В доме бабки сильно пахло церковным ладаном, на кровати торчком стояли подушки, покрытые кружевной накидкой. Одна стена была сплошь покрыта фотографиями, являя собой летопись Матрениного рода не меньше, чем в пяти поколениях.
Пышки оказались душистыми булочками, жаренными в масле, и Денис с ходу запихнул в себя несколько штук, запивая чаем из самовара.
- А вы, бабуль, как же живете одна..? – спросила Тоня.
- А чево мне? – рассмеялась старушка. – Дети мои померли все, внучка вот звала в город жить. Побыла я у ней с неделю, да и сбежала! Ей богу, сбежала! Ничево хорошего, все дома, дома, серые да длинные, как сараи, не знай, где и притулиться, машины везде ездют, дымом воняют. А нужник прям у кухни, где это видано! Тьпфу, пакость!
Матрена сердито потрясла висячими брыльками у щек. Тоня еле заметно улыбнулась, рассеянно отхлебнула из чашки и достала большой блокнот, готовясь делать заметки.
На руки старухе запрыгнул кот, замурчал, прикрыв глаза, и она повела свой рассказ уютным, мягким, журчащим голосом:
- Ну, раз за сказками пришли, вот вам сказка, ребятки. Жил был в одном селе один барин, и как-то постучался в его дом служивый – пусти, мол, переночевать. Открыла ему ключница и говорит: «Барин-то у нас добрый, всяких привечает. Иди вон, ложись у печки, коль не боишься»
«А чего ж мне бояться?» – удивился солдат.
«Барин-то добрый, да вот дочь у него – ведьма.»
«Ах ты ж, оказия какая! Ужель прямо ведьма?»
«Зубы у ней в два ряда, костяная нога. Ходит-бродит барская дочка ночью по селу, около какой избы остановится – чертит мелом крест. А на третью ночь в означенный дом придет, какое дитя из люльки и возьмет, да нечистому и отдаст!»
«Что ж, али деверей не запираете, православные?» – спрашивает солдат.
«Так ведь зубы у ней железные, да в два ряда! Возьмет, да любую дверь и прогрызет!»
«Ладно» – говорит солдат. – «Бог поможет!».
Лег около печки, шинелькой накрылся, да и уснул. Ана следующий день в селе плач и вой стоит – барская дочка поставила крест на двери старосты, а у него деток мал мала меньше. Пошел солдат к старосте и говорит:
«Ночью прячьтесь все в подпол, а я приду, дочку барскую встречу».
Староста отнекивается, мол, у ведьмы железные зубы, что ты ей сделаешь! И себя зазря погубишь, и нас не спасешь. Солдат на своем стоит - мол, обо мне не беспокойтесь.
Настала третья ночь, солдат затаился в доме старосты за люлькой, на лавки и на печи тряпок наложил да одеялами прикрыл. А семья старосты в подполе притаилась, сидят, не дышат. Ровнехонько в полночь слышит солдат, как затрещала дверь в дому, щепки полетели. Прогрызла барская дочка дверь, ходит по горнице, детей ищет. Сорвала одно одеяло – пусто, второе – пусто, закричала тогда ведьма, разинула рот:
«Ах, такие сякие, все равно найду, дух ваш чую, ночь впереди длинная!»
Выскочил солдат тогда из-за люльки да прямо в глотку большой булыжник ей и сунул. Давай ведьма его грызть, один ряд железных зубов сточила, за второй принялась. А солдат пояс достал заговоренный, над которым батюшка сто молитв прочел, сто поклонов набил, сто потов пролил, да и повязал барскую дочку. Стонет она, а сделать ничего не может – булыжник ей зубы затупил, а пояс заговоренный силы лишил.
Вылез староста из подпола, пошли они в чисто поле да вместе с солдатом раскопали могилу подальше от православного кладбища, да ведьму туда и сунули, а на руки ей грузила тяжелые привязали, чтоб не выбралась.
Закончив, Матрена отпила остывшего чаю и склонила голову набок:
- Вот так-то в старину сказки сказывали.
Старуха припомнила еще несколько быличек, в которых люди разными способами гибли от неуважения к лесу и самой кайсын, и Тоня записала и их.
На прощание Матрена насовала им с собой пышек, погладила Дениса по спине и пробормотала:
- Ладную девку нашел, и сам молодец.
Поблагодарив старуху, они распрощались и вышли на широкую сельскую улицу. Ветер раскидал по небу большие куски облаков, подкрашенных снизу серым, солнце то проглядывало, то скрывалось, заставляя ежиться от октябрьского холодка.
Тоня лекторским тоном, запахиваясь поглубже в куртку, рассказывала Денису:
- Вариаций этой сказки в Тургане несколько, но сюжет плюс минус всегда один и тот же – как некий проницательный персонаж обезвреживает ведьму. История эта довольно древняя, сюжет похожей сказки встречается у многих народностей во многих областях России, но то, чтомы с тобой прослушали, имеет довольно конкретные черты определенного времени.
- В сказке упоминается шинель – в России она вошла в широкий обиход в самом конце 18-го века. А также несколько раз повторяется, что ведьма – барская дочка, богатых землевладельцевначали называть словом «барин» во второй половине 18-го века. Что мы имеем: довольно древний, архаичный сюжет об обезвреживании ведьмы, но сюжет явно дополненный деталями, которые вплелись в сказку не ранее конца 18 столетия.
- А в 1799 году в Турган приезжает следователь, чтобы разобрать какое-то важное дело, - сказал Денис. – И ты думаешь…
- Я думаю, что ведьму в селе убили самую настоящую, в лице дочери некоего помещика, и именно из-за ее гибели или исчезновения и приезжал высокий полицейский чин. Может, девушка имела психические отклонения или еще какие-то особенности поведения, из-за которых и прослыла ведьмой. И самосуд над колдуньей, из-за которой, по мнению крестьян, заболевали и умирали дети, вполне мог бы состояться.
- Ты хочешь сказать, что эта барская дочки и есть кайсын? Ведьма, которая и из могилы творит свое колдунство?
- Что-то вроде того. Сказка, конечно, отразила это событие в очень искаженном виде – здесь ведьма очевидное зло, тогда как сама кайсын… не так однозначна.
- Ну да, конечно неоднозначна, – проворчал Денис – Всего лишь выдрала глаза моему другу и заставила его прислуживать себе голышом в лесу.
- В то же время она дает селу подменышей, которые лечат людей и во всем им помогают. Я пока не понимаю мотивацию Лесной матери, поэтому спорить не хочу.
- И как это может помочь вернуть Никиту?
- Денис, ну ты что, фильмы ужасов не смотрел? Древняя могила ведьмы, кости…
Денис ахнул и встал как вкопанный на тропинке:
- Найти ее скелет, выкопать и…
Он хотел спросить, где на огромной территории леса и села искать ее могилу, но тут же догадался сам:
- Кромешные холмы. О них говорил Степан, когда выводил нас из леса… Это ее логово.
- То есть… Мы убьем кайсын?
- Вообще не факт, что у нас получится. Но мы можем попытаться. Если хочешь.
- Только нужно быть готовым к последствиям. Во-первых, больше не будет подменышей, во-вторых, мы не знаем, как это скажется на лесе, не зря же ее называют Лесной матерью. Хочешь попробовать?
Денис задумался на целую минуту, соединив кончики пальцев. В голове снова зазвенела надоедливая примитивная песенка «Ах как ты мне нравишься, ой-ей-ей!», а перед внутренним взглядом встала картина, как падает в осеннюю желтую траву окровавленное глазное яблоко в ошметках.
- Да, я хочу, – наконец твердо сказал он.
Тоня запретила Денису рассказывать об их планах старику.
- Он не отпустит нас, поверь. К кайсын он относится… странно. Вроде и недолюбливает ее, но баб Зое не мешает таскать в лес подношения. И алтарь ее не рушит.
Степану они соврали, что Денис возвращается в город и заберет с собой Тоню, которой в Екатеринбурге нужно показаться родителям и решить мелкие бытовые дела, а потом она уедет обратно в Турган. Старик с беспокойством спрашивал:
- А вернешься ли..? Ты смотри, бабка моя ругаться будет, скажет, ах ты старый хрыч, не удержал!
- Вернусь, дядь Степан! – убеждала Тоня, доверительно трогая его за руку. – Коньячку вам привезу!
И старик таял под ее лукавым и ласковым взглядом.
Накануне назначенного дня Денис никак не мог уснуть, ворочаясь под толстым ватным одеялом. В голове то гудела незатейливая песенка, которой кайсын дэлэ пыталась его завлечь, то всплывал образ барской дочки с железными зубами вроде капкана, то ощущался вкус тошной мерзости, которой их поил Степан около сухого дерева. В окно бился неутихающий ветер, свистело в трубе.
Денис начал уже проваливаться в сон, когда почувствовал легкое прикосновение к плечу. Около него сидела Тоня, поджав под себя ноги. Русалочьи волосы ее были распущены и окутывали легкую фигурку пышным плащом, подсвеченные фонарем со двора.
- Ты что..? – шепотом спросил Денис.
- Слушай, я тебя обманула. Я не фольклористка. И вообще к филологии никакого отношения не имею, – прошептала Тоня.
- Я в аспирантуре на кафедре антропологии училась, ушла оттуда полгода как.
Она вдруг повесила голову и всхлипнула. Денис приподнялся на локте и тронул ее тонкое запястье:
- Эй, ты чего? Отчислили, что ли?
Тоня потерла глаза тыльной стороной ладони.
- Я росла… Как бы это сказать… В очень интеллигентной семье. Отец – профессор медицинских наук, ведущий уролог, мама антрополог, кандидат наук. Каждый из них имеет имя, у мамы и отца несколько монографий, куча статей, они имеют вес в научном сообществе. Мне с детства втирали, что самое главное – заниматься наукой, ничего больше не стоит внимания. Мама всегда говорила, что порядочный человек может интересоваться только наукой. Сначала я пошла по стопам отца, поступила в медицинский, но быстро поняла, что это не мое. Меня трясло от мысли, что из-за моей ошибки может пострадать и даже умереть человек… И перевелась на антрополога. Отец был уже не так доволен, но все-таки смирился и постоянно говорил, что я должна стать выдающимся ученым. Учиться мне нравилось, диплом я сдала на отлично, в аспирантуру меня приняли с распростертыми объятиями. Статьи, раскопки, студенты… Меня это все увлекало, и я была уверена, что мне удастся сделать нечто значимое. Пусть не великое открытие, но что-то такое, что заметили бы в научных кругах, что я смогу наткнуться на такую находку, которая станет новым словом в антропологии.
Однажды я сильно ударилась плечом на раскопе, место ушиба поболело и вскоре прошло. Но, вернувшись в город, я заметила, что под кожей образовалась довольно плотная шишка. Я немедленно перепугалась, знаешь, нет человека мнительней, чем тот, кто учился на медицинском… Сдала анализы, прошла обследование… Как же я обрадовалась, когда узнала результаты гистологии – это не было онкологией. Мне тогда казалось, что нет ничего страшнее онко. Но шишка не проходила, и мне стало неудобно поднимать руку. Отец нашел спеца по своим связям, и тот установил точный диагноз…
- Ее еще называют болезнью второго скелета. Мышцы и сухожилия постепенно превращаются в костную ткань, а любая травма это усугубляет. То есть мягкие ткани буквально замещаются твердой костью. Тот спец сказал, что у меня необычно позднее проявление, обычно первые симптомы начинаются в детстве. Я буду терять подвижность, превращусь в окостеневшую статую, за мной нужен будет уход, как за парализованной.
- Сто процентов. Он отличный диагност.
- Все равно он мог и ошибиться.
Тоня покачала головой и ее пышные волосы пришли в движение, издав тихий шорох.
- Слушай, может, сходить к подменышу? Вон хоть к этой тетке кривой с отвисшей щекой, нам про нее Степан рассказывал. Она все лечит, даже рак!
- Я ходила, – вздохнула Тоня. – Она сказала, не возьмется.
- Сказала, что посмотрела вперед и не увидела моего будущего. Темнота. А это значит, вмешиваться нельзя.
- Давай ей денег предложим побольше!
- Я пробовала, Степан пробовал. Отказывается.
- Знает. Поэтому и предлагает мне тут остаться… Говорит, досмотрят меня с Зоей, если что. И куда я на шею двум старикам… Я ведь им даже не родная.
Тоня глубоко и судорожно вздохнула.
- И ты при этом хочешь идти со мной в лес кайсын? Я тебя не пущу.
Она отбросила пушистую прядь с лица:
- Неужели ты не понимаешь… Может, я смогу сделать хоть что-то значительное, прежде чем стану парализованным бревном с уткой под кроватью. А может, кайсын сжалится и заберет меня к себе… Знаешь, что сказала мама, когда я ей рассказала про диагноз? «Боже мой, надеюсь, ты успеешь дописать диссертацию»! А отец долго изучал мои анализы, а потом разозлился…Я думала, он злится на болезнь, на судьбу, но он злился на меня. Что я такая нелепая, не оправдала, не смогла… Не смогла в медицине, не смогу и в антропологии. Неудачная дочь, нечем гордиться. Я тогда психанула и ушла из университета. Какая разница, ничего уже не имеет значения.
Тоня посмотрела в окно, где мертвенный свет фонаря очертил круг на осенней полегшей траве. Лицо ее было отстраненным и неподвижным.
Денис откинул одеяло и потянул Тонину руку:
- Иди сюда.
Ее голова легла ему на плечо, и он погладил её по теплой шелковистой макушке. Денис не знал, что сказать – он совершенно не умел утешать, да и отношения его с девушками никогда не достигали такой доверительной близости. В его жизни была страсть, была романтика, но та жгучая смесь жалости и нежности, которую вызвало в нем Тонино признание – это было впервые.
Он шептал ей какую-то ничего не значащую ерунду, говорил, что все будет хорошо, что врач мог и ошибиться, а болезнь может затухнуть. Тоня вскоре обмякла в его объятиях, и Денис увидел, что она спит. Дыхание её пришлось ему на ключицу, и он долго не мог уснуть, чувствуя это теплое невесомое дуновение.
Утром рано, когда Степан ушел по делам на ферму, Тоня в это время быстро сложила в рюкзак свои инструменты – совки, щеточки разных мастей, скальпели и специальные ножи. Сунула Денису небольшую складную лопату:
- А эти твои ножи и щетки зачем?
- Я же все-таки ученый, – фыркнула она. – Если найдем могилу, интересно будет изучить. Разбить кости всегда успеем.
Тоня притащила небольшой ящик с дном из проволочной сетки, покрутила и со вздохом сожаления отставила в сторону:
- Нет, грохот слишком громоздкий.
- Землю просеивать, искать мелкие артефакты – бусины, пуговицы, зубы…
Она наделала бутербродов, сварила несколько яиц, сунула Денису в рюкзак. Отлила в бутылочку святой воды, взяв ее из банки под Зоиным иконостасом, а с алтаря кайсын сняла березовый крест с остриями на концах.
- Надеюсь, баб Зоя на меня не обидится, если мы его не вернем.
- Защита, – пожала плечами Тоня. – Хоть бы не пригодилось…
Закинув в машину рюкзаки, они тронулись прочь из села.
Ветер стих, укутав небо плотными мрачными облаками, лес почти лишился яркой желтой листвы, а зелень елей была невеселой, мрачной, темной.
Они миновали большой прогал между елками, мелькнули голые поля с щетинкой побритой косилками ржи; проехали углубленную в низинку поляну, обрамленную грустными березками с их висячими ветвями-плетями, затянутый зеленым прудик с живописно торчащим пнем; Денис запоздало подумал о том, как красивы окрестности Тургана. Он сбавил скорость, когда Тоня дала ему знак, съехал на обочину. Они вышли из машины, взвалили рюкзаки и углубились в лес. Так же, как и в прошлый раз, сразу попали на небольшую, еле заметную в траве тропу, и, прошагав по ней минут пять, Тоня свернула в густые заросли:
- Чтобы выйти, нужно идти по тропе, а чтобы попасть во владения кайсын – свернуть с нее к чертовой матери.
Денис пробирался между елок, отводя колючие ветки, норовящие хлестнуть по лицу. Тоня шла впереди, и ему вдруг стало стыдно, что его ведет девчонка. Он обогнал ее:
Тоня пожала плечами и сделала комичный жест, приглашающе сложив руки и чуть пригнувшись, словно дворецкий.
Как и тогда, со Степаном, вдруг изменилось освещенность, будто кто-то прикрутил лампочки. На лес опустились серые сумерки, и они с Тоней, не сговариваясь, достали фонарики из рюкзаков, приладили на лоб. Денис ощутил, как по плечам пробежала волна мурашек, хотя страшно ему не было; стали легкими и чуть приподнялись волосы, будто наэлектризованные. От земли шел пряный и густой запах падалицы, осенний свежий воздух холодил голову.
- А почему ты занялся этим каналом? Что сподвигло? – вдруг спросила Тоня. – Помогать людям тяжело… Мне так кажется. Люди ведь разные, кто-то и за пачку гречки будет благодарен, а кто-то скривится, что айфон подарили не последней модели.
Денис поморщился – упоминание канала резануло стыдом.
- Да какая там помощь! Ни один такой канал не создан для помощи, он создан только для контента и заработка.
- Но я смотрела такие ролики… Помогают же пожилым, инвалидам…
- Нет, – резко перебил Денис. – Слушай, давай не будем.
Какое-то время они шли молча, и Денис преувеличенно старательно придерживал ветки, чтобы Тоне не прилетело по лицу. И вдруг неожиданно для себя сказал:
- Самое первое видео, оно было снято для помощи. Но только одно. Была одна девчонка молоденькая совсем, ей 17 стукнуло, а она уже родила. Она вообще аборт хотела сделать, ее мать отговорила. Аборт грех, убийство, все такое. Ну и родила, а мамашке самой 36 лет, нафик ей все эти внуки сдались, она просто мужика нашла и девчонку с ребенком бросила. Уехала куда-то, уж не помню, в Турцию что ли. Ну вот девка помыкалась, родня какое-то время помогала, а потом совсем одна осталась.
- Я помог. Я тогда один все делал – съемки, монтаж. В общем, если вкратце, поддерживал ее какое-то время деньгами, дал огласку этой истории, а потом тетка какая-то пожилая откликнулась, забрала ее к себе с ребенком. Девчонка мне даже написала потом с благодарностями, фото дочки высылала… Но мне тогда уже пофиг было, канал набирал обороты, не до сантиментов. Я ей, кажется, даже не ответил. Появились спонсоры, донаты хорошие.
- И что дальше случилось? Почему ты… Ну…
- Почему я стал делать бабки на несчастных людях?
Денис обернулся – Тоня покраснела и опустила глаза.
- Ты-то чего краснеешь, – хмыкнул он. – Ты-то почти святая. Все тебя любят, всем ты нравишься, старик вон надышаться на тебя не может. Умная, ученая… Красивая. Это я…
Денис снова пошел вперед, продираясь сквозь заросли колючего тонкого кустарника с особенно цепкими гибкими ветками.
- У меня ведь батя с бабками, – невпопад сказал он. – Состоятельный. У него производство алкашки, как грится, небольшой свечной заводик.
- Ну и женился он на победительнице конкурса красоты заштатного, какая-то мисс Тверь или что-то вроде. У моей мамки не жизнь была, а малина. Штат прислуги, а когда я родился, нянек куча, личный шофер. Когда мне лет семь было, появился брат. С отклонениями. Родичи помыкались по клиникам – США, Израиль, Германия, все без толку. Сильно бракованные тела лечить нигде не умеют… О черт, извини.
- Ничего. И что дальше было?
- Интеллект у него оказался сохранен, вот только все остальное… Довольно тяжелая степень ДЦП – коляска инвалидная, все эти парезы, ну, руки, ноги скрюченные, …
- Да, я знаю, что такое парез.
- Ну вот…Он говорил, но невнятно, непонятно. Его только я и понимал.
- Ага. Может, помнишь, фильм такой был «А в душе я танцую»…
- Да, про двух парней на колясках. У одного ДЦП было, а у второго миодистрофия Дюшенна.
- Ну вот у нас примерно так же было. Я его мычание понимал, маме переводил. А отец решил его отправить в интернат. Хороший, частный, не эту дыру, где сто писят дебилов в одной палате и вареная кочерыжка на ужин. Но мама воспротивилась. Нет, и все. Я слышал, как они орали друг на друга. Для отца Витька человеком-то не был, так, сидит нечто, слюни пускает. Короче, разосрались они так, что батя выгнал ее к черту из дома вместе с братом. Сказал, чтоб выбирала, или нормальная семья, или этот дебил. Ну, вот она и выбрала.
- А ты что? – с интересом спросила Тоня.
- А я ее потом лет восемь не видел. Отец не давал ей со мной общаться.
- Наверное, думал, примерно так же, как твои родаки. Или идеальная семья, или никакая. В общем, он считал, что созерцание брата с ДЦП мое воспитание пустит по неправильному пути. Люди должны быть сильными, успешными, а любую слабость и проблему из своей жизни – устранять. Вот он и устранил. И я долгое время думал, как он. Или ты победитель по жизни, или лох.
Денис снова замолчал на несколько минут, потом сказал, повернувшись:
- А канал… Канал я начал продвигать, чтоб отца позлить. Он хотел, чтоб я по его указке жил, как и все остальные, орал постоянно «Ну и кем ты будешь? Простигосподиблооогером?» Вот и я стал.
- Говорили как-то по телефону, давно уже. Чужие люди, не склеить.
Он почувствовал, как к его плечу прикоснулись легкие Тонины пальцы, сказал:
- Да ладно, хрен с ним. Было и было.
Под ногами захлюпало, между плетями мертвой, белесой травы проступила влага. Грубые резиновые сапоги пружинили, чавкали. Жидкие сумерки будто посветлели на пару тонов, родив из мглистого вечера раннее утро.
Денис вдруг остановился, и Тоня врезалась в его спину.
Он указал вперед, где среди осин мелькнула красная куртка. Они медленно двинулись, осторожно ставя ноги в кустики черники. Глазам открылась небольшая, свободная от деревьев площадка, рядом шумел ручей. Недалеко от ручья стояла ярко-желтая туристская палатка, к ним спиной на раскладном стульчике сидел парень в красной куртке и полоскал алюминиевую миску.
- Эй…– несмело позвал Денис, но тот не обернулся, занятый своим делом.
- Привет! – громко сказала Тоня.
Парень обтер тарелку травой, снова ополоснул и встал, повернувшись к ним. Тоня ахнула, и Денис невольно взял ее за руку и отступил назад. У парня не было части лица – вместо левой щеки зияла коричнево-багровая рана, глаз вытек из обнажившейся кости черепа. Рваная рана явно была старая – ткани почернели и засохли. Не глядя на них вторым глазом, вполне живым и осмысленным, он двинулся к палатке, и они с Тоней отступили еще на несколько шагов.
- Диман, хватит дрыхнуть! Я один, по-твоему, должен завтрак готовить? – крикнул парень, расстегнув палатку. Вышло у него невнятно, язык высовывался, словно багровый слизень, в дыру в щеке.
Из палатки, сгорбившись, вышел второй парень в камуфляже, и Тоня ошарашенно прошептала:
У камуфляжного были кошмарные глаза – будто в глазницы кто-то набил серовато-белесое желе с кусочками еловых иголок и чешуек от шишек. На щеках застыли потеки, словно капнули воском. Он подошел к большому рюкзаку, покопался, вынул футболку и кинул ее в котелок, висящий над костром:
Первый, в красной куртке, постоял, и, будто что-то вспомнив, снова пошел к ручью, сел на стульчик и принялся полоскать свою миску и оттирать ее травой. Камуфляжный поднял с земли ветку и помешал в котелке, словно там действительно было какое-то варево. Первый снова встал, подошел к палатке и крикнул то же самое:
- Диман, хватит дрыхнуть! Я один, по-твоему, должен завтрак готовить?
Первый сделал шаг к ручью, но передумал и снова вернулся к пустой палатке:
- Диман, хватит дрыхнуть! Я один, по-твоему, должен завтрак готовить?
Потом он снова вернулся к стульчику и снова начал отмывать миску, а камуфляжный полез в палатку. Тоня подошла к кострищу, приподняла майку – в котелке валялись складной ножик, пластиковая чашка и сломанная пополам палка. Денис оттащил ее сторону – камуфляжный снова подошел к котелку и бросил зажигалку:
- Их будто зациклило, – громко прошептала Тоня.
- И видимо, довольно давно, – отозвался Денис и показал утоптанные глубокие тропки от ручья к палатке и от палатки к кострищу. – Давненько они тут свою кашу готовят.
Они осторожно отступили в лес и обогнули адскую парочку по широкой дуге.
Ели вскоре поредели, уступив место нагим березкам, редкие листья на них были совершенно недвижимы. Пришлось пробираться через густо поваленные деревья, укрытые слоем мха и черничных кустиков, и Тоня отмахнулась от руки Дениса, когда он попытался помочь ей перелезть через нагромождение стволов.
- Сама, – коротко бросила она, но Денис увидел, как она снова потирает плечо.
- Давай и твой рюкзак понесу?
- Он легкий, все инструменты у тебя. Отстань, я не немощная.
Впереди открылась чаша озера, свинцово-серого под низкими облаками. По берегам росли странные деревья – угольно черные, будто горелые, но когда они подошли ближе, то увидели, что их ветви и стволы покрыты слоем микроскопических насекомых, шевелящихся единой массой. Тоня пощелкала камерой, сунула несколько козявок в пластиковую баночку с плотно притертой крышкой, подцепив их сухим стеблем.
За озером лес стал гуще, деревья толще и выше. Они миновали участок, где на ветвях и сухих листьях густо висела паутина, и им пришлось снимать липнущую к бровям и волосам массу. Тоня засмеялась, отплевываясь, и Денис вдруг вспомнил, как мама наряжала елку, когда они еще жили все вместе, и украшала ветки живой ели искусственным снегом, который сделала сама из пушистой рыхлой ткани. Маленькому Вите, сидящему в кресле, он почему-то понравился больше, чем дорогие дизайнерские елочные игрушки, и он коряво промычал «Ааа-ссии-оо». Денис понял, что это означало «красиво», и его обуяло раздражение от вида этого убогого снега и нечленораздельной речи брата, которую он вовсе не рад был понимать. Искусственный снег можно было купить в супермаркете, и выглядел он куда как более роскошно, чем эта дурацкая вата, и Денис отпихнул от себя коробку с елочными шарами, ушел к себе в комнату, и заткнул уши наушниками, чтобы не слышать, как Витя зовет его распяленным кривящимся ртом: «Ииинииис!»
Тоня вдруг встала, как гончая собака, вытянувшись вперед, обернулась и громким шепотом сказала:
Меж деревьев мелькнуло серое небо, и Денис увидел маленькие фигурки на деревьях, растущих по краю небольшой полянки. Прячась под широколапыми елями, они с Тоней подошли к краю поляны и присели за высокой кочкой с пучком жесткой высокой травы, которая скрыла их головы.
На высоких старых березах и осинах трудились мужья кайсын – тощие обнаженные мужики, по-обезьяньи ловко обхватывали толстые стволы, прилаживали к веткам что-то на ниточках. Денис достал телефон, навел, включил максимальный зум. Тоня прильнула к его плечу, вперив взгляд в экран.
- Они что там, к новому году, что ли, готовятся? – прошептала она, хотя они вряд ли могли ее услышать.
Денис сделал несколько снимков, приблизил фото. Мужья кайсын увесили все ветки трех деревьев оторванными вороньими головами, скрученными в шарики сухой травой, сложенными в пучки веточками, была даже нога какого-то животного с копытом, оторванные пятачки кабанов с запекшейся кровью. Тоня защелкала своим телефоном:
- Боже, это просто офигенно. Я такого никогда не видела…
Поляну они решили обойти по краю, стараясь, чтобы мужья кайсын с исцарапанными корой боками их не увидели. Когда они уже почти миновали поляну, Тоня замедлила шаг и уцепилась за рукав Денисовой куртки:
- Подожди-ка… А ну, встань сюда.
Она подтолкнула его на место, где только стояла сама и принудила его пригнуть голову:
- Присядь чуть-чуть… Посмотри!
Денис взглянул на жуткую инсталляцию на деревьях и протяжно охнул:
Вся эта хаотично развешанная дрянь на веревочках с той точки обзора, с какой на нее смотрел Денис, вдруг сложилась в огромное лицо высотой с березу. Верхняя его часть была плохо обозначена – высоченный уродливый лоб, глаза-щели, зато внизу из веревочек и лесного хлама вырисовывались толстые щеки все в мелких складках, наплывах и наростах, второй подбородок болтался, как бурдюк, растянутый лягушачий рот складывался в ухмылку-полуулыбку. Один из мужей кайсын раскачал несколько длинных веревок, и они, захватывая другие, привели лицо в движение. Денис увидел жуткую иллюзию оттопыривающейся нижней губы, с которой падали и падали черные капли. Падали. И падали. Денису почудился глубокий объемный звук, будто кто-то колотил в огромный таз, и мысли его разбежались, разбились на фрагменты. Мелькнуло вялое желание оглянуться на Тоню, но оно тут же исчезло, погребенное под обрывками призрачных слов: «Дура она, и коса ее дурацкая… А Степан просто на сиськи ее пялится, старый козел… А гнилые котлеты… Вдруг вкусные… Надька в ночнушке… Куда она дела его глаза… У Матрены в огороде закопаны».
Вдруг сквозь ватный морок проступила боль – сначала еле заметная, потом охватившая обручем голову. Тоня кричала ему в лицо:
И с остервенением терла и дергала его за уши. Но Денис не мог ничего сказать – он с ужасом понял, что лишился способности разговаривать и тупо пялился на девушку. Тоня выругалась, бросилась к рюкзаку, вынула бутылочку, отлила в горсть немного святой воды и протерла ему лицо, приговаривая:
- Лейся потоком под невидимым оком!
Смой с него порчи, корчи,
Ступай на болота, иди за ворота,
Слово мое лепко да крепко!
И его вдруг отпустило – разом хлынули звуки, запахи, глаза просветлели.
- Черт, мрак какой-то… Это что, лицо кайсын?
Денис описал, что привиделось ему в мороке Лесной матери, и Тоня приподняла брови:
- Мне она такого не показала. Я смутно видела неясные очертания лица и все. Кажется, кайсын не оставила надежды тебя завлечь!
Они снова углубились в лес, и, глядя на светлеющее небо, Тоня сказала, что они близки к холмам.
- Карту надо было взять, – проворчал Денис.
- Да, надо было скачать путеводитель в Кромешные холмы. Блин, эти холмы нельзя по карте найти! Тебя либо пустят, либо нет!
