Наконец, когда изо всех внутренних и внешних карманов камуфляжной одежды Максима начали торчать склизкие «букеты» из разнообразных грибных шляпок, он решил, что пора возвращаться домой. Он потушил свой китайский фонарь, запросто способный посоревноваться с установленным где-нибудь на зоне прожектором – света от полной луны, насквозь пронизывающей заметно «полысевшую» тайгу было более чем достаточно, чтобы найти путь в деревню, - и побрел было обратно, как вдруг услышал позади хруст лесного ковра от чьей-то тяжелой поступи.
Решив, что за ним крадется решивший быстро поднабрать жирка перед зимой медведь, Максим выхватил с пояса баллончик для отпугивания диких животных и резко развернулся. Метрах в десяти от него, слегка теряясь в тенях двух толстых сосен, отчасти закрывающих бледный лунный свет, стояло нечто… Поначалу Максим принял существо за худого медведя, вставшего на задние лапы, однако спустя несколько мгновений понял, что ошибся. Ростом около двух с небольшим метров; длинные тонкие ноги, оканчивающиеся чем-то похожим на копыта; покрытое местами свалявшейся толстой темной шерстью тело; короткие передние конечности с острыми когтями длиной с предплечье взрослого мужчины; маленькая голова с ветвистыми рогами – это было либо измученное ужасными мутациями животное, из-за своего уродства превратившееся в отдельный вид, либо, как настойчиво подсказывал Максиму лихорадочно соображающий мозг, это было одно из тех чудищ, которыми пестрели страшные байки, рассказываемые вечерами возле костра в Плетеновке. В верности последнего Максим убедился, как только монстр сделал пару шагов вперед, выйдя из тени сосен, тем самым дав возможность как следует рассмотреть его испещренную глубокими бороздами морду: горящие красным огнем ромбовидные глаза; узкий, похожий на птичий клюв нос; полный зубов окровавленный рот, широко раскрытый при виде жертвы.
Любой другой, на месте Максима, либо застыл бы на месте, парализованный ужасом, либо бросился бы наутек, будучи разорванным на части в два прыжка догнавшим его чудищем, но ведущий ночную жизнь плетеновец так часто боялся в своей жизни, что страх давно стал для него совершенно обыденным чувством. Не теряя зря ни секунды, он направил створ баллончика в сторону замершего, будто не ожидавшего такой храбрости от жертвы, монстра, и нажал похожий на оружейный спусковой крючок. Вылетевшая с громким свистом на несколько метров вперед оранжевая струя залила уродливую морду; существо громко взвизгнуло, неуклюже зашаталось и рухнуло на землю, при этом одна из его ног отлетела в сторону – но этого Максим уже не видел, несясь прочь от чудовища, начавшего жалобно стенать.
Толком не разбирая дороги, плетеновец по какому-то внутреннему наитию придерживался верного пути; уже через двадцать минут лихорадочного бега он увидел за начавшим расступаться лесом свет фонаря на столбе – единственного источника уличного освещения в деревне, – стоящего возле старой деревянной церкви.
«Спасся!» - обрадовался было Максим, но тут на заросшую мелкой травой лесную дорогу выскочило три темные фигуры, ослепившие его своими фонарями, ничуть не уступавшими по силе его «прожектору».
Из-за света, бившего ему по глазам, Суворов не мог рассмотреть лиц людей перед ним, однако ему не нужно было их видеть, чтобы знать, что они похожи на лики демонов: испещренные многочисленными бороздами, с ромбовидными глазами и растянутыми чуть ли не до ушей ртами.
-Где они?! – возопила фигура посередине голосом Женьки Надеевой – матери троих детей, работавшей дояркой на ферме неподалеку.
-Кто? – опешил Максим, вмиг позабыв о лесном монстре.
-Дети наши, кто! – рявкнул стоявший справа «демон», до того напряженно прислушивавшийся к треску рации – самому популярному и надежному средству связи в Плетеновке, не способной похвастаться наличием сотовых вышек поблизости, на радость противникам невидимых «волн-убийц». –Ваня с Егором успели сказать, что ты им в лицо брызнул баллоном за какую-то небольшую проказу, а где они находятся, я разобрать не успел – рация у них села, видимо. Говори давай, где дети наши!
«Ах, дети» - понял Суворов. «Видать, решили меня отпрыски Надеевых припугнуть маленько хохмы ради. Да только больше родичей своих напугали – вон Сашка рацию от уха не убирает… А третий, это, наверное, вечно трущийся подле них Андрюха Бобров».
-Возле Веселого ручья они цирк устроили, я уж подумал, что медведь на меня вышел, - злобно произнес Максим. –Там и видел их в последний раз.
-Псих драный, разберемся еще с тобой! – пообещал стоящий слева от Жени вечно хмельной Бобров, прежде чем троица убежала в указанном направлении.
-С выродками этими разберитесь, вначале, - буркнул им вслед Максим.
«Везде одно и тоже» - с досадой думал он, идя в сторону дома. «Правильно говорят умные люди: жизнь свою изменить невозможно одним лишь переездом в новое место, ведь туда ты берешь главного виновника своих неудач – самого себя».
Плетеновка была пятым местом, куда Максим переехал с того момента, как у него диагностировали чрезвычайно редкое заболевание – прозопометаморфопсию. Аномалия в мозгу, из-за которой он воспринимал человеческие лица искаженными, зачастую с «демоническими» чертами, возникла у него в семь лет – это было первое сентября девяносто восьмого, день, когда Максим впервые пошел в школу. Класс надолго запомнил паренька, вдруг ни с того ни с сего с криком сорвавшегося со своего места и побежавшего прочь из кабинета, по пути ловко перепрыгнув через стол вставшей было учительницы, пребывавшей в крайнем замешательстве.
Уже спустя некоторое время, в более взрослом возрасте, Максим удивлялся, как не сошел с ума в тот знаменательный день: пробежав до дома со скоростью, достойной занесения в «Книгу Гиннеса», он с ужасом обнаружил, что «чудовища», то и дело встречавшиеся ему по пути, заняли место и его родителей. Растерянные родители, которые от беспокойства, казалось, сами были готовы сойти с ума, отвезли обезумевшего от страха сына к знакомому психиатру, ставшему спасителем для носителя редчайшего заболевания. Тот не стал ставить, как сделали бы его менее опытные коллеги в то время, диагноз «шизофрения», вместо того спокойным мягким голосом объяснив мальчику, что тот видит «демонов» вокруг из-за своих «небольших особенностей». Несмотря на малый возраст, Максим понял абсолютно все из того, что ему говорил Василий Дмитриевич, имевший самое нестрашное лицо из тех, что ему довелось видеть с момента проявления болезни. И пусть большая часть подробностей того разговора быстро забылась Максимом, однако один факт о своем состоянии он запомнил особенно хорошо – подобные случаи были неизлечимы.
Так, в один момент, жизнь Суворовых круто изменилась. Семья начала часто переезжать: несмотря на то, что Максим изо всех сил пытался заставить себя относиться к вездесущим «демонам» (пугавшим его даже спустя двадцать лет столь же сильно, как и в то памятное первое сентября), как к обычным людям, у него это не всегда получалось – рано или поздно окружение понимало, что новичок не в меру пуглив, пусть причины этого были и не всегда ясны. И, как это бывает, хулиганье тут же начинало зло шутить над «трусом», то запирая его в школьном кабинете, где из шкафа внезапно вылезал одноклассник, пугающий Суворова до слез, то вечером окружало в темном переулке, начиная громко выть и рычать, что и для человека менее впечатлительного выглядело довольно жутко.
В день десятилетия сына, когда тот в очередной раз вернулся со школы в слезах, прося перевести его в другую, уже в восьмую по счету школу, старший Суворов не выдержал. Быстро одевшись, он буркнул в ответ на недоуменный вопрос жены что-то о необходимости «купить хлеба», и больше никогда не появлялся в жизни Максима. В одиночку женщина уже не могла потянуть многочисленные переезды с места на место, поэтому Максиму до самого окончания школы пришлось терпеть издевательства и унижения от других учеников.
Как только ему исполнилось восемнадцать, он тут же переехал от матери, притворившись, что мучавший его недуг исчез сам по себе: ему было невмоготу видеть ее переживания из-за своего состояния. Помыкавшись по городам, как большим, так и провинциальным, в конце концов Максим понял, что ему нужно место, где живет как можно меньшее количество народа. Вариант отшельничества он не рассматривал (все-таки городской житель привык к определенным удобствам), поэтому зимой две тысячи двадцатого Суворов оказался в Плетеновке, где было все самое необходимое для жизни; при этом население составляло, в лучшем случае, три сотни. Летом-осенью он продавал на шоссе ягоды и грибы автомобилистам, решившим отведать лесные дары, а зимой-весной подряжался, как и многие плетеновцы мужского пола, на вахту, прокладывать газовую трассу.
Но и тут нашлись те, кто начал подшучивать над «пугливым» соседом. Сам Максим сильно подозревал, что вся Плетеновка узнала о его «особенности» благодаря Ирине Шестипаловой: он держал втайне свой секрет, пока эта известная на всю деревню любительница почесать языком со своими столь же непутевыми подругами, не попросила его помочь ей с хозяйством – муж, дескать, уехал на неделю лес валить, а ей даже дров не наколол. Максим нехотя согласился, а когда управился с работой, то сам не понял, как оказался за одним столом с Иринкой, распивая «беленькую» - уж очень ловко она умела расположить к себе мужика добрым словцом и якобы случайным прикосновением, сумев разговорить даже нелюдимого соседа, в глазах которого ее лицо имело хищные, слегка змеиные черты.
Впоследствии Максим не раз вспоминал ту беседу в избе Шестипаловых, состоявшуюся между ним и хозяйкой декабрьским вечером, и никак не взять в толк, как же он не смог распознать под показным доброжелательством жадную до сплетен натуру, сгоравшую от нетерпения поделиться услышанным с подругами. Ирина, этот прирожденный манипулятор, смогла затронуть потаенные струны души собеседника, отчего он вдруг почувствовал к ней то же расположение, что когда-то почувствовал к Василию Дмитриевичу, объяснившему, что напуганный мальчуган не сходит с ума: Суворов рассказал ей о своей жизни так много, что хватило бы на целую биографию. Так, уже через пару дней вся скудная на события Плетеновка знала о том, что один из ее жителей «с прибабахом». И пусть желавших подшутить над ним было не столь много – все же в деревне жизнь тяжелее, чем в городе, не до праздных издевательств, - они все же были.
Как, например, дети Надеевых. Зная, что Максим предпочитает ходить за грибами по темени, когда вероятность встретить человека в лесу ничтожно мала, те как следует приготовились к своему представлению: семнадцатилетний Егор, известный на всю деревню умением ловко ходить на ходулях, оделся в старую истрепанную шубу, которую он вместе с младшим, пятнадцатилетним братом нашел в дальнем углу родительского сарая, нацепил на голову оленьи рога, повешенные отцом-охотником в качестве трофея в прихожей, примотал бечевкой к пальцам длинные гвозди, вымазал рот помадой и покрался вместе с Ваней за будущей жертвой своей выходки. Когда братья решили, что настало время, чтобы приступить к активной фазе своего «предприятия», Ваня, взявший на себя роль ассистента, подал Егору захваченные из дома длинные палки с перекладинами, после чего тот, вскочив на свои «лапы», пошел навстречу своей судьбе, подготовившей для него залп ядреной гадости.
Добравшись до дома, Максим швырнул на пол в прихожей сумку с раздавленными грибами, наскоро переоделся в домашнюю одежду, вытащил из кухонного шкафа свечу с блюдцем в качестве подставки, установил ее на подоконнике выходившего на деревенскую дорогу окна, зажег фитиль и задвинул шторы, надеясь, что никому не взбредет в голову прогуляться по Плетеновке сентябрьской ночью, и стать свидетелем оставленного им знака. На самом деле, он слабо верил в те многочисленные байки, что крутились вокруг Колывана Венедиктовича и его хозяйства, стоящего на южном конце лесосеки, тянущейся от Плетеновки едва ли не истока Чудиновки, однако не мог не признать, что одетый в черную спецовку худой косматый мужик, пришедший в деревню на следующий день после того, как туда переехал сам Суворов, говорил весьма убедительно, когда обещал помочь исполниться любому желанию, стоит лишь плетеновцу, нуждающемуся в помощи, оставить Колывану знак в виде зажженной свечи возле окна.
Максим хорошо помнил тот памятный визит незваного гостя: деревенская молодежь по устоявшейся традиции собралась пятничным вечером на пустыре за небольшим приземистым зданием прозябавшей в забвении библиотеки, где у плетеновцев было так называемое «лобное место». Весело трещал костер, лились разговоры, из рук в руки передавались бутыли с горячительным напитками. На дворе стоял конец марта и, хоть зима еще и цеплялась зубами за каждый участок не до конца оттаявшей земли, однако души людей уже пели в ожидании скорого лета. Суворов, об «особенности» которого еще никто в Плетеновке не догадывался, чтобы не вызывать подозрений старался не сильно отличаться от остальных, а потому пришел на гулянку, как только его позвали соседи.
Когда большая часть собравшихся была уже значительно навеселе, и то тут, то там начали вспыхивать короткие стычки, откуда-то из темноты на заполненный людской массой пустырь вышел Колыван Венедиктович, имя которого удивленный Максим узнал от стоящего рядом заметно занервничавшего при виде чужака паренька.
«Соседи!» - рявкнул Колыван с такой силой, что эхом отразившийся от стен заброшенной библиотеки голос, будто еще больше съежившейся при виде грозного незнакомца, мигом заглушил все остальные звуки.
«Вы все меня знаете, поэтому буду краток, лишь напомню о том, как привлечь мое внимание: поставьте на зашторенном окне свечу. Жизнь наша тяжела, поэтому разве должно пренебрегать предложением исполнить ваше сокровенное желание?».
Максим видел, что большая часть собравшихся с ненавистью или, как минимум с неодобрением смотрят на загадочного мужика, возвышавшегося над толпой на целую голову, однако никто не роптал и не пытался, уж тем более, прогнать Колывана. Даже самые отъявленные драчуны, несколько минут назад задиравшие куда более крепких ребят, чем они сами, будто растеряли всю свою пьяную храбрость при виде худого, как жердь, загадочного гостя, и лишь оцепенев стояли на месте, тупо смотря на одетую в черные одежды фигуру.
Сделав это странное объявление, Колыван растворился в темноте так же быстро, как и оказался в свете костра.
Из обрывков разговоров и баек, слышанных как в тот вечер, как и во многие другие, Максим узнал, что Колыван Венедиктович считается в деревне то ли колдуном, то ли хитрым мошенником, то ли самим чертом. И, якобы, он действительно может исполнить почти любое человеческое желание, однако как поведал в своей сбивчивой быличке пьяный Сидоров, «за эту услугу придется работать на его проклятой ферме после смерти».
Однако Максим, за годы своих странствий повидавший немало странных людей, на первый взгляд вызывавших куда большее недоумение, чем Колыван, помнил бы о нем и его предложении, даже если бы в Плетеновке не ходило бесчисленное количество слухов о его ферме, к которым неизбежно сводился каждый третий разговор между плетеновцами, когда остальные темы для беседы кончились, а собеседники хотят и дальше чесать языком; дело было в том, что у живущего наособицу фермера в глазах Максима было обычное, вполне человеческое лицо. Да, пусть костистое, овальное лицо с выпирающими вперед скулами, узким ртом и зелеными глазами, над которыми нависали низкие брови, трудно было назвать приятным, однако для человека, которому суждено было видеть вокруг лишь «демонические» морды, оно казалось необычайно добродушным и располагающим. Именно поэтому, когда чаша терпения окончательно наполнилась, Максим первым делом вспомнил о словах эксцентричного фермера.
«Вдруг он и правда что-то может? А нет, так попрошусь к нему на ферму работать – хоть одно нормальное лицо буду видеть» - с такими мыслями Максим, от возбуждения ходящий из угла в угол, дожидался неизвестно чего – он понятия не имел, что же должно произойти дальше.
Наконец, кто-то постучал в дверь с улицы. До того горящая в душе Максима решимость резко сменилась смутной тревогой, породившей, в свою очередь, сильное сомнение в своих действиях: уж слишком быстро пришел Колыван, чье хозяйство находилось в добрых двадцати километрах от Плетеновки, связанной с лесосекой плохой дорогой, по которой не боящиеся трудного пути лесовозы пробирались со скоростью пешехода.
«Даже если и сообщил ему кто, что я здесь знак подал, то никак не успел бы он за столь короткое время добраться!» - нервно думал Суворов. «Уж только если и вправду не колдун он, как простофили наши говорят» - безуспешно попытался приободрить себя шуткой он. «Зачем я вообще все это затеял? Тоже мне, исполнитель желаний выискался! Наверняка ведь чудак этот мошенник самый обыкновенный - чтобы деревенских одурачить, много сил не нужно! Так неужто и я, вдали от цивилизации, мозгами заржавел, раз к нему решил обратиться?».
С такими мыслями Максим стоял в прихожей, не решаясь даже выглянуть в окно, чтобы узнать, кто заявился к нему в «волчий час» - на часах только что пробило пятнадцать минут пятого утра.
В дверь снова постучали – отчего-то эта настойчивость ночного визитера взволновала Суворова, решившего сделать вид, что дома никого нет, пуще прежнего. Начав медленно пятиться от двери словно от хищного животного, он споткнулся о лежавшую на полу сумку с грибами, и от неожиданности едва не упал, обрушив полную одежды напольную вешалку, с треском провалив свою конспирацию.
-Я знаю, что ты там, Максим, - прошептал знакомый женский голос в замочную скважину, заставив хозяина дома вздрогнуть. –Открой, поговорить нужно.
«Видать, кто-то из соседей все же увидел свечу и пришел меня облагоразумить» - с облегчением догадался Суворов, услышав голос, явно принадлежащий не Колывану. «Вот ведь дурак – поверил во все те россказни!» - пристыдил себя он, зажег свет и пошел к двери с намерением ее открыть.
На пороге стояла женщина, одетая, несмотря на необычайно теплую для сентября ночь, в мешковатую толстовку с капюшоном, наполовину скрывающим лицо, бледность которого была заметна даже в тени; тем не менее, Максим видел, что гостья лишена видимых лишь ему «демонических» черт, и имеет миловидную, хоть и слегка тронутую возрастом наружность.
-Кто вы? – спросил он, все еще не в силах прийти в себя от изумления, вызванного видом нормального человеческого лица.
-Я войду? – не дожидаясь разрешения, женщина вошла внутрь дома, бесцеремонно подтолкнув стоящего на пути Максима, и закрыла за собой дверь.
-Ждет тебя на ферме Колыван, - сразу начала она, не соизволив представиться. –О беде знает твоей, и повелел передать, что есть способ обойти ее…
-Значит, и до вас дошли вести о чрезмерно «пугливом» плетеновце? – невесело усмехнулся Максим.
Незнакомка сняла капюшон, из-под которого на ее бледное лицо упали локоны вороных волос; приглядевшись, Суворов отметил необычные глаза женщины: они были покрыты мутной пеленой, за которой почти зрачки были почти неразличимы.
-Дело не в вестях, - прозвучал ответ. –Много способов добывать знания о происходящем в округе у хозяина есть, а местные праздных бесед с ним не ведут – побаиваются, - хоть и обращаются порой, когда совсем страсть к чему-либо недоступному прижмет. А теперь пора мне, - с этими словами гостья направилась к выходу.
-Постой! – окликнул ее Максим, ошарашенный внезапной догадкой. –Ты же Лена Боброва, ведь так? Я же тебя пару лет назад от муженька твоего спас, когда ты его с берега Чудиновки, где он с друзьями квасил, решила домой забрать! Он еще тогда за тобой с бревном погнался… Помнишь? Я думал, ты в город переехала!
Женщина на миг остановилась возле двери.
-Перепутал ты меня с кем-то, - прошептала она грустно, прежде чем переступить порог.
Максим шел на лесосеку, где находилось хозяйство Колывана. Полная выбоин дорога была настолько плоха, что вместо четырех-пяти километров, которые он обычно проходил за час по лесу, он преодолевал, в лучшем случае, в два раза меньше. Он думал было сойти в лес, и пойти по более ровной поверхности, однако стоявшая плотной стеной по обеим сторонам от дороги чаща была настолько непроходима, что об это не могло даже идти и речи. Поэтому Максим продолжал идти по проторенному громадными колесами лесовозов пути, каждый миг следя за тем, куда наступает – казалось, ямы и рытвины перемещаются с места на место, так и норовя сломать ему ногу, что неминуемо привело бы к гибели в этой неизбалованной человеческим присутствием глухомани. Временами, правда, он останавливался, переводил дух и думал о том, чтобы повернуть назад, однако что-то – возможно осознание того, что на далекой ферме есть, как минимум, два человека с нормальными лицами, - неодолимо тянуло его вперед.
Наконец, когда солнце начало клониться к закату (а Максим вышел из Плетеновки через каких-нибудь полчаса после того, как его посетила посланница Колывана), а захваченные с собой запасы воды и еды почти закончились, Суворов вышел к высокому забору из толстых бревен, остро заточенных на вершине. Пройдя по дороге вдоль забора чуть дальше, он оказался возле больших ворот с калиткой в правой воротине, которая распахнулась, стоило ему подойти.
-В дом иди за мной, да по сторонам меньше глазей, - хрипло произнес открывший ему ворота человек с ружьем на плече, одетый в ту же черную рабочую одежду, что была на Колыване в день его визита в Плетеновку; Максим с восторгом отметил, что лицо у того, кого он принял за сторожа, также было абсолютно нормальным, если не считать мутных глаз, каковыми ему запомнилась Лена Боброва.
Следуя за сторожем, Максим все же не удержался от того, чтобы не окинуть ферму беглым взглядом. С одной стороны, она ничем не отличалась от множества остальных: хозяйственные постройки, загоны для скота, теплицы. Однако было и кое-что странное, вернее даже тревожное во внешности одетых в одинаковую черную спецовку работников, чего абсолютно не замечал Суворов, пребывавший вне себя от радости из-за того, что они имели вполне человеческие лица.
Например, у пожилого мужчины, что латал ограждение курятника, на шее была глубокая странгуляционная борозда, видневшаяся над низким воротом куртки; у широкоплечего работника с землистым лицом, гнавшего небольшую отару овец в трехстенный сарай, вместо руки из левого рукава торчал толстый сук, будто бы вставленный прямо в культю плеча; а у коротковолосой девушки, протягивающей шланг для поливки, как следует присмотревшись, можно было заметить широкие грубые стежки, которыми неумелый хирург пришил оторванный скальп. Всего этого не замечал воодушевленный Максим, а потому без каких-либо подозрений вошел в двухэтажный дом, с балкона которого, словно капитан на мостике морского судна, Колыван Венедиктович наблюдал за работой фермы.
Оказавшись в гостиной на первом этаже, Максим сел в кресло, предложенное спустившимся со своего наблюдательного поста хозяина дома. Поглядывая по сторонам, он подумал, что обстановка гостиной подходит скорее для человека, занятого интеллектуальным трудом, чем для того, кто привык иметь дело с такими прозаичными вещами, как уборка урожая и забой скота: стены были увешаны полками, ломившимися от старых потрепанных книг от неизвестных Максиму писателей и совсем уж древних свитков, готовых разлететься в прах от неумелого обращения.
-Значит, ты хотел бы избавиться от своего недуга? – вкрадчиво спросил Колыван, поприветствовав гостя, и заняв свое место в кресле напротив.
-Ну, в общем-то да… Вернее, нет, не совсем, - последовал сбивчивый ответ.
Максим потом не один раз перебирал в голове тот разговор, все пытаясь выяснить причину, почему он высказал желание, удивившее даже загадочного фермера, но так и не смог найти конкретную. Спустя несколько бесплодных попыток докопаться до сути, он прекратил эту бесполезную рефлексию, решив, что на желание, вылетевшее из его уст в полном древних записей домине, повлияло сразу несколько факторов: во-первых, он особенно не верил, что Колыван может хоть как-то ему помочь; во-вторых, он был смущен тем, что почти незнакомый ему человек откуда-то догадался, что «пугливость» Максима вызвана, на самом деле, заболеванием, тогда как большинство людей считало его обыкновенным трусом; ну а в-третьих, в каком-то темном закоулке его души, он действительно хотел делать с людьми то, что уже не один год делали с ним – пугать.
-Так что же ты все-таки хочешь? Говори, не бойся.
-Интересно, - протянул Колыван после небольшой паузы, внимательно вглядевшись в собеседника. –Я-то готовился к делу попроще: думал, вылечиться пожелаешь. И все же, свести тебя с тем, кто исполнит твое желание, я могу. Однако знаешь ли, какая плата последует за помощь, когда время придет?
-Спину на хозяйстве твоем погнуть? Это без проблем.
-Не просто «погнуть», - усмехнулся недобро Колыван. –А навсегда тут остаться.
-Ну, уж навсегда-то, допустим, никто не сможет тут остаться – земля все равно к себе призовет, рано или поздно, - попытался отшутиться Максим. –А на ферме остаток жизни провести я согласен, ведь тут у людей… – он споткнулся, чуть не произнеся «нормальные лица», - свежий воздух, физический труд, что еще нужно человеку?
-Тогда по рукам, - Колыван резко встал и оказался подле Суворова в мгновение ока, протягивая широкую ладонь с длинными пальцами. –Теперь слушай, что тебе сделать нужно будет… - начал он, как только Максим боязливо пожал его руку.
