Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 493 поста 38 906 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

159

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
171

Распустить, смотать, начать заново

Часть вторая

Надя засияла так, что исчезла её постоянная бледность, а Люба подумала, что Верка даст бывшей подруге больше, чем она смогла дать ей сама.

Мать почему-то одобрила возвращение дочери в общежитие, написала, что ждёт её на Новый год, пообещала сюрпризы. И перестала писать бесконечные сообщения.

В общаге появились новые «паршивые овцы», лохи и отверженные. Любина беда канула в омут весёлого разгильдяйства, кратковременных интрижек и тупого преследования «инаких». Но она не была уверена, что ей удалось «распустить, смотать, начать заново».

Однажды она вновь встретилась с седой мышкой-дежурной. Тётка её узнала, кивнула, мол, подойди и присядь. Расспросила, где была, как сейчас ей живётся. Дежурная обеспокоилась, узнав, что Люба ранее нашла временное пристанище в районе Ушаковки, и порадовалась её возвращению. Зато, когда услышала, что там живёт Верка, сердито хлопнула вязанием о стол так, что зазвенели спицы.

— Скажи, чтобы уезжала оттуда! Не место там для беременных!

Слово за слово, Люба вытянула у дежурной тревожные сведения. Живут на окраине только те, кто родился в Ушаковке. Пришлые бегут из-за несчастий. А всё оттого, что там когда-то был громадный овраг, полный трупов. Красные расстреливали белых, белые — красных. Там же казнили заключённых из областной тюрьмы. В двадцатые, когда власть часто менялась, возле оврага даже часовых не ставили. Пропитанный кровью песок засыпал глаза многим: и монашкам из разрушенного монастыря, и разбойному люду, и без вины виноватым, просто подвернувшимся патрулям на улицах. Говорили, что кому-то удавалось выбраться из-под груды тел, слегка присыпанных грунтом. Так родилась легенда о проклятии, павшем на головы карателей. Вроде нашёлся кто-то, раз за разом выбиравшийся из оврага. В него стреляли, но умертвить так и не смогли. А убийцы погибали страшной смертью.

Любу мать воспитала так, что никаким легендам она не верила. Да и народ в Ушаковке хороший, всегда готовый помочь соседям. Но настроение дежурная ей испортила.

Верка ходила на занятия, гордо выпятив живот, весёлая, ухоженная. Надя стала её тенью. Так продолжалось до февраля, пока Верка не перестала посещать лекции. «Она на сохранении», — объяснила всем Надя. Одногруппники два раза через неё отправили Верке передачи.

И только Любе почему-то стало тревожно. Ей снилась взбалмошная гулёна в рубашке, обтянувшей живот. Она протягивала ладони, как будто ждала и не могла дождаться, что кто-то по-дружески подаст ей руку — «мы теперь нерушимый треугольник». А ещё не забывались слова дежурной про Ушаковку.

Люба не могла не думать, почему Надя пригласила её к себе в самый сложный момент. Пожалела? Заскучала одна? Так о ней заботилась, пока… Пока Любка не сообщила ей о том, что случайной беременности не будет! И тут же стала безразличной. А потом Верка… Наде нужен ребёнок? Не для того же, чтобы растить его возле ящиков с кладбищенской землёй…

Однажды Любе стало плохо от неотвязных дум, и она позвонила Верке. «Вне доступа». Набрала Надю — то же самое. Верка-то на седьмом месяце… Наверное, что-то случилось. Люба вызвала такси до Ушаковки. Ключи неё имелись, она просто забыла их вернуть. Если девчонок не окажется дома, нужно будет обзванивать родильные дома и больницы. Люба подумала, что лучше бы сделать всё наоборот, но интуиция погнала её в Ушаковку.

Дом на отшибе в апрельских сумерках показался ей спящим из-за закрытых ставней. Или мёртвым…

Люба открыла дверь — тишина. Прошла в свою бывшую комнату. В кровати на боку, уткнувшись лбом в колени, лежала Верка. Она сжимала одеяло в алых пятнах.

— Верочка… — позвала Люба, не в силах подойти ближе.

Верка повернула голову, открыла глаза в чёрных кругах, разомкнула искусанные губы:

— Лю…ба…

— Что случилось? Ты родила?

Верка слабо кивнула головой.

— Где малыш?

Верка сказала медленно, почему-то пытаясь улыбнуться:

— Он… умер… Но Надя… она поможет…

Вот как? Надя всё же заполучила ребёнка. Умер ли он на самом деле? А если и умер, что она сделает с недоношенным плодом? «Надя поможет»… Люба не верила во всякий маразм вроде оживления мёртвых.

Верка счастливо пробормотала:

— Я… ма… ма…

Люба замерла от ужаса: такое несчастье и эта улыбка… улыбка сумасшедшей. Жаркой волной к сердцу подкатил гнев. Люба прикрикнула на Верку:

— Почему рожала не в больнице? Ты сейчас на мертвеца похожа. Я вызову скорую!

— Не надо… Надя… всё сделала… — с мутными глазами и счастливой исступлённой гримасой сказала Верка.

Она перекатилась на спину и дрожавшей, вымазанной в крови рукой откинула одеяло.

Люба отшатнулась и попятилась, пока не схватилась за косяк двери.

Веркино нутро было вспорото и забито землёй. Буро-чёрная субстанция ворочалась, поднималась и оседала.

— Мне… не больно… мне хо…рошо… — вымолвила Верка. — Он умер… но я буду хо… хо… ей… мм… ой…

— Идиотка! Твоего ребёнка забрала убийца, маньячка! Она обманула тебя! — заорала Люба и попыталась непослушными пальцами вытащить мобильник.

Он выскользнул и упал на пол и раскололся.

— Не… нне… ма… ма… — попыталась что-то сказать Верка, забеспокоилась и с усилием приподнялась.

Люба бросилась в кухню и вытащила из-за печки топор. Не заглядывая к Верке, стремительно прошла по коридору и распахнула дверь в комнату с ящиками.

Надя стояла к ней спиной и даже не шелохнулась, когда Люба закричала:

— Где ребёнок? Что ты с ним сделала?

Люба обвела глазами помещение. В свете маломощной лампочки она увидела копошение в одном из ящиков. Нечто, напоминающее младенца, всё облепленное комочками земли, вздёргивало тонкими кривыми ножками, закидывало головку, широко открывая розоватый зев. Из него плеснула розоватая струйка, и крохотная фигурка погрузилась в землю.

— Кровь ребёнка чистая и святая, как сама земля, — сказала Надя.

— Ты!.. Чудовище, безжалостная мразь! Маньячка! — закричала Люба. — Убью тебя!

Надя медленно повернулась к ней. Её глаза напоминали две чёрные дыры на иссиня-бледном лице.

— Меня тоже не жалели. Меня убивали. Смотри! — И она рванула блузку на груди.

Пуговицы, как горох, застучали по полу.

— Рубили. Жгли. Стреляли.

Надины ключицы белели продольными шрамами. Вместо грудей топорщились синевато-жёлтые желваки. Плечи, живот в нескольких местах пятнали сморщенные участки кожи — следы пуль.

Надя расстегнула юбку и сказала:

— И матку вырезали, когда мы с монашками-сёстрами не дались насильникам.

Люба отвела взгляд от изувеченного живота.

— Но я собрала землю, пропитанную кровью невинных жертв. И она воззвала к Создателю. И Он воздал виновным. Чтобы земля жила, ей всегда нужна невинная кровь.

— Идиотка… Уродина… Для чего тебе живая земля? — тихо, потому что голос застревал в глотке, спросила Люба, поднимая топор.

— Для мести… — чтоб мир стал чист и невинен, — ответила Надя, сделав шаг к Любе, которая почему-то не смогла двинуться с места.

Топор выпал из её онемевших рук.

Что-то толкнуло Любу под коленки. Она и так еле стояла от увиденного, а тут ещё неожиданный тычок. Люба упала на бок. Подняла голову, но даже звука не смогла издать от ужаса.

Это вползла Верка или то, что от неё осталось, изнутри полусъеденное землёй. Существо подобралось к Наде, уткнулось ей в ноги. «Мне не уцелеть, их двое», — подумала Люба. Но тварь, бывшая когда-то глупой гулящей Веркой, вдруг обхватила Надю и вместе с ней опрокинулась во второй ящик.

Земля в нём зачавкала, забурлила, обволокла мелькающие руки и ноги.

Люба не стала ждать, пока закончится схватка двух чудовищ. Она бросилась прочь. Но стены в коридоре затрещали и перекосились, а дощатый пол встал на дыбы. «Надька умирает. Наконец-то умирает. И больше не потянет смерть из прошлого…» — успела подумать Люба, прежде чем провалилась в дыру между разошедшихся досок.

Сверху что-то тяжко обрушилось, угрожая расплющить Любу, но спасли остатки коридорного настила. Зашевелились блоки фундамента, зацепили подол пальто и потащили к себе — перемолоть, подобно жерновам. Неимоверным усилием Люба расстегнула пуговицы одной рукой, второй прикрывая голову от груды щепы и обломков.

«Справа подпол», — вспомнила она и стала продираться к дощатой стене, надеясь, что она тоже не уцелела и внутри хранилища можно будет хотя бы вдохнуть воздуха, от недостатка которого уже нещадно жгло грудь.

Новый толчок помог ей ввалиться в тесное, заваленное картошкой пространство. Однако снизу из какой-то пропасти хлынула земля пополам с холодной водой. Чтобы не потонуть в грязи, Люба стала толкать крышку люка. Мощнейшая подземная силища воды накрыла с головой, завертела, вырвала люк, выбросила Любу в месиво воды, досок, штукатурки, печных кирпичей и куда-то потащила.

Дальнейшее она не увидела и не почувствовала. Очнулась только от того, что ей растирали щёки и руки, кутали в одеяло. Кто-то переговаривался:

— Трубы прорвало. Грунт-то здесь насыпной, им овраг заваливали. Вот и случился оползень… Дому-то почти сто лет было…

— Повезло девоньке…

— В доме-то кто-нибудь ещё был?..

Голоса ещё что-то пробубнили, затихли и потонули в безмолвной темноте. А вместе с ними и Люба.

Очнулась она в больничной палате.

Чья-то рука в перчатке легонько погладила её по щеке, а женский голос сказал:

— Начнёшь, обязательно начнёшь.

— Что?.. — пересохшими губами спросила Люба.

— Так ты всё твердила: распустить, смотать, начать заново. Вот я и говорю тебе: обязательно начнёшь заново.

Показать полностью
171

Распустить, смотать, начать заново

Часть первая

Часть вторая Распустить, смотать, начать заново

Поначалу студенческая жизнь Любе понравилась. Группа будущих дефектологов быстро перезнакомилась, сдружилась, весело отбыла трудовую повинность — генеральную уборку в общаге перед началом первого семестра, отметила посвящение в студенты.

Родной посёлок быстро стал далёким прошлым. Наставления матери позабылись как совершенно лишнее в новой жизни занудство. Родительница, конечно, не перестала терроризировать дочь звонками и эсэмэсками. Люба всякий раз успокаивала её краткими ответами: да, мамочка; хорошо, мамочка; люблю и скучаю. Привирала, конечно. Мать была недоверчивой и проницательной и, наверное, о дочерней неискренности догадывалась.

Всё казалось просто замечательным до первой «взрослой» вечеринки. Группа собралась в Любиной шестиместной комнате, в которой пока что были заняты только две койки. Все выпили, потом добавили… Появились гости, а на столе — новые бутылки. Закончилось тем, что Любка продрала глаза на другой день почти в полдень, на кровати со сбитыми простынями и в одних носках.

Она сразу поняла, что случилось. Тихонько подвывая, отправилась в туалет и взвизгнула от режущей боли. Как назло, в душе оказалась только холодная вода. Люба, чувствуя себя выпотрошенной селёдкой, кое-как помылась. И всё-таки отправилась на последнюю пару.

Скользнула в аудиторию и прошла на своё место, рядом с соседкой по общаге Веркой. Но стул был занят большой сумкой с учебниками.

— Вера, я уберу твою сумку? — робко спросила Люба.

Соседка даже не посмотрела в её сторону и не ответила.

Люба, как паршивая овца, сунулась было ещё к двум свободным местам. И услышала: «Занято!»

Уселась рядом с Надей, тихоней, прозванной заучкой. Это слово было почти клеймом. Заучка — значит, не своя, променявшая студенческое братство на зубрёжку; существо одинокое, ограниченное и неуважаемое.

Люба вполуха слушала лекцию, почти ничего не понимая; механически водила ручкой в тетради. И чувствовала, как её лицо пылает от жгучего стыда. А потом подкатила обида: ну почему всё так получилось? По сути, её предали все, кто был на вечеринке. Напоили и позволили надругаться над ней. А сами-то каковы? Та же Верка, приехавшая из столицы в провинциальный вуз, то и дело хвалилась своими половыми подвигами. К тому же многие старшекурсники вовсю сожительствовали. Ругались, вновь сходились — и всё это на глазах всей общаги. Её-то вина в чём?

Люба достала платок и зажала рот, чтобы не разреветься в голос.

— Да ты не переживай, — послышался тихий шёпот Нади.

Эта кроха сочувствия заставила Любу взрыдать. На неё обернулись, покосились, хихикнули.

— Уеду домой! — гнусаво прошептала она в платок и утёрлась.

И от этого решения ей стало легче.

Она не пошла в буфет во время перерыва, встала у окна и упёрлась взглядом в нарядные золотые клёны. Такие же росли под окнами её дома… Тут же пришло сообщение от матери: ожидается похолодание, одевайся, доча, потеплее. Не прогуливай занятия, не трать деньги зря, они не с куста взяты, а заработаны тяжким трудом.

Возвращаться домой сразу расхотелось.

Рядом раздался тихий голос Нади:

— Люба, съезжай ты из общаги… У нас с бабулей свой дом в районе Ушаковки. И лишняя комната есть. Далеко, правда, от института. Зато спокойно.

Любка, выросшая в посёлке, сразу представила прелести «своего дома» на окраине города: нужник в огороде, вода в колонке… Ну и плата, само собой. Ей, как безотцовщине, полагались скидки за проживание в общаге. Нет уж, она обойдётся без съёмного жилья.

Надя будто услышала её мысли и сказала:

— Если надумаешь, мы с бабулей будем тебе рады.

Люба за два дня притерпелась к своему положению отверженной, даже стала ходить задрав нос, не замечая общего игнора. И с предательницей Веркой не перемолвилась словом до тех пор, пока она сама первой не обратилась к Любе.

Может, всё обойдётся? А если вдруг возникнут нежелательные последствия — медицина поможет.

Но не обошлось.

Люба вышла из общежитской читалки с учебниками в руках поздно, так как решила своё «падение» в глазах сокурсников перекрыть успехами в учёбе. И не почувствовала, как к ней кто-то подкрался со спины в тёмном узком коридоре. Мужская рука со спины больно ухватила за грудь, другая ущипнула за ягодицу.

— Куда направилась, прелестница? Нам с тобой вон ту-у-уда, в подсобку. Там все удобства, — послышался похабный голос.

Люба бешено крутанулась, вырвалась из облапивших её рук и врезала что есть силы стопкой учебников по чьему-то подбородку.

Перед ней стоял третьекурсник с исторического факультета, жирный, с лоснящейся прыщавой рожей и вечными мокрыми пятнами на рубашке под мышками.

— Ты чего, паскуда? — спросил он, потирая ушибленное место. — Всем можно, а мне нельзя?

— Нельзя!.. — крикнула Люба и задохнулась, не в силах произнести больше ни слова.

— А как же это? — спросил толстяк и достал фотографию из заднего кармана джинсов, над ремнём которых колыхалось студенистое брюхо.

Люба похолодела. В тусклом свете коридорной лампочки некачественная фотка выглядела яркой-яркой.

На кровати лицом в подушку лежала деваха, отклячив пышный зад. И сзади — заросший кучерявыми волосами торс парня. Полураспустившаяся коса — её, Любкина. А парня не узнать, лицо не поместилось в кадр.

— Ну? Отличная реклама? — со злобным ехидством сказал толстяк. — Так что предъявляй свой товар по-хорошему. А насчёт ментовки даже не думай. Ребята подтвердят, что ты дала всему этажу по обоюдному согласию. Все узнают, кто ещё не в курсе. И в твоём Мухосранске тоже.

Плиточный пол ушёл из-под Любиных ног. Она удержалась только из-за жгучей ненависти и ярости, от которой, казалось, задрожал полусумрак коридора.

— А статьи УК РФ? — спросила Люба.

— Тогда вперёд… звезда интернета, — заржал толстяк и обошёл Любу, зашагал себе дальше.

Она сползла по стенке и уселась на холодный пол. Кто-то выключил свет на этаже, и темнота зашевелилась, потянулась к Любе, вызывая в её голове мысли то о яде, подсыпанном в еду обидчикам; то о ноже, который вспарывает волосатый живот, то об огне, охватывающем общагу… или вовсе о верёвке для себя. Люба всё это отмела, понимая: случившегося уже не изменить.

Она поднялась и пошла, еле переставляя ноги.

За поворотом в небольшом холле сидела дежурная за столом с лампой. Похожая на седую мышку тётка вертела в руках спицы с начатым носком. Она сделала Любе замечание:

— Почему после двенадцати не в своей комнате? О приказе проректора не слыхала?

Люба повернула к ней залитое слезами лицо.

Дежурная сверкнула на неё маленькими глазками из-под очков и сказала:

— Сядь-ка сюда. Что-то покажу.

Люба послушно опустилась на стул рядом.

— Вот, видишь, плохая резинка получилась? — Дежурная повертела в руках вязание. — А теперь смотри, что я сделаю.

Она выдернула спицы и моментально распустила рукоделие, смотала нитки в клубок.

— Сейчас начну всё заново, чтобы вышло правильно и красиво. Вот так и ты… начни заново. Мало ли я видывала таких… Почти все ошибаются. А теперь ступай к себе.

Верки в комнате не было. Понятно, шляется по друзьям. И никто её не осудит. Только Любке достался позор и, похоже, новые домогательства. Но она не позволила себе снова разреветься. Стала глядеть в потолок и твердить: распустить, смотать, начать заново. Распустить, смотать, начать… И в конце концов заснула.

Перед первой парой она подошла к Наде и сказала:

— Я всё же съеду из общаги. Сколько возьмёт твоя бабка за комнату?

Надя успокоила: совсем немного. Можно будет питаться в складчину, так выгоднее. Овощи свои, трат будет самая малость. А ещё предложила перевести вещи прямо сейчас, когда соседка на лекции. Меньше будет разговоров.

Люба подняла на Надю недоверчивый взгляд: эта заучка ради неё пропустит лекции?

Надя улыбнулась: именно так! Только сейчас Люба заметила, что она выглядит немного старше, чем сокурсники. И морщинки у глаз, и горькие складки у рта. Не просто худенькая и плоская, а похожая на анорексичку.

В такси Люба осознала свою ошибку: нельзя было соглашаться на переезд, не осмотрев район. Какая же это окраина города? Настоящая деревня. Правда, дом здоровенный, с четырьмя фасадными окнами, одно из которых закрыто ставнями. В огромном дворе помещались сараи, ягодные кусты и несколько плодовых деревьев. Овощные грядки обещали безбедную зимовку.

Комната оказалась уютной, несмотря на низкий потолок. Печка Любу не смутила, даже порадовала: не придётся мёрзнуть осенью и весной, когда в городе отключат отопление.

Только вот с хозяйкой познакомиться не удалось. Надя объяснила, что бабуля очень больна, из своей комнаты не выходит. Люба вызвалась помочь с уходом, но Надя даже руками замахала: старушка посторонних не любит, даже врачей на порог не пускает. А вот подруге своей внучки будет рада. Она очень переживает, что Надя всё время одна.

Люба поначалу удивлялась, что больную не только не видно, но и не слышно, и Надя на ночь скрывалась в её комнате да стирала грязные простыни. А потом привыкла.

Мать приучила Любу к труду, и поэтому деревенское житьё-бытьё нисколько её не напрягло. Вместе с Надей они быстро убрали огород, засыпали в громадный подпол овощи. И времени на занятия оказалось достаточно. Даже проблема с проездом до института решилась: их вызвался подвозить мужчина с соседней улицы. Благодать, одним словом. Но, как ни странно, Любе чего-то не хватало. Может, из-за того, что вечерами на улице было тихо, как на кладбище.

В институте тоже вроде всё наладилось: Верка лезла с обнимашками, ребята общались с Любой так, будто ничего особенного не произошло. Никто её не домогался. Но у неё в душе кровоточила язва. И никакие ежевечерние «распустить, смотать, начать заново» не помогали.

А ещё вызывала беспокойство Надя. Она стала не подругой, а превратилась в Любину тень. Всё время рядом — тихая, незаметная и… неотвязная. Не лезла с разговорами, не мешала, но постоянно наблюдала за Любой. Было в этом что-то неправильное.

Через месяц после переезда Любка впорхнула на кухню, где Надя готовила их любимый завтрак — омлет с ягодами, лёгкая и счастливая: последствий изнасилования не будет! Надя только глянула на неё и опечалилась. Люба заметила, что она, отвернувшись, вытерла слезинку тыльной стороной ладони.

Зато вечером, когда они приготовили задание к семинару, Надя впервые коснулась Любки. Положила свою невесомую, шершавую от бесконечных стирок бабкиных простыней ладонь ей на руку и гневно спросила:

— Ты так и оставишь насильников безнаказанными?

— А что я могу сделать? Напилась до беспамятства. Никого не запомнила. Меня же ещё и осудят… — ответила Люба на вопрос, который разрушил её было восстановившееся равновесие.

Но если честно, она очень удивилась тому, как поменялось отношение Нади к её несчастью: от полного равнодушия к гневу.

— Ты сможешь всё, — твёрдо сказала Надя. — Всё, что захочешь.

— Да?! — взорвалась Любка. — Вот захочу — и четвертую их? Ты в своём уме? Не говори больше со мной об этом.

Надя вдруг стала ласковой и покладистой. Мол, мир и сердечность в отношениях главнее всего. Можно даже чуть-чуть выпить за окончание размолвки. Любу чуть не вывернуло только от упоминания о выпивке, но ей не захотелось обижать Надю. И они пригубили какой-то янтарного цвета настойки с пряным вкусом.

У Любки сразу же всё поплыло перед глазами. Качнулись стены, покривился потолок, а Надя словно раздвоилась.

— Из чего… настойка… — еле выговорила Люба, обратившись к одной Наде.

— Из крови.

— Ка… кой… крови?.. — беззвучно, одними губами, спросила Люба.

— Из крови земли, — ответила вторая Надя, подала ей руку, повела в комнату и уложила в постель.

Люба мотала головой по подушке оттого, что лёгкие шершавые пальцы шарили в её голове, вытягивали что-то, перебирали… А перед глазами представали разгорячённые лица троих её одногруппников с похотливо перекошенными слюнявыми губами.

Утром она проснулась совершенно разбитая, с болью во всём теле, дрожавшими руками. Надя напоила её отваром каких-то трав, и недомогание как рукой сняло.

В институте Любе на шею бросилась Верка — растрёпанная, возбуждённая, с шальными выпученными глазами:

— Ты слышала?! Вот ужас-то какой! Просто поверить не могу!

— Ты о чём, Вера? — Попыталась отстраниться от неё Люба.

— Так Костя же! И Мишка с Ильясом!

— И что с ними? — равнодушно спросила Люба, хотя у неё зашлось сердце от неприятных предчувствий.

— Попали под товарняк! Части тел на полкилометра пути по откосам разметало! — выкрикнула Верка и разразилась рыданиями.

Люба отвела её в туалет умыться, но Верка вцепилась в бывшую соседку намертво:

— Любонька… побудь со мной немного. Я тебе что-то скажу… Только пообещай, что простишь.

Люба предчувствовала, что ничего хорошего сейчас услышит, но ответила:

— Говори. Только быстро, не жуй сопли. Сейчас звонок будет.

— Пообещай простить!

Верка, похоже, была не просто в отчаянии. Её колотила настоящая истерика.

— Вера, я прощаю тебя. Только успокойся, — как механическая кукла, пообещала Люба.

Она чувствовала за спиной свою тень — Надю.

— Это им наказание за то, что сделали тогда с тобой, — проговорила Верка, приблизив распухшее лицо к Любкиному.

— А ты откуда знаешь?

— Я видела… как они по очереди из комнаты выходили… — прошептала Верка и хотела рухнуть перед бывшей соседкой на колени. — Прости, Любочка, прости!

Люба обернулась на Надю и удивилась: она ожидала от неё такого же гнева, как вчера. Но Надя с сочувствием смотрела на истерику Верки.

С этого момента столичная разбитная красотка словно прилипла к Любке и Наде, набивалась в задушевные подруги, ходила за ними хвостиком в институте и даже просилась пожить с ними на окраине города.

Приезжала с проверкой Любина мать, осталась вполне довольной чистеньким, налаженным бытом и на прощанье посоветовала:

— Вы бы почаще гуляли, ходили куда-нибудь, ну хоть на эти ваши танцульки. А то живёте, как монашки.

Люба ушам не поверила: обычно мать её никуда не пускала, только орала постоянно: «Учись, а то пропадёшь в жизни, как я!» И тут такой совет… Но родительница выглядела серьёзной и встревоженной.

После её отъезда что-то изменилось. Надя «отлипла» от Любки, словно подруга стала ей ненужной, лишней в доме. Иногда даже не здоровалась по утрам, могла за целый день не перемолвиться словом. А вечерами скрывалась в комнате бабки.

И тут с Надей случилось несчастье. Она сломала ногу: поскользнулась на первом ледке и упала голенью на поребрик.

Люба отвезла её в травмпункт, где сделали снимок и направили на госпитализацию. Наде требовалась срочная операция. Напрасно Люба уверяла её, что станет ухаживать за бабкой, что всё будет хорошо. Надя в полном отчаянии крепко сжала Любины пальцы и попросила о довольно странном: никогда, ни при каких условиях не заходить в бабкину комнату.

Люба была в шоке: а как же кормление, уборка за лежачей? Простыни… бесконечные простыни, которые Надя кипятила в сарае в огромном баке.

Надя, не отпуская Любкину руку, повторила:

— Не заходи!

— Почему, Наденька?

— Не беспокойся… Она не ест… уже давно не ест. Такая болезнь. А вот если зайдёшь к ней — умрёт. Пообещай мне!

Люба решила, что у Нади от боли помутился разум, но дала обещание. Кто их знает, эти старческие болезни…

Дом без Нади изменился. Сначала Люба не обратила внимание на потерявшие цвет обои, отслоившуюся краску, расшатанную мебель. А потом разруха стала проявляться всё сильнее с каждым часом. Однажды ночью в Надиной комнате раздался страшный грохот. Люба понеслась туда с мыслью: лезут воры!

Однако всего лишь вместе с частью стены обвалился громадный навесной шкаф. Люба поглядела на куски дранки и толкнула стену. Она пошатнулась. Дом явно рассыпался. Нужно срочно съезжать. Только вот куда? Да ещё и бабка, безмолвно лежавшая в запертой комнате, словно неживая…

Неживая?.. Люба слышала о таких случаях, когда люди годами жили в квартирах с мёртвыми родственниками. Одна китаянка даже спала в одной постели с покойным супругом.

И тут взгляд упал на раскрывшиеся дверцы шкафа. Люба присела и стала ворошить груды документов. Паспорта, трудовые книжки, зачётки… Со всех фотографий на неё глядела Надя. Такая же, как сейчас — лет двадцати-двадцати трёх, не более.

Люба тихонько вышла из комнаты, прикрыла дверь и оперлась на стену. Во рту пересохло, сердце зачастило так, что стало трудно дышать. Вернуться к себе, скоротать ночь, а потом бежать без оглядки? Можно и в полицию обратиться… А вдруг на неё что-то нашло, как в тот раз, когда они с Надей выпили настойки? Может, следует испытать свой рассудок на прочность и войти в комнату бабки? Найти ещё один весомый повод обратиться в полицию…

Люба двинулась по коридору к комнате, в которой никогда не бывала, из которой не доносилось ни звука. И где, скорее всего, находились останки Надиной бабки.

Толчки крови отдавались в ушах, руки-ноги дрожали, разум вопил: «Не смей! Вернись!» Но какая-то сила влекла Любу в запретную комнату.

Люба тихонько толкнула дверь… Она отворилась. Позабыв дышать, Люба заглянула…

Никого!.. Ни трупа, ни даже кровати. Просто два длинных ящика на полу, прикрытых простынями с бурыми пятнами. Значит, Надя ей врала. Всё время врала. Странная женщина без возраста, которая начала работать в госпиталях ещё в тридцать седьмом году прошлого века, потом — в домах малютки. А в нынешнем вдруг стала студенткой.

Зачем ей нужна была Люба? Почему Надя постоянно следила за ней?

Люба подошла к ящику, сдёрнула простыню. Просто земля — влажная, с жирным блеском, запахом пашни и дождя. Люба сунула в неё руку, сжала землю в комок, отряхнула пальцы. Её пронзило ощущение, будто залезла в муравейник и была покусана тысячами маленьких жвал. На руке остался бурый след.

На все вопросы могла ответить только Надя. Наверное, не стоит сейчас бежать отсюда, бросать человека, который помог ей в трудную минуту. Вот завтра Люба пойдёт к ней в больницу и потребует объяснений.

Она провалялась без сна остаток ночи. А утром пропустила лекции, поехала к Наде.

Подруга (подруга ли?) чувствовала себя хорошо и уже встала на костыли. Люба промолчала о ночных открытиях, потому что поняла: Надя уже всё знала. Она только попросила:

— Побудешь в доме до моего возвращения?

И Люба кивнула с ощущением какой-то своей вины.

Странное дело: чем скорее выздоравливала Надя, тем быстрее восстанавливался дом. Уже на следующий день, когда Люба вошла в её комнату, чтобы замести мусор и положить документы в шкаф, всё приобрело прежний облик. И обои стали новыми, и мебель не шаталась, и вездесущие трещины исчезли. Дом тоже выздоравливал. Это только утвердило решение как можно скорее отсюда съехать.

А тут ещё Верка навесила на Любину шею свои проблемы. Подурнела, растолстела, перестала ухаживать за собой. Зазвала в кафешку и стала плакаться:

— Меня сюда родители сослали… чтобы не позорила их. Оплатили учёбу и сказали: живи как хочешь, только подальше от них.

Люба молча слушала, думая о своём.

— Ты ж знаешь, я погулять люблю. Прямо не могу без этого, ну ты понимаешь… Меня первый раз в пятнадцать чистили. Потом ещё два раза. А у меня резус отрицательный, матка седловидная… ещё и осложнения от болезней. Короче, залетела я, Любочка, — призналась Верка.

— Иди на аборт. — Люба равнодушно пожала плечами.

— Так у меня ж потом детей не будет, — всплакнула Верка.

— А они тебе нужны?

— С ребёнком меня родители примут, — неожиданно заявила Верка. — Уеду отсюда в Москву.

— Ну так поезжай.

— Нет, сначала родить нужно. А то подумают, что обманываю… как всегда это делала. Можно я у вас поживу? В общаге шум, вонь, никакого покою. — Верка подняла на Любу просящий взгляд.

— У тебя денег полно. Сними квартиру, — ответила Люба.

— Я с вами хочу. Чтобы всё хорошо было. Вы ж ведьмы — ты и Надька.

Любка откинулась на спинку стула и сказала:

— Дурочка ты, Вера. Ну какие ж мы ведьмы?

— А насильников-то своих ты наказала! Про них никто не знал, кроме меня.

Люба пристально на неё посмотрела и сказала:

— Господи, Вера, я и не подозревала, что на свете есть такие глупышки. Ну рассуди: ребята пьянствовали, куролесили, насильничали… Они сами приближали свою участь — однажды попасть в переделку, из которой не выбраться. Совпадение это, просто совпадение. И ничего более. — Помолчала, а потом добавила: — Хочешь, так перебирайся на моё место в Надином доме. Я спрошу у неё.

Верка обрадовалась и полезла целоваться. Люба отстранилась из-за странного отвращения напополам с чувством вины перед дурочкой.

Надя готовилась к выписке и смотрела на Любу как на досадную помеху. Зато от души порадовалась, что у неё останется жить Верка. Может, у бывшей подруги такой характер — ценить только того, кому требуется помощь? И всё же Люба пошла на серьёзный разговор.

Они сидели в холле: Люба на диване, Надя — на высоком жёстком стуле. Вокруг сновали санитарки, ковыляли на костылях выздоравливающие, родственники возили на креслах с колёсиками больных.

— Надя, а почему у тебя столько документов? — спросила Люба.

— По той простой причине, что я храню их как память о прабабке, бабуле, маме, тётушках, — спокойно ответила Надя. — Традиция у нас такая — одно имя на всех. Ну и фамилия тоже. В моём роду не выходят замуж. И мы почему-то похожи. Порода такая…

— А земля в ящиках?

— Она с их могил, — вздохнула Надя. — Понимаю, это ненормально. Но мне так легче жить… Стыжусь, прячу свой секрет… Нуждаюсь в близком человеке, хочу быть, как все. Но справиться с собой не могу.

Люба пропустила предпоследний вопрос: почему земля оставляет бурые мажущиеся следы? Ей стало жалко Надю. Не зря же говорят, что нет полностью психически здоровых людей, есть только необследованные.

А вот последний задала:

— Что-то не так с домом. То всё ломается, то восстанавливается. Почему?

Надя пожала плечами:

— Не знаю, не замечала. Может, дело в тебе? Вспомни физиологию. Бывают сны, которые воспринимаются реальностью.

Люба перевезла Верку к Наде. Дурочка схватила их за руки и сказала:

— Девчонки, а ведь мы теперь нерушимый треугольник: Вера, Надежда, Любовь!

Показать полностью
137

Марусенька

Ганя возилась у печи, приговаривая:

— Сейчас... Ужо и готово... Потерпи, внученька...

Она достала противень с пирожками, затем подцепила котелок с кашей, водрузила всё на стол и принялась раскладывать дымящуюся наваристую кашу по тарелкам. Не скупясь, толстыми ломтями, нарезала домашний хлеб.

Скоро на деревянном столе, покрытом льняной скатертью, стояли три тарелки с кашей, в каждую из которых Ганя положила большой кусок масла. Посередине на глиняном блюде горкой румянились пирожки.

— Зови деда, Маруся! Пущай есть идёт! — обратилась Ганя к девочке, которая безмолвно и неподвижно сидела в углу избы. — Да сама за стол давай!

Девочка не сдвинулась с места, продолжая смотреть в одну точку.

Ганя вздохнула, подошла к окну и крикнула:

— Игнат! Пойдём обедать!

— Сейчас, Ганюшка, — раздался в ответ старческий голос, — две полешки осталось, доколю и приду.

Ганя нетерпеливо махнула полотенцем, подвязала плотнее платок и обернулась к внучке.

— Маруся, идём за стол!

А сама уже направилась к девочке, тяжело вздыхая и приговаривая:

— Горюшко ты моё, давай помогу...

Она подхватила девочку под руки и поволокла к столу, ножки в красных туфельках неуклюже бухались по полу. Усадив Марусю на высокий стул, Ганя прицепила её поясом, чтобы девочка не заваливалась вперёд.

— Ну вот и хорошо, — удовлетворённо сказала Ганя, обтерла Марусе личико, поправила косынку и сложила её руки на стол.

Дверь отворилась и в избу ввалился Игнат с охапкой дров в руках. Он скинул их у порога, снял сапоги и, принюхиваясь и потирая ладони, направился к столу. Седые усы топорщились от улыбки, он подслеповато щурился на Ганю и Марусю.

— Перловка? Пирожки? Спасибо, Ганюшка, балуешь ты нас. Правда, Маруся? — обратился он к внучке. — Кивает! — радостно закричал он Гане, — Она кивает! Видела?

Ганя тоже разулыбалась, протянула мужу ложку и они принялись за еду. Время от времени то Ганя, то Игнат подносили ложку с кашей Марусе, тыкая в непослушные губы и утирая ей рот полотенцем.

Когда старики почти доели, собака во дворе залаяла и вскоре раздался стук в дверь.

Игнат с Ганей настороженно переглянулись и затаились.

— Дед Игнат! Баба Ганя! — раздался голос соседского мальчишки Ивана. — Мамка за солью послала, одолжите?

Ганя подскочила, торопливо отсыпала соль в плошку, пока Игнат шёл к двери, и побежала отдать, только чтобы незваный гость в избу не вошёл.

Но любопытный Иван без спросу юркнул в дверь и торопливо заозирался по сторонам, делая вид, что спешит к Ганне за солью. Заметив Марусю, он замер на месте и уставился на девочку, широко раскрыв глаза.

Игнат хмуро посмотрел на мальчишку и недовольно сомкнул губы. Ганна охнула, уронила плошку и соль рассыпалась по полу. Иван округлил рот и попятился к двери, но Игнат удержал его за плечи и мягко подтолкнул к столу.

— Не спеши, Ванюша, отобедай с нами, как раз к столу пришёл. Ганя! Положи Ивану каши.

Мальчик заёрзал, не в силах оторвать взгляда от Маруси, но покорно сел за стол напротив девочки.

Ганя поставила перед Иваном миску:

— Знакомься, Ванюша, внучка наша, Маруся! Родители её у нас оставили, недосуг им, понимаешь... Марусенька больна, а у нас тут воздух... — зачастила она, с тревогой глядя на мальчика.

— Угум, — согласился мальчик, всё ещё не спуская глаз с Маруси.

— Мамка просила поглядеть? — хитро спросил Игнат, — любопытно всем? Да ты не бойся, мы же понимаем...

Иван замотал головой, а потом неуверенно кивнул.

— Что расскажешь, Ванечка? А? — продолжал Игнат, а сам потихоньку отходил к порогу, заграждая выход.

— Н-ничего, — испуганно залопотал мальчишка, — н-не видел, не пустили...

— Вот и молодец! — одобрительно сказал дед. — Много будут знать, плохо будут спать, — закончил он, беря в руки кочергу.

Ваня пискнул и пригнул голову, когда Ганя положила ему на макушку ладонь.

— Да ты не бойся, Ванюш, Маруся — она же как все. Только болеет немножко. А ты приходи с ней поиграть, и тебе хорошо и ей весело, — ласково сказала она.

— Х-хорошо, — выворачиваясь из-под бабкиной руки, забормотал Иван, осторожно продвигаясь к выходу.

Игнат чуть помедлил, постукивая кочергой о ладонь, а затем отодвинулся, пропуская мальчишку. Ваня почти вылетел из избы, когда старческая рука схватила его за плечо. Подавив крик, он обернулся.

— А соль-то забыл, Ванюша!

Ганя подала заново набранную плошку и улыбнулась.

Когда дверь за мальчиком закрылась, Игнат тяжело протопал на своё место за столом, посмотрел на Марусю и печально произнёс:

— Надо снова тебя прятать, внученька. Отберут тебя у нас, запрут в лечебницу, как родители твои хотели, а кому с того польза?

Ганя тяжело вздохнула, согласно кивая. Она убрала со стола, затем принесла кусок холщовой ткани и расстелила на полу. Вместе с Игнатом они переложили девочку на ткань, Ганя подтянула узелки на сшитом лице, Игнат чуть глубже задвинул в глазницы черепа искусственные глаза, сомкнул пальцами обнаживший зубы рот и уложил крестом на груди обтянутые лоскутками кожи проволочные руки. Затем они завернули девочку и спустили её в погреб, который Игнат вырыл сразу после смерти внучки — чтоб никто из соседей об этом не знал.

— Мальчику не поверят, — успокаивающе сказал Игнат, — посмотрят, как в прошлый раз, ничего не найдут да уйдут. А там и вернём снова Марусеньку. Не плачь, Ганя!

Показать полностью
78

Свадебное платье


- Ань, не надо, примета плохая, пусть лежит, да хоть сожги уж! - Тетя Шура ласково гладила по волосам ревущую Анну.

- Да ты что, отец еле достал, сказал, что югославское, в Москву ездил, Петухову сколько мяса отвалил за помощь, а ты сжечь… Нам за него знаешь сколько дадут?

- Оно понятно, говорю ж тебе, упертая, давай перешью, какие годы твои, забудется все, а вещь хорошая, да хоть к бабе Нине отнесем, чтоб глаза тебе не мозолило, у нее места полно, как девки в город перебрались.

- Ой, ну опять… Да не хочу я ни одного напоминания об Этом, тошно аж, да сердце ноет!

Анна в тот день к пасхе убиралась, перемыла посуду из серванта, протирала пыль с книг и статуэток, вот только верхний ящик все открыть не могла, смотрела дверца на нее с немым упрёком, а она на дверцу с тоской, может, не лазить, не травить душу себе, вроде, только жизнь налаживаться стала. «Ну, нет, а вдруг моль заведется», да только все это отговорки, кто из нас в детстве не сковыривал корочку с только что зажившей коленки, с душой также, только боль утихнет, да рана заживет, как сковыриваешь воспоминания, вот пока не дострадаешь, пока не поймешь, что пусто там теперь, с каждым разом все проще, болячка все меньше. Вот только Анне далеко еще. Белый ком ткани выпал ей на голову, будто ждал, когда о нем вспомнят, она и вспомнила.

Первый раз в село к тете Шуре она приехала совсем маленькая, очень слабенькая была и часто болела, мать с ней и на работу-то толком выйти не могла, все по больничным, вот сестра старшая и предложила к ней привезти, в селе воздух свежий, молоко из под коровы, да и ребятни полно. У тети Шуры, а вообще-то у Александры Степановны, своих детей не было, рано осталась вдовой, председатель ее, чтоб в «горе не утонула», отправил в город учиться, она и училась, стала бухгалтером, да еще каким, сельчане ее уважали очень, только вот замуж больше не захотела, хоть и любила детишек сильно, вот и к Аньке привязалась. Так и повелось, что каждое лето девчонка у тети Шуры, родители строгие были, друзей в городе не было, в садик не ходила из-за больничных, а в школе так и не смогла полностью влиться в коллектив, да и мать не поощряла близкие знакомства, важна была учеба. Зато в селе было раздолье, тетка Аню любила, брала с собой на работу, научила считать на счетах, научила читать и писать, плавать тоже научила тетка, они ходили на речку вечером после огорода. Наверное, подкупало, что тетя Шура с ней общалась как со взрослой, не загоняла спать в девять, не  заставляла что-то делать по дому, не критиковала и не сравнивала с другими, они просто делали все вместе. В огород так вообще тетка ходить запретила, я тебя не для того звала, чтоб ты мне сорняки полола, и воду не таскай, спина заболит! А Аньке так хотелось помочь, что она тихонечко украдкой все же дергала неизвестные растения. Тетка сдалась и стала брать ее с собой вечером.

Были в селе и другие плюсы: дети всех возрастов. Ребятня была бесхитростная и неугомонная, лазали по деревьям, бегали на реку, дразнили собак, убегали от гусей, чуть постарше гоняли на велосипедах, Ане тетя Шура тоже купила велосипед, несмотря на оханья сестры, что у девочки слабое сердце.

Сердце Анны действительно ослабло, но не от велосипеда, а от первой любви - Лешка Козлов, самый смелый и красивый, ну, это так казалось. Лешка заканчивал школу и собирался поступать в ПТУ на механизатора, учился так себе, но парнем был работящим и сообразительным. Аня на него с 13 лет заглядывалась, но куда уж ей приезжей, по нему половина местных девчонок сохла, а тут вдруг, в год перед поступлением в город, обратил он свой взор на нее. Все расспрашивал, как там жизнь в городе, до дома провожал, оказалось общага ПТУ совсем рядом с домом Ани, он обещал непременно зайти в гости, смеялся, что одному страшно будет.

В гости он действительно пришел, в середине сентября, анина мама была в шоке, пила пустырник, звонила сестре на работу, пытаясь выяснить, что происходит, откуда у ее дочери друзья, да еще и мужского пола. Александра Степановна пыталась объяснить сестре, что дочь у нее уже не ребенок, умолчала, что сохнет по этому Лешке уже пару лет, просто заверила, что парень хороший из нормальной семьи, «под мою мол ответственность!».

Мать смирилась ближе к лету, отец делал вид, что чуть что, то так и раздавит Леху, вот как жука, но оба думали, что их необщительную и болезненную дочь когда-то все же надо будет выдать замуж, еще несколько лет назад они обсудили, как было бы замечательно, чтобы дочка сошлась с кем-то из Петуховых, даже в гости ездили…

Петухов был товарищем отца, парень с мозгами, вместе росли, вместе служили, вместе решили устроиться на завод и перебраться в город, вместе жили в общаге. Вместе же и познакомились они с двумя практикантками-подружками, дружили, в кино ходили и на танцы, поженились. На том и пути их разошлись, Петухов уехал в Москву с женой, посидели, как водится перед переездом, тогда-то выпивший Петухов и расслабился:

- Думаешь, судьба это все? Нет, братец! Мне Мирка твоя сразу глянулась, моей бы и была, если б захотел, Ленка-то моя сам видишь, мышь серая, только вот я выспросил сразу, кто откуда, пока ты звезды считал, да за вином бегал, знал, кто у моей родители, понятно стало, какую выбрать!

Анькин отец долго думал и обижался, потом дочь родилась, работа, не до того, отпустило, судьба своя у каждого, он свою жену все же любил, а не из-за родителей выбрал. Конечно, Петухову он завидовал, того тесть пристроил в Москве, Мышь, как он называл про себя Лену, родила троих сыновей, могла позволить себе не работать, родители позаботились, а его Мирка смогла родить только одну дочь, еле спасли обеих, больше детей не будет, жена стала жесткой, контролировала все, тряслась за Аню, никак не могла выйти на работу, злилась… А потом как-то Петухов написал сам, попросил прощения, ездили на рыбалку, стали семьями опять дружить, обида забылась, Петухов все смеялся, что детей поженят.

У тестя Петухова была дача хорошая в Подмосковье, вот и позвал он друзей в гости на праздники, молодость вспомнить, детей познакомить. Мать все причитала:

- Анна, ну далась тебе книга эта, иди с ребятами поиграй!

- Мам, они обзываются, черешней не делятся, косточками плюют, не нравятся они мне!

Так Анна не стала снохой Петуховых, поэтому Леха был хоть какой-то вариант.

Вот только интересно, как в село на лето приехали из города, так Леха и перестал Аню замечать, то дела у него, то в соседнюю деревню к бабке едет, неприятно, но не бегать же за ним, тетка сразу сказала:

- Нюта, чувства-чувствами, но бегать не вздумай, хотел бы, пришел, в городе же пришел, поговори, не захочет, отпусти.

Тете Шуре больно было за племянницу, знала она, что Лешенька со Светкой вечера проводит, ее родителям аж по огороду помогает, видела все, взгдяды там как искры, все ж не совсем старая, понимает, да разве скажешь Ане…

В то лето Шура Аню подготовила на поступление, как могла внушала, что сначала надо о себе думать, о будущем, а уж потом приложится и остальное. Аня слушала, тетке она доверяла, решила тоже стать бухгалтером, все эти приходы-расходы, книги учета видела сто раз, но вопрос-то в другом, тетка одна, ни любви, ни семьи, права ли она?

Опять пришла осень, Аня решила уйти в учебу, решила поступить в институт, родители ликовали, но тут на пороге, как ни странно, появился улыбающийся Леша, он притащил какие-то продукты из деревни, расспрашивал как без него были дела, мать, которая ни о чем, что было за лето, и не подозревала, очень обрадовалась, Леша ужинал с ними и излучал радость , а Аня так и сидела серым облаком и даже есть не могла. Очень хотелось позвонить тетке, но телефона не было, сев писать письмо, она разрыдалась. Лешка теперь приходил к ним пару раз в неделю ужинать, это была сущая пытка, а потом он внезапно попросил у отца отпустить Аню с ним погулять, понял наконец, что ей все это в тягость. В парке он взял ее за руку:

- Ты не обижайся, не подумай ничего! Просто в селе тебя не любят, говорят, что ты выпендрежница, тетка эта твоя еще все знает, везде без мыла залезет! Знамо дело, одинокие бабы вечно недовольные, вот и пиздят про всех, небось про Светку тебе сказала? Так она сестра мне двоюродная… ну, трус, да, побоялся при друзьях тебя признать, сказать, что поженимся мы, но я скажу!

Слова как камни с неба сыпались: «тетка пиздит», «поженимся», «стыдно», «выпендрежница»! Тогда он ее поцеловал, и все…

Следующим летом Анна поступала, Леха пытался переубедить ее на училище или техникум, но родители уже вцепились в идею «вышки», к тетке она не поехала, не хотелось, готовилась, сдавала, конечно, не хватало любимого Лешки, он-то уехал, гнала от себя мысли про Светку.

Списки, радость, поступила!

Ждала Лешку, он приехал какой-то опечаленный, а потом ошарашил новостью, что забирают в армию. Аня плакала, родители накрыли стол, но проводы были в селе, Аню не позвали. Обещала ждать, писать.

Писем было, правда, много, отец попросил Петухова «похлопотать» за будущего зятя, того отправили служить в стройбат под Покров, Аня с родителями пару раз ездили, Леха не мог выразить благодарность словами, обнимал и даже сделал Ане предложение, вот как вернется, так и заживут они, какая любовь, с детства на нее смотрел. В письмах сколько от него планов, нежности, поддержки, «ты все экзамены сдашь, ты у меня самая умная!», вот только «еще и тетку свою задвинешь, заживем» Ане не очень нравилось, с другой стороны, она ж им, наверное, помешать хотела, понятно чего он взъелся.

А потом Леха пропал, писем нет, новостей нет, скоро уж вернуться должен, отец сам в село поехал, у родителей узнать, а потом привез свадебное платье, сказал, что в Москву ездил, еле нашли красивое с Петуховым, тесть помог, свадьба через неделю.

Ничего Аня не поняла, а чего Лешку не привез, почему так срочно, что там случилось?

Мать все слезы рукой утирала, расчесывала ей волосы и пыталась успокоиться, отец бегал по двору в ожидании машины, Аня стояла перед зеркалом в свадебном платье и не могла поверить. Какое же красивое, какое кружево, сидит как, зря она все детство думала, что родители ее не любят, просто не умеют они эмоции выразить, отец вон как постарался, мать по фигуре подгоняла, ни у кого не видела такого, а уж в селе сколько говорить будут!

Не ошиблась.

Спускаясь по лестнице мимо почтовых ящиков, машинально уловила уголок письма, пока мама ворчала на соседскую собаку, ловко подцепила конверт ногтями, письмо от тетки, скомкала, читать не хотелось в такой день.

В селе были до обеда, жених, конечно, обомлел, увидев Аню «такой», от платья аж заохали, да и Аню все помнили несуразным подростком, а тут девушка стройная как лебедь, макияж «городской», мама постаралась, волосы густые уложены в «модную» прическу. Лешка стоял как парализованный, уронив челюсть, еле его растормошили, побежал, запнулся, упал, все засмеялись, Аня тоже, не виделись давно, а тут и напряжение прошло. Целовали икону, Лешкина мать плакала, мать Ани вздыхала, потом поехали в местный ЗАГС, все как в тумане, только там она поняла, что супруг абсолютно пьян, он шатался, руки тряслись, лицо покраснело, потом опять к дому, столы-столы, тосты, «горько!», все было как во сне, Аня пыталась накормить Лешу, подливать воды, но тщетно, после третьего тоста он просто упал лицом в стол. Ей было стыдно, родители прятали глаза, гармонь играла, все пили.

Потом брат «мужа» кое-как дотащил его до кровати, свекровь причитала, и что-то шептала, Аня села на кровать рядом с храпящим мужем и вздохнула, на пороге появилась тетя Шура. Как молнии в голове забегали мысли, а ведь ее не было утром, и в ЗАГСе, и за столом, а мы ее вообще звали, мама же должна была ей сказать, как же неудобно вышло!

Тетка молча подошла к Ане и начала расстегивать мудреное платье, дала сорочку, расчесала волосы, поцеловала в лоб и ушла, Аня как завороженная слушалась, так ничего и не сказала. Уснуть она не смогла, так и сидела на кровати сбоку, под утро сидя задремала, чудилась ей девушка какая-то в ее платье, плакала и все головой мотала.

А потом проснулся Леша, начал орать: «Светка, сука, вода где? Предупреждал же!», Аня вжалась в стену, в нее полетел ботинок, а потом муж смог разлепить глаза, он был в ужасе:

- Ты чего здесь делаешь?

- Леш, так мы ведь вчера поженились.

- Чего???

- Ты не помнишь?

- Ты со мной так не шути… Ой, бляяя…

- Леш, а что за Света?

- А тебе дело какое? Ты мне никто!

- Жена, вроде…

- Ааааааа, ну дай подумать, жена! Свету я люблю, мы с ней живем года три, у нее от меня двое деток, а ты, сучка, мне жизни не даешь, ходишь как собака брошенная, в глаза смотришь, еще и родственники нужные имеются! Батя твой меня хорошо припугнул, серьезный мужик, да только ему на тебя похер, он за репутацию переживает.

- А чего ж сразу не сказал и в городе к нам в гости ходил?

- Ты такая тупая? Правда? Мне жрать хотелось, вот и ходил, вы ж все тупые там, родители твои вообще…

Аня схватила первое, что попалось под руку, это была какая-то статуэтка Емеля с щукой и запустила в «мужа», куча мата и ругательств так и остались в той комнате, а она босая бежала, просто бежала, хоть куда-нибудь, ни вещей, ни одежды, ни денег.

Тетя Шура нашла ее в овраге, слезы закончились, она просто тряслась от холода и всхлипывала.

- Я же тебе написала, дурная, разве враг я тебе, с детства знаю, ох, дуреха ты моя, пошли давай!

Было плохо и тяжело, дозвониться родителям тетка не могла, те на радостях от свадьбы уехали на курорт, Аня заболела, свадьба гремела еще два дня, привезли Светку, чего празднику пропадать, даже осмелились к Шуре зайти и платье принесли честно, спросили нельзя ли Светке его надеть, ну а что… Ох, как она ругалась, только за Нюту переживала, председатель весь этот шалман разогнал, да пригрозил уволить за «двоеженство», Шура сама как тень стала, все себя винила, она ж не увидела, не уберегла.

Лешка-то хитрый, быстренько куда-то на стройку подвязался, говорят в Челны, Светку свою забрал с детьми, дружки его все ходили взгляд опускали, «свекровь» несостоявшаяся приходила прощения просить, а толку с того? Тоже уехали чуть позже, родителей Аня сама больше видеть не хотела, видел все отец тогда, знал, так ведь гордость, заставил жениться Этого.

Наверное, будь Александра Степановна простой дояркой, все б забыли просто, но она оказалась женщиной влиятельной, многим детей помогла в городе устроить, а еще слухи ходили, что с самим главой района шуры-муры крутит, свободная же, вот только глупости то, глава района ее знал, конечно, и звал отчеты для начальства сводить, но все ж по себе меряют, потому историю эту как сказку бабы пересказывали, выдумывая все новые подробности.

В комиссионке платье оценили в 50 рублей, Ане это казалось ничтожно малым, пара знакомых девушек хотели купить дороже, но их отговорили родственницы, примета такая, мол и тебе счастья не будет. Объявления тоже были проигнорированы, история расползлась чуть ли не по всей области, Аня даже думала позвонить Петухову, но он был ей неприятен и как-то его поведение перекликалось с поступками ее «мужа», кстати никто из них так и не подал на развод, Ане было не до этого, а Леша, видимо, боялся, ведь со Светой он женился по военному билету.

Но вот однажды перед зданием администрации, где работали Света и тетя Шура, появился неизвестный автомобиль, искали Аню, мужчина пояснил, что он хозяин комиссионки, куда она пыталась сдать платье, пояснил, что пришла девушка, обеспеченная, он описал ей платье, она готова купить, срочно, платит 300 рублей, он возьмет себе 50, 250 Ане. Всю дорогу седовласый мужчина рассказывал как стали капризны невесты, и требовательны мамы к качеству колясок. Аня отдала платье и гордо держала в кулачке 250 рублей.

Тетя Шура отнеслась скептически, радость не разделила, вспомнила про «плохую примету», но дров заказала и круп каких-то в магазине.

А вот Аня была счастлива, наконец-то, полностью своводна, она заснула с улыбкой и спала так крепко, как никогда, лишь под утро ей приснился странный сон, незнакомая девушка примерила ее платье, она улыбалась, лицо было будто знакомо, но Аня так и не вспомнила откуда.

Утром все тело ломило, поднялась температура, встать было тяжело, тетка пристально посмотрела, задумчиво, оставила отлежаться дома. Аня валялась весь день, душила совесть, еле ходила до туалета, еле притащила воды, вечером стало полегче, приготовила ужин, хоть тетя Шура и отругала, но аппетит появился, и то хорошо!

- Ты только не подумай чего странного, я тебя лучше сама спрошу, чем обманывать и тайком делать. Ладно?

- Теть Шур, чего, анализы что ль, мочу?

- Смешная ты у меня! Типа того, но не моча, а прядь волос…

- Первый раз слышу, что за бред?

- Бред не бред, а перестраховаться, я тебя беречь должна, итак не усмотрела…

- Ой, да ну!

- Я ведь родителям твоим слово дала: «под мою ответственность», ты просто пока не понимаешь… режь давай, одну маленькую прядочку снизу, чтоб не видно.

- Странная ты, то сухой числовой расчет, то ересь какая…

- Да, такая вот, стриги давай, платье куплю, ну?..

В эту ночь спалось тревожно, мерещилось всякое, непрерывно плакала женщина, незнакомый голос, открыть глаза не получалось, хотелось кричать, но звуков не было, они были в голове, она чувствовала дыхание нескольких людей, кто-то плакал, кто-то просто вздыхал, всхлипывал, один человек точно был раздражен и нервничал, его она особо чувствовала, от него веяло злобой и ненавистью, но близко он не подходил, чьи-то слезы капают на лицо, или это пот, перестаньте, жуть! Кое-как открыла глаза, тетя Шура кладет холодную тряпку на лоб, приснится же такое!

- Анечка, я поздно сегодня буду, баба Соня попозже придет, я попросила, не ругайся, и это… Адрес мне дай, какая точно комиссионка.

Спать не хотелось, мутило, сил что-то делать не было, почему-то накатила тоска, так себя Ане жалко стало, что слезы сами катились по щекам, да что же это такое, хоть на стенку лезь.

К обеду пришла баба Соня - пожилая бодрая соседка, увидела Аньку, запричитала:

- Ой, лица нет совсем, милая, ну, чего ревешь, я тебе травок заварила, меня бабушка еще научила, давай выпей…

И тут в воздухе запахло чем-то знакомым, что же это? В глазах потемнело, вспыхнули яркие искорки, а запах все сильнее, точно! Это же свечи, свечи и ладан, так пахло в церкви, очень-очень давно, когда Аню мать возила покрестить тайком. Темно и жарко, а еще голос, спокойный, твердый, но не разобрать. Дыши-дыши, успокойся, прислушайся, сосредоточься:

- Упокой душу усопшей рабы твоей Анны, дочери нашей…

- Чего? Какую душу? Алло, я живая! Эй, вы там, ау!!!

- И даруй им царствие небесное…

- Какое небесное, мне отчетность сдавать через неделю! Эй! Вот это эффект от травок бабы Сони, а я ведь даже глоток не сделала…

Аня опять пыталась открыть глаза, как во вчерашнем сне, и не могла, слушала этот густой голос, где-то далеко кто-то плакал, ей и самой хотелось плакать:

- Что тут вообще происходит, что со мной?!

- Не с тобой, а со мной… Отпевают меня, не мешай, дай мне послушать! - грустный детский голосок, девчонка, совсем молодая на слух.

- Господи, а ты еще кто?!!

- Я - Аня, а ты кто и откуда?

- Э, так и я Аня, заболела вчера и вот слушаю теперь это все… Что происходит?

- Ты тоже умерла, да?..

Резкая боль, искры перед глазами, баба Соня плачет, щеки болят, все тело мокрое, одежда сырая.

- Ох, напугала ты меня, что же это, Ань? В больницу тебе надо, нехорошо это всё! - баба Соня причитала как курица-наседка, копошилась…

- Баб Сонь, а ты ж верующая?

- Чего это спрашиваешь? - прищурилась недовольно.

- Вот «упокой душу» это что за молитва?

- Знамо дело по покойнику… А чего спрашиваешь?

- Да, так… что-то в голову пришло.

Ближе к ночи приехала усталая Шура, расстроенная и очень тихая. Аня сразу смекнула, что что-то не так, но тетка только отмахивалась, достала откуда-то из шкафа коньяк, выпила залпом, потом еще раз. Аня ни разу не видела, чтоб та выпивала, даже на праздник, тем более не подозревала, что в их доме может быть алкоголь, а тут такое!

- Теть Шур, ты чего? А?

И тут тетка разревелась, всегда такая собранная и спокойная женщина, то причитала невнятно, то рыдала, то пыталась сказать что-то, но слова путались, перемешиваясь со слезами. Успокоилась она лишь спустя час, а то и больше.

- Ань, я ж говорила, примета плохая, а ты все деньги… В платье твоем девушку хоронят завтра, это плохо очень, ты потому и болеешь, как покойницу одели, так тебе и поплохело, хочешь верь, хочешь нет! Не просто так за твое 300 рублей дали, там мать, горем убитая, дочка единственная, незамужняя, ее сегодня отпевали, меня не пустили, батюшка головой только покачал, сказал, что нехорошо, то на то воля значит, тьфу… Знаешь, может, у нас тут в Болотцах бабуля одна есть? Баженова, не слышала? Я не верю особо и не верила никогда, но наши к ней всегда ходят, завтра поедем, прядь это я ей отдала, не ругайся, она смотреть что-то будет…

- Теть, а покойную не Аней зовут?

- А я и не спросила… Ты почему интересуешься?

- Я ее слышала, и за упокой как читали тоже, ты только не подумай, что я с ума схожу, там плакал еще кто-то, вот как я это в гробу лежу, только глаза открыть не могу, а все чувствую. Представляешь?

- Ой, Анька!!! - тетя Шура опять заревела.

Не было никогда в деревнях атеистов, хоть при царе, хоть при советах, когда живешь на границе с лесами-болотами, когда столько необъяснимого вокруг, во что только не веришь. И знахарки были всегда, и травницы, пошугала их власть немного, скорее для острастки, а потом и глаза закрыла, потому что местные так жить привыкли, чуть что странное, так и бредут дорожкой заросшей с последней надеждой к отшельницам, и бояться, и выхода другого не видят.

- Теть Шур, а долго идти до этой Баженовой? - прервала Аня рыдания тетки.

- Пешком далеко, если только Иваныча будить, ночь уж, а что?

- Как-то не по себе что ли, если завтра хоронят…

А потом они будили Иваныча, он был очень злой, но тетка что-то шептала ему на ухо, тот вздрогнул, оделся и завел казенную «буханку». Ехали молча, проселочная дорога не давала уснуть, трясло сильно, но Аня все же задремала.

- Аня! Ань, ты здесь? - услышала она знакомый голос девушки.

- Здесь… чего хочешь?

- А как мужа твоего зовут?

- А тебе зачем?

- Интересно! Платье есть, а мужа нет, и на том свете нет…

- Лешка звали, не муж он мне, с другой сбежал.

- Вот как… Плохо это. А дети есть у вас?

- Нету! К чему тебе? Козел он, по фамилии ясно было, а я, дура, не поняла.

- А мне как же? Кто со мной пойдет? Выходит, ты, да?

Светало. Когда они подъехали к старенькой избе на окраине деревни, петухи уже просыпались, готовясь к новому дню. Бабка на удивление не спала, ждала на пеньке у околицы. Тетка пыталась что-то говорить, та остановила ее жестом, посмотрела на Аню и поманила за собой в избу, Шуре и Иванычу сказала ждать или ехать домой, дело, мол, долгое.

- Ты как поняла, что ехать надо?

- Я ее слышу, - икнула Аня, - не хочу, чтоб меня хоронили!

- Улавливаешь, значит? Объяснять не надо?

- Как это не надо? Я ничего не понимаю, что я сделала?

- Ты и сама знаешь, - бабушка перебирала какие-то банки, - свадебное платье, милая, это тебе не блузочка на первомай, хоть и не венчались, а икону целовали… так?

- Так!

- Ох, сколько вас девок таких, платья продают незнамо кому, это ж ритуальная одежда, там часть души твоей, вот сейчас ее схоронят, и ниточка к тебе с того света поползет, будет тянуть тебя тихонечко, пока вся душа там не окажется… Невестам обычно муж нужен, а у тебя с твоим не было ничего, могут младенца забрать, ты тут тоже оплошала, вот и остаешься ей одна спутником…

- Вы знаете, она ведь имя его спросила…

- Ой, е-мое! А ты чего, сказала?

- Да, я как-то не подумала, еще и фамилию почти.

- Фамилия им без надобности, если бывший твой крещеный, то найдет по имени, для тебя это даже хорошо… или жалко тебе его?

- Не жалко, но у него ж дети, нехорошо как-то!

- Молодец, девочка, чем могу, помогу, но страшно тебе будет, от тебя все зависит, душа чистая, сможешь, возьмусь!

Аня отключилась, она слышала плач, чувствовала опять свечи, наверное, родители девочки очень обеспеченные, опять пел батюшка:

- Во блаженном успении вечный покой подаждь Господи рабе твоей Анне и сотвори ей вечную память. Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по Образу Божию созда́нную нашу красоту, безо́бразну и безславну, не имущую вида. О, чудесе! Что сие, еже о нас бысть таинство; како придахомся тлению; како сопрягохомся смерти; воистинну Бога повелением, якоже писано есть, подающаго преставившемуся упокоение.

На лицо капали слезы, кто-то бесконечно целовал в лоб, потом целовал и тот, от кого веяло злобой:

- Ань! Ты тут? - решилась она на вопрос, - это кто такой неприятный?

- Отец это, - слышно было раздражение, - он меня никогда не любил, да и маму, все скандалил, что из-за связей деда женился, а дед взял и помер, сына все хотел, а тут я, больная…

- Ой, прям как Петухов! - сорвалось у Ани, - Да и как мой бывший!

- А я ведь твоего нашла, хоть ты и ниточек не оставила, по имени нашла, мне сказали, что надо мужа привести…

- Кто сказал?

- Не знаю, сказали раз я невеста, надо с мужем… а ты вот говоришь, что он - козел, я с козлом не хочу, с ребенком можно, но у тебя нету, у него вот есть, но, знаешь, такие дети неприятные, а ты хорошая… пойдешь со мной?

- Ань, тебе сколько?

- Ну, считай тринадцать почти!

- А мне ведь уж двадцать пять скоро, жить я хочу, малышей хочу, пусть козел был, так ведь не все они такие, хороший точно есть?

- Ань, я одна не уйду, не положено… забрать надо, хоть кого! С «твоим»Козлом не хочу! А ты хорошая!

- А Петухова, глянь, их там трое, все красивые, глупые, Конечно…

- Покажи мне!.. Витя хороший!

Анька открыла глаза в горнице, воняли травы и настойки.

- А ты умная, - Баженова косила взглядом в сторону, - Почухала, да, что ехать надо, да и мужика нашла! Я тебе боле не помощь, но знай, не просто все, ответ будешь держать!

- Какой? За что? Я ведь себя спасала!

- Себя спасла, а другого отдала.

- Это ж все не серьезно, да, бабушка?

- Серьезнее некуда! Тот, чье имя ты дала как жениха, теперь в могиле одной ногой, может, не помрет, но помучается точно. Как ты так легко могла его назвать? Повернулось что-то, я думала, что добрая ты, а так… - помолчала Баженова, - не смогу я тебе помочь, извини, не могу я вредить живым, и тебе не советую!

Аня кидалась ей в ноги, умоляла, оправдывалась, что не знала как быть, вот первое, что в голову пришло, то и выдала, не думала. Бабка вздыхала, хмурилась:

- Скажу тебе честно, ты должна умереть с Той, тетку не слушала, свадебное закапывать нельзя, правда, душа твоя уйдет, но тело тут останется, не могу я помочь, могу только душу твою после смерти отправить на место, а не с Этой. Но ты плохо сделала, ты себя заменила «женихом», лучше б Козлова отдала, как положено. Али дорог он тебе все? Тьфу…  Виталий-то чем виноват? У него, между прочим, скоро дочь будет.

Аня ревела, она валялась по полу, целовала ноги бабки, всхлипывала, успокаивалась, дальше срывалась в истерику. Больше никто не мог ей помочь, надежда умерла. «Или я, или Витя, так?»…

- Теть Шур, я не знаю…

-Ань, ну чего? Расскажи уж.

- Я или Витька?

- Что за Витька?

- Петухов.

- А он тут каким боком?

- Ну… Аня сказала, что ей спутник нужен, Козлов-козел, а я не хочу, она Витьку заберет.

В глазах зашлись звездочки, в голове зазвенело, щеку саднило, тетя Шура смотрела на свою ладонь в страхе.

- Ань! Ты с ума сошла? Да? Ты виновата, а платит какой-то мужик? Ты моя Аня вообще? Тебе как жить с этим? Не стыдно?!

- Я ведь… Теть Шур, я же не специально… я же…

Дальше до дома ехали молча, туман растаял, солнце играло бликами на одиноких деревьях, запах скошенной травы, такой густой и терпкий, забивался под одежду, оседая на коже. Окрестные собаки, сбившись в стаю, преследовали автомобиль, обнажая свои острые зубы, тявкая свои собачьи проклятья. Прямо около ворот дома одна из шавок скалила зубы на Аню, а когда та отвернулась, чтобы войти в дом, впилась со всей злостью ей в икру, боль пронзила стремительно, агрессивно, тетя Шура отпиннула дворнягу, потащила Аню домой, робко и с опаской, оглядываясь.

Говорить не хотелось.

- Ань, я за фельдшером, мало ли, - поджав губы, сухо сказала тетка. Аня и не перечила, понимала, что ее даже она теперь презирает, как же так вышло?

Легла, все тело ломило, бил озноб, уснула быстро.

- Помяни, Господи Иисусе Христе, Боже наш, милости и щедроты Твоя от века сущия, ихже ради и вочеловечился еси, и распятие и смерть, спасения ради право в Тя верующих, претерпети изволил еси, и воскрес из мертвых, вознеслся еси на небеса и седиши одесную Бога Отца, и призираеши на смиренныя мольбы всем сердцем призывающих Тя: приклони ухо Твое, и услыши смиренное моление мене, непотребнаго раба Твоего, в воню благоухания духовнаго, Тебе за вся люди Твоя приносящаго. И в первых помяни Церковь Твою Святую, Соборную и Апостольскую, юже снабдел еси честною Твоею Кровию, и утверди, и укрепи, и разшири, умножи, умири, и непребориму адовыми враты во веки сохрани; раздирания Церквей утиши, шатания языческая угаси, и ересей восстания скоро разори и искорени, и в ничтоже силою Святаго Твоего Духа обрати.

Аня слушала, но проснуться не могла, кто-то плакал, капал дождь.

- Эй! Ань, что происходит, что за..?

- Тебя хоронят.

- В смысле «меня»? Я живая, ты мертвая!

- А я вот подумала тут, парень хороший, ты мне никто так-то, да и ни детей ни семьи, разве кто расстроится? Смотри сколько по мне плачут! Смотри! Ах, не можешь? Так слушай, чувствуй! Я им нужна, а ты? Никому, даже матери, я слышала все «лучше б ее не было», згинь! Мне жить нужнее, хоть и старое тело, но хоть какое, прощай, уходи, упокойся!

Стук, такой аккуратный, будто извиняются за неудобства, опять, но в другом месте, стук, еще, какое-то движение, плач, вой, крики, глухие удары в дверь, будто в дверь. Что это? Мысль пронзила как молния:

- Господи! Меня же хоронят! Гвозди, горсти земли… Как? Как же?

Стихли плач и стоны, лишь земля методично падала сверху, отделяя Аню от жизни.

Холодно, очень-очень холодно, какой-то жук или личинка лезет под веко, черви в тапочках уже не пугают, сверху частенько воют, наверное, мать Аньки ревет:

- Сука, тварь, гадина, ненавижу, сволочь! Я тебя достану! Это твоя могила, малолетняя сучка!

Не вошло до конца, окончание в комментарии)

Показать полностью
83

Коктейль из шершней

Мишаня с детства не любил ос. А кто их вообще любит? Но после одного случая ненависть его стала абсолютной, и все желто-полосатые твари уничтожались с хрустом, безжалостно и незамедлительно.

Было тогда Мишане то ли семь, то ли восемь лет. Летние каникулы только начались, впереди ждала целая маленькая деревенская жизнь, наполненная солнцем, футболом и заплывами на скорость в местной мелкой речке.

Оставил Мишаня на веранде чашку с недопитым компотом. Бабушка все просила убрать, а он отнекивался. Заскочил на веранду после очередного жаркого сражения с крапивой, схватил чашку, и одним залпом заглотил всё, что в ней было.

Но теперь в чашке был не только компот…

Сначала маленький Мишаня не понял, что произошло. В компот упала веточка с дерева? Или сливовый листик так защекотал по нёбу? Или…

И тут все горло обожгло, как огнем. Мишаня попытался заорать, но вышел только хрип. «Веточка» воткнулась в глотку и продолжала перебирать лапками. Отвратительная щекотка дошла до самого мозга, и Мишаню вырвало. В зеленоватой густой лужице перед ним копошилась оса, все пытаясь выпятить толстую жопу с выпрыгивающим жалом…

Вдруг стало трудно дышать. Мишаня понял, что умирает. Он уже был достаточно большим, чтобы знать, что такое смерть. Бросился к бабушке, сжимая руками горло, словно пытался запихнуть разрастающуюся опухоль обратно. Едва добежал, и…

– Мишань, ты чего? Уснул? – Пырь лягнул замершего Мишаню по ноге. Тот захлопал глазами, прогоняя неприятные воспоминания, и снова сосредоточился на картах.

За столом их было трое: Мишаня, Пырь и третий сосед по общажной комнате – здоровяк Гиря. Играли в переводного «дурака». Денег ни у кого из парней не было, поэтому играли на «слово». Это только девчонки на «желание» играют, а пацаны – на «слово».

Но сути дела это не меняло. Проигравший в трех партиях был обязан сделать то, что прикажет победитель.

Играть было скучно. Пырь всегда выигрывал, и «слово» у него всегда было одно и то же – прокрасться в соседнюю комнату к девчонкам и выкрасть трусики одной из них.

И Мишаня, и Гиря проделывали это уже несколько раз. Нахрена Пырю столько трусов? Коллекционирует он их что ли. В последний заход Мишаню поймали на месте преступления и чуть не прибили. Девчонки даже обещали нажаловаться комендантше, но так и не нажаловались.

Самое смешное, что Маринка – одна из трех соседок – до недавнего времени была девушкой самого Пыря. Так этот мудак особо радовался, если из рейда ему приносили нижнее белье именно Маринки. Это нормально вообще?

Правильно Маринка сделала, что бросила этого придурка. Чего она вообще с ним связалась? Классная ведь девчонка. Надо думать, это она в тот раз отговорила подруг жаловаться.

Мишаня задумчиво засопел и шлепнул червовую десятку Пыря своей дамой. Дамы ведь уже все вышли? Или нет? Черт, никак не вспомнить. И нахрена он вообще сел с ними играть сегодня?

Здоровяка Гирю он просто недолюбливал, но тот хотя бы спокойный. Имея такой рост и мышечную массу, можешь себе позволить быть спокойным и взирать на происходящее с некоторой отстраненной небрежностью. А еще Гиря больше молчал, это тоже было плюсом. Хотя Мишаня подозревал, что просто в этой круглой голове нет ни единой мысли, достойной высказывания в слух. Одним словом – здоровый носорог, которого лучше обходить стороной, и тогда, скорее всего, с тобой все будет в порядке.

А вот Пырь – другое дело. Его глаза на выкате, вечно скривленные губы, раздутые крылья носа – всё в его внешности как будто дышало постоянной агрессией. Он мог сорваться и наорать по любому поводу, как наркоман во время вечной ломки. Сам Мишаня никогда ничего подобного видел, но подозревал, что Пырь из тех, кто может привести толпу друзей, чтобы напасть на одинокого соперника, пинать его ногами, а потом издеваться и везде рассказывать о своей победе.

По размерам Пырь не уступал Гире. Но если Гиря был накачанным, то Пырь – просто толстым.

Мерзкий тип.

Но соседей по комнате не выбирают. Пока у них есть общая цель – закончить колледж с приложением наименьшего количества усилий – они были, вроде как, единомышленниками. Или даже «соучастниками». Но Мишане очень не хотелось после выпуска еще хоть раз столкнуться с кем-нибудь из соседей по общаге.

Вот и сейчас Пырь явно что-то задумал. Крылья носа хищно раздулись, глаза чуть ли не полностью выкатились из орбит – еще немного и повиснут в глазницах на кровеносных сосудиках.

Мишаня уже два кона подряд оставался «в дураках», и сейчас карта вновь шла не в масть. Тоскливо заныло под ложечкой. Нельзя проигрывать в третий раз! Что-то тут нечисто. Пырь не просто так сел от него по правую руку, ведь обычно садился слева.

Мишаня напряг мозги, пытаясь вспомнить все вышедшие карты. Но куда там! Пырь зашел с пары дам. Неужели дамы еще не вышли? Ведь вышли же! Значит сукин сын «передергивает»! Надо объявить обман, обнулить результат, повесить проигрыши на шулера, но… Злобный взгляд у Пыря. А Гиря равнодушно взирает сверху вниз. Он в склоку лезть не будет. Значит встанет слово Мишани против слова самого Пыря. Как доказать подставу?..

Пока Мишаня размышлял, закончился и третий кон. Опять вся куча карт оказалась у него на руках. Поздно. Это третий проигрыш.

Мишаня пытался казаться как можно более безразличным:

– Ну что, опять будем стринги у девчонок тырить? Может, я вам по пиву ставлю и спать? Завтра вставать еще…

– Не-е-ет, Мишаня, – сладко протянул Пырь, почти не открывая рта, – Не-е-ет.

Мишаня внутренне напрягся, глядя, как жирный Пырь неторопливо вылезает из-за стола и направляется к своей кровати. Он все делал так нарочито медленно, словно чувствовал страх соседа и старался на подольше растянуть эти мгновения.

Все так же неторопливо Пырь откинул с кровати плотное покрывало, свисавшее до самого пола. Встал на корточки и полез в темноту.

Неожиданно в комнате появился новый звук: низкий гул, словно где-то над городом заходил на посадку самолет. Но это был не самолет. Источник звука находился гораздо ближе. Гул шел из-под кровати, куда Пырь закопался уже почти по пояс.

Мишаня вдруг покрылся холодным потом. Он еще не понял, что это за звук, но сердце уже зашлось, предвещая беду.

Вот Пырь наконец-то выполз наружу. В руках он держал большую стеклянную банку, наполненную чем-то темным. Освещение в комнате было слабым, поэтому Мишаня щурился, но никак не мог разглядеть, что за гадость приготовил его сосед.

– Сегодня у нас пранк, – оскалился Пырь. – Знаешь, что такое пранк, Мишаня?

Но ответа не последовало. Мишаня был уже на ногах и пятился к двери. Он разглядел, что находилось в банке. Чернота за тонким стеклом была не однородной. Она шевелилась и издавала тот самый низкий гул.

Банка была наполнена огромными осами.

Нет, даже не осами! Осы не бывают такими здоровенными. Это же… Твою мать, да это же шершни!

– Убери это! – завопил Мишаня. Он представил, что будет, если Пырь случайно уронит банку, и все эти твари окажутся на свободе.

– Ты чего? – Продолжал медленно приближаться Пырь. – А как же карточный долг?

– Иди к черту со своим долгом! – Мишаня в панике обернулся на Гирю, но наткнулся на тяжелый равнодушный взгляд.

– Так значит, объявляем тебя «заигранным», а, Мишаня? – Страшное слово ударило Мишаню, как молоток, возвращая способность мыслить рационально.

В этом технологическом колледже до сих пор царили полутюремные-полубандитские правила жизни – «понятия». Немало этому способствовал как раз Пырь со своими корешами. Мишаня и сам не заметил, как вместо «спасибо» начал говорить «благодарю», вместо «спросить» – «поинтересоваться», и навсегда исключил из лексикона выражение «просто так».

А если его объявят «заигранным»… Это падение на самое дно. Никто не будет здороваться с ним за руку. Любой сможет забрать все деньги, стоит только пальцами щелкнуть. А если попробуешь возражать – разобьют голову, и будут избивать каждый день. Придется забирать документы, переводиться…

Мысли лихорадочно метались в голове. Мишаня уже немного привык к тому, что в одной комнате с ним находилась стеклянная банка, наполненная шершнями. Сколько их там? Штук тридцать, не меньше…

И где Пырь их только взял? Вроде как-то рассказывал, что у деда пасека за городом. А где пчелы, там и хищники…

– Так ты чего задумал-то? – Мишаня опять пытался говорить равнодушно, но легкая дрожь в голосе выдавала. – Какой пранк?

– Другой базар. – Пырь аккуратно поставил гудящую банку на середину стола. – Вот, что ты сейчас сделаешь…

****

Мишаня далеко не сразу осмелился взять банку в руки. Как ни пытался отводить взгляд, но все равно разглядел тварей внутри во всех подробностях.

Банка закрывалась плотной пластиковой крышкой, в которой были пробиты дыры. Видимо для того, чтобы обитатели не задохнулись раньше времени. Из этих дыр в основном и сочилось густое тягучее гудение. А когда Мишаня подошел поближе, то услышал еще и похрустывание.

Некоторые шершни все-таки не выдержали условий заточения и сдохли. Теперь они валялись на дне банки, а более живучие сородичи их пожирали. Мишаня увидел, как одно насекомое вгрызается в труп собрата, и за черными клыками тянется блестящая зеленоватая нитка внутренностей.

Накатила дурнота.

Мишаня чуть прижмурился, протянул руки и осторожно взялся за гладкое стекло. Показалось, что банка в ладонях вибрирует.

– Идем! – Пырь уже стоял у двери, дожидаясь, пока Мишаня захватит свою опасную ношу. – Гиря, ты с нами?

Здоровяк равнодушно пожал плечами и поднялся со стула. Втроем вышли в темный коридор общежития. Мишаня нес банку на вытянутых руках.

– Когда открою дверь, сразу бросаешь. – В коридоре Пырь перешел на шепот.

– Может просто поставим им банку на пол? – в который раз пытался воззвать к голосу разума Мишаня. – Они и так наверняка перепугаются.

– А ну, цыц! – Пырь резко обернулся и злобно взглянул на соседа. – Бросишь банку в комнату. Да не ссы ты! Ничего с ней не будет. Ну поорет, выскочит в коридор голая. Поржем.

– Погоди. Как «выскочит»? Там Маринка одна что ли? – Мишаня замер.

– А я не сказал? Остальные девчонки в гости уехали к родителям. Маринка одна сегодня ночует. Такой шанс упустили…

Пырь замолчал и не стал заканчивать мысль – какой именно шанс они упустили с Маринкой. Но Мишаня всё понял и без слов. Видимо, Пырь подкатывал к бывшей, намереваясь провести всю ночь в ее комнате, раз соседки свалили. Но Маринка послала его, и теперь Пырь решил ей за это отомстить.

Вот ведь тварь.

Мишаня снова двинулся вперед по коридору. У него возник план, как и от долга Пырю отделаться, и Маринку не подставить. Надо только всё правильно сделать.

По пути, к сожалению, никто не встретился, и очень скоро троица соучастников оказалась возле старой двери, обитой коричневым дерматином.

Пырь достал из кармана маленький ключ – копию ключа Марины, которую он тайком сделал, когда они еще встречались. Именно этот ключ служил им пропуском во время всех предыдущих рейдов.

Осторожно вставил ключ и отпер замок. Прислушались. Кроме надсадного гудения шершней ничего не было слышно. Общежитие спало.

– Потряси, – вдруг потребовал Пырь.

– Слушай, хорош…

– Тряси, блять! – рыкнул Пырь чуть ли не в полный голос.

Превозмогая отвращение, Мишаня тряхнул банку. Затем еще раз. На этот раз он точно ощутил, как стекло заходило ходуном у него в ладонях. Казалось, что тонкие стенки могут лопнуть в любой момент – так яростно полосатые убийцы начали рваться на свободу.

«Ничего! Ничего!» – мысленно успокаивал себя Мишаня. – «Главное всё правильно сделать… Обойдется…»

Тем временем Пырь осторожно приоткрыл дверь. Сначала на маленькую щелочку, а потом шире, чтобы хватило место для броска.

– Есть коктейль Молотова, – тихо проговорил Пырь, – а у нас будет коктейль из шершней. Бросай!

Мишаня сделал глубокий вдох. Еще раз прикинул в голове расстояние от двери до кровати, которая стояла возле стены. Если девчонки уехали, то сейчас кровать пуста, Маринка спит на другой. Надо точно попасть, и тогда банка упадет на мягкий матрас и не разобьется. И к Мишане не будет никаких претензий. Сказали кинуть – он кинул. Какие вопросы?

Сначала темнота за дверью казалось непроглядной. Но постепенно глаза привыкли, и Мишаня увидел, что комната слабо освещена уличным светом. Даже были видны очертания некоторых предметов.

Вон и кровать у стены видно. Теперь Мишаня точно не промахнется.

Пырь приоткрыл створку еще больше, и та скрипнула.

– Давай уже! – опять почти в голос прикрикнул Пырь, и Мишаня дал. Взвесил гудящий снаряд в руке, посильнее размахнулся и швырнул точно на кровать, которая…

В последний момент Мишаня увидел, как на кровати что-то шевельнулось. Тонкий девичий силуэт сел на кровати. А банка уже в воздухе!

У Мишани от ужаса подкосились ноги. Коктейль из шершней летел точно в голову Маринке, которая сегодня почему-то решила спать не в своей постели!

Мишаня хотел рвануть за банкой, но Пырь уже захлопнул дверь у него перед носом. Раздался громкий звук бьющегося стекла. Потом слабый вскрик.

Мишаня схватился за ручку, но в этот момент Пырь снова повернул ключ в замке. Запер дверь!

– Пусти! – Мишаня, не помня себя от ужаса, цапнул Пыря за руку, пытаясь отобрать ключ. Пырь чуть отступил и сильно вмазал Мишане в нос кулаком. Глаза тут же наполнились слезами, в голове загудело, словно рой шершней переместился в его черепную коробку.

Снова раздался истеричный визг из-за двери, потом что-то загрохотало.

– Уходим! – Пырь потащил потерявшегося Мишаню за шиворот по коридору. Тот обернулся и увидел, что ключ до сих пор торчит в замке. Теперь Маринка точно не сможет выбраться. Она заперта в темной комнатушке, набитой разозленными шершнями.

Уже почти свернули за угол, как вновь раздался звук бьющегося стекла. Только на этот раз гораздо громче.

«Окно!» – догадался Мишаня. А затем они услышали полный отчаяния вопль и звук глухого удара.

****

Три дня Мишаня провалялся в лихорадке.

Он лежал, укутанный в одеяло, изредка только вставал попить. Все это время он метался между бредом и явью, и в конце концов совершенно перестал их различать.

То ему казалось, что по комнате ползают огромные шершни, в человеческий рост. Другие, более мелкие твари, заползали ему на лицо, щекотали нос. Мишаня выл, чихал, и еще глубже зарывался под одеяло.

Потом чудилось, что он сам сидит внутри стеклянной банки, и всё вокруг – один сплошной коктейль из шершней.

Он ждал, когда за ними придут. Ведь должны прийти!

Маринку нашли на улице под окнами общежития. Она даже еще была жива на тот момент, скончалась только в больнице. Вся общага гудела, как потревоженный улей.

Пырь и Гиря выглядели абсолютно спокойными. Вместе со всеми ужасались произошедшему, качали головами, удивлялись, как такое могло произойти.

А Мишаня ни с кем не разговаривал и головой не качал. Услышав, что Маринка выбросилась с седьмого этажа, он забрался в кокон из одеяла и решил оставаться там до тех пор, пока не прийдет полиция.

Когда наконец-то раздался резкий стук в дверь, Мишаня чуть не подпрыгнул от радости. Вот оно! Сейчас всё закончится. Сейчас!

Конечно, полиция не могла обойти своим вниманием разбитую банку на полу комнаты. Еще и дохлые шершни вокруг этой банки. И наверняка у детективов возникли вопросы – почему девушка бросилась сквозь стекло, а не открыла спокойно створки. И ключ, торчащий в замке снаружи.

Задавите нас фактами, товарищ следователь, загоните в угол. Мы сломаемся и во всем признаемся!

Но вместо сурового детектива-следователя в комнату вошел молодой сотрудник полиции в форме. Казалось, что он был даже младше Мишани. А звание гостя Мишаня так и не узнал – никогда не умел различать.

В руках полицейский держал стопку бумаг. Оказалось, что это показания всех жильцов общежития.

Пырь и Гиря бесцветными голосами рассказали одинаковые истории, как они спали, а потом услышали, а потом побежали и узнали…

Судя по скучающему виду полицейского, эту историю он уже слышал десятки раз. Никаких дополнительных вопросов задавать не стал, на трясущегося Мишаню даже не взглянул. Попросил расписаться на листах и пошел дальше.

«Как же так?» – Мишаня не мог поверить в такую халатность полиции. – «А разбитая банка? А дохлые шершни? Даже если живые убрались из комнаты через разбитое окно, остались же дохлые! А ключ снаружи?!»

Тут он взглянул на бесстрастные морды своих соседей и всё понял. Той ночью они возвращались в комнату девчонок и замели следы.

К ночи ему опять стало плохо. Опять по комнате ползали шершни, размером с сенбернара, смотрели на него выпученными безжизненными глазами, приноравливались челюстями к его шее.

В один момент Мишаня не выдержал. Вскочил с постели, схватил молоток, валявшийся в углу вместе с другими инструментами.

С хрустом приложился сначала по одной уродливой башке, потом по другой. Зеленоватая густая жидкость брызнула на стены. Молоток погрузился по рукоять в черный выпученный глаз.

Шершни пытались жалить в ответ, но Мишаня пробил им хребты и вырвал клыки. К концу бойни он был весь с ног до головы покрыт отвратительной желто-зеленой слизью. Но после этого наконец-то смог заснуть спокойно.

А на утро за Мишаней пришли по-настоящему.

****

– Вот такой у нас новый пациент, – заканчивал отчет замглавврача. – Закутывается в одеяла, орет, что кругом люди-шершни.

– Люди-шершни? – переспросил главврач Иван Игнатьевич Жижа безо всякого интереса.

– Ага. Забил молотком насмерть двух своих соседей по комнате в общежитии. Тоже кричал, что они на самом деле – шершни.

– Что в семейном анамнезе? Неблагополучная семья?

– С семьей всё в порядке. Мать одна его воспитывала, но вполне обеспечена. Большая трешка в центре города.

– Так-так! – профессор Жижа подался вперед. – Прейскурант на особые услуги матери показывали?

– Работаем, Иван Игнатьевич. На ВИП-палату она уже согласие дала.

Вот это уже дело. ВИП-палата на всю психиатрическую клинику специализированного типа была всего одна. Но на неё уже удалось записать аж три десятка пациентов. Больных приводили туда только для свидания с родственниками, создавая иллюзию шикарных условий, в которых содержатся заключенные.

В принципе, на одной только ВИП-палате за два-три года можно будет забрать трешку в центре. Мать-пчела свою личинку никогда не бросит. А у Ивана Игнатьевича своё потомство имеется, им тоже кормиться надо, пусть и немного разоряя чужие ульи.

– Проблем с ним не будет? – поинтересовался профессор Жижа.

– Жрет нормально, только пить отказывается.

– Почему?

– Говорит, что мы пытаемся ему подсунуть коктейль из шершней. Он вообще на этой теме повернутый.

– Мертвый псих – плохой псих, – озабочено заметил Жижа.

– Ничего, мы с ним специальные процедуры проводим, по европейской системе. Жить будет, – успокоил начальника заместитель. (Специальные процедуры заключались в том, что два дюжих санитара заламывали Мишане руки, окунали головой в таз и так держали, пока больной не начинал захлебываться. Повторяли это несколько раз в день.)

– Ну добро, – Жижа махнул рукой, показывая, что разговор окончен.

Когда за помощником закрылась дверь, профессор повернулся к темному окну и взглянул на свое расплывчатое отражение.

– Надо же… Люди-шершни, – сам себе под нос пробормотал профессор. Затем вдруг сжал зубы, оскалился и издал низкий гудящий звук. – Жж-ж-ж… Жж-ж-ж…

Гул получился густой, сладкий, красивый.

Дмитрий Дюпон

Показать полностью
148

Бог смерти

Заза снова услышала шум в детской. Она тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Малыш Бо сидел в кроватке и разглядывал стену, на которой плясали тени. Зазе на миг почудилось, что она видит однорукий силуэт, что тянется к её малышу. Но в тот же миг снаружи подул ветер и тени от листвы затанцевали, проглотив прошлый узор.

Заза попыталась улыбнуться, прогоняя страх. Уже не в первый раз ей чудился получеловек. Войдя в комнату, она взяла сына на руки — Бо не отрывал серьёзного взгляда от стены, отчего у Зазы похолодело в груди. Она встала так, чтобы Бо было не видно стену, но мальчик потянулся через её плечо, высматривая что-то в тёмных узорах. Тогда Заза уложила его на руки и начала укачивать, напевая старинную колыбельную:

Бай-бай да люли!

Хоть сегодня умри.

Завтра мороз, снесут на погост.

Мы поплачем-повоем, в могилу зароем.

Этой колыбельной научила её покойная бабушка. Она говорила — чтобы обмануть смерть или убить злого духа, если такой поселится в младенце, надо петь смертную песню. И Заза пела. Она постоянно тревожилась за Бо и готова была сделать всё, чтобы защитить его.

Мысли Зазы унеслись в прошлое. Она вспомнила дом бабы, где росла после смерти родителей. Там, среди поверий, заклинаний, и толпы людей, что стекались к бабе со всего города, Заза чувствовала себя защищенной. Баба была вроде ведьмы — она готовила целебные отвары, заговаривала амулеты и талисманы, ежедневно окуривала дом вонючей травой — от мелкой нечисти. Заза так ярко вспомнила,что почувствовала запах того травяного дыма и зажмурилась — глаза защипало. Баба умерла совсем недавно, и, хоть вся многочисленная семья была к этому готова, горечь утраты оказалась сильнее, чем Заза ожидала.

Сама Заза давно не жила с бабой. Как только ей исполнилось двадцать, баба почти прогнала её учиться в другой город и велела не возвращаться. Сказала жить к себе больше не пустит, только в гости. Заза сильно обиделась и долгое время не приезжала домой, к тому же она потихоньку привыкла жить далеко от родной деревни. В жизни, где не было магии. Но временами ловила себя на мысли, что скучает по родному дому, теплым объятиям бабы, её неторопливой речи и любящему взгляду. Она так и не поняла, за что её прогнали, но спросить не решалась. Боялась, что узнает то, чего лучше не знать.

Родители Зазы погибли, когда ей было девять. В тот год баба потеряла мужа, дочь с зятем и сестру. Все ушли друг за дружкой. Заза помнила, как горевала баба, плакала день и ночь и ходила через силу. Потом Заза сильно заболела и баба, чтобы вылечить её, пошла к ведьме. Та научила её своему ремеслу и смерти в семье прекратились. Баба вылечила Зазу, а потом стала обучать и её варить магические отвары и шептать заклинания. Заза была уверена, что баба готовит из неё замену, как вдруг баба прогнала её учиться на обычную профессию.

Когда Заза забеременела, а отец Бо от неё сбежал, она пыталась избавиться от ребёнка. Приготовила отвар по рецепту бабы и уже собиралась выпить, но увидела перед собой мальчугана с тёмными, серьёзными глазами и с таким же прямым носом и тонкими губами как у неё. Он молча смотрел на Зазу, а из его глаз текли слезы. Заза моргнула и мальчик исчез. Тогда она вылила отвар — поняла что не сможет убить своего ребёнка.

Роды случились раньше времени и Бо не дышал, когда появился на свет. Заза кричала, пытаясь встать и дойти до сына, но её удержала медсестра, пока врачи спасали малыша. Тогда она впервые увидела чёрную руку, что тянулась к Бо. Она появилась всего на миг, и, когда пальцы почти коснулись Бо, он закричал. Рука тут же исчезла.

Заза вспомнила рассказы бабы про Адро — бога смерти, что приходит перед тем, как кто-то умрёт. С того момента она постоянно боялась, что Адро заберёт её сына.

Как только их выписали с больницы, она поехала с новорожденным Бо навестить бабу. Та уже ничего не видела и почти не вставала с кровати.

Двоюродные сестры и братья, тётки и дядьки, и куча детворы наполнили родной дом. Все они жили рядом и Зазу снова кольнула обида за то, что её выкинули с семейного круга, как чужую, вынудили жить далеко, в холодном мире, совсем одну. Заза постаралась прогнать эти мысли — сейчас не время. Она приехала познакомить со всеми Бо и повидать доживающую последние дни бабу.

Заслышав кряхтение правнука, баба беззубо улыбнулась и протянула тонкие руки, требуя ребёнка. Заза осторожно передала ей сына, баба прижала его к груди и стала с ним лопотать. Бо спокойно лежал, темными глазами глядя на бабу, как вдруг она отстранилась от малыша и сказала:

— За этим ребёнком ходит Адро, — её губы затряслись: — Бога смерти не обмануть... Рано или поздно он заберёт его.

Зазе стало страшно. Она поспешно забрала малыша, уложила обратно в слинг, и только почувствовав родное тепло у сердца, немного успокоилась и зашептала:

— Кажется, я видела Адро! Научи, как его отвадить! Баба!

Но баба вместо ответа радостно засмеялась:

— Как хорошо, что ты пришла, Заза! Когда ты родишь? Дай потрогаю живот!

Заза чуть не ударила бабу с досады — та снова заплутала во времени. Она поговорила с ней ещё немного и, поняв, что толку уже не будет, собралась уходить. Когда Заза наклонилась её поцеловать, баба вцепилась ей в руку и зашептала:

— Ты должна отвлечь Адро, иначе он заберёт твоего сына раньше срока! Он всех заберёт! Пой смертную колыбельную, ты ведь её помнишь? Не смогла я тебя сберечь, повторишь мою судьбу, — забормотала баба, глядя пустым взглядом, и, сжав руку Зазы сильнее, быстро сказала: — Соглашайся! Другого выхода нет!

— С чем соглашаться? — поспешно спросила Заза.

Но баба отпустила её, откинулась на подушки и прикрыла глаза. Заза попробовала снова её расспросить, но она не отвечала. Тогда, попрощавшись с родными, Заза поехала домой. В ту ночь бабы не стало.

***

Бо заснул. Заза уложила его в кроватку и плотно задернула шторы — стена с тенями утонула во мраке. Она не стала зажигать ночник. Села в кресло-качалку у кроватки Бо и стала слушать мерное посапывание сына.

— Глупая, — раздался голос у самого уха. Заза вздрогнула, её пробрал озноб, хотя в комнате было жарко. — Твои песни и обереги не помогут. Я всё равно заберу его. Если захочу.

— Нет! — хрипло ответила она, — я его не отдам!

— Я не стану спрашивать, — усмехнулся голос, — но ты можешь поступить, как твоя баба.

Заза замерла. Воздух стал густым и вязким, казалось, с каждым вдохом она втягивает в себя холодную черноту, что попадает в кровь и растекается по венам, замораживая тело.

— Как? — спросила Заза. Если есть возможность договориться с Адро, она это сделает, чего бы ей это не стоило.

— Займи её место. Баба не только лечила, больше калечила, — раздался смех. — Предлагаю один раз. Можешь отказаться, тогда я просто заберу Бо.

— Что мне надо делать? — Заза ухватилась за возможность.

— Вместо жизни своего ребёнка принесешь мне тысячи других. Ты не представляешь, сколько людей хотят избавиться от близких, ты им просто поможешь. Смотри!

И перед глазами Зазы замелькали картинки — вот молодая девушка бьёт себя кулаками в живот, сгибаясь от рыданий — баба даёт ей отвар — Адро забирает маленькую душу; пьяный отец лупит жену — баба даёт ей яд — Адро тащит упирающуюся душу мужчины; парализованная мать обуза для всей семьи — баба тоже даёт им яд — Адро ведёт за собой стенающую душу женщины...

Заза закрыла глаза ладонями:

— Хватит, перестань! Почему ты сам их не возьмёшь?

— Я не могу убивать. Только забирать стоящих у смерти.

— Тогда ты не можешь забрать Бо!

Голос рассмеялся:

— Могу. Я его уже забирал и вернул тебе. Только он мой.

— Что ты делаешь с ними дальше?

— Тебя это не касается. Если ты не согласна... Смотри! — громко приказал он, и, передразнивая её голос, запел: — Мы поплачем-повоем, в могилу зароем...

Заза открыла глаза и увидела Бо — ввалившиеся глазницы, кожа прогнила, обнажив местами кости, по лицу ползали черви.

— Нет! — закричала Заза и бросилась к кроватке Бо. Сын всё так же спокойно спал, улыбаясь чему-то во сне.

— Выбирай, — ответил голос.

Заза не думала:

— Согласна! — твёрдо сказала она. Что значат другие жизни, если не можешь спасти самую дорогую? Она повторила: — Я согласна.

Со стены отделился черный силуэт — половина нормального человека — одна рука, одна нога, пол-тела и пол-лица. Черная рука потянулась к Зазе. Она вложила свою ладонь в холодную тьму.

— Договор! Но помни, я всегда рядом, — произнёс Адро и тьма растворилась.

***

— Ты поможешь? — большие глаза просительницы были полны слёз. Мия, совсем ещё молодая женщина, приехала из большого города. Заза неприятно удивилась, что слава о ней дошла так далеко. Клиентка сложила руки в умоляющем жесте и ожидала ответа.

Заза вздохнула. Пять лет она помогала людям убивать близких, но так и не привыкла к жалким мотивам — нынешней просительнице внебрачный сын мешал удачно выйти замуж и она не придумала ничего лучше, как избавиться от него, наслав болезнь или несчастный случай через Зазу.

Заза уже собиралась ответить отказом, когда в комнату забежал Бо. Щёки мальчика побледнели, глаза тревожно бегали. Он подошёл к Зазе и обнял её:

— Мамочка, прости, что снова мешаю. Мне вдруг стало так страшно и холодно, обними меня!

Заза прижала покрепче дрожащего Бо и зло посмотрела на Мию.

— Я помогу, — грубо бросила она, спуская Бо с колен и выводя его в коридор. Мальчик успокоился и радостно запрыгал на улицу. Следом за ним на одной ноге прыгал черный полусилуэт. Единственная рука поднялась и помахала Зазе. Она с силой захлопнула дверь и повернулась к клиентке. Та утирала глаза и довольно улыбалась.

Заза задернула шторы и комната погрузилась во мрак. Она достала чёрную свечу, травы и землю. Зажгла маленькие свечи, выставленные по кругу на столе, в центр поставила чёрную. Зашептала заклинания, добавляя в пламя траву, затем взяла притихшую просительницу за руки, продолжая шептать, и вонзила ей в руки ногти. Мия вскрикнула, отдернув руки, черная свеча загорелась. Заза подцепила кончиками ногтей землю и посыпала на огонь. Пламя затрещало, взвиваясь почти до потолка, и все свечи разом потухли. Огонь будто втянулся в тёмные глаза Зазы и, когда Мия осмелилась взглянуть на неё, её обожгло жаром.

— Завтра всё исполнится, — сказала Заза, раздвигая шторы и убирая свечу на место.

Мия облегчённо выдохнула, рассыпалась в благодарностях, оставила деньги и ушла.

На следующий день Мия отправила сына гулять и в нетерпении ожидала печальных вестей, репетируя роль скорбящей матери и мечтая, какой будет её свадьба. Она принарядилась, и, не в силах усидеть на месте, решила прогуляться. Лифт не работал и Мие пришлось спускаться по лестнице. Оправив юбку, она легко шагнула на ступеньку. Высокий каблучок сначала звонко цокнул, затем с хрустом подломился и женщина полетела вниз. Она не успела даже вскрикнуть, как свернула шею.

Адро подхватил свежую душу — ему было всё равно, чья она — матери или сына. А Заза этим пользовалась.

Показать полностью
4

Хуадад-Сьюрэс. Роль Мраморного Герцога

1

Эстиан из славного рода Шадэнвойдов, прозванный Мраморным, герцог всех земель на правом берегу Дэйна, один из самых ценимых Правительницей Вавстравии умов, ветеран двух войн с Берией, удостоенный памятника при жизни за героические заслуги, уважаемый политик, известный своим милосердием и рассудительностью, философ, из-под чьего пера вышел не один трактат, проводил ночь с тридцатого на тридцать первый день седьмого весеннего месяца довольно неплохо. Возможно, он слишком долго говорил о своем новом приобретении — картине замечательного берийского художника, — чем явно наскучил баронессе Урсуле, еще слишком юной, чтобы уметь оценивать истинную красоту.

— Дорогая, — обращался он к молодой женщине, — вы чувствуете силу этих мазков? Особенно здесь, — провел пальцем по воздуху в области правого нижнего угла полотна. — Эта тянущая вниз, всепоглощающая тьма. Но приглядитесь, при этом Адэлард Вэйлр почти не использует черного цвета.

— Да, это очень воодушевляет. — Урсула положила голову на плечо мужчине в надежде отвлечь его от картины. Но Эстиан не обратил внимания на ее жест, как и на скупую, совершенно неподходящую фразу. Он скорее говорил сам с собой, нежели с ней, не отрывая глаз от прекрасного привезенного днем произведения искусства, которое до глубин всколыхнуло душу вавстравийского аристократа.

— Дидье Вэйлр был отличным портретистом. Вы не найдете знатного дома, где не встретились бы его работы. Он основал собственную школу, имена учеников которой не пустой звук для каждого культурного человека. Но его младший брат, Адэлард… Только поглядите на это! Столько глубины, красоты, страха. Без сомнения, бойня у озера Тил наложила бы отпечаток и на менее чувственную душу.

— Место решающей битвы? И этот художник в ней участвовал? — оживилась баронесса. — Три ваших замка, то есть, я хотела сказать, ходячих замка стиев, там все сравняли с землей. А замок берийцев был огромен и управлялся не только стиями металла, верно? Я читала, что…

— Нет. Адэлард был еще совсем мальчишкой. Школа Дидье располагалась прямо у озера. Ученики, как и большинство жителей близлежащих поселений, почему-то решили, что война пройдет мимо… — Эстиан говорил все медленнее, чувствуя, как пересыхают губы и ускоряется сердцебиение. Закончил он едва слышно: — Но ребенок не погиб. И теперь сияет, как само солнце.

Вперившись взглядом в верхний угол полотна, где красовалась роспись автора, герцог почти не слышал жаркой речи Урсулы.

— Берийцам всегда было плевать на жителей завоеванных земель, сколько бы лет ни прошло! Готова поспорить, что их разведчики даже не подумали предупредить мирное население. А некоторые из них еще смеют утверждать, что это была дезинформация с нашей стороны, чтобы подстегнуть риссирийцев к восстанию! Даже когда линия фронта…

Если бы мужчина не был так погружен в себя, он бы с сожалением отметил, что ошибся в своей новой пассии, ожидая от нее большей заинтересованности созиданием, нежели разрушением. Но перед его мысленным взором стояло полное котлованов пепелище, обломки обугленной деревянной стены, груды изувеченных тел и разбросанные тут и там испорченные холсты и наброски.

Ты можешь остановить кровь?

— Нет. Слишком много… Слишком устал…

— Держись, прошу. Я тебя подниму.

— Не получится.

Эстиан-нэки? Если сказала лишнего, простите…

Прости меня. Она деревянная. Я не смогу ее вытащить аккуратно. Ты что? Почему ты смеешься?

— Оглядись! Здесь же была школа Дидье! Хах! Кх-х-х… Ха… а-а-а-а… Иронично тут умереть… Кх-х-х… Живопись — единственное, что мне никогда не давалось.

— Молчи. Береги силы. Я попробую…

— Смотри! Хо… хорошая работа… Вон там… Смотри… Дай…

— Боги, Аворий!

— Покажи ближе… Не закончена… Но подписана… Не знал, успеет ли… Хорошая ра… кх… х… Если он не погиб здесь, то в будущем засияет, как… как само… а-а-а-а-а…

Эстиан. Вы меня слышите?

Аворий? Ты меня слышишь?

— Отдай перстень моему ста… старшему сыну… Летану. И из… из… изви… и…

— Аворий? Аворий! Пожалуйста, нет.

Мраморный герцог вздрогнул.

— Знаете, — он повернулся к Урсуле, выглядевшей встревоженно, — я всегда немного завидовал стиям воды. Их способности чувствовать направление, ощущать течения, замечать предпосылки, прогнозировать последствия. Практически видеть будущее.

Баронесса совершенно растерялась. Кинув прощальный взгляд на работу известного пока в узких кругах художника, чей талант явно сохранит ему место в истории, Эстиан нежно поправил волосы Урсуле и прижал ее к себе. Он обнимал ее долго — пока глаза не перестало пощипывать от печальных, но неожиданно теплых воспоминаний и пока ее ответные действия совершенно не оставили прошлое в прошлом.

Необходимость проявить терпение и должное уважение к его интересам лишь усилило пламя страсти баронессы, когда представителям вавстравийской знати пришло время познакомиться наиболее тесно. Первая ночь с новой пассией всегда была полна сюрпризов и игривых нюансов, но по утрам Эстиана неизбежно встречали огромные от удивления глаза и плохо скрываемая обида. Не портя себе настроение мыслями о будущих трениях, герцог нырнул в объятия сладостной усталости и быстро погрузился в крепкий сон, полный приятных отголосков прожитого дня.

В отличие от подавляющего большинства наполненных стиев — потомков Стихий, чья кровь смешалась с людским родом лишь в первом поколении, — Эстиан не избегал весьма тесного общения с человеческими женщинами, несмотря на опасность, которую подобный контакт для него представлял. За всю свою не короткую жизнь герцог превосходно научился препятствовать если не всегда зачатию, то, безоговорочно, рождению собственной погибели. Он не скрывал своих убеждений и методов ни от Урсулы, ни от тех, кто был до нее, уважая право женщины на власть над собственным телом, но раз за разом удивлялся — почти каждая пассия верила, будто именно ей суждено стать особенной и заставить его поступиться принципами.

Мраморный Герцог проснулся в седьмом темном часу оттого, что ему стало трудно дышать. Открыв глаза, в слабом свете догорающих свечей он увидел прямо перед собой лицо мальчишки в обрамлении светлых волос. По круглым мягким чертам и видимой даже в полутьме гладкости кожи Эстиан легко догадался, что еще не пришло то лето, за которое паренек вытянется на добрую ладонь, а его голос начнет трещать и ломаться, как расстроенная лютня. Однако возраст пришельца не умалял того факта, что над герцогом навис наемный убийца: плотно сжатые черные губы и желтые, как у волка, глаза могли принадлежать только маланийцу.

Эстиан открыл рот, но вместо крика из него фонтаном вырвалась кровь. Не было кашля или рвоты, просто поток смердящей железом жидкости изливался из него, стекал по щекам и подбородку на постель, шею и грудь. Выпучив глаза, Мраморный Герцог дернул было рукой в отчаянной попытке расправиться с нападавшим, но его запястья оказались крепко прижатыми к ложу сапогами убийцы. Однако податливому металлу лепнины с изголовья, чтобы откликнуться, было достаточно судорожных, едва ли продуманных движений пальцев.

В водовороте неожиданно захлестнувших его чувств представитель славного рода Шадэнвойдов потерял ощущение заклинаемой бронзы и лишился возможности сопротивляться. Боль, мягкое золото канделябров, отчаяние, простой серебряный кулон Урсулы на тонкой цепочке, холод, недосягаемый и неукротимый черный полумесяц, медь и железо крови, ужас, тяжесть на ладони от перстня-печатки с морским чудовищем, которого там быть никак не могло. Суча ногами и сбивая одеяло, фаворит и советник Правительницы Вавстравии испустил дух. Он так и не успел до конца осознать, что убило его серповидно закругленное лезвие из черного металла, впившееся в шею чуть выше кадыка.

2

Все продлилось шесть размеренных ударов маланийского сердца.

Глаза Эстиана были открыты, он лежал на спине, широко раскинув руки. Растянувшись практически на шпагат, убийца стоял на запястьях грузной жертвы, от которой ожидал большего сопротивления. Его тело было напряжено и вытянуто, стелясь над свежеиспеченным покойником; одной рукой он упирался на неподвижную грудь, второй — все еще надавливал на рукоять. С глухим скрежетом лезвие опустилось на позвоночник, и маланиец второй раз за время, что находился в роскошных покоях, услышал, как изменилась частота дыхания женщины, лежащей на другой стороне поистине исполинского ложа. Первый раз это случилось во время хруста гортани ее мужчины.

Как и любому наемнику из Малании, мальчику были не интересны биографические сведения о нанимателях или целях, поэтому он ничего не знал о личности любовницы герцога. Все, что убийца мог о ней сказать, — это то, что не назвал бы ее сон чутким. Женщина потянула на себя одеяло, сместившееся от предсмертных судорог ее покровителя, перевернулась на бок и затихла.

Выждав несколько секунд, убийца практически стек с кровати, не только не потревожив покой спящей, но и не запачкавшись в продолжающем растекаться озере крови. Как только маланиец оказался ногами на полу и выпрямился, его сердце прекратило свою спокойную работу и, затрепыхавшись, рухнуло куда-то в брюхо: он увидел изголовье ложа. На мгновение ему показалось, что это тянутся худые руки толпы мертвяков — с длинными тонкими пальцами и опасными когтями. Мимолетный образ развеялся быстро, но реальность все равно пугала: места́, где раньше была лепнина из цветов и то ли поросят, то ли жирных младенцев, покорежились и выгнулись внутрь десятками острых штырей разной длины и толщины. То, что его не задело, было, без сомнения, невероятным везением.

Испуг, так быстро сместивший воодушевляющую гордость, поспешил уступить место яростной злобе. Мальчик вырвал свою каму из шеи отозвавшегося хлюпаньем трупа и метнул оружие в большую картину, изображающую, без сомнения, Ракгара — славного сына величайшего из Великих. Маланиец знал, что людям-заклинателям и тем более чистокровным стиям нужно в первую очередь калечить руки, иначе могут возникнуть проблемы, но пожелал повторить позу нарисованного воина, затейливо проводившего время с женой.

Медленно подходя к полотну, наемник ругал себя, беззвучно шевеля губами. Он не хотел выказывать непочтение духу и все еще считал свою забаву стоящей, явно впечатлившей жертву в последние секунды жизни. Но то, что он не заметил, как по воле стия начали расти металлические шипы и колья, едва не распоровшие его, было непростительным.

Довольно шумно втянув носом воздух, молодой маланиец высвободил из полотна свое оружие. Поглядел на окровавленное ложе поверх лезвия из черной стали — металла, который невозможно заклинать, — и вернулся к телу герцога за трофеем. Пока мальчик извлекал жилы, он искренне дивился тому, как вавстравийка продолжала наслаждаться миром грез.

Движение воздуха, скользнувшего по волосам, привлекло внимание наемника к закрытому окну, в котором, видимо, притаилась щель. Убийца сразу перехотел уходить по уже зачищенным коридорам, решив спуститься из окна и тихо умертвить несколько стражников еще и в саду. Обледеневшая стена и скрипучий снег будут непростыми препятствиями, которые помогут ему доказать самому себе, что он не просто везучий, а хоть чего-то стоит. На просьбу нанимателя обойтись наименьшим числом непричастных жертв уязвленному мальчишке было плевать.

Покинуть место преступления юному маланийцу, уже доставшему из небольшого заплечного мешка моток веревки и аккуратно вглядывающемуся во тьму, царящую снаружи, помешала женщина. Ведь каким бы крепким ни был сон любовницы герцога, он явно был тревожным, так как та в очередной раз перевернулась, обнажив значимую часть своих прелестей и обняв одеяло, которое должно было их прикрывать. Кинувший прощальный взгляд на ложе мальчишка не смог сдержать интереса.

Женщина спала. Золотые волосы рассыпались по подушке шелковым ореолом. Вытянутое лицо с длинным острым носом и вздернутыми бровями хмурилось и шевелило тонкими губами. Худые белые руки крепко прижимали к себе голубую ткань, закрывая маленькие грудки, однако спина, талия, подтянутые бедра обнажились перед неотступным оком ночи. Перед желтыми глазами убийцы.

Маланиец не находил ее красивой — тощая, поджарая, — он не сомневался, что, если до нее дотронуться, твердость мышц под бледной кожей не уступит его собственным. Наемник слышал, что любая вавстравийка умеет обращаться с оружием. Но он был молод и еще не имел собственной жены, поэтому отвести полный юношеской завороженности взгляд оказалось ему не по силам.

Женщина спала. А граница между голубой и черной от крови тканью уже почти дотянулась до нее, несмотря на колоссальные размеры ложа. Со стороны убитого алые капли одна за другой едва слышно падали на пол. Ни этот звук, ни тошнотворный металлический запах, пропитавший комнату, не мешали сну любовницы убитого. Чего говорить о стоящем над ней пришельце, который был не громче ее собственного дыхания. Бесшумный гость провел рукой по воздуху над ее изгибами.

Вдруг маланиец почувствовал присутствие. Затем увидел боковым зрением, как смутные очертания, только лишь напоминающие человеческие, словно ткутся из теней. Мальчик знал, что стоит ему повернуть голову, чтобы постараться рассмотреть своего потустороннего спутника, как того уже не будет на прежнем месте. Было ли это верным духом, желающим ему помочь, или чем-то иным, враждебным и неизвестным, — юный наемник не знал, но всегда, когда это появлялось, все нутро маланийца скручивалось от смеси ужаса и благоговения.

Бесполый голос, не имеющий силы, высоты, тембра — ничего, кроме сладкого давления. Будто отчетливый шепот, странно громкий, мгновенно заставивший вспотеть, но едва ли отличимый от собственных мыслей и уж точно не способный потревожить чужой сон. «Давай, — искушал его голос, — ты ведь хочешь. Развлеки нас обоих. Раскрась все красным. Докажи, что никто, пусть даже Правитель, не имеет права спокойно спать, пока живы лучшие из лучших. Давай. Ты не веришь, но она воин. Попробуй. Сильный противник и вкусная женщина… Первая женщина… Разорви ночь криком. Развлеки нас обоих…» Мальчик отпрянул от ложа. «Нет. Я не буду слушать. Уже скоро я смогу выменять себе жену. Я не хочу чью-то женщину».

«Она ничейная. Ты ее такой сделал. А теперь сделай ее своей. Давай». Маланиец сглотнул. Свет догорающих свечей с издевкой отразился в скатившейся по щеке слезе. «Нет. Нельзя. Здесь… все другое. Я не смогу забрать ее. Она не подарит мне сына». «Убей. Ты же хочешь. Убей не как женщину, а как воина. Ты же жаждешь увидеть вавтравийку в деле. Победи, а потом убей. Разрежь, разруби, поломай, разорви». «Молю, замолкни! Мне разрешили убрать на своем пути всех солдат, но никого больше. Я должен сделать работу чисто. Должен. Она… она осознает свою никчемность, когда поймет, чего избежала. Поймет, как ей повезло».

Женщина шумно вздохнула и открыла глаза.

Иллюстрации к главе "Роль Мраморного Герцога"

Большой ознакомительный фрагмент на Author.today

Роман полностью на Литрес

Специальное иллюстрированное издание на Литрес

Оба издания в ВК-сообществе автора

Показать полностью
21

На деревне у бабушки (История #1)

Обещал я, как-то, две криповые истории из своей жизни. Одну написал Ночной поход в туалет (История #2), пришло время, наконец, закрыть гештальт.

Дело было в деревне у бабушки с дедом, куда мы с сестрой часто уезжали на лето. Обычный старый деревенский дом, вот прям точно такой, какой вы представили (скорее всего). Два окна, между ними старый телевизор; от окон, по бокам, вдоль стен располагались две кровати - для меня и сестры. Далее, с одной стороны за кроватью стоял комод, за ним - входная дверь. С другой стороны, за второй кроватью был круглый стол с двумя стульями, и заканчивалась эта часть комнаты печью.

Бабушка очень не любила, когда кто-то сидел за тем столом, он был старый, да и бзик у нее был какой-то, типа это часть интерьера. Стулья всегда были задвинуты, на столе лежала вязанная скатерть, и не дай Бог поставить на ней хоть пятнышко - ругань с угрозами «крапивой по ж0пе» были обеспечены. Но за этим столом было очень удобно смотреть телевизор, особенно когда есть что попить/поесть. И конечно же за столом постоянно сидели и я, и сестра, а иногда и вместе, играя в карты или другие игры перед сном. Делалось это, разумеется, без палева, чаще всего по вечерам, когда бабушка с дедом уходили спать в другую часть дома.

Тот вечер был не исключением - я сидел за столом, смотрел телек, пил свежеприготовленный бабушкин квас и ел чипсы (мы тогда только приехали, само собой с какими-то городскими ништяками), сестра где-то тусила, она старше на 6 лет, ей уже было можно (у нас в деревне это было нормой, подростки часто гуляли ночами напролет, деревня была маленькая, все всех отлично знали, ничего не боялись). В общем, ближе к ночи было все выпито/съедено, глаза слипались, и решил я укладываться спать. Перед сном тщательно смахнул все крошки со стола, поправил скатерть, задвинул и выровнял стулья (это важно) - не должно было остаться ни намека, что стол использовался по прямому назначению. Оглянув все еще раз и убедившись, что всё ок, я улегся в кровать и почти моментально вырубился. Часа в 2 или 3 ночи выпитый квас дал о себе знать, и я проснулся в туалет. Сходил сделал дело и вернулся в кровать, закрыл глаза в готовности продолжить сон. И тут слышу шуршуние за столом. Забыл отметить, что спали мы головой вглубь комнаты, то есть стол, получается, был за моей головой. Дыхание остановилось, сердце в пятках, начал прислушиваться. И вдруг, характерный скрежет от трения деревянных ножек стула о деревянный пол, такой, когда встаешь из-за стола и стул при этом отодвигаешь задней частью коленок (не знаю как они называются). Даже не могу словами описать, что я тогда испытал, слово «страх» - явно слишком мягкое. Далее скрип пола, указывающий на чью-то поступь в направлении кровати. Я зажмурился что было сил, очень боялся открыть глаза. В этот самый момент по дороге проехала какая-то машина (а деревня у нас была «проходная», и дома стояли вдоль дороги) и заглушила все звуки в комнате. Я полежал еще какое-то время не шевелясь, вслушиваясь в тишину, и, убедившись что посторонних звуков нет, открыл глаза и посмотрел вглубь комнаты… никого. Я быстро вскочил и убежал досыпать в комнату к бабушке с дедом.

Ну а весь прикол в том, что когда я с утра вернулся в комнату за одеждой, один из стульев был отодвинут. Сестра тогда вернулась только к завтраку, соответственно ночью в комнате она не появлялась.

Помню, я очень долго отойти не мог, ночевал в комнате с бабушкой и дедом. И долгие годы потом постоянно вспоминал этот случай, вновь и вновь переживая тот страх.

Лэйаут комнаты

Лэйаут комнаты

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!