CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Я любил… Ну, в этом смысле я, наверное, так никого и не полюбил. Но я любил то, что у меня иногда получалось с женщинами. Легко, тепло, непринужденно. До постели дело доходило далеко не всегда, чего-то более серьезного не происходило вовсе. Встречались, мило беседовали, смеялись. Оставались друзьями - я раньше считал это выдумкой, но оказалось, что это возможно. Без обид и недомолвок. Некоторые стали хорошими собеседниками или надежными коллегами. Я даже не воспринимал неудачи на этом фронте именно как неудачи, даже в голову не приходило.

Я любил свое хобби. В компьютере, главном моем сокровище, стоящем больше, чем вся немногочисленная мебель в квартире, радостно дышали игры. Несколько сотен, но активно я играл в две или три. Был в топ-10 рейтинга любимой, и не на последних ролях в остальных. Даже кланлидером был. Чтобы хорошо работать, надо уметь хорошо отдыхать.

В общем, я был счастливым человеком. Богатство, слава, какие-то внешние атрибуты - когда меня посетила эта мысль, я вдруг понял, насколько это все не имеет значения. Я тогда хмыкнул и налил себе полстакана виски, хоть сегодня и был всего лишь обычный понедельник. Его я тоже, как ни странно, любил. И виски, и понедельник.

Понедельник означал работу. Когда ты ее любишь, этот день воспринимается совсем иначе, чем принято. Мозг с утра проворачивает в голове задачи, оставленные на следующую неделю, прикидывает возможные сложности, структурирует и организует твой личный список дел. Даже не терпится наконец-то добраться до офиса, открыть все нужные окна браузеров и программ и прикинуть, что именно тебе оставила предыдущая неделя, и чего от тебя потребует неделя текущая.

В тот понедельник я его и встретил, хотя тогда, вечером, потягивая виски, даже и не вспомнил об этом событии.

***

Котик смотрел осуждающе. Всего его пронизывало холодное чувство собственного достоинства, а на мордочке застыли высокомерие и осознание тщетности бытия. Он лежал, аккуратно устроившись на подстилке из опавших листьев, и смотрел в какие-то одному ему ведомые дали, скрывающиеся за тканью реальности.

Котик был симпатичный - черно-белый, пушистый до невозможности. Подобрав под себя лапки так, что их было не видно под мехом, и спрятав там же, в меху, хвост, он был похож на большого пушистого колобка. Шарик с узкими, пронзительными глазками. Только подрагивающие иногда усы выдавали, что котик на чем-то сосредоточен.

Охотился он на шальную птичку, или решал философские вопросы, я не знал. Я просто умилился котику, как положено, и прошел дальше. К крыльцу, к лифту на седьмой этаж, к работе, к проекту, который все никак не желал превращаться в прибыльный актив, и только я мог это недоразумение исправить. Единственное, что в тот день случилось, это одна быстрая, юркая мысль, которая прошелестела на границе моего разума.

Котик наверняка голоден.

Надо ему вискаса какого купить.

На следующий день котика с утра возле крыльца не оказалось. Что и неудивительно - он не был наивным котенком, и почти наверняка уже не первый год обитал в этой местности, знал наизусть все местные подвалы и подъезды, в которых водились сердобольные старушки, раскладывающие по утрам возле балконов свертки с разнообразной снедью. Я только стрельнул глазами в сторону, ничего не увидел, и тут же забыл о пушистом комке. Мало ли их в округе бегает. Симпатичных и не очень.

Голодных.

Последнее слово почти против моей воли появилось в голове, и я даже не успел нахмуриться. Просто споткнулся на лестнице.

- Григорий Афанасьевич, осторожнее. Тут только что помыто.

- Господи, Аня, ну сколько можно повторять, - закатил я глаза, - зовите меня Гришей.

- Ну как же, вы же тут большой человек, - развела руками уборщица.

- Не больше вашего, - хмыкнул я, - Вы пол от грязи отмываете, я - доброе имя нашей великой компании.

Она сдавленно захихикала - то ли ей и правда понравилась шутка, то ли из вежливости.

А я ввалился в офис и всецело погрузился в предстоящую уборку. Метафора мне понравилась. Можно сказать, я и ее полюбил. Как вы помните, я неожиданно для самого себя оказался счастливым человеком.

***

Курил тут только я. Ну и директор, может. Почему-то я седалищем чувствовал, что он из наших. Но что с него взять - директор. Курить он мог прямо в кабинете, да и вообще, где угодно. Кто его остановит-то. Поэтому, когда котик появился из-за угла, встретил его у крыльца одинокий я. Мой отдел почти в полном составе свалил в пиццерию неподалеку, соседние кто как - кто закрывал дрожащие дыры в рабочих задачах, игнорируя законный обеденный перерыв, а кто просто занимался фигней.

Заниматься фигней - это нормально. Я и сам это часто делал. Это даже помогает решать задачи вовремя, если пользоваться этим инструментом правильно.

Я не знаю, что меня на это подбило. Я просто метнулся в ближайшие “Соседи”, маленький магазин, запрятанный среди подъездов многоэтажки, и купил там пару пачек того самого вискаса. Выбор был небольшой - китекет или он. Но где-то в глубине сознания буравило осознание, что китекет - вот вообще ни о чем. Для самых нищебродов.

Я не боялся показаться нищебродом, но…

Черт, наверное, все-таки боялся. Не перед коллегами. Перед котиком.

Когда я вернулся, он сидел на уже примятой листве и изредка показывал из-под шерсти мягкие лапки, которые мяли эту подстилку, погружали в нее когти, заставляли пушистый хвост своего владельца выписывать кренделя. Отсутствующий взгляд животины все так же буравил крыльцо, то ли в поисках очередной неосторожной птички, то ли просто от скуки.

Я надорвал упаковку и быстро выпростал содержимое пакетика с кормом на асфальт. Котик принюхался. Приподнялся, заинтересованный. Но так никуда и не двинулся. Я отошел на пару шагов - с какой-то опаской, сам не понимая толком, что я делаю. Котик двинулся навстречу. Я снова отошел. Наконец, черно-белая морда с раскосыми, хитрыми глазами ткнулась в угощение.

Котик начал кушать.

Я, испытывая все ту же неожиданную робость, отошел от него, чтобы не беспокоить, и выбросил пустой пакетик.

Что-то меня тревожило, но я не знал, что.

***

Хедшот. Приятное слово, когда ты примкнул к прицелу. Неприятное, когда ты оказался в его перекрестье.

Уже пятый раз меня, выходящего с респавна, ловили на мушку и отправляли в долгое сорокасекундное ожидание. Куда бы я не пытался вылезти - на точку А, коридорами в неизвестность, в простреливаемую зону между обоими крыльями здания, заботливо сгенерированного движком игры, я получал пулю в лоб.

Я, занимающий восьмое место в рейтинге среди тысяч игроков.

Хотелось одновременно по-детски плакать и по-взрослому бить морды. Ощущение было знакомым - ну, это не первый раз, когда на сервере заводится грифер. Ну или тролль, назови как хочешь. Человек - обычно довольно скилловый, стоит это признать, - который выбирает себе одну цель из вражеской команды, и доводит до исступления, атакуя только ее.

Обычно меня это не особо трогает. В особо тяжелых случаях я просто меняю сервер. Но не в этот раз. Не знаю, почему. У него 17 фрагов. У меня 17 смертей. Он здесь ради меня. Даже когда наши прорываются на точку, он молчит. Сдает ее без единого выстрела. Но стоит мне появиться в его прицеле, как…

Вы умерли. До возрождения осталось…

Я бросил мышку в стену. Именно этого они и добиваются, чтобы ты расстроился, потерял самообладание, стал писать в чат гадости. Их это греет. Нет, дружище, уж такой радости я тебе не доставлю.

Я изменил класс персонажа и попытался переломить ситуацию на поле боя. Ситуация переламываться не спешила.

Меня прошибало на излете, меня ловили на коротких перебежках между укрытиями, иногда я вообще не мог понять, откуда именно прилетел виртуальный свинцовый гостинец в мою не менее виртуальную голову. Я уже не бросался предметами в стену, не отвлекался от экрана, забыв и про стакан, наполовину заполненный (именно так, не наполовину опустошенный) виски, и про картошку фри, вообще обо всем.

Матч мы вытянули. Во многом из-за моей умелой наводки артиллерии. В этом было стыдно почему-то признаться самому себе, но именно из-за него, из-за этого придурка с ником CatFood я выбрал самый безопасный класс, который мог спокойно отсиживаться в тылу, пока своими пиксельными задницами рисковали соратники.

В конце, зачем-то задержавшись на сводках результатов побоища, я слепо пялился на статистику того самого грифера. Процент попаданий - 100%. Выстрелов - 27. Фрагов - 27.

Моих смертей - 27.

Наверное, это был первый раз, когда я не получил от игры, даже победной, никакого удовольствия.

***

Котик мяукнул. Я не ожидал его встретить так рано, поэтому с собой у меня была только бутылка минералки. Было очевидно, что котик явно ей не обрадуется.

После вчерашней игровой мясорубки я психанул и выдул почти всю бутылку вискаря - не в первый раз, конечно, мне случалось на работу являться и в более помятом состоянии, но сегодня было особенно отвратно. Я почему-то остановился, достал минералку, и от души отхлебнул.

Котик еще раз мяукнул. Не совсем понимая, зачем я это делаю, я наклонил бутылку и сотворил небольшую лужицу. Минералка закончилась.

А котик размеренно начал лакать из этой лужицы. Словно завороженный, я смотрел на него, на булькающие пузырьки углекислого газа, не верящие своей свободе, на пыльный асфальт и, конечно же, на котика.

Он тихонечко лакал воду, но было понятно, что ей он точно не насытится.

В обед я выбежал в магазин. Всего во второй раз, но и вправду выбежал. Боялся, что пушистый решит слинять куда-то в сторону, и мне не удастся его покормить. Глядя на котика, возюкающего своим носом по еде, я испытывал какое-то новое удовольствие. Помните же - я много чего любил в своей жизни. Как выяснилось, я любил смотреть, как котики кушают.

Может, в этом была виновата бабка. Когда умерла мать, я полностью превратился в любимого внука. Так сказать, законодательно. Отец ушел куда-то, и я уже привык - к чему не мог привыкнуть, так это к бабкиному “кыш”.

Смешно, правда? Меня она любила, не обижала, защищала и от соседских сорванцов, и от гнева школьной системы. Без устали сочиняла записки о том, что у меня температура, насморк и грыжа. Или вообще мне капец, рак пожирает печенку, и школа сама должна передо мной извиняться, что я в нее не успел. Наверное, из бабки вышла бы первоклассная журналистка. Но она была всего лишь простым человеком с руками по локоть в грязи. И она ненавидела котов.

Даже не так, она их боялась. Никогда не била, не прогоняла, но могла целый день провести, застряв где-то в угле двора, им твердя одно и то же. Кыш, кыш, кыш.

Коты ее тоже не любили, старались обходить кругами. Она не была живодеркой, не подумайте. Ни разу не видел, чтобы она пнула какого-нибудь кошака или накричала на него. Только кыш, кыш, кыш.

- Заберет, все заберет - бубнила она, перебирая вышивку, - Чует, поганец. Забрать хочет.

Я любил бабку, но эта ее причуда с котами… Я любил котов. Наверное, не сам по себе, а назло бабке. Коты, казалось, это понимали. Ели еду, но в последнюю очередь. Приходили, но всегда отскакивали в сторону, будто чего-то опасались.

Если подумать, я так и не погладил ни одного котика в своей жизни. И, конечно же, так и не завел своего.

Повинуясь внезапному порыву, я попытался погладить этого таинственного колобка, но тот в пару прыжков ускакал от меня и подозрительно скосился одним глазом, даже забыв о еде.

Дикий, стервец. Ну и ладно. В голове крутились уже вполне земные мысли - и лотка у меня нет, и переноски, на ветеринара еще раскошелиться, да и ест он, на самом деле, не так уж мало…

Наверное, просто кормить его на улице будет намного дешевле и удобнее. Да и во время особо жаркой онлайн-баталии точно никто не прыгнет на клавиатуру и не пошлет шальной снаряд черт-те куда.

Правда, я никогда не любил класс наводчиков артиллерии. И, если честно, уже не очень хотел снова запускать игру.

О чем-то задумавшись, я пошел на рабочее место.

***

- Гриша!

Я оторвался от графиков и даже не сразу понял, что меня зовет Анфиса. В голове крутились сложные кривые зависимости расходов от доходов, какие-то показатели эффективности… Но медленно отступали перед этим словом. Анфиса.

Честно говоря, запал я на нее именно из-за имени. Нет, и с внешностью у нее было все в порядке - не топ-модель из глянцевых инстаграмов, но довольно симпатичная кудрявая девчонка. Получилось у нас с ней как-то сумбурно, внезапно, знаете, обжигающе неожиданно. Ни я, ни, если верить Анфисе, она так и не поняли, как оказались в подсобке, и тихо взвизгивая, роняли все возможные свертки и предметы вокруг.

Даже странно, что нас никто не услышал и не спалил. Хотя, пожалуй, эта рисковость, угроза разоблачения, эта внезапность и заводила больше всего. Она даже ни разу не была у меня дома - каждый раз это происходило то в опустевшем в обеденный перерыв офисе, то в вечернем парке. Нам это обоим нравилось. Кроме того, я прекрасно знал, что в офисах установлены камеры, а, судя по хитрым взглядам Валерки, который за них отвечал, их еще и просматривали.

Когда я рассказал это Анфисе, она напрыгнула на меня особенно жадно.

Но сегодня у нее было какое-то грустное лицо. Вернее, не грустное, а скорее удивленное, подавленное, словно она только что узнала, что небо, оказывается, вовсе не было голубым. Что-то в ней если не сломалось, то как минимум дало трещину.

Уединились мы в туалете. Это для нас уже было банально, хотя я провел руками по ее бедрам. Больше по привычке, чем всерьез собираясь продолжать. Она не отстранилась, но как-то нервно вздрогнула, взглянула в зеркало, взглянула прямо в мои зеркальные глаза, словно боялась посмотреть в глаза реальные. И тихо сказала:

- У нас будет ребенок.

- Ты же на таблетках, - протянул я, продолжая машинально гладить ее бедра.

- Да. Но вот.

Она уронила в умывальник тест. Две полоски.

- Ты точно все проверила?

- Пять раз.

- Но это же невозможно, - я наконец отпустил ее и нахмурился.

- Гриша, - как-то всхлипнула она.

Я смотрел в ее испуганные зеркальные глаза, тоже не решаясь встретиться с настоящим, заплаканным лицом. Здесь тоже были камеры - отчего-то от мысли, что Валерка просмотрит и это наше домашнее видео, вдруг встал так, что аж заболело. Но сама Анфиса выглядела жалкой, покинутой, мокрой медузой, выброшенной на берег океана. И выглядела уже не такой привлекательной.

- Мы же играли…

- Доигрались.

Больше никто из нас так ничего и не сказал. Нет, вы конечно можете назвать меня бессердечным ублюдком, но и Анфисе какие-то дети в ее 31 год не впивались совершенно. Я это знал. Она просто была шокирована, не более.

Мы с того дня почему-то не разговаривали. Вежливо здоровались, сдержанно шутили, но не то что каких-то эксгибиционистских выходок, даже по душам так и не поговорили ни разу. Но живот у нее не рос. Врачи свое дело знали.

***

Почему-то, после этого я вообще мало с кем общался, тем более с женщинами. Не знаю, испугался этих сакральных двух полосок, или просто не мог пока что переварить, что подобное случается. Всецело рухнул в работу.

Графики росли как на дрожжах. Я рычал почти так же, как когда спускал в Анфису, и щелкал кнопками и галочками. Корректировал параметры кампаний, чертил от руки в старом блокнотике прогнозы, записывал в собственном блоге идеи, которые на утро тут же удалял. Чтобы никто не украл.

Я просто с цепи сорвался. Директор лично пожал мне руку и объявил о премии, и даже позвал с ним выпить пива. Я вежливо отказался. Почему? Я же люблю пиво? И работу. И директора - ну, как начальника. Союзника в моей работе. Мудрого сюзерена.

Я просыпался в три часа ночи и жадно что-то набирал на ноутбуке, а с утра пытался разобрать, что за гениальная схема пришла в мою несчастную голову. Компьютерные игры ушли на какой-то сто десятый план. Соклановцы даже звонили мне, но я сбрасывал звонки. Наверное, выбрали нового кланлидера. Звонки прекратились.

Черт, черт, и еще раз черт, это же… Гениально. Я не мог дождаться утра, грыз ногти, и неизменно попадал своими идеями в точку. Я не хотел по вечерам уходить с работы, материл охранников, выпроваживал их из офиса. Уже даже директор поглядывал на меня с опаской.

В столе у меня лежали три пакетика кошачьего корма и блокнот, густо исписанный одному мне понятной вязью.

Котик любил гулять у офиса по вечерам. Уже после рабочего дня, в 8-9 часов. Он зачем-то рылся в земле, оценивающе рассматривал ворон, и кушал - черт, как сладко кушал свежий корм.

Я уже знал, что ягненок ему не нравится, а зайца он жрать точно не будет. Что утку отведает только под томатным соусом, а если корм с говядиной, то слопает только желешку, а мясо не тронет. Что он любит вытягивать мохнатую левую заднюю лапку, и не переносит прикосновений. И что мяукает он только тогда, когда увидит меня.

И я был счастливым человеком. Посвященным в тайны этого пушистого комка, доверенным лицом чего-то, что слегка не от мира сего бродило рядом.

Я ругался с продавцами и вызывал такси, чтобы успеть до закрытия добраться в магазин, где продавались нежные куриные корма его любимой марки, а не опостылевшая говядина. Только я это знал, только я.

А Анфиса нашла себе нового любовника. Я знаю, я просил у Валерки посмотреть записи из офиса. Черт, пару раз там даже был сам Валерка.

***

И вот это случилось. Моя гениальная, горячечная, как обычно, нежданная идея вдруг не сработала. Контрмеры не сработали тоже, и пришлось сворачивать всю кампанию. Нет, директор на меня не кричал, да и вообще ничего не случилось. У всех бывают неудачи, правильно? Даже у самородков, у гениев, у котиков - бесстрастно подсказал кто-то.

Но дело было не в этом.

Мне было плевать. Я не чувствовал рычания уязвленного самолюбия, жаждущего сатисфакции. Обиды я тоже не чувствовал. Разочарования и злости, досады, спортивного интереса, азарта, желания отыграться, ровным счетом ни хрена.

Невидимый, будто игнорируемый всеми, занятыми в самой суете рабочего дня, я вышел покурить. Котик, разумеется, был на месте. Корм, конечно же, я держал в кармане. Сигареты, очевидно же, я забыл.

Ну, сейчас. Покормлю котейку, а потом вернусь за пачкой, которую зачем-то бросил в ящик стола, а не в нагрудный карман.

Котик склонил свой маленький носик к корму и со знанием дела его обнюхал. И вернулся обратно. Животина так же сидела столбиком, лениво разминая лапки, и смотрела прямо на меня. А я не понимал.

- Это ж твой любимый, - вырвалось вслух.

Но котик был сыт. Это осознание холодным листом металла припечатало меня откуда-то сверху, и я упал на колени так, что кучка корма оказалась у меня прямо между ног.

Котик лениво подошел к ней и начал неспешно кушать. Так, скорее из вежливости. А я смотрел в небо. В небо, под которым у меня больше не было хобби. Которое не собиралось меня одарять лучами солнца, когда я удачно проведу фланговый маневр. В котором у меня не будут рваться брюки в паху от мысли о том, что за мной кто-то наблюдает. И в котором моя работа - это просто унылый набор ежедневных, одинаковых операций.

Но я чувствовал что-то еще. Не счастье, нет. Тихое спокойное удовлетворение. Котик кушает. Ему вкусно. Вот и молодец. А мое счастье сузилось до по-монгольски хитрых глаз котика.

В его глазах Анфиса жадно бросалась на штык интернет-грифера, который пулю за пулей извергал винтовкой из нее тяжелые вздохи, компания продавала видеозаписи со мной, вцепившимся в ягодицы незнакомой мне женщины, а из крана в туалете лился чистый виски. Неизвестные мне животные улюлюкали, обтекали, легонько постукивали по обнаженным телам своими лиловыми отростками, а я, как заправский владелец аукциона, метал на стол одно, два, три по цене пяти, и все они рыдали и кровоточили. А котик, маленький черно-белый котик с хитрыми раскосыми глазами выглядывал отовсюду - из-под стола, из-за покрывала, из дыры в стене, и голодными глазами провожал то, что уже больше не принадлежало ни мне, ни кому либо еще. Я кончил, темное пятно набухало на брюках.

Котик был сыт. Поэтому оно больше не мое. А корм, на самом деле, это просто необходимая формальность.

- Ты будешь тут завтра? - прохрипел я.

Котик не ответил.

- Вкусного. принесу. Я…

Котик зыркнул на меня своим узким глазом. Да, конечно. Я понял. Вкусное закончилось. Но можно хотя бы…

Можно.

Тупое, тихое чувство удовлетворения. Все, что у меня осталось. Невкусное. Но жить можно.

Котик был сыт и счастлив.

Сучьи погремушки часть -2

Кулагинские старики, как впрочем, и старики из других сёл, часто обвиняют современных детей в излишней самостоятельности. Ведь никогда не знаешь, чего от них ждать, от этих мелких мерзавцев и мерзавок. Вот раньше, в довоенные времена, дети были нормальные, тихо себе сидели по углам, в телефоны залипали или на компьютерах. Из дому не выгнать. Красота и спокойствие, а сейчас? Только выплюнул дитёнок мамкину титьку, только на ножки встал и всё. Ищи — свищи. Сами себе пропитание добывают, сами себе развлечение придумывают, а дома им, не интересно, видите ли. Не хотят за компьютером сидеть — всё им футбол подавай, вышибалу, Натовцев - покойников. Во дворе ничего оставить нельзя, всё разнесут, растащат, разберут до винтика и в лес. Бомбоубежища строить. Лучше бы в “Доку 2” играли или в “Халф – Лайф”, всё же интеллектуальное развитие. Именно по этим причинам огнестрельное оружие Запахам не положено. Впрочем, как и Чертям. Учатся стрелять только в присутствии Рубилы, а то дай только волю, перестреляют друг дружку из баловства. И если Запахи такой запрет переносят вполне спокойно, потому что - “вырасту, стану Рубилой, как мой папка и отожму у него дробовик” - то для чертей, это необычайно больной вопрос. Ради оружия, в знак протеста, готовы уйти в самоволку, потому как, а где ещё его добыть? Правильно: в бою. Выловить мародёров, всех в болото, а потом втихушку, на дальняке тир устроить.

Рубилы тоже не дураки, сами были чертями и знают, чего от своих детей ждать, и потому чертей таааак нагружают работой, что у тех, порой, не остаётся сил даже хрюкнуть, куда уж там в поход, за добычей. Это ещё пошло со старых, армейский традиций. Чёрт должен быть постоянно занят, как солдат в армии иначе - жди от него проблем. Девки опять же. Как уберечь своих созревших детей от блуда? Ведь у юношей и девушек своих мозгов нет, гормоны играют, тут и родня с роднёй может запросто спутаться. Беда с ними, просто беда. Вот и трудятся черти с утра до вечера в предвкушении Зарубы, вот и гоняют их. А иначе, как жить? Жить-то всем надо и хочется внуков увидеть, не от брата с сестрой, а от нормальных, приличных соседей, желательно издалека.

С детьми всё проще — работай, учись, играй, не мешай родителям. Когда нет уроков, дети сбиваются в дружные ватаги и топают заниматься общественно-полезным трудом. Результат, с них особо не спрашивают — главное, чтобы от села подальше. Дети бегают на окружной, обходят ближайшие болота, ищут съедобное — несъедобное и проверяют сначала на сначала на свинье испытателе, а потом уже на себе. Они первейшие разведчики, они глаза и уши Кулагино, они никогда не будут реветь если встретят медведя. Реветь от страха будет только медведь. Ушлая саранча загонит его на дерево и тут же, прямо под деревом, разведёт пионерский костёр.

“Если повар не накормит — то и повара съедим”, — устное народное творчество.

В целом, даже мародёры знают, что нападать, на детей - крайне опасно. Во - первых, они всегда ватагой, а во - вторых, все с оружием. Все! Даже у мелкого шестилетки, при себе, не только нож, но и рогатка имеется.  Никого не боятся, никогда не отступят и не позовут на помощь - привыкли рассчитывать только на себя. Просто собаки напали неожиданно.

Ванька и Серёга, спрятавшись в зарослях борщевика, наблюдали за собачьей стаей, окружившей высоковольтную опору на которой сидели дети. Собак было много. Здоровые лохматые кобели и суки кружили под опорой, подпрыгивали, тщетно пытаясь ухватить добычу и обиженно визжали, когда в них прилетал очередной снаряд из рогатки. Три собаки лежали неподвижно, в стороне возле края просеки, а ещё две поскуливая от боли, бестолково ползали опираясь на передние лапы. Всё это говорило о том, что ещё недавно тут была драка; дети попытались дать отпор, но вовремя поняли, что перевес не на их стороне и отступив, стали держать оборону прямо на высоковольтной башне. Ванька даже порадовался, что Кулагинские такие сообразительные и не стали напрасно бодаться опасными хищниками. В том, что эти бродячие хищники, серьёзная угроза, он даже не сомневался. Прямо под опорой, несколько крупных чёрных псов терзали свинью, оставленную на привязи. Бедный свин. Впрочем, именно на такой вот случай он и пригодился, отвлёк на себя внимание стаи и спас детей. А все ли здоровы? Ванька прищурился.

— На верхнем этаже, раны перевязывают. И мелкота там. Покусали собаки, — доложил Серёга, убирая от глаз армейский бинокль.

— Надо в село. Поднять тревогу. Рубилы нужны, — прошептал Ванька, но карлик отрицательно покачал головой.

— Не успеем. Это собаки бешенцев. Нужно грохнуть собачников

— Кого? Это кто такие? — искренне удивился Ванька.

— Они сами не показываются. Сидят в укрытии. Это не бродячая стая, а собаки, натренированные убивать людей. Детям повезло, что живы остались, а может и не повезло. Кто этих шизиков знает? Их должно быть трое. Я собак пересчитал. По слухам, у каждого бешенца, минимум восемь боевых псов. Под опорой, их - восемнадцать. Значит: три хозяина.

— Блин! Снова темнишь — Толстопятов?

— Да, я - то, чего? Я только слышал. Но это точно они. Их почерк. И собаки в ошейниках. Пойду к телеге, оружие прихвачу.

— Бинокль оставь, — попросил Ванька. Карлик послушно отдал бинокль и скрылся в зарослях. Пока он отсутствовал, Запах решил ещё раз проверить, что там с детьми, на опоре.

Сначала, он осмотрел просеку. Никого. Затем посмотрел на нижнюю секцию башни, где издавна был организован боевой пост. Ага, только пацаны. Градовы, Прохоровы, Замятины и младший Остродубов с ними. Из рогаток по собакам палят. А собаки, тоже не дуры, прячутся от стрелков под самой опорой. Он поднял бинокль повыше и посмотрел на верхнюю секцию. Там сидели девочки и несколько раненых Запахов. Ванька пересчитал их и нахмурился, когда понял, что не хватает соседки Ленки Калининой. А где же она? Катька на месте, а Ленка? Может она сильно ранена и её положили на пол? Нехорошо. Да где же этот карлик? Что делать-то будем? А?

Серёга вернулся с пейнтбольным маркером. Ванька в изумлении вытаращился на него.

— Ты шутки шутить удумал? Пошто?

— Тихо ты! Там не краска. Нам нельзя в сёлах с огнестрелами, ты же знаешь, — зашипел карлик.

— А что там тогда за боеприпас? Благодать божья?

— Звяга.

Ванька прикусил язык. За Звягу могли спросить сильнее чем за неучтённый обрез. Это ещё одна дрянь, которая появилась после Ванили.

— А как ты её добыл? У неё же, условия хранения…

— Дедушка утром выдал. Серьёзно, Вань, ну не время сейчас про такое спрашивать, — карлик виновато отвёл глаза и парню пришлось отступиться от расспросов.

Звяга. Чего эти карлики, у себя, там в лабазах, еще прячут? Ядерное оружие? Как будто мало нам достижений цивилизации от которых рождаются больные, искалеченные дети. Он же сам, пострадал от Ванили, неужели не понимает? Условия хранения…

В холодильниках, они её хранили, вот поэтому Толстопятов и погнал Ваньку на улицу, не дал лекарство забрать. Ясненько всё с вами. Обхитрили систему. Ещё больной на всю жопу биолог Звягинцев, говорил, что споровик можно хранить только при низкой температуре, а когда на улице больше десяти градусов, Звяга нестабильна и с удовольствием выпускает споры в окружающую среду. В честь него этот споровик и назвали. Посмертно. Тогда, половина Хомутова, на тот свет, в один день отправилась. После случившейся трагедии, на совете Рубил было объявлено, что если кто принесёт Звягу в село, то наказание не только ему, но и всей семье его. А какое у нас самое строгое наказание? Лавандовый раф в глотку, а потом, трудись на Толстопятовых пока не сдохнешь. Так, стоп! Так они же дважды всех обхитрили! Толстопятовы считаются одной семьёй, значит, если кто прознает, у Рубил возникнут проблемы с исполнением наказания. Карликов убивать нельзя — они ценные. Это что же получается? Нашла коса на камень?

Видимо он слишком сильно задумался и Серёге пришлось брать инициативу в свои руки.

— Долго будешь стоять и глазами хлопать? Респиратор доставай, — грубовато приказал он.

— Зачем?

— От меня, Вань, в открытом бою, толку мало. Собаки меня порвут. Я подберусь поближе к опоре и буду прикрывать детей, а ты, мальчик здоровый, крепкий. Возьмёшь топор и пойдёшь по кромке леса. Бешенцев убивать. Смогёшь? Если зассал, я тебя осуждать не буду. Ты Запах, с тебя и спрос маленький, — словно малому дитю терпеливо объяснил карлик.

Краска ударила в лицо Ивану. И это будет он, ещё такие обидные слова, от Толстопятова - то выслушивать? Бешенцы значит. Пойдём, поговорим с этими гадами. Он присел на корточки, открыл рюкзак и начал готовиться к смертному бою. Респиратор. Вот он, родименький. Очки защитные, закрытые — без них нельзя. Ножи. Три штуки. Поясной, нагрудный и за голенище. Оставались топор и бомбы.

— Короткую рогатку не взял? Только ружьё? — с сожалением в голосе спросил Серёга.

— Да, блин. Тут у каждого второго - короткая. Взял бы и больше, да кто же знал…Ладно, как будем действовать?

— Чешешь по краю, на просеку не высовываешься. Они либо на этой стороне, либо на той, не доходя до другой опоры. Бешенцы собаками командуют, а чтобы собаки правильно выполняли команды, они должны находиться поблизости. Уберёшь командиров, я расстреляю стаю с безопасного расстояния.

— Ага, с безопасного. Экологически чистой Звягой, — не удержавшись язвительно поддакнул Ванька.

— Я буду в головы целиться, а если всё будет нормально, стащим трупы в кучу и быстренько сожжём. Детям скажем, что маркер отобрали у бешенцев, — предложил карлик.

— И как прикажешь удержать детей от собак?

— Ваня, иди уже! Думать, опосля будем, — взмолился Серёга и Ваньке пришлось послушаться.

Лес по краям просеки только кажется безопасным, ещё не так сыро и топко, как в глубине, но уже тут хмарь не даёт роздыху. Достаточно подышать пару минут и начинает кружиться голова. Ваниль плавает в каждой яме образуя на поверхности воды тонкую плёнку розового цвета. Окунул ногу в такую яму, промок и никакой борщевик уже не поможет. Скопытишься за одну ночь. Выблюешь все кишки и скопытишься. Давно бы все сдохли если бы не борщевик. Испарения, ещё нормально. Терпеть можно, но только не концентрат, а ваниль эта всегда старается к воде липнуть. Если дерево смолистое, то тоже, лучше руками не трогать. Ствол липкий. Коснулся голой рукой и всё. Токсический шок тебе обеспечен. Местные, к этому давно привыкли, ко всему, впрочем, быстро привыкаешь, а вот если кто из города в лес залезет, то долго ему не жить. Насекомые, членистоногие, грибы, змеи, лягушки — всё ядовитое. Птиц очень мало. Птиц практически нет. Не приспособились. Оттого любые перья, найденные в лесу, это большая ценность. Зверьё приспособилось, а птички нет. Странная эта штука — экология.

Ванька шёл параллельно просеке, не бежал, а именно шёл. В лесу лучше не бегать. Обходил упавшие деревья, перешагивал через ветки, вглядывался в каждый мутный силуэт. Плохая видимость в лесу, ну что уж тут сделаешь, но торопиться нельзя. Поторопился и ты покойник, а жить Ваньке, очень хотелось. Он не до конца верил в слова Серёги о неких бешенцах. Он никогда про таких не слышал. Скорее всего карлик пересрался от страха и просто перестраховывается, а с маркером полным звяги, он в одиночку угандошит всю стаю…И детей…И село…Да - твою же мать! Не отвлекаться. Искать. Не будут Толстопятовы против своих идти. Три поколения с Рубилами живут вместе — не враги они нам.

Прежде чем увидеть таинственных бешенцев, он их услышал. Разговаривали они слишком громко, отрывисто, будто командами. Местные, такого, никогда себе не позволяли. Он спрятался за корнями упавшей ели и прислушался. Голоса доносились с правой стороны.

— Детёныш говорит: сколько Рубил в селе? Детёныш говорит: есть ли у вас пулемёты? — повторял голос.

— Я ничего не знаю! Я девочка! — послышался очень знакомый детский голос и Ванька вздрогнул. Ленку Каликину взяли в плен.

— Плохой детёныш. Детёныш будет вести себя хорошо — получит косточку.

— Сами свои кости глодайте! Ай! Больно!

— Детёныш пойдёт с нами и скажет своим друзьям, чтобы они спустились. Детёныш будет плакать и умолять своих друзей. Детёныш будет делать то что мы ему скажем и тогда будет награда. Детёныш хочет сахара?

— Пошли в жопу! Ай!

Ленку пытают, догадался парень и крадучись покинул своё укрытие. В тумане кто-то пошевелился. Сначала показалась парочка сосен, а за ними он увидел две фигуры, склонившиеся над маленькой девочкой. Ну как маленькой. Ленке уже десять исполнилось, почти невеста, ума правда, как…Да о чём он? Зачем женщинам ум? У них вместо ума - природная хитрость. Как бы то ни было, а из всех детей, эти злодеи выбрали самого непутёвого. Ленка болтлива. Вот только, её болтливость, особенная. Слышали поговорку: — “Шпион находка для болтуна?” Как раз про Ленку Каликину. Мёртвую лошадь заболтает, шмеля на лету обжужжит. Горе луковое, а не Ленка.

— Дяди, а что это за палки у вас? А вы к нам надолго? Я точно такой же нож в Макарихе видела, у тёти Вали, вы им мясо режете, да? Я вам всё расскажу, только не бейте! У нас, в Кулагино, сто пулемётов, а ещё дирижабли из Нижнего прилетают, с бомбами. Уходить вам надо, дяденьки, а меня оставьте, я про вас никому не скажу, в какую вы сторону уходить будете.

— Детёныш плохой, — вынес вердикт один из бешенцев и выпрямившись в полный рост добавил:

— Нужно надеть на неё ошейник.

Ванька подкрался ближе. Сейчас, если один из них развернётся, придётся бить прямо по маске-респиратору. А потом, сразу второго. Брони на них нет, только балахоны из собачьей шерсти. И не жарко в таких по лесу ходить? На комья свалявшейся шерсти похожи. Вместо оружия, палки какие-то. Ленка была права. Странные палки, на древние полицейские дубинки похожи, только материал немножко другой. Что-то, очень знакомое.

Второй бешенец достал из складок балахона ошейник и застегнул на шее Каликиной.

— Спасибо за подарочек, очень красивое. Ая-яй!

Ленку затрясло будто от электричества. В ту же секунду, Ванька размахнулся и приголубил колдовавшего над ней бешенца, топором прямо шее. Второй, испуганно обернулся, поднял висевший на груди свисток, но больше ничего не успел сделать — лезвие вонзилось ему прямо в лицо, расколов странный респиратор. Бешенец, замычал, ухватился обеими руками за обух силясь освободиться, а Кулагинский боец, немало удивлённый таким поступком - просто выпустил из рук топорище и противник, не удержав равновесие повалился на спину.

— Ванечка! — обрадовалась Ленка. — Руби его, Ванечка! Бей! Они, нас собаками травили!

— Молчи дура!

Ванька наступил сапогом на шею упавшего бешенца и начал вытаскивать топор. Он всё не мог понять — от чего тот не умирает? Хрипит, шевелится, сучит ногами, может и другому оказалось мало одного удара? Ну-кась…

Топор с хрустом вышел из головы бешенца вместе с куском пластмассы. Какие у них респираторы удивительные…Верхнюю половину лица закрывает, а рот свободен. Зачем так? А зачем он к свистку руку тянул?

— Ваня! — предупреждающе вскрикнула Ленка. Запах услышал короткую переливчатую трель и повернув голову вправо, увидел второго бешенца, лежавшего на боку и прижимающего к губам красный свисток.

Ленка заверещала, а Ванька не успел замахнуться, потому что сзади его ударил настоящий медведь, сдавил ему руку мощными челюстями и повалив на землю начал трепать. Топор полетел в сторону. Ванька исступлённо бил медведя по голове кулаком, а тот и не думал его отпускать, только рычал и огрызался коротко, по - собачьи. Рыжий медведь? Да быть такого не может! Это они собаку с кем-то скрестили. Руку нужно сберечь! Руку! Оторвёт ведь скотина!

Кое-как парень нащупал нож и вонзил его в глаз страшной твари. Не то медведь - не то пёс, фыркнул, ещё пару раз мотнул Ваньку из стороны в сторону, а затем сдох так и не разжав челюсти. 

— Ублюдок! За всё, перед Богом ответишь…За пёселя нашего, родимого, за носика… — бессильно захрипел бешенец наблюдая за тем как Ванька ковыряет ножом медвежью морду.

— Ты ещё в Бога веруешь, мразь? Твой Бог дозволяет тебе электрические ошейники на детей вешать? — со злобой в голосе спрашивал Ванька, которому пришлось изрядно потрудиться, чтобы освободить свою руку.

— Мы - служим хвостикам. Мы - любим носиков. Собачки не предают. Они хорошие. Они верные. Люди лживые, людей проклял Бог за грехи и надругательство над природой. Пусть я умру, но собачки отомстят за меня. Они придут и покарают вас за грехи ваши. Мы — Божья стая, — шептал бешенец.

Ванька подошёл к нему и демонстративно поиграл топором заодно проверяя потрёпанную, правую руку. Рукав в клочья. Хорошо покусала псина, но пальцы сжимаются и это уже хорошо. Живы будем – не помрём. Но к товарищу в балахоне из собачьей шерсти это не относится.

— Где третий? — спросил он.

Бешенец промолчал.

— Вань, он на просеку пошёл, к башне, — доложила смышлёная Ленка.

Это решило судьбу бешенца окончательно. Живой враг никому не нужен. Пусть лучше его черви едят.

Добив его Ванька первым делом начал освобождать пленницу и тут столкнулся с новой проблемой. Бешенцы надели на неё наручники, а девочка с удовольствием поведала, что у этих собачников, ключей от наручников нет. Они у третьего, который на просеку ушёл. Они сами казали. В результате удалось снять только ошейник.

— Ладно, пошли, — коротко сказал Ванька.

— А как же Лут? — с негодованием в голосе спросила девочка. — Ты что, правила забыл? Нам положена доля с любой добычи.

— Тебя так-то спасли. Ты на что рассчитываешь, сопля мелкая? — изумился Ванька.

— На себя посмотри, — огрызнулась Ленка и потребовала. — Палки эти, электрические, забирай. Одна палка моя. Вон, мешок лежит. Там, у них, штучки разные, погремушки и свистки для собак. Думаю: они так собаками командуют. 

— Хорошо. Сама и понесёшь, а у меня ранение. Собирай свой лут, — разрешил Ванька.

Ленка спорить не стала. Она даже в наручниках была шустрой и ловкой. Давно бы дёру от них дала если бы не огромный пёс, сидевший в засаде. А то видите-ли, руки ей сковали браслетами, а про ноги забыли. Эти браслетики, она себе заберёт, а ключ у кузнеца заказать можно. Ванька слушал её болтовню, а сам тем временем отрезал ножом рукав кожаной куртки. Руку жгло словно огнём. Спасибо мёртвому пёсику. Интересно, он съедобный? Собачатину, вроде едят? В Кулагино, собак не держали, как и кошек. Вымерли они, не выдержав ядовитой химии. Последняя кошка, три года назад. А тут, целая стая. Как же они к ванили приспособились? У них обоняние…Он присел над мёртвым псом и только сейчас заметил, что у него какие-то странные наросты на морде. На коросту похоже. Нет. Белые шишки. Скорее всего, это онкология. У местных коров тоже шишки на морде.

— Это специальные псы. Они не бояться ванили, — доложила Ленка заметив, как он с любопытством изучает собаку.

— Ты-то откуда знаешь?

— От них, — Ленка мотнула головой на покойников. — А ещё они сказали, что сопротивляться бесполезно. Собаки - бешеные. Теперь, ты умрёшь, да?

Ванька в ужасе посмотрел на свою окровавленную руку.

— Не парься, у меня первачок с собой. Может и выживешь. Давай, обработаю рану.

— Лучше шлёпай к просеке. Я сам обработаю. Ты без респиратора. Наверняка надышалась, — говоря эти слова Ванька тоскливо подумал о том, что карлик не зря назвал нападавших - “бешенцами”. Понятно, теперь, всё. Нет в селе лекарства от бешенства.

— А там Рубилы?

— Нет. Вас увидели только я и Серёга Толстопятов. В Кулагино не знают о стае.

— О-о, тогда я лучше с тобой останусь. Прикрывать буду. Дай мне бомбу. Ну дай, а? Я знаю, как ими пользоваться, — попросила девочка.

Ванька душой рвался на просеку. Нужно укокошить последнего гада и разобраться со стаей, но Ленка ему не позволила. Она щедро полила места укусов первачом, в состав которого входили прополис и куча различных трав. Может быть городской житель и скажет, что это дурость, и что первач годится только на розжиг костра, но на селе другие порядки. Первач на травах, выдают только женщинам и Запахам, а вот чертям не дают. Пьют его Черти за милую душу и ещё ни один от этого пойла не крякнулся.

Ленка болтала без умолку. Пока перевязывала раны, успела поведать как пошла с сестрой на просеку, как напали собаки, как все побежали, а она побежала к силкам, потому как давеча видела зайцев и надеялась, что они сегодня попались. Собак-то чего бояться? Они же как волки, по просекам и открытым местам бегают, а оказалось, что они хмари не боятся. Досадно, да. Зато у неё теперь есть электрическая палка, а эту палку она продаст Толстопятовым и купит у них доисторический сникерс. Если его лизать, то он вкусный. Ваньк, ты не смейся. У нас все его в классе полизали, одна я, как дура. А ей мамка запрещает, говорит, что там одна химия. Как будто мы этой химии в лесу не видели. А ванили она не боится. Откашляется опосля, отхаркается. Главное заветные слова шептать.

“Я ванили не боюсь, я с ванилью подружусь…”  Ванька! Ну чё ты ржёшь? Подыхаешь уже? Завещай мне свою рогатку.

— Господи! — стонал Ванька.  — И ведь какой-то несчастный Рубила, тебе мужем станет. Господи! Замолчи уже - Сатана несчастная.

Ленка заткнулась, но опять же ненадолго. Когда пошли к просеке, и она устала тащить общий мешок с трофеями, то её снова прорвало.

— Вань, а Вань? А ты бы меня замуж взял? Мамка говорила, что патронташу отдадут самую некрасивую. Это же не обязательно физическое уродство, а? В Макарихе сказывают, девочка красивая живёт. У неё пуля в мозгу застряла. Так она нормальная, но иногда пуля смещается и её клинит. Женихи от неё шарахаются. И знашь, я чё думаю…

— Заткнись! — прошипел Ванька прислушиваясь к лаю собак.

— Нет, если я себе пулю в ухо засуну, ты тогда возьмёшь меня замуж?

— Ленка!

— Да чё я, — надулась девочка. — Это тот, третий дяденька шумит. Я-то молчу.

Ванька выглянул из кустов. Ленка была права. Последний оставшийся в живых бешенец пытался вести переговоры с детишками, засевшими на высоковольтной опоре.

- Ну где же ты?! Пожалуйста-пожалуйста приди! – молилась провидению девушка даже не обращая внимание на сбившийся чепец на голове стиснув крепко зубы чтобы её челюсть не плясала от страха. Они не любят когда ты боишься, точнее наоборот, очень даже любят. Стоя возле окна в своей комнате бедняжка не сводила пристального взгляда с перекрёстка Герцогской дороги и Воробьиного тракта до боли в глазах стараясь разглядеть в сумраке вооружённых солдат в красной военной форме, но они всё не шли.

Позади, за дверью, на лестнице, послушались тяжёлые шаги. Кто-то подымался по ступеням на второй этаж.

* * *

Одинокий солдат в когда-то синей егерской форме, а сейчас от въевшейся пыли и солнечного света превратившейся в серую, попыхивая пенковой трубкой улыбаясь бодро шагал по пыльной дороге напевая детскую песенку:

Много, много птичек
Запекли в пирог:
Семьдесят синичек,
Сорок семь сорок.
Трудно непоседам в тесте усидеть
Птицы за обедом
Громко стали петь.

Иногда он даже пускался в пляс постукивая подошвами крепких ботинок, сделав «па» другое, или даже крутанувшись вокруг себя. Определить возраст весельчака было сложно. Дорогой читатель, клянусь своей чернильницей и лучшим гусиным пером, не дал бы ему больше двадцати пяти, вот только серебряные искорки седины в тёмно-русых волосах, собранных в короткий хвост на затылке, утверждали обратное. Да и зелёные глаза с морщинками в уголках сообщали о куда более серьёзном возрасте своего хозяина. Шерстяное пальто хоть и потёртое, и старательно заштопанное в нескольких местах, было расстёгнуто на груди так, что вам было бы видно китель пошитый по офицерскому образцу со стоячим воротником с медной пуговицей на каждой его стороне. Нашивка капрала на плече сообщала нам звание мужчины, а вот орденская планка с наградами слева на груди отсутствовала несмотря на то что синие пятно от неё на форме имелось. То ли путник из-за природной скромности не любил носить напоказ заслуженные медали и значки, то ли, что ещё хуже, за худые дела был лишён их. Помятый кивер с латунной бляхой изображающей королевского оленя с раскидистыми рогами был приторочен к кожаной сумке через плечо.

Преодолев мостик через овраг Филдинга, приплясывающий капрал вошёл в ворота постоялого двора «Полтора соверена» с удивлением разглядывая пару пегих лошадок с дикими красными глазами жавшихся к забору в дальнем конце участка и собачью будку без пса у входа. Только металлическая цепь с ошейником и выглядывала из деревянного домика.

- Есть кто-нибудь?! – весело заявил о себе незнакомец, поудобнее перехватывая гладкоствольное ружьё «Смуглую Бесс» удерживаемую на плече. На поясе капрала висело очень странное для пехотинца оружие – широкая морская абордажная сабля. – Эй, хозяева!

Бледная девушка с синяками под глазами в белом чепце и чёрном словно траурном платье, быстро спустилась по лестнице и замерла рядом с мужчиной. Украдкой оглянувшись на окна постоялого двора она будто с усилием растянула губы в улыбку.

- Рады приветствовать вас путник. Наш постоялый двор не слишком хорош… - последнее слово девушка произнесла почти шёпотом, - и, если вы привередливы всего в трёх часах быстрой ходьбы вас ожидает трактир «Королевский колокол» хозяин которого тоже сдаёт комнаты на ночь.

Капрал закашлявшись выпустил изо рта облачко табачного дыма с удивлением уставившись на пытавшуюся выпроводить его незнакомку.

- Да я не привереда, мисс. Совсем нет. Тарелка горячего супа, кусок хлеба и кружка пива предел моих мечтаний на сегодня. А топать ещё три часа уж увольте, ноги и так горят от ходьбы.

Внутри дома кто-то громко закашлял, и девушка ещё больше побледнев (хотя казалось уж куда сильнее и так как простынь) вздрогнула словно от удара.

- Тогда проходите внутрь, - указала немного дрожащей рукой капралу она. - Сейчас затоплю камин, ночью будет холодно. Меня зовут Мэнди.

- Моран Шетланд, к вашим услугам, - учтиво поклонился мужчина, прижав правую ладонь к левой стороне груди.

Окинув взглядом капрала, девушка внезапно заверещала, указывая пальцем на его сумку:

- Что там?! Что там у вас?! Оно дышит!

Рассмеявшись Шетланд сдвинул кожаную сумку вперёд и распахнул клапан самодельного кармашка.

- Тихо! Тихо! Это всего лишь Вильгельм, моя ручная свинка. Мы с ним неразлучные товарищи! Уже двенадцать лет вместе! Он меня во всех битвах сопровождает.

- Морские свинки столько не живут, - еле-еле успокоилась Мэнди поправляя выбившиеся из-под чепца волосы цвета спелой пшеницы.

- А моя как видите живёт и бодро выглядит!

Белая с коричневыми пятнами бестия тяпнула хозяина за палец и обратно запрыгнула в свой карман так что наружу видны были только два любопытных глаза.

Внутри, в обеденном зале не было ни одного посетителя. Только двое слуг замерли у стены: высокая женщина лет сорока в льняной блузе и надвинутом на глаза грязно-зелёном платке и лысый скуластый мужчина в рубашке в красно-зелёную клетку, коротких штанах и деревянных ботинках. На лестнице замер их юный сын в безрукавке и брюках в облипочку. Все трое словно специально держались в тени.

Воздух внутри был спёртый и сильно пахло металлом. Капрал сразу прошёл к окнам и распахнул прикрытые ставни. Троица недовольно заворчала и быстро скрылась в кухне вход в которую, как и в других трактирах закрывал кусок плотной материи. Прислонив ружьё к столу и поставив сумку с морской свинкой на лавку, капрал довольно рассмеявшись потянулся, нежась в лучах послеполуденного солнца.

Разводящая в остывшем камине огонь девушка, услышав это замерла и не оборачиваясь спросила:

- Почему вы смеётесь Моран Шетланд?

- Так хорошо же! Война закончилась, наш король подписал с горцами мир, а значит поживём ещё!

Девушка зажгла лучину и сунула её между поленьев и щепок.

- Капрал, может быть вы всё-таки отправитесь в «Королевский колокол»? Я очень вам сове…

На лестнице, ведущей на второй этаж раздались тяжёлые шаги и вниз спустился квадратный здоровяк с лохматыми бровями и выдающейся вперёд челюстью в старом заштопаном пиджаке без пуговиц с локтями в заплатках. Что-то пробурчав под нос, он замер в углу зала.

- Похлёбку, пиво и хлеб мы подадим через полчаса. Отдыхайте! – поторопилась закончить разговор Мэнди расправив складки на фартуке и быстро-быстро скрывшись внутри кухни.

* * *

Было очень холодно. Они не любят огонь и наверняка потушили камин внизу. Мэнди дрожала всем телом, но всё-таки отодвинула засов и выглянула наружу. Комната капрала из-под которой выбивался свет была в противоположном конце коридора, прямо напротив лестницы ведущей вниз.

- Нет-нет-нет-нет, - только и повторяла она про себя вооружившись подсвечником. Хватит уже, хватит! Пусть они меня убьют, но я не дам прикончить им этого весёлого жизнерадостного парня!

Девушка сбросила шаль с плеч и сделала шаг по коридору, потом другой и третий. Кларксон словно ниоткуда возник перед дверью капрала. Мэнди не видела его уже пару дней, с воскресенья, когда они выволокли из комнаты того торговца книгами.

Обернувшись в сторону девушки, упырь клацнул челюстями, а затем протянул руку к дверной ручке.

БАХ! - ружьё внутри грянуло громом, и тяжёлая пуля проделав дырку в деревянной поверхности угодила точно в бывшего мельника буквально разворотив ему голову пополам.

Подмигнув Мэнди, будто заранее знал, что увидит её, капрал вышел в коридор и ударом абордажной сабли срубил Кларскону остатки черепа с шеи.

Затем он легко будто та ничего не весила схватил стоявшую в коридоре тумбочку с приготовленным для него кувшином и тазом с водой и бросил её на лестницу так что она перегородила вход.

Девушка расслышала режущий слух крик упырей снизу отчего волосы её на затылке встали дыбом и поняла, что кто-то из монстров захвативших её гостиничный (постоялый) двор звал других на помощь. Возможно это отец или даже брат. Коснувшись тёплыми губами руки Мэнди капрал как ни в чём не бывало принялся заряжать ружьё: насыпал порох, надкусил зубами бумажный свёрток с пулей, выплюнув её внутрь ствола, ударил прикладом ружья об пол. Всё это он сопровождал словами из дурацкой детской песенки:

Побежали люди
В золотой чертог,
Королю на блюде
Понесли пирог.
Где король? На троне
Пишет манифест.
Королева в спальне
Хлеб с вареньем ест.

БАХ! – от нового выстрела девушка закрыла ладошками уши и раскашлялась из-за порохового облака заполнившего узкий коридор. Пуля угодила в обнажённую, пожелтевшую грудь брата тут же покатившегося по лестнице вниз. Нет, ей было не жалко его. Она уже не раз оплакала своих родных и желала смерти монстрам завладевшим телами её близких. Последовавший следом выстрел из пистолета расплескал мозги упыря по стенке на площадке между вторым и первым этажом. Девушка видела как вылетевшая из оружия искра сожгла щетину на щеке капрала, но тот даже не вздрогнул.

Третий выстрел угодил в голову отцу, начисто снеся ему челюсть, но вот беда, он не остановил его. Со скоростью, на которую не был способен человек монстр перепрыгнул через перегораживающую лестницу тумбочку, но поскользнулся в луже воды натёкшей из кувшина. Капрал Шетланд немедленно воспользовался этим и выхватив из-за спины узкий больше похожий на шило стилет вонзил его в макушку замешкавшегося монстра, а затем с противным хрустом срубил ему голову саблей. Голова с выпученными глазами подпрыгивая покатилась по укрытым ковром ступеням.

- Сколько ещё? – спросил Шетланд девушку спокойным голосом зарядив пистолет и спрятав за спину стилет. Будто он только что не убивал упырей, а всего лишь поинтересовался у неё который час.

- Мама, бакалейщик Додсон и тот квадратный здоровяк имени которого я не знаю! Он самый страшный я видела, как он разорвал человека пополам!

- Прямо уж так пополам? – поднял брови домиком капрал, а морская свинка выглянула из кармана его сумки и будто засмеялась. Впрочем, возможно Мэнди просто это показалось.

- Прямо пополам! Будьте осторожны!

Перезарядив ружьё, капрал только кивнул, прижал приклад к плечу и перебравшись через тумбочку начал осторожно спускаться вниз по ступеням. Когда до тела сидящего у стены брата оставалась пару метров на площадку огласив дом звенящим воплем выскочила мать.

В последний момент капралу удалось уклониться от стремительного удара её оканчивавшейся когтями руки в лохмотья разорвавшей деревянную стену с наклеенными на неё бумажными обоями. Ударом приклада Шетланд попал в горло матери из-за чего она закашлялась пытаясь прийти в себя, а он тем временем подойдя вплотную нажал на спусковой крючок.

БАХ! – тело упырихи вздрогнуло и ломая перила в облаке щепок вылетело в зал скрывшись с глаз Мэнди.

Капрал тем временем отрезал голову брата и ловко, сноровисто снова перезарядил ружью плевком пули внутрь ствола. Удар прикладом об пол, курок в очередной раз хищно лязгнул приведя «Смуглую Бесс» в состояние стрельбы. Снизу раздалось:

Фрейлина стирает
Ленту для волос.
У нее сорока
Отщипнула нос.

БАХ! – новый выстрел и отчаянный визг Додсона пересчитывающего собственным телом ступеньки.

Ненавидя себя за трусость, девушка на ватных ногах перелезла через тумбочку порвав при этом платье и начала спускаться по ступеням на первый этаж. Почему-то ей не хотелось ничего пропустить и важно всё было видеть своими глазами. Месяц в заложниках у монстров заставил её ненавидеть их. И себя, за то, что она проявила слабость и помогала им заманивать путников на постоялый двор. Бояться сейчас было глупо. Они либо победят, либо погибнут вдвоём. Потные ладошки на подсвечники похолодели только от одной мысли об этом и всё-таки она жаждала возмездия.

БАХ! – точное попадание из ружья вдребезги разнёсло голову бьющейся в судорогах под перевёрнутым столом и лавкой матери и в тот же момент из угла, возле потушенного камина, с огромной скоростью в сторону капрала метнулась пятно тьмы. Морская свинка в сумке пронзительно заверещала и за секунду до того, как челюсти монстра сомкнулись на его горле Шетланд успел выстрелить из пистолета и откатиться в сторону бросив под ноги бесполезную «Смуглую Бесс».

Упырь завопил, а капрал тем временем дважды сумел вонзить ему стилет в щёку слева. Монстр и не подумал упасть, зато новый вопль его выбил стёкла из окон и заставил девушку рухнуть на колени. Слёзы катились по щекам Мэнди когда она наблюдала за склонившимся над потерявшим сознание капралом упырём. Ни рукой, ни ногой двинуть девушка не могла. Её будто парализовало.

Когда казалось, что всё кончено, сабля, удерживаемая в руке Шетландом блеснула в лунном свете падающем из окна, и отрубила одну из ног упыря.

А потом синица
Принесла ей нос,
И к тому же месту
Сразу он прирос!

Капрал снова и снова напевал дурацкую песенку про птиц в пироге пластая на части противника под собой.

* * *

Огонь в камине ярко горел наполняя душу девушки радостью. Ярко, но не так ярко, как тот что пылал в саду. Капрал Шетланд самостоятельно выкопал там две ямы. Первую он заполнил головами упырей, а вторую телами монстров, затем облил чем-то маслянистым и поджёг.

Первые лучи солнца осветили обеденную залу и сидящих за столом девушку и попыхивающего пенковой трубкой мужчину с зелёными глазами в которых плескались озорные искорки. Стоп! Мы забыли ещё упомянуть об уплетающей свежий капустный кочан морской свинке. Вильгельм ел степенно, не торопясь воистину с королевским достоинством.

Тут девушка и поведала собеседнику всё об упырях явившихся к ним в канун Праздника урожая, заодно рассказав и о свалившихся на неё испытаниях. По словам Мэнди всё началось с пропавшего на неделю, а потом вернувшегося в компании квадратного здоровяка домой брата.

- Я знаю вы передали письмо через крестьянина лейтенанту Хиггинсу, - погладив пальцами спинку Вильгельма сказал наконец капрал.

- Он мой жених, - коротко ответила девушка (чепец где-то потерялся, и светлая коса сейчас спадала на её плечи. - Чарльз погиб?

- Нет что ты. Он жив, - поторопился успокоить собеседницу Шетланд. - К сожалению сам он прибыть к тебе на помощь не смог. В битве при Ридзвайре ему оторвало правую ногу по колено и…

- И он прислал вас? - Мэнди одновременно и ужаснулась, и обрадовалась. Ужаснулась за голубоглазого бедняжку Чарльза так любившего дарить её цветы и сладости, а обрадовалась, что он всё-таки жив и заботится о ней.

- Он ваш командир?

- Нет, - улыбнулся капрал, сжав крепкими зубами мундштук трубки. – Когда-то мы служили в одном полку, но это было давно. Теперь у меня нет командиров.

- А разве так бывает?

- Бывает, - кивнул Шетланд и морская свинка будто подтверждая его слова закивала головой. – Что касается послал ли он меня… лейтенант, прочитав твоё письмо подумал, что ты сошла с ума, но на счастье рядом оказался я. Забежал проведать товарищей в госпиталь.

- Он думал, что я сумасшедшая? – вскочила на ноги Мэнди, забыв про порванную на кануне юбку.

- А что ты хотела? Ты же написала ему про упырей.

- Но вы же поверили? – краска ударила в лицо девушки от чего она стала ещё прекраснее.

- Просто мы с Вильгельмом видели немало куда более странных вещей, - пенковая трубка погасла и мужчина постучал ей по столешнице из-за чего на столе образовалась горка серого пепла.

Мэнди понимая справедливость слов Шетланда уселась на место, и горячая благодарность к капралу в одиночку убившему шесть упырей и спасшему ей жизнь наполнила её. Осмотревшись вокруг, взглянув на осколки стекла под ногами, капли тёмной и вязкой крови монстров на досках, деревянные щепки от мебели и перил лестницы, она решила для себя, что главное, что она выжила, а историю для Чарльза, когда он вернётся к ней, обязательно придумает потом.

На этом мы закончим этот рассказ, ибо клянусь моей чернильницей и лучшим гусиным пером некоторые сюжеты не должны быть рассказаны до конца…

Автор Волченко П.Н.

Прошу прощения, за то, что не порадовал вас вчера продолжением - не было возможности.

Ссылки на предыдущие части:

Бездна Челленджера ГЛУБИНА Рассказ 1 Часть 1из2

Бездна Челленджера Глубина Рассказ один, часть 2 (завтра будет новый рассказ по этой же серии)

Бездна Челленджера Подъем с глубины Рассказ 2 часть1

Бездна Челленджера Подъем с глубины Рассказ 2 часть 2 (будет продолжение серии в третьем рассказе)

Малый траулер «Ника» раскачивался на волнах, дул легкий бриз, на горизонте – ничего, только глубокая синева неба, сливающаяся с еще более глубокой синевой океана. Ни облачка, ни тучки, ни намека на землю – царство геометрических плоскостей.

Капитан судна, уже далеко не молодой Хью Одли, раскачиваясь в такт качки судна, стоял оперевшись на фальшборт площадки рубки, смотрел вдаль, покусывал мундштук трубки, к которой он не то что привык за эти годы, а уже прирос, прикипел. Хоть он и бросил курить уже как лет пять назад, но от привычки пожевывать мундштук пеньковой трубки – он избавиться не мог, да и не хотел.

Неспешно тарахтел движок, не надрывно, спокойно, траулер легко бежал по малым волнам, взрезая гладь океанскую, лицо ласкал приятный ветерок. Хью даже поморщился от удовольствия, от солнечного тепла на небритой щеке, почесал шею. Для себя он решил – это будет его последний рейс. Не так уж он уже и молод, чтобы как юный, да рисковый парень гонять от берега к берегу, с припрятанной в цистерне с питьевой водой контрабандой. Нет, дальше только честный труд, чтобы не скучать по вольным морским просторам, чтобы при легком дуновении ветерка на городской улице, не припоминать о соленом морском бризе – море он не бросит, это точно, но такие вот темные делишки – надо оставлять в прошлом.

Сейчас они шли к берегам Китая, к тихой малой бухте, спрятанной на морском побережье, где без знания фарватара, без лоции – сядешь пузом без вариантов. Чем их там, в Китае, загрузят – не знал, так жилось проще, потом бы простить себя не смог, если бы возил что такое, конкретно криминальное, или, того  хуже, наркотики.

Он вглядывался в даль, глаза уже были не столь остры, как встарь, уже рябило чутка, но все же… все же…

- Эй, Пол, - здоровенный детина с голым торсом вскинул голову, подставляя свое обветренное лицо ярким солнечным лучам, сощурился, - глянь-ка туда, видишь что?

- Есть кеп! – молодцевато козырнул, и тут же, не отрывая руки от загорелого лба, уставился в указанном направлении, - Есть что-то.

- Что?

- Да шут его знает, кеп, вроде рыжее.

- Сам ты рыжий, ирландский сукин сын.

- Не без этого, твоя правда, кеп.

Хью, по привычке,  оставшейся еще со времен, когда курил, сплюнул на палубу надстройки, зашагал в рубку. Там слегка подправил курс штурвалом, сдернул с крючка бинокль, уставился в даль.

- Так это ж плот! – снова сунул трубку в зубы, поддал ходу, - Будем посмотреть, определенно будем.

Траулер плавно набрал ход, понесся по волнам скорее, даже носом стал кивать, взбрыкивать.

- Куда гоним, кеп? – в рубку вошел Сем, моторист, - Где пожар?

- Типун тебе на язык, вон, глянь, видишь что?

Сем встал рядом, прищурился:

- Есть вроде что.

- Плот там, на, - ткнул бинокль в руку Сема.

- Благое дело, благое дело, - Сем смотрел в бинокль и улыбался, - Только я это, кеп, не слышал, чтобы в эфире кто-то СОС орал.

- Там все и узнаем, Джима позови.

- А его зачем?

- Юркий он, или ты за плотом полезешь?

- Есть, кеп!

Вскоре они болтались на волнах рядом со спасательным плотом. Их шлюпку легко приподнимало на пробегающих волнах, а мелкий и юркий Джим, уже перегибался через борт шлюпки, заглядывал под полог оранжевого спасательного плота.

- Ну, что там?

- Мертвяк, и рюкзак. И это… Кеп… у него там ствол.

- Что? Не понял. Какой еще ствол?

- Пистолет у него.

- Валяется?

- Нет, в руке.

- Ясно, двинься, салага, - Хью сам встал, немного неуклюже подобрался к плоту, заглянул. Так и есть, мужик валяется, сухой весь, фиолетовый какой-то даже, на мертвяка и правда похож, рюкзачок брошен на дно, из которого выскользнула пара брусков сухпая, и правда, у мужика этого в руках ствол. Вот только Джим не заметил, что мертвец этот в бисеринках пота, а потому  звание безвременно усопшего ему примерять пока рано.

- Это мы сейчас, плот придержите, - он неуклюже ухнулся в клапан спасательного плота, непривычная мягкость пола легко заботливо промялась под ним, после присел рядом с больным на корточки и, мягко, осторожно, положил свою большую ладонь поверх руки, в которой тот сжимал пистолет.

- Эй, друг, ты как, - второй рукой слегка потряс за плечо, но мнимый мертвецй не открыл глаз, а только замычал слегка, еле-еле, едва слышно. Хью легонько похлопал его по щеке – нет реакции. Аккуратно, нежно, подтянул к себе руку с пистолетом, высвободил его из слабых пальцев больного, сунул за пояс. После чего хватанул больного под мышки, подтащил к клапану, крикнул:

- Принимайте, - и перевалил тело наружу. Там его тут же подхватили, уложили на дно шлюпки, следом выбрался и сам старина Хью.

- Найтуйте плот, такой неплохо стоит.

- Что с ним? Это не заразно? – забеспокоился Джим.

- Если заразно, ты заразился, когда заглядывал, - похлопал матроса по плечу, - не знаю что с ним, но не бросать же. А? Как считаешь?

- Нет конечно.

- И я о том, сынок. Как ты, так и с тобой, в океане по другому нельзя.

- Сообщим? – это уже Сем подал голос.

- Какой сообщим! У нас с тобой груз. Радиомолчание! Нас  тут не было.

***

Больного отдали под наблюдение Сары. Конечно же она не была врачом, откуда на их утлом суденышке взяться дипломированному доку, она была у них за кока, готовила, да и вообще – попросту радовала глаз. Хоть и говорят, что баба на корабле – к беде, Хью все одно взял эту девчонку к себе на судно, когда увидел ее, худющую, грязную, такую жалостливую в одном из портов Манчестера. Относился к ней, как к дочери, запала она ему в сердце чем-то, зацепила душу. Мелкая, кареглазая, востроносенькая, и со взглядом таким пронзительным-пронзительным, будто смотрит тебе в самое нутро, и ищет там что-то доброе, отзывчивое. Хорошая девчонка, очень хорошая.

Прижилась, пристыла она к команде, Пол в порту как нажрется, так постоянно тельняшку на груди рвал, кричал, что он за Сару, кого хошь на британский флаг порвет. Хороший тоже парень, хоть и замахнуть лишний раз не дурак.

- Кто он? – спросила Сара.

- А кто ж его знает, у него при себе документов не было, - сказал, покряхтывая, Сем, когда тащили больного в медотсек, - ух, и тяжелый жлобяра.

- И не говори, - поддакнул Джим, держащий ноги больного.

Медотсек только назывался так громко, так по настоящему, а на самом деле – это была малая каютка, где разместилась одна койка, белый шкафчик со всякими лекарствами, все больше просроченными, да еще внизу здоровенный ящик, щедро наполненный бинтами, лейкопластырями и прочими перекисями.

Больного аккуратно уложили на койку, тут же подоспела и Сара с мокрым компрессом.

- Может ну его, компресс, он же не температурит, - начал Джим.

- А ты знаешь, что еще делать надо? – спросил чуть резко Хью, - Я тоже академиев на медика не заканчивал. Не мешай ей, у нее чутье женское. Сара, занимайся, считай это твое домашнее животное. Выхаживай, - тут же в сторону, - Сем, пошерсти там в диапазонах, может и правда кто-то СОС кричит.

- Будет сделано! – отчеканил Сем, и быстро исчез из лазарета.

***

Плаванье проходило спокойно. Они, отплывая, с того места, где подобрали неизвестного, и не догадывались, какой кавардак начался там, неподалеку, как раз над самым глубоким местом на маленьком земном шарике, над Марианской впадиной. Уже через десяток другой часов там кружили быстроходные суда, рыскали, изыскивали сигнал, полученный сутками ранее от спасательного отсека, что погрузился глубоко-глубоко. Опускали батискафы, кружили, взлетали с этих суденышек квадракоптеры – осматривали с высот своих ровную гладь океана. И пройди они тут  на своей «Нике» лишь на четыре, на пять часов позднее, то не ушли бы они так далеко – приметили бы их хвост, нагнали, взяли.

Но Хью и весь экипаж его траулера и ведать не ведал о творившемся. Они спокойно бороздили волны, без забот,  без хлопот, что называется – точно по расписанию. Разве что только по радио бередило: всякая муть там перла, про какую-то внеочередную эпидемию, про какие-то ужасти страшные, новые, модные. Не успели еще от ковида отойти, а эти уже изнова какую-то гадость придумали и теперь по эфирам запугивают. Да, страшно, конечно, но так – не сильно, чутка лишь, поэтому Хью был спокоен, и спокойно рулил, шел по волнам, изредка внося поправки в курс, и все ждал, когда же там появится долгожданный Китай на горизонте.

Уже за спиной остались Манила, скоро уже и Тайвань будет, но надо дальше, дальше, к деревушке, что неподалеку от Шаньтоу. Именно там их и ждали, ожидали неведомые желтолицые ребята со своим интересным грузом.

Больной даже не намеревался приходить в себя, но ему становилось лучше. Сходила мертвенная синева с его кожи, губы от сизых, перешли к состоянию просто белесых, обветренных, да и морок его будто отступал, беспамятство его стало спокойнее, больше не вздрагивал, не мычал, а все больше был похож на обычного спящего человека. Сара кое-как подкармливала его бульёнчиком, хорошо, что глотательный рефлекс все еще работал, меняла при помощи команды белье на койке, и, судя по всему, со дня на день неизвестный должен был прийти в себя и поведать весьма и весьма интересную историю о своих злоключениях.

Стемнело, красные закатные сумерки раскатились  по-над океаном широко, ярко, ало. Солнце погружалось за горизонт на западе, там, за полоской приближающейся земли. Уже почти на месте, уже почти добрались.

- Кеп, - в рубку шагнул Сем, следом за ним Арчер, - заходим ночью.

- Арчер, осилишь провести по фарватеру? – Хью достал изжеванную трубку изо рта.

- Чего бы нет, - молодцевато отер нос большим пальцем, - не впервой.

- Тогда заходим  ночью. Только Саре передайте, что может малость потрясет, боюсь зацепим. Пусть она с этим, Джон Доу сегодня ночью посидит.

Малый траулер «Ника»  выписывал вензеля во тьме ночной, крался тихо, неспешно, пробираясь мимо высоких, отвесных берегов, протискиваясь меж неровностями дна морского, вклиниваясь в тихо журчащие протоки. Уже ближе к утру зашли в неприметную бухточку, которую то и не видать с высоты птичьего полета: над нею все больше заросли, зелень, сюда, если не знать, то и не подумаешь, что можно зарулить на судне. Встали у малого, самодельного причала, засвистели в клюзах разматывающиеся швартовы, затянули на кнехтах булини, встали.

Хью спустился в медотсек, где на стуле  рядом с койкой их Джона Доу дремала Сара, уронив на колени какой-то роман в мягкой обложке. Он тихонько прикоснулся к ее руке,  встрепенулась, открыла глаза.

- Сара, как он?

- Хорошо, тихо прошли. Я вот, - смущенно, - даже уснула.

- Да, получилось, даже не качало. Сара, мы пойдем по темному – меньше глаз. Часа через три будем.

- Хорошо, поняла, - кивнула, и только сейчас заметила, что они шепотом общаются, будто боятся разбудить своего нечаянного пассажира, и уже в полный голос сказала, - Ни пуха ни пера.

- К черту.

Хью затопотал вверх, на палубу, а Сара еще раз смокнула компресс в ведре, положила на лоб своему подопечному, собралась было снова усесться на стул, снова погрузиться в чтение, как…

- А… - очень слабый, сиплый голос, и следом слова с вопросительной интонацией на непонятном языке. Она положила книгу на стул, повернулась к больному.

- Все хорошо, милый, все хорошо, ты в безопасности.

- Где я? – голос уже чуть сильнее, громче. Уже не сипение, а шепот.

- На траулере «Ника». Мы подобрали тебя в океане. Ты был… - она не договорила, он ухватил ее за руку слабой рукой, и, смотря ей в глаза, выпалил:

- Вы… вы без масок? Вы… Сколько я здесь?

- Три… нет, четыре дня.

- Вы… вы всегда… вы всегда так были?

- Как?

- Без маски, без респиратора?

- Да… - она округлила глаза, испуганно приложила ладошку ко рту, - вы больны, да? Вы заразны?

- Нет, - на его иссохшем, измученном лице вспыхнула яркая, белозубая улыбка – счастливая улыбка, - нет, я уже не болен.

Он закрыл глаза, но так и не отпустил ее руки, дыхание его стало ровнее, тише и он уснул, просто уснул, а не впал в беспамятство, как то было раньше. Сара подождала еще чуть-чуть, не двигаясь, и только потом, нежно, аккуратно, убрала его руку со своей, села на стул, и снова погрузилась в чтение, а после, сама того не заметив, уснула.

Когда она проснулась, больной все так же еще спал. Взглянула на часы – время уже было к девяти утра, значит Хью и остальные уже должны были вернуться, просто не заходили, просто не разбудили.

Сара потянулась, распрямилась. Она вся затекла на этом неудобном стуле, ноги покалывали тысячи иголочек, возобновляя кровоснабжение. Отложила книжку в сторону, положила ладонь на лоб больного -  нормально, ни холодного пота, ни температуры.

Встала, поднялась по трапу на верхнюю палубу, глянула по сторонам. Солнце поднялось уже, наступал день, вокруг была тенистая зелень, лазурь прозрачной воды у берегов, неспешные барашки волн плескались о борта корабля, берега. Она глянула в сторону рубки, Хью там не было, да и на палубе  пусто. Сунула пальцы в рот, свистнула зычно, но никто не отозвался. Тишина утренняя, плеск волн, пение птиц там, в зеленых зарослях, и больше никаких звуков.

- Может спят, - сказала сама себе, спустилась по трапу в кубрик, глянула по сторонам. Никого. Никто не храпит, никто не сопит, на койках пусто, разве что вонь пота и тухлых носков режет ноздри.

Сбегала в свою каюту, взяла сотовый телефон. У них не было принято названивать друг-дружке, когда происходили такие вылазки, но приплыли то они сюда часов этак в пять утра, и команда уже должна была вернуться. Сара нервничала, переживала.

Набрала номер Джима, он, как самый молодой, в наименьшей степени ненавидел гаджеты, пошли гудки, долгие, нудные, потом отбой, тишина, сброс вызова. Набрала Сема. Тот всегда был обязательный, хоть и вредный, мог отчитать, за то что звонит не вовремя, но… но всегда брал телефон, всегда… но не сейчас.

Набрала уже Хью, уселась на табурет, что прямо у трапа, и слушала гудки, повторяя себе под нос:

- Возьми трубку, ну пожалуйста, возьми трубку…

- Не берут, - она взвизгнула, подпрыгнула, обернулась. Сзади, на ступеньках трапа, стоял больной. По всему было видно, что путь сюда для него был не простым, он тяжело дышал, но на лице его иссохшем, симпатичном, была все та же улыбка, как и вчера.

- Да, ушли, сказали что скоро будут, а вот…

- Тебя как зовут?

- Сара.

- Я Дима. Сара, судя по бухточке, судя по вашему кораблю, вы занимаетесь не совсем законными делами?

- Дима, мы тебя спасли и…

- Я понимаю. Нет-нет-нет. Я не хочу сказать ничего плохого. Я вам премного благодарен, - и он приложив руку к груди поклонился, - но просто… на таких вот делах – бывают обстоятельства, поэтому я думаю не стоит уж слишком беспокоиться.

- Бывают… Но… Это все, как-то… По радио вон говорили, а тут у них в Китае такие карантины, если попадутся…

- Карантины? – Дима встрепенулся как-то уж очень резко, прямо вскинулся, - Что случилось? Что?

- Ну я точно не знаю. Мы особо не слушали. Говорили, что началась какая-то эпидемия, ну как с ковидом было, помнишь, и там опять…

- Когда началось?

- Да я что, помню… ну… - она закусила губу, - по моему недели две назад, ну… может три, - порывисто пожала плечами, - я не помню точно.

- Две, три недели… - сказал он задумчиво, дыхание его стало тяжелым, взгляд посуровел, - на связь ни с кем не выходили?

- Ты сам сказал, какими мы делами занимаемся. Лишний раз не…

- Понятно-понятно, - насупился, - у вас на судне респираторы есть? Противогазы? Что-то фильтрующее?

- Да, конечно.

- Ладно, Сара, показывай где, и я пойду на берег, что-то у меня предчувствие нехорошее.

- А я? – она испуганно вскинула брови, - одна тут?

- Пойдем вместе. Еще бы топор… оружие… есть?

- Есть, - она часто закивала, - топор есть. Оружия – нет.

- Тоже неплохо.

***

Деревня была пустая. Старые, уютные домики залитые желтым солнечным светом, протоптанные тропинки в траве, ниспадающие каскады рисовых полей за деревней, а там – дальше, сизые горы – красота, вот только – пусто.

Они с Сарой шли по натоптанной каменистой дорожке, оба громко дышали через респираторы, Дима нес в руке красный пожарный топор, прихваченный с пожарного же щита. Он еще был очень слаб, поэтому шли они неспешно, медленно, частенько останавливаясь, чтобы он мог отдохнуть.

- Почему никого нет? – тихо спросила Сара, обычный респиратор почти не глушил звуки, поэтому голос звучал чисто, не приглушенно.

- Посмотрим, - Дима громко выдохнул, перехватил топор покрепче, - посмотрим почему.

Они подошли к ближайшему деревянному домику, давнему, почерневшему от времени, Дима глянул по сторонам, шмыгнул носом, сказал тихо:

- Сара, подожди здесь, я быстро.

- Но я…

- Сара! Если что, кричи… только не очень громко.

- Хорошо, - кивнула, всхлипнула.

Дима вошел в дом, двигался осторожно, боясь того, что мог увидеть. В голове стучала только одна мысль: лишь бы не плесень, лишь бы не плесень. Он сдвинул в сторону сёдзи, глянул в проем, и тут же отступил назад. Там, в углу комнаты, сидело нечто черное, чуть разлохмаченное, сгорбленное. Оно не оно… пока не понятно. Но все равно, это черная лохматость – она пугала, он прекрасно помнил то, что видел там, на подводной станции, на подлодке – воспоминания были живы, ничуть не притупились за время его беспамятства. Для него это было не как вчера, для него это и было именно вчера.

Вдохнул глубоко, выдохнул, снова заглянул в комнату и отпрянул. Тварь уже, оказывается, соскочила, уже была у самого проема сёдзи, прямо перед его носом. И он не ошибся – это было именно то, что он и думал. Тело, облепленное черной плесенью, иссохшееся, споровое. Тварь рванула вслед за ним, прямо через такую хлипкую перегородку сёдзи, треснули тонкие ее рейки, разорвалась белая рисовая бумага, и Дима, отступая, пятясь, наотмашь рубанул топором по этой страхолюдине. Удар! Но нет… Топор чвакнул, тварь не остановилась, новый замах, зашипели споровые мешки, обдав его землисто серым облачком, и снова удар топора – клювом уже, не лезвием – клевец глубоко ушел в тело твари, та, вздрогнув, замерла.  Дима выпустил топор из рук, отступил на шаг, и тварь ухнулась на колени, завалилась вперед, упала на пол.

Дима осторожно шагнул к телу, выдернул топор, и ногой перевернул убитого лицом вверх. Какое там лицо… Лица не было. Все тело поросло черными паклями, высохло, грибковые наросты торчали над этим жутким мехом из плесени, поблескивали своей сыростью, и, будто бы даже слега пульсировали. Топором он надавил на один из наростов и тут же из него пыхнуло еще одним споровым облачком.

- Ясно… Рей… Вот же сволочь…

Развернулся, зло, быстро вышел из дома. Сара, усевшаяся на перевернутую корзину у дома, соскочила, уставилась на него широко открытыми  глазами.

- Что там?

- Ничего хорошего. Сара, - подошел к ней, посмотрел пристально в глаза, - Не снимай респиратор. Что бы не случилось, не снимай! Даже когда вокруг все нормально – не снимай. Это очень важно! Поняла? Отвечай, поняла?!

- Да-да, я поняла. Что там?

- Это… это… Ты не поверишь, это надо увидеть. Все вокруг – заражено. Это грибок. Смертельный. Заразишься – все, смерть. Я такое уже видел. Там… потом расскажу. Главное – не снимай респиратор. Пошли.

- Куда?

- В город. Найдем машину и…

- А наши. Хью и…

- Сара, они уже мертвы. Всё. Я не шучу.

На малой площадке, перед выездом из деревни вдали виднелась машина. Дима зашагал туда скорым шагом, держа топор обеими руками, хоть и знал, хоть и думалось ему, что еще только заболевшие люди по домам разошлись, чтобы отлежаться, но все одно – страшно было. Дошел до машины, старенького, с ржавыми пятнами рыдвана, глянул вперед, крикнул назад, через плечо:

- Стой там. Жди.

- Что там? – подала голос Сара.

- Жди там.

Но Сара не стала ждать, побежала вперед, Дима только головой помотал. Подбежала, взглянула вперед, отступила на шаг, вскинув руки к лицу, и заревела. И было от чего. Там, впереди, за машинами, у самого большого, самого богатого дома в этой деревушке, с первым этажом, выложенным из камня, на земле валялось огромное нечто. Спутанное, переплетенное, охваченное черными жгутами плесени, щупалец корней – вязанка из многих тел, уже уничтоженных страшным грибком и новых, еще живых. Надо полагать как раз – команда «Ники».  Европейцы, молодые и старые, один так и не выпустивший трубку из зубов – они были оплетены этими щупальцами корнями, еще дышали, а корни, прижимающиеся к их телам, мерно пульсировали, будто неведомые сосуды, артерии, втягивающие из их тел живительные соки.

- Это… - сквозь всхлипы начала Сара.

- Знаю. Это и есть твои, - она порывисто двинулась вперед, он обхватил ее рукой, не пустил, - мы ничего не сделаем. Ничего. Уже всё. Поздно. Поехали.

Пока он выбивал стекло в машине, пока маялся с проводкой, чтобы завести ржавый рыдван, Сара рыдала, утирая грязными руками лицо. Вот и взревел двигатель, задребезжал проржавевший глушитель, Дима вынырнул из машины, крикнул:

- Поехали.

***

Машина катила по дороге. В города они уже больше не заезжали, хватило одного пригорода, через который они проехали в первый раз. Дымы не прогоревших пожарищ над домами, развал, пустота, мертвые тела на дороге, черные лохматые инфицированные твари, что вскидывались всем телом, когда мимо них проезжал их старенький рыдван. Объезжали заторы на дорогах сплошь из перемятых в труху машин, мертвые пробки, где надо было красться, а в это время страшными ломанными движениями к ним приближались черные лохматые твари. Страшно было смотреть по сторонам, Дима дергал ручку скоростей, порывисто сдавал назад, гнал по тротуарам, пытаясь лавировать меж зараженными, но не всегда удавалось – садил на капот, глухой удар, разбежавшиеся трещины на лобовом стекле. И так несколько раз.

Сара поглядывала по сторонам, задирала голову, обозревая высокие этажи, она все надеялась увидеть полотнища, где будет написано, о том, куда податься выжившим, но нет – тщетно, никаких указателей, никакой информации.

Кое-как прорвались они через этот мертвый ад города, вырвались на простор уездной дороги, и покатили дальше по широкой асфальтовой полосе. И тут, конечно же, тоже были заторы, и тут были черные лохматые твари - встречались, но в целом было много проще объезжать их по широким просторам вокруг.

- Смотри, - Сара тряхнула его за плечо, - там.

Дима послушно повернул голову, и увидел вдали, на горном кряже, белое полотнище, с какими-то иероглифами.

- Ты понимаешь, что там написано? – спросил он.

- Нет конечно.

Он повернул руль, и они скатились с асфальта на пыльную грунтовку. Тут же затрещало мелкое крошево об днище их проржавевшего рыдвана, зашумело. Катили неторопливо, медленно, чем дальше, тем медленнее. Было немного страшно от того, что их там – под этим полотнищем могло ждать. Всего лишь второй день в пути, всего лишь вторые сутки в этом мире, а уже – уже появилась привычка бояться всего, ожидать подвоха за каждым поворотом.

Подъехали к поросшей мелким кустарником скале, у которой уже было припарковано этак с десятка два машин, как легковых, гражданских, так и военных грузовичков. Прямо от них, вверх, меж камней, меж этих скудных зарослей, взбегала извилистая тропка, что терялась там – в выси, меж валунов и камней.

- Ну что, дальше только пешком. Пойдем? – Дима открыл скрипучую дверь со своей стороны.

- Пойдем, - со вздохом, согласилась Сара.

Выбрались, пошли вверх по извилистой тропе. Кое где приходилось взбираться на пузе, прижавшись телом к камням, но они шли, шли и ждали окрика, или чего-то страшного, ужасного, хоть и верилось в то, что тварям одолеть такой подъем было бы не очень просто. Но это только если твари поднимались, а если заражение случилось уже там – в высях, прямо под этим белым полотнищем.

И вот площадка, перед ними лишь ровная, взметающаяся ввысь стена скалы, и никакого пути наверх.

- Наверное свернули не туда, - предположила Сара. После восхождения она была какая-то выцветшая, серая, покрытая пылью, грязью, только глаза ее карие поблескивали все так же ярко.

- Где не туда? Больше некуда было, - он приложил ладонь козырьком ко лбу, взглянул наверх, туда, где солнце мешало видеть вершину – слепило.

- Эй! – закричал он громко, - Там есть кто?

Тишина, только эхо отозвалось.

- Ладно, посидим, потом пойдем вниз, - он бухнулся задницей прямо на землю, посмотрел вниз, на расстилающуюся перед ними равнину, - смотри. Там озеро вроде блестит. Доедем, помоемся, поедим хоть.

- А это не опасно? – Сара не снимала респиратор ни разу за это время, как собственно и Дима, и не ели они за это время ничего, не пили, рот уже высох от жажды.

- А с голоду помирать, что ли… от жажды… - сглотнул, язык шершаво покорябал нёбо, - Теперь всё опасно. Но жить как-то надо.

Она тоже села рядом, сложила руки на колени, и так же уставилась вдаль. Отсюда мир был обычный, привычный, но это только отсюда. Да и вообще – смерть была на них самих, в той пыли, что их облепила. Где прицепилась смертельная спора – не знаешь, не заметишь, но только снимешь респиратор и… об этом лучше даже и не думать.

Что-то зашуршало позади, негромко, мягко, шмякнулось о камень скалы. Дима резко обернулся, и увидел веревочную лестницу. Глянул вверх, но солнце как раз поднялось над самой скалой – ничего не разглядеть, сколько не прикрывайся от палящего света.

- Пошли, - поднялся, шагнул к лестнице.

- А там…

- А у нас есть выбор? – он ухватился за перекладины, полез.

В четвертом классе я начал волноваться, ведь всем было известно — в пятом кормить перестанут. В пятом ты вдруг становишься взрослым. И менее ценным. Опять же, позже я узнал, так происходит из года в год, до самой твоей смерти. Просто в пятом тебя вдруг перестают кормить, и ты не можешь этого не заметить.

Особенное, если больше негде поесть. Особенное, если папка твой алкоголик, а мама обещала быть с ним и в горе и в радости. Только нас, детей, они забыли спросить. Меня и моего младшего брата.

Так было не всегда. До моих восьми лет родители лишь баловались водочкой, попивая ее по выходным и праздникам. Потом отца сократили на рыбоперерабатывающем заводе, и выходных вдруг стало так много. Аж целых семь дней в неделю, и что ни вечер, то праздник!

Пили они тихо, так что по ночам спать мне мешала лишь яма в желудке. Очень хитрая яма, коварная. Она не хотела заполняться водой. Она требовала пищи. Летом, если дома не было даже огрызков сушеной воблы или черствых корочек ржаного хлеба, я шел в огород к соседям. Рвал с грядок помидоры, рвал огурцы. Все, как и велел мне плакат.

В такие вылазки, я помню, мое сердце хотело удрать. Я боялся, что поймают. Что не дадут больше кормиться. Но по счастливой случайности такого не происходило. По счастливой случайности иногда меня уже ждала миска с овощами у самого забора. И так же случайно там оказывался хлеб, а иногда и печенье. Его я относил брату. Маленькому Сашке.

Ты то, что ты ешь — в четвертом классе я готов был поверить в волшебство. В четвертом классе я сильно вытянулся, и с конца шеренги, в которую мы выстраивались на физкультуре, перескочил почти в самое начало. Конечно, родители, хоть и нечасто, но приносили домой еду. Ведь она нужна была и им. Поэтому, хоть и немного, но что-то мы все же ели. Однако этого всегда было так мало! И я удивлялся, как мое тело вдруг пошло в рост. Как? Откуда оно брало силы? Не иначе как из воздуха.

А может, и была причина. Та, которую я хотел бы не знать. Хотел бы забыть. Зимой соседские грядки были такими же, что и наши. Пустые и покрытые снегом. Где-то в подвалах, погребах, люди хранили плоды своих трудов, поэтому и полки у нас тоже были пустыми. Оставалось только плясать.

И в один из таких холодных дней наш пес Тузик принес домой пачку пельменей. Да, каким-то чудом, у нас была собака. Иногда я ей даже завидовал. Нет ничего плохо в том, чтобы побираться, будучи псом. Тем более, маленьким и милым, как наш Тузик. С его глазками-бусинками, с его висячими ушками. Даже делать ничего не приходилось — кто-нибудь да и накормит. И Тузик ел. Ел везде, кроме нашего дома. Но к нам он всегда возвращался. За любовью?

Не думаю, что ту пачку, нераскрытую и целую, ему кто-то подарил. Стояли морозы, и люди частенько оставляли во дворах под солтенкой продукты вместо холодильника. Чем и воспользовался расчетливый Тузик. Мне хочется верить, что он думал он нас. Обо мне и Сашке, когда тащил стучащие друг о друга пельмени к нам во двор. Хочется верить, но, скорее всего, он просто нес их в будку.

В тот вечер мы пировали. Я, мама, папа и Сашка. Все, кроме Тузика. Я помню, что хотел оставить ему тоже немного, но как только на язык попало горячее тесто с вытекающим из него мясным соком, я забыл о благородстве. Да какое это благородство! Я забыл о справедливости, о порядочности. Я забыл о собственном достоинстве. Я просто ел, ел и ел. Мама специально сварила пельмени в огромной кастрюле, чтобы было больше бульона. И даже от этих литров ничего не осталось.

— А что у нас на ужин? — спрашивал Сашка на следующий день.

Маленький и глупый, он вдруг решил — так будет всегда.

— Сегодня ничего, — ответил я.

И Сашка расплакался. Помню, папка тогда сполз с дивана и принялся его успокаивать. Он в целом был хорошим, наш папка. Добрым, просто слабым.

— Ну Сашенька, — гладил он брата по голове. — Может, завтра Тузик принесет еще что-нибудь? Давай подождем.

Пьяный бред. Только пьяный может сказать такое, и только пятилетний ребенок может в это поверить.

— Ладно, — согласился братик.

Но все так и случилось. К вечеру следующего дня я нашел в зубах у Тузика целлофановый пакет с непонятным содержимым. Покрытое инеем, там что краснело. Я занес подарок домой, положил в эмалированную миску и стал ждать.

— О, мясо! — воскликнул отец, стоя у меня за спиной.

Мы сварили суп. Где-то завалялась перловка, лавровый лист, и соль тоже была. Суп! Я не мог им надышаться. Это был фейерверк! Настоящий сенсорный фейерверк.

И я не мог поверить глазам, когда все повторилось вновь. И снова, и снова. Почти каждый день. На восьмой раз суп готовил я сам. Еды, хоть и стало больше, водку заменить она не смогла.

Это было несложно. В холодную воду я клал мясо, ставил на огонь. После ждал, снимая пенку. Добавлял перловку, заранее вымоченную. Солил, перчил. Лавровый лист.

В очередной раз готовя суп, я все не мог разрезать ребра. И может быть, поэтому я уделил куску слишком много времени. Достаточно времени, чтобы заметить.

— Что это? — поморщился я.

Там, на поверхности гладких мышц, я увидел язву. Что-то на нее похожее. Круглое и пупырчатое.

— Странно…

Я промыл кусок водой. Хорошенько присмотрелся. И я наконец смог понять.

— Фу!

Как глаз, пронзительным взглядом на меня смотрел чей-то сосок. Смотрела правда, которую я отказывался принимать.

— Наверное, свиной, — уговорил я себя.

А в таких уговорах нельзя победить. Обычно, хоть и немного, но часть тебя все еще сомневается. Та, что уговаривает больше всего. Поэтому за ужином я ел без аппетита.

— Пап, — спросил я, — как думаешь, откуда Тузик это притаскивает?

Отец ответил не сразу. Он вгрызался в кость, соскребая зубами остатки вареного мяса. Они скрипели, а губы причмокивали.

— Да какая разница, — сказал он наконец. — Может, у соседей таскает.

— Но у них нет свиней, — заметил я.

И мне показалось, что воздух вокруг завонял.

Засыпая в ту ночь, я был уверен — никогда больше не стану есть это мясо. Пусть буду голодать, пусть меня снова жрет пустота, но никогда больше мой язык не коснется неизвестной мне плоти. Но в ту секунду я не голодал, я был сыт и на самом деле доволен. Поэтому через день, когда Тузик доставил нам очередную посылку, я уже и не помнил, что там себе обещал. Я сварил суп, и я его съел.

А потом морозы закончились.

Кончилось и мясо. Помню, я вычитывал в газетах прогноз погоды, в надежде снова увидеть желанные минусы. Но на серой бумаге светило солнышко, и синоптики, довольные собой, обещали людям теплые деньки. А для нас снова настали голодные.

Но однажды Тузик все же принес что-то в зубах. В этот раз не в пакете, но по-прежнему красное. Блестящее и сочащееся.

— Тузик! — приманил я пса.

Он подошел. Опустил на землю алый комок. Завилял хвостом.

Я же начал смотреть.

Не знаю, почему люди рисуют сердечки. Рисуют их так, как мы привыкли их видеть. Два полукруга с заостренным концов. Нет. Настоящее сердце совсем не такое.

— Свиное, — снова подумал я.

Снова попытался себя обмануть, но глаза заметили на подтаявшем снеге яркое конфетти. Алые кружочки, ведущие меня за собой.

И я пошел.

Вперед, все дальше. Глаза обводили каждый из них, цепляясь за сочные ошметки. Я не глядел, куда иду. Я просто шел, надеясь, что ошибаюсь. Что мне просто кажется, и на самом деле капли ведут меня не к курятнику. Старому и давно забытому. Его постояльцы кончились больше года назад, и только блохи жили там с тех пор.

Но именно здесь и заканчивалась моя дорога. Она уходила следами Тузика в отверстие на покосившейся двери. Папа сделал его когда-то, чтобы куры могли гулять. Я открыл дверь, я вошел.

И я увидел.

Глазам мало что осталось, но им хватило, чтобы я закричал. Нет, у свиней не бывает пяти пальцев. Не бывает ступней с красным пятками. И головы такой тоже. Не бы-ва-ет!

Мой отец, он в целом хороший. Добрый. Поэтому человека, зашедшего в курятник за моей спиной, я не узнал. Его лица, серого от злости. Его потухших глаз и раздутых ноздрей. Его кривого рта. Я боялся, что он скажет.

— Саша хотел есть, — наконец отворился он.

Я больше не ждал морозов, но газеты читал все так же. С упоением. Никто не терялся за последний месяц. Никто не пропадал. А может, просто никто никого не искал. Может, просто это был очень, очень одинокий человек.

Иногда мне кажется, что это всего лишь сон. Что я смешал его с реальностью, чтобы найти ответы. Заполнить пробелы. Но отчего-то я больше не ем мяса. И почему-то так настойчиво пытаюсь представить себя кораблем Тесея. Я читал, что клетки, выстилающие ротовую полость, желудок и кишечник требуют замены каждые десять дней. Клетки кожи тоже меняются — каждые двадцать. И даже скелет, но на это уходит около десяти лет.

А вот некоторые органы так полностью и не обновляются. Например, кардиомиоциты.

Клетки сердца.