Чтобы понять, как травма «оседает» в мозге, нужно заглянуть в его физиологию. В момент сильного стресса наш «эмоциональный мозг», а именно миндалевидное тело, которое является стражем опасности, включает тревогу раньше, чем «мыслящий мозг» (префронтальная кора) успевает оценить ситуацию. Выбрасывается мощный коктейль из гормонов — адреналин и кортизол, которые готовят тело к драке или бегству. В норме, когда угроза проходит, уровень гормонов падает, и мы успокаиваемся. Но при травме, особенно повторяющейся или чрезвычайно интенсивной, эта система может сломаться. Миндалина становится гиперактивной, словно застрявшей в положении «вкл», а гиппокамп — структура, отвечающая за перевод кратковременных воспоминаний в долговременные и их контекстуализацию (где, когда, при каких обстоятельствах) — повреждается под действием кортизола. Именно поэтому травматическое воспоминание не становится обычным воспоминанием о прошлом. Оно хранится фрагментарно, без четкой привязки ко времени и контексту: в виде запахов, вспышек образов, телесных ощущений и эмоций. И когда что-то в окружающем мире напоминает хотя бы один из этих фрагментов, миндалина запускает полномасштабную тревогу, как если бы угроза была актуальной. Исследования нейробиолога Бесселя ван дер Колка, автора книги «Тело помнит всё», и работы таких ученых, как Рут Ланьюс, наглядно показали с помощью нейровизуализации, как при ПТСР меняется активность этих областей мозга, подтверждая биологическую природу расстройства.

Психологические причины кроются не только в самом событии, но и в последующей реакции. Огромную роль играет чувство беспомощности и утраты контроля над ситуацией. Если в момент травмы человек не мог ни бороться, ни бежать (состояние «замирания»), эта незавершенная двигательная реакция как бы «застревает» в теле. Важнейшим фактором является и отсутствие поддержки после травмы, невозможность говорить о произошедшем, чувство стыда или вины выжившего. Травма изолирует. Человек остается наедине с непереваренным, ужасным опытом, который его психика не в силах интегрировать. Поэтому она использует защитные механизмы: диссоциацию (ощущение «это происходит не со мной»), вытеснение, гиперконтроль или, наоборот, избегание всего, что может напомнить о травме. Но эти стратегии, полезные в краткосрочной перспективе, становятся тюрьмой в долгосрочной.

Интересно, что с эволюционной точки зрения многие симптомы ПТСР — это гипертрофированные, но изначально полезные реакции. Гипербдительность помогала нашим предкам выживать в постоянной опасности, а флешбэки — ярко помнить ситуации, грозившие смертью, чтобы избегать их в будущем. Однако для древнего человека угроза была конкретной и кратковременной (нападение хищника, схватка с врагом), после чего либо наступала смерть, либо следовал период восстановления в общине. Современные же травмы (особенно социальные, длительные, например, насилие в семье или участие в войне) создают хронический, непредсказуемый стресс, с которым древние механизмы справиться не были рассчитаны. Исторически отношение к таким состояниям менялось: от признания их у воинов (в XIX веке это называли «солдатским сердцем», в Первую мировую — «контузией», во Вторую — «боевым неврозом») до долгого периода стигматизации, когда это считалось слабостью характера. Лечение тоже было примитивным — от электрошока до попыток просто «взять себя в руки».

Самое важное знание сегодня заключается в том, что ПТСР излечимо. Мозг обладает нейропластичностью — способностью перестраивать нейронные связи и создавать новые на протяжении всей жизни. Это научный факт, подтвержденный работами таких исследователей, как Майкл Мерцених и Норман Дойдж. Цель современной терапии — не стереть память, а помочь мозгу обработать травматическое воспоминание, чтобы оно перешло из статуса актуальной угрозы в статус печального, но завершенного события прошлого. Для этого существуют доказанные методы. Под руководством опытного специалиста, который становится проводником в этом пугающем внутреннем мире, человек постепенно учится заземляться в настоящем, отличать прошлое от «сейчас», интегрировать разрозненные фрагменты памяти в свою историю и, в конце концов, возвращать себе чувство безопасности и контроля над собственной жизнью. Путь к исцелению требует мужества, но он возможен, потому что мозг, получивший рану, способен найти пути к ее заживлению.

Итогом нашего разговора становится важное осознание: посттравматическое стрессовое расстройство — не знак отличия, выданный лишь тем, кто побывал в зоне боевых действий. Это универсальная реакция человеческой психики и нервной системы на событие, которое оказалось для них непереносимым. Таким событием может стать не только война, но и насилие (физическое, эмоциональное, сексуальное), тяжёлая авария, внезапная потеря близкого, медицинская травма или жизнь в атмосфере хронической угрозы. Ключевой критерий — не «объективная» тяжесть происшествия, а субъективное переживание беспомощности, ужаса и угрозы для жизни или целостности личности. Именно поэтому человек, переживший, казалось бы, «обычное» для других событие, может годами жить с нераспознанным ПТСР, списывая гипербдительность, вспышки гнева, эмоциональное оцепенение и навязчивые воспоминания на плохой характер или последствия стресса. Он не признаёт в своих симптомах травму, потому что его представление о ней ограничено стереотипами. Понимание того, что ПТСР — это не про «место действия», а про внутренний слом механизмов безопасности, — первый и самый важный шаг к тому, чтобы перестать винить себя и начать исцеление. Мозг, получивший такую рану, может залечить её — но для этого травму нужно сначала увидеть и назвать по имени.

https://vk.com/srk_problemi

Нас приучили думать, что остановка — это смерть. Особенно тех, кто вырос с дырой в кармане и голодом в глазах. Нам кажется: если ты не бежишь, не решаешь, не мутишь, не висишь на телефоне 24/7 — ты проигрываешь. Ты становишься «обычным». А быть обычным для нас страшнее, чем быть мертвым. Мы покупаем быстрые машины, чтобы везде успеть. Мы употребляем быстрые дофамины, чтобы не чувствовать усталости. Мы хотим быстрых денег, потому что «потом» может не наступить. Мы превращаем свою жизнь в гоночный болид. Педаль в пол, ветер в ушах, размытый пейзаж за окном. Кажется, что ты управляешь этой скоростью. Кажется, что ты летишь к успеху. Но однажды ты вынужденно жмешь на тормоз. Оказываешься в тишине. В лесу. Или в пустой комнате без связи. Инерция продолжает тащить тебя вперед. Руки дрожат, сердце колотится, мозг требует: «Дай задачу! Дай проблему! Дай дозу адреналина!». Но ничего не происходит. И в этот момент наступает самое страшное прозрение. Ты понимаешь, что все эти годы ты не бежал К цели. Ты бежал ОТ себя. Шум города, бесконечные сделки, риск, интриги — это просто шумоизоляция. Мы строим её, чтобы не слышать собственного внутреннего голоса. Потому что этот голос задает неудобные вопросы: — Кто ты без своих денег? — Кто ты без своей маски? — Счастлив ли ты, или просто «эффективен»? Тишина — это рентген. Она высвечивает все переломы души, которые ты заклеивал пластырем из купюр и кайфа. Оказывается, смотреть на отражение дерева в воде сложнее, чем смотреть в дуло пистолета. Потому что пистолет угрожает только телу, а тишина угрожает твоему Эго. Я понял одну вещь. Сила — это не способность бежать без остановки. Любая загнанная лошадь так умеет. Настоящая сила — это способность остановиться, выдохнуть и не рассыпаться на части без внешней подпитки. Быть в покое. Быть трезвым. Быть настоящим. Это и есть самый дорогой люкс, который невозможно купить. До него можно только дорасти.

И вот они — чужие цели, планы, победы и достижения. Незнакомые люди, которых я даже не знаю, но они всё равно вызывают во мне ощущение, что я где-то глобально облажался.

А я смотрю на всё это так, будто мне выдали приглашение на свою же жизнь, но забыли место проведения.

И да, я завидую.

Горько. Тяжело. С огромным чувством опущения, от которого внутри всё становится вязким, как будто кто-то намешал бетон в область солнечного сплетения.

И тут я думаю: все эти люди как-то поняли, куда идут. У них был свой «момент». Своё «щелчок — и я знаю, что делать».

Стою утром с кружкой кофе, в пространстве между «надо бы собраться» и «я вообще кто такой», и понимаю, что вопрос, который крутится у меня в голове, звучит даже не драматично — просто фактически:

а где я был вообще?

Когда мы сталкиваемся с пугающим, первым реагирует такой участок мозга как миндалина. Это небольшая, миндалевидная (неожиданно, правда?) структура в глубине височной доли мозга. Она относится к глубинным структурам мозга, в нейроанатомии такими структурами называют то, что входит в "древние" центры мозга, которые реагируют на условно примитивном уровне. Так вот, кроме остальных своих функций, миндалина отвечает за формирования первичной реакции на стимулы. Когда наши органы чувств считывают потенциальную опасность (громкий звук, двигающийся объект), миндалина тут же запускает симпатическую систему и активирует тело. Только после этого сигнал идет в кору мозга, где анализируется и ему дается оценка опасно/неопасно. Кора уже придает осознанный характер реакции на пугающее и либо гасит активность миндалины, либо подтверждает опасность.

В удовольствии от встречи с пугающим есть несколько компонентов и, думаю, что у разных людей преобладают разные. Часть людей безусловно кайфует именно от этого выплеска адреналина в результате первичной реакции миндалины. Многочисленные исследования показывали, что есть люди с повышенным порогом страха, их миндалина реагирует на стимул намного хуже, но при этом в их мозге повышенный дофаминовый тонус, то есть они получают больше удовольствия от сильных раздражителей. Эти люди становятся профессиональными экстрималами. Мы отклонились от темы, в общем одна группа людей, кайфующих от ужастиков, просто получает удовольствие от первичного возбуждения.

Для меня намного интереснее другая группа. Это те люди, которые получают удовольствие от процесса взятия страха под контроль. Когда после животной реакции на скример, кора берет ситуацию под контроль, человек получает удовлетворение. Удовлетворение от того, что опасность миновала, от того, что он мог совладать со страхом. Так вот, существует теория, что таких переживаний ищут как раз те люди, которые часто испытывают тревогу и страх в повседневной жизни. Так, в искусственной симуляции (в коре есть предустановка, что ситуация безопасна) они получают важный для них опыт борьбы со страхом. Здесь напрашивается аналогия с методом экспозиции в психотерапии, когда мы просим пациента столкнуться с тем что пугает. В методе экспозиции главное - постепенное наращивание раздражителя. Зачастую экспозиция начинается с мысленного представления ситуации, в которой человек сталкивается, например, с пауком (при арахнофобии). То есть вполне вероятно, что люди ищут микродозы безопасного страха, чтобы получить опыт совладения с ним.

Что касается трукрайма, то действительно, в популяции его зрителей преобладают женщины. Исследователи связывают это с тем, что женщины ассоциируют себя с позицией жертвы и ищут источник информации, чтобы повысить чувство контроля в повседневной жизни. Плюс к этому, истории про маньяков, это способ безопасно пережить то, чего человек опасается в реальной жизни. Так что любовь к ужастикам, трукрайму и жести скорее всего не про темные стороны нашей души, а про наши страхи и попытку совладать с ними.