Заранее говорю, тут не будет ужасов и прочего "на камеру". Это именно легкая и грустная мистика. Не ужасы. Трудно определить жанр текста, и ближе всего он, вроде как, для этой группы.
За запотевшим, с разводами дождя, окном мелькали деревья, дома, иногда, вдали, за поросшими лесом пригорками, блестела вода – озеро. А еще, иногда, мимо, с шумом, проносились встречные машины: одинаково грязные, одинаково серые, одинаково безразличные.
Костя смотрел в окно не отрываясь: прислонился лбом к холодному стеклу и изредка протирал его ладошкой. Было слякотно и холодно, даже в машинные.
- Костя, пить хочешь? – спросила тетя Нина, обернувшись с переднего пассажирского сиденья.
- Отстань от него, - тихо сказал дядя Сергей.
- Нет. Спасибо. – ответил Костя. Окно опять запотело, и он, безразлично, провел ладонью по стеклу, вниз, оставляя за собой дорожки на матовой запотевшей глади, скатились капельки, как слезы.
- Нет! – он схватил здоровенного пластмассового трансформера за ноги, размахнулся, и едва не запустил его об стену, но игрушку стало жалко – бросил на диван. – Я хотел автобота, а это десептикон!
- Костя, - мама посмотрела на него с укором, - ну откуда я знала.
- Мам! – Костя был непримирим. Если честно, трансформер ему понравился, но они с Вовкой договорились, что у них будут автоботы! И это был первый новый год, когда Костя сам сказал маме, что бы он хотел получить в подарок и вот – результат! – Мама! Мне нужен автобот.
- Ну ладно, будет тебе твой автобот! – зло буркнул папа из кресла, с шумом сложил газету, бросил на журнальный столик. – Сейчас, скатаюсь.
- Подожди, - засуетилась мама, - я с тобой.
- Только быстро. – папа был недоволен. Он посмотрел на наручные часы, перевел взгляд на настенные, сунул руки в карманы, добавил, - А то магазины закроются.
Костя для виду еще недовольно побурчал что-то, взял с дивана трансформера, поднял с пола глянцевую, наполовину прозрачную коробку, стал укладывать туда игрушку. Конечно хотелось бы, чтобы и автобота ему купили, и этот трансформер остался, но он подозревал, что мама игрушку попросту обменяет.
- Ну, скоро она там? – папа сложил руки на груди, вздохнул.
- Все-все, - мама выскочила из комнаты уже одетая в толстый мягкий свитер, в теплые джинсы, - я готова.
- Поехали. – папа пошел в коридор, следом мама, на ходу не забыв взять из Костиных рук коробку с трансформером. Уже из коридора Костя услышал папин голос:
- Да, автобота! – отозвался Костя и вздохнул – ему уже было жаль отдавать такого красивого трансформера. Кто знает, что они там ему выберут?
- Костя, Костя, ну нарисуй, ну пожалуйста! – маленький Вовчик, сын тети Нины и дяди Сергея, едва ли не приплясывал рядом с Костей, то так, то этак подсовывая ему свой альбом для рисования. В школу он еще не ходил – маленький совсем, пять лет только, но рисование у них в садике уже было, и домашнее задание им задавали. Вообще-то Вова обычно сам рисовал: клал на стол альбом, открывал его, а после натаскивал изо всех шкафов, изо всех ящиков карандаши, фломастеры, краски, и только потом, обставленный всем этим великолепием, брался за рисование. Рисовал он громко: пыхтел, шмыгал носом, то и дело менял карандаши, а еще язык высовывал, когда длинные линии вырисовывал. Но вчера какая-то Катя обошла его, и воспитатель хвалила не Вовин рисунок, а ее, говорила, что надо вот так, как Катя рисовать.
- А она сама, я знаю, - твердил Вова, - даже домика не может нарисовать. Это ей мама рисовала, я знаю! – и он снова подсунул раскрытый альбом Косте. – Ну нарисуй.
- Я плохо рисую. – Костя смотрел в окно, Костя почти не слушал, что ему говорил Вова. За окном уже выпал первый снег: тонкое еще совсем покрывало припорошило пожелтевшую траву, черными пятнами проглядывались большие лужи, где снег сразу таял. Вечерело: уже зажглись фонари, но было еще не темно. Костя вздохнул, вот уже скоро и зима.
- Ты умеешь, я знаю, я видел! Ну Костя, - вдруг обиженно всхлипнул Вова, утер нос, и дернул Костю за рукав, - ну пожалуйста.
- Хорошо, - Костя, со вздохом, отвернулся от окна, взял у Вовы альбом, - чего рисовать то?
- Нас! – радостно вскрикнул Вова, - Маму, папу, меня – нас!
- Вас… - Костя еще раз вздохнул, повторил грустно, - вас.
- Вот, - Вова достал из большого нагрудного кармана своих штанов цветастую коробку карандашей, - вот, на, я тебе принес! Заточенные!
- Спасибо. – Костя взял карандаши и вместе с альбомом положил их на подоконник, снова уставился в окно – уже темнело, мало помалу сгущались сумерки, тени становились чернее, непрогляднее, желтый свет фонарей набухал, словно брюшка огромных светлячков.
- Костя, - снова захныкал Вова.
- Я нарисую, обещаю. – ответил Костя не оборачиваясь.
- Спасибо! – и Вова, шумно топоча, выбежал из комнаты, за ним громко захлопнулась дверь. Костя провел пальцами по стеклу, и сказал грустно, - Мама, папа… они…
Костя дорисовал рисунок ночью, когда Вова уже спал. Получилось очень красиво: и мама, и папа, и маленький мальчик между ними, за руки держится и все они радостные, счастливые, улыбающиеся. Костя прокрался к Вове в комнату и положил рисунок на тумбочку рядом с Вовиной постелью. Он думал, что малыш уже спит, но, как только за ним закрылась дверь, Вова вскочил, включил ночник, радостно схватил рисунок, посмотрел на него, улыбаясь, а потом, растерянно, спросил:
- А почему у мамы волосы рыжие?
Костя не беспокоился. И раньше мама с папой оставляли его дома одного надолго, папа так и говорил: «Костя, ты уже большой, остаешься дома за старшего. Понял?» - и Костя в ответ кивал, очень уж ему нравилось это «за старшего», да и вообще – интересно было. Можно было полазить по шкафам, между зимних вещей в шифоньере поползать, почувствовать нафталинный запах, а можно было вытащить большие альбомы с фотографиями и подолгу их листать, а еще можно было… Много чего можно было, что при родителях особенно и не поделаешь. Правда сегодня, когда родители поехали в магазин, папа не сказал свое «остаешься за старшего», но это так, мелочи. А потом Костя еще и вспомнил про то, что мама, вроде бы, хотела заехать к бабушке, узнать про здоровье, про самочувствие. Костю всегда смущало это «узнать про здоровье» - тоскливо становилось от того, что бабушка болеет, ведь он помнил, как она играла с ним, когда он был совсем маленький, как она улыбалась ему, сухой морщинистой рукой гладила его по голове. А теперь, когда они заезжали к ней в гости, все было по другому: бабушка почти не улыбалась, часто вздыхала, а еще у нее дома пахло как… как в больнице.
Костя открыл застекленные дверцы книжного шкафа, с интересом посмотрел на корешки книг. Тут были и красивые, красные, с золотым тиснением, и старые, истертые книги, и какие-то невзрачные, черные томики. Костя провел по ним пальцем, уцепился за один корешок, вытащил – Луи Буссенар «Капитан Сорви-голова». Обложка красивая, цветная: какой-то конный разъезд, все при ружьях, а один, самый первый, с таким взглядом, сразу видно – главный! Наверно он и есть этот самый капитан Сорви-голова.
В дверь позвонили, и Костя, быстро запихав книгу обратно на полку, бросился в коридор:
- Мама, папа! – радовался он на бегу, радовался, ухватившись пальцами за щеколду замка, и вдруг отступил от двери. Точно, ведь мама с папой ушли, когда он в зале был, он их не провожал, и закрывали дверь они сами, он даже слышал, как ключ в замке поворачивался.
- Кто там? – спросил Костя.
- Милиция? – Костя тут же вспомнил, как он в школе на парте написал «Веня дурак!» и ему стало страшно.- А зачем? Родителей нет дома, может…
- Откройте. – пробасил голос из-за двери, и Костя, покорно, вновь потянулся к замку, и только когда звонко открылась защелка, вспомнил, что должен был сначала посмотреть в глазок.
На пороге стоял милиционер – большущий дядька в зимней форме с мохнатым воротником, пухлый весь какой-то из-за толстой своей зимней формы, и пахло от него трескучим морозом. В руках у него была большая черная папка.
- А? – не понял он, и тут же кивнул, - Да, Шушарины…
- Ясно, ясно, - и он по хозяйски перешагнул порог, от высоких шнурованных ботинок его остались грязно мокрые снежные следы. Не разуваясь он прошел по ковру в зал, сел на диван, положил папку на стол.
- Чего стоишь, сюда иди, - Костя подошел, - Садись. Как звать?
- Костя, - он сел на краешек дивана. Что то неправильное было во всем этом, не должно было вот так вот, чтобы не разуваясь, чтобы по хозяйски, чтобы квартира Шушариных…
- Нет, - Костя мотнул головой.
- Один значит… - милиционер вздохнул, стянул с рук перчатки, положил их рядом с папкой, открыл блестящую хромом защелку, достал какие-то бумаги, карточки. Единственное, что успел заметить Костя – это холодный блеск глянца фотографий.
- Так-так, - милиционер перебрал фотографии, выбрал одну, - вот эта пойдет. Посмотри, узнаешь?
И он протянул Косте фотографию, одну, а на ней – белое лицо, рыжие, разметавшиеся волосы, закрытые глаза...
Под ногами хрустел снег, мороз щипал нос, дыханье вырывалось густым паром. Они шли все вместе – вчетвером: тетя Нина, дядя Сережа, маленький, вечно забегающий вперед Вова, и, как всегда грустный, смотрящий будто бы в никуда, Костя. Шли они в садик, на утренник. Тетя Нина взяла с собой фотоаппарат, дядя Сережа нес большой пакет, в котором был замечательный, пушистый, снежно белый костюм зайца – Вова его сам выбирал. А Костя, Костя шел просто так, за компанию, чтобы не грустить в одиночку дома.
- А там дед мороз другой будет? – спросил Вова, подбежав к маме.
- Как другой? – деланно удивилась мама, - Дед мороз только один бывает.
Вова пожал плечами, и к Косте подошел, дернул за рукав дубленки.
- Настоящий Дед Мороз один, а у нас дядя Игорь был, дворник – я его узнал. – он оглянулся на маму, и шепнул скоро, - А еще он пьяный был.
Костя кивнул, прошептал в ответ:
- Наверное тогда другой будет.
- Это хорошо, - Вова широко улыбнулся, и снова, вприпрыжку, побежал вперед, и там, впереди, у поворота, под разлапистой елью, остановился, хватанул из сугроба снега, скомкал в варежках и бросил снежком в Костю! Попал в грудь, снег разлетелся, да так, что даже за шиворот попало.
- Ах ты! – Костя хватанул голыми ладонями холодного снега, скомкал и, что есть сил запустил, снежком в Вовку!
Вовка увернулся, Костя слепил еще снежок, а в него уже летел новый снаряд из-за укутанной снегом ели. И он бросал снежки, и он смеялся, и он догонял заливисто хохочущего Вовку и они вместе кувырком покатились в сугроб, а тетя Нина и дядя Сережа смотрели на них, и тоже смеялись.
И на утреннике Костя веселился: водил хороводы, играл в догонялки, в ручейках мячик катал, Вовку на плечах катал, и домой шел радостный, веселый краснощекий – будто закончилась его тоска разом, вышла, истерлась… А потом, вечером, когда они вернулись домой, они играли в святочные гадания, а потом в желания на монетках, и когда маленькому Вове выпала счастливая монетка, он вдруг стал неожиданно серьезным, крепко-крепко сжал пятачок в маленьком своем кулачке и сказал серьезно, как будто и не малыш он вовсе, а взрослый уже:
- Я хочу, чтобы у Кости снова мама с папой были!
Дядя Сережа посмотрел на Вову сурово, а тетя Нина шепнула громко: «Вова, нельзя так», а Костя сказал:
- Спасибо, - вздохнул, кивнул, поднялся, - Я спать пойду, устал.
- Иди. – ответила тетя Нина и еще раз сурово посмотрела на Вову, а тот даже плечами не пожал, все монетку в кулачке сжимал.
А ночью, когда все легли спать, когда в доме напротив погасли почти все окна, Костя вдруг заплакал, так, как он не плакал, наверное, никогда. Слезы лились потоком, он всхлипывал, он утирал раскрасневшийся нос, давил плач в сырой подушке, чтобы его не услышали, и все плакал и плакал, как будто только сейчас осознал свою утрату.
В той аварии мало что уцелело. Машину смяло, скомкало и тот милиционер выбрал, пожалуй, единственно возможную фотографию, какую было бы не так страшно показать ребенку – остальные были ужасны. Это Костя узнал потом от тети Нины. Но была одна вещь, которая уцелела, невероятно, непонятно как, но все же уцелела – красочная коробка, а внутри, за тонкой блестящей пленкой, трансформер – автобот, тот самый, который просил Костя. Ему его потом отдали, уже после того, как перед самым новым годом, тетя Нина и дядя Сергей похоронили Костиных родителей.
Автобота того он потерял. Шел по улице с нераспечатанной коробкой, не смотрел никуда, и вроде бы даже из рук не выпускал, а вернулся домой с улицы, и нет автобота – пусто. Косте после этого стало чуть-чуть полегче, но все равно – тоска и вина давили его каждый день, наваливались, заставляли молчать, заставляли кричать и ссориться, а потом просто пришло безразличие. Он жил будто во сне, не хотел ничего и никого, а внутри было черно и пусто.
И вдруг, сегодня этот снежок – холодный, с колючими снежинками за шиворот и смех этот Вовкин, и словно что-то изменилось, другим стало, будто смысл какой-то появился и Костя проснулся. Вот только, легче ли от этого? Эх, почему нельзя как Вова, взять да и поверить в то, что есть настоящий Дед Мороз, и, хоть он и один, но все же он есть, а значит есть и чудеса, и значит можно желание загадать с пятачком в кулачке, и мама с папой могут в новый год… Очень хочется, очень хочется чуда. Очень…
Костя не заметил как уснул. Муть, темная, непроглядная, и будто падает он куда-то, а потом, вдруг, тот день: и мама стоит удивленная и обиженная, почему он тогда не увидел, что она обиделась? Почему он тогда так глупо и упорно требовал поменять десептикона на автобота? И папа недовольно шуршит газетой, и он, Костя, с той коробкой в руках, и она глянцем блестит, а в ней трансформер. И вот папа встает, уходит, а за ним мама, и Костя один в комнате, и сейчас дверь захлопнется, хотя… Нет, сейчас папа крикнет из прихожей:
- Да, автобо… - начинает отвечать тогдашний Костя, счастливый Костя, Костя у которого есть родители и…
- Нет! – изо всех сил кричит теперешний Костя, тот, кто видел фотографию, тот, кто год прожил будто во сне, в кошмарном сне, - Нет! Папа! Нет!
- Что? – папа с мамой вбежали в зал, оба испуганные, оба уже одетые: папа в дубленке, мама в шубе, - Что случилось?
- Не надо мне ничего, не уезжайте, пожалуйста. – и Костя соскочил, подбежал, обнял их крепко-крепко, прижался щекой к маминой теплой шубе. – Не уходите…
- Маленький, - мама погладила, его по голове, - ну что ты?
- Не уходите, - Костя уже плакал, - не уходите никуда, ничего мне не надо, не уходите…
Но уже поздно, таяло все, и сил больше не было обнимать родителей, руки слабели, и скользил он, скользил щекой по пушистой маминой шубе, скользил в темную непроглядную муть – в темноту…
Костя проснулся, когда еще было темно. Он открыл глаза, уставясь в черный потолок, провел рукой по щеке, она до сих пор чувствовала то касание. Неужели это всего лишь сон? Такой настоящий и… Всего лишь сон.
Он снова шмыгнул носом, уткнулся в подушку и заплакал. Где то, в соседней комнате, щелкнул выключатель, послышались шаги, а потом распахнулась дверь в комнату, чья-то рука погладила Костю по голове и тихий нежный голос сказал:
- Ну что же ты плачешь, сынок…
Для желающих прослушать аудиоверсию
