Мир кошмаров и приключений

Именно в этой тишине он услышал её зов.

Это не было похоже на крик боли, как в прошлый раз, и не на слова. Это был тихий, медовый шепот, прозвучавший не в ушах, а прямо в его разуме. Голос был женским, древним, как сама река, и ласковым, как прикосновение ивовой ветви.

«Тот, кто слышит песню камня и стали... Подойди к воде. Поговори со мной».

Яромир открыл глаза. Сердце его учащенно забилось. Он медленно встал и, стараясь не шуметь, двинулся к реке. Лунный свет серебрил водную гладь, заставляя её мерцать, как чешуя гигантской рыбы.

Он подошел к самой кромке воды. В отражении он увидел не только своё лицо и звёзды, но и едва заметное движение, словно кто-то стоял за его спиной. Он резко обернулся.

Никого.

«Не ищи меня глазами. Ищи меня сердцем», — вновь прошептал голос в его голове.

Яромир закрыл глаза и сосредоточился, позволив своему дару, усиленному амулетом, заглянуть за грань видимого мира. И он увидел её.

Она стояла на воде, не проваливаясь, её фигура была соткана из лунного света, тумана и речной прохлады. У неё были длинные, до самых пят, волосы цвета водорослей, в которые были вплетены белые речные лилии. Лицо её было прекрасным, но печальным, с глазами цвета глубокой воды. Она была одета в длинное, струящееся платье, которое казалось частью речной дымки. В ней не было ничего от плоти и крови; она была чистым духом, воплощением этой реки и этого берега.

Берегиня. Хранительница.

— Ты пришел, — сказала она, и её голос был живым отражением того шепота, что он слышал. — Я видела, как вы проходили. Видела тьму, что следовала за вами. Но она не единственная беда в этих краях.

— Что случилось? — спросил Яромир, обращаясь к ней с почтением, которого заслуживает древняя сила. — Я чувствовал боль этой земли.

— Недалеко отсюда, — Берегиня указала тонкой, полупрозрачной рукой в сторону тёмной гряды холмов, видневшихся на горизонте, — есть пещера. В ней обосновались злые люди. Такие же, как те, что напали на вас. Но они не охотятся на путников. Они принесли с собой нечто ужасное. Предмет, что отравляет землю и воду. Они называют его оберегом своего чёрного бога, но это не оберег. Это яд.

Её прекрасное лицо исказила гримаса боли.

— Моя река болеет. Рыба уходит, лилии на моих волосах вянут. Лес вокруг пещеры начал сохнуть. Звери бегут из тех мест. Ещё немного, и эта скверна доберется до великой реки, Днепра, и тогда её не остановить. Я слишком слаба, чтобы изгнать их сама. Их злая воля сильнее моей, а их оберег высасывает мои силы.

Она посмотрела на Яромира с мольбой в своих глубоких, как омут, глазах.

— Но ты… ты другой. Ты несёшь в себе огонь созидания и камень, что поглощает тьму. Я прошу тебя, помоги моему лесу, моей реке. Уничтожь их отраву. Изгони скверну с моей земли.

Яромир смотрел на это печальное, светящееся видение. Он понял, что та тихая боль, которую он чувствовал, была болью этого духа, болью самой природы. Он был в походе, он нёс ответственность за княжну, но он не мог проигнорировать эту просьбу. Это был не просто долг, это было частью его нового пути — не только сражаться с тьмой, но и исцелять раны, которые она наносит.

— Я помогу, — твёрдо сказал он. — Я поговорю с воеводой. Утром мы отправимся туда.

Лицо Берегини посветлело, на губах появилась слабая, благодарная улыбка, прекрасная, как восход солнца над водой.

— Я буду ждать, — прошептала она.

Её фигура замерцала и растаяла в лунной дорожке на воде, оставив после себя лишь запах цветущих лилий и прохладу речной ночи. Яромир постоял ещё мгновение, а затем решительно направился обратно к лагерю. Он знал, что убедить Ратибора отклониться от маршрута будет непросто. Но он также знал, что должен это сделать.

Глава 29: Ядовитое Сердце Леса

Убедить Ратибора оказалось на удивление легко. После жестокого урока в лесной чаще воевода научился доверять чутью Яромира больше, чем докладам своих разведчиков. Когда Яромир, разбудив его, вполголоса рассказал о ночном визите Берегини и её просьбе, Ратибор не стал смеяться или называть это сном. Он нахмурился, потёр шрам на брови и задал лишь один вопрос:

— Ты уверен, что это не ловушка?

— Я уверен, — твердо ответил Яромир. — Я чувствовал её песню. В ней была скорбь и просьба, а не обман. И она сказала то же, что и пленный культист — у них есть свои "обереги", которые они где-то прячут. Мы не можем оставить такую заразу у себя в тылу. Она может стать источником новых бед.

Это был аргумент, понятный воину. Ратибор кивнул.

— Хорошо. Но мы не можем рисковать всем отрядом и, уж тем более, княжной. Основная часть каравана продолжит путь по главной дороге, очень медленно. Мы же с тобой и десятком лучших бойцов сделаем крюк. Найдем эту пещеру. Если там действительно гнездо гадюк, мы его выжжем.

На рассвете, после короткого и делового совещания, отряд разделился. Князь Святослав, скрепя сердце, согласился с планом, видя решимость в глазах воеводы и Яромира. Он понимал, что оставлять незатушенный очаг беды позади — глупо. Княжна Ксения провожала Яромира долгим, тревожным взглядом. Ей было страшно оставаться без него, но она видела его решимость и не посмела спорить.

Двенадцать всадников, включая Яромира и Ратибора, отделились от каравана и направились на север, в сторону тёмных холмов, на которые указала Берегиня. Сначала путь лежал по тем же цветущим лугам, но уже через час езды пейзаж начал меняться. И эти изменения были зловещими.

Первым, что они заметили, было молчание. Не гнетущее, напряжённое, как перед засадой, а мёртвое. Перестали петь птицы. Исчезли насекомые. Воздух стал неподвижным и тяжелым, словно спертым. Затем они увидели деревья. Берёзы, ещё недавно стоявшие белыми и зелёными, здесь были покрыты бурыми пятнами, их листья скрутились и пожелтели, хотя до осени было ещё далеко. Трава под копытами их коней была вялой и серой, она хрустела, как сухая.

— Что за мор? — пробормотал один из дружинников, сплевывая на землю.

— Это не мор, — тихо ответил Яромир, его лицо было напряжено. — Это отрава.

Он чувствовал это каждой клеточкой своего тела. Амулет на груди стал ледяным. "Песня" этого места была ужасной. Она была слабой, умирающей, полной боли. Он слышал тихий стон каждого дерева, каждой травинки. Земля была больна, и болезнь быстро распространялась.

Чем дальше они продвигались, тем хуже становилась картина. Они миновали небольшое лесное озеро, и вид его заставил воинов содрогнуться. Вода в нём была мутной, почти чёрной, а по поверхности плавала дохлая рыба, покрытая скользкой слизью. От озера несло смрадом разложения. Лошади испуганно храпели и отказывались подходить к воде.

— Боги праведные… — прошептал Ратибор, его лицо стало пепельным. — Чтобы так изуродовать землю… Какую же силу нужно иметь?

— Это сила не созидания, а разрушения, — ответил Яромир. — Она не требует великого умения, только великой ненависти. И источник её уже близко.

Он указал вперёд. Они выехали на опушку, за которой начинался склон холма. И эта опушка была сердцем яда. Деревья здесь стояли совершенно голые, чёрные и скрюченные, как пальцы мертвеца. Земля под ними была потрескавшейся и бесплодной, покрытой слоем серого пепла. А в склоне холма чернел неприметный вход в пещеру. Даже отсюда, с расстояния в полсотни шагов, от этого входа веяло холодом и злом.

Дружинники спешились, оставив испуганных лошадей на попечение двоих товарищей на границе мёртвой зоны. Остальные, обнажив мечи, двинулись к пещере. Тишина была абсолютной. Никто не охранял вход.

Как вы знаете, я люблю всё таинственное и неизведанное. Мне нравится гулять и исследовать заброшенные места. Кажется, и здесь я нашла подходящее место, но прежде чем я полезу внутрь, нужно узнать кое-какие подробности.

Но на первый взгляд это обычный заброшенный одноэтажный дом. Он стоит в конце нашей улицы, обособленно от соседних участков. Участок и подъездная дорожка заросли травой, забор покосился, зелёная краска на деревянных брусьях выцвела и местами осыпалась. В окнах из‑за грязи почти ничего не видно, на крыше пророс мох. Справа от дома висит старая качель на толстой ветке дуба: верёвка, державшая прогнившую доску, истончилась до такой степени, что вот‑вот порвётся. Неподалёку под навесом лежит стопка дров — многие брёвна сгнили и стопка расползлась.

На крыльце стоит деревянная скамейка, накрытая былым ковриком ручной работы; теперь он больше похож на гнилую тряпку, бесформенно свисающую до пола. По левую сторону от скамьи — старый магнитофон. У лестницы разбросаны детские игрушки; от времени и погоды они превратились в куски пластика. Позади дома — небольшой, давно заброшенный огород. На земле лежат разбитые рамы, похоже что от бывшей теплицы, рядом — груда садовых инструментов с изрядно проржавевшими металлическими деталями.

Я очень хочу проникнуть в этот зелёный дом и посмотреть, остались ли там какие‑нибудь вещи или фотографии прежних жильцов. Но мне не даёт покоя одна мысль: дом заброшен, но что-то в нём кажется живым. Что именно — пока не могу сказать, но вот, что странно. Дом не похож на большинство заброшенных домов с выбитыми окнами и с опустевшими дворами после мародёров или детей, которые тоже любят уносить что-нибудь с заброшек; здесь всё повреждено лишь временем.

На этом пока всё. Постараюсь найти информацию о доме и буду делиться новостями здесь.»

Лиза прикрепила фотографию заброшенного дома, нажала "Отправить", свернула страницу блога и принялась искать архивы села Тихое.

Продолжение в телеграм канале @tasya_kaipova, подписывайтесь 🔔

Два идиота на ржавом корыте, удирали от живой лавины мертвецов, словно черти от ладана. Чудом избежав объятий могилы, они замерли возле моста, словно мотыльки перед безжалостным пламенем. Стояли, перекидываясь фразами, когда с моста, как вестник обреченности, рухнул первый зомби. Они обменялись взглядами, полными предчувствия неминуемой гибели. Словно по команде, с моста посыпались новые твари, их гниющие тела падали вниз, словно проклятые души, вырвавшиеся из преисподней. Инстинкт самосохранения, видимо, покинул этих горе-спасателей. Вместо того, чтобы дать деру, они, словно кролики перед удавом, начали беспомощно озираться. "О боже, зомби! Нам хана!" – прозвучал вопль отчаяния, словно эпитафия. И тут, словно разверзлись врата ада, с моста обрушилась целая орда, полсотни гниющих тел, жаждущих плоти. Один из идиотов не успел и глазом моргнуть, как его разорвали на части, превратив в кровавый фарш, пир для омерзительной толпы, танцующей на костях надежды.

…И тишина. Лишь клочки одежды, да багровые пятна на сером асфальте – всё, что осталось от бедолаги. Второй, застыв в немом ужасе, смотрел на это пиршество смерти. Его глаза, полные безысходности и животного страха, метались в поисках спасения, но вокруг была лишь непроглядная тьма и голодные, кровожадные твари.

В его душе разгорался пожар отчаяния. Он видел, как жизнь друга оборвалась в одно мгновение, как его крики боли потонули в хриплом рычании зомби. И теперь он – следующий. Ноги, будто налитые свинцом, не слушались его, а разум отчаянно цеплялся за ускользающие обрывки надежды.

Слёзы градом катились по щекам, смешиваясь с грязью и кровью. Он понимал, что обречен, но в его сердце ещё теплился слабый огонёк – желание жить, увидеть рассвет, почувствовать тепло солнца на коже. Он хотел вернуться домой, обнять родных, сказать им, как сильно он их любит. Но всё это было теперь лишь несбыточной мечтой.

Он оглянулся на машину – жалкий кусок металла, который когда-то казался ему надёжным убежищем. Сейчас он понимал, что это лишь ловушка, которая привела его к гибели. Злоба и горечь переполняли его. Зачем они остановились? Почему не уехали сразу? Чья это была роковая ошибка?

В последний раз взглянув в безжалостные глаза приближающихся зомби, он закрыл глаза и прошептал: "Простите меня…" И в этот момент тьма поглотила его навсегда.

Тишина, воцарившаяся после этой вакханалии, была оглушительной. Даже гнусные зомби, казалось, на мгновение утолили свой голод и замерли, словно позируя для жуткой картины. Ветер, пронёсшийся над мостом, донёс лишь запах крови и разложения, запаха смерти, который проник в каждую пору, в каждую клетку тела.

В этой тишине, пропитанной ужасом, его душа кричала. Крик этот был беззвучным, но разрывающим изнутри. Он чувствовал, как осколки горя и вины вонзаются в самое сердце, как память о друге, о его улыбке, о совместных приключениях, превращается в ядовитый кинжал. Он не мог поверить, что всё кончено, что друга больше нет, что он сам стоит на краю бездны.

В голове проносились обрывки воспоминаний, словно кадры старой плёнки: вот они смеются, вот спорят, вот вместе мечтают о будущем. И вдруг – этот мост, эти зомби, эта нелепая, ужасная смерть. Неужели это всё, что осталось? Неужели вся их дружба, все надежды и мечты теперь погребены под грудой окровавленных тел?

И в этот момент он понял, что должен нести этот груз дальше. Должен жить ради друга, ради памяти о нём. Должен рассказать миру о том, что произошло здесь, на этом проклятом мосту. Должен сделать всё возможное, чтобы выжить и не допустить, чтобы другие стали жертвами этой чудовищной эпидемии. В его сердце зародилась искра надежды, маленькая, но неугасимая. Он выпрямился, вытер слёзы и посмотрел вперёд. Впереди была тьма, но в этой тьме он видел цель. И он знал, что должен идти к ней, во что бы то ни стало.

Превозмогая тошноту и головокружение, он сделал шаг. Потом еще один. С каждым шагом боль потери становилась все острее, но вместе с тем росла и решимость. Он не знал, куда идти, что делать, но знал одно – он должен выжить. Он должен пережить этот кошмар, чтобы рассказать всем, чтобы предупредить.

Осторожно ступая, он стал пробираться сквозь толпу зомби, стараясь не привлекать их внимания. Каждый его шаг был наполнен риском, каждое движение – выверенным. Зомби были медлительными и тупыми, но их было много, и один неверный шаг мог стоить ему жизни. Он молился, чтобы его не заметили, чтобы он смог проскользнуть мимо, как тень.

И ему повезло. Зомби, насытившись свежей плотью, утратили к нему интерес. Он прошел сквозь их ряды, словно призрак, незамеченный, невидимый. Добравшись до края моста, он спрыгнул вниз, в темноту. Удар был сильным, но он выдержал. Поднявшись на ноги, он побежал, не оглядываясь. Он бежал, пока не выбился из сил, пока не почувствовал, что больше не может сделать ни шагу.

Остановившись, чтобы перевести дух, он оглянулся назад. Мост остался позади, и вместе с ним – кошмар, свидетелем которого он стал. Но он знал, что этот кошмар будет преследовать его всю жизнь. Он никогда не забудет того, что произошло на этом проклятом мосту. Но он также знал, что должен жить дальше. Ради себя, ради друга, ради всех, кто нуждался в его помощи.

Он добрел до заброшенной заправки на окраине города. Все вокруг было разрушено и заброшено, словно время здесь остановилось в момент катастрофы. Автоматы с газировкой валялись перевернутыми, стекла выбиты, а вездесущий запах гниения пропитывал воздух. Нашел полупустую канистру бензина и покореженный топор в подсобке. "Хоть что-то", – подумал он, ощущая, как призрачная надежда снова пробивается сквозь завесу отчаяния.

Солнце медленно клонилось к закату, окрашивая небо в багровые оттенки. Он знал, что с наступлением темноты опасность возрастет многократно. Зомби становились более активными, а видимость падала до нуля. Нужно было найти укрытие, место, где можно было бы переждать ночь. Он выбрал старый автобус, стоявший неподалеку. Заколотил окна досками, найденными в заброшенном магазине, и забаррикадировал дверь.

Внутри автобуса было холодно и сыро. Он свернулся калачиком на одном из сидений, пытаясь согреться. В голове снова и снова всплывали картины произошедшего на мосту. Образ друга, его крик, раздирающие тела зомби. Он закрыл глаза, пытаясь отключиться от ужаса, но тщетно. Кошмары преследовали его, словно тени.

Так и просидел всю ночь, не сомкнув глаз. Каждый шорох, каждый скрип заставлял его вздрагивать. С рассветом он выполз из автобуса, чувствуя себя разбитым и измученным. Впереди был новый день, полный опасностей и неизвестности. Но он был жив. И это было главное. Он заправил машину, и поехал прочь от этого проклятого места. Ехал, не зная куда, но с одной лишь мыслью: выжить...

Мертвея от ужаса, чуть живая девушка забилась в одну из кабинок, бросившись на пол, сжалась, закрывая рукой, рвущийся из горла вопль и ощущая спиной холод жмущегося к ней унитаза.

Тем временем, ноги мёртвой коснулись пола и её начало качать из стороны в сторону и по кругу.

Девушка, сидящая в кабинке, слушала дробные удары окоченевших пальцев ног по кафелю до тех пор, пока они бешено не заколотились в дверцу, прятавшую её за собой.

«Она зовёт, надо выйти, надо» и, распахнув дверь, девушка делает шаг. Эта встреча…нежеланная, жуткая, лицом к лицу, сквозь «почему ты меня бросила?», сквозь слёзы. Взгляд, чертящий пол поднимается выше, выхватывая оледеневшие ноги, выше – бёдра, выше – грудь, выше – раззявленную в молчаливом вопле мертвенную маску лица. Глаза упрямые в своей серости упираются в замытые бельмом.

Хруст и верёвка, устав держать, обрывается, бросая тело на произвол хоть и не долгой, но судьбы. Рухнув, оно разбивается колючей человечьей мозаикой, устилая кафель мелкими осколками богатого нынче пустого сейчас внутреннего мира. Всё к ногам той, жизнь в которой чуть теплилась, а сейчас разгорелась за двоих.

В глубине одного такого переулка, где свет доходил только к самому порогу, стояла таверна — наполовину в земле, без окон, с дверью, покосившейся навечно. Сквозь узкие щели у потолка внутрь шли потоки воды и мусора с верхушки города — там, в богатых кварталах, белокровные орки ходили по плитам и не видели тех, кто ползал внизу. Внутри же было тесно и влажно: потолок пах дымом печи, пол — засохшей кровью и старой грязью, а воздух дрожал от смеха, ругани и коротких, хриплых песен, которые кто-то напевал мимоходом.

Обычно в этой помойке сжигали свои дни местные оршаны: кто-то пил, чтобы забыться; кто-то валялся, отдавшись бессилию; у кого-то отбирали и те немногие деньги, что ещё теплели в кармане. Но за стойкой сидел один орк, чью сожжённую тень можно было увидеть издалека. Он извивался на шатком стуле, как зверь, что за долгие годы впервые вышел на волю и вкусил тёплую белую кровь — в его лице играла смесь боли и пустого удовольствия. Руки его дрожали, но пальцы по-прежнему были тяжёлыми — от шрамов, старых привязок и солдатских ремнёв.

Хозяин бара, маленький, лысеющий оршан с глазами, привыкшими к чужой ничтожности, наклонился, словно гора, и протянул к лицу Оружа треснутый стакан. В нём на дне плавал мутный осадок — то, что для кого-то было спасительным лекарством, для других — капканом смерти.

— Эй, Оруж, — сказал он тихо, так, чтобы слова не разлетелись по всему залу. — Что-то твоя болезнь и сегодня никак не уходит. Пей.

Оруж поднял голову. Его взгляд был пуст, но в нём дрожало что-то, что хозяин давно научился читать: не жалость и не признание, а усталость фронта — уставший и сбитый прицел, сработавший во сне дня. Он взял стакан, не отводя глаз, как будто всматривался в дно собственной жизни. Он видел в том мутном растворе не просто морфий, а кожу ночных походов, запах пороха и металлический холод палатки. И не мог остановиться: приходил снова и снова, как солдат на привал ради короткой тишины.

— В последнее время ты тут сидишь слишком долго, — прошептал хозяин, почти не закрывая рта. — Уже четверные ночные сутки, а ты всё тут. Видно, что тебе плохо, но меня это не греет. Имей в виду: если платить нечем — катись отсюда. Я не хочу держать под крылом бывшего военного, а ныне мокрую и вонючую крысу.

Вокруг за столами кто-то топорщил локти, кто-то теребил пустую кружку: слова хозяина были просты, как плеть, и летели по залу. Оруж слушал молча. В его шрамах жили старые ряды приказов, и в них — отголоски чужих голосов, команд и взрывов. Хозяин видел ближе, чем все остальные: в глазах Оружа мигала мысль, затаённая и острая, как лезвие.

— Такими темпами ты скоро сгниёшь, — продолжил хозяин, но его голос полетел в пустоту до того, как он смог договорить.

Оруж махнул рукой, резкий, почти автоматический жест, и перебил его голосом, сухим от постоянного пепла в горле:

— Не суй свой длинный нос в чужую жизнь. Оглянись вокруг: ты, твой бар, этот город — мы живём на дне. Боги давно забыли это место, а если не забыли, то плюют на наши судьбы.

Слова звучали не столько как обвинение, сколько как диагноз. Сознание Оружа начало мутнеть. Давным-давно он научился заменять едкие воспоминания на тягучее, тёплое молчание морфия. Долгожданное, лоскутное облегчение прокатилось по венам: они вздулись под кожей, как тёмные змеи, и унесли с собой боль, как морская волна — следы на песке. Зрачки разлились, мир стал гладким и без краёв; на несколько минут исчезло всё: небо, дождь, солдатские крики. В такие моменты Оруж не чувствовал ни боли, ни стыда, ни той пустоты, что обычно сидела у него в груди.

Но вокруг жизнь не останавливалась. Кто-то ударил кулаком по столу, сверху донёсся смутный лай собак, в щели под потолком просочилась новая струя дождевой воды. Люди в таверне шептались, щурились, считали чужие слабости и формировали свой календарь гадостей. Оруж опустил стакан. Его пальцы дрожали, но в их тисках был застывший приказ — не дать себе сломаться окончательно.

Он сделал шаг, чтобы уйти, но ноги его плутали; в голове вспыхнули сцены, где он был другим — солдатом, с маршевыми шагами и командой, что звучала как приговор. Эти образы, лежавшие под кожей, снова и снова приходили, пока он не растворился в толпе теней и дождика за дверью.

Уставившись в дно пустого стакана, он сидел и чувствовал, что морфий уже растекался по жилам, но вместо облегчения он вдруг почувствовал, как внутри что-то рвётся. Пот залил лицо, в ушах загрохотало. Шум таверны изменился: пьяные голоса превратились в крики солдат, стук кружек — в пулемётные очереди, а удар дождя по крыше — в артиллерийский обстрел.

Резким движением ног Оруж поднялся, и гнилой стул, на котором он сидел, с грохотом рухнул, разлетевшись щепками по липкому полу. Звук прокатился по таверне, словно треск старого артиллерийского выстрела. Орк хотел бежать без оглядки, вырваться, но ноги его отяжелели, как каменные, а руки наоборот — обмякли, будто наполненные ватой. Он пошатнулся, сделал шаг, но сила покинула его, и он рухнул на мокрый, пропитанный вином и блевотиной пол.

— Всем лечь! — заорал он, будто перекрикивал сам ветер, свистевший в щелях и рвущий нутро его памяти. Он хватался за перевёрнутый стул, как за оружие. — По ямам, быстро! Они идут!

Чёрная тишь, на миг окутавшая таверну, тяжелела, как покрывало над неоплаканной могилой. Будто каждый из тех, кто сидел в местной грязи, успел поверить в его безумие. Но раздавшийся смех прорезал тишину.

— Опять у этого орка война в башке, — сказал кто-то, давясь хохотом.

— Сядь, калека! — бросил другой. — Хватит тут спектакли разыгрывать!

Оруж их уже не слышал. В его мутных глазах мир трещал и ломался на куски, как стекло под железным сапогом. Он не видел грязных лиц вокруг, слышал не смех, а гул обстрела, топот сапог, взрывы, что будто били прямо в пол под ним. Его тело дёрнулось, он рванулся к столу, опрокинув глиняные кружки и кувшины, схватил сидящего рядом мужика за плечо — и тянул, будто вытаскивал товарища из-под огня.

— Пусти, псих! — завопил мужик, ударив Оружа кулаком в грудь.

Орк пошатнулся, но не отпустил. Кто-то со спины обрушил на него стул, на котором тот сидел и который упал, когда он подскочил. Острая боль пронзила спину Оружа. Доски треснули и разлетелись, а он рухнул на колени. Твёрдые удары посыпались как ледяной град со всех сторон: кулаки, сапоги, мебель. Оруж перевернулся со спины на живот, как ком грязи, подогнул свои ноги и закрыл уже побитую, пустую голову перебинтованными руками, что мгновения назад били, теперь защищали. Его избили с озлобленной радостью и удовольствием. Чужая слабость всегда была поводом для веселья.

Хозяин бара, кривясь, поднял глаза от стойки.

— Вон его. Мне не нужна дохлятина под ногами, — бросил он и махнул рукой.

Двое здоровых оршанов подхватили Оружа под мышки и, словно мешок с костями, поволокли к двери. Его сапоги тащились по полу, оставляя грязный след, смешанный с кровью. Дверь распахнулась, и дождь ворвался внутрь резким порывом. Ему не дали шанса даже встать: просто вышвырнули на улицу и захлопнули дверь с глухим, окончательным стуком.

-Проверь как там наш груз,-поджигая сигарету трясущимися от усталости руками сказал Васян.

Коля, приоткрыл контейнер, потрогал пальцами содержимое и ответил:

-Норм, холодные.

Васян кивнул, жадно затягиваясь сигаретным дымом, и отмахиваясь одной рукой от вездесущей, лезущей в глаза мошкары. Сигареты были роскошью в новом мире, как и все остальное из больше не производили, о том что будет когда закончится последняя пачка Васян старался не думать. Колян не курил, но оказавшись без противогаза в компании огромных кровососущих насекомых, он собрал перед собой кучку сухого лишайника и поджег ее чтобы хоть как то от них защититься.

-Вот ты мне скажи,-пробурчал Колян, щурясь от едкого дыма. -Нафига мы к Рамилю ходим постоянно. Каждый раз последний раз.

-Так а что делать, то?-отозвался второй сталкер. -Или у тебя какие то предложения есть? С тех пор как Пиздец случился колдуны теперь главные. Без них никак, к ним еще дети наши будут на поклон ходить, если будут у нас дети конечно.

-Да я согласен, хотя до сих пор не могу поверить уж сколько лет прошло, каждый день просыпаюсь и думаю что мне приснилось все.

Васян, все также безучастно кивнул, затем потушив сигарету подсел поближе к дымовой завесе.

Сталкеры достали из карманов консервы и фляжки с питьевой водой, вскрыв ножами консервные банки стали греть их над тускло тлеющим огоньком из лишайника.

-Все таки меня гложет вопрос что случилось,-чавкая говяжьей тушенкой сказал Колян.

Васян неодобрительно покачал головой.

-Так а тебе не все равно?

-Интересно.

-Ну версии ты слышал, толи летающая тарелка толи правда какой пидор жирный по имени Алишер где то там в Казахстане какую то китайскую шкатулку открыл. Так ведь это все легенды, предположения. Я тебе так скажу, чем меньше ты смысла ищешь в происходящем тем легче выжить, а целей у нас других нет, только эта. День прожил и слава богу.

Колян запивая водой содержимое своей консервы, кивнул на контейнер.

-Да тут разве о боге?

-Забей, не мы такие жизнь такая.

Доев свою скудную пайку, сталкеры натянули противогазы и в том же порядке, продолжили путь. Спустя полчаса все такого же трудоемкого похода и одну застреленную жабу, впереди показалась делянка колдуна. Несмотря на слухи приписывающие Рамилю длинные волосы и бороду, он был всегда чисто выбрит с коротким светлыми волосами и пристальным взглядом темных глаз, похожих на тлеющие угли. Носил он тоже не привычный всем пост-апокалиптический камуфляж а красную куртку с надписью «Прада». Колдун сидел на каменном валуне на краю своей делянки, перед камышовой хижиной и внимательно следил за приближением сталкеров, на плече у него сидел ворон.

-Кар!-поприветствовал Коляна и Васяна пернатый друг Рамиля.

Устало дотащившись до твердой почвы, сталкеры присели на траву, разложив свои пожитки и стягивая противогазы.

-Как добрались?-со сдержанным интересом спросил колдун.

Колян усталым жестом показал на свои сапоги забрызганные смердячей кровью саблезубой жабы. Рамиль удовлетворенно кивнул.

-Одной меньше ребята. Траву будете?

Сталкеры одновременно покачали головами, упарываться сейчас в середине болота было крайне неразумно.

Делянка Рамиля находилась ровно в центре ядовитого болота, но здесь не было вездесущего зеленого газа, сюда не залетали кровососущие насекомые и не заползали хищники. Это был небольшой островок спокойствия, покрытый ровным словно подстриженным газоном, со своим жилищем и каменным очагом перед ним, в котором сейчас тлели чьи то кости.

-Какие новости ребята?-спросил Рамиль  поглаживая по голове ворона.

-Да какие новости,-задыхаясь после тяжелого перехода ответил Васян,-Пиздец он и есть Пиздец.

-Ну давайте показывайте с чем пришли.

Васян ткнул поляна локтем в ребра, тот понимающе кивнул и сняв с ремня ящик со льдом открыл его перед колдуном.

Рамиль встал с валуна, отогнал ворона и с недюжиным интересом заглянул внутрь. Затем непонимающе наклонился поближе, пару раз моргнул и достал изо льда отрезанную человеческую кисть с запекшейся в месте надреза кровью. Кисть была узкая, женская, с обручальным кольцом, но самой явственной деталью было количество пальцев, шесть.

-Вы что мне опять мутантов притащили?-брезгливо держа синюшную кисть за кончики пальцев спросил Рамиль.

Колян и Васян переглянулись, отбрехиваться было бесполезно.

-Ну да, они шестипалые были, затворники какие то, в пещере нашли их неподалеку от водопада..

-Их там целая семья чтоли была?

-Ну да, племя целое шестипалых, 8 человек, запасы наши воровали ну мы их и того….-продолжал свой рассказ Васян.

Колдун снова нагнулся к ящику, порылся среди отрезанных кистей, некоторые были маленькие детские, другие крупные мужские покрытые волосами, но у всех было по 6 пальцев.

-Разочаровываете вы меня ребята, что же мне демонам на Алтарь конечности мутантов класть теперь?

-Других нету,-подал голос Колян, все это время молча наблюдавший за происходящим.

Рамиль с сомнением крутил в руках очередную кисть, на этот раз детскую в два раза меньше его собственной.

-Ну ладно, черт с вами,-решился он наконец,-Что хотите за этот ящик?

-Двадцать амулетов,-снова подал голос Колян.

-Десять,-грозно ответил колдун,-и в следующий раз мне такое не приносите, не возьму.

Сталкеры и Рамиль обменялись неловкими рукопожатиями, хватка маленького и тщедушного колдуна была словно стальная, как будто в его теле кроме него самого скрывалась какая то другая сила, древняя и злобная.

После окончания торга хозяин делянки рукой поманил гостей в свой шалаш, Колян снова поднял ящик с уже подтаявшим льдом, и занес его вслед за Рамилем и Васяном в тростниковое жилище. Внутри была деревянная кровать, парочка деревянных шкафов с инструментами, и Алтарь, круглый черный камень расчерченный причудливыми геометрическими фигурами. С потолка свисали пучки болотных растений, ароматных трав, а также сушенные части тел от различных животных, многих из них Васян видел в первый раз. Рамиль небрежным жестом указал на место перед Алтарем, сталкер аккуратно поставил туда ледяной ящик с кистями стараясь держаться как можно дальше от черного камня. В полумраке хижины ему казалось что воздух вокруг Алтаря вибрирует, как будто бы камень из которого он сделан живой и дышит.

Колдун открыл один из самодельных шкафов и вытащил из него пачку амулетов, отсчитал 10 штук и протянул Коляну. Это был вырезанные из зубов болотного крокодила амулеты отгоняющие хищников и кровососов, если надеть их на себя то можно не бояться ничего кроме людей даже ночью. Белый конический зуб каждого из них был украшен сверху резьбой, на нем был изображен не то осьминог не то дракон, неизвестное существо с щупальцами вокруг рта. Снизу на каждом амулете была вырезана руна, знак Рамиля. Сталкер осторожно взял их за шнурки из крокодиловой кожи и с поклоном сложил их в нагрудный карман камуфляжной куртки.

Рамиль усмехнулся и сказал:

-Ну все ребят спасибо вам, заходите еще, мне пора работать.

Колдун подошел к Алтарю и бросил на него одну из отрезанных кистей из ящика со льдом. Черный камень зажужжал как рой рассерженных пчел в улье, линии на поверхности стали светиться приглушенным зеленым светом.

Сталкеры торопливо вышли из хижины, за ними в сгущающейся тьме Рамиль стал заунывно петь песню на гортанном неведомом им языке. Алтарь стал светиться сильнее а тьма сгущаться, в зеленом свете стали проявляться загадочные тени, каких то существ с шестью конечностями, некоторые с рогами другие со странными отростками вокруг рта как у гигантских жуков. Потом тьма охватила хижину целиком и все звуки и цвета пропали с густой как смола и такой тягучей черноте.

Сталкеры стояли возле самой кромки болотной воды торопливо натягивая противогазы и прижимая к груди автоматы устремились в обратный путь.

Она не спрашивала, откуда знала, как всё это работает. Просто чувствовала.

Под кроватью банки стояли рядами. У каждой — имя. Не человека — шёпота.

"Стыд"

"Я ненавижу свою мать"

"Пусть он умрёт"

"Если я выпрыгну, будет ли красиво?"

Лея хранила их год. Она старалась не слушать. Смотрела в пол, носила капюшон, избегала разговоров. Она замкнулась, потому что слышать — значит страдать.

Но однажды одна из банок треснула.

Её звали "Я бы хотела, чтобы ты умерла".

И Лея узнала голос. Он был её. Это был её шёпот.

Она побежала — прочь из комнаты, прочь из дома, на улицу, в ночь. Но банки начали трескаться одна за другой, как стеклянные сердца.

Их шёпоты больше не хотели быть заключёнными. Они шли за ней — по пятам. Шептали в уши, царапали голосовые связки, проникали в лёгкие.

Лея закрыла уши руками. Но шёпоты были внутри.

Когда её нашли утром — она сидела на качелях у старой школы, голова наклонена, глаза открыты, лицо — спокойное.

А под ногами — разбитая банка. Последняя.

На ней было написано:

"Тишина".