стоял круглый стол, покрытый синей бархатной скатертью, на нем, как и положено, лежали: стеклянный шар, карты Таро и еще какие-то амулеты.

- Проходи, милая, садись, - пожилая женщина в темном платье и с длинными седыми волосами указала рукой на стул.

- Что привело тебя ко мне?

Майя достала фотографию мужа и решительно произнесла:

- Мне нужен приворот, самый сильный, чтобы он даже не смотрел ни на кого, кроме меня!

- Приворот - дело серьезное, ты хорошо все обдумала? - знахарка внимательно посмотрела на нее, - привяжу я его к тебе намертво, без тебя ему не будет жизни. Если ты однажды разлюбишь его и уйдешь, он погибнет. С этого дня он будет полностью зависеть от тебя, я лишу его собственной воли и он будет следовать за тобой, как верный пес.

- Пес, - повторила Майка. Послушная собачонка, лишенная воли, разве этого она хочет? Ей вдруг стало так невыносимо тоскливо и душно в этой мрачной комнате. Она вскочила из-за стола и бросилась к двери.

- Не надо, ничего не надо! - крикнула она и выбежала из квартиры.

- Ну, как знаешь, - Пелагея пожала худыми плечами. Майя так поспешно покинула ее дом, что забыла на столе фотографию Максима. Гадалка взяла ее в руки и поднесла к свету.

- Красивый мужчина, - усмехнулась она. Стоп. Она уже видела это лицо, но кто и когда показывал ей его фотографию? Старуха опустилась в кресло. Она вспомнила. Три года назад худенькая заплаканная женщина, лет двадцати пяти сидела перед ней в этой комнате. На фото, которое она протянула гадалке был тот самый мужчина и девушка, которая только что выбежала из квартиры. Он смотрел на нее счастливым влюбленным взглядом.

- Хочешь вернуть его? - спросила Пелагея. Женщина печально покачала головой:

- Нет. Он уже не мой. Я хочу лишь одного, - она подняла на знахарку глаза, полные ярости, - чтобы и ей он не достался. Никогда.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!