Книжная лига

Глаза Фродо дико сверкнули. – Не приближайся! Не прикасайся ко мне! Я сказал – оно моё. Пошёл прочь! – закричал он, нащупывая рукоять меча. Но тут же голос его переменился и он горько сказал: – Нет, нет, Сэм. – Но ты должен понять. Это моё бремя, и никто больше не сможет нести его. Всё, слишком поздно, дорогой мой Сэм. Ты больше не сможешь мне помочь, как тогда. Я почти полностью в его власти. Я не могу расстаться с Кольцом, а если ты попытаешься его забрать, сойду с ума.

Вспышка безумия короткая, Фродо быстро берёт себя в руки и говорит Сэму о том, что с ним происходит сейчас, и что будет. Это дословное и однозначное предсказание того, что произойдёт дальше.

«Я почти полностью в его власти». Задолго до всех событий, в гостиной Бэг Энда, Фродо, который был бы тогда очень рад сплавить Кольцо Гэндальфу и никогда о нём больше не слышать, не смог его бросить в камин. Сейчас он говорит Сэму, что Кольцо поработило его почти полностью. Как вы думаете, просматривается ли здесь хоть ничтожная вероятность того, что он добровольно расстанется с Кольцом и бросит его в огонь Горы Судьбы?

«Я не могу расстаться с кольцом, а если ты попытаешься его забрать, сойду с ума».
Дальше Фродо подтверждает, что добровольно он с Кольцом не расстанется, и что следующая попытка отобрать у него Кольцо сведёт его с ума.
Какая на этом этапе есть надежда, что Фродо сможет выбросить Кольцо? Сэму вот он только что русским языком ясными словами сказал, что нет. Зачем он тогда идёт к Горе? А он ещё «почти» во власти, а не полностью. У него есть задача, он с ней одно целое. Это дело его жизни и чести. Пока «полностью» не наступило, он будет идти. Кроме этого, есть вариант и не расставаясь с Кольцом его уничтожить – шагнуть в огненную расселину вместе с ним, Толкин писал об этом. Даже после объявления Кольца своим.

Так что пока от Фродо осталось Фродо хоть немножко – некоторый шанс самому завершить квест, уничтожив Кольцо (только вместе с собой, естественно) у него был. Поэтому и идёт. Не зря во второй главе есть на это намёк, когда он смотрит в камин, представляя себе, что это огонь Ородруина и он постепенно заполняет всё поле его зрения. Дорогу эту он изначально рассматривал как дорогу в один конец. На вопрос, когда будет «полностью», в принципе, здесь уже дан ответ. Сэм уже прекрасно понимает, что с Фродо происходит, Фродо уже не просит прощения за вспышку, потому что знает, что Сэм понимает. Так к чему слова, Фродо делает через минуту гораздо большее.
Сэм предлагает очередное очень практичное решение – выбросить всё, что больше не понадобится и идти напрямик. Действительно, оба знают, что обратной дороги нет. И не понадобится почти ничего.

Frodo looked again towards the Mountain. ‘No,’ he said, ‘we shan’t need much on that road. And at its end nothing.’ Picking up his orc-shield he flung it away and threw his helmet after it. Then pulling off the grey cloak he undid the heavy belt and let it fall to the ground, and the sheathed sword with it. The shreds of the black cloak he tore off and scattered.
‘There, I’ll be an orc no more,’ he cried, ‘and I’ll bear no weapon fair or foul. Let them take me, if they will!’

Фродо снова посмотрел на Гору. – Нет, - сказал он. – Немногое нам будет нужно в пути. А в конце и вовсе ничего. – Подняв с земли свой орочий щит он отшвырнул его подальше и бросил ему вслед и шлем. Потом, сняв серый плащ, расстегнул тяжёлый ремень и выпустил из рук, дав ему упасть на землю вместе с мечом в ножнах. Лохмотья чёрного орочьего плаща он сорвал с себя и разбросал.
- Всё, хватит, я больше не орк, - крикнул он. – И у меня нет оружия, ни благородного, ни вражьего. Пусть забирают меня, если хотят!

Даже то, как он избавляется от вещей, показывает его отношение к вынужденному притворству (хотя один раз оно спасло их) и к своей роли в квесте. Он отшвыривает от себя орочьи щит и шлем – средства защиты жизни в бою, рвёт орочий плащ – способ подстроиться под мордорских обитателей, сойти за своих. Он не хочет больше притворяться орком даже ценой того, что его могут схватить. Насколько же всё-таки ему это претило с самого начала! Это очень активная позиция и деятельное неприятие – рвать и швырять, учитывая его состояние. Кольцо ведь приближает его к состоянию, в котором пребывают орки – отсутствие жалости и сострадания. Оно отнимает у него всё, что может. И вот это агрессивное избавление от орочьих доспехов, от которых ему даже защиты не надо, показывает, насколько он ещё всё-таки отчаянно сопротивляется Кольцу и тому, что оно с ним делает. И как это влияние против его природы.

Зато совсем по-другому выглядит избавление от меча.
Во время его второго срыва на Сэма его рука потянулась к рукоятке меча. Фродо понимает, что дальше будет только хуже. Что момент, когда его сорвёт окончательно, уже близок. Может ли он допустить, что в таком состоянии окажется рядом с Сэмом с оружием в руках? Но ещё до этого момента он говорил Сэму, что и Стинг он ему отдаёт, и что вряд ли ему вообще суждено вообще ещё хоть раз нанести удар. По ходу его квеста на каждый его удар он получал ответный. Только первый раз в Курганах он вышел победителем, когда поднял меч. На Заверти его ранили моргульским клинком, у Брода его арнорский клинок сломался, в Мории орк его чуть не убил копьём, после героического момента в логове Шелоб – получил удар в спину. Сама судьба подводила его к тому, что ему не суждено победить с помощью оружия. А сейчас вообще замаячила перспектива обезуметь и направить меч против Сэма. Поэтому Фродо предусмотрительно не ждёт того, что случится с ним дальше, а отказывается от меча после первой же попытки за него схватиться.
Но как он это делает – расстёгивает пояс, на котором пристёгнут в ножнах орочий ятаган и просто даёт ему выскользнуть из рук.

Пояс, я уже писала, это атрибут воина. Оберег и то, на чём носят оружие. Пояс и меч Фродо не швыряет. Этот жест, как он просто даёт ему упасть на землю – это что-то очень обречённое, смиренное принятие неизбежного. Отказ от защиты себя. Он в этот момент принимает то, что он не воин, более того, он окончательно принимает своё мученичество. Это был его внутренний конфликт, конфликт мечты и судьбы – он мечтал стать героем, у него были все качества для этого – мужество, благородство, чистая душа. Но судьба распорядилась иначе – он должен был стать героем будущих эпох – героем-мучеником. Он должен был не победить, а потерять, пожертвовать собой без остатка ради других, смириться полностью перед судьбой, пожертвовать всем, даже мечтой о геройстве.
И он отказывается прятаться и защищать себя, делает себя уязвимым полностью и сознательно и кричит об этом в тёмное мордорское небо:

‘There, I’ll be an orc no more,’ he cried, ‘and I’ll bear no weapon fair or foul. Let them take me, if they will!’
- Всё, хватит, я больше не орк, - крикнул он. – И у меня нет оружия, ни благородного, ни вражьего. Пусть забирают меня, если хотят!

"А теперь для нагой души не подмога меч, не защита щит". (с)Финрод-Зонг
Эта сцена закольцована со сценой у Брода, когда Фродо кричал назгулам, грозя им арнорским мечом, что они не получат ни Кольца, ни его. Его меч тогда сломался. И вот он теперь стоит на Горгорот, в Мордоре, куда они обещали его забрать, и кричит: «Я пришёл, забирайте меня!»

Тогда он не сдавался. Он трижды отрекался от назгулов, трижды гнал их от себя. Теперь сдаётся?
Нет. Он принимает свою судьбу. А судьба его в том, чтобы отдать себя злу на растерзание.

Здесь есть параллель с Эовин. Она тоже совершила подвиг, приняв свою судьбу, крикнув Ангмарцу, что она женщина. Хотя до этого отчаянно сопротивлялась незавидной, как она полагала, женской роли. Фродо тоже совершает свой главный подвиг, смиряясь с тем, что ему предстоит.

Он не зря швырял щит и рвал орочий плащ. Он всей душой со светом, сколько ещё живого осталось от его души. Но он видит неизбежное – ему не выстоять против Кольца и Саурона. Единственный способ выполнить задачу и спасти мир, если он возможен – бросить свою душу им под ноги, отдать всё без остатка, не сопротивляясь принять всё то зло, которое ему уготовано, не тратить силы больше ни на что, а только на то, чтобы дойти. Он готов отдать им всё. Кольцу, Саурону, назгулам, оркам. Он готов принять любые мучения. Только чтобы иметь возможность без дополнительной ноши сделать ещё несколько шагов вперёд с неизвестным результатом в конце. Вот так. Он не сдаётся, он принимает неизбежное и выражает готовность идти до конца, чего бы это ему не стоило.

Ещё, Фродо выбрасывает не свои вещи, а орочьи. Своего у него ничего не осталось.

По-другому от вещей избавляется Сэм. Ему приходится выбрасывать их с Фродо вещи, каждая из которых это последнее напоминание о жизни, оставшейся в прошлом. Это отказ от этой жизни ради выполнения задачи. И это даётся ему с трудом.
Ему их жалко. Какие-то бытовые мелочи, отказ от которых однозначно свидетельствует о том, что они идут на смерть. Особенно его сковородки. Сэм плачет, осознавая, что и они не понадобятся им больше. И вспоминая Итилиэн и тушёных кроликов, спрашивает Фродо, помнит ли он.

‘Do you remember that bit of rabbit, Mr. Frodo?’ he said. ‘And our place under the warm bank in Captain Faramir’s country, the day I saw an oliphaunt?’
‘No, I am afraid not, Sam,’ said Frodo. ‘At least, I know that such things happened, but I cannot see them. No taste of food, no feel of water, no sound of wind, no memory of tree or grass or flower, no image of moon or star are left to me. I am naked in the dark. Sam, and there is no veil between me and the wheel of fire. I begin to see it even with my waking eyes, and all else fades.’

- Ты помнишь кроликов, мистер Фродо? - спросил он. - И местечко на солнечном склоне, в стране господина Фарамира? Ну, тот день, когда я увидел олифана, помнишь?
- Нет, Сэм, боюсь что нет. - Ответил Фродо. - Это было, я знаю, но уже не помню. Ни вкуса еды, ни прохлады воды, ни звука ветра, ни памяти о траве, о дереве, о цветке, ни света Луны, ни звёздного неба, ничего не осталось мне. Я нагой во тьме, Сэм. И ничего, никакого спасения от огненного колеса. Оно уже передо мной наяву, а всё остальное почти исчезло.

В оригинале неровный ритм, короткие фразы, создаётся ощущение, что Фродо не хватает воздуха, когда он произносит это. И Фродо не помнит. У него Кольцом отнята даже память о том, что он идёт спасать. Фродо любил жизнь – у него отняли воспоминания о жизни. Он любил природу, любовался звёздами и луной. Он не может их вспомнить. Если уже после Кирит Унгола он говорил, что пытался там вспоминать Шир и не смог, то его монолог на Горгорот – это уже констатация того, что его разум и душу просто убивают с особой жестокостью, рвут на части и уничтожают. И мало этого – он кроме огненного колеса, которым ему представляется теперь Кольцо и Ока больше почти ничего не видит, даже в настоящем. Нагой во тьме – это опыт из Кирит Унгола, но тогда это была буквальная нагота, а теперь это душа его во тьме без всякой защиты перед огненным колесом.

Сэм, услышав это, подходит и целует Фродо руку. Пытается что-то сказать, но сам понимает, что слова бессмысленны. Он собирает вещи, ругается на Голлума, которому не позволит лапать свои сковородки, относит всё и бросает в какую-то трещину. И звон падающих туда сковородок для него как похоронный колокол. Ещё один этап страшного пути в прошлом, начинается следующий.

Сэм делает для Фродо пояс из эльфийской верёвки, оставшуюся верёвку он прячет. В мешке у него, помимо верёвки, только остатки лембасов и фляга с водой. На поясе Стинг, а в нагрудном кармане вместе фиал Фродо и коробочка, которую дала Сэму Галадриэль.

Они больше не прятались, а выбирали кратчайшую дорогу. На плато никого не было, назгулы сопровождали войско Арагорна за Эфель Дуатом. Всё внимание Саурона было обращено туда.
Фродо после того, как они оставили вещи, вдруг нашёл в себе силы пройти в этот день гораздо больше, что Сэм не мог объяснить только тем, что он выбросил меч, щит и шлем. Дело было, скорее, в его окончательном принятии своей судьбы. Когда отказался от всего, совсем от всего, терять уже нечего и идёшь налегке. «Пусть забирают!» - вот в чём дело. Он принял и это. А кто или что заберёт его – Саурон, Кольцо, огонь, орки, назгулы, как это будет – уже не важно. Уже не моё.

Но к вечеру Фродо снова выбился из сил. Он попросил пить и Сэм дал ему глоток воды. Во фляге остался последний, Сэм пить не стал. Ночь с 23 на 24 марта, остался последний глоток воды. До цели полтора дня. Последний глоток воды Сэм тоже сберёг для Фродо, а потом ночью ему мерещилась вода, пруды, ручейки, речки в Шире, в которых вода сверкала в лучах солнца, и в которой он плескался с братьями Коттон и их сестрёнкой Рози. Рози в Мордоре он вспоминает уже не первый раз. До этого один полунамёк о ней промелькнул в Лориэне. А в Мордоре в его воспоминаниях она уже называется по имени. Видимо, в походе он, когда ещё надеялся вернуться, просто старался не бередить себе душу, а в Мордоре, как раз с тех пор, когда он понял, что скоро погибнет, позволил себе вспоминать о ней, потому что не чаял уже увидеть никогда. Но какая же и у Сэма сила воли, и как он умудряется держаться без воды! Раньше Фродо всегда старался подстраховать и позаботиться о нём, теперь пришла его очередь заботиться о Фродо и он готов отдать ему всё, питаясь чуть ли не воздухом и оставляя ему воду. Это уже просто чудеса героизма.
Но всё-таки шальная мысль о возвращении иногда посещает его.

The way back, if there is one, goes past the Mountain.’
Путь домой, если он и существует, лежит через Гору.

В эту ночь Сэм ведёт спор на первый взгляд с самим собой. Если точнее – с помыслом, который идёт извне – от Кольца. Тем более у Сэма есть связь с Кольцом, он уже нёс его какое-то время, а Кольцо в душе Хранителя оставляет свою метку навсегда. И хоть само Кольцо Сэму не сдалось вообще никуда, через него Злом могут внушаться различные помыслы, на первый взгляд даже самые благие. С Фродо, казалось бы, дело уже решённое. Он уже больше мёртв, чем жив. Но на «пути» Кольца к цели (к Саурону) стоит Сэм, без которого Фродо бы уже давно умер посреди Мордорской пустыни. Кстати, не объявил бы Кольцо своим, а скорее бы упал и больше не встал. Из текста главы и всех до сих пор описанных ситуаций вывод напрашивается именно этот. Фродо сам сказал Сэму, что с ума его свести может попытка отобрать Кольцо. Во всех других случаях он с ним справляется. И по пути скорее умрёт, чем присвоит Кольцо. Ну пусть так, Кольцу главное не попасть к Трещине Судьбы. Но Сэм не даёт Фродо умирать. Ведёт и ведёт его туда, куда Кольцу попадать не надо. И помысел Сэму приходит именно об этом – зачем мучиться? Не дойдёте же всё равно, и Фродо ведь сам сказал, что не сможет ничего сделать и всё напрасно. Не лучше ли лечь и умереть прямо сейчас, избавляя себя и его от дальнейших мук? Ведь это же зависит только от Сэма! Помысел приходит как собственная мысль, голосом Сэма, но я всегда рассматривала этот внутренний диалог как искушение Сэма Кольцом. Такие осторожные подходы, о том, что сам свалишься, если ему будешь отдавать всю воду и еду, и что не знаешь, что делать, а он сам говорит, что всё бесполезно. И что всё равно умрёте, а то и хуже всё это для вас кончится.

Самое поразительное, что из этого диалога мы точно узнаём, что Сэм отдаёт Фродо всю воду. Как? Как это возможно силой воли выдерживать такую жажду зная, что есть немного воды?
Но Сэм не слушает. И когда к нему приходит аргумент «Вы всё равно не попадёте на Гору», он взрывается:

‘I’ll get there, if I leave everything but my bones behind,’ said Sam. ‘And I’ll carry Mr. Frodo up myself, if it breaks my back and heart. So stop arguing!’
Я туда попаду, если даже от меня только кости останутся! – сказал Сэм. – И мистера Фродо на себе донесу, пусть хоть спина переломится и сердце разорвётся. Хватит уже спорить!

If it breaks my back and heart - какой жуткий двойной смысл. При первом чтении оригинала меня эта фраза просто током ударила.
Снова «я». Не «мы». Сэм понимает, что это полностью его ответственность. Сэм чувствует, что они одновременно вместе и очень далеко друг от друга. До Фродо, возможно, уже и не докричаться. Он полностью замкнут на противостоянии Кольцу и ушёл во Тьму.

На Гору-то ведь Кольцу было не надо. И в Саммат Наур тоже. Совсем не надо. Кольцо стремилось к Саурону, а не в Ородруин. То, что искушение шло извне, косвенно намекает ещё и то, что когда Сэм отринул все доводы отчаяния, он почувствовал подземный толчок от очередного выброса лавы из вулкана.

- А железо зачем?

- Мутный райончик. И тема мутная.

Через пять минут мы расположились на заднем сидении «Паджеры». За рулем устроился Мишаня, а сзади за нами с парковки тронулась тонированная девятка еще с двумя подручными.

- Так что за тема? - спросил я.

- В общем, есть тут черт один цыганский, так вот он наркоту завез и банчит направо и налево. Ты же знаешь Куба, наркотики не наша тема, понятия не позволяют, да и чисто по-человечески не нужны мне такие деньги, не мое это короче…

- Ненавижу чертей! Особенно цыганских! - вставил я.

- Так вот, - продолжал мой друг. - Этому Роману дали понять, чтобы искал себе другой район, а еще лучше другой город, Тягач им занимался. А цыган уперся рогом, мол его серьезные люди прикрывают, и они же в доле с ним. Если хотите с ними потолковать, то подъезжайте к двадцати одному нуль-нуль на Телевизионку в частный сектор, там все и решим. Мол люди те в курсе кто мы, и хотят без лишних напрягов перетереть этот вопрос. Вообще должен был Димка Тягач ехать, я на такие мероприятия редко выезжаю, но он в Москве нужен с бумажками. Да и самому интересно стало - кого там бог принес. Обычно с первого раза все улавливают, когда узнают от кого люди приехали. В общем, глянем…

- В натуре муть какая-то. - согласился я. - Телевизионка дебри, пиндец, минут тридцать ехать. А ты помнишь, как мы встряли в Порт-Артуре с цыганьем? Какой тогда год был? Восемьдесят девятый?

- Конечно помню! - Немец засветился улыбкой. - С нами Тягач и был тогда, плюс Геша Тополь - борец, КМС-ник, и Виталя Нейман, убили его потом в Тюмени. Тогда конкретно мы влетели, до сих пор плечо ноет куда мне нож вошел.

Авторитет действительно размял пальцами то место, где крытый дорогим костюмом, скрывался шрам от цыганской заточки.

Я помнил те события, далекого одна тысяча девятьсот восемьдесят девятого года отчетливо, как будто это было вчера. Мы отмечали с пацанами окончание физкультурного института, когда наши младшие не поделили что-то, опять же с цыганами, на одной из улиц частного сектора. Нам дважды повторять было не нужно, мы всегда были за любой кипиш. Но у Немца был знакомый Барон, с которым мы имели кое-какие делишки, и мы сначала созвонились с ним. Тот выслушал, обещал быть к назначенному часу на адресе. И вот мы уже неслись впятером на Саниной тонированной девятке по вечернему городу на стрелку.

Когда подъехали к дому в конце улицы уже почти стемнело. Дорога освещалась лишь окнами домов, стоящих по обеим ее сторонам, да одиноким фонарем в середине поселения. Этот район был сплошь заселен цыганами, азербайджанцами и еще бог знает кем, отсюда и получил свое название.

Рядовому обывателю в таком районе делать было абсолютно нечего, и после наступления сумерек улицы пустели.

Нужно заметить, что в те времена на стрелки ездили без оружия. Во-первых, его не было в таком количестве, в котором оно сейчас, во-вторых, в нем не было необходимости. Все решалось на кулаках. Помню первый случай огнестрела, прогремевший на весь город был, когда Малюта младший на стрелке завалил огромного мастера спорта по вольной борьбе, международника из обреза. Вот так просто, одним выстрелом в упор в его же жигулях. Тогда это потрясло весь город. До этого все конфликты заканчивались относительно бескровно, хотя и были исключения в виде поножовщины. Но практически весь бригадный молодняк знал друг друга в лицо, поэтому старались подтягивать знакомых, чтобы решить тот или иной вопрос бескровно. Ну в крайнем случае сломают пару ребер или челюсть, но не более того. Так было принято везде. Был своеобразный негласный кодекс, да и зачем было стрелять в своих. А все понимали, что все мы - свои, хоть и были с разных районов. Пацан был обязан верить пацану на слово, хотя мог в душе и сомневаться в каких-то конкретных случаях. Но прилюдно об этом говорить было нельзя. Предъявить можно было только предоставив неоспоримые доказательства, в противном случае пришлось бы отвечать. Ты - предъявляешь, ты - отвечаешь!

Именно поэтому мы были без оружия. Да и смысл таскать с собой статью. Кулаки-то для чего? Да и знали нас по городу тогда уже многие, можно было в любом районе знакомых парней подтянуть и закрыть вопрос. Так что особо никто из нас не беспокоился, ехали с хорошим настроем.

Меж тем возле указанного адреса уже была припаркована Волга Барона Васи - нашего знакомца. Когда мы подкатили во дворе дома находилось человек тридцать цыган.

- Нихрена стадо. - недовольно проворчал Тополь. – Немец, не многовато ли Будулаев для такого незначительного инцидента?

- Да, многовато. - отозвался Саня. - Ну да ладно, разгребемся как-нибудь. Зря что ли ехали в такую даль?

В сопровождении цыган постарше вышел сам Вася. Показательно обнялся с Немцем, с нами поздоровался за руку.

- Как дела братка морэ, как семья?

- Спасибо, все хорошо. - ответил Саня. - А у тебя, дорогой?

- Да тоже, брат, все слава богу, спасибо за беспокойство. - Барон достал сигарету, тут же какой-то пристяжной сзади чиркнул зажигалкой, Василий прикурил и глубоко затянулся. - Послушал вот земляков своих, дело-то пустячное, можно сказать зря ехали.

- Да, дорогой, дело действительно пустое, не стоило уважаемого человека беспокоить. Пусть твои Ромалы выплатят пятьсот нашему молодому за кожанку и причиненный ущерб здоровью. И забудем об этом неприятном для всех инциденте.

- Что ты, брат, полтысячи! Ты посмотри на них, - Барон обвел присутствующих земляков рукой. - Откуда у этих людей столько денег? Все их богатство - это дети, мал-мала, а ваш человек и сам виноват, зачем горячился в чужом районе? Цыгане народ вспыльчивый, с кем не бывает?! Давай разойдемся миром, никто никому не должен, да и все. К тому же ваш боксер тоже двоих наших подломил тогда. Вот и расстанемся краями, да дорогой брат? Давай пожмем друг другу руки и поехали по домам. Всех семьи ждут.

Василий оглянулся на стоявших позади цыган, как бы ища поддержки, те не заставили себя ждать и одобрительно загалдели.

- Ладно, дорогой. - Немец в упор смотрел на Барона. - Из уважения к тебе поступим так, пусть твои люди отдадут нашему молодому триста рублей, скажем завтра до обеда, и закроем вопрос.

- Эх, Братка. - вздохнул главный цыган. - Мало лет тебе еще, многого не понимаешь в жизни. Но будь по-твоему, триста так триста. - Вася приблизился, обнял Саню и похлопал по спине.

- Передавай привет близким. Братва! - обращаясь к нам, Барон поднял приветственно руку вверх. - Удачи!

Мы кивнули в ответ. Разговор был окончен. Один за другим пацаны, включая меня, погрузились в девятку, развернулись с визгом перед толпой и тронулись в обратном направлении. Тополь из окна все еще настороженно оглядывал цыганье, недовольно ворча что-то себе под нос.

Метров через четыреста Немец остановил машину.

- Ты что, братан, забыл что-то? - спросил я.

- Кажись колесо пробили!  - отозвался Саня, открывая дверь.

Минуту спустя, мы все стояли и смотрели, не столько на спущенное переднее, сколько на четкий след от ножа, оставленный на шине. Ромалы проткнули нам покрышку.

- Вот гандоны! - Тягач кинул взгляд на Немца и сплюнул на землю. - Может вернемся?

- Обожди. - ответил Саня, прислушиваясь.

Мне тоже стал отчетливо слышен шум, с каждой секундой становившийся все громче. Я резко обернулся в сторону, только что оставленного нами гостеприимного дома, и увидел несущуюся на нас толпу человек двадцать, а то и больше. Бегущие перекрывали собой практически всю улицу, благо она была неширокой.

- Внимание! Вспышка сзади! - крикнул Тополь.

Мы развернулись навстречу опасности и встали в ряд, оставив позади себя девятку.

- Ну что, старшой, окропим снежок красненьким? - крикнул Тягач, непонятно к кому обращаясь, и в эту же секунду первый ряд нападающих навалился на нас.

Я стоял в центре, рядом с Немцем. Первый цыган, не останавливаясь, подпрыгнул вверх и, выставив вперед колено, полетел на меня. Я уклонился, и ублюдок просвистел мимо, врезавшись в заднюю крышку девятки с такой силой, что тут же потерял ориентацию в пространстве. Пока он пытался прийти в себя, кто-то из наших ударом ноги в голову отправил его в нокаут.

Второго противника я встретил тяжелейшим левым боковым, так же слегка уйдя влево от основной линии атаки. Чавела потерялся и повалился на Немца, который, не размышляя, отшвырнул его в сторону ударом. Краем глаза я видел, как Саня отбросил прямым встречным еще одного нападающего, ноги которого продолжили движение, в то время как верхняя часть туловища уже заваливалась назад. Ромалэ с хрипом опустился на спину, и по нему тут же, спотыкаясь, побежали ноги других атакующих.

Началась каша - мала. Врагов было слишком много. Задние, запинаясь о своих поверженных братьев, налетали на нас, и мы валились вместе с ними, продолжая избивать друг друга в полете и далее уже на земле. Кто с кем дерется было уже непонятно. Мы просто яростно руками и ногами молотили во все, что находилось рядом с нашими телами. Неясно сколько времени продолжалось это месиво, но понемногу толкотня начала ослабевать. Вдруг стало немного посвободнее, потом еще свободнее. И далее я заметил, как цыгане хватают кого могут из своих собратьев, валяющихся на земле, и насколько это возможно, разбегаются с ними в стороны.

Неожиданно глаз уловил какие-то световые блики на заборе, и я догадался, что это ментовские мигалки. Превозмогая боль в боку и еще где-то, я все же довольно резво вскочил на ноги и оглядел место происшествия. Вокруг нашей машины валялись тела противников. Кто-то был бездвижен, кто- то корчился от боли. Мои спутники тоже выглядели не особо браво, но все же лучше, чем наши оппоненты. Тягач вбивал свой кулак в башку какого-то Романа, несмотря на то, что последний не подавал признаков жизни. Тополь с Виталей Нейманом отряхивали от дорожной пыли то, что осталось от их спортивных костюмов. Немец сидел на капоте девятки, зажимая рукой плечо, из которого сочилась кровь. Метров в пяти от нас стояли два ментовских бобика с включенными мигалками. Видимо кто-то из соседей вызвал милицию, возможно пожалев нас, а возможно просто устав от почти ежедневных вечерних склок на своей улице. В любом случае спасибо этим добрым людям, чем бы они не руководствовались. Если бы не менты, неизвестно чем бы все закончилось для нас.

Я бросился к Немцу. Кровь довольно обильно сочилась сквозь зажимавшие рану пальцы, нужна была срочная перевязка. В машине была аптечка, я знал это абсолютно точно, потому что лично ее туда укладывал. Судорожно раскупорив бинт, я прямо целиком, не разматывая, придавил им рану и, выдернув из своих джинсов кожаный ремень, очень туго затянул его на плече Сани. Кровь практически перестала проступать. Вышедший из машины мент по рации вызвал скорую, и пока мы ее ждали, попытался разузнать, а что же, собственно, здесь произошло.

Первый наряд подъехал минут как десять, но не вмешивался в потасовку, разумно прикидывая свои шансы. Потом, видимо вызвав подкрепление, блюстители все же осмелились включить мигалки, давая понять, что вечеринка подходит к концу. Цыганье, завидев знакомые до боли отсветы, поспешило ретироваться. Наши враги не без основания полагали, что многие из них, даже и без сегодняшней потасовки, наверняка заинтересуют правоохранительные органы. Кто по линии наркоты, кто по прописке, по тунеядству и черт его знает еще по каким делам. Короче, менты нас буквально спасли.

Один из последних пришедших в себя будулаев с трудом поднялся на ноги и заковылял в сторону.

- Ненавижу чертей! - я засадил ему жесточайшего пендаля в область поясницы, и подонок улетел в заросшую кустами канаву, покрывая окрестности отборным матом.

- Особенно цыганских! Да и всех остальных тоже!

Меж тем Немец уже договаривался с начальником наряда.

- Командир, сколько вас на вызов приехало?

- Четверо.

- Ну вот двести рублей, по полтосу на нос. А мы тут дальше сами разберемся. Договорились?

Капитан взял протянутые деньги, потер рыжеватые усы и все же уточнил.

- Так мы же скорую вызвали.

- Вызвали и хорошо! Как раз меня залатают наскоряк. Не переживай, друг, мы их тоже отблагодарим. Ты лучше вот что, поедешь отсюда, звякни вот по этому номеру, спроси Серегу-Спортсмена и скажи ему, где нас искать. А то мы без колес остались, видишь. Ну а в отделе отпишись как-нибудь, мол ложный вызов и прочее. А мы будем отдельно тебе благодарны. Если что понадобится, помощь какая или еще что - спросишь Немца, меня найдут, обязательно сочтемся, договорились?

- Договориться-то, договорились, но с одним условием. У меня смена до восьми утра. Как бы сделать так, чтобы за время моего, и без того тревожного, дежурства более никаких происшествий на этой улице не произошло. Ты же понимаешь, если через час отсюда снова поступит вызов, то отписаться будет гораздо сложнее.

Мент показательно пошуршал в руке четвертаками.

- Даю тебе слово, капитан! Сегодня тебя не побеспокоят с этой улицы. Ну а завтра уже другая смена будет, не твоя.

- Договорились! - сотрудники погрузились в бобики и уехали.

Спустя примерно час узкая улица была заполнена машинами. В свете фонаря решалось, как поступить с цыганами. Скорая уже уехала, обработав и зашив Санино плечо прямо на месте. Собралось уже более тридцати человек в спортивных костюмах и с короткими стрижками, но авто продолжали подъезжать, блокируя дорогу.

Жаркий спор разгорелся между Немцем и Серегой Спортсменом, который прибыл первым со своими вольниками.

Саня настаивал на том, что сегодня трогать цыган нельзя. Борец же наоборот горячился и требовал немедленно наказать беспредельщиков.

- Серега! Это не обсуждается! Я дал слово - не сегодня! - Немец с трудом произносил слова.  Сказывалась потеря крови плюс нестерпимая боль в свежезаштопанном плече.

- Кому дал-то? Менту?

- Да не важно кому! Запомни! Всегда держи свое слово, даже если ты дал его врагу! Поэтому давай без самодеятельности. Завтра в себя придем, амурские пацаны подтянутся. И все порешаем. А сегодня пора заканчивать. День тяжелый был.

В итоге большинство согласилось с Саней, назначили на завтра общий сбор в районе Речпорта.

А еще, примерно час спустя, Цыганский Барон стоял возле окна, выходящего во двор его трехэтажного коттеджа. В одной руке была чашка с кофе, в другой сигарета. Ему не спалось. Решил, раз ночь уже пропала, полюбоваться своим детищем - кустами роз, растущими по обе стороны асфальтированной дороги на въезде во двор. Василий отхлебнул кофе и с наслаждением затянулся Мальборо.

Вдруг его немолодое, покрытое мелкими оспинами лицо озарилось заревом. Оно было вначале небольшим, но с каждой секундой становилось все ярче и ярче. Цыган выронил чашку и с криком кинулся к лестнице.

Во дворе полыхала новая Волга ГАЗ 31-02, привезенная месяц назад из Прибалтики. Барон бегал вокруг и орал на сбежавшихся домочадцев, размахивая руками. Но тушить было поздно. Когда Василий понял это, то сел прямо на землю возле куста розы и, закрыв глаза, заскулил, проклиная своих цыганских богов.

Двор неспеша заполнялся нашими бойцами. В руке каждого было какое-либо оружие из ранее перечисленного. Пацаны ждали только команды.

Барон, не теряя лица, прикрикнул на своих соплеменников, метнувшихся наверх, чтобы не дергались, и смело вышел навстречу. С противоположной стороны, слегка раздвинув ряды спортсменов, вышел Немец. Он был бледен. Сказывалась бессонная от боли в плече ночь, вчерашняя потеря крови и слабость от приема кучи анальгетиков. Они встали в метре друг от друга.

- Здравствуй, Дорогой. - начал цыган.

- Здравствуй, Вася. - ответил Саня.

- Если ты, брат, из-за вчерашнего недоразумения, то поверь, Дорогой, все виновные уже наказаны. Это было спонтанное и необдуманное решение, никакого приказа я не отдавал. Ты же веришь мне брат?

- Я поверил тебе вчера и чуть не погиб. Так же могли погибнуть мои близкие. Так что извини, Барон, сегодня вынужден не доверять! Ты утверждаешь, что не было приказа гасить нас. Что ж, пусть будет так. Значит ты не виноват. В таком случае просто отойди в сторону, и мы переломаем всех присутствующих здесь, кроме тебя.

Ромалы зашумели. Один было дернулся на Немца, но стоящий рядом Гнездич мгновенно вырубил его.

- Тихо! - шикнул на земляков Барон. – Продолжай, Дорогой. Чего же ты хочешь? Денег?

- Твоя проблема, Вася, и всех вас, - Саня обвел взглядом цыган. - Состоит в том, что вы все меряете деньгами. Нет, Човалэ, мы здесь не из-за денег. Эти люди пришли спросить с беспредельщиков, потому что задели одного из нас. И даже не одного, а нескольких. А деньги - это мусор. Люди - вот настоящее! Все остальное - тачки, болты, гайки, хаты - это пыль! За каждого из своих пацанов я готов ответить. И каждый из них в ответе за меня. А ты, Барон, готов ответить за поступки своих людей? Готов сохранить их здоровье и возможно жизни?

- Да, брат, готов! - гордо ответил цыган.

- Ну, тогда я повторю свой вопрос. Ты давал команду своим? Или это была их инициатива?

Старый пройдоха смотрел на Немца. Он был слишком опытным и понимал, к чему клонит Саня. Либо прямо здесь и сейчас на виду всего табора потерять лицо, но сохранить здоровье или даже жизнь, тем самым отдав на растерзание своих земляков этой своре громил с арматурой и цепями. Либо самому остаться крайним со всеми вытекающими. Оба варианта ничего хорошего не сулили, особенно последний. Но делать нечего, нужно выбирать.

Барон невесело оглядел своих земляков. Среди них были и молодые и уже в годах. Снова повернулся и взглянул в глаза Немцу. Тот молча ждал.

- Я отдал приказ. - чуть слышно проронил Василий.

- Плохо слышно. Повтори!

- Приказ отдал я! - уже громко повторил Барон. - Мои люди выполняли мое указание, они не причем. Готов ответить!

- Все слышали? - Саня обратился к цыганам. Те молчали.

- Грузите его. - Немец кивнул на старого. Тут же крепкие руки вцепились в Василия и потащили в сторону нашей девятки. Пару Романов все же дернулись было, но были тут же остановлены градом ударов. Больше никто не решился сопротивляться.

Барона усадили на заднее сидение нашей машины. Справа и слева от него сели Тополь и Нейман. Мы с Немцем устроились спереди, я за руль. Нам вслед двинулись три машины, остальные под руководством Гнездича остались наблюдать за цыганьем, дабы у тех не возникло мысли двинуться вслед за нами. Через полчаса они погрузятся в свои авто и тоже уедут.

Минут через сорок мы проезжали пост ГАИ на выезде из города. Скорость была снижена по требованию знаков, стоящих вдоль дороги. Гаишник, пристально вглядываясь, настороженно проводил нашу тачку, но не остановил. Я краем глаза покосился в зеркало на Барона, сидящего сзади между двух наших бойцов. На его лице отразилось все его цыганское нутро. Одна его половина пронзительно голосила, что надо поднять шум и привлечь внимание ментов, вторая же до сих пор не верила, что его везут убивать. Как бы то ни было, пост мы проехали без происшествий, а вот одну из машин сопровождения все-таки тормознули. Наш пленник не проронил ни слова.

Спустя примерно четверть часа вся кавалькада, включая отставшую на выезде из города восьмерку, свернула на грунтовую дорогу, ведущую в лес. Дорога заросла травой и была еле различима. Видимо ее накатали грибники или еще какие любители природы.

Мы остановились. Еще раз оглядев местность и убедившись, что в округе кроме нас никого, я дал команду выгружаться. Машины, насколько это возможно, закатили под густые ветви деревьев для маскировки. Тополь достал из багажника две лопаты - одну штыковую, другую совковую. Все, за исключением двух пацанов, оставшихся наблюдать за обстановкой, направились вглубь леса. Дойдя до места, с которого не было видно крыш наших машин, и где земля поменьше извита корнями деревьев, решили остановиться. Тополь воткнул перед цыганом штыковую лопату, а Немец приказал:

- Копай!

- Саня…- Барон до сих пор не верил. - Саня, ты же не собираешься…

- Копай!

Василий взял лопату в непослушные руки и принялся ковырять землю. Присутствующие молча наблюдали, встав полукругом. Немец присел на упавшее когда-то дерево и закурил сигарету. Цыган копал долго. Очень. Время от времени прерывался, чтобы перевести дух и снова продолжал. Никто из наших парней не разговаривал громко, все понимали серьезность момента.

Я глянул на часы. Где-то с час мы уже находились здесь, пора было заканчивать.

За это время наш пленник углубился примерно на метр, и его туловище возвышалось над уровнем земли наполовину. Он был весь измазан потом, землей и еще непонятно чем.

Обернувшись в сторону оставленных машин, я с минуту вглядывался, напрягая слух. Нет, все было спокойно.

Немец поймал мой взгляд и скомандовал.

- Все! Хватит!

Подойдя к краю ямы, Саня присел на корточки. Его глаза оказались на одном уровне с глазами цыгана, после чего он молча протянул руку в мою сторону. Я достал из внутреннего кармана замотанный в тряпку Макаров и вложил оружие в его ладонь. В глазах Барона пролетела вся его жизнь. Именно сейчас он понял, что уже не вылезет из этой ямы и никуда не уйдет из этого леса. Именно сейчас!

Он хотел что-то сказать, забегал глазами по сторонам в поисках поддержки, но слова застряли в горле, а окружившие его враги были неумолимы. Слезы потекли по морщинистому лицу цыгана, он воздел руки к небу и забормотал шепотом, какие-то свои, то ли молитвы, то ли проклятия.

Немец передернул ствол, все присутствующие замерли.

С минуту висела тишина, казалось, что даже птицы перестали чирикать. Но вместо выстрела в голову пленнику, Саня выпустил пулю в свежевырытую кучу. Свинец ушел в землю, затворная рама выплюнула гильзу под ноги авторитету. Он поднял ее, повертел в руке и протянул Барону. Тот, как завороженный, смотрел непонимающими глазами на блестящий, зажатый в пальцах металл.

- Это тебе мой подарок, Василий. Насколько он дорог, решишь сам.

- Ты не убьешь меня? - цыган до сих пор не верил.

- Конечно нет, Дорогой! Мы же друзья! - Немец поднялся с корточек, но тут же, словно что-то забыв, присел снова.

- Ах да! Триста рублей нашему молодому. Завтра до обеда. Не забудешь?

Саня похлопал по грязному плечу цыгана, отдал мне ствол и, не оглядываясь, пошел в сторону машин. Остальные пацаны засеменили за ним. Барон остался в яме с гильзой в руке…

Все это пронеслось в моей памяти за пару минут. Видимо я слегка задумался, потому что Немец толкнул меня локтем.

- Ты что, братан?

- Ненавижу чертей! - машинально ответил я.

И тут очень важно уметь правильно себя мотивировать и есть два важных правила:

1. Мотивация должна быть ощутимой.

2. Мотивация должна быть здесь и сейчас.

То есть мотивация «похудеть» или «поправить здоровье» с вероятностью 95% не сработает как основной источник мотивации. Это может быть целью проводимых мероприятий, но не мотивацией к ним.

Прикол мотивации номер два: в посте сказано, что на ней далеко не уедешь, но суть в том, что далеко на ней ехать и не нужно, а нужно доехать лишь до момента формирования привычки. То есть, в какой-то момент те же условные тренировки будут вызывать кайфушки не только из-за плюшек, из-за которых мы туда ходим, а уже сам тренажерный зал будет вызывать дофаминчики. Так работают ассоциации. Помним давний мем про девчонку, которая угощала парня его любимыми конфетками, а потом парень не понимал, почему он так рад ее видеть? Вот та же самая херня.

Самая главная функция мотивации - это именно создание ощущения, что необходимое действие вам не только необходимо, но еще и очень нравится. Потому что только таким образом можно делать что-то в течение долгого времени, не теряя в работоспособности, не выгорая и не портя себе настроение.