Лига психотерапии

С рождения сына она знала, что с ребёнком у неё что-то не так. Старший был ближе к сердцу, роднее, хоть и ершистый; младшая была ласковая, болтушка и проказница. А со средним она знала - не складывается.

Свою тонну книг по воспитанию детей она перечитала ещё в молодости. Сыну, казалось, ничего от них не надо: ни подарков, ни объятий. С детьми во дворе особо не играл, сторонился. К отцу тянулся, ездил с ним на рыбалку. Остальное было ему не интересно.

У неё попросил однажды набор инструмента для резьбы по дереву. Это было в его седьмом классе. Она удивилась, стала узнавать, что лучше купить. Никаких денег было не жалко, билась одна мысль - хоть так дать то, что не додала, не вложила, не долюбила. Поиски свели её с мастером резьбы по дереву, у него сын и перенял основы ремесла.

В школе учился сам, хорошо. После школы сын уехал из их маленького города в большой, поступил. Домой не приезжал, - начал подрабатывать. В гости не приглашал, а они показаться дома и не уговаривали - знали, что давить бессмысленно. Пообещает под нажимом, чтобы отвязались, а в последнюю минуту всё переиграет так, чтобы вырулить по-своему.

Когда её мальчику было десять, она разговаривала с психологом о том, в чём её вина, что она сделала не так, что он таким вырос.

Где совершила ошибку?

Психолог задавала пугающие её вопросы - страшным было то, что психолог как будто сына знала, предчувствовала то, как он поступит в разных ситуациях. Потом говорила с ней про то, что ошибки никакой нет, что между людьми бывают разные отношения, и у её мальчика - такой вот тип привязанности, избегающий.

Она шла домой, повторяя про себя слова про то, что он таким уродился и она в этом не виновата. Чувствовать себя недоматерью она перестала только в его шестнадцать, когда он, волнуясь, подарил ей собственноручно вырезанную липовую шкатулку.

Она обомлела, а сын показывал кто где: на крышке скульптурно изображены были и отец, и брат с сестрой, и она с ним у костра, все вместе на рыбалке. Всю композицию он придумал и сделал сам.

После вуза сын приехал один раз повидаться и сказать им, что на Родину не вернётся.

Работать устроился вахтами, чтобы скопить на квартиру в большом городе. Не пил, не курил. С тем, что он проживёт всю жизнь один, она не могла и не хотела смириться.

Раз в неделю она ему звонила, ненадолго. Денег он накопил, квартиру купил, зарабатывал сначала на ремонт, потом на хорошую кухню. Всё сам, без женской руки, - когда речь зашла о кухне, она твёрдо сказала, что после выходных приедут с отцом на новоселье.

Спрашивала, что привезти, что подарить. "Не надо ничего везти, у меня все есть", - как же ранил её раньше этот ответ! Сейчас она ответила спокойно, мол, поняла.

В выходные на базаре столкнулась с учителем по резьбе. Он сильно сдал. Спрашивал, как у сына дела, рассказывал о своих многолетних хворях. Уговорил их с мужем поехать к нему прямо с базара.

В подарок сыну повезли от него тяжёлый мешок грушевых чурбачков. На словах просил передать, что высушена древесина на совесть, сушил для себя.

Дверь по адресу сына им открыла пухлая белокурая девушка. Отец только крякнул.

- Спустись к машине, гостинцы поможешь поднять. Тебе там мешок кой-чего передали, - попросил сына.

Всю дорогу домой она проплакала.

Соседки завидовали, какой он у неё ответственный, разумный и самостоятельный, а ей не хватало его ребячьей открытости, желания прильнуть к маме, того, что было в отношениях с другими детьми - души, тепла. Так и вырос, в своём дому хозяин и при хозяйке теперь. Навсегда взрослый.

- Не угодишь тебе! То один он - плачешь, то женат он - плачешь, - не мог взять в толк, отчего у неё льются слёзы, муж.

Она плакала не о нём, а о себе. О третьем ребёнке, которого у неё не было.

Младшая дочь взяла дело в свои руки, навела мосты, подружилась в Фейсбуке с невесткой. Приходила, показывала ей на компьютере фотографии, которые та выставляла.

Сын тоже там в Фейсбуке был, вёл страницу. Лица его там не было, только на снимках - вырезанные из дерева фигурки. Непостижимо живые.

Она заходила на его страницу каждый день. Научилась лайкать его посты.

Написал он на своей странице только один раз.

На смерть мастера, у которого учился.

Про то, как много этот человек ему дал. Про то, как важно ему было встретить человека, который чувствовал сокровенные движения его души, даже когда словами он не мог их сказать. Про то, что в жизни таких людей у него было только двое - мастер и мама, которая подарила ему первые инструменты, поддержала в учении, всегда верила в него.

Что она не похожа на других мам - она не любит пустые разговоры. А однажды привезла ему тяжеленный мешок дров в подарок, а не занавески и кастрюли на обзаведение хозяйством. Но это был самый желанный подарок на свете, потому что древесину сушил далеко в другом городе его учитель, и это его наследство. Это его дух делает такими чудесными его скульптурки.

В комментариях к посту чужие люди восхищались ею и пели осанну её материнству.

Она молча легла пластом и не могла сдвинуться с места два дня. О том, что она передумала внутри себя, она никому никогда не рассказала.

Источник

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Уже в первом турнире с моим участием Татьяна Анатольевна в тот момент, когда я выводил после разминки Алексея на лед, жестами стала звать меня к себе.

Я думал, что случилось что-то непредвиденное, и заспешил к ней. Идти пришлось в обход, и когда я пришёл, Лёша уже откатал часть программы.

Но в следующем турнире (было это в канадском Соскатуне) на последних тренировках картина повторилась. И Лёша все понимал лучше меня. Перед выходом на лед, а я всегда провожал его, он сказал:

— Сейчас к Вам подойдет Коля Морозов и будет звать Вас встать с ними. Но Вы не ходите,

а стойте здесь.

— Я встану рядом с Кудрявцевым, — ответил я.

— Нет, стойте один! — категорически потребовал он.

Я стоял один, не спуская с Лёши глаз, и не раз фиксировал, что, работая на льду, он периодически и достаточно часто задерживает на мне взгляд.

Сегодня, достаточно много чего увидев в этом виде спорта (плохо всё-таки, что я не был фигуристом), я знаю: находясь на льду спортсмен хорошо видит всё, что происходит вокруг льда, видит людей — своих и чужих — и выбирает тех, кто ему нужен, кто может его реально психологически поддержать. После победы в Сан-Диего Лёша выбрал меня, поскольку там, в Сан-Диего, я оказался фартовым, то есть принесшим ему удачу.

Понимаю, что, если бы в Соскатуне я принес неудачу, то тут же был бы свергнут спортсменом с этого пьедестала и теперь мог бы стоять где угодно — за спиной Татьяны Анатольевны, а то и оставаться в коридоре и вообще не смотреть выступление своего спортсмена — на него, на спортсмена, теперь уже это никак бы не влияло.

...Но и в Соскатуне была победа, причем — безоговорочная! И уже на ближайшей трениров-ке Лёша сказал:

— Стойте, пожалуйста, здесь!

И всю тренировку я стоял совершенно один на холодном сквозняке, и лишь тепло его взгляда согревало меня. Иногда, делая очередной круг, он подъезжал совсем близко и бросал реплику в однослово, и первым как всегда было: «Задыхаюсь», и я успевал бросить свое слово в ответ: «Потерпи».

Чуть позже, сорвав прыжок и приземлившись на заднее место, он сразу подъехал ко мне и, потирая свой зад ладонью, произнес:

- Б...ь!

И я подумал — ведь с этим словом он не мог бы обратиться к Татьяне Анатольевне...

...Победа была и в Париже, и снова — в Канаде, и Татьяна Анатольевна примирилась с моей неприкосновенностью.

Но есть одно «но». На тех турнирах полицейский контроль был относительно строгим, и Лёша без проблем находил мне место у борта, где никого не было и я был ему хорошо виден. Здесь же, в Солт-Лейк-Сити, полицейские стояли через каждые десять метров и отдельного, для психолога Ягудина, места никто, естественно, не забронировал.

12 февраля

И вот мы выходим из раздевалки и идем на лёд. У входа туда нас ждут Татьяна Анатольевна и Николай Морозов. Лёша идет первым. Я уступаю Татьяне Анатольевне дорогу, но она сжатым кулаком и довольно больно толкает меня в спину, и я иду за Лёшей и имею возможность в последние секунды встретиться с ним взглядом и тихо сказать:

— Ну, Лёшенька, давай, как всегда.

И встаю у самого борта. Ему меня хорошо видно.

— О чем Вы думаете там, когда стоите у борта? — спросил меня журналист.

— Я разговариваю с Богом! — ответил я ему.

Ночной Солт-Лейк-Сити. Одной рукой обнимаю Лёшу за плечи, и мы ходим туда-сюда, и он говорит-говорит беспрерывно.

Упали [во время прыжков] все, все те, кто представлял собой угрозу в борьбе за золото, и судьба Игр в мужском одиночном катании практически решена. Плющенко — четвёртый, и ему мало того что нужно выиграть произвольную программу, ещё необходим срыв Лёши в его произвольной программе, но мы сделаем всё, чтобы этого не допустить.

Но проходит час, другой, а Лёша — такой же. Лихорадочно блестящие глаза, громкая отрывистая речь, много смеха, и я начинаю беспокоиться. Как хорошо, что завтра выходной, и мы все успеем, но заснуть ему будет сегодня трудно, если вообще возможно.

...И вот мы — в Деревне. Направляемся в ресторан, и я предостерегаю его:

— Лёша, сейчас к тебе со всех сторон пойдут «ходоки». Прошу тебя: не включай эмоции в разговоры с ними.

...— Что главное для большой победы? — в аспирантские годы задавал я этот вопрос великим. Много чего перечисляли они в своих ответах. И только сверхоригинал, экс-чемпион мира по шахматам Борис Спасский ответил коротко:

— Главное — гнать ходоков к е...й матери!

Много раз я вспоминал за свою жизнь в спорте эти слова.

Всегда на Олимпийских играх одно и то же — теснота, суета, отсутствие порядка и режима. И все смиряются с этим, и, наверное, они правы: думать надо об одном — о подготовке к бою, и в первую очередь — о подготовке моральной, а все остальное — питание, сон, ажиотаж — это мелочи, с этим надо мириться. Все решит твой ДУХ и ничто другое! Вот его и обеспечь!

Хорошо, что нет на месте моего соседа по номеру, олимпийского чемпиона, ныне тренера Олега Васильева, и я имею возможность проводить сеанс у себя. Сосед Лёши Максим Маринин уже спит, и там сеанс невозможен.

...И я массирую Лешу и говорю-говорю ему самые ласковые слова. Он заслужил их!

13 февраля

Проводил Лёшу до его комнаты.

— Спи до победного, — сказал ему.

— Вы тоже идёте спать? — спросил он.

— Да, — подтвердил я и пошёл в свою комнату, хотя собирался посидеть в ресторане, пообщаться.

Спортсмен, которого ты опекаешь, всегда хочет в эти страшные по своей значимости и накалу дни знать, где ты. Не для того чтобы прийти к тебе, если вдруг в одиночестве номера он почувствует себя дискомфортно, нет. А с целью по-прежнему, хотя вы и расстались с ним на время, ощущать твоё присутствие, твою поддержку и не чувствовать себя брошенным, ненужным, одиноким. В такие дни, как маленький ребенок, спортсмен нуждается в психологической защите.

— Вы зайдёте? — всегда спрашивает Лёша, когда я провожаю его до порога его номера. И всегда захожу, потому что есть одно небезопасное мгновение, пусть длящееся секунды, когда человек открывает ключом свой одинокий номер или одинокую квартиру. И в этот момент, в этот миг, когда он переступает порог, его душа всегда и обязательно фиксирует факт одиночества.

От этих лишних переживаний лучше оберегать своего человека, пересечь эту границу вместе с ним, плечом к плечу, и может случиться так, что этого переживания не будет совсем.

— Не спал совсем, — первое, что услышал я от Лёши утром. Это было по пути на завтрак. А час назад я стоял у двери Леши и слушал — не проснулся ли он. В коридоре появился Евгений Плющенко. Наши глаза встретились, и он сказал:

— Здрасьте.

— Доброе утро, — ответил я, и стало легче... жить на свете.

...Он не ест, согласился только на чай. Из кармана куртки достает банку черной икры. Ест ее без хлеба и спрашивает:

— А можно всю ее съесть?

— Если хочешь — ешь, — отвечаю я.

— Буду гулять один, — говорит он, когда мы вышли из ресторана.

—А после обеда, — предлагаю я, — давай повторим такой же сеанс, какой мы делали накануне короткой программы. Обещаю — отоспишься.

Он не сразу соглашается, обдумывает мое предложение и отвечает:

— В три часа Вас устраивает?

— А обед?

— Обедать не буду.

— Жду тебя у себя.

Он поворачивается, проверяет свои карманы, вынимает темные очки, надевает их, поднимает воротник куртки и уходит. А я несколько секунд стою и жду: вдруг обернется, и тогда я улыбнусь и сделаю приветственный жест рукой. Когда прощаюсь со «своим» человеком, никогда не ухожу первым.

Я не сомневался, что он согласится на сеанс, поскольку вступил в свои права «феномен приметы», а примета в спорте, как сейчас говорят, дорогого стоит, а точнее сказать — она бесценна. Как и отказ от обеда имеет тот же смысл. Лёша избавился от лишнего веса, и его маленький вес (на десять килограммов меньше, чем полгода назад) стал для него ещё одной «опорой уверенности» — легче управлять таким весом при прыжках.

На каждого, кого опекаю, у меня заведено досье, и одной из его составляющих является отдельная страница, где перечислены все его подвиги и всё то и все те, во что и в кого он верит. Все эти слагаемые и складываются в то, что я называю «фундаментом уверенности». Уверенность — не абстрактное понятие, и это я всегда и навсегда внушаю спортсмену. Чем больше у тебя было в жизни хорошего, победного и чем больше у тебя людей, которые тебя любят, тем ты сильнее, тем ты увереннее! Помни об этом! И это поможет тебе в трудную минуту!

И я беру свой дневник и записываю ещё одно новое, что познал в этом непознаваемом виде человеческой деятельности — в большом спорте.

Это новое — ещё одна кризисная ситуация, а о ней я даже не вспоминал, когда в течение двенадцати лет работал над докторской диссертацией, которая так и называется «Кризисные ситуации и их преодоление».

Нет, я знал, конечно, о её существовании. Но впервые за 33 года (!) столкнулся с ней лицом к лицу и ощутил её сверхсложность. А ранее даже не представлял, что она может так усложнить жизнь спортсмену и даже заставить его страдать. Близость победы — вот ее имя!

Казалось бы, должно быть наоборот: успокойся — ведь полдела сделано, и просто дождись дня произвольной программы. Будь просто человеком: ешь, спи, общайся с людьми, а главное — не думай о предстоящем. Но человек устроен совсем не так. Завтра — и себя не обманешь — предстоит великий и главный день в жизни спортсмена, который с четырёх лет мёрз на льду, куда его невыспавшегося тащила за руку мама. И семнадцать лет он отдавал всего себя этому единственному делу своей жизни. «У меня больше ничего нет!» — сказал мне однажды Алексей Ягудин.

И не дай Бог, а мне даже представить это страшно, не придёт к нам завтра победа. Удар, несчастье, трагедия — даже эти слова не отражают и доли того, что произойдет в душе Алексеи Ягудина. Я всерьез боюсь, что он, его сверхчувствительная натура, могут этого не пережить. И продолжаю гладить его лицо, грею сонную артерию, грею пальцы ног, умоляю успокоиться. Да, верно сказано: «Самое плохое после поражения — это победа».

Уже не один раз говорил я о том, что психолог должен перед выполнением своей работы быть обязательно свежим. «Свежесть состояния» — обязательное условие успеха. Ты свеж, а значит, полон энергии, и все твои органы чувств максимально обострены! Ты все видишь и все чувствуешь! На всё моментально реагируешь, и всегда находится самое точное слово! И ты тот же, такой же свежий и завтра, и послезавтра, и до последнего семнадцатого дня Олимпийских игр даже... если не спишь, а работа каждодневно такая же — с полной отдачей и с максимальными нервными затратами.

«Разве такое возможно?» — такой вопрос обычно слышу я от своих учеников. И всегда отвечаю им: слово «усталость» психолог должен исключить из своего лексикона и забыть навсегда. Он не должен, не имеет права уставать — такова его судьба!

Я проверил это более чем в ста двадцати самых крупных по своему масштабу соревнованиях, когда практически не спал. И все нормально, пока уцелел. Так что слово «усталость» забудьте! Вот что такое суть работы психолога — душевное участие в судьбе другого. В словаре — так определяется «с о чувствие».

Спортсмен-чемпион. Почему так трагически сильно он переживает все, что с ним происходит? — давно задаю себе я этот вопрос. Было время, когда я удивлялся увиденному и считал, что причиной тому его уже расшатанные нервы. И лишь с опытом понял, что дело в другом: такова нервная конституция человека, рождённого побеждать (положение «чемпионами рождаются» считаю неоспоримым), и, во-вторых, он — рождённый побеждать — боится поражения. Всегда боится, поскольку факт поражения, неудачи входит в принципиальное противоречие с его главной жизненной установкой — побеждать и быть высоко оцененным другими!

Слава — ещё один сильнейший мотив!

Спортсмен-чемпион. На максимуме он не только переживает. На максимуме у него и уровень притязаний, и самооценка, и требовательность к другим, и агрессивность, и многое другое, с чем очень непросто всегда считаться и примириться. Поэтому столь велика текучесть кадров в стане чемпиона, среди его тренеров и других профессиональных помощников, которые не смогли понять, что чемпиону надо многое прощать, а если блокировать критикой, осуждением, наказанием все то, что мы считаем негативным, то одновременно будет блокировано и все то, что обеспечивает столь нужную нам всем сегодня победу. Таким личностям нужна абсолютная свобода для самовыражения! Только на таком поле созреют победные качества личности чемпиона, хотя рядом столь же успешно могут расцвести разные сорняки, то, что в психиатрии определяется как «искривление личности». Это его судьба, и он, спортсмен-чемпион, всё равно пойдёт по этой дороге к победе, таков его жребий.

(судьба амбициозных и судьба умелых, на самом деле)

И кстати, он, Алексей Ягудин, сполна наделён двумя, я их считаю решающими, личностными качествами, без наличия которых самых больших и стабильных результатов достичь невозможно.

Качество первое — работа на пределе (другого термина на сегодняшний день не имею). Качество второе — «психологическая самоподдержка» (и в данном случае другого термина не имею).

Много лет назад, когда я работал в женской волейбольной команде ТТУ, часто слышал от второго тренера, заслуженного мастера спорта Александра Ермилова два слова, с которыми обращался он к команде после установки главного тренера: «Держать стресс!» Перед каждой игрой он повторял эти два слова, и я, признаюсь, не видел в этом практического смысла.

Держать стресс — не сомневаюсь, именно это имел в виду Александр Ермилов — значит не ухудшать качество своей деятельности в условиях предельного нервного напряжения. И то, что я видел двенадцатого числа в ледовом дворце, меня буквально потрясло. Уже в раздевалке было ясно, что для многих сегодняшний прокат добром не кончится. Я сам мечтал об одном — выдержать это напряжение, ни в чем не измениться, не подвести моего спортсмена! Какие там прыжки! Даже если бы я умел их делать, сегодня я не был бы способен к качественной работе, поскольку не был способен держать стресс!

— У каждого из нас есть люди, которых мы любим, и те, кто любит нас. Это и есть члены нашей группы психологической поддержки. Кто в этой группе у тебя под первым номером, кого ты любишь больше всех? — Так я обычно обращался в течение многих лет к спортсмену и записывал имена этих людей, наивно веря, что все они, кто больше, кто меньше, психологически поддерживают спортсмена в его жизни и в профессиональной деятельности.

Первой, кто внес сомнения в мои умозаключения, была Тамара Быкова, в те годы — чемпионка и рекордсменка мира по прыжкам в высоту. Да, она любит свою маму, но разговоры о спорте в своей семье самой Тамарой запрещены. Это случилось после того, как у мамы во время телетрансляции соревнований с участием Тамары стало плохо с сердцем. И никакой психологической поддержки мама, хотя она и самый любимый человек Тамары, оказать ей не может. — У меня всё в порядке, и больше о спорте не задавайте мне вопросов, — давно заявила Тамара своим родным.

И выяснилось, что чем спортсмен сильнее как личность и как спортсмен, тем меньше вокруг него было людей, способных психологически его поддержать. А когда я обследовал представителей «особой» группы — спортсменов-чемпионов, то выяснилось, что для них одной из главных проблем является поиск людей, способных хотя бы немного их психологически поддержать!

И понял я — это закономерно. Супер-спортсмен всегда сильнейшая личность — и по вере в себя, и по практическому интеллекту, и по целеустремленности, и, в чём он очевидно превосходит всех, — по способности к волевым усилиям и сверхусилиям! Спрашивается — кто способен психологически поддержать такую сверхличность? Где найти такого человека?

И когда я спросил Алексея Ягудина: «А где же ты находишь психологическую поддержку?», он ответил: «В себе!»

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

Перед отъездом из Калгари я решился на такой разговор о его главном сопернике. Всегда избегаю лишних упоминаний о Плющенко, но на этот раз убедил себя: надо!

Иногда действительно надо отдельные вещи говорить спортсмену в глаза. Ведь он уже включил свою волю в работу, а значит, такой разговор выдержит. И Лёша выдержал, хотя сразу помрачнел, нахмурил брови и слушал меня, опустив голову, И ничего не ответил. Но все понял.

— Лёша, — сказал я тогда, — кое-что мы обязаны обсудить. Надо уметь представлять сегодняшнее состояние своего конкурента, его психологию на сегодняшний день. Итак, что в его душе? Какие мысли и какие чувства?

Во-первых, Ягудин не опустил руки, что было бы естественным после двух лет поражений. Во-вторых, Ягудин, наоборот, воспрял и беспрерывно побеждает, выиграл пять турниров из пяти. В-третьих, они — Ягудин и Тарасова — пригласили психолога. В-четвертых, собственные проблемы Плющенко и его тренера: Мишин беспрерывно дает хвалебные интервью, называя Плющенко «Моцартом фигурного катания», а на самом деле: не готова произвольная программа, плохое, с тремя падениями, выступление в Петербурге, личное поражение от тебя в финале Гран-При, снятие с чемпионата Европы.

Так что его уверенность в себе опустилась в лучшем случае до сорока девяти процентов, а уверенность в победе над тобой опустилась почти до нуля. Не на что ей, уверенности в победе, опереться, лишь на давние воспоминания, но они уже еле живы в его памяти. Вот таковы, Лёша, каждодневные и даже ежеминутные мысли твоего соперника, такова сегодня жизнь его внутреннего мира, его доминирующие переживания. И усугубить эту безрадостную картину могут твои шестерки в короткой программе. Так что, — подвел я итог, — я ему не завидую.

Мы медленно шли тогда по утонувшему в снегу Калгари, и ничего Лёша не сказал мне в ответ. Я и не ждал ответных слов. Мне важно было донести суть моих размышле¬ний до его могучего интеллекта. Важно было «дать», зная, что он обязательно «построит»!

...Поспал бы ты, Лёша, ещё, а то у меня может не хватить сегодня времени на решение одной обязательной задачи. Задача эта — лозунг! Во всех пяти победных турнирах имела место следующая процедура. Прощаясь перед сном, я вручал Алексею лист бумаги, на котором было написано несколько слов. Он сразу демонстрировал свое отношение к прочитанному: или улыбался, или всегда тихо говорил: «Спасибо», но равнодушным не оставался никогда.

И в этом аспекте моей работы я многому научился у спортсмена. «Есть слова, словно отлитые для тебя!» — сказал Юрий Петрович Власов, и можно ли сказать точнее? Он шёл на помост, всегда говоря себе: «Выше знамёна, капитан!», а на его тренировочной штанге гвоздем было выцарапано: «Я изменяю жизнь волей!»

Порядка двух тысяч лозунгов-девизов собрал я за свою жизнь и немало времени провожу за этой папкой, выбирая именно тот, который «отлит» для моего спортсмена, готовящегося сегодня к своему испытанию, а может быть — подвигу.

Из тех лозунгов, которые я использовал в тех наших пяти турнирах, отлитыми для Лёшиной души оказались два (я всегда вижу их в Лёшином чемоданчике, где размещено самое ценное — коньки и тряпочка, которая кладётся на пол, а на неё уже ставятся лезвиями коньки).

Первый, который я заимствовал ещё в 1971 году у Бориса Кузнецова, ставшего через год олимпийским чемпионом в Мюнхене, звучит так: «Л ю б а я помеха только мобилизует меня!»

Этот лозунг в мои последующие тридцать два года работы оказывался вне конкуренции, и не только у спортсменов, но и у всех тех, кто бьется за лучшую жизнь в своей области. А как известно, человек всегда стоит на развилке из двух, трёх и более дорог, и ни одна из них не является ровной. И дойти до победы вряд ли возможно без правильной установки, правильного отношения к колдобинам и ямам на пути. Они, если их преодолевать всегда с нервными затратами, способны лишить человека сил и самообладания. И не раз спортсмены, причём взрослые и много чего испытавшие в спорте, благодарили в своих дневниках Бориса Кузнецова за помощь. Его лозунг, вовремя всплывший в сознании, блокировал панику и потерю самоконтроля у спортсмена.

Ещё в Лёшином чемодане всегда находился лозунг в стихотворной форме:

«Из чего твой панцирь, черепаха?» —

Я спросил и получил ответ:

«Он из пережитого мной страха,

и брони надёжней в мире нет!»

Этот лозунг всегда, во всех командах, и в юношеских и во взрослых встречался на ура.

... И вот сейчас я в нелёгких раздумьях — что предложить в этот страшный по ответственности момент моему спортсмену. Уже всю папку просмотрел я «от» и «до», но ни-чего не устроило меня пока. Все самые красивые сочетания слов счел я сегодня неподходящими наступающему завтра. Потому что завтра ничего красивого не будет. Завтра будет что-то страшное!

И я стал рассуждать. Всё в единоборстве двух лучших фигуристов мира в конечном итоге решат прыжки. Их надо исполнить безошибочно, а значит, идти на прыжок или, как говорят фигуристы, «заходить на прыжок», надо непременно уверенно, без тени сомнений.

Беру лист бумаги, красного цвета ручку и ак-куратно вывожу каждую букву:

ПРЫГАЙ СМЕЛЕЕ - Я ОТВЕЧАЮ!

С тайным волнением после ночного сеанса я протяну ему этот листок, боясь, что не увижу никакой реакции, не увижу пользы от своей работы, что переживу поражение.

И вот он, уже открыв дверь, задерживается на пороге, читает, и вдруг (!) лицо его преображается! Он впервые за эти дни улыбается и, ничего не сказав, уходит. Но последний его взгляд сказал мне именно то, что я мечтал увидеть в его глазах на прощание.

...Ревность тренера — давно привычное мне явление, и я отношусь к нему спокойно. Знаю: нужно одно — побеждать, и твоя фартовость в этом случае становится гарантией твоей крепкой позиции в любой команде, особенно — в футбольной, где мерилом всего являются деньги, а деньги приносят победы, и в этом случае фарт и фартовость отдельных людей — на вес золота. Помню, Сережа Бубка нередко пытался перевести серьезные темы в шутку и говорил примерно следующее: «Рудольф Максимович, все это ерунда (так оценивал он тему разговора, предложенного мной), главное — окружать себя фартовыми людьми!»

Начиная в футбольной команде, я всегда понимал, что как бы отлично я ни работал, оценка этой работы и меня как специалиста будет на сто процентов зависеть только от того, придут ли вместе со мной победы, окажусь ли я фартовым. И не дай Бог — не окажусь! Одно поражение (спасибо Боженьке, никогда я не начинал с поражения!) мне ещё простят. Хотя более напряжённым будет микроклимат вокруг моей личности. А вот второе поражение мне уже не простит никто! И не вратаря, плохо отстоявшего в воротах, будут обвинять, не капитана, не забившего пенальти, а — тебя! Потому что ты — новый человек, и ты принес с собой неудачу, нефарт! И не нужны сразу и твои интересные опросники, и твои доверительные беседы. Эти занятия оказались нефартовыми!

Свою последнюю книгу я назвал «Проклятье профессии». Во многих письмах и на моих лекциях психологи утверждают, что я сгущаю краски и наше ремесло не столь проблемно и трагично. К сожалению, нет возможности пригласить их в футбольную команду хотя бы на два последних дня перед ответственным матчем, чтобы они прочувствовали на своей «шкуре», шкуре психолога, сверхнапряжённую атмосферу в коллективе из тридцати мужиков, ожидающих, во-первых, попадания-непопадания в состав, во-вторых, самой жестокой борьбы в честной игре, в-третьих, засуживания на чужом поле, в-четвёртых, игры через боль (у половины игроков всегда что-то болит) и в-пятых — самого главного — фарта, и ты можешь только молиться, чтобы он, этот фарт, был сегодня с тобой, а значит — и с твоей новой командой!

(продолжение в следующем посте)

Я испытываю большие трудности при общении с людьми, и в последний год ситуация стала резко ухудшаться. Страх, тревога, раздражительность и люто-бешеная ненависть в рандомный момент в произвольном сочетании. В конце концов я пришла к выводу, что если мне не поможет врач, я уйду, исчезну вместе с этим бесконечным кошмаром.

И я пошла в районный ПНД. Мне всегда боязно выходить из дома, но в тот день меня вовсе накрыло волной. Ноги мелко дрожали, и чем ближе к зданию, тем больше хотелось развернуться и бежать.

Бежать.

Еще и домофон на двери, звоню - не открывают. (Бежать! Это знак. Как же глупо я буду выглядеть. Открыли, черт.)

Внутри так тихо, а ноги дрожат все сильнее.

"Почему пришли не к своему врачу ?",- строго спросила тетенька в регистратуре. Тут я понимаю, что мой голос дрожит не меньше ног, и уже совсем не похож на мой. Я даже не помню, что пыталась сказать, неразборчиво и тихо что-то мямлила, видимо, выглядела в тот момент совсем неважно, ибо женщина, подняв на меня глаза, сразу подобрела. "Плохо себя чувствуете?" Я смогла только кивнуть.

В коридорах так тихо, что страшно от собственных шагов. А у кабинета очередь, бесшумная, как из манекенов.

Я сидела и успокаивала себя как могла. (Сейчас мне помогут. Скоро все кончится. Я перестану бояться. Мне помогут. Мне помогут.)

А в тишине было прекрасно слышно все, о чем говорят в кабинете. (Боже, все будут слышать мой разговор с врачом. Бежать. Нет, это глупо. Надо просто встать и уйти. Пойти домой. Боже, боже, боже. Нет, я буду тихо говорить, может, тогда не будет слышно. Но врача все равно будет слышно. Боже, боже, боже.)

Я зашла в кабинет и села. Врач- психиатр и еще одна женщина рядом, которая сидит и пишет, не знаю, наверное, вроде помощника врача. Нужно игнорировать второго человека. (Её здесь нет, её здесь нет.)

- Что расскажете?

- Эээ...М...Эээ.

И всё. Я много раз прокручивала свой разговор с врачом в голове, практически отрепетировала свою речь, но все пошло совсем не так, как в мыслях. Я не могла ничего сказать, звуки просто не выходили из горла, и чем дольше висело молчание, тем больше и больше меня окатывало паникой, невероятным страхом.

(Пол, цветы, окно. Окно. Небо. Вот бы выпрыгнуть. Прямо сейчас. Сбежать. Зачем я сюда пришла, зачем. Исчезнуть. Провалиться сквозь землю. Что угодно. Пусть здание взорвется, пусть стул подо мной вспыхнет, и я сгорю заживо. Что нибудь, пожалуйста.)

- Боюсь людей.

(Я не так хотела сказать. Ужас, как глупо. Просто феерически глупо. Они, наверное, сдерживаются, чтобы не рассмеяться.)

- И давно?

- Полгода.

- Почему пришли только сейчас?

(Черт. Черт. Черт. И что я должна сказать?)

Снова повисло молчание.

(Руки, пол, окно, там птицы летают. Как же мне сбежать? Все это ужасная ошибка, я не должна быть здесь. Заберите меня отсюда.)

Я не помню, сколько все это длилось, может минут 15, может вечность. И даже не знаю, что может быть хуже, чем рассматривать рисунок линолеума под ногами, когда психиатр задает тебе вопросы.

И слезы льются из глаз.

(Ну отлично. Просто супер. Какже все глупо, как нелепо я выгляжу, зачем я плачу. Пол, окно, пол, пол, пол.)

Неужели я одна такая? Неужели им не приходилось раньше принимать людей, боящихся говорить? Почему нет какого-то иного метода приема таких пациентов? Почему? Я не могу говорить, но в голове просто орет мысль:"помогите же мне".

Каким-то образом с помощью простых вопросов и ответов, требующих кивков или пары слов, мы поговорили.

Мне было страшно, что эта пытка не закончится, пока я не начну говорить нормально, чего так и не произошло.

Но вопросы всё-таки кончились.

Я все еще рассматриваю пол. Чувствую усталость, будто мои слова весят тонну, и я несла их на руках из Китая. Мне не удалось рассказать свою историю, даже половины моих проблем и симптомов. Я просто раздавлена. Я не смогла. Ради чего тогда все это было.

- Запустили, конечно. Лечится будем?

(Неужели, наконец-то. Сейчас все закончится? Мне помогут. Мне помогут.)

- Вот направление в клинику, придёте во вторник на комиссию.

(Что? Комиссию? Как на экзамене? Чтозанах?)

- Флюшка есть? Тогда и флюшку перед этим сделайте.

И тут все рухнуло. Невозможно.  ._.

- Спасибодосвиданья.

(Только не сорваться на бег. Не бежать. Просто идти. Уходить. Домой.

Там, за дверью врачи, наверное, будут смеяться, или просто обменяются взглядами "ну что за дура", но мне почти все равно. Я больше сюда не вернусь. Ни за что. Сейчас сотру этот день из памяти. Удалить, удалить.)

У меня было несколько дней, которые были полностью заполнены только одной мыслью - комиссия. По началу мне даже казалось, что я смогу. Но страх, этот огромный страх. Теперь все то, что раньше было таким пугающим, меркло перед страхом комиссии. И естественно в день перед днем Х я проснулась с ясной и гениальной идеей: я избавлюсь от этого страха, если никуда не пойду.

И мне сразу стало легче. Вот уже и люди на улице вроде выглядят иначе.

Я осознаю, что невозможно вылечиться по щелчку пальцев или с помощью волшебной пилюли, и что врач скорее всего ни в чем не виновата и делала все правильно.

Вот только с моей стороны всё выглядит так, будто человек с оторванными ногами долго полз до больницы, истекая кровью, прохрипел "помогите", а ему в ответ: "приползайте к врачу в другой части города через несколько дней, ах да, и флюшку по пути сделайте".

Потому я прошу совета (помощи?).

Могу ли я справиться со страхом сама, дома, подручными средствами? Лекарства без рецепта? Алкоголь? Медитация? Жертвоприношения? Что-нибудь. Чтобы хоть дойти до клиники и не потерять дар речи.

Или меня уже не спасти?

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

— Ты — величайший спортсмен в истории лёгкой атлетики! Ты почему забыл об этом? — кричал я Серёже Бубке по телефону эти слова, когда он позвонил мне со своего шестого чемпионата мира, за день до финала, последнего в его фантастической биографии пятикратного чемпиона мира и тридцатипятикратного рекордсмена.

И в ответ на его признание в своей неспособности на этот раз мобилизоваться (боли в ноге не смолкали ни днём, ни ночью), я впервые за шестнадцать лет нашей профессиональной дружбы перешёл на крик и повторял:

— Держи в голове только одно — свой лучший, эталонный по технике прыжок!

Держи в голове только это!

И после победы Серёжа позвонил и сказал:

— Спасибо, Вы меня успокоили.

11 февраля

Сон кончился, — снова сказал я себе в четыре часа утра. Лежал и вспоминал вчерашнюю жеребьёвку. Лёша был неспокоен, и я понимал его.

На последнем турнире, в чемпионате Европы ему Достался первый номер, номер, который не любит никто. Мы сидели как всегда рядом, и Лёша шепнул мне: «Вот увидите — оставят мне первый номер».

— Не может быть, — ответил я ему.

И выходили один за другим шестнадцать человек и вытаскивали номера со второго по семнадцатый. Лёша должен был (по алфавиту) выйти последним, но идти было не обязательно: в сумке, которую держал на сцене судья, оставался один первый номер.

И вот эта картина! Лёша встает и медленно (!) направляется к сцене. Он идет сквозь строй своих соперников и, в его лице такая печаль, что улыбки с их лиц мгновенно исчезали. И началась... овация. Сначала тихо, а затем громче и громче. И когда Лёша подходил к судье, на его покрасневшем лице появилась улыбка, как благодарность соперникам за поддержку, и зал счастливо засмеялся...

Никогда не забуду.

Продолжаю размышлять об этой «особой» категории спортсменов-чемпионов и признаюсь: не всё сказано о них. У великих качеств, которые и выделяют их из общего числа высококлассных спортсменов, есть так называемые «продолжения достоинств». Например, жёсткость по отношению к сопернику могла легко перейти в жестокость и даже в её крайнюю степень — в садизм, в том же боксе, когда проигрывающий соперник «добивался», хотя необходимости в этом не было.

В то же время в тренировке, в процессе преодоления сверхнагрузок спортсмен становился мазохистом. Он терпел эти адские нагрузки и, преодолевая их, переживал удовлетворение и даже радость.

Садомазохизм — так, наверное, можно определить это личностное качество чемпионов. Ранее я даже не предполагал, что эти два совершенно различных по своей сути качества могут уживаться в одном человеке.

Итак, остался один день. Сегодня одна тренировка и всё. А значит, много пустого времени и возможны проблемы. Но пока об этом думать рано. Качество сегодняшней тренировки — вот что необходимо обеспечить в первую очередь. И лично у меня наиважнейшее дело — не только идеально провести сеанс, но и по нашей традиции вручить ему после сеанса лозунг — самый точный и самый нужный.

(разбивает монотонность тренировочной жизни d- новизной придуманных для конкретного человека в конкретной ситуации лозунгов, d+ за новизну, p+ за изобретательность)

Найти те слова, которые проникнут не только в его сознание, но и в его душу, слова, которые соединятся с его словами и чувствами и в своём единстве сработают так, что завтра в день старта спортсмен выйдет на поле битвы в самом боевом состоянии!

Причём большому спортсмену в отличие от молодого не надо детально объяснять суть мобилизационного процесса, не надо говорить лишних слов о том, что мотивационная сфера должна обязательно быть задействована и мотив должен быть сформулирован. Нельзя выходить на помост с пустой душой! Всегда человек должен осознавать — ради чего он сегодня должен всё отдать для победы!

Суть помощи большому спортсмену прекрасно сформулировал тренер команды Армении по

классической борьбе. Было это на Спартакиаде народов СССР, где за Армению в легчайшем весе выступал хороший мастер Пашеян (имя, прошу прощения, забыл). Он готовился к решающей схватке и страшно «горел», с трудом переживал последние предстартовые минуты. И в это время ко мне подошёл тренер и попросил помочь.

— Как я помогу, я же с ним даже не знаком, — ответил я.

И в этот момент тренер сказал те на вес золота слова — они записаны навсегда в моих психологических дневниках:

— Ему не надо много говорить. Вы ему «дайте», а он сам «построит».

И решение пришло мгновенно. Я подошёл к борцу, обнял его и тихо сказал:

— У тебя сегодня всё будет хорошо. Давай посвятим схватку твоей маме.

Мне сразу пришлось отойти к борцам Грузии, которых я опекал, и его схватку я не видел. И борца не видел тоже — спешил на самолёт. Успел только узнать, что в этой схватке он превзошёл себя и стал чемпионом.

Мы встретились через год, на очередном чемпионате страны. Я подошёл и спросил: «Ты по-мнишь?..» Он вскочил, обнял меня. Повторял: «Это правда были Вы? А я Вас искал тогда, хотел поблагодарить. И всем рассказывал...»

Потом я узнал, что мама воспитывала его одна, работая на трёх работах. То есть я попал в точку. Сегодня, пережив вместе со спортсменами сотни, а может быть, тысячи предстартовых состояний, я знаю, что в моих личных победах сам я на девяносто процентов ни при чём. Это Бог захотел через меня помочь этому человеку, и только поэтому я угадал с мотивом. А спортсмен заслужил эту помощь и получил её.

Абсолютно прав известный экстрасенс, когда говорит: «Я концентрируюсь, накладываю руки на больное место. Остальное решает Бог!»

(этическая установка по Парацельсу, которую мы недавно в Лиге вспоминали)

Настоящему бойцу надо своевременно «дать», а он включит в работу свой практический интеллект и «построит» то, что нужно. Мне это было доказано ещё более двадцати лет назад, когда я работал с Леной Водорезовой и её товарищами по команде ЦСКА. На мои занятия с ними стала проникать пятнадцатилетняя ленинградка Таня Андреева, которая готовилась в это время к чемпионату мира среди юниоров.

С юными спортсменами я выбирал формулировки попроще и, когда объяснял им, например, все то, что касается формирования оптимального предстартового состояния, то не применял строго научные термины, например, такие, как «оптимальный уровень эмоционального возбуждения», а использовал обычный человеческий язык. Говорил примерно так:

— Танечка, предстартовые состояния бывают разные. Запиши:

«спокойная уверенность»,

«холодная голова и горячее сердце» (кстати, так Виктор Санеев определял своё наилучшее состояние в соревновательный день),

«безразличная собранность» (автор — конькобежка Людмила Никлонская — имела в виду: «безразлично какой ветер, кто когда стартует, я знаю, что я готова!»);

«не терпится начинать» —так называл своё наилучшее предстартовое состояние Валерий Борзов; 

«багровая ярость» (эти два слова я взял у Джека Лондона; мне показалось, что не найти ничего лучшего, характеризующего предельный эмоциональный и волевой настрой человека).

И твоя задача с утра в день старта выбрать ту формулировку, на которую будешь ориентироваться при формировании своего предстартового состояния. Например, перед «школой» настрой «багровая ярость», конечно, не нужен.

И вот я читаю дневник Тани Андреевой, который она по моему совету вела в дни чемпионата мира, который неожиданно для всех выиграла:

— Перед школой я выбрала меру настроя «спокойная уверенность». А перед произвольной программой я решила начать ее в состоянии «спокойная уверенность», переходящая на последней минуте в «багровую ярость».

Я был восхищён данным примером интеллектуальной работы спортсмена. Я, например, не догадался предложить подобную идею такого синтеза, основанного, бесспорно, на способности спортсмена контролировать себя в процессе работы и столь же абсолютно управлять собой в стрессовой ситуации.

Кстати, предложенный пятнадцатилетней Таней термин «мера настроя» я применяю в своих теориях.

(это про внутриличностный интеллект, на самом деле, отрывок. Как он у людей работает, на примере Тани)

Ещё в Калгари я вручил Лёше памятку следующего содержания:

Где бы ты ни был, помни — тебя везде изучают! Поэтому ты серьезен, но не озабочен, сосредоточен, но в то же время готов к улыбке. Всегда готов к встрече с любым из конкурентов!

В раздевалку входим уверенно и с улыбкой. Во время переодевания ведёшь себя раскованно. Можно с кем-нибудь вступить в диалог (лучше — с Элдриджем), разговаривать весело и даже шумно.

Если на тебя направлен взгляд, смело встречаешь этот взгляд и ни в коем случае (!) не отводишь глаза первым.

Я всегда буду рядом!

Твой психолог.

Эту памятку я каждый день видел в Лёшином чемодане, рядом с коньками.

Снова Лёша блестяще прыгает и вновь неуверенно выглядит Плющенко. И мысль в голове одна: скорей бы наступало, наконец, двенадцатое февраля! Ну сколько же можно ждать?

И вот этот удар. Лёша идет со льда ко мне, видит мою улыбку и сразу говорит:

— Всё плохо.

Помню, я даже остановился, оцепенел.

— Как плохо? Ты же прекрасно прыгал!

— Нет. И знаете, в чем дело? Делал не как вчера. На автопилоте. Не включая сознание. Завтра так не пройдёт.

Я буквально уничтожен этим сообщением. Всегда доверяю ощущениям спортсмена. Никто лучше спортсмена не знает всех составляющих его состояния, и ни один самый лучший прибор не определит, что происходит с человеком в такой момент.

Слава Шабунин — наш лучший бегун на средние дистанции на вопрос: «Какое у вас хобби?» — ответил: «Сон без сновидений».

Слава, ты сказал правду. Ты очень много сказал. Сон спортсмена — колоссальная проблема, особенно в ночь накануне решающего боя.

Известно, что дети пугаются своих снов, поэтому просыпаются и плачут посреди ночи. Взрослый спортсмен не плачет по ночам, но кричит и стонет почти всегда.

Уже давно в моём номере, на пустующей второй кровати проводит свою последнюю ночь перед боем спортсмен, которого я опекаю. И не было за все мои тридцать пять лет ни одного случая, чтобы он не заснул. И главное, в этом я убеждён сейчас, не в тех практических приёмах, которые я применяю, а в том, что человек засыпает — вернее, пытается заснуть — не один, не в одиночестве.

Я сижу рядом, шёпотом произношу нужные слова, глажу его плечи, согреваю его глаза и пальцы рук и ног. Но главное, повторяю, в том, что я — рядом! Защищаю, оберегаю его сон, как это делают любящие родители со своими маленькими детьми. И сейчас для спортсмена это не что иное, как возвращение в детство, когда он не был оставлен один в тёмной комнате плачущим от одиночества и страха.

И вот он заснул, но это не окончание моей работы. Я так и сказал ему перед сном: если проснёшься посреди ночи, буди меня, и я усыплю тебя снова. Но ни разу никто меня не будил за все эти годы. Вероятно, по той причине, что я всегда начеку и слышу го, что обычно является предвестником пробуждения — те самые стоны или крики.

Сразу (дорога каждая секунда) вскакиваю, склоняюсь над ним, ласково глажу лицо, снова тёплыми ладонями грею глаза и шепчу все те слова, которые шепчут любящие родители своим любимым детям. И всегда этого было достаточно.

В Афинах я подошёл к Вячеславу Екимову и сказал:

— Гарантирую сегодня качественный сон, но спать будете у меня.

Он внимательно посмотрел мне в глаза и ответил:

— Согласен. — И добавил: — В девять я Вас найду.

— Не надо меня искать, я Вас встречу.

В двадцать минут десятого он уже спал.

В восемь утра я провёл рукой по его лицу и тихо сказал:

— Славочка, пора вставать.

...Следующую ночь провёл в этой фартовой (так её потом назвали спортсмены) кровати Миша Игнатьев, ставший олимпийским чемпионом. И до последнего дня Олимпиады постель ни разу не пустовала.

...Я всегда говорю в своих лекциях: работа практического психолога простая, но са-мое сложное — сделать её простой.

Обычно, когда спортсмен засыпает в сеансе, я не ухожу из комнаты. Во-первых, охраняю сон. Человек может застонать во сне, и тогда надо просто погладить его по лицу, погладить ласково. И помогут слова, произнесенные ласковым тоном: «Поспи ещё, Лёшенька, все будет хорошо, я — здесь». И чаще всего лишний час сна обеспечен.

Руки психолога. Кто ещё, кроме психолога, может погладить человека по лицу и сопроводить это действо такими, например, словами: «Все будет хорошо!»? Никто! Потому что не будет понят.

А психолога поймут правильно. Если, разумеется, всей своей предыдущей работой с этим человеком он завоевал право на произнесение этих самых обычных, но имеющих для бойца в ситуации перед решающим боем глубокий смысл слов. А также получил право прикоснуться к его лицу руками.

Разумеется, произносятся эти слова тихо, и не должно в эти секунды быть поблизости других людей. Свидетели данному действу не нужны, оно имеет личный, интимный характер.

А в отдельных случаях, например, в минуты ожидания вызова спортсмена на лёд или ринг, слова необязательны вовсе, и более того, могут оказаться лишними, способными отвлечь спортсмена и помешать процессу концентрации его психики к бою. А руки в этот момент могут работать. И должны работать!

Обнять (на секунду) спортсмена, погладить его плечи, ласково провести ладонью по лицу — все это дает человеку именно то, в чем нуждается он в такие минуты: человеческую поддержку, заботу, ласку. И в ответ в глазах человека я всегда находил тепло благодарности.

Лучшее лекарство — руки матери, — положение, известное тысячи лет. Эти руки лечат, потому что они любят!

Работая в Майами с американцами-теннисистами, я убедился, что в отличие от наших ребят они менее склонны к доверительным беседам, отвечая на мои заботливые вопросы о жизненном настроении, о личной жизни и прочем дежурными «файн» или «ол раит». Помню, я даже был растерян после первого опроса. Но за ночь придумал следующее. Я решил «препарировать» прошедший день, включив в число слагаемых опроса все составляющие жизни спортсмена, начиная с качества сна и заканчивая оценкой настроения перед сном.

И когда их лидер получил этот опросник для проставления оценок и увидел целых двадцать слагаемых, то восторженно воскликнул: «Класс!» и не менее пятнадцати минут, не спеша (ему это было крайне интересно!) он проставлял красным цветом «десятки» (американцы предпочитают десятибалльную систему — в отличие от российских спортсменов), а чёрным цветом «восьмерки» и «девятки». А потом вместе мы высчитывали средний балл прошедшего дня, а это и была оценка «качества жизни», к чему американцы в силу их менталитета относятся как к главной ценности.

И когда у одного из них средний балл оказался равным «девяти», он спросил меня:

— А как следует назвать недостающие десять процентов?

Я ответил:

— Обычно я называю это «резервом», но это можно считать «браком», ведь ты же виноват,

что проиграл сегодняшний спарринг, плохо подавал, раньше времени устал и прочее.

И вспомнил вот ещё о чем. Не первый раз я слышу, на этот раз — от Алексея Ягудина: мол, чего там рассуждать, разминаться... Надо пойти и сделать!

То же самое я слышал часто, и говорили такие слова представители тех видов спорта, где спортсмен обязан безошибочно выполнять сложные технические элементы.

А первым мне сказал эти слова великий гимнаст Борис Шахлин в далёком 1964 году, кстати, в день отъезда в Токио на Олимпийские игры.

— Мешают человеку сомнения, страх и неверие в себя, — говорил многократный

олимпийский чемпион и чемпион мира. Ещё он говорил как о невозможном, о недостижимом — об абсолютной уверенности человека в себе. И закончил свой монолог словами: «Проблема в одном — как избавиться от сомнений? Любой, самый сложный элемент натренирован так, что я могу ни о чем не думать, а просто пойти и сделать! Но на практике это невозможно, мешают человеку чувства, воображение, память, всё то, что рождает сомнения в себе».

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

8 февраля — день открытия и нашего прибытия

Мы ступили на трап, и первое, что сделал Лёша, вынул из кармана куртки заранее положенные туда темные очки и надел их. Была задержка, и мы продолжали стоять на трапе.

Самолеты приземлялись один за другим, и огромный аэропорт был буквально нашпигован людьми.

— Главное, — Лёша обратился ко мне, — забыть, что это Олимпиада.

— А я не вижу, — отвечаю ему, — разницы между финалом Гран-при и Олимпиадой. Соперники те же.

— Десять финалов Гран-при не стоят одной Олимпиады, — говорит он.

Спортсмен выбрал этот путь — быть оставшееся до старта время в образе абсолютной закрытости и недоступности. Я не против и даже приветствую это решение своего спортсмена — боец и должен быть таким в дни главного испытания в своей жизни. Лишь бы только он выдержал этот собственный имидж, выдержал одиночество!

10 февраля

Снова он зашёл ко мне таким же, в темных очках, и спросил жестким тоном:

— Вы готовы?

Мы едем на жеребьевку. Располагаемся в микроавтобусе: Татьяна Анатольевна всегда рядом с водителем, мы с Лешей в первом ряду, а сзади нас Галина Яковлевна Змиевская со своими ита-льянскими учениками.

Потом Татьяна Анатольевна скажет: «Не надо было нам брать Змиевскую. Она, к сожалению, любит поговорить».

А случилось следующее. Галина Яковлевна заговорила сразу. Жаловалась на одну из своих учениц, у которой умерла бабушка, и она уехала на ее похороны.

— Вы представляете, — с искренним возмущением произнесла она, — бабушка и Олимпийские игры!

Все молчали.

Змиевская продолжала:

— Вот такая она в жизни — всех любит. Нет у нее вот этого. — Лицо Галины Яковлевны исказила злая гримаса, и она произнесла-прорычала: - Эх!

Дальше молчать я не имел права и сказал:

— Галина Яковлевна, Вы отдаете отчет в своих словах? — Но она с полной уверенностью в своей правоте ответила:

— Рудольф Максимович, Вы же знаете, что я права!

Но не успел я собраться с нужными мыслями, как в наш диалог вмешался Алексей Ягудин.

— А я, — чеканя каждое слово, произнес он, — согласен с Галиной Яковлевной! Я, например,

всех ненавижу, и я счастлив, что это есть во мне. Поэтому я побеждаю!

Снова наступила тишина. Блеск победы сверкал в глазах тренера, педагога (!) Галины Яков-левны Змиевской! Ответ мой был таким:

— Лёша, я понял, что работал я с тобой плохо, сосредоточился только на спортивном аспекте работы. Поверь мне и запомни навсегда: любить надо всех, а силы для борьбы искать и находить в собственном вдохновении!

Все молчали. И казалось мне, что точка не поставлена и тот, кто сейчас ответит мне, тот и обеспечит победу той или иной точке зрения в этой столь важной идеологической дискуссии.

И этим человеком была Татьяна Анатольевна Тарасова. Повернуться к нам лицом ей было трудно, и она, чуть повысив голос, и все хорошо ее слышали, произнесла:

— Рудольф Максимович! Я с Вами согласна!

Все молчали, молчали до конца пути. Тепло ее протянутой руки я ощущал весь день.

Всю тренировку он был мрачен и не сказал нам ни единого слова. Но работал прекрасно. А Плющенко выглядел неуверенным — и в катании, и в прыжках.

— Будем обсуждать что-нибудь? — спросила Татьяна Анатольевна.

— Это будет ошибкой, — ответил я, — мы после этого разговора в автобусе не должны первыми идти на сближение. Пусть у него будет чувство вины. Идемте лучше в бар, попьем что-нибудь, а он пусть подойдет после душа.

Мы заняли столик, но через минуту Татьяна Анатольевна сказала:

— Все-таки надо что-то ему сказать, — и встала.

— Я скажу сам, — прервал я ее.

Шёл к раздевалке и думал — скажу два слова: «Мы в баре». А Татьяна Анатольевна сказала бы что-нибудь лишнее, типа: «Лёшенька...»

Я открыл дверь, и он сразу поднял голову, и в глазах его не было ничего, похожего на ненависть! И я сказал:

— Лёшенька, мы в баре.

А дискуссия с Галиной Яковлевной Змиевской продолжилась уже на следующий день. Мы с Лешей вернулись в Деревню, и навстречу нам шли Галина Яковлевна и та ее ученица, которая пока не научилась ненавидеть. Секунду я любовался ее добрым лицом и счел себя обязанным сказать эти слова. Галина Яковлевна остановилась, выслушала меня и затем продолжила свой путь, не произнеся в ответ ни слова.

А Лёша, когда я поравнялся с ним, спросил:

— Что Вы ей сказали?

— Я сказал: никакая Олимпиада не сравнится с любимой бабушкой! — В ответ он тоже не произнес ни одного слова.

Мы вытащили четырнадцатый номер. Номер хороший, далеко не первый. Но Плющенко — семнадцатый.

— Ну что же, — разговариваю я сам с собой, — придется откататься на максимуме, откататься так, чтобы наш главный соперник дрогнул. Другого не дано.

Лёше говорить этого не надо. Он это понимает лучше всех.

— Сеанс сделаем завтра, перед короткой программой, — говорит он свои последние слова этого дня.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

То, что случилось утром в автобусе — не моя вина, а своим несогласием с его «концепцией ненависти» я его не обидел, не задел самолюбия. Все остальное время общение было легким, и ни одной серьезной темой я его не нагрузил.

«Хотя — стоп! — сказал я себе. — Одна тема была, и была она сверхсерьезной, но предложил её сам спортсмен».

Мы шли по Солт-Лейк-Сити, и Лёша заговорил первым:

— Все-таки плохо, что я одинок.

— Почему? — спросил я.

— Некому посвятить свою победу, некому сделать подарок.

— А знаешь, что спартанцы перед боем убивали своих женщин?

— Не может быть! Что за глупость?

— А ты подумай.

— А что тут думать? Дикость какая-то! Получается, что их никто не ждал после боя?

— Вот! Умница, Лёша, ты попал в самую точку! Именно с этой целью и убивали — чтобы

никто не ждал их после боя, и было бы легче расстаться с жизнью.

Он молчал, о чём-то сосредоточенно думал.

Но на этом разговор на эту тему закончен не был. 16 февраля, когда он пришёл прощаться, и мы обнялись в последний раз, и отошли подальше от всех, Лёша сказал:

— А спартанцы были правы. Четырнадцатого числа я был готов умереть ради победы. А если

бы меня ждал любимый сын...

https://www.youtube.com/watch?v=BKgQYHoVGxU&index=9&...

И вспомнил я ещё двух людей, которых опекал. Лена Водорезова, настрадавшаяся в спорте как никто другой, перед отъездом на Олимпийские игры на мой вопрос: «Ты готова умереть ради победы?» — ответила, не раздумывая ни секунды: «Готова!»

А Марина Серова, у которой во всех сферах ее жизни была полная гармония, на этот же вопрос ответила:

— Не совсем. — И с виноватой улыбкой посмотрела на меня.

Я действительно был огорчён тогда, а было это двадцать пять лет назад. Сейчас такие вопросы я спортсмену не задаю. Но и сегодня мне бы хотелось услышать от моего спортсмена тот ответ Леночки Водорезовой: «Готова!» Умирать, конечно, не надо (не дай Бог!), но ради победы надо быть готовым на многое, а может быть, и на все!

А Марина Серова так ничего и не сделала в спорте, не реализовала свой талант. Когда наступало время ответственных турниров, она не выдерживала их напряжения, сгорала в предстартовых ситуациях, не было у неё сил победить себя, умирать в спорте она не хотела.

Понимаю, что об этом феномене под названием «любовь» применительно к спорту надо писать отдельную книгу. Здесь же, на этих страницах скажу об одном — об опасности этой «болезни», способной стать сильнейшей контрдоминантой самому важному делу в жизни человека и способной это дело благополучно загубить.

Любимая бабушка в миллион раз дороже Олимпийских игр, но любовь пусть подождёт до окончания Олимпиады. И будет она в этом случае наградой спортсмену за все его старания и жертвы. На такие слова дают мне право собственные наблюдения, результатами которых я Делюсь в беседах со своими спортсменами и в лекциях — с тренерами и психологами. Сколько раз так называемая любовь появлялась на горизонте в самое неподходящее время — накануне Олимпийских игр. И всегда я пользовался одним и тем же проверенным приемом: просил «жениха» и «невесту» подождать с оформлением отношений до окончания Игр. И почти в ста процентах случаев этот испытательный срок выдержан не был. Болезнь проходила, и мой спортсмен или спортсменка облегчённо вздыхали и вновь с полной отдачей занимались делом. И всегда благодарили меня за своевременную помощь.

Только не подумайте, что к одиночеству я отношусь несерьёзно. Это соперник, которого я больше чем уважаю. Хорошо знаю: одиночество — оно и друг, и враг. Не обойтись без него, когда необходимо сконцентрироваться перед любым важным делом, да и просто надо порой отдохнуть от людей, снять напряжение. И также оно может быть самым страшным из всех испытаний, когда даже ближайшие друзья человека — его воображение и воля — бессильны ему помочь. И ждёт человек любви — своего спасителя!

Однажды я застал моего фигуриста одного в раздевалке. Он не видел меня и, перед тем как убрать коньки в чемодан, поцеловал их и что-то шептал в эти секунды. Шептал и смотрел на коньки, обращался к конькам; повторяю — в раздевалке больше никого не было, а меня он не заметил.

Так я и не узнал, что фигурист говорил своим конькам, о чём просил их, в чём наставлял или, быть может, просил прощения. Возможно даже, предполагаю я, клялся, что эта Олимпиада — последнее его соревнование в жизни и скоро они — коньки наконец отдохнут от этих сумасшедших нагрузок и от сумасшедшего мира спорта.

А Максим Опалев сам и сразу во всем признался. Заметив, что я слежу за ним (в это время он вытирал сухой тряпкой мокрую после тренировки лодку), он сказал:

— Рудольф Максимович, а я иногда разговариваю с ней. Говорю: «Девочка ты моя

сладенькая!»

Он продолжал нежно вытирать её днище и, как бы в оправдание себе, объяснил:

— Ну а как же! Я же на ней езжу!

А объяснил феномен данного явления, и сделал это одной фразой, выдающийся альпинист Алексей Болотов:

— Когда готовишься к горе, с ней надо сродниться.

И Алексей Ягудин никогда не отдавал, даже на минуту, свой металлический чемоданчик, где хранились в свободное от тренировок время его коньки.

— Этот чемодан ношу только я. Не знаю, как объяснить, но это только «моё»! — такую версию предложил мне однажды Лёша, когда я не понял его отказ оставить чемоданчик с коньками у меня во время его посещения туалета в аэропорту.

И никогда Максим Опалев не сдаёт в багаж свои вёсла.

— Они должны быть всегда со мной, — объяснил он мне.

И целует лётчик свой самолёт перед полётом так же нежно, как Максим обращается к своей лодке, по одной и той же причине: он не хочет оставаться со своим соперником — одиночеством — один на один. И, одушевив своего неодушевлённого партнёра, человек, пусть на уровне иллюзии, уже не совсем одинок и даже становится, вернее — чувствует себя пусть немного, но увереннее и сильнее!

Воображение — вот потенциальный друг и помощник человека! Оно всегда в нас, при нас и готово прийти нам на помощь в любую минуту!

«Воображение важнее знания, ибо знание ограничено», — говорил Альберт Эйнштейн. И надо уметь, особенно — психологу, черпать из этого бездонного источника, помогающие опекаемому человеку идеи, образы, отдельные слова и словосочетания.

(продолжение в следующем посте)

Пост в Лигу психотерапии.

Загайнов Р.М. Ради чего? Записки спортивного психолога. — М.: Совершенно секретно, 2005. — 256 с.

— Доброе утро! — жёстко и ни на кого не глядя произнёс Алексей Ягудин и сразу уехал раскатываться.

— Что? — испуганно спросила Татьяна Анатольевна, сразу подойдя ко мне.

— Не волнуйтесь, — сразу успокоил я её, всё хорошо. Главное — хорошо настроен! Но настроен жёстко.

— Злой как собака, — говорит она.

— Нет, это другое. Таким он теперь будет вплоть до четырнадцатого числа. А наша участь —

это вытерпеть. И простите, что повторяю: первыми ничего ему не говорим. Если ему надо, он сам подъедет и скажет или спросит.

— Хорошо, — отвечает Татьяна Анатольевна — и переводит взгляд на Брайена. А он уже извалялся, и его чёрный костюм наполовину стал белым, он срывает один прыжок за другим.

На ней нет лица. Я вспоминаю слова руководителя фигурного катания Валентина Писеева: «Берегите Татьяну!» — и говорю ей:

— Татьяна Анатольевна, не ищите причин в себе — он затосковал.

— Я думаю — это седьмой день, акклиматизация.

— Нет, затосковал.

— А что делать?

— Добавить эмоций. Хвалите почаще.

— За что? — пожимает плечами она. — Все прыжки сорвал.

— Найдите за что, придумайте! Пообещайте, что и будущем будете помогать ему. Ведите разговоры о будущей великой программе. А Олимпиаду он провалит, и не ждите ничего другого. Это типичный случай, когда спортсмен не готов именно психологически, а эти слепые поводыри везут на это испытание. Кругом сплошной непрофессионализм.

— Это точно! — отвечает мой единомышленник.

...А для спортсмена я готовлю «итоговую фразу». После завершения работы спортсмену важно её услышать. И главное, она должна его удовлетворить, устроить, примирить с действительностью и с собой, со своей оценкой (естественно-субъективной) и со своим настроением.

Обидно за тренеров, а наблюдаю я это уже больше тридцати лет, которые далеко не всегда готовят и произносят такую фразу. И тем самым отдаляют спортсмена от себя.

Лёша подъехал ко мне и посмотрел мне в глаза, ожидая этой уже привычной для него «итоговой фразы». Он услышал: «Стабильно высоко прыгаешь!» Это было то, что он хотел услышать. Для него критерий готовности — прыжки, только прыжки. И когда мы сели в машину, он спросил: «С высотой действительно всё в порядке?»

Он лежит на своей постели. Вид страшный, лицо худое и бледное, мешки под глазами, смотрит на меня и ждёт моих слов.

— Лёша, слушай меня внимательно. Ты абсолютно готов, ты хорош как никогда! Сегодня у

тебя обычный спад жизненной энергии. Это я видел сотни и тысячи раз, у тех же боксёров и

борцов, сгоняющих вес. Теперь у нас одна задача — вернуть свежесть! Предлагаю перейти к одноразовым и коротким тренировкам. Не бойся недоработать. Я отвечаю!

Глажу ладонью его лицо и повторяю:

— Перед тобой отвечаю головой и... всеми своими дипломами. Выброшу все дипломы, если что-то у нас будет не так. Но «не так» у нас не будет, потому что, во-первых, никогда не было и, во-вторых, быть не может! А было в моей биографии восемнадцать олимпийских чемпионов, ты же знаешь!

— Действительно, — принимает решение Лёша, — а не поехать ли нам вместо вечерней

тренировки в хороший ресторан?

— Съезди один, отдохни.

— Нет, один не хочу. Я уже весь Калгари пешком исходил.

— Хорошо, поехали. Я приглашаю.

— Нет, я.

— Я первый сказал.

...И вот летит наша машина по шоссе. Леша расслаблен, глаза блестят, и я счастлив это видеть!

— За вес не бойся, возьми хорошее мясо.

— Да, пожалуй, надо поесть, — соглашается Лёша.

— Можно по бокалу красного вина, — решаюсь проверить его, но слышу категоричное:

— Нет!

Борис Васильевич Спасский, навещавший нас с гроссмейстером Корчным в период нашей подготовки к матчу с Карповым, излагал эти законы, и я как старательный студент фиксировал их в своём дневнике. Однажды он сказал:

— В длительном матче надо быть одному или с кем-то конкретно.

И эту без преувеличения великую истину я многократно вспоминал, все тридцать лет после услышанного.

...Да, «быть одному или с кем-то конкретно». Гроссмейстер, сыгравший больше всех других матчей на первенство мира, абсолютно прав. Как мне было жаль спортсмена или спортсменку, вокруг которых суетились несколько тренеров, жёны и мужья и ещё масса ненужных людей.

— Слишком много людей! — помню, не раз жаловался мне в том матче Корчной, и

мне приходилось постоянно заниматься решением этой серьёзной проблемы.

Власть, не боюсь этого слова, должна быть только у одного человека. Больше одного, показывает мой опыт, — всегда перебор, и в результате давление на личность бойца становится чрезмерным, а его воля под этим прессом нескольких лидеров оказывается частично парализованной. А одному человеку, убеждался я в этом многократно, даже самый великий чемпион отдаёт лидерство и власть над собой добровольно и даже с желанием. И не столько власть, сколько те обязанности, которые в ходе длительного соревнования ложатся на плечи лидера группы, команды. Но и сам спортсмен, это важно уточнить, готов подчинить свою личность тому, кому он абсолютно доверяет, на кого он может опереться в трудную минуту, с кем ему хорошо и спокойно. Боец лучше всех других понимает, что ему сейчас нужна не административная власть, не власть ради власти, а другое — сконцентрироваться на самой борьбе и ни о чём другом не думать. Да, и не боюсь повториться: человек, которому предстоит страшное испытание, добровольно (!) согласен подчинить себя другому человеку! Лишь бы был рядом такой человек в его жизни — вот в чём вопрос, вот в чём иногда главная проблема человека!

Несёмся обратно, в отель. Он говорит:

— Полежу в джакузи. А потом хочу попросить Вас сделать мне большой сеанс.

— Для тебя всегда готов.

Но утром он озабочен, и я боюсь услышать от него что-нибудь типа: «Просыпался двенадцать раз». Но слышу другое:

— Прочитал в Интернете, что у Стойко и ЭлДриджа хорошо пошли четверные прыжки, что

Плющенко безошибочно катается. Я даже испугался.

— Лёша, — отвечаю ему, — ты видишь — я улыбаюсь. — Держу паузу и продолжаю:

— Олимпиаду боятся все, но они ещё боятся и тебя!

— Почему? — возражает он.

— Потому что в этом сезоне ты непобедим! Ты что — думаешь, они об этом забыли? О том, что ты выиграл в этом сезоне пять турниров из пяти?

А об Элдридже вообще забудь как о сопернике.

— Почему? Он же выступает у себя дома.

— Вот именно! — отвечаю я. — Он на параде открытия будет нести флаг своей страны и там и оставит все свои эмоции. Величайший спортсмен двадцатого века Виктор Санеев признался мне, что его большой ошибкой на московской Олимпиаде было именно то, что он нёс на параде открытия наш флаг. Это опустошило его.

...Лёша блестяще катается, а мы переглядываемся с Татьяной Анатольевной. Её глаза светятся. А я с восхищением думаю о Человеке. Я буквально потрясён: как Человек, пребывая в таком стрессе, способен на такое!

...Жду его из душа и вспоминаю всё, что слышал из уст Алексея Ягудина: «Страх убивает меня», «Я мечтаю забыть навсегда о фигурном катании» и тому подобное. И спрашиваю себя: всё ли я сделал, чтобы эти мысли не ожили в его душе до конца Олимпиады?

До самого утра думал о нашей ситуации, о нашей троице — Лёше, Татьяне Анатольевне, о себе, о задаче, которая нас объединяла. Признавался себе я тогда, что чем дальше, тем нам труднее, не с кем нам в этой далёкой Америке обсудить нашу жизнь, не с кем эмоционально разгрузиться, некому пролить свою слезу. И периодически напряжение в нашей группе нарастает, и всегда это находит своё отражение в работе нашего главного человека, главного звена в нашей цепи (мы действительно скованы одной целью-цепью!) — спортсмена. Вдруг с ним что-то происходит, и он совершает невообразимые ошибки. И ни он, ни мы не знаем, что надо сделать, чтобы подобное не повторилось.

Осмелюсь предположить, и даже не сомневаюсь, что именно так и было: и первый человек, появившийся на Земле, после первых своих слов, обращенных к Богу: «Я боюсь!», наверняка на вопрос: «Что собираешься делать?», ответил, скорее всего испуганно прокричал: «Не знаю!» Потому что не мог он знать тогда, почему и зачем, по чьей воле появился на этой незнакомой планете, не знал, что ему делать дальше, как и ради чего жить, есть ли смысл бороться и надо ли всегда побеждать. И Бог наверняка ответил человеку:

«Изобретай!» Это был его совет и приказ одновременно.

...В жизни надо быть изобретателем (!!!) — таким был итог и моих ночных нелёгких раздумий, заменивших, и далеко не в первый раз, столь необходимый мне сон, но я не жалею об этом.

Да, что бы ни было, что бы ни случилось с тобой сегодня, всё равно завтрашним утром открывай глаза и, будь любезен, вставай! И изобретай — как, какими мыслями успокоить себя и поднять на новую борьбу, на новый подвиг! Сначала приведи в полный порядок себя — другого в этой жизни представителю твоей профессии всё равно не дано, а затем вспомни всех тех, кто в силу разных объективных (например, по причине болезни, а в спорте — травмы) и субъективных (потери боевого духа, желания жить и подобных) причин сам поднять себя на борьбу не способен и надеется порой только на тебя, на своего психолога!

— Прыгает стабильно? — спрашиваю Татьяну Анатольевну.

Она отвечает: — У нас в фигурном катании есть такая шутка: стабильность — это не девять из десяти, а один из одного, но когда нужно.

Предлагаю рецепт для психологов и педагогов, тяжело переживающих разрыв с учеником в том случае, если это произошло по инициативе последнего и переживается учителем не менее как предательство.

Так вот, если это случилось с Вами, скажите себе только два слова: «Работа завершена». Вот и всё. Проконстатируйте это как факт и не более того. И забудьте имя этого человека навсегда. Вычеркните его из своего «личного списка». Ничего другого посоветовать не могу. Всё другое — морально много тяжелее.

В фигурном катании многое выглядит странным. Я был искренне удивлён, когда увидел, что душ Лёша принимает не после тренировки, а перед отъездом на неё. А после душа тщательная причёска, крем на лицо, то есть входит в образ, строгий и артистичный. И параллельно, я хорошо вижу это, меняется его внутреннее состояние: губы всё более плотно сжимаются, взгляд становится суровым, движения точно рассчитанными.

— Ну как? — спрашивает он меня и смотрит прямо в глаза (нелегко выдержать этот взгляд!).

Внимательно, с ног до головы осматриваю его и говорю: «О'кэй!»

И вот она — предпоследняя тренировка. Он набирает скорость, отталкивается, и нет сомнений, что прыжок будет идеальным. И после каждого прыжка мы с Татьяной Анатольевной на секунду успеваем переглянуться. Она довольна, но и чем-то встревожена.

Лёша уходит взвеситься, и я сразу спрашиваю:

— Вы чем-то обеспокоены?

— Есть немного. Так рано он никогда не входил в форму. И это тревожит не только меня, но

и его. Просто он не говорит Вам.

— Я не сомневаюсь, — отвечаю я, — что независимо от вида спорта классный спортсмен обязан уметь удержать свою форму на высшем уровне как минимум одну неделю. А сегодня седьмое февраля — ровно неделя до произвольной программы. К тому же впереди день перелёта в Солт-Лейк-Сити, то есть ещё один выходной. А там останется всего три дня до короткой программы, и всё решит Ваше искусство тренера.

— Может быть, потренируемся сегодня вечером? — спрашивает она.

— Это будет ошибкой, — решительно прерываю я её, — видите: к нему возвращается свежесть, и сразу катание становится мощным.

— И всё же, — продолжает свою мысль она, — что мы хотим от вечерней тренировки?

— Я бы ставил вопрос иначе, — отвечаю я, — а что она может дать, кроме траты энергии? Вы же согласились, что он уже вошёл в идеальную форму. — И заходит Лёша. И сразу, будто слышал наш разговор, говорит:

— Завтра утром — последняя тренировка.

...Ужинаем вместе с Татьяной Анатольевной.

— У Вас, — говорит она, — ещё одна задача.

Вы должны ему внушить, что он должен быть бойцом. За последние два года он растерял это

качество. И сейчас ему надо внушить, что он должен быть... — Она подбирала нужное слово.

— Беспощадным! — предложил я.

— Вот! Это лучшее слово! Но по отношению к себе.

Несколько минут молчим. Я вижу Лёшу, идущего к нам, и говорю:

— Татьяна Анатольевна, сейчас я проведу один разговор, который всегда предлагаю опекаемому спортсмену перед стартом.

— Мне уйти?

— Наоборот, это я всегда делаю в присутствии тренера. Но Вы должны быть со мной согласны. Спортсмен должен понимать, что это наше общее мнение.

Сидим — мы с тренером рядом, а Лёша напротив. Я говорю:

— Лёша, ты уже не раз говорил: «Четырнадцатого я вам скажу», то есть четырнадцатого ты

объявишь приговор всему и всем: программам, тренировочному процессу, нам с Татьяной Анатольевной. Но не забывай, что это будет приговор и тебе. Мы всё для тебя делаем? Нет, не уходи от ответа, — всё?

— В общем, да, — отвечает он.

— А я отвечу иначе: мы делаем больше, чем можем. У тебя сильнейшая команда, может

быть — лучшая в мире. Ты, я отвечаю за свои слова, в блестящем состоянии! Не болен, не имеешь лишнего веса, готов функционально, идеально прыгаешь! Но это — Олимпийские игры! Впереди ажиотаж Олимпийской деревни, очная встреча с соперниками, что нелегко пережить.

И вполне возможен дискомфорт: недоспишь, например, или что-то другое. Но, что бы ни было, ты в этом случае обязан компенсировать любое недостающее или ослабленное слагаемое твоего состояния своей волей! Это я называю распределением ответственности или передачей ответственности! Мы, твои помощники, всё сделали для тебя и сделали ответственно, а теперь, Алексей Ягудин, передаём тебе «эстафетную палочку ответственности». Теперь ты несёшь её на последнем этапе эстафеты! И, будь любезен, донеси!

Он готов к сеансу, но глаза не закрывает, я чувствую — готовит какой-то непростой вопрос.

— Ну, говори, — опережаю его, — чувствую, ты приготовил очередной каверзный вопрос.

— Вопрос не каверзный, но серьёзный. Значит, Вы, мои тренеры, считаете, что теперь я отвечаю за результат?

— Молодец, ты всё понял правильно.

— Я один?

— На девяносто девять процентов.

— А что собой представляет один процент вашей ответственности?

— Наше внимание к тебе, наша преданность, наш профессионализм.

— Молодцы, — говорит он, — всё взвалили на меня.

— Лёша, а большего мы и не можем. Но в этом величие великого спортсмена, и простым смертным этого не понять и не представить. Поэтому я восхищаюсь личностью большого спортсмена и тобой восхищаюсь тоже!

Он смотрит в потолок, потом мне в глаза и говорит:

— У меня впервые за эти годы нет страха поражения. Это плохо?

— Это замечательно! Страха нет, потому что на другой чаше весов появилась сильнейшая уверенность в проделанной работе! Ты действительно выдержал всё!

— Вы никуда не спешите? — спрашивает он. — Мы давно не разговаривали.

— Я спешу в Солт-Лейк-Сити, куда мне ещё спешить? Поверь мне, моё предчувствие меня

никогда не обманывает. Ну как ты себя чувствуешь? Давно мы не оценивали твоё состояние.

— Кроме сна всё в порядке. Но хочу признаться Вам, когда Вы меня усыпляете, я говорю себе: не спать, не спать. Вот такой я человек.

— Враг самому себе?

— Вот именно.

— Значит, до следующей Олимпиады поставим ещё одну задачу: подружиться с собой!

— Мне на самом деле это нужно. Никто не знает, как это мешает мне всю мою жизнь.

И последний разговор здесь, в Калгари, с Татьяной Анатольевной.

— Боюсь общей тренировки, — говорит она, — Плющенко обычно убивает Лёшу тем четверным, который прыгает только он. Хотя в программу он его не включает. А в тренировке делает специально. И Лёша сразу сникает.

— Хорошо, что предупредили.

Я смотрю на потрясающее катание Лёши, и на глазах готовы выступить слезы. Он бесподобен, и все видят это! И все остальные начали падать, а Плющенко сорвал всё, что можно.

— В одни ворота! — говорит мне Татьяна Анатольевна.

...Итак, впереди дверь в раздевалку, где нас ждут наши соперники (по желанию Леши мы всегда приходим в последнюю минуту). Да, мы приходим позже всех, и это психологически верно. Прийти последними, на глазах у «них» уверенно и шумно (!) войти и четким шагом проследовать к своему месту.

— Входим уверенно! — не забываю напомнить Леше и сильным движением руки толкаю дверь раздевалки.

(продолжение в следующем посте)