Я пошарил пальцами под порожком, там любят оставлять ключи деревенские жители, потянулся на цыпочках к верху двери, нигде ключа не было. Краем глаза я заметил сбоку у крыльца стоящее кверху дном ржавое ведро. Перевернул его, и в старой уже примятой траве заметил маленький кусочек металла. Поковырял ключом в замке, но возиться не стал, так как за спиной зашелестел мелкий занудный дождь. Серое октябрьское небо долго думало и, наконец, выдало то, что ожидалось весь день.
Я довольно кивнул сам себе, закинул замок с воткнутым ключом в свой обширный рюкзак и, перешагнув невысокий порог, вошёл через сени в избушку. Опять удачно, - подумал я, - найти убежище перед затянувшимся, по всей видимости надолго, дождем. Я пошарил рукой по стенке у двери, привычно ища выключатель. Вот дурак, щёлкнул себя по лбу. Какое тут электричество?.. Пещерный век почти. Снял со спины тяжёлый рюкзак и достал с бокового, в сеточку, кармана фонарик.
В воздухе витал запах сырости от старого пухового матраса на большой кровати со строгими подзорами. А еще пахло тленом от верхней зимней одежды с меховой оторочкой, погрызенной молью. Кровать и пуховый матрас показались мне дорогой вещью для маленького дома с одним окном. В правом углу висел кузовок подвесной люльки с тесемками. В центре свет фонарика осветил несколько стульев и деревянное кресло напротив большого стола у окна. Над столом была деревянная ставня окна. Она была закрыта на засов и заколочена гвоздями снаружи. На резной полочке справа от окна стояли два медных подсвечника с огарками толстых «серьезных» свечей. В центре стола на медном блюдечке красовалась керосиновая лампа «летучая мышь». Я взял лампу в руки, побултыхал, керосина плескалось под завязку. Жизнь налаживается, сказал я вслух и, наконец-то, с восторгом и трепетом, присел в скрипучее качающееся кресло. Такое кресло было в моем детстве у любимой бабушки в деревне, и я всегда мечтал о подобном, как о частичке беззаботной детской души и безусловной любви, но, то ли от того, что любви такой больше не встретил, то ли банально - в маленькой городской квартире ему не было места, и кресло себе во взрослой жизни я не приобрел. Достал из кармана флягу с водой, набранной из колодца в центре деревни, из рюкзака вытащил на свет бутерброды с колбасой и сыром. Пришел ваш звездный час, о калорийные бутеры! Не еда, а услада богов после длительного пути по лесу. Уплел все в одно мгновение и пальцы облизал.
Не, это не дело, надо открыть окно, проветрить, да и время ещё не позднее, можно хоть и при тусклом свете, но получше рассмотреть домик. Покачался ещё немного в кресле с закрытыми глазами, вспомнил голос и смех бабушки, «внучок, не балуй», почувствовал на мгновение запах калиток из русской печи... Куда там бутерам! Сглотнул слюну и пошел на улицу с туристическим топориком. Может, получится разомкнуть и подтянуть гвозди и дёрнуть ставню.
Обошел дом по мокрой, конечно, некошенной траве. Подошёл к ставне, старые гвозди под напором моего топорика быстро отогнулись, где-то сломалась шляпка. Ну, работа была недолга! Слегка подёргал ставню и сильно дёрнул. Есть! На меня удивленно посмотрел блестящий глаз окна. Я ему подмигнул, прислонил ставню к стене и развернулся к заинтересовавшей меня старой, высокой берёзе. Ствол и ветки сверху до низу обвивали цепи с замками, в дужки каждого вставлены по две ленты. Красная и синяя. Ого, хмыкнул я. И не лень кому-то было таким заниматься и столько железа таскать на дерево невест - белую бедную берёзоньку.
Я подергал массивные цепи, потюкал обухом топорика по паре замков, дзиньк. Замки были крепкими, цепи тоже. Настал черед осмотра лент. Я сразу набрал побольше, всегда был любопытен. На лентах, что висели повыше, разобрать ничего не смог. На нижних, с трудом, но разбирались имена. На красных женские: Ярослава вроде бы, с трудом разобрал, Авдотья, еще Василиса, Ксения, Пелагея.
По именам на лентах и ветхости материи, ясно было, что ленты старые. Что не нашего века баловство. И качество какое было ткани и чем так написано, что и сейчас прочесть можно! Почерк, конечно, был, явно, не купеческий. Буквы писались старательно, но палочки были кривоваты, как я в первом классе в прописи писал долго. И лещей от родителей получал, оттого, что не любил писанину.
Что у нас на синих узких полосках? Так, на первой - Всеволод, на второй - севолод, ещё и ещё. Везде угадывается севолод... Интересно... Я подпрыгнул и попытался ухватить кончиками пальцев синюю ленту примерно в метре от меня. Получилось «...лод». Всеволод - что тут думать... Берёза росла, этот «севолод» все дерево лентами разукрасил, но по качеству старения, нижние намного моложе. Похоже, потомки его все Всеволоды... Ну, любили старика сильно, может, он им клад оставил в наследство, вот и сохранилось имя его в веках. И традицию, берёзу украшать лентами да цепями, от деда унаследовали. М-да. Ирония, хорошо, конечно. Но есть над чем голову поломать вечером, разогнать фантазию. Загадки я люблю.
Взял я все сорванные ленты и пошёл в дом. Скинул мокрые куртку и кепку, повесил на гвоздик у двери. Ленты положил на стол. Достал из кармана любимую противоветровую зажигалку, подарок друга, и зажёг керосинку. Свет от окна хоть и проникал в дом, но хотелось получше рассмотреть стены. Да и вся утварь вызывала интерес, редко бывал в таких старинных местах. История всегда вызывала во мне трепет: по юности пылкой - сражения, поля битв, пожары больших городов, великие полководцы, а с годами стал интересен так называемый «маленький» человек. С его мелким бытом, с его мечтами о третьей летней грозе - чтоб в озерную воду с друзьями наперегонки с разбегу, о первой поездке с отцом на лошади - споткнулась, вот подкова над дверью, и белая нитка шрама на колене, о первом стыдливом неуклюжем поцелуе с девушкой на завалинке, на руках обручальные кольца из травинок... Да мечты о самоваре, наконец, с медальками! Это мне стало гораздо интересней воинственных амбиций старцев, меряющихся меж собой скукой и попытками забить алчущую пустоту бездушья чужими смертями...
Думы, прочь! Покрутил фитиль маленьким серебристым колесиком, язычок пламени стал веселее, сколько сидел в заточении древний друг, а теперь на прогулку! И начнем прогулку с печного угла, сердца русской избы. Печь была возведена на когда-то мощном, теперь прогнутом, деревянном основании - опечье. Рядом большой рундук с откидной крышкой. Подергал, на внутреннем замке. Видно, там севолод и хранил клад. Вплотную к печи стоял «печной» столб. В него был вбит кованый железный зажим, в котором стояла лучина. Висел рукомойник. Над ним крепилось маленькое зеркало, в котором отражались мои добрые голубые глаза. На плите лежала колотая лучина, в одном из углублений печи ютились карды и клочки овечьей шерсти. Ничего интересного на печи не нашел. Котелки и чайник все в саже.
Красный угол, располагающийся на юго-востоке, где полагалось быть иконостасу, пустовал. А вот западный - привлек внимание темной иконой в золочёном окладе. Мне подумалось, что это изображение Мадонны. Ну Мадонна как Мадонна, но младенец… рыжеватый, зеленоглазый и … с рогами. По бокам иконы два подсвечника в виде копыт с черными огарками свечей. Приблизил керосинку поближе, нет, не показалось. Вот так находка... Стало зябко... Послюнявил палец и потёр рог у младенца. Рог был покрыт толстым слоем копоти, но от трения не отпал. Вытер грязный палец о джинсы, посмотрел на него, вытер ещё раз. Во, дела... Огонек в керосинке слегка приуныл, пришлось подкрутить. Хоть и не верю ни в бога ни в черта, но слегка затревожилось. Вспомнились рассказы бабули и ее подруг в ярких ситцевых платочках о колдунах да о ведьмах. Что и в нашем роду тоже встречались. Так то, чисто слухи да фантазия. Но я, малой, тогда верил всему, а фантазия детская, яркая, в любой тени видела бесов. А для борьбы с ними я придумал богатыря, на нынешний манер ему. Так и сражался с нечистью все лето, пока в деревне гостил. Иногда сам палкой из крапивы выгонял, иногда вымышленный друг помогал, когда уж очень страшно под вечер бывало. Тот их всех мечом и рубал. У него и имя было почему-то на французский манер - Жан. Жан-Иван. А потом и спутница у него появилась, Жанна. Тоже воительница. Вдвоем мы не справлялись.
И тут вспомнил статью в газете про адописные иконы на Руси. Их создавали чёрные маги. Говорят, что некоторые богомазы на загрунтованной доске писали сперва изображение дьявола и, когда это изображение высыхало, снова грунтовали и уже на этом втором грунте изображали святых. Молящийся перед такой иконой обращается не к Богу, а к сатане. Но вроде бы в наше время такие иконы уже не встречаются, по крайней мере без верхнего, камуфляжного изображения. И черные свечи. За еретичество такое как изба цела?! Тут пепелище должно быть, а по кругу вилы. С черепами на кольях. И ограждение с табличкой по-старославянски: «Идите мимо!» Поежился.
В этот раз один на природе хотел свой день рождения провести. В тишине. Подумать. На электричке несколько часов от города проехал, увидел в грязное окно вагона заброшенную станцию без дежурного, где никто не выходил. Поезд притормозил на минутку, запасливый машинист рванул грибок сорвать, да я и выскочил. А там тропинка в лес, еле-еле топтанная. Я и пошел по ней наугад. С утра ещё солнце жарило. Торопиться мне некуда, отпуск. Так и шел. К обеду небо затянуло. Вышел из леса на крутой холм, на заросшие поля и на деревню старую. Отдышался, осмотрелся, прислушался. Где-то домов двадцать. Тишина. Ни звука, ни лая собачьего, ни шума людского. Во все дворы заглянул - запустение, рухнувшие заборы, ломаные стекла на окнах, там, где не заколочены ставни. В домах как Мамай прошёлся. Ни посудки, ни метелочки. Воды из колодца «журавлем» набрал и решил палатку установить на окраине деревни на высотке, оттуда вид красивый открывался на озеро вдалеке. Но последний дом удивил, на отшибе, можно сказать, забор цел и двери. Как тут мимо пройти.
Сел в кресло покачаться, чтоб мысли в порядок привести. За окном дождь стеной и громыхает. Гроза в середине октября - редкое явление, конечно. Вдалеке, но ветер сюда идёт. Значит, буду ночевать в избушке. Надо взять взрослому мужику себя в руки, стряхнуть воспоминания про рассказы о ведьмах, расстелить спальник и заснуть крепким сном путешественника. Хочется быть сухим и теплым. Встал, отвязал веревочки от низа рюкзака, взял скатанный в трубочку спальник. Кровати сырые, а на лавку под младенца рогатого лечь не заставишь. Устроюсь на домотканном половичке из рогоза у рундука. Интересно, что в нем? И тема с лентами непонятна. Утром на них ещё раз гляну. Что-то первоначальная моя гипотеза о добром основателе семейства Всеволоде, дала трещину. Скорее, недобрый основатель семейства. Раскатал я мешок на половичке, кроссовки к дверям сущиться поставил, сменил джинсы на треники, переодел футболку и залез внутрь почивальни моей. Залез да тут же вылез. Потому как спиной на что-то лег. Когда стелил, незаметно было, но усталая спина почувствовала неудобство и заявила, нет! Без меня! А куда я без спины? Сдвинул половичок в сторону, под ним металлическое кольцо в полу. Все, сон сдуло. Возник знакомый трепет исследователя, а страхи собрали скарб свой и побежали за грозовой перевал.
Я метнулся к столу за керосинкой. Стал обследовать пол рядом с кольцом. Определенно, это был погреб. В дереве пола было сделано углубление под кольцо, потому так сразу его не нащупать и, идя по половику, его не чувствуешь. Острым рыбацким ножом стал ковырять кольцо. Пришлось изрядно попыхтеть. Я чертыхался от усердия и дергал ногой. Наконец, нехотя, со скрипом оно поддалось, и пальцы его плотно схватили. Сердце заколотилось. Так, надо успокоиться. Что там может быть? Скорей всего, старая картошка, да морковка. Вековой давности. Вдохну воздух старины глубокой да гнилых овощей - успокаивал я себя, посматривая на силуэт черной иконы в красном углу. Была не была! Нагнулся чуткой спиной, и потянул за кольцо.
В нос пахнуло густым запахом сухих трав, гнили, конечно, но было терпимо. Посветил керосинкой вниз, была видна лестница. Целая или нет, скоро узнаю. Сунул фонарик в карман, и сделал осторожный шаг вниз, аккуратно ощупывая ступней в носке ход. Если рухну всей массой вниз и сломаю что-то, меня, такого бесстрашного, тут никто не найдет. Ясно, как белый день. Надо сказать, ступени были срублены добротно, так как под моим далеко не маленьким весом ничего не скрипнуло, не колыхнулось.
Метра два вниз спустился, ступил ногой на земляной пол. «Летучая мышка» осветила мне помещение. По обеим сторонам узкого коридора висели стенники - керосиновые лампы. Пыхнул зажигалкой, пошёл зажигать огни по стенам. Быстро так пошёл, и ногой на что-то наступил. Вот чайник! Голова то на шее по сторонам вертится, что под ноги смотреть? Что-то мелкое и круглое, но не хвост дохлой крысы, (слава подземному королю). Черный камушек. Миллиметров пять. Включил фонарик, им удобнее под ноги светить, пошёл потише. Коридор привел в комнату со шкафами, полками, подвешенными вязанками трав. В углу стояли два деревянных пузатых бочонка с краниками. Тут тоже были настенники, зажёг и их. Нашел на сером полу еще несколько рассыпанных бусинок. Одна тускло сверкала в луче фонарика рядом с передним бочонком.
Вот она, самая интересная бусинка, и самый интересный бочонок, заулыбался я. Сейчас я краник-то поверну. Ну не вода ведь в бочонке, не вода! Одну руку от фонарика освободил, наготове держал, чтоб, как польется волшебное зелье, в ладонь набрать.
И уверенно так повернул другой рукой механизм. Краники у бочонков я всегда уверенно поворачивал. И тут чуть из штанов не выпрыгнул! Вместо пенной влаги, на худой конец, мутной браги, часть стены за бочонком поехала в сторону. На шарнирах, так понимаю, устроена. Опять сюрприз! Фонарик в одну руку взял, в левую. И пошёл вперёд... На пороге крупный черный порошок был рассыпан и в нем же черные эти жемчужины. Какой-то горняцкий забой в избушке…
Пахло льняным маслом, хной, и еле уловимо-едким, напоминающим ацетон. И шорох услышал лёгкий, видимо, мыши. Ну, если честно, показалось что шепот, но тут уже нервы взыграли, на самом деле... Чего уж скрывать. Не герой я романа Жюля Верна. Не герой... Перешагнул, свечу фонариком дальше. На стене слева и справа тоже настенники висят. Попытался зажечь, но керосин в фонарях отсутствовал. Фонарик высветил длинный прямоугольный стол, примерно посередине комнаты. Я вернулся в общий коридор, забрал «летучую мышь» от бочки, поставил на стол. Стало достаточно светло, чтобы изучить стол. На ближнем краю лежали кисти для рисования разных размеров, стопка холстов. Я пощупал, пальцы ощутили приятную натуральную ткань. Наверное, лен. И кисти были мягкими, воздушными, явно, не из кошачьей шерсти. Лисица или белка, лесные пушистики. Ещё лежали липовые доски, пахнущие алебастром и клеем. Прямо от самых дверей по стенам были развешены доски икон. Сказочные, драматические, притягательные. Кроткие ангельские лики поражали бесплотностью и воздушностью, казалось, коснись и провалишься в облака, воин с нимбом и благородным высоким челом со смеющимся ребенком на руках у летнего ручья прозрачного, как горный хрусталь. Хрупкое, измученное тело Спасителя под тяжестью Креста. Но взгляд Христа поражал спокойствием и смотрел в душу, будто он знает все про меня, но все равно любит и прощает. Я застыл, так меня ошеломила энергетика картин. Да, картин, потому что это были картины. И в ликах, и в фоне были и покой и движение. И яркие, своими руками намолотые краски, и немая загадочность, и писал их Творец...
Я шел мимо всевидящего Ока, мимо святого с головой собаки, мимо Троицы с тремя головами и четырьмя глазами. Все мысли и думы ушли. Было только здесь и сейчас. Я такое состояние только на рыбалке ловил. Но там все природное, а тут такое… Человеческим Гением сотворенное.
Опять послышался шорох мышей. Вот отвлекают от прекрасного! Мышей и грызунов ненавижу! Надо что-то поискать, чтобы кинуть в угол. Сидит там и жрет что-то. Шедевр, наверное. Заметался огонек фонарика в поисках «чем бы кинуть». Ничего такого не заметил, но в углу стояло такое же кресло, что и наверху. Там, видно, надоедливая мышь и притаилась. Но, что это?..
«Испугался? Такой, вот, ты... Ждал...». Словно ветром мне в уши задуло, шшшш... В кресле сидел скелет, обтянутый пергаментом тонкой кожи. И обращался, так понимаю, ко мне. Что меня ждал… Ноги задрожали, я встал как вкопанный. «Ты…вы… мне? Что?» - мямлил я. И пытался ноги с места сдвинуть. Назад. На выход. Из подвала, из дома, из деревни. Из страны. Пока одна часть мозга тщетно пыталась сдвинуть ноги с места, вторая часть рулила глазами и изучала странного своего визави. Жёлтый череп обрамляли тонкие седые нитки волос. Рот и нос были провалены вглубь черепа. Вид был страшен, черен, как тлен. Из живого оставались огромные зелёные глаза, яркие, как изумрудная зелень травы на иконах. Они проникли мне в голову, мне казалось, что он видит все трепыхания моего сердца, которое поднялось к пересохшему горлу и тоже хотело убраться подальше отсюда.
Череп с костями кивнул, слегка пошевелил левой рукой, тонкие пальцы казались ещё длиннее из-за изогнутых ногтей. Из одежды на нем было что-то смутно напоминающее рубаху. «Ветхое рубище» - припомнил слово из урока истории. Очень ветхое...
«Пииить» - прошелестел черный провал рта, в котором я удивлённо разглядел целехонькие белоснежные зубы. Зелёные глаза закрылись, отпустили меня, я смог сглотнуть и оторвать трясущиеся ноги от пола. На столе углядел два высоких хрустальных бокала для вина. Я один двумя руками ухватил, прижал к груди как родную дочь, и на негнущихся немых ногах, как оловянный солдатик, пошагал ко второй бочке. Мыслей о том, чтобы сбежать у меня больше не было... Я ощущал себя зомби или собакой, выполняющей команды.
Из крана потекло красное густое вино. Я почувствовал аромат красной смородины, малины и вишни. И немного пришел в себя. Ну, пусть скелет попьет. Доброе дело делаю. Бывают худые люди, с повышенным обменом веществ. Вот этот именно такой товарищ и в преклонном, уважаемом возрасте. И, вообще, может, «скорую» надо вызвать? МЧС, социальную службу? Пора уже в себя - то прийти. Уже более уверенно с полным фужером вина я направился к человеку.
Скелет выстрелил меня зеленью глаз, я опять задрожал. Потянулся ко мне, было видно, изо всех сил. Кресло-качалка не дернулось, настолько сидящий был бесплотен.
- Дай! - я запрокинул бокал к его рту, черный провал окрасился красным. Скелет пил, его глаза не отрываясь смотрели в мои. С каждым глотком зелень глаз будто тускнела. Немудрено, с таким истощением.
- Кто Вы, что с Вами случилось? Вызвать врача, полицию? - спросил я. И убрал пустой бокал. Череп молчал.
- О, да! - засмеялся череп, если так можно было назвать этот странный шелест.
- Хорошо, - сказал я и почесал глаз, - тут кругом паутина у Вас.
- Да, паутина, - череп улыбнулся белыми рекламными зубами в обрамлении красных пергаментных губ.
- Никого вызывать не надо. Я расскажу тебе, кто я. Я тебя ждал.
- Меня? - я почесал другой глаз.
- Как такое может быть? Я тут, вообще, случайно. С вагона по дури спрыгнул. Улыбка не сходила с изможденного лица черепа.
- Я - Всеволод. Тут ноги мои меня окончательно предали, сердце кольнуло, и я сел на земляной пол.
- Да, сядь, отрок, рассказ будет длинным, - зашелестело мне в уши.
Год был 1807 от рождества Христова. Нарекли меня Всеволодом - всем владеющий, значит. Отец мой иконописцем был. Иконы писал с Божьей помощью. И меня, мальца, всему обучил. Любил я запах доски липовой, яичной эмульсии. На растирочном столе любил работать, отцу это скучно было, а я усидчивый был, сначала охру жёлтую растирал, потом киноварь, алую, как кровь, а потом и лазурит мне доверен был. Сочно-синий особенно любил я цвет. Мама говорила, как цвет моих глаз. Да, хмыкнул череп в ответ на мой недоуменный возглас с пола. И продолжил. Жили, хоть и не богато (отец все на помощь отдавал бедным людям), но деньги собрали и отдали меня в учебу. В семинарию городскую. Чтоб я священником стал. Изучал там грамматику, риторику, философию, пиитику, богословие, конечно. Учился шесть лет там, тут батюшка мой скончался от оспы, и я вернулся его дело принять да продолжить. Богом данный дар негоже отбрасывать.
Я не только иконы, но и просто природу да лица детишек любил рисовать. Всем на потеху да забаву. Перемажемся все красками разными, а потом в озеро плескаться да дурачиться. Любил я детей. Череп примолк ненадолго.
Так вот как-то весь перемазанный купнуться пошел. Там она. Белье сполоснуть пришла. Смеётся, краснеет, мол, какой же ты разноцветный, с радуги спустился! Я стою по пояс в воде, тоже краснею, краску по лицу размазываю, а глаза от ее очей медово- карих отвесть не могу... Глаза темные, а волосы цвета льна. И поцелуи ангела на щеках-задорные, обаятельные ямочки при улыбке. Я разум потерял совсем, хвать за полотенце, к себе тяну в воду... «Ишь какой!» - толкнула меня и отбежала. «Как звать тебя, ответь рабу Божьему?» Засмеялась: - «Избора!» И только и видел ее, подхватила тряпки и побежала от меня.
На богослужениях ее искал все. За нее молился у Господа. О ней думал. И жгло меня, и в полымя бросало поначалу. Не знал, что делать, что за огонь раздирает внутри, что делать с ним. Замкнулся в себе. К написанию икон я всегда с мыслями о любви подходил. А тут и в сердце любовь пришла. Стал молиться усердней, писать днём и ночью, спокойствие и смирение на меня снизошли, и красотой и достоинством мой труд поразил приход церковный, из других деревень и даже из города люд пошёл в церковь на службы к величавым иконам. Повеселел я от работы и с ребятами играть снова начал. И на речку опять купаться бегать.
В один из дней - снова она. Точнее, вечер был поздний уже. Ребятишки тогда быстро домой убежали, батька ихний с вицей за ними пришел, а я все бороду отмыть не мог никак. Тут слышу заливистый смех знакомый, сердце ёкнуло. «Ты, бороду-то щелоком потри, а то на радуге твоей, чай, нечем помыться!»
Я с воды вышел, бороду не домыл, не до нее стало. Оделся, штаны в сапоги заправил. «Погоди, Избора, побудь рядом. Дай в глаза твои наглядеться.» А она: «Только лишь?..» И к устам моим неожиданно припадает. И шепчет затем страстно: «Мил ты мне, волшебник, колдун мой, в церкви не могу оторваться от тебя, от рук твоих и глаз, глаза твои на иконах тобой писанных, вижу... Пальцы твои тонкие, в красках, целовать и любить хочу»...
Обнял я ее. Близко-близко сидели вместе. Сердцем к сердцу. «Будешь моей? Коль посватаюсь, скажешь да?" Взглянула в глаза мне черными омутами. Провалился в них... "... Скажу».
Как пьяный домой шел. Каждой травинке радовался, каждому паучку. За кошками гонялся, целовать хотел. «За что счастье такое, Господи, мне?! Велика милость твоя, к рабу твоему!»
Череп умолк, задумался. «Налей ещё вина». Я встал с земли, затёкшие от долгого сидения ноги гудели, но шли уже хорошо. Мне было интересно, что расскажет дальше этот бесплотный товарищ, знавший 1807 год. Я метнулся к бокалу, к бочке. Череп сам взял бокал в руку, но пить не стал, смотрел на него уже совсем блеклыми глазами.
Со сватами - дядькой да крёстным я пошёл в дом ее родителей. Захода солнца дождались. Надели праздничные тулупы, поддевки из синего сукна, красные кушаки, дядька ухват взял. Хорошо до дома дошли, в пути никого не встретили, говорить-то нельзя ни с кем. Плохая примета. В дом вошли, помолились в красном углу, поклонились родителям. Я отца да мать разглядывал. Близко так не видел их ещё. Отец - высокий, статный, белоголовый, круглолицый. Кузнец - по занятиям. Мать - с черными, как вороново крыло, вьющимися волосами, с прямым лбом и носом с горбинкой, я слышал, что цыганка. По слухам, отец Изборы когда лошадей пас в юности, влюбился да уволок ее из табора. Долго потом разборки с цыганами были да драки. Но отстоял кузнец любовь свою.
Разрешил нам сесть кузнец. Сели на лавку под образа, не снимая верхней одежды.
Сваты мои соли отведали. Замок замкнули. Тут я совсем приободрился. Все обычаи соблюдены! Не откажут родители!
Всеволод отхлебнул вина. Свадьбу запланировали на Покров. Первое октября. Время было подготовиться. Да и месяц - свадебник. Будем под покровом Пресвятой Богородицы. Крепким брак должен быть и счастье семейное до конца.
За две недели до Покрова прибыли из города люди новые. Бояре. Остановились на постой. Я их как-то застал перед службой. Пожилая пара с молодым сыном щеголем. Пара с батюшкой - священником нашим, видно, давно знакомцы. Долго ручку ему целовали, любезничали. Тот им улыбался. Потом вместе пошли чай пить. Часто с ним чаевничали, как заметил позднее. Дьяки говаривали, что щедрые подношения бояре церкви делали. А сын их ко мне подошёл, я в тот час как раз икону свою новую принес. Икону Богородицы Солнечной. Засмотрелся парень на икону, я на него. Гладковыбритое лицо торчало из-под шейного платка-галстука белого цвета. Фрак светло-коричневого оттенка с выпуклыми узорами украшали золотые часы на цепочке. Из широких манжет на перламутровых пуговицах высовывались белоснежные перчатки. Шляпу, черную, круглую, держал в одной руке. В другой руке альбом с карандашами.
- Ты тот художник, чья слава по округе идёт? - задал мне вопрос щеголь.
- Я простой иконописец, Бог руку мою направляет, все творения им сотво́рены.
- Ну, ты не смущайся, складно у тебя выходит! Рад с тобой знаться! Я тоже рисую, балу́юсь, сюда приехал на пленэр. Хотел бы вечерком с тобой наедине разговор вести, в покое иконы осмотреть да дело одно предложить. Слышал, к свадьбе дело молодое идёт?
- Вижу, не очень богат ты, хоть и с драгоценными камнями работаешь. Жене красавице черноглазой надо подарки дарить, - ухмыльнулся.
- Дети пойдут - сапоги, башмачки понадобятся. Образование в чести. Работа есть тебе. С твоим даром не хлопотно. Будешь всем обеспечен. Пока подарок прими, в знак моего уважения перед талантом твоим. И булавку золотую приколол мне на фартук.
- Бери, бери, а то обижусь, нельзя барина обижать!
После вечерней службы сей день, подошёл ко мне щеголь в саду церковном. Присели на скамейке.
- Не буду ходить вокруг да около, парень ты начитанный да образованный. Слышал ли ты об иконах магических?
- Все иконы, что добром да молитвой, да любовью писанные волшебство творят по воле по Божьей.
- Не пойму я, то ль, действительно ты простак как есть, а то ль цену набиваешь поболе, ушлый? Понимаю, коль о цене озабочен.
- На веретнические обряды да иконы адовы намекаешь, барин? Слышал про них. Не дурак. На что они мне?
- Раз не дурак, с твоим даром да моим умом богатыми станем, все девки наши будут, в золоте купаться будем. В них душу не надо вкладывать - пару маленьких чёртиков на первый слой, у дьявола нет ипостаси, а сверху рисуй, что душе угодно твоей, да таланту. На продажу хорошо пойдут, знаю места. Церкву себе личную построишь, ха-ха, отмолишь грех! Тут мой правый кулак осознал, что он не токмо для держания кистей и перетирки красок надобен. Влетел в нос щеголю, шляпа набекрень своротилась.
С носа кровь на белый шарф закапала.
- Поплатишься... Скоро. В Покров…
Белоснежный платок из кармана достал, к носу приложил и пошёл из сада барин.
Я значения тому факту не придал. Рассердился еще, конечно, что невесту мою заприметить успел щеголь. Закрутился в предсвадебных хлопотах и позабыл обо всем.
К тому дню уже венчаны мы с Изборой были. Новая счастливая жизнь на горизонте сверкала, переливалась всеми красками. Планы строил, как жену на руках в дом мимо домового пронесу, как пир начнем, какие величальные песни польются. Как жена оладушки на утро печь будет, да пол месть.
Художник вздохнул и подал мне пустой бокал и только тут я заметил, что в правом ветхом дырявом рукаве отсутствует кисть руки. Я быстро метнулся к бочке, налил полный кубок вина и, стараясь не расплескать ничего, прибежал обратно.
Сделав глоток, Всеволод продолжил. Перед свадьбой на Покров постился три дня как положено. Два дня с Изборой не виделись. Церковь посещали отдельно. Пошёл я на третий день заказать сорокоуст за здравие. В конце Божественной Литургии погрузил батюшка кусочки хлеба - души христиан в Чашу с кровью Христовой. Начал читать: «Отмый, Господи, грехи поминавшихся зде Кровию Твоею Честною молитвами свя ...»
Тут вопль раздался женский пронзительный. У иконы Богородицы Солнечной женщина кричала. «Свят, свят! Бесы, прочь!» Все подхватились, кто с колен подскочил, кто свечи побросал и туда. Ну и я тоже. Смотрю, у иконы в двух местах, где от свечей тепло шло, показался контур фигур бесо́вских. Чертенята на фоне золотистом у ног Матушки. С вилами, пляшут, языками дразнятся...
Потемнело в очах моих, а тут чувствую, под руки меня хвать. «Ирод!» - кричат. «Что вытворил?! Твоих рук дело!»
- Люди ро́дные, знаете меня сызмальства, всю жизнь на виду! Всю жизнь Боженьке да вам служу! Не моих рук это дело!
- Может, и правда, не он, - услышал заступу от батюшки.
- Давайте, гостя нашего уважаемого, городского художника попросим вердикт дать. Кому по силам такое действо сотворить.
-Уж не откажи, барин умный, - повернулся батюшка к щеголю, что взади толпы стоял с альбомом акварельным и кистями в руках.
- Ну, если просите, уважу. Дело серьёзное. Кто, если не я...
Подошёл к Богородице Солнечной, нечистыми своими лапами до нее потянулся.
- Не трожь! – я зарычал на него - твоих рук дело гнусное, супостат! Вон его, из Божьего дома, мешает мне, может, и не достоин тут быть совсем!
