Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 505 постов 38 911 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

159

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
278

Лифшицам звонить три раза (часть 2)

В комнате было значительно светлее, чем во сне. Краткая майская ночь минула, а то и вовсе не начиналась. В комнате предсказуемо никого не было, только зудел под потолком комар.

Да уж, приснится же... Мокрая от пота, Леся решительно откинула одеяло. Спать после подобного кошмара не хотелось, читать книгу (в поезде она не успела одолеть томик Дина Кунца) — тем более. Аппетита тоже не было.

Наскоро приняв душ (трубы выли дольше и громче вчерашнего, зато младенец этажом выше молчал), она открыла купленный на вокзале путеводитель и отыскала на соседней улице значок интернет-кафе.

То, по счастью, оказалось круглосуточным, и Леся, оплатив сразу два часа, успокоено нырнула в виртуальность. Наскоро просмотрев почту и новые сообщения на городском форуме и в толкиенистской беседке, она на секунду замялась и решительно ввела в строке поисковика: «Каннибализм в блокадном Ленинграде». Пора было признаться самой себе: Лесю мало заботила Марта Давидовна. Но ее собственной бабушке на момент начала блокады было четырнадцать лет, и если ее старшая сестра промышляла трупоедством, а то и убийствами, ба вряд ли оставалась в стороне.

Тема, как оказалось, была обсосана вдоль и поперек. Усилием воли не пролистав ссылки на несколько соблазнительных крипипаст, она открыла википедию и с некоторым облегчением узнала, что убивали каннибалы редко, чаще предпочитали есть умерших собственной смертью, однако, например, в феврале 1942 года за людоедство были арестованы более 600 человек. Также она узнала, что большинство каннибалов были необразованными (что радовало) и женщинами, имеющими детей (под этот критерий сестры Лифшиц, воспитывающие маленького брата, вроде бы попадали). И что большинство получили очень мягкое наказание и вскоре вернулись к нормальной жизни. .

Взглянув на часы, она заторопилась: было уже восемь утра, еще час — и начнут работать нотариусы, а ведь ей еще нужно вернуться домой. Толстая папка со свидетельствами о смерти Марты Давидовны и бабушки, свидетельством о рождении отца, доверенностью от папы и другими документами ждала своего часа в рюкзаке, взять ее с собой в интернет-кафе Леся и не подумала.

Утро и вправду вступило в свои права. Вчерашние старухи, например, уже сидели на своем посту, и Леся не удержалась: поздоровавшись и получив в ответ приветствие не более теплое, чем накануне, спросила:

— Бабушки, я в этом доме хочу поселиться в пятой квартире. Не расскажете, почему меня все ей пугают?

Старухи замолчали, пристально разглядывая ее. Леся вспомнила слова Ситниковой и старые фотографии, жестоко подтвердившие их с Мартой Давидовной внешнюю схожесть. А ну как бабки не захотят говорить с «внучкой людоедки»?

— А ты, девонька, часом не родственница Марте-покойнице будешь? — действительно поинтересовалась одна из старух.

— Такая дальняя, что о ее существовании узнала только после ее смерти, — чуть покривила душой она.

— Лучше б и не знала, — сплюнула вторая бабка. — Людоедка она была и убийца. Жидовка. Мальчонку соседского к себе заманила и кровь у него выпустила, а потом котлеты пожарила. Об этом весь дом знает, кто в войну здесь жил. Даже участковому писали, в прокуратуру, да они, видать, откупились: жиды ж богатые все.

— А вы сами это помните?

— Я-то? Нет, у меня мамку с предприятием вместе еще летом эвакуировали, в Новосибирск. Зоя Трофимовна вон помнит.

Ага, догадалась Леся. Очевидно, это и есть та самая баба Зоя, щедро потчующая маленького Севу страшными сказками. Она перевела взгляд на первую старуху, и та охотно открыла рот:

— Да что тут говорить? Тебе вон Антонина Васильевна все рассказала. В восьмой квартире мы жили, у соседей наших, Милехиных, сына и украли. Митьку. На два года меня старше был: мне три годика, как война началась, было, ему пять. Он пошел на двор зачем-то, да и не вернулся. А потом соседи рассказали: он не во двор, а в пятую, к дружочку своему Яшке пошел. Вот Яшкины сестры его и того... прирезали. Жиды — они такие, им христианских детей есть не привыкать.

— И что потом? Посадили их? — едва не рассмеялась Леся.

Дремучий, вылезший из темных исторических глубин народного бессознательного антисемитизм старухи неожиданно успокоил ее. Евреи, пьющие кровь христианских младенцев, надо же... Странно, что не грудного ребеночка придумали, а вполне себе взросленького. Жива, жива еще память народная. Ей сразу следовало сообразить, что слишком уж гротескной выглядит эта история.

— Да говорю же, откупились, — махнула рукой Антонина Васильевна. — Даже Марту не забрали, хоть она и взрослая совсем была. Их потом тетя Рая, мамка Митькина прокляла всех до седьмого колена, а после ее на Пряжку отвезли. В дурдом. Мать их, Лифшицев, только и посадили, а детей пожалели всех.

В очереди к нотариусу она раз за разом прокручивала в голове этот разговор, а заодно с ним — и ночной кошмар. Да, убийства ради людоедства были редки, но они были. И мальчику в жутком нелепом сне действительно было лет пять. Неужели...

Как же ей не хватало Борьки... Он бы сейчас обстоятельно, по полочкам разложил все ее заблуждения, шутливо упрекнул в любви к Стивену Кингу, Дину Кунцу и дешевой крипипасте, поиронизировал бы над ее внушаемостью... Она написала ему СМС о том, что скучает, и почти сразу получила ответ: «Жди, в понедельник рано-рано утром». Ох, если бы он написал в в среду, то есть, завтра... Лесе казалось, что целую неделю она не выдержит. Хотя...

Все же она не маленькая перепуганная девочка. Да, она устала и вымоталась, попала в незнакомую обстановку, к тому же всю дорогу до Петербурга действительно читала ужастики. Адский коктейль, но ее он не сломит. Тем более что ничего особенно страшного-то и не происходит, разве что, противное.

Жуткий ребенок ей приснился уже после впервые озвученной истории про людоедку.

Старухи, с которыми она говорила, толком ничего не знают. Леся сначала почему-то приняла их за очевидцев тех событий, а ведь они тоже говорили с чужих слов: одна вообще не присутствовала, другой в блокаду было три-четыре года. Скорее всего, детская память запечатлела такие яркие события, как исчезновение ребенка и проклятие его несчастной безумной матери, а то, что этому сопутствовало — стерла, такое часто случается.

И главное! У нее есть прекрасный свидетель тех лет, гораздо лучше, чем посторонняя старуха или мальчишка. Лидия Антоновна Ситникова — ровесница Марты и Анны, она наверняка в курсе, что происходило в пятой квартире в годы войны.

Отдав (уже ближе к обеду) свои документы и расписавшись в сотне строк, Леся поспешила домой. Вверх по обшарпанной лестнице она едва не взбежала, по-детски скрестив пальцы, чтобы соседка оказалась дома.

— Лидия Антоновна!!!

— Ну что вы так кричите, Сашенька?

Ситникова сидела у себя в комнате. Хрупкое ее старческое тельце утопало в махровом халате, морщинистое личико скрывала тканевая маска. Вот уж точно, слова с делом у бабки не расходятся, о себе она действительно заботится.

— Лидия Антоновна, почему соседи говорят про Марту Давидовну, что...

Леся запнулась, но Ситникова ее поняла. Тяжело вздохнула, сняла маску с лица.

— Тетя Рая Милехина это всех завела, царствие ей небесное. Она и до войны была не совсем здорова, а как сын у нее пропал, окончательно помешалась. Шизофрения. Я точно знаю, я ведь в той больнице, где она лежала, и работала. Тогда вас, евреев, сильно не любили, и вот Лифшицы хорошо на роль злодеев пришлись, накрепко. Уже и тех, кто помнит блокаду, почти не осталось, а люди все говорят...

Она массирующими движениями вбила в кожу остатки лосьона, пошевелила плечами:

— Я не хотела вам, Сашенька, говорить, чтоб не портить настроение, но наверно, надо было предупредить сразу.

— А за что тогда арестовали Розу Соломоновну? — не отставала Леся.

— За дело, — еще тяжелее вздохнула Ситникова. — Тетя Роза хлеб отпускала. И когда Ида, младшенькая, свою и братову карточки потеряла, стала недовешивать. Не спекулировала потом обрезками, нет, домой несла — детям. Вот за это ее и взяли. Я иногда думаю: не дай бог никому выбирать: своих детей спасти, но чужих объесть, или честной остаться да смотреть, как родные с голоду пухнут.

— А почему тогда бабушка Аня после войны сразу уехала, и потом с семьей не общалась? — не отставала Леся.

— Ну, в голову я к ней не влезу, — усмехнулась Лидия Антоновна. — Но полагаю, нашей Аннушке просто стыдно перед сестрой было. Она же жениха у Марты увела, дедушку вашего, Жору Тамарина. Они работали вместе, он ее провожать стал. Машенька аж светилась вся, помню. И здесь Аню и увидел. А та не чета сестре была — красавица сказочная, да веселая такая, бойкая. Ну, Жорка пометался-пометался, да и начал с Анькой гулять.

— Это точно? Вы правду говорите?

— Ох, господи, грехи мои тяжкие! — кажется, старуха окончательно рассердилась. — Пойдем, горе мое луковое!

Она выбралась из кресла, вдела ноги в тапочки и потуже запахнула полы халата. Леся недоумевающе последовала за Ситниковой в коридор, потом дальше...

— Смотрите. — Соседка требовательно обвела рукой грязные плиты, пожелтевший кафель и ряд ржавых умывальников. — Ни на какие мысли не наводит?

Лесю вид кухни наводил на мысли о ремонте или, хотя бы, приборке. Но Лидия Антоновна явно имела в виду не это:

— Как вы себе это представляете, Александра?! — загремела она. — Ваши бабушки готовят мясо, а все остальные — нюхают, глотают голодную слюну и молчат? Здесь в восьми комнатах жили шесть семей! Что, по-вашему, в этой квартире можно было скрыть от соседей?!

— Лидия Антоновна, простите... и спасибо, — едва не расплакалась окончательно успокоенная Леся.

Она действительно... не подумала... никогда не жила в коммуналке, вот и не учла особенности местного быта.

Зато теперь страшная, мутная, мерзкая история о каннибализме и детоубийстве на глазах истлевала, расползалась клочьями, обнажая пошленькую, но вполне человеческую историю. Прабабушка недовешивала хлеб. Ребенок пропал, и его так и не нашли. Бабушка увела жениха у собственной сестры. Соседи — юдофобы, совершенно эталонные, да что там, наверняка просто ксенофобы, и Алоянов и Низаметдиновых тоже за что-то не любили и что-то про них придумывали.

Хорошо это? Плохо, конечно. Но лучше, чем съеденные дети.

На груди у нее присвистнул мобильник, Леся глянула на дисплей и расплылась в улыбке.

— Что там у вас? — ворчливо, но тепло осведомилась Ситникова.

— Мой жених, Борька, — улыбнулась Леся. — Он смог поменять билеты, и будет здесь в субботу. В субботу, а не в понедельник!

***

Оставшись одна, Лидия Антоновна тяжело вздохнула. Как ни следи за собой, а старость, все же, не обманешь. Ей семьдесят девять, и это, наверное, край. Но жаль, как жаль, что все происходит не раньше и не позже... Пятнадцать, да что там, десять лет назад — и она знала бы, что и как делать. Позже, когда она была бы уже мертва — и ей наверняка было бы все равно, ведь нет никакого посмертия.

А теперь... Наверняка эта сладкая парочка комсомольцев затеет генеральную уборку в коридоре, а ведь они с Машенькой с таким трудом затаскивали тюки на антресоли, боясь нести их на мусорник... и ведь ни с чем ей уже в одиночку не справиться! А проклятая девица все ходит, выспрашивает, кривится на тусклый свет и снова задает вопросы.

Конечно, на коммунальной кухне ничего ни от кого не скроешь.

Им и не требовалось.

Ситниковы, Клименки, Лифшицы, Алояны, Кузнецовы и Низаметдиновы хором и добровольно хранили молчание. Шутка ли — двенадцать детей и подростков на одну квартиру, а сколько стариков...

Они бы не пережили блокаду. Умерли бы с голоду, замерзли ледяной зимой 41-42 года, особенно Лифшицы: отец на фронте, мать арестована, карточки — потеряны. И даже Митя их не спас бы: его и на неделю не хватило.

Это они с Анькой тогда сглупили. Надо было привести другого ребенка, незнакомого, уже лишившегося родителей беспризорника. Но Аня сказала: «давай!», и Лидочка наотмашь ударила его топориком. Он не сразу тогда умер, все повторял: «тетечка, не надо». А когда соседи, и Машенька тоже, вечером пришли с работы, они уже доварили суп и накормили малышей.

И все, все всё поняли и промолчали! И когда спустя два дня в пятую пришли наконец милиционеры, в один голос говорили, что не видели Митьку, и не представляют, куда бы тот мог пойти, и лишь иногда водили носом, будто чуя выветрившийся уже фантомный запах бульона.

Потом уже они были осторожнее, искали мясо на улицах. Дети не боялись подростков — Марта уже их пугала, а вот Аня и Лидочка еще воспринимались как свои.

И что им было делать, что?.. Малыш Яша, худенький, изломанный полиомиелитом Валя, крошечная прозрачная Алечка-Алияшка... престарелая Мэри Гамлетовна и надсадно кашляющий, насквозь больной Ким Петрович... Никто бы из них не дожил не то что до конца войны, даже до весны 42-го.

Они все сделали правильно.

Пять лет назад Лидия Антоновна даже сходила к священнику на исповедь. Тот выслушал ее и наложил епитимью: пойти в милицию и во всем сознаться. И, видит бог, она бы пошла, сроки давности давно вышли. Но тогда пришлось бы рассказать и другом.

О том первом риэлторе, молодом парнишке, что хотел расселить их коммуналку в 92-ом, когда Марат Низаметдинов и Машенька были еще живы, и все они трое были в силе... о беспризорной героиновой наркоманке лет тринадцати, не старше, что хотела заночевать у них в 94-м. О приехавшей из Ташкента заполошной беженке — она вроде и искала младшенького, но так, что было понятно: минус один голодный рот ее только радует.

90-е пережить было не так сложно, как блокаду. Но тоже непросто. А если хочешь долго и счастливо жить, нужно хорошо питаться.

Появись Машина наследница в 90-м, хотя бы в 95-м, и Лидия Антоновна знала бы что делать. Ее руки были тогда крепкими, а старый топорик — по-прежнему острым. Заодно и на мясе бы сэкономила, а старые склочницы Тонька и Зойка пусть пишут во все инстанции, что девица зашла в квартиру и не вышла. Они уже столько писали, что веры им ни у кого не осталось.

Но сейчас силы в  дряблом старческом теле у нее почти не осталось, не сумеет даже снять с антресолей и унести на помойку тюки со старыми костями.

Слабеет и разум. Временами Лидия была даже готова поверить в проклятие тети Раи. Почти все из их квартиры умерли, и не только старики, но даже и наследники. И Митька все приходит по ночам и просит: «тетя, тетенька, не надо».

Хорошо, что она знает: это лишь игра усталого от жизни ума, всего лишь ее тайный страх. Кроме нее Митьку никто не слышит – и никогда не услышит.

Показать полностью
99

Темный странник (страшная сказка)

Темный странник (страшная сказка)

От автора: Друзья! Мы продолжаем путешествие по загадочному миру вокруг «Месяца урожая». Это четвертый рассказ об одном бедняке Гастоне, который имел заветное желание.

Вот такая недобрая сказка под Новый Год.

С Наступающим, друзья!

Перед прочтением советую первых три рассказа:

https://pikabu.ru/story/chyornyiy_les_strashnaya_skazka_8564698?utm_source=linkshare&utm_medium=sharing

https://pikabu.ru/story/prizrachnyiy_zamok_strashnaya_skazka_chast_i_8565238?utm_source=linkshare&utm_medium=sharing

https://pikabu.ru/story/prizrachnyiy_zamok_strashnaya_skazka_chast_ii_8565257?utm_source=linkshare&utm_medium=sharing

Постоялый двор (страшная сказка)

Приятного чтения!

Темный странник

Каспар сидел в одиночестве за длинным столом и задумчиво разглядывал посетителей Постоялого двора. Он переводил взгляд от одной  шумной компании к другой, не забывая прислушиваться. Сидящие за столами купцы и ремесленники дружно выпивали, травили друг другу байки, спорили, шутили и веселились. Они умели веселиться…

Сам же Каспар, погрязший в трудах и работающий на износ, уже и забыл, что такое веселиться от души. Да и к одиночеству он давно привык, а шумные компании наводили на него тоску о прошлом. Вот и сейчас его стол, ломившийся от снеди, стоял в отдалении от других. А суровые слуги, молчаливо стоящие за его спиной, отгоняли от Каспара назойливых смельчаков, решившихся в хмельном задоре, подойти к нему и заговорить.

Устав от шума голосов и громкого смеха, Каспар уже собрался уходить и начал подниматься с места, как его взгляд упал на вошедшую женщину. Она была полновата, средних лет, и одета как простолюдинка. Но что-то в ней привлекло Каспара. Он стал всматриваться в ее лицо. Глаза… У этой женщины были необыкновенные глаза. Они светились теплом и добротой. Такие же глаза был и у его покойной жены. При воспоминании о жене у Каспара защемило сердце. Он медленно опустился на лавку, продолжая смотреть на женщину.

Та стояла у самого входа, переводя взгляд от одного стола к другому, словно кого-то искала. Тем временем к ней подскочил мелкий, сухощавый мужичонка с крысиной мордочкой и огромным носом. Не церемонясь, он сильно ткнул ту в бок локтем и, что-то злобно прошептав ей на ухо, стал подталкивать женщину к крайнему столу. Каспар заметил, как взгляд женщины на миг потух, она вся словно сжалась и покорно побрела за мужиком. «Что она делает рядом с этим уродом?» – изумился Каспар, но тут же одернул себя. В конце концов, это не его дело. У него своих хлопот невпроворот.

Пока Каспар был погружен в свои мысли, странная пара уже сидела за столом и поглощала свой скудный ужин. Каспар заметил, что женщина уныло склонившаяся над своей миской, вдруг вздрогнула и с интересом посмотрела куда-то в сторону. Он проследил за его взглядом и увидел занятную троицу. Двое купцов, уже изрядно захмелевшие от забористого эля, о чем-то громко спорили, а третий, по виду зажиточный ремесленник, пытался, как мог, их утихомирить.

Каспар прислушался. Они спорили о Призрачном замке. Тот, что здоровый, рыжий, с окладистой бородой, с пеной у рта доказывал, что есть этот замок. А худой, смуглый брюнет (видать из Южных земель) с таким же пылом кричал, что всё это выдумки.  Слушая эту перепалку, Каспар ухмыльнулся про себя. Он не просто верил, он точно знал, что Черный лес и Призрачный замок не выдумка, а сущая правда. Он сам в жизни такого навидался, что другим и не снилось.

Тем временем жаркий спор затих. Все трое дружно подняли кружки с элем и с криком: «За Месяц урожая!», опрокинули их.

Каспар вновь посмотрел в ту сторону, где недавно сидела женщина, но их с мужиком и след простыл.

«Пора и мне на боковую», - подумал Каспар, как вдруг услышал задорный голос ремесленника из этой троицы:

- А вы слыхали про Темного Странника?

Каспар замер и медленно повернул голову к говорящему. Тот, в свою очередь, получив отрицательный ответ от собеседников, и, захватив их внимание, воодушевленно продолжил:

- Ну, так вот, жил на окраине небольшого городка один мужичок. Назовем его Гастон…

***

«Нет, нет, нет…» - простонал про себя Гастон. Он стоял посреди небольшого, полусгнившего хлева и глядел на старую умирающую лошадь. Та лежала на боку, тяжело дыша и подергивая ногами в предсмертных судорогах. Эта кляча была для его семьи единственной надеждой пережить предстоящую зиму.

А семья у Гастона была не маленькой, почитай семеро душ. У Гастона и его жены Астрид было трое детей, два сына и дочь. Жили они очень бедно. Ютились все в небольшом, ветхом домике, который с каждым годом всё сильнее разваливался на части. Вместо комнат в домишке были небольшие перегородки, а закопченный очаг еле-еле обогревал убогое жилище. Своей земли у Гастона не было и, он вынужден был наниматься к кому-то в работники, чтобы хоть как-то прокормить жену и детей. Когда старший сын Оберт подрос, то стал помогать отцу. Позже, каким-то чудом накопив немного денег, Гастону удалось приобрести лошадь. А так как работников сс своей тягловой силой нанимали охотней, то жить стало немного полегче.

В прошлом году Оберт женился. Жена Оберта Марла была из еще из более бедной семьи, чем семья Гастона. Жить молодым было негде, так что к домику Каспара приделали крошечную пристройку, где и поселили Оберта с женой. А этим летом у них народился сынишка. Но для Гастона это был еще один голодный рот. Значит работать нужно еще больше и усерднее. И куда они сейчас без лошади? Да и сам Гастон чувствовал, что к своим сорока семи годам стал сильно сдавать и, пользы от него сейчас, как от работника, было не больше, чем от этой дохлой клячи.

Стоя над тушей мертвой лошади, Гастон лихорадочно думал: как же им дотянуть до весны? Выход был лишь один, нужно срочно сократить число нахлебников. Его дочь Габи уже вошла в возраст невесты и, ее можно было выдать замуж. Но женихи не то что не толпились у порога дома Гастона, их не было даже на горизонте. Была бы она хотя бы красавицей. Да куда уж там. А то что покладистая и работящая, так этим сейчас никого не удивишь. И кому, скажите на милость, нужна обычная девушка, да еще без приданного? Оставался только один выход, ехать на Месяц урожая и, там, на ярмарке, пристроить младшего сына кому-либо в работники или подмастерья.

Когда Гастон понял, что эта, казалось бы, шальная мысль, на самом деле жестокая неизбежность , он нахмурился. Кристоф был его любимцем. Этот веселый и неунывающий сорванец везде таскался за своим отцом и старшим братом и, как мог, в свои неполные двенадцать, пытался помогать им. Всё в душе Гастона противилось такому решению, но другого выхода не было.

В ночь перед походом на ярмарку, Гастон не мог заснуть и ворочался с боку на бок.

- Послушай, Гастон, - услышал он рядом тихий голос жены, - Может не пойдете? Может есть другой выход?

- Другого выхода нет, - прошептал в ответ Гастон.

Астрид поднялась на одном локте и умоляющее посмотрела на мужа:

- Предчувствие у меня нехорошее.

- Всё обойдется. Спи.

Небольшой городок Гастона был недалеко от Главного города, где проходила ярмарка. Так что, выйдя засветло, утром следующего дня они с сыном уже подходили к главным воротам.

И если Гастон бывал здесь не раз, то для Кристофа всё было в новинку. Множество людей, пестрящих своей непохожестью как во внешности так и в одежде, крики зазывал, и даже запахи. Вот здесь пахнет вяленным мясом и сырокопчеными колбасками, там запах сдобы сводит с ума. А вот и розовощекий парнишка предлагает разные сладости. Видя как Кристоф смотрит голодным взглядом то в одну сторону, то в другую, Гастон потрепал его по голове, взъерошив светлую шевелюру и, улыбнулся:

- Ничего, сынок. Вот пристроим тебя здесь в подмастерья, всего попробуешь.

Они долго ходили по рядам, подходя ко всем подряд. Но никому не нужны были работники. И только под вечер, когда ярмарка почти закрылась, Гастону удалось пристроить Кристофера к одному мяснику Ласару. У того было свое стадо скота и скотобойня. Мужиком он был суровым и прижимистым. К работникам относился строго, если не сказать жестоко. Но других вариантов не было.

Поцеловав на прощание сына, Гастон, сжав кулаки, резко развернулся и быстрым шагом направился к выходу с ярмарки. И тут его внимание привлек ребенок. Или это был не ребенок? Гастон видел его со спины, но что-то было в нем странное и неестественное. Он был очень низкого роста, нескладный, на тоненьких, кривых ножках,  в высокой широкополой шляпе, зеленом сюртуке и смешных башмаках. Гастон подошел поближе, чтобы рассмотреть его. Но тот, ловко сорвав кошель с пояса какого-то купца, шустро заковылял в дальний переулок.  Ведомый неизвестной силой, Гастон ринулся за ним. Забегая в переулок незнакомец обернулся, и Гастон в изумлении увидел маленькое, сморщенное личико с огромным носом и злобными глазками. Гастон готов был поклясться, что это лицо было зеленым! Мужичок злобно оскалился и шмыгнул за угол. Гастон за ним. Ковыляя в сумерках по узкому, темном переулку, карлик оставлял за собой светящиеся следы. Он бежал очень быстро и, уже через пару минут Гастон потерял его из виду. Но следы были четкими. По ним и пошел Гастон.

Следы заканчивались в конце переулка, куда не попадал даже свет луны, и упирались в маленькую, хлипкую деревянную дверь в стене.

Сгорая от страха и неизвестности, Гастон замер перед дверью. Но любопытство взяло верх и, он медленно приоткрыл ее. За дверью было абсолютно темно и, только светящиеся следы от маленьких ножек уходили куда-то вниз и скрывались за поворотом. Значит вниз ведет лестница. «Эх, была не была!» - выдохнул про себя Гастон и осторожно стал спускаться вниз, придерживаясь за каменную стену. Когда он дошел до поворота, то там обнаружилась еще одна дверь. Но эта была уже побольше и выглядела массивной и прочной. Чтобы ее открыть Гастону пришлось навалиться на нее всем телом. В конце концов дверь поддалась и Гастон очутился в каком-то погребе до верху набитым бочками. Впереди он заметил каменную лестницу,  ведущую вверх и оканчивающуюся дверью, из под которой выбивался свет и слышался шум голосов. «Ну, наконец-то, люди», - взбодрился Гастон и, пулей взлетев по лестнице, распахнул дверь. Свет ударил в глаза и он на мгновение зажмурился.

Когда он, наконец, проморгался и смог оглядеться вокруг, то волосы зашевелились у него на голове и, по спине пополз холодный пот. В просторном помещении за небольшими, круглыми столами сидели разного вида и размера чудовища, в существование которых невозможно было поверить.

Вот за столиком возле окна сидели два огромных мужика. Всё вроде бы ничего, только у одного была бычья голова, а у второго один глаз во лбу под широченной бровью. Они зычно о чем-то спорили и, у того, что с бычьей головой, раз от раза из ноздрей шел пар и глаза наливались кровью. За соседним столиком сидело трое ящериц человеческого размера, тихо переговариваясь между собой каким-то урчанием, и с опаской поглядывая на одноглазого и «бычью голову». Недалеко от них расположились то ли люди , то ли  тени. Они словно парили над столом. Остальные посетители этого заведения были не менее странными. Рогатые, хвостатые, с рыбьими головами, длинными хвостами, со множеством рук и ног или вовсе без них. В общем, всё то, что приходит к человеку только в жутких кошмарах.

- Эй, приятель! – услышал Гастон откуда-то справа, - Ты что там делаешь?

Гастон повернул голову вправо и увидел за барной стойкой существо с человеческим телом в сюртуке, волчьей головой и мохнатыми руками с черными когтями.

-Да, да, я к тебе обращаюсь, - смотрел на него в упор «волчья морда», - Ты чего по погребу шаришься? Хочешь выпить, подойди ко мне, закажи и оплати, - уже злобно рычал «волк».

Растерянный Гастон только и смог промямлить:

- Я… Я ничего не делал… Я не хотел…

-Чего ты там мычишь? – не унимался «волк».

Потом, словно что-то почуяв, потянул носом и удивленно присвистнул:

-Эээээ, приятель, да ты человек! Как же тебя занесло сюда из Верхнего мира? По призрачным следам пришел?

- Каким следам?

- Призрачным, - хмыкнул «волк» - Ладно, двигай сюда. Угощу тебя выпивкой, раз ты здесь. Не часто ваш брат спускается к нам. Добро пожаловать в таверну «На краю бездны»!

Гастон подошел к стойке и взгромоздился на высокий стул. «Волк» отошел к одной из бочек, расположенных у стены и, Гастон услышал стук копыт. Перегнувшись через стойку, он посмотрел на ноги «волка». Так и есть, копыта.

- Ага, они самые, - весело подмигнул ему  «волк»,  - Мамаша моя в молодости не очень разборчивой была.

- Ну, и за кем ты пошел? - спросил «волк», ставя на стойку большую кружку чего-то сероватого, мутного и резко пахнущего.

Видя недоуменный взгляд Гастона, «волк» облокотился на стойку и приблизившись вплотную, продолжил:

- Видишь ли, приятель, чтобы попасть простому человеку в Нижний мир, нужно следовать по светящимся следам одного из его обитателей. Мы их называем призрачными.

И заметив проблески понимания в глазах Гастона, спросил:

- За кем пошел ты?

- Это был маленький человечек… Ну… такой… зеленый…

- Давай, я тебе помогу, - хмыкнул «волк», - Он был неуклюжий, с кривыми ножками, в зеленом сюртуке и высокой, широкополой шляпе.

Гастон утвердительно кивнул.

- Ох уж эти лепреконы, - рассмеялся «волк», - Без золота жить не могут. Везде его ищут. Даже к людям не бояться забегать. Видать стащил там у кого-то золотишка?

Вспомнив, как карлик ловко сорвал кошель у купца, Гастон вновь кивнул.

- Золото – это всё чего жаждут эти мелкие проныры, - веселился «волк».

- А разве это плохо, чего-то страстно желать? – вдруг спросил осмелевший Гастон.

«Волк» резко перестал скалить пасть и серьезно спросил:

- И ты чего-то желаешь?

- Конечно.

- Тогда тебе нужен Тёмный странник.

- Темный Странник?

- Ага, - кивнул «волк», - здесь только он исполняет желания. А вот он. Как всегда, на своем месте.

Волк указал в сторону, где в дальнем углу виднелась одинока фигура в черном плаще с капюшоном.

- Давай, давай, приятель, - похлопал по плечу Гастона «волк» - такой шанс раз в жизни выпадает.

И только Гастон двинулся в сторону одинокой фигуры, как «волк» схватил его за руку и быстро заговорил:

- Только вот что… Будь осторожен в своих желаниях.

Медленно подойдя к столику незнакомца, Гастон присел напротив него и взглянул тому в лицо. Мало ли какая морда окажется под капюшоном. Но на него смотрел молодой человек, лет тридцати, с правильными чертами лица, каштановыми волосами и голубыми глазами.

Гастон облегченно выдохнул и улыбнулся незнакомцу, не зная, как начать разговор. Но тот его опередил. Он внимательно посмотрел на Гастона и тихо спросил:

- Рассказывай.

- Чего рассказывать?

- Желание свое рассказывай. Или ты просто поболтать подсел? Тогда не того выбрал.

- Нет, нет, - затараторил Гастон, - я за желанием.

- Слушаю.

-Нууууу …. Я хочу, чтобы у меня всё было, как у людей. Добротный дом, хозяйство крепкое. Чтобы мои сыновья тоже жили в достатке и, дочку я смог выдать за достойного человека, а не за кого придется. Вот чего я хочу.

- Значит, ты хочешь счастья и достатка своей семье… - задумчиво произнес незнакомец.

- Конечно! – воодушевленно воскликнул Гастон.

- Ну что ж, - продолжил Странник, - достойное желание. Только, ты же понимаешь, что за всё в этой жизни нужно платить. И за свою услугу я возьму с тебя плату.

- Какую? – напрягся Гастон.

-Сущий пустяк, - улыбнулся Странник, - Я заберу у тебя всё, что ты нажил за эти годы. Согласись, это ничто в сравнении с сокровенным желанием.

Гастон призадумался. А что он нажил? Ветхий домишко, худую козу, да пару кур. Вот и всё его богатство.

- Идет, - подытожил он свои мысли.

- Тогда заключим договор, - выпрямился Странник и, в его руках оказался свиток и серебряный нож, - Дай мне свою правую ладонь.

Гастон протянул руку незнакомцу и, тот, с быстротой молнии, полосонул по раскрытой ладони ножом. Гастон вскрикнул и, кровь из открытой раны полилась на свиток.

- Теперь закрой глаза, - услышал он шепот Темного Странника, - и представь свое самое сокровенное желание.

Гастон закрыл глаза и стал представлять.

- Готово, - вновь раздался тихий голос.

Гастон открыл глаза и взглянул на свою ладонь. Вместо зияющей раны там был небольшой шрам и, боли не было совсем.

- И это всё? – спросил Гастон, изумленно глядя на ладонь.

- Не совсем, - отозвался собеседник, - Еще одно условие. Ты никогда и никому не должен рассказывать ни об этом месте, ни об этой сделке.

- А когда…?

-  Исполнится желание? В Новогоднюю ночь. Как говориться В Новый год в новую жизнь.

- А как я пойму что желание сбылось?

- О, ты поймешь! – усмехнулся Странник.

- А сейчас что мне делать?

- Возвращайся домой и живи, как жил.

- А как вернуться-то?

- Иди туда, откуда пришел, - Странник махнул рукой в сторону погреба и отвернулся.

Гастон встал и побрел к двери погреба. Проходя мимо «волка» он с опаской взглянул на того. Но «волчьей морде» и дело не было до Гастона. Он мило беседовал с двумя русалками, скаля в улыбке свою пасть.

Войдя в погреб, Гастон стал искать глазами дверь, которая вела в тоннель. И, что за черт! Перед ним опять была лестница вверх с дверью, откуда бил свет и, слышались голоса. Он обернулся назад, но там была лишь каменная стена. Он взлетел по лестнице и распахнул дверь, готовый вновь очутиться в странной таверне. Но к его удивлению он очутился в Постоялом дворе. И в тех людях, что сейчас ели и пили здесь, не было ничего особенного, кроме, разве того, что все они были богаты и могли здесь находиться, в отличие от Гастона. Черни вход сюда был воспрещен. Гастон уже собирался уносить  ноги, подобру-поздорову, но тут его взгляд выловил Ласара, чинно расположившегося за длинным столом.

- Где мой сын? – подскочив к Ласару, выпалил Гастон.

- На конюшне, - опешил тот. Но быстро придя в себя, нахмурился и зычно гаркнул, - А ты что здесь делаешь, рвань? Тебя высекут за дерзость!

Но Гастон уже не слышал его. Со всех ног он бежал на конюшню. Кристоф обнаружился в самом углу. Он лежал на небольшой подстилке из соломы, свернувшись калачиком.

- Вставай! Вставай, сынок! – тряся за плечо спящего сына, радостно кричал Гастон, - Мы идем домой!

Весь остаток осени и начало зимы Гастон прибывал в приподнятом настроении. Подработку забросил, об экономии и слышать не хотел. И только повторял всем:

- Вот увидите! В новом году мы все будем счастливы!

Такие перемены с мужем пугали Астрид. Еще этот, неведомо откуда взявшийся, шрам. Гастон часто смотрел на свою правую ладонь, поглаживал этот шрам и загадочно улыбался.

Наконец, настало преддверье нового года. С самого утра Гастон не находил себе места. Он ходил из угла в угол, путаясь у всех под ногами, и бубнил себе под нос: «Скоро… Скоро…».

После скромного праздничного застолья семья разошлась по своим закуткам и, дом погрузился в тишину.

Гастон проснулся среди ночи от непонятного предчувствия. Правая ладонь горела огнем. Он прислушался. Из пристройки Оберта раздавались непонятные звуки и стоны. Гастон насторожился и позвал жену. Но Астрид лежала будто мертвая, хоть грудь ее вздымалась.

Гастон соскочил с кровати и, в чем был, ринулся на половину старшего сына. Но уже у двери остановился. Сердце почувствовало недоброе и, он, на всякий случай, заглянул за перегородку Кристофа. То, что он увидел, повергло Гастона в шок. Поперек кровати вместо сына лежал скелет! Не веря своим глазам, Гастон на негнущихся ногах и с трясущимися руками подошел ближе. Ошибки не было. На кровати лежал скелет. «Чья это злая шутка?» - в панике подумал Гастон и позвал Кристофа. В ответ тишина. Гастон ринулся к Габи и взвыл от увиденного. На подушке в сером чепце, вместо милой головки дочери, был череп с пустыми глазницами и застывшем в немом крике оскале.

Не помня себя от горя и страха, Гастон помчался к Оберту. Ворвавшись в пристройку, он чуть не упал, сходу налетев на валявшийся у порога скелет старшего сына. Воя, как дикий зверь, Гастон вертел головой, ища глазами Марлу и внука. И он увидел ее. Марла стояла посреди комнаты, как статуя, с расширенными от ужаса глазами и открытым в немом крике ртом. Напротив нее стоял… Странник. И, кажется, внимательно смотрел на нее. А Марла с каждой секундой сохла на глазах, превращаясь из молодой женщины в древнюю старуху и, под конец, в иссушенный скелет. Он пил из нее жизнь! Когда Странник закончил, скелет Марлы грудой костей рухнул на пол.

- Что ты наделал?! – в ужасе кричал Гастон.

Темный Странник развернулся к Гастону и спокойно сказал:

- Взял свою плату по сделке.

- Но я просил другого!

- А чего ты просил? – нахмурился странник, - Какое желание ты загадал в тот раз?

- Я хотел счастья и достатка для своей семьи!

- Какое желание ты загадал? – не сдавался Странник.

- Я хотел, чтобы моя семья… - бормотал неуверенно Гастон.

- Семья? Не ври мне! – уже явно разозлился Странник, - Какое желание ты загадал?!

- Богатства! – не выдержав, закричал в ответ Гастон, - Я загадал богатства!!!

- Верно, - уже ровным голосом продолжил Странник, - Когда ты закрыл глаза и стал представлять, то в твоих мечтах я не увидел никого из твоей семьи. Там было только золото и драгоценности. В своих сокровенных мечтах ты не о семье думал, а только лишь о себе.

- Но зачем ты убил мою семью?

- Условия договора помнишь? Ты должен отдать мне всё то, что нажил за эти годы. А что ты нажил, Гастон, кроме своей семьи? Ничего. Вот я и забрал всё нажитое тобой. Твою семью. Но, заметь, - ухмыльнулся Странник, - Я сделал тебе одолжение и оставил твою жену. Надо же тебе разделить с кем-то радость от исполнения самого сокровенного желания.

Потом, раскинув в стороны руки, весело воскликнул:

- С Новым годом, Гастон! Иди же скорей во двор. Там тебя ждут подарки! За каждого один бочонок.

Затем его лицо вновь стало серьезным и, Странник быстрым шагом направился к выходу. Уже на самом пороге он вдруг развернулся и, пристально посмотрев в глаза убитого горем Гастона, сказал:

- И вот еще, если ты когда-нибудь меня снова найдешь, то внимательно вглядись в глубь себя, прежде чем загадывать желание.

И вышел.

В кроватку к внуку Гастон заглядывать не стал. Он нутром чувствовал, что увидит в ней. На ватных ногах Гастон поплелся во двор. Там стояло шесть бочонков, до верху набитых золотом и драгоценностями. Гастон смотрел на них, раскачиваясь из стороны в сторону, и беззвучно плакал. Из оцепенения его вывел душераздирающий крик жены.

***

- Ну и в чем здесь смысл? - недоуменно хмыкнул рыжий купец, - когда ремесленник окончил свой рассказ и замолчал, - Он же хотел достатка для своей семьи, как и все мы, а ему вон что.

- Ты чем слушал? – хохотнул ремесленник, - Смысл здесь в том, что все мы хотим чего-то: счастья детям, здоровья родителям, достатка и благополучия близким. Мы говорим о своих желаниях или же нет. Иногда даже свято верим, что это правда. Но где-то внутри нас, в самых потаенных уголках нашей души, живет наше истинное «я». А вот оно может в корне отличаться от видимых и ощущаемых человеком чувств и желаний. Мы порой даже не догадываемся о его существовании, но Темный Странник видит каждого насквозь. Он сразу понял суть этого Гастона, поэтому и назначил такую плату.

И тут голос подал брюнет:

- А всё-таки что-то не сходится в твоей истории .

- Чего не сходится?

- Ты сказал, что во дворе было шесть бочонков с богатствами. У Гаспара было трое детей, плюс невестка с внуком. А так как Странник пощадил жену Гастона, то получается пять. Не сходится.

- Ух ты! Заметил! – рассмеялся рассказчик, - Тут дело вот в чем. Невестка Гастона в ту пору была на сносях. Знала об этом только жена Гастона Астрид. Они с Марлой боялись рассказать мужчинам. Как-никак лишний рот. Вот пока и придумывали, как эту новость лучше преподать. Так и получается, что за неродившегося младенца Странник и отдал шестой бочонок. Всё по-честному.

- Ну, Ну. А дальше-то что? – подпрыгивал, уже протрезвевший и во всю заинтересовавшийся историей рыжий, - Что стало с Гастоном и его женой.

- Да ничего особенного, - повернулся к нему ремесленник, - Жена Гастона не вынесла горя утраты и слегла. Гастон не жалел денег, всё тратил на врачей и лекарства, чтобы ее спасти. Но всё было тщетно и, к лету Астрид умерла. Гастон же, собрав остатки своих сокровищ, уехал в Северные земли. Там он много работал и приумножил свои богатства, став одним из именитых купцов. Но, люди поговаривают, что все эти десять лет, после того случая, каждую осень он приезжает на ярмарку Месяца урожая и ходит по рядам, выглядывая того, кто может оставлять призрачный след. Он ищет вход в Нижний мир, в ту самую таверну. Ему нужен Темный странник. Теперь он точно знает, чего желает больше всего на свете. Сейчас он готов отдать все свои богатства до последнего гроша, чтобы вернуть свою семью.

- Да враки это всё, - гоготнул брюнет.

- Вот смотри, - подскочил рыжий, - он опять не верит!

Троица снова заспорила.

Каспар поднялся с места и не спеша подошел к ним. Заметив высокого старика с седой бородой, в богатых одеждах и хмурыми глазами, окруженного грозного вида слугами, все трое притихли и с недоумением уставились на него.

Каспар обвел всех троих внимательным взглядом и тихо произнес:

- Каспар. Его звали Каспар.

Сказал и вышел в ночную мглу Постоялого двора.

Показать полностью
110

Туннели

Мы знали, что в глубинах что-то есть.

Механизмов и подручных средств не хватало, чтобы выяснить это наверняка. Да и свободных людей Совет не отпустил бы — их никогда не хватает. Зацикленные Горизонтальные Туннели, хоть и давно исхожены вдоль и поперёк, они ж закартографированы, забыты, снова закартографированы... Идёшь на Условный Север — пройдёшь все города и вернёшься с Условного Юга. Говорят, раньше, когда Север и Юг были не условными, когда Земля была шаром, а не сеткой, и компасы с магнитными стрелками работали не вентиляторами, говорят, тогда можно было сбиться с пути, потеряться, ходить кругами… Но даже эта кажущаяся бесконечность тоже была по сути лимбом, с которого никто не пытался уйти перпендикулярно. Кроме нескольких человек, вроде Икара, или Циолковского.

А Вертикальные Туннели всегда манили мечтателей. Все они лазили вверх, наверное надеялись увидеть небо, как в старых легендах. Поначалу даже собирался народ, смотрел, верил в открытия. Плакаты приносили, песни пели. Все труболазы в итоге упали и растрескались, как переспелые сливы. Кто через час, кто через несколько дней, кто, уже истлевший, через месяцы. Ни один не пропал, ни один не остался там, в бездонной черноте Вертикалок. В конце концов все Верхние Лазы заварили решётками, и только редкие девианты тайком процарапывали себе путь наверх. Их тела в назидание остальным оставляют прямо там, где они упали, на решетках. Как говорится, каждому своя парабола. Понятно, что кроме пустоты и ходов там есть что-то ещё. Но где? Как далеко? Если там что-то полезное и небольшое, как это спустить вниз, на такую высоту? А если там что-то огромное, то как переселить туда стариков, детей, инвалидов? Как перенести жилища? Если там нет воды, как поднимать её туда, когда наши насосы и на этой высоте год от года всё бесполезнее и требуют всё новых патентов и всё больше ремонта?

Другое дело Нижние Лазы. Ими даже детей пугать не надо. Официальной информации в Праздник Гула вполне хватает. Такой себе праздник, когда подрагивают сами Горизонтали. Ходят ходуном здания. Из стен Туннелей вылетают болты. И когда ты понимаешь, что что-то звучит, но не слышишь этого. Зато слышишь, как сжимается твой желудок. И слышишь, как это гул резонирует внутри твоей грудной клетки. И ты просто перестаёшь слышать сердце. Кто-то раньше селился у Нижних Лазов — площади там были подешевле. Но врачи быстро забили тревогу, когда соотнесли регулярный массовый рост больных с тошнотой, сухостью во рту, звоном ушах, паническими атаками с их местом жительства и датой Праздника. Да и животные в том районе всегда бесились под праздник. Понятное дело, никому и в голову не пришло лезть в эти дыры в полу. Даже в словарях давно засели слова "труболаз" и "верхолаз", потому что никогда не было “низолазов”, и не было нужды разделять Исследователей по вектору.

В последние годы там, среди развалин, были только “уши Мутабова” - огромная сеть, которую сам Мутабов и построил. Не то улавливатели звука, не то датчики вибраций туннеля… никто особо не разбирался, кроме пары человек его факультета. Предсказывает точно дату Праздника — и ладно. Сидели себе как пауки в центре паутины, водили мух-добровольцев, и записывали в журналы, у кого звон в ушах чаще стал, а у кого уже не проходит. Бумаги перевели — тьму просто. Факультет хорошо платил добровольцам, они и не жужжали особо. Был ещё шаман, жил на другом конце города, противоположном от “ушей”, и хорошо предсказывал День. Слышу, говорит, как вас сейчас, песнь из под земли, после неё гул приходит всегда. Но всё равно учёным веры как-то больше, у них приборы, а шаман ещё и неграмотный, к нему и перестали со временем ходить. Так, оповещали его регулярно о Празднике, открытки слали, хотя он и сам отлично знал, когда празднование.

Только когда в больницу из факультета привели первого ослепшего — тогда и заволновались всерьёз. Через год и факультет прикрыли, когда к следующему празднику безглазых "мух" стало больше десятка. Слишком близко они стали людей к дырам подводить, что ли, а строитель или инженер всегда нужнее исписанной страницы в журнале. Ну как прикрыли, бюджет урезали, ставки поотбирали, а несколько учёных оставили, они и сидели себе там, подолгу сидели. Махали своими журналами, стращали, денег просили, да кто их слушать-то всерьёз станет.

А однажды этот шаман в город пришёл за полгода до ближайшего праздника. В магазин, и оттуда в ратушу сразу. Народ переполошился, собрались, ждут, чем напугает. Вышел с ним мэр, Сордов, что-то ободряющее сказал, только толку больше не стало — шаман-то немой был уже несколько лет, наслушался, небось, песен. И писать не научился. Всё на пол показывал да руками над головой разводил. И спиртом от него разило как от автомобиля. Ну ясно, что напуган, понятно, что снизу что-то, но про низ и так все или знали, или догадывались. Понятнее не стало, и разошлись. Шаман пошумел да ушёл. А наутро следующего дня слепого Мутабова привёл. Тот и рассказал, что глаза у всей его рабочей группы в один день будто поплыли, и вся группа ослепла, несколько человек, из лаборатории выбрались, а по развалинам до города дойти не смогли, разбрелись кто куда, хорошо что он быстро попался шаману на глаза. И дальше говорить начал, что туннели наши не просто гудят, а песни это, и поёт их огромная тварь, и что она уже наверх лезет, в город наш. И что тоннели наши — это её не то дом, не то она сама, неважно, а важно то, что придёт она скоро за всеми, и своё царство устроит, и кто выживет — наверх полезет, в неизведанное, ибо жизни в Горизонтали не будет. Улыбается ещё, говорит, ещё день за приборами — и массу бы её назвал, с точностью до центнера. Ну тут конечно снова без смешков не обошлось, но Сордов помрачнел и эвакуацию объявил. Он же сам из университетских, разбирается и в цифрах, и в прогнозах. Первый и пошёл паковаться. Ох и повозмущались тогда, и кто пожитки пошёл собирать, и кто не поверил и остался. Обещали даже переизбрать мэра досрочно, как только в новом месте расселятся. Всю дорогу его костерили, пока место новое не подобрали. И строиться начали — все не успокаивались, бухтели. А когда обратно поехали, через неделю, проведать оставшихся, и металл кое-какой забрать, город не нашли. А вместо него нашли дыры в полу, с туннелями вниз, ровно как Нижние Лазы. Только диаметром метров в сто каждая. Вот тогда и закончилась старая жизнь.

Показать полностью
33

Семь смертей Якова Шпрута | Део V

Небольшое лирическое отступление. Почему Чичек сменил пол — смотрите здесь

Хвала Небу, раны телесные заживают быстрее душевных. Чичка сомневалась, что душевные вообще когда-то заживают. Но челюсть встала на место, сиреневая одутловатость лица ушла, оставив после себя редкие жёлтые пятнышки. Чичка смотрела на своё отражение в витрине мясницкой лавки и подмечала, что всё не так уж и плохо. В конце концов, две с половиной недели, пока она лежала в больнице, её кормили-поили. Да, паршивая баланда и чёрствый хлеб; да, горький дрянной отвар из степняцких трав, но, как говорили в Шоше, «Даром — не в морду паром». Смогла бы она заработать себе хотя бы на хлеб эти две недели? Хороший вопрос! Никто не знает, что у ветреной девицы Удачи на уме.

— Постой тут ещё минутку-другую, слюни на витрину попускай, и я из тебя остатки духа вышибу! — На пороге лавки стоял дородный пан с густыми вислыми усами; заляпанный кровью фартук выдавал в нём мясника. — И даже не думай просить! Знаю я вашего брата: сегодня дам тебе обрези с костями, а завтра вас тут очередь выстроится. Кыш, курва! — мясник сделал свирепое лицо и потряс в воздухе здоровенным топором.

Чичка хотела было отпустить что-то едкое и убежать, но рёбра всё ещё болели, дышать глубоко и часто не выйдет. Даже от грузного толстяка улизнуть сил едва ли хватит. Проглотив обиду, Чичка неторопливо побрела домой.

Старое платье, сшитое из красивого красного сукна, после нападения никуда уже не годилось. Не годилось и на панель ходить в казённой больничной пижаме, которую санитары, должно быть, побрезговали забирать.

В лачуге было темно и пахло плесенью. Запалив огарочек вонючей сальной свечи, Чичка рухнула на кровать, в воздух поднялось облачко пыли. В простенках шумно скреблись мыши, где-то пел невидимый сверчок. Хорошо-то как! Даже распроклятые клопы покинули свою крепость-матрас. Чичка сама не заметила, как уснула, а проснулась ближе к полудню.

Нужно было шить новое платье, но в этом доме не водилось даже паршивого медяка, чтобы купить ткань. Скрепя сердце, Чичка сняла занавеску с окна и вынула подушки из наволочек. Больничную пижаму пожалела: в конце концов, хотя бы дома хотелось побыть дочерью портного, а не шлюхой.

Платье, конечно, получилось простенькое, не сравнить с предыдущим: голубое с коричневым, без рюш и оборок, но тоже сгодится.

Вечером в Ядовитом башмаке народу было меньше обычного; Ночь уродов, конечно, выбивает почву из-под ног у многих, но жизнь имеет свойство потихоньку возвращаться в своё русло. Чичка понимала, что её безрадостная жизнь совсем скоро станет ещё тяжелее.

Одинокая, несчастная и злая сама на себя, Чичка позабыла уже про своё нарочитое распутство. За дальним столом возле уборной она сидела на колченогом табурете, скромно поджав под себя тощие ноги. Новое платье было словно новая кожа у змеи: Чичка его ещё не «обжила» и почему-то смущалась.

В кабак зашла стареющая, но всё ещё красивая женщина в сопровождении маленькой девочки. Должно быть, сердитая жена пришла выуживать из злачного места своего благоверного.

— Руян! — крикнула она корчмарю. — Мой у тебя налакался?

— А я почём знаю? — ответствовал корчмарь, судя по голосу — и сам пьяненький. — Их тут смотри сколько! Был вроде, ты смотри внимательно.

Тихонько матерясь себе под нос, женщина засуетилась возле столов, всматриваясь в фигуры спящих за столами пьянчужек.

Девочка тем временем, заинтересованная новым необычным местом, удивлённо вертела вороной головкой, трогала резные спинки стульев, подобрала с пола пуговицу и сквозь дырку на оной посмотрела на Чичку:

— Мам, смотри, какая смешная тётя! — крикнула девчушка звонко. — А почему у неё волосы жидкие?

Женщина, ненадолго прервав поиски, зыркнула в сторону Чички и беззвучно выругалась.

— Это плохая тётя, доча. Она от Неба отвернулась…  

— А почему плохая-то? Платье красивое! Я себе тоже такое хочу.

«О, красунечко, была бы ты моя доченька, я бы тебе в тысячу раз красивее сшила! Я бы тебе каждый праздник шила новое платье, и будь я твоя мама — отец бы твой точно не стал топиться в пиве и ракии».

— Ах, вот ты где, грязной пички материной клок! А ну живо пошли домой, скотина!

Безликий тощий мужик, как и многие в Башмаке — одетый в робу докера, вынул усы из кружки и сдул с них пиво.

— Руян, если ещё раз его напоишь до поросиной лёжки, я тебе клянусь — сломаю ему ноги, и больше он не придёт! Слышишь? Клянусь! Побойся Неба, коли к Отцам страх потерял. У нас дома — квас да полба, а ты ему наливаешь одну за одной.

— А, Йована, так это ты! Да ну прости меня, разве ж за всеми уследишь? Не ломай ему ноги, родная, он тебе здоровый нужнее. Не ломай, золотце!

Йована сверкнула на прощание чёрными блестящими глазами, вытолкала мужа в двери и вышла. Девчушка помахала Чичке на прощание, послала воздушный поцелуйчик и вышла следом за матерью.

— Ломай ему ноги, Йована, — негромко сказал корчмарь, когда шумного семейства и след простыл. — Ломай, а он ведь всё равно приползёт — даже с отрубленными ногами приползёт.

Чичка ещё долго смотрела на дверь. Как же ей хотелось сейчас оказаться на месте Йованы: дочка, муж, а у того какая-никакая — работа. Что ещё нужно для счастья? Не была Чичка от природы распутной, такой её судьба сделала: слишком тощая и слабая, чтобы работать на рыбозаводе и фабриках; слишком страшная, чтобы мужики звали замуж; продолжатель вымирающего ремесла — ненужная в этом городе. Вот и приходится идти против собственной натуры…

И ведь баба эта, поди что, думает про себя жалобно, какой у неё дрянной муж, как нагуляла себе дочь, чтобы замуж поскорее выйти за этакое ничтожество. Эх, вот бы с этой Йованой поменяться местами, чтобы она, курва безмозглая, полежала под паном пожирнее, чтобы тот приходовал её за пятьдесят паршивых медяков, а когда сделает дела — чтобы плюнул в рожу вонючей мокротой. Как же мало надо для счастья, а у Чички и того нет…

— Доброго вечера пани! — проскрипел-прохрустел знакомый голос. Чичка подняла глаза и увидела высокого сухощавого старика в бурых одеждах. Она узнала его, это тот самый пан, что спугнул душегубцев в подворотнях Шершнёвицы.

— И вам доброго вечера, пане, — ответила Чичка, сглотнув. Старик был с виду хрупкий, почти как Чичка, да веяло от него могильным холодом, чувствовалась в нём странная, пугающая, нездешняя сила. — Я пана поблагодарить не успела, каюсь… Спасибо большое! Как же хорошо, что пан тогда меня нашёл…

Старик молча слушал, принимая благодарность, и довольно кивал. Высокий, словно тополь, он оказался выше Чички на голову, даже когда со скрипом опустился на табурет.

— А ты ведь работаешь сегодня, достопочтенная пани? У меня интерес есть до твоих услуг.

— Работаю, пан, работаю! — страх понемногу уступал пробуждающемуся чувству наживы. — А ты не старый ли для такого? А то я давеча предлагала одному пожилому задаром — чтобы успокоить, так он меня чуть не поколотил!

— Нет, у меня там работает всё как надо, если ты про мужицкое. Но у меня, скажем так, свои вкусы имеются. Люблю, когда с нарядами.

— И я хороший наряд люблю, — ответила Чичка довольным голосом. — Могу и сшить чего, если надо!

— Не надо, — ответил старик с едва заметной угрозой, отчего у Чички в жилах кровь застыла. — Мне только по главной твоей части, ну, ты поняла…

Чичка проглотила слёзы. Она хотела возразить, крикнуть на старика, мол, да какая же это главная часть? Я бы век людям шила наряды да шляпы, и днём и ночью бы трудилась, и пропади она пропадом эта шлюшья жизнь! У себя в голове она кричала и плакала, а здесь, в рыжем свете газовых ламп, покорно улыбалась беззубой улыбкой.

— Как пану будет угодно…

— Ай, и славно. Ну, пойдём-пойдём, я тут недалеко живу…

Небогатые домишки Кривого околотка сменялись одним другим: пёстрые, как горы фабричного мусора, но одинаковые в своей убогости. Старик шёл неторопливо, но один его шаг был как три шага Чички, и бедолаге приходилось чуть ли не вприпрыжку догонять долговязого спутника.

И всё-таки было тревожно. Да, старик спас её от душегубцев, да, старик готов платить. Но что же с ним не так? Почему у него нет одышки после такого далёкого променада, почему он не кряхтит и не жалуется на колени, как это делают шошцы его возраста? Действительно ли он стар или только притворяется, а если притворяется — то зачем?

— Погоди, пане! — крикнула Чичка. — Я за тобой не поспеваю.

Старик, напялив на иссушенное лицо благосклонную мину, остановился, глядя, как мелкая колченогая бабёнка смешно семенит, обходя лужи.

И тут Чичку словно бы кипятком ошпарило: старик ведь с виду совсем уж нищий. Дура! Повелась как голодная дворняга на доброту.

— Ты не подумай чего, пане, — прошипела беззубым ртом Чичка. — Но у тебя есть чем отплатить-то?

Благосклонная мина сменилась обиженным выражением лица. Из складок бурого холщового плаща старик достал серебряную маску и покрутил ею, словно подманивал голодное животное.

— Обслужишь как следует, я тебе хороший ломоть отломлю. Чистое серебро!

— Ох, матушка… И не жаль такую вещицу красивую ломать-то? Мне бы и пара монет сгодилась.

— Это бесполезный антиквариат, к тому же, когда-то он принадлежал плохому человеку.

«Украл? — подумала Чичка. — Впрочем, мне-то какое дело?»

Старик выудил из кармана длинный ключ с тяжёлой бородкой и отпёр большой амбарный замок на двери хижины, которую и хижиной-то язык не поворачивался назвать: так — сарай. У утлого зданьица не было даже окон, изнутри тянуло могильным духом, казалось, что сама тьма дышит в лицо земляной гнилью.

Старик пустил Чичку первой и, войдя следом, хлопнул в ладоши. В его руке тут же оказалась горящая свеча. Хлоп! — загорелась вторая, её он отдал Чичке.

— Я фокусник, — словно бы извиняясь сказал старик. — Бродячий артист. Сам не помню, когда пришёл в эту жизнь и в этот мир, но нам скоро предстоит отправиться в путь.

— Нам? — Чичка накапала воска на одинокий табурет, стоящий в углу, и закрепила свечу. В тусклом рыжем свете она различила нехитрое убранство стариковской хатки: убогий соломенный матрас на полу, два табурета и стол из необструганных досок. На одной из стен, повешенный на гвоздь, красовался шутовской костюм. Серебристо-перламутровый, весь в ярких бубенцах. И до того он был красивый — захотелось к нему прикоснуться, провести ладонью по этой искрящейся ткани.

— Не стесняйся, — сказали старик, усаживаясь на второй табурет. — Надень, а я посмотрю.

Чичка виновато улыбнулась, стянула через голову платье, сверкнув бледной наготой: худое тело, тонкие ноги-палки, неаппетитные угловатые бёдра, грудь — соски да рёбра без всякого намёка на мякоть. Чичка думала, что вот-вот заиграет под плащом рука старика, что захочет он взбодрить своего солдата перед тем, как отправить в дозор. Но нет: он сидел и отстранённо смотрел будто бы сквозь неё.

Чичка осторожно влезла в костюм, застегнула пуговицы, натянула на голову колпак-капюшон, задорно дзинькнув бубенцами.

— Ну, так чего, пане? Как дела делать будешь?  Тут даже дырок нужных нет.

— Этот костюм, — заговорил старик низким дрожащим голосом. — Принадлежал одной женщине, цирковой артистке. Была она как ты — тощая и нескладная, но прыгучая да ловкая. И вот случилась однажды Ночь уродов. Было это — одно Небо знает сколько лет назад. Понесла она, как это часто бывает в такой день. Потом ушла из цирка, решила, понимаешь, пожить обычной жизнью. И не в пример другим, таким же снасилованным бабам, не стала она нести полукровку в детский дом, не стала топить в Улите, да и не оставила распроклятого болдыря где-то на помойке. Полюбила, вырастила. А костюм шутовской спустила в канализацию, оставила от него лишь серебряную маску — ибо ценная вещь, стоящая. Сама баба померла, да велела перед смертью сыночку своему эту маску беречь, мол, память о её прежней жизни.

— Пан! Пан! А дела-то?... — спросила Чичка, леденея всем телом. — Я бы хотела до рассвета домой попасть…

Но старик её будто не слышал. Чичка дёрнулась было ко входу, но сухие узловатые пальцы вцепились ей в плечи и словно игрушку вернули на место.

«Ой, повелась я на сладкие речи спасителя, дура! Погубит ведь! А в этой глуши полицаев не докричишься. Безумец! Как есть безумец!», — думала несчастная.А старик всё продолжал.

— А отцы знали про неё и про сына-болдыря. И костюм спасли из тухлых потоков. Да не просто спасли, а вложили в него капельку своей колдовской мощи. Может он при мёртвом теле душу живой держать, и повиноваться эта душа тому будет, кто часть её испил.

— Пан! А дела? Давай сделаем дела, пожалуйста… Просто побыстрее сделаем и я уйду… Ты главное скажи как, а я уйду! Я и про тебя ничего не скажу! Я скоро в Чизмеград уйду, у меня даже путевая грамота от полицмейстера есть. Буду там портки да сорочки шить! Ты вроде добра мне желал, так и я отблагодарю. Как тебе хочется? В этом костюме, правда, все дырки наглухо…

— А мне и рта хватит…

Старик крепко схватил Чичку за горло, глаза его вспыхнули и загорелись зелёным светом, вместе с ними и свечные огоньки стали зелёными, заплясали по убогим стенам зловещие тени, и рычали они голосами Отцов. Чичка хотела дать коленом в пах распроклятому старику, да с места двинуться не могла, смотрела на душегубца как кролик на змею.

Старик второй рукой надавил на щёки, и от боли Чичка открыла рот. Его песочно-сухой язык заскользил по её нёбу, да и присосался как пиявка. Захотелось кричать, захотелось биться в истерике, но спустя мгновение на тело опустилась слабость, спустя ещё мгновение налетел морок безразличия, а ещё через секунду её не стало. Будто и не жила никогда.

Старик сыто отрыгнул, и эта отрыжка жизни шмыгнула обратно в бездыханное тело. Иссохший труп распрямил колени и вытянулся, словно двуногий пёс, ждущий команды.

— Видят Отцы, не нужна ты мне… Эти разбойники обещали мальчишку, и не вступись ты за него — всё бы сейчас было по-другому. Но долг передо мной — долг перед Отцами, а такие долги только жизнью отдают. Ты говорила про путевую грамоту? — Старик дважды громко хлопнул в ладоши, и труп в шутовском костюме послушно подошёл. Сухие пальцы споро заработали, прилаживая маску на мёртвое лицо шлюхи. — Ну, веди к своему дому. А там будем в дорогу собираться. В до-о-олгую дорогу.


Читать предыдущие главы:
Део I
Део II
Део III
Део IV

Показать полностью
251

Лифшицам звонить три раза (часть 1)

Плитка на полу растрескалась, а окрашенные стены были в сто слоев изрисованы похабщиной и эмблемами музыкальных групп. Широченные перила, окрашенные, как пол, в красно-коричневый цвет, змеились паутиной трещин. В углу под потолком нарос пушистый серый ком паутины и забившейся в нее пыли, скрывающей лепнину...

В таких старых домах Лесе бывать еще не приходилось. Она решительно дернула плечами, выравнивая на спине рюкзак. Ничего, старый фонд — это хорошо. Говорят, такие коммуналки охотно расселяют под офисы и жилье для новых русских. А здесь — даже не одна комната, а две. Может, денег от продажи хватит на маленькую квартирку, возможно, даже не слишком далеко от метро. Не может не хватить!..

Она преодолела еще один пролет, безошибочно повернула налево и оказалась прямо напротив ветхой двери, окрашенной точно такой же краской, как и перила. Посреди двери, правее глазка, тускло сияла здоровенная латунная пятерка, а сбоку, прямо на штукатурке, каллиграфическим почерком было написано:

«Звоните —

Ситниковым — один раз,

Клименко — два раза,

Лифшицам — три,

Алоянам — четыре,

Кузнецовым — пять,

Низаметдиновым — шесть».

Надо же, какой интернационал... не хватает только оленевода Бердыева... Из шести фамилий Лесе была известна только одна, и пытаться дозвониться до ее обладателя не было никакого смысла. А если хозяева не ждут гостей, и ей попросту не откроют?

Не успела она обдумать эту мысль, как дверь с треском распахнулась, и на пороге возник крошечный, едва ей по плечо ростом, вертлявый мужчинка с зализанными назад светлыми волосами и светлыми же усиками, в полосатой рубашке и бежевом пиджаке не по росту.

— Подите вон, Максим Сергеевич, и не возвращайтесь, пока я жива, — донеслось звучно из недр квартиры. — Имейте, в конце конце концов, уважение к моим годам: мне осталось не так много, и этот срок я хочу прожить в привычных мне стенах.

Леся едва успела отшатнуться в сторону, как мужчинка — Максим Сергеевич — решительно шагнул прямо на нее, задрал головенку и шипяще просвистел:

— Ты «Нева-сити-плюс»?! Так передай начальству: зря стараются, старуха — кремень!

Что отвечать, она не успела придумать: крошечный развернулся на каблуках и слетел вниз по лестнице, будто его и не было. Ну надо же, какие страсти. Санта-Барбара, не иначе.

Леся подняла руку и решительно надавила на кнопку звонка: в конце концов, если одна из хозяек дома, кто-то должен ей открыть.

Дверь вновь открылась, так быстро, что стало понятно: решительная дама, изгнавшая Максима Сергеевича, не успела выйти из прихожей.

— А вы откуда, милочка? Собес? Поликлиника? Благотворительный фонд, названия которого вы даже не помните?

На вид хозяйке было лет шестьдесят — шестьдесят пять. Невысокая, хрупкая, с гладко зачесанными назад седыми волосами, в длинной черной юбке и светло-серой блузке с эмалевой брошкой у горла, она, по всему, куда-то собиралась.

Из полутемного коридора за ее спиной тянуло пылью, духами и ладаном.

— Я из Омска, — ответила Леся решительно. — Внучка покойной Марты Давидовны. Приехала вступать в наследство.

— Вну-учка? — недоверчиво протянула грозная хозяйка. — Что-то я не припомню, чтоб у Машеньки были внуки... и даже дети.

— У нее были две сестры и брат. Не знаю, как насчет всех, но у Анны Давидовны есть сын и даже внуки. Двое. Я например.

— Ситникова, — посторонилась хозяйка. — Лидия Антоновна. А вас как звать?

— Александра.

— А фамилия, прошу прощения, ваша?

— Тамарина.

Леся наконец прошла в прихожую и с наслаждением принялась расстегивать ремни на животе и груди. Рюкзак у нее был кондовый, туристский, со специальными фиксаторами, но все равно здорово оттягивал плечи.

Квартира оказалась под стать дому — нечеловечески огромная, старая, запустелая. У стены высилось зеркало в деревянной раме, против него — две грубые доски с крючками под одежду, на одном из которых висел старомодный старушечий плащик. Ровно под ним, будто по линеечке, стояли черные «лодочки» на низком каблуке. Другой одежды и обуви в прихожей не было, очевидно, бесконечные Алояны и Кузнецовы предпочитали не хранить свой скарб в местах общего пользования.

— Никто тут давно не живет, — поймала ее взгляд хозяйка. — Мы с Машенькой, две старухи одинокие, свой век вдвоем доживали, а теперь вот совсем одна я осталась.

Сейчас она спросит, что я за внучка такая, что пока бабка была жива, носу не казала, на похороны не приехала, а в наследство вступать — впереди паровоза примчалась, загадала Леся. Винить себя ей, по большому счету, было не в чем: о существовании Марты Давидовны она, конечно, знала, но о ее одиночестве и королевской — на сегодняшнее их финансовое положение — жилплощади бабушка молчала. Она вообще никогда не общалась со старшей сестрой, да и с братом — тоже.

Но все равно, как-то перед самой собой было неловко.

Ситникова молчала, внимательно вглядываясь в ее лицо, как будто в коридорной темени можно было что-то рассмотреть. Наклоняла голову вправо, влево, то отклонялась чуть назад, то вновь вставала ровно. Наконец она заключила:

— Похожа. И не на Аньку, та красавица в молодости была редкая, а как раз на Машеньку. Пойдемте на свет, паспорт покажете.

Обижаться Леся не стала: в своей «дивной красоте», обретенной за трое суток пути по северной железной дороге, она и не сомневалась. Но вот что хозяйка хотела увидеть в паспорте, интриговало. Она ведь не Лифшиц, как Марта Давидовна, бабушка, выйдя замуж, передала фамилию отцу, а тот — своим детям.

Путь по коридору казался бесконечным. Если в прихожей было пусто, в коридоре вдоль стен громоздились высоченные темные шкафы — гробы, да и только. Сверху был кое-как напихан разнообразны хлам: жестяные корыта, ведра, детские санки, огромные серые тюки. Интересно, это вещички «двух одиноких старух», или их поленились забрать бывшие соседи? Высоко-высоко, будто в другом измерении, тускло калила желтым лампочка без абажура. Интересно, как Лидия Ивановна ее меняет, когда приходится?

Неожиданно старуха свернула влево, сухо щелкнул ключ в замке — и Лесю буквально облило желтым солнечным светом. Оба окна в комнате выходили не во двор-колодец, а на набережную, и вид из них — Леся даже ахнула — открывался просто потрясающий.

Контраст был просто разительный. Желтоватый паркет на полу буквально сиял, мебель, хоть и старая, была без пылинки, на стенах висели репродукции картин и старые фото, расположенные изящно, будто в музее. Вдоль одной из стен высились книжные полки, настоящая библиотека. У противоположной победно сияло черным лаком пианино, а посреди комнаты торжественно стоял круглый стол под кружевной скатертью.

Из угла сурово смотрели из-за металлических окладов потемневшие от времени лики православных святых.

— Нравится? — довольно улыбнулась Ситникова, явно подметившая Лесин восторг. — Это моя комната, не Машенькина, но у нее не хуже, к тому же — целых две.

И тут же ловко цапнула из ослабевшей Лесиной руки паспорт.

Леся потрясенно кивнула. У них дома никогда не было такой бедноватой, но торжественной старины. Не было ни в Семипалатинске, где она родилась и прожила до одиннадцати лет, ни, тем более, в Омске, куда Тамарины переехали вскоре после развала Союза, чудом приобретя одну квартиру на деньги, вырученные от продажи двух казахстанских.

— Вот поэтому-то к нам риэлторы и захаживают, как на работу... ко мне, — поправилась Лидия Антоновна. — Так что простите, Александра, за неласковый прием.

— Понимаю, — потрясенно кивнула Леся.

— Здорово выглядит, да? А в войну, да и после, мы в этой комнате жили вчетвером, — продолжала хозяйка, явно уверившись в благонадежности гостьи. — Родители наши, я и младший братик Валя. Он слабенький был, больной — после полиомиелита еле выжил, и потом всю жизнь на костылях ходил. Сначала его папа погулять на руках выносил, а потом, как он на фронт ушел, нам с мамой пришлось. С третьего-то этажа не наносишься... Но, по счастью, нам соседи помогали — мы дружно все жили.

Только тут до Леси начало доходить. Прежде и озвученные воспоминания о том, как выглядели бабушки в молодости, и интерес к фамилии отца (а значит, и деда) как-то затмевал моложавый облик Ситниковой.

— Простите... а сколько вам лет? — выпалила она.

— 1926 года рождения я, — довольная произведенным эффектом подтвердила ее подозрения Лидия Антоновна. — На год младше Машеньки и на два года старше вашей бабушки Анны Давидовны. Стало быть, семьдесят девять мне, в будущем году — юбилей.

Леся поперхнулась. Ба умерла на на семьдесят четвертом году жизни, и выглядела тогда намного старше. Не зря она, видимо иной раз в сердцах говорила деду, что тот ее лучшие годы забрал. Или это вот такой эффект Питера?

— Вы потрясающе выглядите, — искренне сказала она, забирая назад паспорт.

— Это от того, что заботиться о себе надо, — торжественно заявила Ситникова. — Питаться хорошо, но в меру. Многие блокадники после войны ударились, прости господи, в обжорство, и нажили себе кучу болячек. А я, как видите, держусь. Пойдемте, Сашенька, покажу вам комнаты Марты Давидовны, клозет и ванную, вы наверняка хотите ополоснуться с дороги и отдохнуть.

Если коридор просто удручал, туалет и ванная Лесю едва не убили на месте. И то понятно: заниматься ремонтом у двух очень пожилых женщин наверняка не было ни сил, ни денег. Но и она далеко не настолько богата или рукаста, чтобы привести этот кошмар в человеческий вид, пускай даже с помощью Борьки. Возможно, самый лучший план — продать эти комнаты, как удастся дорого.

Лезть под душ она рискнула только в резиновых тапках. Когда-то белая, эмалированная ванна за годы использования вся покрылась ржавыми, кроваво-бурыми в полумраке потеками. В трубах шуршало и подвывало. Леся открыла горячи кран, и он излил струю цвета крепко заваренного чая. Потом она посветлела и наконец стала прозрачной.

Первым делом она заменит здесь все лампочки, пусть даже придется купить не только их, но и стремянку. Во вторую очередь — займется сантехникой. Какое-то время здесь все равно придется прожить.

Сквозь плеск воды ей послышался заунывный детский плач, и против воли она даже рассмеялась: ко всем прелестям старой коммуналки не хватало только отличной слышимости.

Купание, пусть и в таких условиях, освежило. Леся растерлась полотенцем, переоделась в джинсы и свежую футболку, провела рукой по коротким мокрым волосам. Завтра она пойдет к нотариусу, а пока осмотрит хозяйство, которое оставила ей, вернее, бабушке, Марта Давидовна.

После прекрасной залы, в которой жила Лидия Антоновна, собственные комнаты Лесю впечатлили значительно меньше, хотя и они были неплохи.

Первая, потеснее, располагалась у самой кухни и судя по всему изначально предназначалась для прислуги. Единственное ее окно, давно немытое и лишенное шторы, подслеповато смотрело на двор, вдоль стен громоздились шкаф, буфет, какой-то комодик, одна на другой — две кровати с панцирными сетками. Похоже, оставшись в одиночестве, хозяйка использовала комнату как склад, хотя и могла бы пустить в нее квартирантов. Очевидно, пенсии Марте Давидовне хватало, как и сил: пыли в комнате было не так уж много, кое-где Леся заметила разводы тряпки. Даже странно: все же старуха умерла почти месяц назад.

Вторая, жилая комната была через стенку от Ситниковской и очень походила на нее: просторная, светлая, неплохо, хоть и старомодно обставленная. Комната казалась отражением жилья Лидии Антоновны, только вместо икон на полке стояла электрическая ханукия, уже слегка облезлая, но все равно явный китайский новодел. В отличие от бабушки, и в новой стране оставшейся ярой коммунисткой и безбожницей, Марта Давидовна к старости, кажется, решила вспомнить о вере.

Кровать располагалась в закутке и была отгорожена от остального пространства красивой, но ветхой китайской ширмой, до того пыльной, что Леся расчихалась, едва подошла ближе. Потом этот антиквариат можно будет почистить, но пока наследница безжалостно отволокла ее в маленькую комнату. Туда же отправилось и само ложе, предварительно разобранное, вместе с периной, подушками и атласным покрывалом.

Марта Давидовна умерла не в постели, а в больнице, а Леся не была суеверна, но спать на старушечьей кровати она бы не стала. Ляжет на диване (вполне уютном и почти новом по меркам квартиры, купленным не позже 70-го года), его и разложить можно, когда Борька приедет.

Остальная мебель была прекрасна. Что-то наверняка можно будет отреставрировать и продать в антикварный магазин, мелочи вроде прелестного маленького зеркальца в почерневшей от времени металлической оправе, забрать на память.

А еще здесь были фотоальбомы. Целых три. Ба увезла с собой из Ленинграда только две карточки, обе сделанные в ателье. На одной из них она фотографировалась с дедом, другая, еще довоенная, изображала всю семью. Бабушке там было лет десять, не больше, и она казалась совсем чужой, незнакомой девочкой.

Здесь же, в пыльной картонно-бархатной роскоши альбомов, любовно были разложены сотни снимков — и профессиональных, и любительских (очевидно, у кого-то из членов семьи или соседей был фотоаппарат), и даже одна газетная вырезка из «Ленинградской правды», изображавшая измученных большеглазых детей неясного пола на каком-то заводе. Только прочитав подпись, она отыскала «четвертую слева Лифшиц Аню 14 лет». Эх, не дожила бабушка, но можно показать папе.

Здесь, до 41 года были прабабушка Роза Соломоновна, никогда Лесей не виданная, полная, улыбающаяся, неизменно со вкусом одетая, и прадед Давид Иосифович, худой, красивый, похожий на писанного в православной традиции святого, с неизменно грустным лицом, будто предчувствующий, что останки его так и не найдут, и долго еще он будет числиться пропавшим без вести под Курском. Даже совсем легендарная прапрабабка Эсфирь Самуиловна, родившаяся еще в 19 веке. Крошечная, согбенная, в неизменном платке, она, по словам ба, до смерти брила голову, была...

И конечно, здесь были бабушка, ее сестры и брат. До войны они чаще фотографировались все вместе, позже собственная жизнь началась у каждого. Марта Давидовна, чернявая и угловатая, как подросток, и вправду очень похожая (хотя кто еще на кого) на Лесю обычно снималась на работе, у кульмана или с коллективом. Младшая из сестер, Ираида, в институте, а позже — с мужем, а после и с детьми, где-то в старом пригороде. В середине 60-х (каждая карточка была любовно подписана) фотографии ее пропадали, и Леся вспомнила, как бабушка вскользь обмолвилась, что Ида с мужем и детьми жили в доме с печным отоплением и угорели во сне.

Младший из детей, дедушка Яков Давидович похоже был до сих пор жив: пролистав до конца последний альбом, Леся обнаружила вполне себе цветные снимки с незнакомыми мужчинами и женщинами, судя по всему, дальней своей родней, живущей в Израиле.

Бабушка... бабушка уехала из Ленинграда сразу после войны. Сначала в Сибирь, потом в Казахстан, а потом — ирония судьбы — снова в Сибирь. Ее послевоенных фотографий здесь тоже не было.

Пролистав альбомы, Леся снова поставила их на полку. Она не привыкла думать о семье как о чем-то большом, имеющем длинные корни, и разветвленную крону, и теперь была в легкой прострации. Эти альбомы, эта квартира, эти комнаты с их легким запахом сладковатой стариковской затхлости будто перенесли ее в прошлое. И тишина этой квартиры лишь способствовала странному эффекту путешествия во времени.

День уже клонился к вечеру, но на улице было светло. Леся решила прогуляться и посмотреть на легендарные петербуржские белые ночи, а заодно купить себе чего-нибудь на ужин.

— Лидия Антоновна! — постучала она в дверь соседке. — Не подскажете, где здесь ближайший продуктовый?

Соседка не ответила, и Леся подумала, что она все же ушла. Неслучайно была одета, будто в театр. Что ж, найдет сама.

Едва она вышла в подъезд, как мимо нее вниз по лестнице скатился мальчишка лет десяти и на ходу выпалил:

— А вы знаете, что здесь бабка-людоедка жила?!!

— Чего? — растерялась Леся.

Но мальчишка уже унесся вниз.

У подъезда на Лесю бдительно посмотрели две сидящие на лавке старухи, на вид — ровесницы дома. Неудивительно, что у пацана такие фантазии. Леся поздоровалась с ними, и те кивнули, но почти сразу же зашептались, поглядывая на незнакомую девушку. Ничего, ничего, она знала эти игры: здороваться надо сразу и всегда, а то не успеешь оглянуться, как превратишься в глазах всех местных в наркоманку и проститутку. Вежливость много времени не занимает, зато как потом облегчает жизнь.

Она думала, что будет долго плутать, но почти сразу отыскала грязноватый и тесный «Дикси». Зал был пуст, из трех касс работала лишь одна, и возле нее терся — вот сюрприз — давешний мальчишка. Покупок у него не было, продавщица сурово отчитывала ребенка. Неужели не только хулиган, но и воришка?

Леся набрала себя йогуртов, хлеба, сыра в нарезке и пакетированного чая, и уже дошла до кассы, а диалог все еще продолжался:

— И если наполучаешь за год троек, никаких компьютерных игр...

— Про бабок-людоедок? — провокационно спросила Леся, сгружая покупки на ленту.

— Простите? — удивилась кассирша.

— У сына спросите, — не удержалась девушка. — Мы с вами, по всей видимости, теперь соседи.

— Сева? — сурово поинтересовалась кассирша.

— Ну ма-ам, — протянул мальчик, не спеша признаваться.

— На самом деле ничего страшного, — поспешила ее успокоить Леся. — Просто мне интересно, почему квартира, в которой я буду жить, вызывает такую бурную реакцию.

— Вы в пятую въехали? — безошибочно угадала кассирша. — Ерунда, сказки. Слушайте больше.

— Не сказки! — быстро вставил Сева и тут же спрятался за Лесю. — Там людоедка жила.

— Сева!!!

— И все же?

— Говорю же сказки, — продавщица споро взялась за ее йогурты. Мы тут всего восемь лет живем, и ничего толком не знаем. Байки какие-то местные.

— Мне Димка рассказал, а ему баб Зоя, — вякнул мальчишка.

— Вот видите, бабкины россказни, — зло заявила кассирша. — Скидочная карта есть?

Из магазина Леся вышла в задумчивости. Чем-то неприятно царапнул ее не столько дурацкий выкрик мальчика, сколько реакция его матери. Если бы это были действительно сказки, зачем она так замялась?

Часы показывали восемь, но солнце сияло, как прежде, ярко. А говорят, Петербург — город дождей и туманов...

— А там правда людоедка жила!

Сева явно был счастлив. Наверное, впервые взрослые относились к нему так серьезно.

— С чего ты взял? — мирно спросила Леся.

— Все знают. Там жила бабка, она в блокаду детей в квартиру заманивала и ела. Потому что больше кушать нечего было. А теперь померла. Вы ее дочка?

— Я похожа на дочку старой бабки?

— Не очень.

— Вот именно. Как ты считаешь, приятно мне теперь в этой квартире жить будет?

— А вы ее не можете обратно продать и новую комнату купить? — осторожно спросил Сева.

Да если бы Леся могла купить хоть какую-то квартиру, пусть не в Петербурге, а в Омске... Зарплата интерна — пять с половиной тысяч рублей. Боря старше, он уже учится в ординатуре и мечтает написать кандидатскую, а потом открыть собственный кабинет. Психоанализ — это модно, и психиатр, в отличие от тупого психолога из заштатного техникума, может получить специализацию психотерапевта и — в теории — грести деньги лопатой. На практике он получает на пару тысяч больше, чем Леся. Им даже ипотеку не дадут, без родительской помощи.

— Я надеюсь продать эти комнаты, — ответила она скорее своим мыслям, чем ребенку.

— Это хорошо, — рассудительно ответил он. — А то вдруг людоедка вернется? Она страшная была.

Она вернулась в пятую квартиру, без проблем открыла двери ключами Марты Давидовны и прошла на кухню.

Стены, оклеенные когда-то белым кафелем, были желтыми от жира, в газовые плиты въелась старая пригарь. Н-да, в такой кухне легко представить себе, как древняя страшная старуха варит суп из младенцев... тьфу.

Леся даже головой тряхнула, чтобы выкинуть из нее дурацкие мысли. Какая, к чертовой бабушке, старуха? Во-первых, в блокаду Марта Давидовна была юной девушкой семнадцати лет, во-вторых, с чего вообще она зацепилась за это людоедство? Скорее всего, она просто устала: шутка ли, почти год на две ставки, самый молодой и адаптивный мозг начнет страдать ерундой. Похожим образом она «залипала» готовясь в прошлом году ночами напролет к госэкзаменами.

Холодильников было три. Один из них, новенький «Стенол» работал, два других — совершенно одинаковые «Смоленски», были выключены из сети. Леся воткнула один из них, почище, в розетку, и сложила туда свои покупки. Компрессор громко, приветственно загудел.

Закончив с продуктами, она помыла в комнате пол и протерла полки, а потом вновь пошла погулять и на этот раз прошаталась по улицам несколько часов. Устала, но спать не хотелось — слишком светлое небо обманывало мозг, уверяя, что время еще детское, хотя даже в Петербурге, не говоря уже об Омске, был поздний вечер. Под конец она даже выпила два бокала пива в баре и наконец почувствовала себя достаточно сонной, чтобы вернуться домой.

В комнате задернула тяжелые, плотные и, конечно же, отменно пыльные портьеры (хорошо, что не сняла сразу), но это не помогло. Стало темнее, но под окнами все равно кричали пьяные туристы, а где-то у соседей вновь плакал ребенок. Она проворочалась на диване до полуночи, и лишь тогда провалилась в неровный, мутный полусон, сквозь который пробивался все тот же детский плач.

— Тетя, тетенька, не надо!!!

Сон с Леси слетел разом. Она рывком села на диване, напряженно вглядываясь в темноту. В щель портьер сочилось серенькое, бело-ночное, но его не хватало, чтобы увидеть комнату полностью. И было вполне достаточно, чтобы различить у дверей маленький черный силуэт.

Ребенок.

Леся плохо определяла возраст на глаз, но этот еще явно не ходил в школу. Совсем маленький, наверное, и до пояса ей не достанет.

— Не надо, тетечка!..

Откуда он здесь взялся, подумала Леся, и тут же похолодела: она знала, откуда. Точнее, от-когда.

— Тетя?.. — голос мальчика перестал быть жалобным, теперь в нем звучали требовательные нотки.

Он сделал шаг вперед. Другой...

Леся хотела бежать, но как будто примерзла к постели. Да и куда? Двери — за спиной жуткого ребенка. В окно?.. Третий этаж, да не хрущобный, а полноценный, с высокими потолками, внизу — асфальт.

Мальчик шагнул к не еще ближе, и Лея с ужасом различила на его шее что-то черное, мокро-блестящее. Кровь?!!

Мерным, неживым движением ребенок начала поднимать руку вверх, к ней. Леся закричала и... проснулась по-настоящему.

Показать полностью
135

Чатик

Чатик

Обычный рабочий день, вернее не обычный, а лучший – пятница. В обеденное время сотрудники разбрелись кто куда: кто-то в кафе на первом этаже, кто-то в столовую в здании напротив, совсем немногие остались обедать в офисе.

Олег заварил кофе, достал из холодильника контейнер с едой, сел в кресло, потянулся и улыбнулся в предвкушении. Начиналась самая приятная часть дня – общение. Этот чатик Олег открыл для себя полгода назад и с тех пор проводил в нём всё свободное время. Люди там подобрались разных возрастов, профессий и увлечений, но всех их объединяло одно – они были яркими, интересными личностями с прекрасным чувством юмора. Некоторые сидели почти круглосуточно, некоторые появлялись изредка, чтобы поделиться чем-то занимательным или смешным. Там никогда не было скучно, не было серости и банальности, которые так раздражали Олега.

Внимательно читая все новые сообщения, Олег улыбался: несколько забавных интересных историй, шуточная викторина, ссылки на новый сериал и обсуждение книги. И это только за утро! Какие же они все классные, и так сдружились за полгода! А сколько часов в войсе и онлайн играх провели вместе!

Олег дождался окончания ироничной пикировки и поздоровался. Никто не ответил. Странно, наверное, заняты. Одна из девушек, та, что страстно увлекалась фотографией, выложила несколько своих недавних снимков. Фотографии были лаконичные, стильные и очень красивые. Олег задал несколько вопросов о съёмке, но его снова проигнорировали. Непринуждённое общение в чатике шло своим чередом, а Олега, как будто никто не замечал. Неужели они всё знают?! Да нет, не может быть… Настроение было безнадёжно испорчено, и Олег захлопнул ноутбук. В груди поднималась тяжёлая волна обиды и гнева – как они смеют его игнорировать?! Ведь они… Ведь он…

Олег заставил себя вернуться в работе. К концу рабочего дня настроение немного улучшилось, когда планируя этот пятничный вечер, Олег заказал доставку пиццы ко времени, когда уже должен быть дома. В холодильнике ждало несколько бутылок пива. Но перед выходом из офиса Олег не удержался и снова зашёл в чатик. Общение там шло не так активно, как днём – многие ехали с работы. Олег снова сделал попытку влиться в диалог, пошутил, сделал комплимент, загрузил новый забавный мем, но снова в пустоту. Его не замечали. Нет! Его специально игнорировали! Обида и злость всколыхнулись с новой силой. Да что они себе возомнили, как они смеют?! Они…

В метро Олег ехал с таким угрюмым лицом, что люди инстинктивно старались держаться подальше. Но дома в своей уютной однушке он начал потихоньку отходить, а вовремя привезённая горячая вкусная пицца с бутылочкой холодного пива и новый сериал вовсю старались исправить этот ужасный вечер.  

Олег открыл вторую бутылку пива, и расположившись в любимом компьютерном кресле, снова открыл ноутбук и зашёл в чатик. Там шло бурное обсуждение сериала, первую серию которого Олег только что посмотрел. Руки машинально потянулись к клавиатуре и набрали комментарий. Снова полный игнор. И тут Олег взорвался – весь негатив и ощущение жуткой несправедливости, копившиеся в течение дня, вырвались наружу. На одних эмоциях, совершенно не контролируя себя, Олег злобно набирал капсом: «ДА КАК ВЫ СМЕЕТЕ МЕНЯ ИГНОРИРОВАТЬ?!!! ЭТО Я ВАС ПРИДУМАЛ!»

Осознание непоправимости пришло практически мгновенно, и рука потянулась удалить сообщение, пока никто не увидел, не прочитал. Поздно. Теперь ему ответили все. ВСЕ. Комментарии с вопросами, издёвками, шутками, оскорблениями и даже жалостью сыпались одно за другим. Вот именно жалость и явилась последней каплей. Не в силах больше терпеть это мучение, Олег побежал на кухню, распахнул шкафчик и достал с верхней полки флакон с красными капсулами. Внимательно перечитал инструкцию на этикетке: «… лечения назначают по 1 капсуле (300 мг) 1 раз в сутки, желательно выдерживать интервал 24 часа. ВНИМАНИЕ! Не превышать суточную дозу!» Олег открутил крышку флакона и высыпал полную горсть капсул. Постоял в раздумье, потом высыпал их обратно во флакон. Все, кроме одной. Боясь передумать, быстро проглотил её, запив водой из-под крана. Сколько там нужно ждать, час – два? Ничего, он подождёт.

Олег сидел на кухне, бездумно глядя в окно. На улице шёл снег, прохожих и машин становилось всё меньше, в домах напротив зажглись почти все окна. Пора!

Олег вернулся в комнату, уселся в кресло и открыл чатик. Всё было именно так, как он и ожидал – справа вверху одиноко стояла единственная аватарка – его. Все комментарии были тоже только его, Олега. Без контекста – вопросов, на которые он отвечал, шуток, смайликов, фоток, чатик выглядел болезненно-безжизненным, поэтому Олег удалил его без малейшего сожаления.

Ничего, ничего страшного. Он успокоится, придёт в себя, создаст новый чатик. Правда этих последних было особенно жаль – он так привык к ним за полгода.

«Зря, зря ты так с нами», - услышал Олег за спиной голос Лисы - девушки, с которой проводил больше всего времени в войсе. «Зря ты так с нами», - грустно-устало повторила Лиса, и Олег почувствовал, как что-то холодное и очень-очень острое с противным хрустом и жгучей болью вонзилось ему в спину. «Зря…» По спине побежал горячий ручеёк. Олег хотел что-то возразить, но горло свело от боли и ужаса. Но тот же ужас и желание жить придали сил, Олег оттолкнулся ногами от пола и развернулся в кресле на 180 градусов. Возле кресла никого не было. Комната была пуста. Обошлось! На этот раз обошлось!

Со стоном выбравшись из кресла, Олег на негнущихся ногах поковылял в ванную. Встретив взглядом своё отражение в зеркале на стене, Олег заметил какую-то неправильность. «Не оборачивайся, не смотри!», - кричал в отчаянии внутренний голос. Не выдержал. Обернулся.

Спинка любимого кресла была разрезана чем-то очень острым. От кресла, прямо через всю комнату вела цепочка, хорошо заметных на светлом ламинате красных клякс. Не обошлось…

Показать полностью
356

Паратерапия

Спрашивали чего-нибудь страшное, вот, нашлось в коллекции десятилетней давности. Кровь рекой, мистика, как заказывали. Даже мне перечитывать не по себе.

"Олег зевал, отчасти действительно скучающе, отчасти демонстративно. Голос судьи, бесстрастно зачитывающего состав совершенного Олегом  преступления, нагонял сон. И тлело слабое желание взять инициативу в свои руки и рассказать, что на самом деле стояло за этим: "В ночь с двадцатого на двадцать первое...бу-бу-бу... по причине внезапно возникшей неприязни...бу-бу-бу... нанёс два удара первому потерпевшему...". Как будто он психопат какой-то. А на самом деле "внезапно возникло" только желание забрать деньги у этих троих ночных пешеходов, которых сейчас получили статус потерпевших. А потом надо было их всех убить, и полного мужика в пиджаке, и его жену, от страха забывшую даже заорать, и ребёнка, который как раз вопил, как недорезанный, "вот и пришлось дорезать", - Олег улыбнулся придуманному каламбуру, просто так получилось. Не просить же их вывернуть карманы и отдать сумочку. Они бы ещё, чего доброго, начали пытаться сопротивляться или сбежать. Так оно быстрее вышло.

В течение всего времени, сколько длилось судебное разбирательство, которое должно было окончиться сегодня оглашением приговора, Олег нервничал только  в самом начале, когда понял, что выкрутиться не удастся, его видели, да и поймали его с бумажником убитого. Слишком красивым, качественной отделки, чтобы выкидывать. Но потом, он узнал от назначенного ему адвоката о замене приговора, каким бы он ни был, на лечение, и успокоился. И чем больше расспрашивал юриста об этом альтернативном варианте, тем расслабленней становился.

Хотя служитель Фемиды и сам знал не так много. О паратерапии, хоть и часто говорили, мало кто знал что-то конкретное, а о сути методики, вероятно, что и вовсе - только её создатели. Олег выяснил, что весь курс лечения составит всего один день, никакого хирургического вмешательства не будет, а главное, после лечения он обретёт полную свободу - всё это не могло не радовать. Один день Олег был готов вытерпеть что угодно, даже на одной ноге простоять, зато потом спокойно уйти домой.

Жаль, конечно, что бумажник ему не вернут, тем более там ещё немного и оставалось, но, не всё ж сразу... Потому и сейчас, во время судебного процесса, он просто ждал его окончания, маскируя своё нетерпение зеванием и мысленно перефразируя слова судьи. Как и речь адвоката, который не пытался избавить своего подзащитного от ответственности, но всё же предпринимал какие-то шаги, чтобы найти смягчающие обстоятельства. Потом Олег перестал прислушиваться к той ахинее, которую нёс его защитник, о трудном детстве и неустроенности личной жизни, которые косвенным образом спровоцировали столь жестокое... бу-бу-бу.

Он погрузился в воспоминания, как прошла та самая ночь, которая с двадцатого на двадцать первое. Всё не так плохо начиналось, погода, по крайней мере была отличная. Ясный безветренный день сменился яркой ночью. Луна рисовала такие же узорчатые пятна на асфальте, как до этого делало солнце, пробираясь сквозь листву деревьев. Но, в отличие от дня, визуальный ряд, во многом аналогичный дневному, сопровождала отличная тишина, почти полная, нарушаемая лишь лёгким шорохом листвы. Только потом в эти звуки добавились новые - шаги нескольких человек.

Олег, бредущий бесцельно по тротуару и размышляющий, куда бы податься и где бы на это "куда" взять наличности, остановился и оглянулся. Их было трое, видимо, семья, которую неизвестные причины выгнали на улицу глубокой ночью. Как показалось Олегу, как раз такие, которые могли бы помочь решить его финансовые проблемы. По крайней мере, теперь это должно было стать именно так. Когда он начал подходить к своим будущим вынужденным спонсорам, те остановились в нерешительности. Как будто  заподозрили что-то неладное уже по подчёркнуто спокойной походке приближающегося к ним незнакомца. Глава семьи что-то спросил, пытаясь понять что нужно странному прохожему и одновременно справиться со своей растерянностью.Олег так не произнёс и ни слова. Требовать денег, даже угрожая ножом, было для него унизительным, это же почти просить, гораздо проще сразу взять. Да и быстрее, потому что Олег действовал почти молниеносно. Толстяк свалился только после второго удара ножом в живот, пока падал, ещё пытался за что-то ухватиться, даже за своего убийцу, потом медленно сгибался пополам и оседал на асфальт. А его жена стояла, замерев, и с полуоткрытым ртом таращилась на нападавшего. Единственный звук, который она издала, был хрип, когда Олег перерезал ей горло. А потом начал громко вопить ребёнок, у Олега в ушах ещё какое-то время звенело, потому он даже нанёс несколько лишних ударов ножом. Не в отместку, просто всё не верилось, что крик уже смолк. Обшарив карманы и сумочку жертв, Олег с удовлетворением  пересчитал деньги, сложил всю сумму в дорогой бумажник толстяка и спокойно направился в прежнем направлении. Пусть он не так сильно разбогател, как мог надеяться, но уже можно было строить планы на дальнейшее проведение ночи. В баре его и задержали.
Приговор Олег выслушал с улыбкой. Дождался той части речи, где судья начал распространяться о праве осуждённого выбрать замену тюремного заключения на лечение и тут же выразил желание лечиться. На этом заседание было закончено, Олега увели обратно в камеру сизо дожидаться, когда ему назначат день, после которого он сможет стать свободным.

Обстановка комнаты была в стиле мини минимализм. Мебель представлял один стул. Олег оказался в комнате сразу как подписал несколько бланков, где, как он успел прочитать, было перечислено всё, с чем он соглашается. И с проведением какой-то процедуры, и его согласие на участие в ней, и даже готовность к разного рода последствиям. Олег решил, что его пытаются напугать, но размышлять на эту тему было некогда, его втолкнули в комнату со стулом и сказали ждать. Чего тоже не пришлось делать, уже через минуту послышались шаги, и в комнату вошли двое. На роль светил медицинских наук не тянул ни один из них, оба больше напоминали двух лаборантов, слишком молодые, не солидные, просто детский сад какой-то , а не Посвящённые в тайны паратерапии.

Олег окончательно расслабился, удобно развалился на стуле и снисходительно ответил на приветствие врачей. Тот, что был выше ростом и с папкой в руках приступил к объяснениям.
- Вы дали своё согласие на участие в процедуре так называемой паратерапии. Объясню в паре слов, в чём заключается метод и что с вами произойдёт.
- Если можно, поподробней, - ухмыльнулся Олег. Хотя он и ждал с нетерпением, когда перед ним откроются двери, ведущие на свободу, но несколько минут мог потерпеть. Ведь лучше заранее знать, что сейчас будет происходить, и подготовиться.
- А подробности вы, боюсь, не поймёте, - улыбнулся в ответ папкодержатель, - Попробую. Начну с рассмотрения проблемы социально опасных личностей вроде вас. Согласно моей теории ваша проблема в сильно суженом сознании, которое руководит вашими же поступками. Проще говоря, это как луч фонарика, освещающий лишь узкую полосу. На мой взгляд это очень важно, видеть все предоставляемые пути, это поможет вам выбрать правильный. Сложнее было придумать, каким способом расширить ваш кругозор, но сейчас метод разработан, неоднократно испытан и результаты его стопроцентные. Хотя и не всегда благоприятные… Собственно, только поэтому его было позволено применять даже к самым опасным преступникам. Вроде вас.
- Как приятно, - все пояснения Олег охарактеризовал одним словом - ***ня. Но озвучивать свой вердикт не стал.
- Немного о том, что будет с вами происходить. Это гипноз, но не совсем обычный. Вы ещё раз проживёте день, когда совершили преступление, но уже не в качестве себя. Так скажем, рассмотрите происходящее со всех сторон. И расскажете, что видите. Мой помощник будет вести диктофонную запись, это необходимо для контроля процесса, ну и просто мы сохраняем все результаты. Вы готовы?
- Готов. Начинайте. Мне глаза закрывать? - Олег даже сам не верил, что всего лишь такая ерунда отделяет его от вожделенной свободы. Даже смешно было.
- Как угодно. И, пожалуйста, начинайте вспоминать события той ночи, вслух.

Олег всё ж закрыл глаза, чтобы не видеть эту забавную сборную юниоров, которую не воспринимал всерьёз.
- Ночь. Улица. Фонарь, - он еле согнал с лица улыбку, - Я иду по улице. Темно. То есть светло... Очень светло. Всё видно.
- Куда вы идёте? - негромко спросил врач уже откуда-то сбоку.
- Пока не решил. Денег нет, - Олег сосредоточился на воспоминаниях и отвечал серьёзно, хотя по-прежнему пребывал в уверенности, что никакой гипноз на него не действует.
- Посмотрите в карманах.
- Я же знаю, что нет. ...Нет. ...Мелочи немного. И нож. Складной.
- Вы что-то слышите. Что это?
- Тихо. Мои шаги. ...Ещё шаги. Кто идёт сзади, далеко. Несколько человек. Один из них топает громче. Каблуки.
- Обернитесь. Кто это?
- Три человека, идут за мной. Толстый мужик, прилично одет, важный. Держит под руку женщину. Поворачивает к ней голову, что-то говорит. Она смотрит на меня. Некрасивая. Уставшая какая-то. На плече сумочка. Левой рукой держит руку ребёнка. Девочка. Лет шесть. Зевает.
- О чём думает мужчина?
- Смотрит, как я подхожу. ...Не знаю...
- Знаете. Это вы. О чём вы думаете?
- Не  зн..., - брови над закрытыми глазами Олега протестующе нахмурились, но тут же взметнулись вверх, как если бы он неожиданно почувствовал нечто, что крайне удивило его, - Ботинки жмут... Нафига я их обул. "В гости", "оденься поприличней"... Чтобы с Машкиной тёткой чаи распивать... Разве отвертишься... "Ты с нами никуда не ходишь совсем"...
- Вы видите человека впереди?
- ...Молодой парень какой-то. Остановился, смотрит на нас. ...Идёт к нам. Странный какой-то. Вы что-то хотели, молодой человек? ...Не отве...А! - Олег дёрнулся всем телом на стуле, как от сильного удара,- как больно... зачем? ЗАЧЕМ?? А! - Олег обоими руками схватился за живот и начал наклоняться вперёд, не переставая говорить, тихо и сдавленно, - Я не могу умереть... Не хочу... Не буду...
Голос стихал, переходя в шумное прерывистое дыхание. Вдох-выдох, вдох-выдох, вдох, вдох. Дыхание остановилось и лишь спустя несколько секунд возобновилось. Обычное, ровное. Олег выпрямился, застывшая на его лице страдальческая гримаса медленно пропадала. Врач, спокойно наблюдавший за этими переменами, заговорил вновь:
- Вы женщина. Посмотрите вперёд. Что видите?
Олег поднял голову, как если бы пытался разглядеть что-то находящееся выше уровня глаз, хотя его глаза и были по-прежнему закрыты. И шёпотом произнёс:
- Глаза...
Дальше воцарилось молчание, которое врач не прерывал наводящими вопросами. Он чего-то ждал, бесшумно постукивая пальцами по обложке своей папки. Олег неожиданно захрипел, судорожно задёргавшись на стуле, раскачиваясь и, как будто, пытаясь вскочить. Ноги последний раз скользнули по полу, и всё тело резко обмякло, голова Олега упала на грудь. Если бы не еле заметное дыхание, казалось, что пациент умер.
- Вы ребёнок. Девочка, - продолжил врач, - Смотрите! - впервые в его голосе мелькнуло что-то похожее на эмоции. Олег вскинул голову и закричал:
Крик, тонкий, неимоверно пронзительный, метался в тесноте комнаты, как дикая птичка, попавшая в клетку, бился в стены, отскакивал и снова бил. Второй из врачей, тот, что держал в руке включённый диктофон, отдёрнул руку с прибором, как будто испугался, что техника не выдержит этого вопля.
Ма-а-а-амо-о-о-чка-а-а-а-а-а-а-а!!! Папа-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!! - продолжал орать Олег, сжавшись, вцепившись в стул двумя руками, - Не умирайте-е-е-е-е-е-е-е...
Крик затихал, тело Олега выпрямилось и слегка подёргивалось. Потом замерло.
-  А теперь я начну отсчёт от одного до пяти, - сказал врач, делая шаг в сторону и встав напротив пациента, - На счёт "пять" вы проснётесь. Один. Вы начинаете просыпаться. Два. Мышцы приходят в тонус. Три. Ваше дыхание нормализуется. Четыре. Открываются глаза. Пять.
Щёлкнула кнопка выключаемого диктофона. Олег открыл глаза, испуганно глядя прямо перед собой, потом на стены, врачей. Медленно выражение испуга сменяло совершенно другое, тоже испуг, но направленный куда-то внутрь себя, наполненный глубоким ужасом понимания чего-то страшного. Плечи Олега дрогнули, и он неожиданно зарыдал.
- Лечение окончено, вы можете быть свободны, - сообщил врач, не сделав попытки сказать бывшему пациенту хоть что-то ободряющее. Олег, поднялся и, глядя прямо перед собой, сделал несколько шагов к выходу из комнаты. Ударился плечом об косяк, пошатнулся и, наконец, вышел. Его шаги медленно затихали в глубине коридора. Врач, державший в руке диктофон, сунул прибор в карман и повернулся к коллеге:
- Думаешь, дойдёт дома?
- Должен. Ещё неплохо держался, надо сказать, - в голосе второго врача явственно слышалась усталость.
- Тоже думаю, что под машину не прыгнет. Скорее, дома повесится... тебе никогда не бывает их жаль?
- Нет.
Возникла неловкая пауза, которую "диктофонщик" решил прервать, сменив тему:
- Сколько раз не участвую в твоих сеансах, всегда поражаюсь происходящему. Если бы не знал, что ты накануне тщательно вычитываешь папку с делом пациента, запоминая всякие подробности, уже бы давно поверил в то, что ты умеешь переселять души. И управлять ими.
- Ты об этом? - первый врач впервые за день улыбнулся и махнул в воздухе папкой, - Почитай, если интересно.
С некоторой долей настороженности, ожидая шутливого подвоха, врач взял папку из рук коллеги и открыл. Никаких бумаг в папке не было.
- Прочитал? Пошли теперь кофе пить."

Показать полностью
123

Сучьи дети: ч. 2

Начало: Сучьи дети: ч. 1

---

Она сама не знала, чего ждала: своих вещей под залежами паутины и пыли? Скелета другой себя, забытой в брошенной квартире? На самом деле, когда Яся, задыхаясь, доползла до цели, её встретил зияющий дверной проём и пустая комната по другую сторону порога. Просто бетонные пол и стены, окна без рам и стёкол, шуршащий скомканный пластик на полу. Квартира без отделки, в которую никто не въехал.

- Да уж, а тебе явно для счастья немного надо, - не преминул пошутить Марысь. Этот поганец прошагал девятнадцать этажей и даже не запыхался.

Яся выглянула в окно. Ландшафт балконов и крыш казался странно чужим, хотя на самом деле особо не изменился. Там, в другой жизни, из её квартиры было видно Лахта-центр; здесь вместо него возвышалось что-то вроде исполинской вышки мобильной связи, только невероятно древнее, старше шумерских зиккуратов.

Она взглянула вниз, на крышу школы, на которой было большими буквами выведено «ПОМО», и на вход в подъезд…

К которому как раз неторопливо трусило несколько покорёженных псов.

- Марысь! – в панике позвала Яся.

Тот посмотрел через её плечо.

- Не боись. Выйдем через другой.

Он провёл её к люку, ведущему на крышу. Замок проржавел насквозь, но на то, чтобы его сбить, всё равно ушло какое-то время, и Яся еле сдержалась, чтобы не заверещать от страха, когда услышала лай на лестнице. Он метался по лестничному колодцу, эхом отскакивая от стен так, что было непонятно, сколько там зверюг, и поэтому казалось, что тысяча.

- Давай, лезь, - велел Марысь. Выбрался за ней следом, прикрыл люк за собой.

Они спустились через другой подъезд, пока псы обнюхивали этот, и выбрались из города без потерь. На пустыре их уже ждал Драник. Из него вырвали несколько больших клоков шерсти, но, завидев хозяина, он с восторгом завилял хвостом.

- Хороший мальчик, - сказал Марысь, и Драник повалился на спину, подставляя пузо для почёса.

Яся просто стояла рядом, дышала и чувствовала, что больше в город не пойдёт.

Даже одного раза и то оказалось многовато. С ними не случилось ничего плохого, но этот визит в призрак знакомой реальности словно высвободил страхи, закупоренные у Яси внутри, и ей начали сниться кошмары. Её мозгу хватало ума проснуться до того, как начнётся самая мякотка, но даже обрывков, которые Яся помнила, когда просыпалась, хватало, чтобы ходить пришибленной весь день.

Ей снилось, что из наростов на столбах вылупляются пауки размером с кошку; что они откладывают новые яйца везде, куда только могут пролезть, и, когда Яся решает попить чаю, из чайника вместо кипятка потоком текут белые крошечные паучата. Снилось, что бабНютино радио ловит сигнал той штуки на месте Лахта-центра, и Яся до крови царапает себе лицо и суёт спицы в уши, чтобы не слышать, но слышит всё равно.

Они с Марысем перестали играть в кости, когда Ясе начало сниться, что она сама – фигура на поле, и ей нужно двигать своих собак на Марыся, чтобы не проиграть. Когда он делал ответный ход, и она понимала, что загнана в угол, ей оставалось только спрятаться в школе напротив своего подъезда. Окна внутри были расписаны цветущей сакурой. Подходя ближе, Яся различала, что на самом деле цветущие кроны – это много-много отпечатков кровавых детских ладоней, и что двери заперты, а стёкла в рамах не бьются – и она просыпалась, не успев дописать «ГИТЕ».

Но всё ещё было не так плохо, пока один из снов не заставил её досмотреть себя до конца.

Это был сон о том, как она идёт домой. Открывает домофон ключом-таблеткой, забирает из почтового ящика квитанции за свет и воду и поднимается вверх по лестнице – на лифте нельзя, хоть она и не помнит, почему. Сломался он, что ли?

Яся идёт и считает ступени, но постоянно сбивается, и приходится начинать заново. И тут снизу и сзади доносится вой. Голодный собачий вой, который неуловимо, неостановимо переходит в тот, другой, в вой сирены, кричащей о том, что скоро с неба в языках пламени обрушится смерть, и тебе некуда от неё деться.

Яся знает, что умрёт, если услышит этот звук в момент, когда в нём больше не останется совсем ничего от обычной собаки из плоти и крови. Яся бежит.

Она бежит пролёт за пролётом, пролёт за пролётом, пролёт за пролётом, а потом спотыкается и чуть не падает – с невесть какого этажа прямо на первый, потому что лестницы дальше нет, вместо неё – дыра с неровными обгрызенными краями, и нет даже узенького карнизика или перил, ничего.

Дальше не пройти, но вой снизу становится громче. Ближе.

Яся рвёт на себя дверь и вываливается к лифтам. Вой ввинчивается в череп, как сверло для трепанации в хрустящей аптечной упаковке. Лифт подъезжает раньше, чем она успевает нажать на кнопку; Яся вваливается внутрь, и двери захлопываются, как капкан.

Света внутри нет.

Она шарит по стенам, ищет кнопки, с силой вдавливает самую верхнюю – и лифт ухает вниз.

Он падает, так, как падаешь во сне за миг до того, как проснуться, вот только Яся не просыпается. Понимает, что не может, не может проснуться, что не проснётся вообще никогда, и что конца у падения нет – только тьма.

- Мама! – кричит она жалко и тоненько. Не узнаёт собственный голос. – Мамочка!..

Лифт останавливается, так резко, что сила инерции сбивает Ясю с ног, и она разбивает колени об пол.

Дверь открывается, и вой льётся в кабину, как вода сквозь прорванную дамбу. Вытесняет воздух, накрывает Ясю с головой, наполняя её через рот, нос и уши, через каждую пору. Она не в силах шевельнуться под его тяжестью, не в силах даже отвернуться или закрыть глаза – и поэтому видит то, что видит.

Невыразимо, неизмеримо огромная масса плоти без конца и края, без замысла и формы, постижимых человеческим умом. Раздутое беременностью брюхо, титаническое, как гора, как материк, как планета – кожа натянута до предела, вот-вот порвётся.  Выпирающие вены, как корни. Набухшие, до крови изжёванные соски.

Бум.

Пол содрогается, как будто где-то рядом всё-таки упала первая бомба.

Бум.

Содрогается вся вселенная.

Бум.

Яся проснулась, но тяжёлые, страшные удары не прекратились.

Бум.

Дверь домика бабНюты слетела с петель, и внутрь ворвался Драник.

Яся никогда не видела на его страшной, уже почти родной башке такого оскала.

Он оказался рядом с ней одним прыжком, быстрее удара сердца. С бесчисленных жёлтых клыков капала слюна, низкий почти до неслышного рык вибрировал у Яси прямо в костях – не тот, которым Драник рычал, гоняясь за лягушатами или играя с Марысем в перетягивание тряпки.

Яся инстинктивно закрылась подушкой, и вместо её горла чудовищные челюсти сомкнулись на мешке перьев. Драник мотнул головой, вырвал подушку у неё из рук –  легко, как леденец у ребёнка. Отбросил в сторону.

Бежать было некуда, прощаться с жизнью – некогда, и Яся решила, что это всё не взаправду. Просто она проснулась из одного кошмара в другой, вот и всё. Просто…

- Стой! Да стой же, дурачок!!

Марысь обхватил Драника поперёк живота, оттащил от Ясиной кровати. Пёс весил немногим меньше хозяина, если не больше, и оба повалились на пол.

- Фу! Фу, кому говорю! Да что с тобой такое?!

Драник вывернулся, вскочил на лапы, подмяв Марыся под себя. Тот инстинктивно выставил руки, защищая лицо, и Драник – верный друг, послушный помощник, игривый большой щенок, обожающий бегать за палкой и давать почесать пузо – вгрызся ему в предплечье.

Яся зажмурилась, ожидая треска костей и ткани, когда пёс оторвёт Марысю руку от плеча…

Грянул выстрел, и стало тихо.

Марысь лежал на полу, придавленный собачьей тушей. Драник замер. У него в затылке зияла чёрная в полумраке воронка. На пороге стоял дед Микко. От дула ружья у него в руках шёл дымок.

Яся ещё успела подумать: да спит он с этим ружьём, что ли?

Дед оттащил труп Драника в сторону. Марысь, белый, с огромными глазами, попытался вскочить; пошатнулся, упал на колени.

- Н-нет, - выдохнул он. – Нет, нет, нет, нет, нет!

Он сгрёб мёртвого пса в охапку, покачиваясь, прижал его голову к груди. Склонился над ним, как мать над младенцем – словно хотел защитить.

- Нет, нет, нет, мальчик, да как же это… да… к-как…

Его разорванный рукав набряк от крови; по полу медленно растекалась тёмная лужа.

- Хорош скулить, - бесстрастно сказал дед Микко и взял у печки кочергу. – Рану прижечь надо. Вы, бабы, пошли вон.

Стоя на улице босиком, завёрнутая в одеяло, Яся наконец поняла, что сейчас произошло.

Она рыдала от запоздалого ужаса, кусая костяшки пальцев, а бабНюта стояла рядом и молчала, пока наконец не сказала:

- Что, опять тебе страшный сон снился?

От удивления Яся перестала плакать.

- Д-да.

- Мамку звала? – грустно спросила бабНюта.

Что? Откуда?..

- З-звала…

Бабка скорбно кивнула.

- Вот и дозвалась. Нет тут другой мамки, кроме Сучьей…

Следующий день прошёл как в тумане. Сидеть на месте не получалось, но и дела не клеились – всё валилось из рук. Марысь остался в доме у бабНюты, и находиться рядом с ним было больно. В его застывших, неживых глазах не было ни капли злости на предательство – только бесконечное горе утраты.

Он не шевельнулся, когда дед Микко вытащил Драника во двор, разрубил на куски и в мешке унёс в лес. Топор бабНюта сожгла в печи.

Вечером они все набились в одну избушку, чего не делали никогда. Марысь забылся неровным сном на Ясиной кровати. БабНюта вскипятила воды и поставила на стол варенье из крыжовника, но никто не притронулся к стаканам и чашкам.

Монотонно и бессмысленно шипело радио. Яся сидела, словно вынутая из этого мира, и думала о том, что это она во всём виновата.

Марысь застонал. Яся вздрогнула и сжалась, не зная, чем ему помочь. Не просыпаясь, он беспокойно шевельнулся, перекатился на спину. Застонал снова.

А потом закричал.

Они повскакивали с мест, не понимая, в чём дело, а он орал, выгибаясь дугой, словно в припадке, и на чистой повязке на его прокушенной руке проступали пятна крови. Дед Микко прижал парня к кровати за плечо, сорвал бинты.

Прямо на глазах у Яси что-то невидимое выдрало у Марыся кусок из руки. Просто взяло, оторвало лоскут мышцы, обнажая в глубине белую кость, и, не жуя, сглотнуло куда-то в пустоту. Укусило снова: Яся отчётливо видела, как на залитой кровью коже рисуется красный полумесяц зубов…

Марысь дёрнулся, сбрасывая дедову руку; дед Микко неслышно ругнулся и отпустил, брезгливо обтирая ладони о рубаху.

- Это она, - сказал он. – Сука. Она его жрёт.

***

С той ночи Яся не увидела ни одного кошмара. Потому что не спала.

По ночам Сучья мать приходила жрать Марыся заживо. Дед Микко, хоть у него болела спина и не гнулось одно колено, кое-как перенёс парня в пустой дом подальше от прочих, но это не помогло. Они всё равно слышали его крики.

Яся никогда в жизни не подумала бы, что человек может так кричать.

Она не ходила сидеть у его кровати. Зачем, если ночью Марысь не видел и не слышал ничего из своей личной вселенной боли, а днём ему хватало сил только на то, чтобы лежать в полузабытьи-полусне?

Яся и сама еле волочила ноги. Вина прижимала её к земле, не давала дышать, есть, спать. Если днём, в благословенной тишине, ей удавалось закрыть глаза, ей снились разъезжающиеся двери лифта, и Яся вздрагивала, просыпаясь от ужаса перед тем, что увидит за ними.

По ночам ей оставалось только лежать, спрятав голову под подушку, кусать губы, слушать и знать.

Это всё она. Она и никто другой. Она звала, и она дозвалась.

Она не знала, как ей жить с этим дальше.

Дальше. Такое смешное слово. Что вообще будет дальше? Никто не говорил ей, и она боялась спросить. Дед Микко ходил ещё злее, чем обычно, бабНюта вздыхала и крестилась, приговаривая что-то себе под нос. Если у стариков и были припасены какие-нибудь лекарства, Яся не верила, что Марысю может помочь хоть одно из них. Здесь, конечно, случаются чудеса, но такие – вряд ли.

Она запрещала себе думать об очевидном и неизбежном. Когда становилось совсем невмоготу – ложилась лицом вниз на подушку и беззвучно кричала в неё, кричала, кричала, пока в голове не оставалось ничего, кроме гулкой, пустой боли.

А потом, на четвёртый день, дед Микко зашёл к ним с бабНютой и сухо сказал:

- Пора кончать.

Его жилистая, в старческих пятнах рука, как всегда, сжимала ружьё.

Яся не сразу поняла, о чём он, а когда поняла, что-то у неё внутри умерло.

- Нет! – выкрикнула она. – Т-так… так нельзя!

Дед зыркнул на неё почти с ненавистью.

- Так нельзя, а как тогда можно?! Что ему, терпеть? Тебе бы на его месте хорошо было?!

Яся отпрянула от силы его злости, налетела спиной на стену и расплакалась, пряча лицо в ладонях.

- Он сам меня попросил, - буркнул дед Микко. – Если хочешь попрощаться, то приходи.

И ушёл снова.

Попрощаться. У Яси никак не укладывалось в голове. У неё ещё никто не умирал. Она не знала, как это. Какой-то части у неё внутри – маленькой, глупой части – казалось, что если она не пойдёт и не скажет «прощай», не поставит последнюю точку, то Марысь никуда не денется. Нет, правда, разве он может перестать быть? Он был для Яси частью этого мира с первого дня, с первой секунды. Ещё пять дней назад они смеялись, вычёсывая из Драника ёжики репьёв. Это всё какая-то ошибка. Опечатка в книге жизни, которую можно найти и исправить, и они все ещё посмеются над этим когда-нибудь потом.

Не может же его не быть, этого «потом».

Она решилась только под вечер, потому что ещё одной ночи ей было не пережить.

Когда Яся нашкодившей кошкой проползла в приоткрытую дверь, дед Микко, сидевший у кровати, молча встал и вышел прочь. Остро пахло сукровицей. Марысь лежал на спине, сбросив одеяло. Его глаза были закрыты, зубы стиснуты; на бледном лбу блестели капли испарины.

Яся сделала к нему полшага и зажала рот ладонью. Кто-то из стариков попытался перебинтовать его раны, но он, должно быть, метался так, что повязки сползли и ничего не могли скрыть. Его правой руки, той, в которую впился зубами Драник, больше не было – просто не было, из обглоданного плеча торчал только острый огрызок кости. Под оголёнными рёбрами, быстро и мелко дыша, раздувались и опадали лёгкие. За грудиной в ошмётках заветренного красного мяса умирающей птицей трепыхалось сердце.

Яся моргнула – слёзы, выступившие на глазах, горячими реками хлынули вниз – и зажмурилась, чтобы не видеть лиловые кровоподтёки на искусанной шее, язык и зубы сквозь рваную запёкшуюся дыру в щеке.

Господи боже правый. Да как же это. Как же так.

А потом Марысь открыл глаза, мутные от боли.

- А, - хрипло сказал он. – Надо же… явилась. И ста лет не п…рошло.

- Ч-что? – только и смогла выговорить Яся.

- А то! – он закашлялся, шипя, втянул воздух сквозь зубы. – Тебя… сколько ждать-то?! Нет, тебе-то, п-понятно… торопиться… н-некуда…

Ему было очевидно сложно говорить, но Марысь не умолкал.

- Ты подумала… обо мне хоть раз? Что всё бы уже могло кончиться… час, д…ва часа назад?.. И мне не пришлось бы… не… пришлось…

Яся всхлипнула.

- П-прости! Я… я… это так т-трудно…

Марысь рассмеялся, и этот звук был страшнее воя Сучьей матери.

- Трудно?! Тебе трудно?!..

Внезапным усилием он рывком сел на кровати. Свесил с края босые ноги.

- Знаешь что? Хватит. Пришла, посмотрела? Ну и всё.

Яся слишком поздно поняла, что дед Микко оставил своё ружьё стоять у изголовья.

Она не успела даже шевельнуться.

В последнем порыве сил Марысь схватил ружьё здоровой рукой. Наставил дуло себе в лицо, нащупал большим пальцем ноги спусковой крючок.

Мир оглох.

В высоко и тонко звенящей тишине безголовое тело упало назад, спиной на стену. Всё, что только что было Марысем – её другом Марысем – медленными вязкими каплями стекало с перепачканных досок. Брызги разлетелись по всему дому. Они были у Яси в глазах, в волосах, на губах, и, когда она смогла вдохнуть, первым, что она почувствовала, был их железный, солёный вкус.

Ничего не видя, она ощупью ткнулась в дверь, запнулась за порог, вывалилась на крыльцо. Кинулась вперёд, шатаясь, влетела в колючие объятия кустов. Её вырвало, так отчаянно, словно тело старалось исторгнуть из себя сердце и душу, очиститься от памяти и остаться сухим и пустым. Яся давилась рыданиями, захлёбывалась и кашляла, и когда поток иссяк, на мгновение ей показалось, что всё, на что ей ещё хватит сил – это упасть в землю лицом и умереть тоже. Она ухватилась за ветку шиповника, пропарывая ладонь, но устояла. Вытерла лицо, размазывая по нему слёзы, сопли и кровь – свою и чужую, и побрела назад. Кусты не хотели её пускать, хватали за руки, шепча утешения, но Яся не слушала.

Дом бабНюты стоял перед ней мёртвым, глядя в никуда покосившимися рамами без стёкол. Ступеньки крыльца потонули в траве и мху.

Ничего ещё не понимая, Яся постучала в дверь. Незапертая, та приоткрылась со скрипом, похожим на стон.

Внутри не было ничего, кроме темноты.

Ступая, как лунатик, Яся сходила на край посёлка к деду Микко. Крыша его дома обвалилась; на её остатках росли тоненькие юные берёзки.

Яся развернулась и пошла сквозь заросли во внешний мир, давя не успевших убраться с дороги лягушек.

Землю укрыли млечные сумерки питерской белой ночи, и в городе за пустырём зажигались огни.

Пока Яся медленно шла к ним, пошёл снег. Она подставила ладони, и снежинки ложились на них, не тая. Они не были холодными – скорее, похожи на тонкие хлопья пластика. Яся подняла голову: половина неба была на месте, а вместо второй зияла рваная рана. Ошмётки небесной тверди свисали с крыш многоэтажек, облака запеклись на окнах веерами брызг.

Она переступила границу города, и её встретил обычный, нормальный летний вечер. Пластмассовый снег кружил вокруг фонарей, следящих за Ясей взглядом; люди без лиц спешили куда-то по своим делам. Мимо проехала маршрутка без водителя, полная народа. Девушка в форме Пятёрочки, ругаясь, отдирала от витрины присоски ветвистых грибов. Ребёнок в радостном волнении рассказывал матери про свой день в школе, крепко уцепившись за её руку окровавленной ладошкой.

Светофор на перекрёстке решил стать маяком – обе лампы горели одновременно ярким белым светом, словно прожекторы, – и Яся в нерешительности остановилась, не зная, можно ли ей перейти. Рядом с ней встала женщина в аккуратном старомодном костюме. Она доверительно наклонилась к Ясе и прошептала:

- Дальше не ходи, там – лёд!

Тут светофор, мигнув, заискрил и погас, и женщина зашагала через дорогу. Мопс в милом свитерке, которого она вела на шлейке, дружески хрюкнул Ясе на прощание. У него не было глаз, зато зубы в воронкообразной пасти ряд за рядом уходили куда-то в невообразимые глубины.

Никакого льда по пути в свой подъезд Яся не встретила.

На лифт была очередь – как будто все жильцы решили вернуться домой в одно и то же время. Яся встала в конец. Там, впереди, синхронно прибыли обе кабины – обычная и грузовая; люди набились в них, и двери закрылись. Маленький экранчик наверху так и показывал первый этаж. Через минуту двери разъехались снова, и людей внутри уже не было. На их место тут же принялись загружаться новые.

Яся решила не ждать и пошла вверх по лестнице.

У дверей своей квартиры она поняла, что понятия не имеет, когда и куда пропали её ключи, но их точно не может быть в кармане ватных штанов бабНюты. Машинально попробовала ручку и поняла, что дверь не заперта.

Внутри всё было так же, как в день и час, когда она уходила. В открытые окна намело фальшивого снега – он серым, пушистым слоем лежал на незаправленной кровати, плавал в недопитой кружке с чаем. Где-то около горизонта, за крышами, антеннами и красными звёздами заградительных огней, рыбьей костью торчал обглоданный остов заброшенного Лахта-центра.

За стеной завыл соседский пёс. Может быть, он хотел гулять, или есть, или ему было одиноко, но Яся вдруг отчётливо услышала, что его устами где-то там, глубоко, глубже, чем корни самых старых домов, намертво зажатая в обломках двух покорёженных, переломанных миров, воет Сучья мать.

Яся села на пол и завыла вместе с ней.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!