
Авторские истории
Центр инноваций Нексус
Пол сидел на крыше своего дома, наблюдая, как огни города мерцают в такт графикам на его планшете. Ветер шевелил страницы блокнота, исписанного формулами и китайскими иероглифами. Это было наследие уроков Линь Шэн Луна.
— Я изобрёл печатный станок и печатаю деньги в реальном времени», — говорил Пол.
— Ты слишком зазнался, — произнёс вслух голос Линь Шэн Луна в его голове. — Печатный пресс ломает тех, кто забывает, что бумага горит.
Цифры на экране спорили с наставником. За месяц была зафиксирована прибыль сорок семь процентов. Как Линь владел «Глазом Тайфуна», так Пол научился чувствовать ритм рынка и печатать деньги в реальном времени.
— Что дальше? Нужно двигаться дальше! — думал Пол. — Мне нужно придумать название своего хедж-фонда и нанять сотрудников. Мы создадим революционные решения, построим дата-центры по всему миру и создадим самую современную нейросеть. Я буду управлять миром и разорю все эти мелкие банки, что не хотят давать мне кредиты.
В голове крутились названия: «Вертекс Капитал», «Венчурные Алгоритмы», «Светлое Будущее». Каждое из них звучало как эхо чужих амбиций.
— Имена — это не логотипы, а манифесты, — вспомнил он слова Линь Шэн Луна, который однажды сказал: «Назови мечту правильно и она станет твоим оружием».
В руках Пола крутился кристаллический куб. Это был подарок отца с нанесённой голограммой биржевых кривых.
— Ты не собираешься просто торговать, — пробормотал Пол, глядя на отражение в стекле. — Ты строишь… центр инноваций.
Слово «центр инноваций» застряло в сознании. Он открыл историю своих сделок. Там, где другие видели акции и облигации, Пол различал узлы и цепочки из кода, денег и человеческих страхов. Его лучшей сделкой была покупка стартапа по квантовым вычислениям через час после взлома их алгоритма. Она была не удачей, а перекрёстком или точкой, где сошлись хакерская атака, паника инвесторов и его собственная матрица.
— Нексус, — произнёс он вслух и эхо слова растворилось.
Нексус это пересечение линий, эпицентр землетрясения, место, где рождается энергия. Он представил карту мира. Искусственный интеллект и нервная система, читающая рынок сквозь призму нейронных импульсов. Алгоритмическая торговля и артерии, перекачивающие капитал со скоростью света. Венчурные инвестиции и ДНК, вшивающая будущее в ткань настоящего.
— Это не фонд, а организм, — Сказал Пол, схватил маркер и набросал на стекле символ, где были три спирали, сплетённые в бесконечность. — Место, где технологии не конкурируют, а эволюционируют.
Он вспомнил, как год назад в токийском метро заметил рекламу: «Нексус это связь завтрашнего дня». Тогда это вызвало лишь раздражение, но теперь он понимал, что мир уже давно искал это слово.
— Почему не Синапс? — подумал Пол. — Мозг, нейросети…
— Синапс передаёт сигналы, а Нексус их создаёт, — ответил он сам себе, выводя на экран диаграмму. — Здесь нейросеть учится на ошибках алгоритмов, которые финансируют венчурные инвесторы. Те, в свою очередь, кормят нейросеть данными и круг замыкается.
***
Дождь барабанил по стёклам пентхауса, где Пол стоял перед отцом, сжимая в руках бизнес-план хедж-фонда. Название «Нексус» краснело на обложке, словно стыдясь собственной амбициозности.
— Сын, ты уверен, что готов? — отец Пола, отодвинул документ, и золотые часы на его запястье звякнули о мрамор стола. Его взгляд, холодный как алгоритмы, которыми он покорил Уолл-Стрит в девяностых, пронзил сына. — Хедж-фонды это не трейдинг. Здесь ты кормишься не с волатильности, а с доверия.
— Доверие купят результаты, — Пол щёлкнул планшетом, выводя график своей торговой системы. Зелёная кривая взлетала, как кобра перед ударом. — За год я превзошёл рынок на пятьдесят процентов. Мне нужен капитал. Как получить дешёвые деньги?
Отец усмехнулся, доставая сигару. Дым заклубился в луче света, повторив узор японских свечей на экране.
— «Дешёвые деньги» это миф, сынок. Банки дают не деньги, они продают петлю и чем ниже ставка, тем туже узел. — Он открыл сейф, извлёк пачку документов с логотипом банка, который обанкротился. — Видишь? Они тоже думали, что одолжили дёшево.
— Но твой же фонд брал кредиты под два процента в год!
— Потому что мы давали им нечто ценнее денег. Мы давали им иллюзию контроля. — Отец ткнул сигарой в пункт бизнес-плана: «Стратегия арбитраж ликвидности». — Ты хочешь играть против маркетмейкеров? Они сожрут тебя, как щенка.
Пол вспомнил слова Линь Шэн Луна: «Сопротивление это иллюзия» и выдохнул:
— Я не буду играть против них, а стану тем, кого они не видят.
Отец замер. Впервые за вечер его лицо дрогнуло.
— Банки это не инструмент, а зеркало. Хочешь их дешёвых денег? Стань для них отражением их страхов. — Он швырнул на стол ключи от хранилища. Внутри лежала потрёпанная книга, где на полях были пометки.
— Читай. Если банкиры боятся кризиса, то создай для них лекарство. Если боятся хаоса, то стань для них предсказателем. — Отец подошёл к окну, за которым город плыл в дождевых потоках. — Мои первые миллионы я получил не за стратегии, а за умение продавать сон.
Пол открыл книгу, где на странице было подчёркнуто: «Толпа мыслит образами и кто контролирует образы, тот контролирует всё».
— Как… создать «сон», пап?
Отец повернулся. В его глазах вспыхнуло нечто, что Пол видел только у Линь Шэн Луна. Это было холодное пламя того, кто переиграл время.
— Сходи сам в банк и попробуй получить кредит. Завтра в семь утра будь в Дойче Банке. Спросишь мистера Доусона.
***
На следующее утро Пол вошёл в офис. Доусон, глава кредитного отдела банка, разглядывал его резюме как бракованный товар.
— Хедж-фонд? Вам двадцать пять лет! У вас ни кредитной истории, ни залога. Вы с ума сошли?
— Залог это прошлое, а я предлагаю будущее, — Пол достал флэш диск. — Ваши технологии устарели и я могу предложить вам намного более современные решения!
Доусон побледнел.
— Что?
— Ваша бизнес-модель устарела. У меня есть инновационные решения, чтобы повысить эффективность работы вашего банка в несколько раз!
Кредитор заморгал, будто пытаясь стереть кадры из памяти.
— Пошёл вон отсюда! — не выдержал он.
Пол сморщился, собрал со стола разбросанные в спешке вещи. Всю ночь его не покидали мысли о том, что же он сделал не так. Да может просто менеджер банка не понял его. Или он плохо объяснил свои мысли. Да нет, просто они слишком устарели, чтобы понимать его инновационный подход к финансам. Мне нужно поговорить с отцом и узнать, где я ещё могу взять деньги.
На утро Пол вошёл в кабинет отца, где время, казалось, застыло между старинными позолоченными часами и голограммами котировок. Отец Пола, не отрываясь от монитора с данными по облигациям Тайваня, кивнул на стул из красного дерева:
— Хедж-фонд без инвесторов как меч без клинка. Говори!
Пол разложил перед ним файлы:
— Менеджер банка, твой приятель Доусон, он… человек устаревших взглядов, понимаешь…
— Что он тебе сказал?
— Ну, там стандартные отговорки, ты знаешь… типа молодой, нет кредитной истории… бла бла бла.
— Он дал тебе деньги?
— Нет.
Отец вздохнул и сел на стул. Повисла пауза. Пол опустил глаза и наклонился к отцу:
— Как привлечь крупных игроков, пап? Тех, кто не спрашивает отчётов, кредитных историй и кому плевать на мой возраст?
Отец опять вздохнул, скупо улыбнулся и медленно достал из ящика два досье. На обложках были гербы — французская лилия и немецкий орёл.
— Марк Делакур и Томас фон Штайнер. Один боится стать невидимым, а другой потерять контроль. Твоя задача состоит в том, чтобы сыграть на их слабостях.
Марк Делакур это французский аристократ с седеющими висками, напоминающими серебряные нити в парче. При ходьбе он опирается на трость с набалдашником в виде головы волка. Состояние, сколоченное на виноградниках Бордо и теневых поставках оружия в зоны конфликтов, не смягчило тоски по эпохе, где герб семьи значит для него больше банковских счетов.
— Он коллекционирует не активы, а истории, — отец провёл пальцем по досье, оставляя след на строке «Его увлечения это дуэли и рукописи эпохи Просвещения». — Пригласи его в дорогой ресторан и поговори с ним о чести. Расскажи ему о том, как цифровой мир станет его новым полем боя.
Томас фон Штайнер это немец в костюме, сшитом с точностью швейцарского хронометра. Его кабинет во Франкфурте напоминает геометрическую вселенную, где стопки документов выровнены под углом девяносто градусов, а карандаши находятся строго параллельно линиям паркета. Он скупает долги стран, как коллекционирует бабочек, делает это аккуратно и без жалости.
— Покажи ему матрицу, — бросил отец, указывая на графики. — Скажи, что твой алгоритм превращает энтропию рынка в симфонию. Он продаст душу за совершенство чисел.
Пол перевернул страницу с фотографией Томаса. Лицо немца, будто высеченное из мрамора, не выражало ничего, кроме холодного расчёта.
— А если он спросит о рисках?
— Риск — это диссонанс в его симфонии. Придумай, как его грамотно обойти!
***
Пол приехал в Париж и назначил встречу в дорогом ресторане. Свечи дрожали в хрустальных подсвечниках, а официанты в старинных камзолах разносили трюфели под аккомпанемент тихого клавесина. Марк вращал трость, наблюдая, как пламя отражается в серебре.
— Ваш прадед дрался на дуэлях за честь, — Пол отпил немного вина. — Сегодня шпаги заменили алгоритмы. Мой фонд даст вам ключи от цифровых замков, где каждый удар это сделка, а каждый парад это аукцион.
Марк вытащил клинок из трости, положив его на скатерть, испещрённую кружевом. Лезвие блеснуло как насмешка.
— Мой предок заколол человека за то, что тот усомнился в его слове. Ваш фонд… Он вернёт мне это право?
Пол улыбнулся, вспомнив уроки Линя: «Побеждает не тот, кто бьёт, а тот, кто заставляет противника ударить первым».
— Нет, но он даст вам честь не опускать клинок.
Француз подписал чек, выведя цифры с изяществом каллиграфа. Девяносто миллионов. Это была цена за иллюзию благородства.
После этого Пол поехал в Германию и нашёл Томаса. Воздух в кабинете был стерилен, будто профильтрован через сито Пифагора. Пол включил проектор и графики «Нексуса» поплыли по стене как геометрические духи:
— Ваш капитал это уравнение, а моя система его доказательство.
Томас поправил галстук, выверенный до миллиметра. На экране пики прибыли сменялись контролируемыми спадами. Это был хаос, упакованный в рамки золотого сечения.
— Идеальная симметрия, — прошептал он и в его глазах вспыхнул голод, который не могли утолить даже миллиарды.
— Не симметрия, — поправил Пол. — Идеальный порядок. Рынок станет часовым механизмом, а вы его часовщиком.
Немец перевёл деньги молча. Сто пятьдесят миллионов. Это была цена за то, чтобы вселенная оставалась в рамках его линеек. Пол вернулся домой и сразу же отправился к отцу с хорошими новостями. Отец разглядывал чеки, разложенные на столе, как карты Таро.
— Марк купил легенду, Томас порядок, а ты что? — Он поднял глаза, в которых отражались небоскрёбы, пронизывающие небо.
Пол потрогал рукой холодное стекло окна.
— Я купил время, чтобы понять кто мы и на что способны!
Мост
Кровь из раны текла по рукаву, а рука медленно начинала неметь. После того, как он свернул голову последнему из своих преследователей — заветные двери лифта наконец-то открылись.
Да уж — первое сольное задание, и сразу так облажаться! Прожить в этой реальности три недели и не обнаружить слежку КГБ за своим двойником. Кто же знал, что двойник, которого Эд прикончил в первый же день задания, оказался агентом западных спецслужб?
Эду подумалось, что если бы он знал — то вряд ли стал убивать его после получения такой информации... Родная душа!
Двери открылись — и он запрыгнул в долгожданную кабину. Нажал на последний, девятый этаж. Пальцы совсем не слушались, поэтому вытащить портальную капсулу и налепить на стык дверей оказалось той ещё задачей. Но Эд справился: подходил уже второй месяц его стажировки в должности Лифтёра-Изменника младшего разряда, и определённая сноровка уже была.
Портальная капсула разлилась по периметру двери, затем по стенам, включился интерфейс, и Эд нажал на крупную красную кнопку: «Домой».
Двери в Бункер открылись, когда он лежал на полу, под дверями с табличкой «1987».
Его заметили — или сделали вид, что заметили — спустя минут десять.
— Помогите вытащить этот мешок дерьма, — послышался голос куратора.
Ему залечили раны, накормили традиционно-невкусной едой и отвели на ковёр уже через час.
Свет в лицо, бетонные стены, кривая табуретка — всё в лучших традициях.
— Ну что, Эд, ты облажался.
— Босс, а не пойти бы тебе нахрен? — прямо сказал Эд. — Почему вы не дали мне инфы, что местный Эдик работал на Запад? И что его пасла гэбня?
— Что, ты бы отказался? — усмехнулся куратор. — Я читал твоё досье. Любил ходить на митинги в юности, так?
— Насрать на митинги, босс. Я думал, вы честны со мной. А вы подвергли мою жизнь неоправданному риску! Ведь это важная инфа, очень важная.
Босс хмыкнул, закурил сигарету, цыкая зубом, затем подошёл и посыпал пепел на голову Эду.
— Ты хорошо понимаешь цели Службы Бункера?
— Я бы даже сказал «отлично», — отозвался Эд, приводя в порядок волосы.
— Ну и? Озвучь?
— Ну, типа, Ветви Реальностей растут во все стороны, если их не резать. Иногда требуется Секатор, если всё слишком плохо, и ветвь особо крупная. Но иногда приходим мы, Лифтёры-изменники, когда достаточно просто прирезать кого-то, чтобы не мешался.
— Ну и?
— Что «и»?! Я всё сделал! Я убил того учёного! В толчке на заправке, как и было просчитано стратегами.
И тут босс заорал:
— Так а хрена ли ты возмущаешься?! Ты вечно будешь мне предъявлять за собственные косяки?! Твоя задача — не выжить и вернуться целым и невредимым. Твоя задача — предотвратить ветвление! И ты её выполнил! Ты, Эдуард Эльдарович, мать твою, молодец! Тебе осталось одно задание. Последнее. В очень сложном мире.
— Так вы пришли меня похвалить, босс?! — тоже заорал Эд, а затем рассмеялся, закашлялся. — Что, кого я должен убить?
— Очень, очень важного человека. Человека-парадокса. Но на этот раз тебе даже не обязательно видеть его в лицо. Задание очень простое. Иди в Хранилище и запроси четыре Шайбы Рыбаченко.
— Что это за хрень?
* * *
В Хранилище, особое подразделение Бункера, он шёл в третий раз, и в третий раз не мог понять, из какого Пучка ветвей реальности могли прийти в Бункер хранители. Они были кем-то вроде слуг Анубиса из фантастических фильмов про древний Египет — с тёмной кожей, немногословные, без какого-то выражения на лице.
— Никак, — ответил хранитель. — Просто надеваешь куда надо, и он сам подстроится.
— Там взрывчатка, да? — спросил он. — С таймером? Как таймер заводить?
— Таймер заводить не нужно. Там то, что вы, технократы, называете искусственным интеллектом. Установщик остаётся навсегда связан с этими кольцами. Тебе достаточно будет лишь подумать о событии или человеке. Шайбы сами поймут, когда сработать.
— Взорваться? — попробовал спросить Эд.
— Направленное дезинтеграционное воздействие. Они просто одновременно перережут то, на что надеты. Все четверо, синхронно, как пиропатроны.
Круто! Вот о таких заданиях Эд и мечтал. Технологичных, неоднозначных, с крутым последствием. Уже не терпелось скорее отправиться на операцию в «заказанный» мир и установить эти шайбы.
— Ого! А когда я должен загадать?
— Об этом тебе скажет куратор, наверное, — ответил хранитель. — Обычно задание выдаётся в конверте.
* * *
Быстро не получилось.
Четыре месяца обучения на монтажника-высотника. Две попытки устроиться в строительную кампанию. Четыре убийства нужных, но не особо значащих для мира людей на пути к этой цели.
И вот — он на высоте в пятьдесят метрах, со здоровенным ключём в руке, мешком инвентаря, в люльке подъёмника устанавливает шайбы.
«Родные» шайбы, выданные бригадиром, отправились в глубокое погружение в воды неспокойного пролива под ногами. Первая шайба наделась на здоровенный вантовый трос с трудом.
Шайба озарилась неровным свечением, спрессовавшись до нужного размера и опустившись в гнездо. Наверх — здоровенную гайку, закрутить, опломбировать, а затем — на следующее место.
Установка продолжалась неделю — он не мог поставить все шайбы за одну операцию, потому что в остальные места приходилось устанавливать и нормальные, местные шайбы. Последнюю, четвёртую шайбу он установил на закате.
И тогда пришло время раскрыть помятый конверт, который он всё это время хранил в кармане.
«12.03.2035 года. Эльдар Матвеевич Циммер. Министр капитального строительства Российской Республики».
Именно этот момент — примерно через неделю после планового открытия моста, и именно этого человека он должен был теперь загадать, чтобы убить.
К тексту прикладывалась фотография. Фотография отца Эдуарда, того самого, которого он потерял ещё в детстве. Того самого, которого он вспоминал в числе прочих в день, когда шагнул в темноту открывшейся лифтовой шахты.
Именно того, из-за отсутствия которого родная реальность Эда показалась ему ужасной, отчего захотелось спуститься в ещё больший ад.
...И вот он стоит на недостроенных конструкциях моста без мыслей о том, как продолжать.
Он понимает, что всё то, чем занимается Служба Бункера — это разрушение и уничтожение. Что босс его мудак, и Верховный — тоже. И что стоит поступить так, чтобы этот ад закончился — хотя бы в отельно взятой Ветви Реальностей.
Он чертовски не прав — и был не прав, и сейчас ошибается, потому что будь он хоть немного умнее — решил бы всё по-другому.
Но его губы сами произносят:
— Эдуард Эльдарович Циммер. Сейчас.
(работа с конкурса "Рассказ за час" Роскон-2024, написана по сеттингу "Курьерской службы")
Рассказ
Да, я не умел воспитывать детей! Вот представьте себе, ты покусал детишек, которых приговорили к сжиганию на костре, за то, что они ведьмы, а потом ты не знаешь что делать. Я сам недавно стал таким, как Маркус, решив основать клан, я начал тренировать их быстро передвигаться, но они оба не унаследовали этого от меня. Были очень преданы, и решили со мной поохотиться, что привело к дурным последствиям. Ближе к полуночи, не сказав ничего Маркусу, мы ушли из замка, правда ненадолго, он же этого не знал, когда мы вернёмся. Прилетаем мы через полчаса и с порога на меня налетает вампир с криками, где меня так долго носило!? Я ему в спокойном тоне всё объяснил и ушёл заниматься своими делами, а дети ушли спать.
Как же я мог забыть, что у меня сегодня день рождение. Наутро прибыла в замок Элис, пытаясь встретиться со мной и подарить подарок. На пути в тёмном коридоре ей встретилась Джейн, которая тоже пошла в тронный зал дарить мне подарок, но её опередила Элис, а та так разозлилась, что это положило начало женской ненависти.
Джейн испытывает ненависть к Элис из-за ревности: подарок Элис произвёл на меня большее впечатление, чем подарок самой Джейн. Чего тут лукавить, Элис знала, когда у меня юбилей.
Джейн всегда хотела быть любимицей и считала себя моей драгоценностью, но появление Элис нарушило эту ситуацию. Джейн хотела убить Элис, но понимала, что это приведёт к серьёзным последствиям.
-Ты меня не любишь!-кричала и выносила мозг она мне на протяжении недели.
Как не утешал я девочку на свой день рождение, она всё была злая и обижена.
Но я привык говорить правду, это было справедливо. Элис выступает в роли некого моста между Вольтури и Калленами, так что я вынужден быть дружелюбным, толерантным и радушным. Её приёмный отец жил у нас когда-то и был моим лучшим другом, пока не решил покинуть нас, основав свой клан, пожирающий кровь животных.
Впервые мы встретились в 17 веке, когда Карлайл отправился в Италию и познакомился с кланом Вольтури. Я очень дорожил дружбой с Карлайлом и считал его, скорее всего, единственным другом. Однако я был встревожен предпочтениями Карлайла в питании и считал, что со временем это ослабит его. В итоге Карлайл ушёл, чтобы найти других вампиров, подобных себе. Я очень переживал из-за потери дружбы с Карлайлом и надеялся вернуть её. Несмотря на ценность нашей дружбы, также видел в Карлайле и его семье угрозу из-за их способностей и необычайно крепких связей.
Тяжесть вечности
Я замираю посреди подземного перехода — будто от удара молнии.
Однажды я попала под удар настоящей молнии, в 1789 году. Хотя «попала» — это не то слово. Встречи с грозой я искала неделями и уже была готова сдаться.
В тот день ветер был таким сильным, что листья срывало с деревьев. Я потеряла шляпу и зонтик, путалась в собственной юбке, но упрямо шла к небольшому озеру, в которое — по словам местных — часто били молнии.
Мне повезло: очередной раскат грома оказался оглушительным, небо прорезала белая линия. Это было похоже на судорогу, охватившую всё тело. На болезненную дрожь, пульсирующую внутри.
Но она прошла — и ничего не осталось.
Она прошла — а я всё ещё была жива.
В прежние времена моя история казалась бы вполне обыденной; теперь её скорее назовут легендой. Однажды в солнечный полдень, когда я упражнялась в игре на флейте, в долине появился бог.
Может, Аполлон заплутал, возвращаясь с охоты. А может, проносился мимо на солнечной колеснице и услышал мою музыку. В любом случае, он остановился у дерева, в тени которого я занималась, и начал слушать.
Мне всегда нравилось играть. Пока звучала музыка, я будто воспаряла к небесам — выше любого бога. Чувствовала себя лёгкой. Свободной.
Мелодия закончилась, и я опустила инструмент. Щёки горели: от сбившегося дыхания или пристального взгляда бессмертного бога? А Аполлон сказал:
— Не знаю, кто ты, но играешь чудесно!
— Благодарю! — пальцы сжались на тонком тростнике.
— Если продолжишь учиться, то будешь почти так же хороша, как я.
Мне бы улыбнуться и склонить голову, но вспышка гордыни заставила посмотреть ему прямо в глаза. Не успев подумать, я ответила:
— Будь у меня больше времени, я б научилась играть и лучше вас.
В его глазах вспыхнул золотой огонёк. Тогда я даже не поняла, что это значит.
А Аполлон улыбнулся:
— Это можно устроить.
С тех пор прошло больше тысячи лет, но для меня это всё равно, что один миг.
Сначала бессмертие казалось восхитительным даром. Я больше не боялась ни старости, ни болезней. Пара столетий прошли в бесконечных путешествиях, знакомствах и развлечениях.
Я бесстрашно пила с кентаврами. В одиночку плавала к островам сирен, чтобы послушать их песни. Флейта осталась в далёком прошлом, вместо музыки я погрузилась в круговорот развлечений. Но время шло, мир менялся — а я оставалась прежней.
И этот чудесный дар обернулся тяжким проклятьем.
На третью сотню лет я забыла о развлечениях: даже самые изысканные, они не приносили прежней радости. По истечении пятой пришла в разрушенный храм Аполлона и взмолилась о пощаде.
Не знаю, он действительно не услышал — или не захотел?
Иногда я рассказываю свою историю незнакомцам в барах. Делюсь с попутчиками во время ночных поездок. Кто-то смеётся. Кто-то даже сочувствует. Но никто не понимает.
Они не знают, каково это, когда ничто, даже молния, не способно подарить покой. Когда ты не можешь завести близких друзей или влюбиться, потому что люди умирают. Не можешь ни к чему привязаться, ведь оно обратится в пепел.
Когда ты несёшь в себе эту вечность — одна.
Я устала. Я испробовала все возможные способы: от когтей сирен до огня. Всё, на что я способна: скользить по миру, ни на чём не останавливаясь, ни к чему не привязываясь.
И вот — мелодия флейты.
Она называется авлос — пастушья флейта, которую вырезают из тонкого тростника. Я думала, этот звук давно затерялся в прошлом, но вот он здесь, раздаётся в подземном переходе в одном из городов, названия которых я уже не запоминаю.
Девушка набирает в грудь воздух, её пальцы летают по отверстиям. Я больше не в холодном мегаполисе, я на лужайке под полуденным солнцем, играю на флейте, пока бог с усмешкой смотрит на меня.
— Вы позволите?
Ответа я не жду, выхватываю инструмент, не обращая внимания на протесты. Наскоро вытираю его о рукав — не мне бояться микробов. Тростник касается губ.
Столько лет прошло — но я ничего не забыла.
Я больше не думаю ни о чём: ни о проклятье Аполлона, ни о сотнях лет одиночества. Просто играю. Мелодия, которая возвращает меня во времена, когда не было тяжести. Которая делает меня живой, потому что все эти годы я не жила.
Пальцы расслабляются. Девушка едва успевает подхватить свою флейту.
А я наконец-то обретаю покой.
163/365
Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.
Лагерь. Последний сезон
Давно это было, так давно, что я уже не знаю, правда это, или нет...
Я поехал в свой последний лагерь. В следующем году все мы уже по возрасту не подходили.
Вожатые наши Люда и Настя, первокурсницы педучилища. Большая комната на 22 человека, мальчики, сами понимаете. Мы как-то все быстро перезнакомились и подружились.
Конечно, нам было немного скучно. Нет, спорт, походы в лес, книги по вечерам, это хорошо, но хотелось бы чего-то больше...
Придумали хохму: вставляешь кусок ветки в шорты, чтобы выглядело как стоячий хуй, и подходишь к вожатым с каким-нибудь наивным вопросом. Людка на третий раз нас раскусила и просто стала игнорировать. А Настя ничего, краснела, бледнела, но всё рассказывала. Потом всем надоело, все свои палки выбросили, один Саня себе такую елду отстрогал, что потом так и ходил с ней на завтрак, обед и ужин.
Лежим мы как-то на тихом часе, влетает Людка по непонятным делам (никакой деликатности, мы хоть и маленькие, но мужчины), Антоха стягивает с себя трусы до колен, и когда Людка оказалась уже в зоне его видимости, говорит басом "Опа", и распахивает простыню. От её верещания проснулся весь лагерь, наверное. Схватила бедного Тоху и поволокла к директору, Тоха еле трусы успел натянуть. После пятиминутного верещания директор сказал:
- Ну вы же хотите педагогом стать.
- Меня что, это и в школе ждёт?
Директор сделал затяжку папиросы, внимательно посмотрел на Людку, и ответил:
- Возможно. Они же в школе учатся.
Антоху отпустили. Заходить к нам во время отбоя и тихого часа Людка категорически отказалась.
А Настю мы любили. Пригласим её, бывало, почитать нам на ночь Щорса ("Щорса?" - удивлённые глаза. "Ну да, Щорса. Нам за лето задали прочитать"), она читает, мы постепенно облепляем её со всех сторон, внимательно глядя в книгу, и когда ей становится совсем невмоготу от горячих мальчишеских тел, она резко встает, говорит тонким голосом: "Дальше - сами!" и уходит.
Сейчас, с высоты своих прожитых лет, я понимаю, какими долбоёбами мы были. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь.
Настю мы так любили, что решили ей помочь. Ей дали задание набрать группу на на исполнение патриотической песни, 5 человек. И вот подходит к ней Серёга, и говорит:
-Мы все будем участвовать.
-Все? —распахнула свои прекрасные глаза Настя.
-Все. —твёрдо ответил Серёга.
О Серёге: у него был совершенный музыкальный голос. Я всегда поражался, когда человек говорит с тобой, ничего особенного, обыкновенный голос, но как запоёт, вот это охренеть.
На тихом часе Серёга выводил оперным голосом (на музыку "Шаланды, полные кефали") :
-Играла жопка на роялеее,
Кому-то стало вдруг смешноооо,
Такая маленькая жопкаааа,
А как играет хорошо!
И мы такие приблатнёнными голосами:
-Опа, да опа, калена валасатая,
Этого не может быть
Промежуток должен быть!
А Серега продолжал:
Котик, котик, обормотик,
Ты зачем написил в ботик,
Котик жалобно пропел:
Очень писить я хотел!
(припев).
Лагерь был в восторге, особенно младшие отряды.
Песня "Там, вдали, за рекой".
Короче, мизансцена была такая: Серёга поет, все остальные бьются до смерти.
Сабли нам сделал дядя Витя-завхоз. Из фанеры десятки. Разделились на красных и белых.
И вот день концерта, он же родительский день.
Судьи сидят с каменными мордами. Ну, конечно, отряды исполняют. Типа, во поле берёзонька стояла, трали-вали, охохоюшки лалы, по 3-4 человека.
И тут выходим мы.
Серега начинает петь. На словах "вдруг вдали у реки засверкали штыки, это белогвардейские цепи" мы все выходим биться. И, о чудо! Наши клинки зазвенели по-взрослому. Оказывается, Настя взяла у дяди Вити железочки, и вместе с девчонками из соседнего отряда херачила в такт нашим ударам. С таким музыкальным оформлением мы как два пальца обоссать всех белых порубили вмиг.
Но вот незадача: до конца песни ещё 2 куплета, а красные стоят, как дураки.
Мы, красные, шипели им, как гуси, вставайте, хули разлеглись.
И как зомби, восстали белые. Вставали с оловянными глазами, нападали на нас. Табуны красных и белых с рёвом гонялись друг за другом. Железки звенели непрерывно. Это была великая битва.
Всех побили, всех. И белых, и красных.
И Серёге досталось, его ранили.
И запел упавший Серёга, протягивая руки куда-то за кулисы:
-Ты конёк воронооой...
Конёк за кулисами напрягся.
-Передай, дорогоой...
Конёк готов был передать всё, что угодно, лишь бы не выходить на сцену в эту мясорубку.
-Что я честно погиб за рабочих...
допел Серёга своим волшебным голосом, и уронил голову. Бум.
22 трупа на сцене. Звенящая тишина.
Я в это время, убитый, смотрел на Настю. Из глаз её текли слёзы, железочки в руках мелко дрожали.
Потом оглушительно чихнул дед на первом ряду, до него дошла взбитая нами пыль со сцены во время битвы.
Это сработало как триггер, публика взорвалась аплодисментами. Некоторые родители подходили к судьям и хлопали им в уши. Чтобы они поняли.
Мы все 22 рыла встали и подошли к краю сцены. Серёга сбегал за Настей (да брось ты эти железки!), и мы под овации поклонились. Конечно, мы завоевали 1 место.
Вот тогда я понял, что это был лучший день моей жизни, и, возможно, он никогда больше не повторится...
А потом мы все разъехались, кто куда.
Впереди нас ждала взрослая жизнь.
О первом полёте в космос
Помню, пацану со двора плеер привезли кассетный из заграницы. С наушниками.
Вышел он из подъезда с лицом "ну что нищеброды?!", нажал на кнопку "play" и стоит ногой в ритм "Миражу" притаптывает. Его ожидания оправдались, уже через несколько минут около него стояла делегация страждущих. Красотища то неописуемая, и удобно. Не то что раньше "Маяк" на плече. Подтянулись и старшие пацаны. Ну а что, чудо-то доселе невиданное. Мобильных тогда не было, зато была голосовая почта. По этой причине, в нашем дворе нарисовались и "вражины" из соседнего двора тоже.
Он дослушал сторону до конца, нажал на кнопку и приёмник кассеты медленно, плавно открылся. Он достал оттуда МК-60, перевернул, и снова включил. В этот момент вокруг него шло жаркое обсуждение. Японский у него плеер, или корейская фигня? Есть ли ускоренная перемотка? С записью, или так, чисто на послушать? Корпус металлический, или пластиковый. У фарцы купили, или из-за бугра прям? В общем, все стояли и страшно завидовали.
Серёга-очкарик, лучше всех в школе учился, поэтому шансов у него не было никаких, вдруг сказал "стереофонический" и обречённо подправил пальцем очки. Никто кроме него так много незнакомых букв выговорить не мог, поэтому все сразу согласились, понятия не имея что это значило.
Настал долгожданный момент, когда он дал заценить своему лучшему другу. На лице друга отразился состоявшийся коммунизм.
- А дай и нам послушать - послышалось из толпы. Ну, не знаю (сплёвывая), хватит ли на всех батареек, закручивал интригу он и оставлял без шансов пацанов с низкими котировками во дворе. Друг его, нехотя, осторожно снял наушники и сияя от восхищения сказал - "зыдовско". По шкале крутости такое резюме тянуло на полёт в космос ещё до Гагарина.
И тут прозвучала фраза, которую я не забуду никогда в жизни. Как сами слова, так и гонор с которым всё это было сказано.
- Так, батя сказал никому не давать и проверять чистые ли уши. Серый, ты следующий. Подойди, я уши гляну!
P.S. "Ой, подумаешь! Мне батя видик обещал привести." - раздосадовано сказал тот, на ком сели батарейки. Все разошлись по домам. Не потому что всех домой позвали, нет. Уши мыть. Вдруг у него ещё батарейки есть?! А когда ещё такой шанс предоставится - неизвестно.
Пианист
Как говорится, ничто не предвещало...
Благотворительный вечер был в разгаре: толстосумы выгуливали своих жен; жены выгуливали новые наряды "от кутюр"; наряды отсвечивали блестками – слепили глаза, и мешали заглянуть в душу.
Посреди главной залы роскошного особняка стоял белый рояль, и на нем самозабвенно играл известный пианист...что-то нежное и умиротворяющее – из Шопена.
Миллиардер Гроссман заскучал, и заметил, как внимательно смотрит за бегом пальцев именитого пианиста по клавишам молодой гарсон– будто всасывает взглядом все его навыки.
Наконец, пианист утомился, и, закончив композицию, взял с крышки рояля бокал шампанского, и удалился в темный угол залы – отдохнуть от игры и внимания.
Гроссман подошел поближе к гарсону, которого заприметил, щелкнул полированным ногтем по его бэджику на белоснежной ливрее с надписью "Тайлер Дерден", и спросил:
– Грядет веселье, как в известном фильме, да, молодой человек?
Гарсон:
– Не понимаю, о чем вы говорите, какой фильм?
Гроссман(зевнув):
– Не стоит уходить в "несознанку", не боись – не заложу, я тут порядком заскучал, и не против маленького кипиша...
Гарсон вопросительно уставился на Гроссмана.
Гроссман:
– В суп нассал уже?
Гарсон:
– Нет.
Гроссман(вздохнув):
– Медленно работаете.
Гарсон:
– Не понимаю, о чем вы.
Гроссман:
– Уф, имя на бирке – Тайлер Дерден...твое?
Гарсон:
– Нет.
Гроссман:
– И ты не знаешь, откуда оно взялось?
Гарсон:
– Приятель выдал, вместе с униформой.
Гроссман:
– Какой приятель?
Гарсон:
– Тот же, который вытащил меня из Ада.
Гроссман:
– Ого, значит, хулиганство я все таки увижу сегодня! Как приятеля звать?
Гарсон:
– Называется Шульцем, а настоящее имя и не выговорить, как и мое – нездешние мы.
Гроссман:
– Что этот Шульц попросил тебя сделать на этом вечере?
Гарсон(пожав плечами):
– Выполнять обычную работу официанта, пока...
Гроссман:
– Что "пока"?
Гарсон:
– Пока не найду что-то интересное для себя.
Гроссман:
– О как! Свобода действий в анархическом обществе – такого в фильме действительно не было. Стало быть, Шульц уверен, что то, что тебе по нраву, соответствует его целям?
Гарсон:
– Похоже на то.
Гроссман:
– Нашел уже, чем заняться?
Гарсон(опуская горящие глаза на рояль):
– Даа, щас слабаю.
Гроссман(подняв брови от удивления):
– Умеешь играть на рояле?
Гарсон:
– Это рояль называется? Забавное слово. Умею.
Гроссмана настигла неведомо откуда взявшаяся уверенность, что парень, впервые в жизни услыхавший слово "рояль"...сыграет на нем. Нет, не сыграет, а именно слабает.
Гроссман(отступая на шаг, освобождая дорогу к роялю):
– Нуу, слабай.
Гарсон сел за инструмент, заглянул под него:
– А это что за педали?
Гроссман:
– Плевать, лабай уже, помираю со скуки и любопытства.
Пальцы гарсона забегали по клавишам: от разнесшейся по залу кокофонии, все присутствующие обернулись на "лабающего":"Кто хулиганит?"
Гроссман(усмехнувшись):
– Продолжай, публика заинтересовалась.
Еще несколько секунд звукового хаоса, и вдруг, Гроссман заметил, что в последующие мгновения звукохаос начал дробиться на фрагменты, короткие фрагменты стали идеально повторяться вновь, миксоваться между собой в затейливые "риффы", и весь этот псевдомузыкальный бардак стал обретать форму чего-то..хм..упорядоченного.
Гламурная публика прихерела, и не стала торопиться с требованием остановки сего безобразия.
Гарсон быстро нашел применение недавно обнаруженным педалям рояля – до жути неправильно, и до ужаса правильно применяя неправильность, привнося в "адский музон" все больше структурности.
Публика отреагировала на это масками понимания некоего "авангардисткого подхода" к искусству, ибо, вовремя не остановив гарсона, ей пришлось искать этому проступку оправдание.
В какой-то момент, структурированный бедлам резко прекратился, и зазвучал открывок из Шопена, который играл именитый пианист десятью минутами ранее. Отрывок воспроизводился идеально.
Толстосумы переглянулись:"Точно, еще одного гения пригласили на вечер под видом гарсона". Гроссман заметил в толпе одобрительные кивки персон, мнящих себя хорошо разбирающимися в музыке.
"Шопен" резко оборвался, и на смену ему пришли мрачные тягучие звуки из готического средневековья, или "Блэк Саббат"?
Гроссман:
– А веселее можно?
Снова "залабал" несусветный бардак, который, впрочем, очень быстро переродился в подобие "собачьего вальса", но собранное из только что прозвучавших "адских сэмплов".
Какая-то престарелая дама восторженно хлопнула три раза в ладоши, и выкрикнула:
– Маэстро! А теперь озвучьте томление чистой девичьей души, грезящей по большой любви!
Звукобедлам вновь ушел в мрачную готику, но не настоящую, а в ее потрепанные веками и ветрами руины...
Публика обернулась на престарелую даму, и каждый заметил, что игра гарсона в звуковой плоскости полностью соответствует облику старой карги в плоскости визуальной, если содрать с нее тонны макияжа. Все заметили, но деликатно промолчали.
Между тем, разрушенная готика стала обретать больше структурности, и, как бы выкрашиваться в светлые и более веселые тона.
Щеки дамы зарумянились, и она, будто скинула несколько годков возраста.
С каждым следующим мгновением, музыка становилась все более гармоничной.
Дама молодела на глазах, и было видно, что несколько нот уже задели ее далекие и теплые воспоминания о давно ушедшей любви.
Гарсон, вдруг, уловив "молодильное сочетание звуков", увлекся им, превратив его в стремительно ускоряющуюся гамму.
Дама стала уменьшаться в росте, пока не обратилась в совсем маленькую – пятилетнюю девочку.
Гарсон ждал новых пожеланий от публики, но, напрасно – люди завороженно наблюдали за трансформацией "старой карги" в младенца.
Трац-бац-дац-кавардац по клавишам....и маленькая девочка рассыпалась в прах.
Гарсон(вставая из-за рояля):
– Блять, увлекся...






