Не самое приятное дело — записывать историю Джейсона Форда. Форд был одним из тех удивительных людей, которые проводят свою жизнь, заглядывая в самые загадочные уголки мира.
Джейсон Форд был членом Клуба Исследователей, и это единственное, что у нас было общего. Мы оба были, если так можно выразиться, исследователями. Однако я для своих вояжей обычно подбираю места побезопаснее. Мне, например, нравится Мексика, я люблю глубокие долины Аляски. Джейсон Форд в мою компанию не вписывался.
Помню, как я восхищался смелостью Форда, совершившего несколько поездок на запретную территорию Тибета.
— Вот что я думаю, — сказал я однажды вечером, когда мы с ним выпивали, — Тибет — это часть света, над которой я был бы не прочь пролететь, но угодить туда было бы всё равно что принять яд.
Джейсон Форд осушил свой стакан скотча, который, как оказалось, он мог пить в любых количествах, не пьянея. На его лице, хранившем следы яркого солнца Африки, где он незадолго до нашей встречи побывал, внезапно появилось усталое, и даже тревожное выражение. Он откинулся на спинку видавшего виды кожаного кресла и вздохнул.
— Тибет когда-то очень привлекал меня, — признался он. — Иногда я чувствую, что хотел бы туда вернуться. Но боюсь, что все двери наглухо закрыты для моего возвращения…
— Но караван Барнса-Ферриса вышел всего два месяца назад. Неужели…
— Я сказал, что мне запрещено въезжать в Тибет. Но другие могут мотаться туда-сюда без проблем.
Запахло забавной байкой. Я заказал ещё одну бутылку скотча в баре, и шаг за шагом вытянул из Форда эту историю. Ему было неприятно рассказывать, но я видел, что ему необходимо высказаться. Это грызло его изнутри и становилось открытой раной.
— В тот год я был в Ташилунпо, — сказал Джейсон Форд. — Меня пригласили посетить тибетский Новый год, и обещали устроить личную беседу с высшим из высших, Великим Ламой.
— Человек, который является Богом в человеческом теле. Высшее существо.
Глаза Джейсона Форда внезапно загорелись огнём. Как будто в эти волшебные мгновения он телом перенёсся назад в Тибет.
— Небесный Будда Безмерного Света, — почти прошептал он. — Да, я был на праздновании Нового года и много раз говорил с Великим Ламой, но это всё не имеет прямого отношения к моей истории. Мы с Великим Ламой стали близкими друзьями. Я верю, что все, кто его видел, преклонялись перед его замечательной добротой.
Меня поразила его искренность. До этого я всегда представлял себе Джейсона Форда как трезвого, жёсткого реалиста.
Ещё не договорив, я понял, что совершаю ошибку. Это не моё дело. Я знаю, что моя собственная вера имеет определённые догмы, от которых её невозможно избавить. Кто я такой, чтобы судить, что правильно, а что нет?
— Каждому да воздастся по вере его… — уклончиво сказал Джейсон. — Нужно пожить в Тибете, чтобы это понять. Его необъятность. Его холодное, ледяное величие. Нужно отречься от мира и узнать незыблемые тайны Тибета. Нужно обо всём забыть.
Я не перебивал, и он продолжил говорить мечтательным голосом.
— Я решил остаться в Тибете. Я принял кашаю и островерхую шапку монаха. Я смирился с одинокой жизнью в монастыре.
Он горько улыбнулся. Клянусь, он заново переживал те дни в продуваемом ветрами Тибете. Джейсон Форд мысленно вернулся на Крышу мира и снова слышал храмовые барабаны и ровный стук молитвенных колес.
— Я был уверен в себе. Очень-очень уверен. Ом-мани-падме-хум.
Последняя фраза была каким-то символом. Он улыбнулся мне.
— Спасение можно найти только в истинной вере, — сказал он.
— Однажды я пошёл в храм Линга. Мне нельзя было туда ходить. Я вошёл в длинный тёмный зал, и, будучи ещё новичком в монастыре, я был напуган и ошарашен величием этого места. На алтаре стояли жертвенные дары — зерно и медные чаши с водой. Вокруг сновали крысы, отвлёкшиеся от еды.
— Зачарованный, я был абсолютно уверен, что надо мной вот-вот склонится ужасный бог смерти Яма. Перед гротом Самде-пук туда-сюда расхаживала самая грязная дворняга, которая была священной собакой храма. Это было прибежище мёртвых, и я уже собирался спешно покинуть его, когда из монастыря на холм медленно поднялась процессия монахов. Мне нельзя было находиться здесь одному. Испугавшись, я спрятался в тени его стен, и они вошли в храм.
Они направились прямиком к гроту, и двое из них положили на каменный пол внутри его потёртый коврик. Третий вошёл в грот и встал там на колени. А после этого… я испытал шок. Я никогда этого не забуду. Все они спокойно принялись за работу по замуровыванию грота. Они возводили стену, запечатав любую щель, через которую мог пробиться свет. Только снизу остался небольшой грязный жёлоб. Завершив свою работу, они помолились, пошуршали своими чётками и оставили этого монаха одного, запечатанного в склепе, без света и тепла.
Он закрыл ладонью глаза. Форд был глубоко взволнован, словно заново переживая эту сцену.
— Намного позже — я думаю, месяца через три — я узнал значение того, чему стал невольным свидетелем. Старый лама монастыря рассказал мне, что Безымянный Монах решил закрыться в гроте и провести остаток своих дней в молитве и медитации. Каждый день ему подают пищу через сточную канавку. Он находится там в полной темноте, а когда наступит зима, только ветхий халат будет согревать его тело. Он будет ждать, может быть, год, а может быть, пятьдесят лет, пока, наконец, не протянет свои высохшие руки и не поприветствует смерть в виде великолепной, сверкающей радуги света. Тогда и только тогда его душа очистится и обретёт свою награду.
Форд пристально посмотрел на меня.
— Ты понимаешь, какое влияние эта тайна может оказать на человека? Ты знаешь, какой ад она мне открыла?
Я только покачал головой, чувствуя себя неспособным говорить.
— Я не смог этого вынести, — сказал он и выпил полстакана скотча. — В течение двенадцати долгих месяцев каждый день я наблюдал, как одинокий монах поднимается на холм к храму. В течение этого длинного года я наблюдал как он проталкивает по скользким стенкам желоба миску с едой существу, которое жило за стеной.
— Как считаешь, мог ли я продолжать жить, зная, что там, за стеной замурован человек, дышащий, страдающий смертный? Каждую ночь он приходил ко мне во снах. Я видел его сидящим там во тьме, глаза его остекленели, руки, как плети, свисают вдоль туловища, он ждёт смерти. Смерти, которая может быть милосердной и скоро настигнет его. Смерти, которая может ждать пятьдесят долгих лет, прежде чем наложит на него свои ледяные руки. Я просыпался и лежал без сна, слушая, как воет эта священная собака в пронизительной тишине тибетской ночи. Я сходил с ума. И однажды ночью понял, что с меня хватит.
Я тихо вышел из монастыря и внимательно осмотрел склон холма, пустынный под лунным светом. Стояла поздняя ночь и рядом никого не было. Я вбежал в храм и прислушался, прижавшись ухом к жёлобу. Оттуда не раздавалось ни звука, и всё же я знал, что он жив, потому что каждый день миска, в которой ему приносили еду, возвращалась пустой.
Я нашёл каменную плиту и оторвал её от алтаря. Священная собака была крайне взволнована происходящим. Она сидела неподалёку, рычала и огрызалась, но не осмеливалась приблизиться. К тому времени я уже обезумел, и был одержим только одной мыслью — что должен спасти человека от медленной смерти. Я начал рубить стену.
Это была изнурительная работа, но в конце концов, когда все мышцы моего тела ныли, а пот ручьями стекал по лицу, мне удалось пробить небольшое отверстие. Кажется, прошли часы, прежде чем я пробил достаточно большое отверстие, чтобы пролезть в него. На четвереньках я забрался в склеп. Он был там, и он был жив.
Его глаза были слепы. Он едва отличался от скелета, обтянутого бледной, нездоровой кожей и покрытого грязными лохмотьями своего халата. У него не было сил сопротивляться, и я заставил его пролезть сквозь отверстие, и он пошатнулся и упал плашмя на холодный каменный пол храма.
Всё тело Джейсона Форда затряслось. Руки его, внезапно расслабившись, упали на кожаные подлокотники кресла. Он вздохнул.
— Холодный ночной воздух коснулся его тела, он вздрогнул… и умер. Потрясение было слишком сильным. Этот человек прожил год в своей могиле, и теперь, вновь обретя жизнь, не смог с ней справиться. Они нашли нас там, потому что я прижался к его бедному, остывающему телу, пытаясь поделиться с ним своим теплом — спасая то, что спасти было нельзя. Они оставили его тело там, в храме, и его, как и положено, съела священная собака.
Форд был совершенно измотан своим рассказом. Но тут его голос стал сильнее и в нём появилась нотка иронии.
— Они не наказали меня. Они сказали, что я больше не достоин быть одним из них. Я волен покинуть Тибет, но если я когда-либо снова пройду этим путём, мне отрубят голову.
Все надежды Безымянного Монаха, сказали они, пропали. Я отнял у него единственный шанс достичь блаженства, и его душа попадёт в чистилище. Сказав мне это, они помолились за меня, чтобы Безымянный Монах не вернулся и не отомстил мне за то, что я совершил.
Неделю спустя Джейсон Форд уехал из Вашингтона. Я провёл несколько месяцев в Южной Америке и, как мне кажется, приобрёл довольно скудный опыт по сравнению с поездкой Форда на Чёрный континент. И я уже совсем забыл о том рассказе. Но вдруг история получила продолжение. Проведя неделю в своём доме в Аризоне, я получил записку из Вермонта.
Дорогой Марк Биллингс.
Я устроился на лето в Мейервилле, штат Вермонт. Приезжай, когда будет время, и мы проведём недельку, распивая ящик скотча, который я привёз из Лондона. И, кстати, Марк, священная собака Храма Линга снова воет. Боюсь, у неё это всерьёз.
Твой старый приятель и собутыльник, Джейсон Форд
Я не планировал отпуск. Мне не нравилась эта поездка на восток. Я хотел сидеть один на собственном крыльце, поглощая хороший виски и любуясь бесплодной красотой пустыни…
Священная собака храма Линга
Я сел на самолёт из Тусона и следующим утром прибыл в Нью-Йорк. Скорый поезд высадил меня в Мейервилле, штат Вермонт, всего через два дня после того, как я покинул дом. Это был маленький сонный фермерский городок, прячущийся под выступом огромной, вечнозелёной горы. Мне никак не встречался никто, кто знал бы, где поселился Джейсон Форд, но, наконец, продавец в местном продуктовом магазине довольно подробно рассказал мне, как его найти.
Такси в Мейервилле не было, поэтому я шёл пешком все пять миль до одинокого маленького крытого дранкой коттеджа, построенного вдали от столь же одинокой дороги.
Лучше бы я никогда его не нашёл.
Снаружи дом выглядел аккуратным, он стоял между сосен примерно в пятидесяти ярдах от изрытой колёсами дороги. Он был очень старый, с двумя окнами и одной дверью, которая смотрела на меня сверху вниз, как обветренное лицо, совсем не дружелюбное в своей злобной сосредоточенности. Сверху нависала старая коричневая черепица, а белая отделка стен местами была сколота.
К задней части дома была пристроена кухня, и всё это, казалось, опиралось на крутой склон холма позади. Обычно так делали для того, чтобы в прорытом в склоне холма прохладном тоннеле хранить продукты.
На мой стук откликнулась только собака. Я не знаю, почему кровь у меня застыла в жилах при звуках её лая, но в голову тут же полезли мысли о священной собаке буддистов и о том, что Форд упомянул зверя в своём письме. Я постучал несколько раз, после чего, отчаявшись достучаться, толкнул дверь. Она оказалась открытой.
До сих пор я проклинал себя за то, что потратил так много времени, чтобы обнаружить, что Джейсон Форд никогда сюда даже не заходил. Но теперь я понял, что он или здесь, или был здесь, потому что в пыльной передней комнате были свалены чемоданы, а его снаряжение валялось на виду. Я заметил слоновий бивень, брошенный в угол, и головной убор африканского колдуна, висящий на его кончике. На одном из сундуков лежали блестящее красное одеяние и остроконечный колпак тибетского монаха.
— Джейсон, — позвал я. — Это Марк Биллингс, и мне чертовски хочется выпить.
Никакого ответа. Пёс прокрался в комнату, его хвост был плотно закручен между ног. Он встал у двери, оскалив зубы. Я снова окликнул Джейсона, но уже не ожидая ответа. Пёс, паршивая, грязная тварь, зарычал на меня.
Я осторожно подошёл к нему и попытался голосом успокоить его. Я знал, что нужно попытаться погладить его и убедить, что я ему друг. Он не хотел иметь со мной ничего общего, но повернулся и ушёл на кухню.
Я решил обыскать дом, оставить записку Джейсону и вернуться на ночь в Мейервилл. Джейсон, вероятно, появится завтра. Я едва ли мог винить его за то, что он отсутствовал, ведь я не предупреждал о своём приезде.
Я вошёл на кухню. Моя догадка о хитрости строителей подтвердилась. Стена была прорублена до холма, в склоне которого был вырыт тоннель. Такие тоннели были отличными местами для хранения всевозможных продуктов.
Но кое-что меня сильно встревожило. Место, где была прорублена стена дома, было наглухо заделано огромными, сильно обветшавшими каменными плитами.
В этот момент собака взвыла, пробежала по комнате и своим тощим телом улеглась на сосновом полу. Она плотно прижалась к каменной стене, словно охраняя что-то лежащее за ней.
Я оглядел тёмную кухню, и меня охватило чувство неописуемого ужаса. Кухонная плита с дровяной печью была заржавевшей и в ужасном состоянии. На ней стояли две латунные миски. В одной лежали несколько почищенных и сухих початков кукурузы. Другая была наполовину заполнена грязной водой. Небольшая вереница изображений богов смотрела на меня из полумрака. И тут я понял, что стена была не просто замурованным входом в холодный подвал. Это была копия Самде-пука, грота обречённого монаха.
Джейсон Форд был замурован за этой стеной, и он не был замурован там по своей воле. Я не могу объяснить то, что сделал потом, потому что я никогда не пытался подходить к этому с позиций логики. Все камни были на месте, гладкие и крепкие, и кладка была сделана снаружи.
Я знал, что никогда не открою этот склеп.
Но я должен. Я должен как можно быстрее выломать эти камни и попытаться спасти то, что находится за стеной. Джейсон Форд не выбирал это место для своей жизни. Его заманили сюда и замуровали в этом туннеле.
Меня охватил тошнотворный страх. Когда-то монаха заперли в гроте. Он вошёл туда сам, по собственной воле, но белый человек избавил его от судьбы, которую он себе уготовил. И монах отомстил.
Джейсон Форд жив, подумал я. Ещё какое-то время он будет жить, а я, на самом деле, стою в Храме Линга, смотрю на грот и на алтарь. Здесь были только я, священная собака и…
Собака взвыла, и я попытался отделаться от образа хнычущего, пресмыкающегося существа за стеной. Я попытался молиться о силе, но молитва не дала мне силы в присутствии этих тибетских богов. Монахи прошли мимо меня маршем, словно тени. Их странные островерхие колпаки скрывали лица, так что я видел только угольно-чёрные обличающие глаза.
Я знал, что не смогу спасти жизнь Джейсона Форда.
Но самое главное, я не вынес бы пыток, которые, несомненно, ожидали меня, если бы я снёс эту стену. Трус? Да! Конечно, я трус. Думаю, и вы могли бы струсить, если бы вам приснилось, что вас заперли в холодном, тёмном гроте Самде-пук.
Я думаю, вы бы, как и я, убежали от воя священной собаки, эхом разносящегося в ваших ушах. Я думаю, вы бы тряслись от ужаса, пока не оказались в безопасном купе своего поезда, а затем, в уединении слушая стук колёс, накрыли бы голову руками и рыдали, как дитя.
Но я не могу быть уверен, что все мужчины такие же трусы, как я.
Возможно, они нашли тело Джейсона Форда. Если так, то владелец магазина, несомненно, помнит, что я расспрашивал его, где мне найти Форда. После той ночи меня больше не видели ни в Мейервилле, ни в его окрестностях. Полагаю, они назвали это убийством и обвинили в нём инциденте меня, «таинственного посетителя». Оно и к лучшему.
Интересно, запертый за этой стеной, наедине со своими мыслями, Джейсон Форд наконец пришёл к истинному спасению? Я-то слишком труслив, чтобы вмешиваться в дела призрачных тибетских монахов. Возможно, если бы вы были там, события сложились бы иначе. Возможно, вы бы разрушили стену и нашли его живым.
Если бы вы это сделали, возможно, вас замуровали бы в таком месте. И наверное вас научили бы словам, повторять которые Джейсон Форд мог сколько угодно целую вечность — отчаянно, за стеной своего карающего склепа.
Ом-мани-падме-хум — Спасение можно найти только в истинной вере.
Автор: Ричард Кейси
Перевод: Алексей Черкасов
