Истории из жизни

— Лепенсончик, я втрескался по уши.

Ваш покорный в тот момент перекатывал набело состряпанное в спешке дэ-зэ, поэтому только кивнул и промычал нечто невнятное. Мол, сочувствую, соболезную, скорблю. Кеша понял, что я проникся недостаточно, поэтому густо покраснел ушами, двинул меня в бок и уточнил:

— Это Аня.

Сами понимаете, проняло даже такого прожжённого и умудрённого годами циника, каким является любой подросток лет в четырнадцать. Влюбиться в Аню; да выстрелить собой из пушки в заросли опунции и то было бы гуманнее! Потому что ну как подкатить к девушке, на которую, судя по всему, даже комары от восхищения не садятся? И то, что она тебя при этом не оборжёт, а, скорее, сочувственно погладит по плечу, перспектив не просветляло.

Но я ладно — поверил, посочувствовал, постучал украдкой по дереву. Кешу контузило наглухо. В худшей из форм: тот самый блокнот с сиськами был сослан на шкаф ради пошлого альбома со стихами. Плотное полотно рифмованных строчек перемежали портреты: Аня задумчива, Аня смеётся, Аня удивлена. Строчил и малевал Кеша круглосуточно, периодически зажимая меня в углу и требуя восхищаться. До сих пор недоумеваю, как я его не придушил из жалости и человеколюбия.

Но, как завещал царь Шломо, "hakol over, ve gam zeh ya'avor" — сиречь "всё проходит, и это пройдёт". Школьные годы чудесные сменились буйным студенческим тусевом, а там и скучная взрослая жизнь подоспела. Кешу после медицинского занесло аж в Норвегию, где он довольно успешно защитил кандидатскую, затем докторскую, маленько двинул местную науку, а итогом познал дзен и ушёл в практикующие врачи. Чем занималась Аня, я не в курсе. И так бы эта история закончилась, если бы не.

Относительно недавно, если в масштабах мировой истории, меня занесло в одно маленькое садоводство. Прогуливаясь в сторону сельпо, я свернул с тропинки на тропинку и чуть не сшиб человека с велосипедом. Человек оказался полу женского и удивлённо вскинул брови:

— Лепенсон? Да ладно! Вот уж где не ожидаешь одноклассников!

Мы с Аней — а это, конечно, оказалась она — светски потрепались, сфотались на память и отправились каждый по своим делам. Вечером я выложил кадр в сеть. Ночью в личку внезапно постучался последние лет пять почти не подававший признаков жизни Кеша.

— Слушай, ведь это трэш. Да, постарела, подурнела наша красотка. А я ещё за ней бегал, как цуцик неразумный... Стыдобища-то какая.

Я не ответил. Спустя полчаса сообщение из лички пропало. А ещё через пару минут под фотографией всплыл робко краснеющий лайк. Ровно того же цвета, что уши влюблённого еврейского подростка.

А у нас во дворе, у калитки, ведущей в лес, сидел Дикарь. Пес цвета палой листвы, с густой шерстью и умными глазами. Он был на цепи, но не потому, что злой, а потому, что слишком независимый. Дикарь не лаял попусту, не бросался на людей без причины. Он просто был. И все знали: если Дикарь молчит, значит, все в порядке.

Но в тот день что-то пошло не так.

Я был в рабочей одежде — старые штаны, заляпанные грязью, и фланелевая рубашка. Дикарь, как всегда, сидел у калитки, но вдруг кинулся вперед с такой силой, что цепь, которая должна была его удерживать, лопнула, и он рванул вперед, волоча за собой обрывок цепи.

— Дикарь! — крикнул я, но он уже исчез в высокой траве, которая скрывала его, как камуфляж.

Я побежал за ним. Трава была местами по пояс, а то и выше, в основном, это были густые заросли репейника, и я то и дело спотыкался о кочки и корни. Дикаря не было видно, только слышен был шорох и звон цепи где-то впереди.

И тут я услышал звук приближающегося мотоцикла.

Из-за деревьев на опушке леса показался «Урал» с участковым и одним из охранников. Они заметили меня сразу — высокий, в грязной одежде, бегущий по кромке поля.

— Стой! Кто такой? Зачем по полям бегаешь? — заорал участковый, останавливая мотоцикл в нескольких метрах от меня.

Я поднял руки перед собой, стараясь не спугнуть Дикаря, который, как я знал, был где-то рядом.

— Собаку ловлю! — крикнул я в ответ.

— Какую собаку? Нет тут никакой собаки! Урожай воруешь, да? Поехали с нами! — участковый уже слезал с мотоцикла, а его напарник доставал что-то похожее на дубинку.

И в этот момент из зарослей репейника, как тень, вылетел Дикарь. Он не лаял, не рычал — просто прыгнул. Я успел поймать его в воздухе, и мы вместе рухнули на землю. Дикарь, здоровенный кобель под семьдесят килограммов, приземлился на меня всем своим весом, но я даже не почувствовал боли.

Мотоцикл взревел мотором и отъехал на десять-пятнадцать метров, было полное впечатление, что он прыгнул, так быстро он переместился в новую точку. Участковый, бледный как мел, кричал оттуда:
— Я его пристрелю, если он так будет пугать!

Я, все еще лежа на земле с Дикарем в обнимку, ответил ему не очень литературно — что-то вроде: «Да вы чего, он же просто меня защищал!»

Дикарь, как будто понимая, что натворил, спокойно встал и посмотрел на меня своими умными глазами. Я поднялся, отряхнулся и взял его за ошейник.

— Пошли домой, — сказал я ему.

Мы вернулись к калитке, где я восстановил цепь с помощью болта. Дикарь сел на свое место, как будто ничего и не произошло.

Участковый и его напарник уехали, бормоча что-то про «ненормальных» и «опасных собак». А я остался с Дикарем, который, как всегда, молчал.

Но потом он очень бурно реагировал на приближение любого мотоцикла. К счастью, мотоциклисты наш богом забытый угол не очень жаловали.

Самой большой сложностью было привезти с лугов сено. Дело было не только в удалённости, но и в качестве дорог, далеко не каждая машина могла проехать на луга. Мы с Крестным загодя накашивали, сушили, формировали копна, опять сушили и снова в копна. День привоза и складирования сена на сушилах планировали заранее, приезжала почти вся большая семья: одни в поле сено загружали на машину, другие принимали у дома, сушили, а потом мужики все вместе закидывали сено на сушила. Этот день кормил, можно сказать, весь год и самое страшное, что могло произойти- это дождь, по крайней мере, все так считали. Как назло, в этот важный день на машину появилось множество заказов, и ушлый водитель заявил, что, если мы хотим, чтобы он привез наше сено, пусть ему презентуют сразу пару флаконов знаменитой самогонки. Бабушка никак не хотела это делать, понимая, чем может все закончится, но шофер клятвенно пообещал, что будет, как стеклышко, выпьет только после работы.

Сено быстро загрузили, и он поехал, свернул на короткую дорогу, а там болото (его Крестный предупреждал, но тот хотел все сделать быстро), в общем, застрял. Пока искали трактор, он с горя принял грамм двести. Тракторист вытащил грузовик из болот, и, едва он (грузовик с сеном) выехал на хорошую дорогу, его остановили инспектора ГАИ. Все бы на этом и закончилось в этот день, но муж младшей сестры моей мамы тоже работал в ГАИ, он приехал после смены и отдыхал. Благо. что в доме был телефон, его подняли и бабушка очень просила его приехать, чтобы спасти сено. Дядя Петя на своем мотоцикле приехал на место происшествия, сам сел за руль грузовика и привез сено в деревню. Что было с водителем я не знаю, но дядька пошутил, улыбаюсь, что он не просто теперь будет возить сено бесплатно, но еще и должен останется.

До заката сено сушили, до поздней ночи закидывали на чердак. Из того, что не успели, сделали большую копну, и мы уже после с Крестным все оприходовали. Мне, честно говоря, было жалко шофера. Он целую неделю ходил к бабушке и просил ее уговорить дядю Петю вернуть ему права. Не знаю, вернули или нет, но потом я видел, что на этой машине работал другой человек, который тоже помогал по хозяйству и в качестве отплаты ничего другого не просил, кроме бабушкиного самогона.