Авторские истории

— Интересно, как он устроен.

Отец подошёл к окну и положил тяжёлую руку на голову сына.

— Это примитивный мозг, совсем нет извилин.

— Значит, они глупые?

— Ну почему сразу глупые. Понимаешь, сынок, как бы тебе объяснить, чтобы ты понял… Каждому животному дан мозг в соответствии с необходимостью его существования в этом мире. Мыши не глупые, но их ума хватает только на то, чтобы добыть пищу и не попасться в лапы кошке. То же самое и с другими животными. Самый сложный — мозг человека. Его изучают уже много лет, но не слишком продвинулись в этом вопросе. До конца так и не понятно, как там всё устроено.

— Да?! — воскликнул Аркаша, и скользкий мышиный мозг выплеснулся из ложки. — Ой! — мальчик присел, чтоб собрать его с пола.

— Оставь его. Куда интересней изучать мозг живой, а не мёртвый.

— А как его изучать, если его не видно?

— По поведению человека. У меня в лаборатории есть стеклянная колба, в которой хранится настоящий мозг человека.

— А зачем он тебе?

— Я же учёный. Мы исследуем влияние различных препаратов на мозг человека.

— Пап, а можно мне на него посмотреть?

— Хм… Видишь ли, мы сейчас проводим один секретный эксперимент…

— Ух ты! Расскажи, папа.

— Ну он на то и секретный…

— Я никому не скажу, честно.

— Мы изучаем воздействие одного препарата на мозг душевнобольных людей, но если ты пообещаешь мне держать язык за зубами, то я могу провести тебя в свою лабораторию, чтоб ты увидел настоящий мозг человека.

Рефлекс страха

Грохот колёс прекратился, и громада парохода приближалась к дебаркадеру в полной тишине. Через минуту-другую судно тяжело ударило в кранцы пристани. Матросы на берегу, поймав брошенные швартовы, взялись укладывать их на чугунные кнехты, недовольно поглядывая на пассажиров, столпившихся у фальшборта.

В воздухе повисло то нетерпение, что возникает по окончании пусть даже короткого путешествия. Необъяснимое желание, появляющееся у путника покинуть экипаж, не дождавшись пока лошади остановятся. Или спрыгнуть на платформу из замедляющего ход паровоза.

Двоих приятелей, сидящих в ресторане на верхней палубе и заканчивающих завтрак, казалось, совсем не затронула суматоха прибытия. Первый, что постарше, не спеша пил кофе, читая оставленный кем-то из пассажиров «Нижегородский листок» недельной давности. Второй курил папиросу и, похоже, был сосредоточен на подсчёте ступеней лестницы, круто ведущей от причала в пока ещё невидимый на высоком берегу город.

Наконец, на нижней палубе лязгнула дверка фальшборта. Матросы грохнули на дебаркадер трап, и пассажиры устремились на пристань.

Первым, под присмотром учителя, с визгом и хохотом высыпал десяток гимназистов. Все как один с ботанизирками через плечо и сачками для ловли бабочек в руках. Педагог, сухощавый юноша в очках, нарочито строгим голосом призвал подопечных к порядку и, угомонив, повёл вдоль воды.

Следом за экскурсантами судно покинула группа молодых людей, возвращающихся с нижегородской ярмарки, где оные побывали в поисках удовольствий. И, судя по весёлым голосам и смеху, нашедшие их в полной мере.

За молодёжью по трапу сошла семья: мать с дочерью в строгих лиловых платьях в сопровождении тучного главы семейства, несущего в корзине для пикников рыжего кота.

Далее повалил народ попроще. Несколько лавочников в суконных картузах и лаковых сияющих сапогах. Торговки с вёдрами и лукошками полными ягод. Мастеровые, богомольцы, сезонные работные мужики.

- Пора и нам, - сказал старший, отложив газету.

Его приятель, щелчком отправил недокуренную папиросу за борт, легко поднялся и они спустились на нижнюю палубу.

- Подскажи, любезный, - спросил старший у стоящего на трапе матроса, - что за народ здесь живёт?

- Народ обыкновенный, - подумав, ответил тот, – такой, что в постный день мимо колбасной лавки не пройдёт.

- Исчерпывающе, - довольно заключил пассажир, вручая матросу пятак.

Приятели ступили на лестницу, поднимающуюся в город. Дойдя середины, остановились перевести дух.

- Оркестр играет? – покрутил головой младший. – Или у меня в голове шумит?

- Похоронный марш г-на Шопена, - прислушался товарищ.

Миновав оставшиеся ступени, они оказались на городской улице, тянувшейся вдоль обрыва. Здесь же сгрудились поднявшиеся прежде пассажиры, в молчании созерцавшие приближающуюся похоронную процессию.

Траурное шествие возглавлял огромного роста мажор во фраке и с обвитым чёрным крепом жезлом в руке. Следом катилась повозка, заваленная еловыми лапами, которые два факельщика, облачённые в белоснежные ливреи и цилиндры, бросали на дорогу. Склонив головы, двигались певчие со священником и духовой оркестр. Чуть покачиваясь на ухабах, плыл, запряжённый шестёркой лошадей, катафалк, за которым шла вереница скорбящих.

Ветерок с реки колыхал шёлковые кисти балдахина, играл со страусовыми перьями конских плюмажей. Горело солнце на медных трубах музыкантов. Матово светились серебряные галуны факельщиков.

- Похоже большого человека хоронят, - громко, ни к кому не обращаясь, сказал старший из приятелей.

- Знамо дело, - тотчас откликнулся стоящий рядом лавочник. – Господина Осетрова.

И, помолчав для значимости, с придыханием, пояснил, - Миллионщика.

- Горе для семьи, - вздохнул старший. – Для жены, для детей.

- Не дал господь страдальцу наследников, - закрестилась дородная тётка, ставя на землю ведёрко с крыжовником.

- Беда, - расстроился наш герой, также осеняя себя знамением и искоса поглядывая на товарища, окружённого молодыми гуляками. Те, расположившись особняком, посмеиваясь и, временами переходя на шёпот, оживлённо что-то рассказывали новому знакомцу.

Мажор подал знак оркестру и над берегом поплыли горестные звуки траурного марша. Зрители, поснимав шляпы с картузами, склонили головы.

- Наипервейшие музыканты в городе, - шепнул лавочник. – По вечерам публику в ресторане «Палас» веселят. Как, бывало, грянут «Сердце цыганское», так ноги сами в пляс пустятся.

- Не поскупилась вдова.

- Пустое, - приосанился лавочник, гордясь усопшим земляком. - Капитал ей остался такой, что за десять жизней не истратить.

Гуляки, стоящие поодаль, громко засмеялись, и собравшиеся гневно зашикали на них. Молодёжь, делано виновато потупилась и примолкла.

Тем временем, процессия, оставляя после себя разбросанные на дороге еловые ветви, стала удаляться и вскоре скрылась за поворотом. Пассажиры, крестясь и вполголоса переговариваясь, отправились по своим делам. Приятели остались на улице одни.

- Звался покойный Павлом Фомичом, - младший докладывал быстро, прикрыв глаза, словно ученик, только что выучивший урок и боящийся сбиться. – Лет десять назад принял от папаши торговое дело, да так преуспел, что народ только диву дался. Кирпичный заводик поставил, лесопилкой обзавёлся. Армейские подряды поимел. А как время подошло – женился. Да не на ком попало, а на девице благородных кровей. Та хоть приданого не принесла, зато помогла к полезным людям приблизиться. Одна беда, супруга бесплодной оказалась. Уж её и к столичным докторам возили, и за границу на воды отправляли, да только без толку. Осерчал Павел Фомич на жену и в доме, как в монастыре, запер. Сам же кралей обзавёлся.

- Здесь? В городе? – прищурился приятель.

- Нашёл подружку в Нижнем, - младший перешёл на таинственный шёпот. – Оперную певичку мадмуазель Зи-Зи. А дальше так повелось – законная жена одна-одинёшенька слёзы точит. Супруг же, первую неделю в конторе деньги считает, вторую – на Нижегородской ярмарке с мадмуазелью шампанское пьёт. Жемчугами аманту одаривает и на паровом катере по реке катает.

- Надеюсь, не в объятиях Зи-Зи помер?

- Без конфуза обошлось. Зашёл Павел Фомич в табачную лавку сигару купить, там его и прихватило. Схватился за сердце, захрипел и вмиг богу душу отдал.

- Стало быть, вдова замужество в чёрном теле провела?

- Настрадалась. Певичка-полюбовница в золоте и шелках на сцене отплясывает, серебряными браслетами звенит, а благоверная в старом платье сама себе чулки штопает. Из украшений только колечко обручальное, да серёжки копеечные.

Голос рассказчика задрожал, в глазах блеснули слёзы.

- Прекращай, - рассмеялся приятель. – Хотя, клянусь, на подмостках равного тебе не сыскать.

- Так как поступим? – расцвёл от похвалы младший. – Наведаемся к вдовушке?

- Всенепременно.

***

Софья Викторовна, стоя перед календарём в кабинете супруга, размышляла, прилично ли будет позвать портних сегодня или, всё же, дождаться сороковин.

- Пока снимут мерки и сошьют платья, - решила она, - траур, глядишь, и закончится. А более, уж извини любимый муженёк, в обносках ходить не намерена.

И Софья Викторовна показала кукиш фотографическому портрету Павла Фомича, обрамлённому чёрными лентами.

- Для начала закажу что-нибудь строгое. Одно тёмно-зелёное, а второе цвета индиго.

Сев в кресло, закинула руки за голову.

- Слышала, - громко сказала она, - что есть дамские журналы, по которым можно платья из столичных магазинов выписать.

Кузен Александр, приехавший на днях из Твери, дабы «помочь в принятии наследства», оторвался от вороха бумаг, разложенных на столе.

- Извини? – непонимающе склонил голову. – Что выписать?

Не далее, как сегодня утром он обнаружил в кабинете покойного ларец с долговыми расписками, по которым выходило, что Павлу Фомичу был должен не только весь город, но и добрая часть уезда. По желанию, сидящая перед ним кузина могла мановением руки пустить по миру половину округи.

- Оторвись от своих бумажек, - Софья Викторовна состроила уморительно-строгую гримаску. – Правда, что я могу платья из Санкт-Петербурга почтой заказать?

- Не только платья, но и ботинки, шляпки, духи.

- Дух-и-и-и, - мечтательно простонала вдова.

В дверь почтительно постучали и на пороге появился камердинер с серебряным подносом в руках.

- Господин Краузе, просит принять, - доложил он.

Прежний слуга, относящийся к хозяйке с плохо скрываемым пренебрежением, а порой нарочно не замечающий, был изгнан из дома сразу же после похорон.

Софья Викторовна взяла с подноса визитную карточку.

- Адольф Оттович Краузе, ювелирный дом «Краузе и сын», - прочитала вслух. – Нижний Новгород, угол Царской и Кулибинской улиц.

Кузен Александр недоумённо пожал плечами.

- Зови, - распорядилась Софья Викторовна.

Вошедший ювелир, одетый в строгий тёмный костюм, осанкой и выправкой напоминал скорее отставного офицера. Даже в запахе одеколона, немедленно наполнившего кабинет, было нечто мужественное. Повеяло горькими степными травами и дорогим медовым табаком. Сопровождал гостя молодой человек с саквояжем в руке.

Сделав несколько шагов и, как показалось вдове, чуть щёлкнув каблуками, г-н Краузе выразил глубочайшее соболезнование безвременной утратой. Посетовал на бренность и скоротечность жизни.

- Благодарю, - вздохнув, ответила Софья Викторовна. – Чем обязана?

Ювелир ещё раз высказав соболезнование, перешёл к делу. Оказалось, что Павел Фомич, желая порадовать супругу, велел г-ну Краузе изготовить бриллиантовое колье.

- Выбрал несколько изумительных южноафриканских камней, - сообщил он, - и распорядился приступать к работе. Поручение было исполнено в срок, но Павел Фомич, видимо занятый неотложными делами, так и не появился. Тогда я взял на себя смелость доставить колье лично. В сопровождении помощника, сел на пароход и сегодня утром прибыл в город.

Г-н Краузе прижал ладони к сердцу.

- Можете представить моё смятение и боль, когда сойдя на берег, узнал о трагической кончине этого прекрасного человека. Пребывая в полной растерянности, всё же отважился нанести вам визит.

- Постойте-ка, - недоверчиво наклонила голову вдова. – Муж заказал для меня бриллиантовое колье?

- Помилуйте, Софья Викторовна! - воскликнул ювелир. – На свете найдётся не так много столь любящих и щедрых супругов. Полюбопытствуйте и узнаете, что изрядная часть принадлежащих вам украшений имеют клеймо «Краузе и сын».

Он жестом подозвал пришедшего с ним молодого человека.

- Голубчик, - сказал ювелир, - огласи наши последние работы для Павла Фомича.

- Момент, - тот извлёк из кармана сюртука книжицу в кожаном переплёте. Перевернув несколько страниц, нашёл нужную. – Вот, извольте. Серебряная пудреница с перламутровой птичкой на крышке. Золотые серьги с каратными рубинами. Курительный дамский мундштук слоновой кости, отделанный серебром. Золотое кольцо с изумрудом и гравировкой латиницей «ZIZI»…

Лицо Софьи Викторовны приобрело багровый оттенок.

- Довольно, - прервала она, - действительно, всё это мужнины подарки.

- В таком случае осмелюсь представить последний заказ Павла Фомича.

Ювелир достал из саквояжа футляр из лакированного дерева, щёлкнул замочком, и у Софьи Викторовны перехватило дух.

- Соблаговолите подойти к зеркалу.

Просьба прозвучала мягко, но в то же время настойчиво, так что вдова, мгновение поколебавшись, подчинилась.

Ювелир сдвинул траурный занавес с поверхности и, встав за спиной, приложил колье к шее Софьи Викторовны.

- Дабы сохранить природный жёлтый цвет камня, было решено оправить бриллианты серебром, - заговорил было г-н Краузе, но вдова остановила его.

- Покупаю, - выдохнула Софья Викторовна.

Ювелир, одобрительно склонив голову, убрал колье в футляр и вручил вдове.

Кузен Александр, до сей поры пребывавший в тени, закашлялся.

- Софья, дорогая, поразмысли, насколько уместным будет выглядеть подобное приобретение в дни траура. Что скажут люди?

- Спешу уведомить, - чуть улыбнулся ювелир, - что колье ни в коем разе не может считаться купленным Софьей Викторовной нынче, ибо Павел Фомич уже оплатил его. При стоимости в двадцать тысяч…

- Бог мой! – ахнула вдова.

- … шестнадцать тысяч получено мною в качестве аванса. Осталось только доплатить оставшиеся четыре.

- Желательно было бы увидеть, - занервничал кузен, - некие документы. Может быть долговое обязательство.

- Моего слова, - посуровел лицом г-н Краузе, - Павлу Фомичу было вполне достаточно. Впрочем, если найдёте в бумагах покойного желаемую расписку, то я всегда к вашим услугам.

Помощник хотел было забрать колье у вдовы, но та, прижав футляр к груди, устремилась к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета.

- Умоляю, простите недоверчивость кузена Александра, - отсчитывая купюры, посетовала Софья Викторовна. – У него сейчас столько хлопот.

***

Покинув особняк, ювелир с помощником отправились прямиком на пристань.

- Родственник чуть всё не испортил, - доставая папиросу из серебряного портсигара, сказал молодой человек.

- Игнат, дорогой, запомни, - усмехнулся товарищ, - никакие силы не смогут вырвать из когтей законной супруги бриллианты предназначавшиеся любовнице. Поверь, ближайшие несколько дней Софья Викторовна будет парить в небесах. Спать ложиться, не снимая колье!

Он извлёк из жилетного кармана часы, щёлкнул крышкой.

- Как бы то ни было, стоит поторопиться.

И приятели поспешили к стоящему у дебаркадеру пароходу.

Рекрут

Жандарм

Купец

Гойя | Пикабу

Портсигар

Линь Шэн Лун появился из тумана, как воплощение самой природы. Неотвратимым, несущим в себе ярость урагана и мудрость древних камней, он был тихим монахом из Шаолиня, чьё имя переводилось как «Побеждающий Дракон Леса». Он не носил мечей и не звенел доспехами. Его оружием была пустота, что рождает форму, и тишина, что громче любого клинка.

Его тело, гибкое как бамбук в шторм, было покрыто татуировками в виде вихрей. Это были символы стихий, подчинённых через медитацию. Глаза цвета обсидиана светились странным огнём. В них читались свитки «Книги Пяти Колец» Миямото Мусаси, хотя сам он никогда не держал её в руках. Линь Шэн Лун не отращивал бороду. Его гладкое и молодое лицо хранило следы невидимых битв в виде морщинок у губ, будто оставленных ветром после тысяч схваток.

Он сражался так, будто танцевал с невидимым противником. «Танец Сухого Листа». Уклоняясь от атак, он заставлял врагов падать, запутавшись в собственном импульсе. «Прилив Ци». Ладонь, приложенная к груди противника, вызывала волну внутренней дрожи, выбивая дыхание, но не оставляя ран. «Глаз Тайфуна». В центре хаоса он оставался недвижим, обращая ярость врагов против них же.

Как Мусаси побеждал деревянной палкой, так Линь Шэн Лун побеждал намерением. Говорят, однажды он остановил войну двух кланов, встав меж сотен воинов. Никто не видел, как он двигался, лишь слышали звон разбитых клинков, падавших на землю добровольно, будто стыдясь своей грубости. Когда его спросили, как ему это удалось, он ответил:

— Я напомнил их мечам, что они когда-то были мирным железом в земле.

Линь Шэн Лун не учил драться. Он учил слушать:

— Удар рождается не в кулаке, а в трепете листа перед падением. Сопротивление — это иллюзия. Позволь миру пройти сквозь тебя, и ты станешь непобедим.

Род мастера шёл с древних китайских традиций и его имя отражало глубину мышления предков. «Лун» это дракон и символ силы, скрытой в спокойствии. «Шэн» же победа, что достигается без боя, а «Линь» в его имени было напоминанием, что даже тигр, царь джунглей, не может укусить ветер.

Монастырь, где жил монах, прятался в горах, будто стыдясь своей славы. Никаких туристов, никаких золотых статуй, лишь каменный двор, где Линь Шэн Лун, худой как тростинка, поливал цветы. Увидев Пола, он улыбнулся, словно ждал старого друга:

— Здравствуй, дорогой! Ты пахнешь страхом и деньгами.

Первый урок начался с уборки. Пол, в дизайнерских кроссовках, скрёб пол метлой из бамбука.

— Грязь — это твои мысли, — говорил Линь. — Ты сражаешься с пылью, но она возвращается. Пока не поймёшь почему, будешь рабом.

Пол смеялся, когда Линь заставил его сдать телефон.

— Ты не сможешь торговать!

— Хорошо, — ответил монах. — А что ты продаёшь? Страх? Жадность? Или воздух?

Тренировки были настоящей пыткой. Пол стоял столбом по пять часов и начинал чувствовать, как земля говорит с ним через стопы. Линь учил его предсказывать удары по колебаниям воздуха, а не по мышцам. Каждый день с утра они проводили медитацию в ледяном ручье:

— Если можешь услышать тишину в боли, то услышишь правду в хаосе, — говорил мастер Линь.

Пол рвал связки, терял сознание, но Линь лишь повторял:

— Ты всё ещё бьёшь кулаком. Научись бить намерением.

Ночью Пол, измученный тренировками за день, увидел как тренируется Линь. Его движения были похожи на падение листьев. Они были непредсказуемые, но совершенные. Внезапно монах остановился:

— Твой мозг ищет паттерны, но настоящий паттерн — это дыхание.

Он подошёл к Полу и коснулся его лба:

— Ты проигрываешь, потому что боишься пустоты. Пустота это и есть поле боя.

Наутро Пол, впервые за годы, не полез за телефоном. Он сидел, слушая пение цикад и вдруг понял:

— Рынок это не числа, а ритм и его можно вести.

Линь привёл его в деревню, где местный боец, громила с кулаками как молоты, вызывал его на бой.

— Победи его, — сказал монах.

Пол шагнул вперёд, вспомнив графики, алгоритмы… и отпустил их. Когда гигант ринулся в атаку, Пол просто уклонился, позволив инерции противника бросить того в грязь.

— Как? — вопил громила.

— Ты проиграл ещё до удара, — сказал Пол, сам не веря своим словам. — Ты боишься проиграть, а я научился не бояться выиграть.

Дождь стучал по крышам древних пагод, смешиваясь с рёвом водопада. Мастер Линь Шэн Лун сидел под сосной, полируя свой деревянный меч. Его глаза, узкие и острые, будто лезвия, уставились на Пола, который стоял в мокрой от пота футболке, пытаясь повторить стойку «Побеждающего Дракона».

— Твой отец думает, что я научу тебя драться, — сказал Линь на ломаном английском. — Но ты и так воин. Только сражаешься ты с тенью.

Пол встал прямо:

— Я здесь, потому что мой отец верит в какую-то… древнюю магию, но я не верю в сказки.

Линь громко рассмеялся. Его смех напоминал скрип бамбука на ветру.

— Мусаси убил Саскэ Сасаку Кодзиро на острове Ганрю. Знаешь чем? Деревянным мечом, вырезанным из весла по пути на бой. — Он бросил Полу свой деревянный меч. — Магия? Нет! Это расчёт.

Тренировки оказались адом. Пол рубил бамбук до кровавых мозолей, медитировал в ледяном ручье, учился «видеть» противника в порывах ветра, но главным уроком стал один эпизод.

Однажды ночью Линь разбудил его и вывел в лес.

— Выбери, что делать, атаковать или защищаться, — сказал он, указывая на тень среди деревьев. Пол бросился вперёд, дрожа от холода, и провалился в яму, засыпанную листьями.

— Мусаси всегда говорил: «Не входи в схему врага!»

На следующее утро Пол, выполняя стойку «Журавля», вдруг понял, что его тело движется не по заученным траекториям, а в ответ на шелест листьев, крики птиц и биение собственного сердца. Так заново родился тот, кому предстояло изменить мир.

Читать книгу "Нексус" полностью