Сообщество - Авторские истории

Авторские истории

40 276 постов 28 286 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

9

Настоящий джентльмен. Глава 5

Художник Ольга Хомутинникова (VK - Olga HN) специально для книги.

Художник Ольга Хомутинникова (VK - Olga HN) специально для книги.

Глава 1 | Глава 2 | Глава 3 | Глава 4


Ричарду, нервно пританцовывающему у кровати, дважды повторять необходимости не было. Он встрепенулся, кинулся к шкафу и замер.

– Одежда!.. – прошептал он. – Всё в стирке…

– Так спросите у них, может, высохла? Только подождите, пока я уйду.

– Ха-ха! Не смешно. На нас, между прочим, только халаты и тапочки. И трусы…

– Вот и отлично, не замёрзнем. – Алекс, уже «одетый», раздвинул лёгкие летние занавески и открывал окно. Снаружи было темно, как у чёрта в заднице – облака закрывали луну, давая ей полюбоваться Землёй, лишь изредка открывая маленькие окошки, а свет от фонарей остался с другой стороны дома. – Ключи у вас?

– Конечно! – Ричард, опомнившись, схватил плащ и проверил карманы. Телефон, ключи, портмоне и злосчастные банкноты, любящие так некстати разлетаться, были на месте. Скатав его снова, Ричард накинул халат с тапками и кинулся к окну, в которое уже наполовину вылез его спутник. Сзади, за дверью, активность усиливалась. Сделав ещё несколько безуспешных попыток тихо открыть дверь, злодеи перестали стесняться, в том числе и в выражениях. Грубый мужской голос что-то коротко и зло прокаркал, и дверь сотряслась от первого удара.

– Быстрее! – прошипел в панике Ричард. – Ну, что там?

– Там? Ничего… – Алекс перелез на ту сторону и сейчас стоял на одном с Ричардом уровне. – Там есть узенькая приступочка, но держаться за неё не получится. Придётся прыгать. Оттолкнуться и прыгать. Внизу трава. Кажется… Должно быть мягко.

– Кажется?! – возмутился Ричард, но в этот момент Алекс дёрнулся и исчез в темноте. – Чтоб тебя!..

Сзади снова что-то бухнуло в дверь, на этот раз сильнее, ноги Ричарда сами полезли в окно и нашли снаружи стены опору шириной едва ли в два дюйма и к тому же наклонную. В этот момент стало не по себе – снизу была чёрная бездна, под халат задувал бодрящий ночной ветерок, а в дверь снова бахнули так, что кресло не выдержало и, жалобно скрипнув ножками, сдвинулось с места. Следующим ударом они вполне могут открыть дверь. Ещё этот плащ! Какого чёрта он его сразу не надел, а свернул в свёрток? Теперь мешается под мышкой. И Алекс пропал…

– Эй!.. Рич, вы там? Прыгайте скорее, не бойтесь.

«Фух!» – мысленно обрадовался Ричард и, сильнее прижав к себе плащ одной рукой, разжал вторую, оттолкнулся посильнее и провалился в черноту.

Этот миг падения в неизвестность Ричард запомнит надолго. Эту странную лёгкость, как будто летишь не вниз к земле, а просто движешься в бесконечном пространстве. Эти мурашки, поднимающиеся снизу, от ступней, и быстро-быстро бегущие вверх, до самой макушки, задерживаясь внизу живота какой-то щекочущей пустотой. Это мучительное ожидание скорого удара, когда ноги встречаются с твердью, знаменуя конец полёта. Всё это длится мгновение, но оставляет ощущение чего-то загадочного и необъятного, будто краешком, самым уголком сознания прикоснулся к тайнам Вселенной. Или это просто игры напуганного падением мозга?..

В любом случае надо отдать должное Алексу – он не обманул. Приземление вышло действительно мягким. Земля, хорошо политая, ещё не остывшая после тёплого дня, была покрыта плотным слоем невысокой травы, она ударила в подошвы чудом не слетевших тапок нежно, словно пытаясь поддержать неуклюжего человека, просто не дать ему упасть. Ричард чётко развернулся в полёте на девяносто градусов, спружинил ногами и, как умел, перекатился через плечо. Вышло не ахти, но никто этого всё равно не увидел. Он быстро вскочил и крикнул шёпотом:

– Алекс!

Неожиданный захват его локтя чуть не лишил Ричарда чувств, заставив дёрнуться всем телом и вскрикнуть. Шёпотом, разумеется.

– Чтоб вас пере…

– Не шумите. Вы нормально приземлились? Ничего не болит? – и не дожидаясь ответа: – Следуйте за мной.

С этими словами Алекс быстро потащил Ричарда за собой. Глаза, уже привыкшие к темноте, начали довольно чётко различать силуэты находящихся поблизости предметов, на другой улице белыми шарами висели фонари уличного освещения, окна домов уже уснули, никак не выделяясь на чёрном фоне стен, а в небе не спеша плыли тёмные облака, просвечиваемые еле пробивающимся сквозь них светом луны. Ричард выдернул свой локоть и быстро натянул плащ. Ноги, как и тапочки, промокли от покрывавшей траву росы и теперь чавкали при каждом шаге. Ну ничего, сейчас они сядут в свой автомобиль и уедут из этого негостеприимного места. Снова не отдохнувшие.

У угла дома Алекс на миг замер, чтобы быстро выглянуть из-за него, затем махнул рукой и сам нырнул на ту сторону. Ричард, не сбавляя хода, сразу последовал за ним. И тут же практически уткнулся в спину замершего товарища. Спина эта, как и затылок, всем своим напряжённым видом излучала недоумение и лёгкую растерянность. Сердце ёкнуло, с зарождающимся страхом Ричард опасливо выглянул из-за Алекса и с изумлением раскрыл рот.

– Моя… – простонал он осипшим голосом, – машина!..

Здесь, при свете уличного фонаря и летающих перед входом светильников, было достаточно светло, чтобы рассмотреть мирно покоящийся на домкратах автомобиль, глядящий на них чёрными провалами пустых колёсных арок.

– Но, зачем?..

Алекс понимающе положил руку на плечо Ричарда.

– Видимо, на всякий случай. На вот этот как раз, чтоб не сбежали.

– И что теперь делать? – уныло забеспокоился наш герой. С обратной стороны дома послышались ругань и шум, внутри началась какая-то возня, в холле на полную врубилось освещение.

– За мной! Быстро! – Алекс резко дёрнул Ричарда за руку, потянув к дороге. Там стоял какой-то автомобиль, перекрывая подъезд к дому. Ну, допустим, им он не помеха, так как они пешком без проблем его обогнут, но вот что дальше, неужели Алекс хочет просто убежать? Возможно, в темноте, за пределами городка они и смогут спрятаться, если их не будут разыскивать с фонарями и собаками (сомнительный, конечно, вариант событий), но куда они пойдут пешком ночью в одних халатах и тапках. Ричарда вдруг осенило и он выдернул руку:

– Минутку! – И бросился к своей машине, снимая на ходу сигнализацию, открыл заднюю дверь, схватил свои туфли и бегом вернулся к озадаченному попутчику, не забыв снова включить охранную систему: – Вот!

– Супер! – то ли похвалил, то ли сыронизировал Алекс, снова рысью направившись к дороге. У автомобиля он остановился и потянул за ручку водительской двери, а та… открылась! Вот беззаботные дураки! Ричард даже повеселел. «А заведётся ли она?» Веселье как сдуло.

Алекс тем временем вскочил в кресло, повозился секунд десять и асфальт перед авто осветился ярко-белым светом фар, а в салоне включились плафоны освещения. Неужели, завелась?! Так как привычного Ричарду звука работы двигателя внутреннего сгорания от этого электромобиля не исходило, то сомнения ещё оставались.

– Залетайте, Рич! – развеял Алекс все сомнения. – Кто же оставляет ключ в салоне припаркованного на дороге автомобиля?

От дома снова послышался шум, обежавший машину Ричард увидел, как открылась входная дверь и на улицу выбежали трое мужиков, крича и махая руками, среди них был и Генрих с красным от напряжения лицом. С нездоровым весёлым злорадством Ричард показал им неприличный жест и, запрыгнув в машину, ответил Алексу:

– Идиоты! Полные идиоты.

Электромобиль сорвался с места с изрядным проворством, взвизгнув на прощание покрышками. В заднем стекле мужики, добежавшие только до дороги, бросили погоню и сейчас, видимо, материли угонщиков, обещая им самые жестокие виды пыток и истязаний. Ричард ещё раз, больше для собственного удовольствия, показал в их сторону палец и довольный повернулся к лобовому стеклу. Алекс выехал на главную дорогу и сейчас рулил в том направлении, с которого они съехали прошлым вечером. Городок быстро кончился, а с ним и фонари оставили наших путников один на один с вязкой чернотой ночи, разрезаемой сейчас, как клинком, лишь светом автомобильных фар.

– Если устанете, я готов вас подменить, – благодушно предложил Ричард, пребывающий в приподнятом расположении духа.

– Боюсь, устать я не успею. – Алекс помолчал, но, почувствовав немой вопрос взволнованного попутчика, разъяснил: – Надо как можно скорее избавиться от этого автомобиля. Скоро, как только спрячут или отгонят куда-то ваш авто, они наверняка заявят об угоне.

– Но мы же можем рассказать правду, что нас хотели обокрасть.

– А какие наши доказательства? Одежду они тоже спрячут, скажут, что два голых психа прокрались в их дом, спёрли халаты и тапочки, после чего скрылись на их автомобиле. А заодно повесят на нас деньги и драгоценности. Да и в любом случае угон чужого авто сильно подрывает наш статус, как пострадавших.

– Супер, – уныло проговорил Ричард, – только избавились от моего любимого «Пассата», уже надо избавляться и от нового автомобиля. Ещё и «Пассат» я теперь точно никогда уже не верну.

– Да, скорее всего они разберут его на запчасти и продадут, – брякнул Алекс, но увидел кислое лицо Ричарда и решил подбодрить (вышло, правда, не очень): – Жалко, у нас нет времени, чтобы поступить так же с их авто.

– Может, сожжём его?

– Хмм… – Алекс задумался на несколько секунд. – Заманчивое предложение, но, боюсь, мы этим сделаем только хуже. Понимаете, Рич, если мы просто бросим где-то автомобиль, то есть шанс, что искать нас дальше будут не столь рьяно, как в том случае, когда мы его сжигаем. Одно дело мелкое хулиганство, а другое – сознательная порча чужого имущества. Это, конечно, всё актуально в том случае, если хозяева дома не повесят на нас кражу у них наших же денег.

– Но это будет уже полное свинство! Предлагаю сжечь автомобиль за то, что они могут так сделать!

– Я всё же не думаю, что это хорошая мысль. – Алекс опустил руку, чтобы подрегулировать сидение, и слегка вальяжнее устроился в кресле. – Я, разумеется, полностью поддерживаю ваш порыв и негодование относительно этих бесчестных личностей, но, если они не слишком глупы, они не станут вешать на нас деньги, потому что в случае нашей поимки доказать их принадлежность будет гораздо легче именно нам. Хотя бы по транзакциям с вашего счёта, да и отпечатки на них в основном наши с вами. А тогда им уже самим могут предъявить обвинение в мошенничестве и прислушаться к нашим оправданиям. – Алекс помолчал, давая Ричарду возможность проникнуться его словами, и веско закончил: – Как-то так.

Луна, ненадолго выглянувшая из-за облаков, осветила поля, проплывающие за окнами, где-то вдалеке, на холме, блеснули отражением окна домов небольшого посёлка. Через полминуты всё это вновь погрузилось во тьму. Будто показали сильно замедленное видео с молнией.

Ричард обдумывал положение, в котором они находились. Очередное подряд дурацкое положение. Они словно прыгают из одной неприятности в другую, будто, идя по болоту, каждый новый шаг делают, всё более утопая в трясине и не находя спасительной суши. Но, по крайней мере, они всё ещё двигаются и, пока не утонули, будут делать новый шаг.

– Хорошо, – подытожил Ричард свои размышления. – И где вы хотите оставить машину? В городах нам на ней, как я понимаю, светиться не стоит?

– Верно, не стоит. Думаю, на подъезде к крупному городу оставим её в поле или роще, среди деревьев, и дойдём до города пешком. Но! – Алекс поднял руку с оттопыренным указательным пальцем, а Ричард вздохнул:

– Ну, конечно, как же без «но».

– Ага. До этого нам надо купить одежду. Не попрёмся же мы в город в халатах. И тапках.

– Ну да… Нас по этой примете и будут искать в первую очередь.

– Именно! Да и не удобно как-то. В общем, заскочим с утра в магазин в небольшом городке, вы быстренько купите нам самую простую одежду и уже после избавимся от этой тачки.

– А почему я? – с подозрением осведомился Ричард.

– Потому что у вас есть плащ и туфли.

– Вы тоже можете их на…

– Нет, я не надену снова ваши туфли, увольте! И сразу скажу: берите мне обувь на размер больше вашего. Лучше кроссовки.

– Ладно, – согласился Ричард, но вдруг его царапнула неприятная мысль. – Я же в этом прикиде буду выглядеть как… ну, сами знаете!..

– Знаю, а что поделать? – философски заметил Алекс, даже успев развести руками. – Просто держитесь подальше от женщин. И детей.

– От всех мне лучше держаться подальше! – Ричарда гложила мысль, что придётся так унижаться. Ему предстояло вести себя настолько не по-джентльменски, что хоть плач.

– Ну или прикиньтесь пьяным, тогда будет казаться, что вы просто с бодуна идёте куда-то в том, что нашли.

– О, ну это вообще прекрасная идея! Так действительно гораздо лучше! Может, мне вообще в трусах пойти?!

– Замёрзнете…

– Ой, да пошли вы!

Ричард не обиделся, он прекрасно понимал, что так надо, но всё-таки ему нужно было время, чтобы свыкнуться с мыслью о предстоящем унижении. На него точно будут коситься, хорошо, если не побьют. Надеяться, что с утра будет ещё очень мало народу и смотреть на него будет просто некому, тоже глупо – большинство как раз будут спешить на работу. Хотя, может, если немного задержаться, то большинство уже будет на работе. Не угадаешь, блин. А если прикинуться нищим, взять какую-нибудь картонку, измазать лицо? Но что писать на картонке? Алекс, наверное, сможет с этим помочь, но тогда придётся искать место, где можно будет потом умыться. Да и в магазине образ нищего с пачкой денег на два комплекта одежды с обувью наверняка вызовет подозрения. Ещё, чего доброго, вызовут полицию.

А эксгибиционист, с раннего утречка пришедший закупиться одеждой, конечно же ничего, кроме умиления, вызвать не может?! Замёрз бедняга, пока развлекался, с кем не бывает. «Вот ведь гадство!» Ричард мысленно в сердцах сплюнул от отвращения. И это, можно сказать, на себя же и сплюнул. Но что поделать, по здравом размышлении это был единственный подходящий вариант. Одежда им, как ни крути, нужна, а разгуливать в халате и мокрых тапках ничуть не лучше, чем в плаще и сухих туфлях – утрами-то ничуть не жарко. Да и на камерах, когда будут искать по ориентировкам, эксгибиционист вызовет меньше подозрений, ибо не подходит под описание. Ричард искренне надеялся, что хозяева дома не будут предоставлять полиции видео с дверной камеры, ведь тогда им придётся признаться, что сами добровольно гостей и пустили. А так скажут, что влезли через приоткрытое окно, стащили халаты и ключ от машины гостей да смылись. А про камеры им лучше вообще солгать, что сломаны были и не писали видео, так как на них ещё много чего интересного можно будет увидеть, включая его, Ричарда, автомобиль.

Размышления немного отвлекли и успокоили расстроенное сознание, дали время свыкнуться с неприятной перспективой. До утра времени ещё много, к моменту похода в магазин ему, наверное, будет уже наплевать. Ричард уныло глянул на свой плащ. Хороший плащ, прекрасный. Но не на голое тело! Сейчас, в сидячем положении, его полы задрались выше колен, но при ходьбе длины хватало, чтобы как раз колени закрыть. И всё, дальше голые волосатые ноги. И туфли, хорошо хоть без носков.

– Вы всё об этом размышляете? – глянул Алекс в сторону попутчика. – Да ладно вам, это же быстро, и больше никто вас в этом городке не увидит.

– Не напоминайте, не надо. Я уже почти смирился.

– Ну и хорошо!

«Тебе-то, конечно, хорошо, ты в машине сидеть будешь, пока я позорюсь!» Ричард нервно дёрнул плечом и посмотрел на часы. Почти четыре. Значит уехали они где-то в половину, а поспали, выходит, три с небольшим часа, может, четыре. А с учётом того, как плохо засыпалось Ричарду, он спал и того меньше, и то не полноценно, а чёрт-те как.

– Во сколько здесь открываются магазины? Сколько нам ещё ехать?

– Не знаю, Рич, поищите в телефоне, заодно скажете, куда ехать. Я пока просто на восток в сторону Берлина рулю. Но, честно говоря, хотелось бы его миновать.

Ричард кивнул и достал свой новый смартфон. На карте моментально определилось его местоположение, забить в поиск «магазин одежды» и вот уже готов список. Потратив некоторое время на выборочный просмотр предложенных вариантов, Ричард пришёл к неутешительному выводу.

– Они все открываются в 10, в лучшем случае в 9 часов, но вторых меньшинство.

– Плохо! Это нам ещё долго пилить, а когда эти сволочи заявят об угоне, не понятно, но сомневаюсь, что они будут ждать до утра.

– И что будем делать? – На Ричарда снова навалилось беспокойство со смутным предчувствием очередных скорых неприятностей. У них вообще когда-нибудь теперь будет время на нормальный отдых? Нормальный спокойный отдых! Когда не надо бежать, ехать, скрываться, бояться, когда никто не преследует или хотя бы не наступает на пятки, когда можно выспаться. Хоть одну ночь!

– Вопрос хороший… – прервал его внутренние стенания Алекс, задумчиво почёсывая короткую щетину только подбритой бороды. – Гляньте, какой ближайший более-менее крупный город, пожалуйста?

– Ага, сейчас, – пробубнил в ответ Ричард, уткнувшись вновь в свой смартфон. – Та-ак… Ну, Майнц, либо Франкфурт. На Майне, который.

– Я понял, который. Что ж, я полагаю, Майнц мы объедем по окружной, и где-то не доезжая Франкфурта уедем в поля. Понятно, что засветимся на всех камерах, но, по крайней мере, будет не так очевидно, в какой город мы после направились.

– Ага, там ещё Висбаден есть.

– Ну да, хотя это практически один город с Майнцем, разве что на другой стороне реки. Только не вздумайте говорить это их жителям! – Алекс строго глянул на Ричарда и снова уставился вперёд. – Так вот. Встанем в полях, дождёмся утра, вам придётся прогуляться до ближайшего городка и купить нам одежду. Когда вернётесь, мы переоденемся и вместе пойдём во Франкфурт, возможно, удастся поймать попутку.

– Отлично! Теперь мне в таком виде ещё и по дорогам гулять!

– А что поделать, Рич? – снова развёл руками Алекс, на миг оставив руль. – Если бы был круглосуточный магазин одежды, я бы с удовольствием поскорее в него заехал и избавился бы уже от этого автомобиля. – Он замолчал, а Ричард насупленно смотрел в темноту за окном, всё понимая, но всё ещё противясь принятию. – Вы же можете пойти ещё затемно, дойти до города и там где-то в неприметном месте дождаться открытия магазина.

– Чтобы отморозить себе причиндалы?

– Да ладно вам, под плащом тёплый халат, ничего вы не отморозите. Там же не зима. Могу вам носки одолжить, а то вы, смотрю, не захватили.

– Вот уж нет, не надо! С носками будет уже совсем пошло.

– Ну как знаете. Но в общем вы согласны с моим планом? – как будто издеваясь, уточнил Алекс. Ричард бросил на него уничижительный взгляд, пущенный, впрочем, вхолостую, так как Алекс был занят дорогой, и не стал удостаивать его ответом.

Итак понятно, что он согласен, ведь у него нет никакого другого разумного плана. Если была бы возможность избежать предстоящего унижения, разве бы он не воспользовался ею, не предложил свой вариант взамен Алексова? А так нет у него возражений, кроме одного – что он не хочет этого делать, но это возражение лучше высказать тихим шептуном с противоположной стороны – эффект будет сопоставимым, но зато никто не назовёт его трусом и не выкажет своего неуважения.

Дорога, выныривая из темноты, неслась под колёса, чтобы снова спрятаться от глаз в непроглядной ночной прохладе, окутывающей автомобиль, словно монстр, только и ждущий, когда погаснет весь свет, чтобы накинуться и поглотить, растворить в себе эту маленькую, смело несущуюся сквозь неё, букашку. Зябко дул климат-контроль, выставленный на восемнадцать градусов, Ричард поёжился и поднял температуру до двадцати двух. Потеплеет, конечно, не моментально, но уже сейчас из дефлекторов ощутимо сильнее подуло тёплым воздухом.

– Сколько нам ехать до остановки?

Алекс, решивший не использовать штатную навигационную систему автомобиля и забравший в связи с этим телефон Ричарда, сверился с навигатором:

– Около двух часов, плюс-минус.

– А как вы думаете, нельзя этот автомобиль отследить дистанционно? Он хоть и не слишком новый, но охранная система должна такое позволять.

Алекс напрягся, это было не то что заметно, это чувствовалось по вмиг сгустившемуся воздуху. Даже странно, что он не предположил такой возможности, ведь обычно именно Алекс здраво и со всех ракурсов оценивал ситуацию и строил на этой основе план действий. Ричард даже успел слегка возгордиться собой, прежде чем его самого охватила лёгкая паника, что их могут просто уже где-то на дороге ждать, ухмыляясь в казённые офицерские усы таким глупым угонщикам.

– Могут, конечно, – наконец озабоченно проговорил Алекс. – Но в таком случае нет и смысла игнорировать штатный навигатор. А ещё существует теоретическая возможность её заглушить дистанционно, но, раз мы до сих пор едем, видимо, на практике этой возможности нет.

– Это несомненно радует. А штатный навигатор вы всё-таки поигнорируйте и дальше. На всякий случай просто.

– Ага… – рассеянно ответил попутчик Ричарда, размышляющий явно не совсем об этом. Но близком: – Знаете, думаю, нам стоит вместе покинуть авто и уйти полями в сторону города. Сразу как приедем. Но в город я с вами не пойду.

Обрадовавшийся было Ричард, снова поник. Но, с другой стороны, ему меньше придётся ходить одному, да и возвращаться после магазина ближе. Тоже плюс.

– Я подожду вас за городом, в какой-нибудь рощице, если будет, или прямо в поле. Посмотрим. Надеюсь, за несколько часов мы не замёрзнем.

– Мы можем остановиться пораньше, чтобы было дольше идти. Будем согреваться в процессе ходьбы.

– Ладно, может так и поступим, – согласился Алекс. – Ближе к делу будет видно. Пока поройтесь в бардачке и других… э-э… – он неопределённо поводил рукой, – местах.

Ричард пожал плечами и потянулся к дверце бардачка. Проверить, так проверить, почему бы и нет. Если есть что полезное, надо забрать – в качестве наказания, так сказать. Или платы за доставленные неудобства. И застиранные у них шмотки!

Первый же предмет, показавшийся на глаза Ричарда в открывшемся проёме бардачка, поверг его в лёгкий ступор. На тонкой пачке каких-то документов, частично распиханных по файликам, а частично уже слегка помятых голых листов, лежал, тускло поблескивая гладкими металлическими боками дула и барабана, чёрный револьвер с деревянной рукояткой. Или пластиковой – с ходу и не разберёшь. Да и какая разница?! У них тут пушка в машине! Они угнали тачку у человека, держащего в бардачке револьвер! Целый, мать его, револьвер!

– Э-э… – в замешательстве протянул Ричард севшим голосом и откашлялся, восстанавливая его. – Тут… револьвер!

– В смысле? Да ладно? Настоящий револьвер? – озвучил Алекс процесс осознания и принятия этой, без сомнения, важной информации. – Покажите!

– Ну нет, я не хочу к нему прикасаться. Помните, что было, когда я взял в руки станнер? – И вдруг вспомнил: – Блин, станнер! Мы оставили его в машине в подарок этим бандитам.

– Не, не переживайте так, станнер у меня в сумке. С трудом, но он туда влез. Хорошая сумка, – заулыбался Алекс. – А револьвер вы возьмите за рукоять, просто не трогайте курок и ничего страшного не произойдёт. Я думаю, он даже не заряжен.

Ричард аккуратно взялся за нижнюю часть рукоятки (всё-таки пластик) и вытащил револьвер на свет, тут же протянув его спутнику: «Вот!» Алекс взял оружие с ловкостью профессионала, повертел перед собой, разглядывая то его, то дорогу.

– Хм, неплохо-неплохо. Боевой. А барабан да, пустой. Гляньте, там же, наверное, и патроны должны быть.

И правда, чуть в глубине всё на тех же документах обнаружилась картонная коробка с патронами. Ричард её достал и хотел тоже передать Алексу, но тот пихнул ему в ответ револьвер:

– Возьмите его, пригодится.

– И куда мне его положить? Да и зачем он мне, я же не умею стрелять.

– Не умеете – научим. А револьвер вон хоть в карман плаща пока что суньте. А патроны во второй. Мало ли что, Рич. Мы в бегах, охотятся за нами люди опасные, лучше, если у нас будет чем от них защищаться.

– Ну хорошо, согласен, но в город я с ним не пойду. И вообще, заберите его себе, а я лучше со станнером похожу – мне так спокойнее будет.

– Ладно, договорились. Вернётесь из города, отдам вам станнер. – И с ехидцей добавил: – Посмотрите ещё, может тут целый арсенал спрятан.

Больше ничего полезного или интересного Ричард не нашёл. Что было в документах, он не понял, но решил в назидание порвать их на мелкие кусочки и развеять по встречному ветру. Нашлись еще в различных мелких отсеках пара ручек, пачка сигарет, две зажигалки (в принципе, можно взять, пригодятся), какие-то чеки, брелок в виде Спанч Боба и иконка (и этот человек считает себя верующим?!). Брелок забрал Алекс, заявив, что он является большим поклонником этого персонажа.

– Перед тем, как уйти, проверим ещё багажник. Вдруг нам повезёт и там сумка с деньгами?

– Ага, и ключом от банковской ячейки с картой сокровищ внутри.

– Здорово было бы, согласитесь? Отправиться на поиски сокровищ! Приключения и опасности, пираты и красавицы плутовки, а в конце заслуженная награда…

– Вам сейчас приключений и опасностей не хватает?

– Ну это не то!.. И как же награда?

– Ну, например, наши жизни. Чем не награда?

– Эх, скучный вы человек, Рич.

– Конечно, куда мне со своим страхом смерти до вас? Это ведь так скучно переживать за свою жизнь. Не то что вы – такой бравый и отважный, презирающий смерть капитан нашего тонущего корабля.

– Да ладно вам, – улыбался Алекс, – не сердитесь, это я так. Хотя, признаюсь, мне приятно, что вы возвели меня в капитаны! А почему тонущего?

– Да потому, что мы постоянно находимся в состоянии выпутывания из неприятностей, как будто только и делаем, что вычерпываем воду из тонущей лодки. А вода всё прибывает и прибывает. Как наши проблемы.

– А, понятно. Действительно похоже. Но я, выходит, пока справляюсь со своими капитанскими обязанностями, а, старпом Ричард?! – снова заулыбался он.

– Ага, пока справляетесь, – Ричард тоже улыбнулся. – Хороший у нас корабль, на котором только капитан и старпом и ни единого матроса. Есть такой старый фильм про пиратов, там в первой части, в самом начале, капитан, – не помню, как его звали, кажется, Джек или, может, Джон, не важно, – так вот, этот капитан плывёт на лодке, которая наполняется водой, и вычерпывает воду ведром, а на подходе к порту лодка тонет как раз у самого причала, а капитан сходит на него с её мачты. Вот мы как раз в середине пути, плывём и вычерпываем воду, а причала пока даже в трубу не видно.

– Но мы же не сдаёмся, и я уверен, что мы доплывём! Верьте мне, Рич. Мне совсем не хочется потонуть.

– Я надеюсь на это, Алекс. Просто я порядком уже устал, для меня это всё слишком ново и много, – сказал Ричард, но не жалуясь, а как бы просто констатируя факт. – Но я тоже не собираюсь сдаваться, это уж точно, это я уже для себя решил.

Алекс повернулся и с выражением дружеского, практически братского, одобрения коротко кивнул. Мол, горжусь тобой, мужик! Ричард про себя даже слегка самодовольно улыбнулся. Он и сам почувствовал, что за эти неполные пару суток повзрослел. Ментально и морально. Даже, вероятно, стал несколько смелее. Или просто пофигизма прибавилось… Как бы то ни было, ощущать себя так, по-новому, было приятно. Вроде как стал брутальнее, мужественнее, что ли.

А за окном начинало светлеть; пока ещё практически незаметно, нерешительно высветилась кромка неба, превратив непроглядную ночь в густые предрассветные сумерки. А это значит, что с каждой минутой день всё быстрее будет отвоёвывать свои права у ночи, оставляя всё меньше шансов нашим путникам не замеченными доехать до тех полей, где они планируют бросить свой транспорт. Значит, надо поторопиться.

Будто подслушав мысли Ричарда, Алекс, бросивший тревожный взгляд на светлеющее вдали небо, ускорил бег электромобиля. А тот, словно, только и рад был, играючи набрав дополнительные мили на спидометре. Ричард не сомневался, что они проиграют в этой безнадёжной гонке со светом, но надеялся, что они хотя бы успеют съехать с дороги до того, как проснутся и поспешат на работу люди. И они почти успели.

Майнц они проехали уже посветлу, город сверкал в стороне крышами и окнами, словно следил, давал понять: «Я вас вижу!», проползла под ними огромной тёмной змеёй река, медленно скользя на север, потом ещё одна – поменьше. Всё чаще среди полей стали вырастать небольшие городки, автомобили скользили по дорогам, как шпики, «незаметно» следящие за нашими путниками, пока их было ещё не слишком много, но это скоро изменится. Небо – светлое, но серое, затуманенное лёгкой дымкой облаков, – равнодушно наблюдало свысока, возможно, ему тоже было интересно, что же получится у беглецов, но не сильно – небо насмотрелось всякого.

Когда навстречу пронеслась машина полиции, у Ричарда защемило сердце, потом он ещё несколько минут сжимал и разжимал кулаки, чтобы согреть вмиг заледеневшие пальцы. Напряжение росло с каждой новой минутой, с каждой новой милей, казалось, что непоправимое случится в следующее мгновение; нужно скорее, как можно скорее бросить этот автомобиль. В итоге Ричард накрутил себя до того, что когда в зеркале заднего вида он вдруг увидел мигание проблесковых маячков, он готов был выпрыгнуть из машины прямо на ходу. Остановил, а, вернее, просто не дал ему это сделать страх, сковавший всё тело, как моментальный паралич. Несколько секунд он мог только прерывисто дышать, смотря на это зловеще-праздничное сверкание в зеркале, а когда рука, минуя сознание, потянулась к ручке двери, Алекс крепко, до отрезвляющей боли схватил его за запястье другой руки.

...

Продолжение на сайте книги: https://truegentleman.ru/


Мои рассказы | Серия Монстрячьи хроники | Серия Исход

Показать полностью 1
16

Щупальца и клыки

В глубине живут монстры.

Вопрос только в том: в какой? Я знаю, что у берега, который облюбовали туристы, редко встречаются зубастые чудовища. Знаю, что даже дети любят плескаться в волнах, нырять, поднимать со дна облака песка.

И ничего не бояться.

Другое дело - глубины моего сознания. Они наполнены монстрами всех сортов: от теней, которые обитают под кроватью, до созданий с щупальцами и сотнями острых зубов.

Эти чудовища игнорируют рациональную часть меня. Они возникают из чего-то более глубокого. Более сильного.

И не хотят оставлять меня в покое.

В первый же день отпуска я бесстрашно зашла в теплую воду. Мягкие волны, золотой песок, серебряные рыбки, абсолютно безобидные на вид.

Никаких теней. Никаких щупальцев и зубов.

Но всё изменилось, стоило мне отдалиться от берега. Уплыть туда, где нет ничего - кроме воды и неба.

Ноги больше не ощущали дно. Взгляд терялся в темноте воды. Я пыталась думать, что там, внизу, только песок. Только серебристые рыбки. Ничего опасного.

Но не прошло и минуты, как я бросилась к берегу, не обращая внимания на брызги солёной воды.

"Монстров не существует", - говорила я себе, и всё равно не могла отдалиться от берега.

"Ты всё выдумываешь", - смеялась я, но продолжала замечать созданий с щупальцами и острыми зубами.

А по отелю ползли слухи. Пока я читала книжку под зонтиком, две дамы рядом, передавая друг другу крем от загара, обсуждали странную тень у буйков.

Я пила коктейль у бассейна, а мальчик в лягушатнике хвастался, как встретил "огромную зубастую рыбу".

Я ела, наверное, десятый кусок арбуза, а за соседним столиком шептались о холодных щупальцах, которые прячутся в песке.

Они были здесь. Они выплыли из глубин моего создания. Монстры, которые прячутся на дне. Чудовища, которые только и ждут, пока ты заплывешь немного глубже.

Я знала, что монстров не существует.

Но им это никак не мешало.

Так прошло десять дней. Я загорела, наплавалась, съела, наверное, сотню арбузов. Собрала чемодан, вышла на террасу, чтобы попрощаться с морем.

Готова поклясться, щупальца мелькнули на глубине.

И исчезли - когда я ушла.

77/365

Одна из историй, которые я пишу каждый день - для творческой практики и создания контента.

Прошу прощения за возможные опечатки и некрасивые тире и отступы. Я сейчас в отпуске - и с телефона печатать неудобно 🥲

Показать полностью
12

Сергей да Марья. Толик. гл.3

Сергей да Марья. Толик. гл.3

Сергей да Марья. Прибытие. гл.2

Когда мы уже пришли домой, нас ожидал довольно неприятный сюрприз. На кровати в маленькой комнате, уже натоптанной грязными ногами, спал здоровый мужик в вымаранном уличной грязью комбинезоне. Ясно, что он пьян.
- Вот он, какой шестой жилец, - удивился Женя, потом подняв с полу фляжку и понюхав содержимое, - Химия какая-то.
Андрей уже переоделся и лег напротив, на свою койку, слава богу этот пьяница хоть правильно свою кровать  нашел. Андрею, видимо, опять было все равно. Да… похоже в ссылках и соссыльников тоже не выбирают.
Пьяный, видно уже, проспался, он сел на кровать, мы от него немного отошли. Он мутными немигающими глазами смотрел и ничего не понимал.
- Привет мужик! - крикнул я, чтобы привести его в чувство.
Мужик наморщил лоб, вроде начал соображать.
- О, ребята! Выпить есть чего?
Глядя на Серегу, вижу, ему похоже хочется сделать ему немножко больно, но причины найти пока не может.
- Ты бы сходил да помылся, там в бане вода теплая есть.
- Ребята сходите, принесите  чего-нить, я помираю.
- Да пошел ты… не сдохнешь! - начал злиться Сергей и пошел ремонтировать сапоги нашей начальнице.

Но мужик, который как потом уже нам представился Толиком, не собирался ни мыться, ни бриться. Так и лег дальше спать. Проснувшись утром, Толик все-таки сходил в баню и стал собираться на работу, взгляд после утреннего моциона у него значительно улучшился. После бани он повеселел и я думал, что просто хмель вышел, а от него просто пахло Женькиным лосьоном после бритья. Женька ему это простил, добряк он у нас.
Постучала Антонина Петровна, сказала «спасибо» Сергею за отремонтированные сапоги, а на меня почему-то покосилась недобрым взглядом. Зная ее довольно давно, чувствовал - тут что-то не так. Женщины-революционеры всегда жестоки и беспощадны, для них только одно подозрение уже доказательство преступления, требующего незамедлительного расстрела.
Серега, глядя неприязненным взглядом на Толика, спросил ее:
- Откуда он здесь взялся? Мы же договаривались.
- Извини Сергей, ни одного места не осталось. Нина его сюда направила, но сейчас все исправим. Мужчина давайте я вас за реку переведу.
- Нет, мне и здесь хорошо! Никуда я не пойду, - заявил любитель отечественной химии.
Работать вчетвером и, правда, было легче, заодно узнали тайну появления нового жильца. На автобус он опоздал, так как накануне пил по-черному, и ему пришлось добираться через автовокзалы и автостопом. А вечером он просто напился в общаге у «корешей», где-то «вырубился», спал в кустах и потому появился только на следующий день.

Мне даже в первый день на яме показалось, что мужик-то он в принципе неплохой. Однако, протрезвев на работе, с него не спадала озабоченность, как с пользой провести вечер. Он никогда не ужинал и после работы уезжал на последней машине в деревню, чтобы найти, что-нибудь такое, чтобы  ввергло его в привычное состояние. А состояние всегда изо дня в день одно и тоже: где-то часов в десять-одиннадцать распахивалась дверь, затем грузно вваливался Толик, держа руки чуть-чуть вперед, при этом, высоко подбрасывая колени и мельтеша ногами, пролетал до стоящей напротив двери кровати с Женькой.
-…, осторожно! - ругался никогда не матерящийся добрый Женька.
Затем, оттолкнувшись, Толик бился плечом об косяк, и его отбрасывало на койку, где лежал Андрей.
- Ой, больно, - пищал никогда не говорящий Андрюха.
Ночью, включив свет, шумно сосал из чайника, потом падал обратно, забыв его выключить. Да и мог просто ночью нагадить в комнате, что уж совсем приводило в ярость Серегу. И так, почти каждый день.
Я еще терпимо к нему относился, но не Серега.
- Вова, пусть они с Толяном вперед идут, а мы минут на пять позже пойдем, ну не хочу я с ним за одним столом сидеть, - попросил меня Сергей утром.
Я вздохнул, но согласился. Серега моего вздоха не понял или не обратил внимания. А приходя в столовую, я видел, что обладательницы красивых курток и такой же внешности уже были вдалеке по пути на работу. Придется привыкать к  Серегиному капризу…
Пьяница, он пьяницей, да и бог с ним. На третий день произошел довольно курьезный случай. Сергей принес первый тимуровский трофей, пятилитровую банку молока. Меня все время удивляло, ну как после тяжелой работы, даже пусть и не каждый день, он может еще куда-то идти? После тяжеленных волокуш до койки бы добраться.
Молоко выдули сразу. Когда легли спать, я вдруг ощутил в животе странное ощущение. Похоже, все это почувствовали. Первым вылетел за дверь Андрей, потом Женька, а потом все остальные кроме Сереги и спящего Толика.
Серега начал потешаться.
- Что это с вами?
Смешного тут мало, да и что смешного, когда очередной болид на огромной скорости распахивал дверь, шурша бурьяном, уходил в темноту красивой августовской ночи и, закатив глаза, чтобы полюбоваться бесподобными звездами, присаживался в кустах для исполнения мучительного обряда жертвоприношения. Время шло, но болиды летали все чаще и чаще. Серега уже просто рыдал лежа на кровати.
- Серега гад, ну хватит ржать, помоги нам, придумай что-нибудь! Иди хоть ромашки нарви! - в конце концов, разорался я.
Серега поставил чайник на электроплитку, взял керосиновую лампу пошел искать нам спасение. Принес он ромашку и еще что-то. Через час нам дал выпить по полстакана травяной бурды. Болиды стали летать гораздо реже. Нам даже удалось малость поспать. Утром он сходил к бабке, вернулся, без конца прыская от смеха, со стаканом крахмала и четырьмя таблетками. Разведенный крахмал выпили, закусили таблетками. На этом наши мучения прекратились навсегда.
Утром у Женьки возникла идея - напоить Толика молоком. Но тот сказал, что подобную гадость он не употребляет, зато он знает способ, как превратить молоко в брагу.

К молоку потом привыкли. Он часто приносил его, даже пропадало иной раз. Так и шла  у нас жизнь совхозная - скучная и однообразная. Утром работа, вечером карты, шашки, да шахматы. Мне все время как-то хотелось снять с Максима да Андрея «потолковый» рефлекс. Это когда они приходили и укладывались на кровать и смотрели в потолок до самого сна. Книг и журналов, оставленных прошлыми жильцами было великое множество, но заставить их хотя бы полистать оказалось просто невозможным. Если Максима еще как-то удавалось привлечь к игре в карты или в шашки, то Андрея просто бесполезно. Правда, я им нашел дурацкое занятие - они наверно неделю этим развлекались.
Для этого берется две консервных банки. В одну насыпаешь черных муравьев, в другую рыжих. Потом все это высыпаешь в одно место. Долго они потом веселились, глядя на гладиаторские бои.
Да и чтобы они шибко не валялись, мы с Серегой частенько злобоупотребляли просьбами - «принеси», «подай». Может, это было нехорошо, "дедовщина", но все-таки мы были старшие…
Серега, чтобы еще как-то развеяться, развлекался в стычках с Толиком.
Но последний случай с Толиком просто Сергея добил. Была у Андрея странная привычка: он мог долго шариться в своей сумке, ничего оттуда не взяв. Через час история повторялась, и так без конца. Но сегодня Андрюха это проделывал с завидной регулярностью каждые пять минут и я просто  не выдержал.
- Андрей! Что ты там ищешь?!
- Мне деньги нужны. Мне  конверт купить надо.
Он регулярно ходил на почту покупал конверт, потом писал письмо три - четыре предложения и уносил обратно, но пусть и так, мама его тогда хоть не беспокоилась.
- Дай сюда сумку! - потребовал я.
Он послушно принес, в небольшой спортивной сумке было всякое барахло - мыло, носки, трусы, детская машинка, радиоприемник «Вега». Во внутреннем карманчике лежали таблетки, уложенные маминой заботливой рукой. Да еще как назло среди них именно те, которые нужны были для спасения нас во время событий той ужасной ночи.
- Это что? Ты почему молчал что у тебя таблетки есть? - рассердился я.
Я тяжело вздохнул, а он только плечами пожал, да и что с него взять?
- Но денег нет там, ты же видишь, - развернул ему сумку так широко, что чуть не порвал ее.
- Вчера были, - и начал перечислять достоинства пропавших купюр голосом автоответчика.
- Вот гад! - вскочил Серега, все это время за нами наблюдавший. - Взял у парня деньги вытащил! Но подождите, придет он в хоть каком состоянии, я ему влеплю так, что мало не покажется.
Мы с Женькой люди добрые, конечно испугались. Сама мысль о переворачивающемся в воздухе Толика, после Серегиного удара показалась слишком уж страшной.
- Сереж, не бей  его, протрезвеет, поговорим с ним.
Еле успокоили его. Когда Толик, наконец пришел, довольно пьяный, но еще что-то соображал, все претензии отверг и клятвенно божился, что ничего не брал. Ну как еще с ним было говорить - не пойман не вор.  А Андрюхин приемник поставили на окно и теперь всегда слушали новости.

Было уже поздно, субботний вечер. Из всех завоеваний социализма в деревне остался один выходной - воскресенье, и потому завтра, можно было выспаться. Хотя выходного тоже не полагалось, но воскресенье выпадало всегда. И виной не профсоюз или другие формы защиты трудящихся. Объяснялось все просто - все шоферские общаги дружно в этот день напивались, опустошая самогон со всех окрестных деревень. Они и в простые дни пили, но в воскресенье начинали с утра. Все бабы Нины, Веры и т.д. умеющие производить «огненную воду» в этот день имели невероятную прибыль. Особой ценностью пользовался самогон на пшенице, но местные прятали его для себя.

Тут неожиданно к нам кто-то постучался. Зашел главный агроном, тот самый очень культурный мужик, как потом сказал Толик - «из кулаков».
- Добрый вечер господа, - улыбаясь, произнес он.
- Здравствуйте Аркадий Андреевич, - ответили мы хором.
- Аркадий Андреевич, вода из под крана грязная идет, - начал ругаться Серега.
- Ну, за воду я не отвечаю, у меня самого такая же дома. Ладно, успокойтесь, я не затем в поздний час.
- Чай будете, товарищ главный агроном? - предложил наш охотник.
- Ну не откажусь, заодно поговорим.
- Женя! Человеку чаю быстро налей! - приказал Серега.
Женька быстро кинулся обслуживать человека. Пьяный Толик уставился на гостя соловыми глазами, и грустно спросил:
- А выпить ничего нет?
- Будет выпить, но не сейчас, а завтра.
- Завтра?! Завтра и приходи!
- Ну да, завтра я предлагаю вам подработать. Мне к вам посоветовали обратиться. На сенокос поедем. Денег вам не дам, но накормлю и на стол вина поставлю. Будет и обед на поле, и ужин хороший у меня дома. Думаю, не обижу.
У Толика и у Сереги вспотели руки, только по разным причинам.
- Кто пойдет? - спросил агроном.
Руки подняли четверо - я, Сергей, Женька, и Толик. А те двое - Андрей и Максим, как всегда смотрели в одну точку, и перспектива работать им ну никак не улыбалась.
Агроном, попрощавшись, ушел, а Толику показалось оскорбительным сам визит. Уже и свет погасили, и спать легли, а он все бубнил, как старый дед:
- Обнаглел народ, приходит без бутылки, а о таких вещах говорит. Развелось тут кулачьё.
На этот раз Серега разозлился не на шутку:
- Да ты всех достал уже, своим пьянством. Старый дебил, откуда ты взялся, без тебя было хорошо, пока ты не появился. Ты заходишь, тебя сразу в колодец головой опустить хочется.
- Заткнись, урод нерусский, - огрызнулся Толян.
Затем Серега  встал, и я услышал пару крепких шлепков. После первого недовольное мычание, после второго полную тишину. Все-таки не стерпел наш медведь.
- Серег, а ты чего разошелся? - поинтересовался я, но в ответ - тишина.

Агроном прикатил с такого ранья, с какого я еще и никогда не вставал. Пьяного Толика еле разбудили, и то пришлось воду из чайника лить. На левой щеке начал проступать хороший, еще только зарождающийся синяк,  похоже он ничего не помнил или его просто не замечал. Матерясь на весь белый свет, он кое-как оделся и пошел с нами. Совхозный «бобик» докатил быстро, я пытался еще поспать, но от тряски по ухабам и когда голова вдобавок в нем бьется как язычок в колокольчике, пришлось от этой затеи отказаться.
На сенокосе Сергей махал косой так, что вызывал восхищенные взгляды деревенских женщин. Но думаю не в косе дело: только зарождающаяся борода, крепкий без следов жира торс, сильные руки и набросанные кругом кучи сена будоражили воображение женщин. Толику пришлось тяжело, вчерашнее похмелье никак не отпускало, он нервничал и осторожно узнавал у агронома, сколько же ему поставят. Мы с Женькой как более слабый контингент, вместе с женщинами подгребали сено и грузили его на трактор.

В обед перекусили, до этого никогда не ел настоящего деревенского масла и не мог остановится, проглатывая кусок за куском. А Сергея просто затерроризировали вопросами, откуда он родом, сколько лет. Узнав, что женат, расстроились, все их мечты о том, что он отхватит какую-нибудь пышногрудую красотку из их деревни, сразу развеялись. На нас Женей никто так и не взглянул, и даже когда за обедом Серега сказал, что я много книжек прочитал, просто посмотрели на меня с презрением, всем видом показывая - умники им здесь не нужны. А на мое брачное предложение по поводу Женьки и вовсе посмотрели как на ненормального. Деревенские тетки мне самому не понравились, простоватые, да и силой такую непросто взять.

После того как сенокос закончился, оправились к агроному домой, где он закатил настоящий деревенский банкет. Пили «Иверию», которую я чрезвычайно ненавидел. Мне даже кажется, что по истечении стольких лет, её противный вкус до сих пор стоит у меня во рту. Женька почти не пил, зато Сергей как всегда  быстро охмелел. Его охотничьи истории сыпались как из рога изобилия, хотя если, честно говоря, в правдивость и достоверность многих историй я сильно сомневался. Особенно количество добытых Серегой животных: получалось по его словам - он уничтожил весь животный мир Забайкалья. Но это просто наверно профессиональная болезнь, которой страдают все охотники.
Я тоже участвовал в разговорах, тем более время тогда такое было: Михаил Сергеич у власти тогда был. Ну как о нем не поговорить? «Гласность» начиналась, газеты и телевидение совсем другие стали. Помню, жена агронома сказала:
- Ой, что сейчас творится! Я слышала, в городах мужики с мужиками стали жить, не понимаю как так можно? А как им детей заводить-то?
- Да как заводить… заводят. Обычная беременность потом возникает, только внематочная, - пошутил я.
Тетка долго потом смотрела на меня недоверчиво, даже подозрительно, но спорить не стала. Странные они деревенские - не понимают наших шуток.
Когда наелись, отвалились от стола как гусеницы от листа и пошли домой. Бурят идти не хотел. То порывался бороться с нами, то начинал орать бурятские песни, то переходил на русские, причем больше куплета не пел. Было уже очень темно. Ночь, огни где-то далеко, а он все куражился. Женька и я тащили его за руки и умоляли его:
- Серега, пошли домой, поздно уже.
А Толик все время удивлялся:
- Там и пить-то нечего было. А он так  напился, да еще и от вина.
Я уже не знал, как упрашивать:
- Батар пошли, тебе проспаться надо. Если ты не выйдешь завтра на работу, мы без тебя не справимся.
- Выйду, я бы еще выпил, - орал он на всю улицу, сгребая нас в охапку и кидал в траву.
- Хватит тебе! – опять накидывались мы на него , но без толку.

А Толику мысль про выпивку очень понравилась. И он стал ругаться и возмущаться:
- Мы им столько помогли, а они даже не напоили меня как следует, я пойду назад, пусть еще наливает...
- Не ходи, совесть-то имей, - несмотря на то, что меня немного мутило от «Иверии», разум мой был чист.
Алкаш Толик  про такое понятие как совесть, никогда не слышал, зачем ему такая роскошь в наше время.
- Это у них совести нет, кулаки проклятые. Пойду, и раскулачивать их буду.
С этими словами он повернулся и ушел в темноту. Ну, думаю, и черт  с ним, пусть идет. Решил попробовать последний прием для своего пьяного товарища.
- Монгол проклятый, всю кровь нам уже выпил!
- Это кто монгол? В ухо хочешь?!
Я побежал в сторону дома, а он за мной. Бегал я быстро, но бурят оказался более выносливым, да и сигаретами я уже баловался. На конце моста он все-таки меня догнал. Повалил на доски и вырваться из его медвежьих лап не удалось.
- Отпусти… мне больно...
- Проси прощения у сына бурятского народа! А то в воду сейчас сброшу! - сидя на мне, он стал мне выкручивать руку за спину.
- Прошу прощения, я больше не буду…
- Вот так. А то монголом меня обозвал…
Подбежал Женька, и мы уже спокойно дошли домой, где попадали на койки и спали до утра.

Наступило утро, бурят без конца пил воду, похмелье, похоже, переносил плохо. Тут стало слышно, что к нам кто-то идет. Подумали - Антонина Петровна. Скрипя, открывается дверь и на пороге стоит… милиционер. Милиционера в деревне я видел наверно в первый и последний раз. А за ним в сенях агроном Аркадий Андреевич, мрачнее тучи. По лицу агронома было ясно, что-то случилось, и явно что-то ужасное… Милиционер представился и приказал сухим официальным голосом:
- Ваши документы предъявите.
Мы недоуменно смотрели на обоих, ждали когда, наконец, скажут что-то более существенное. Милиционер присев за стол, открыл папочку, стал записывать наши данные. Первая мысль была, что косили не то сено и нам теперь грозит срок как подельникам. В голове возникли ехидные глаза моей жены: «Что Вова, опять вляпался?».
- Так… а теперь ответьте - где вы были вчера вечером?
Агроном за его спиной стал показывать нам кулак, что еще больше ввергло в недоумение, и стало немного не по себе.
- Дома сидели, - робко ответили мы, присев как птенцы на краешках кроватей.
- А Анатолия П. когда последний раз видели?
- Вчера.
- Вы, с ним выпивали? – спросил, подозрительно посмотрев на совсем узкие глаза Сергея.
Агроном из-за его спины продолжал нам трясти кулаком, но уже с удвоенной силой и выглядел он в этот момент не так интеллигентно.
- Да нет, а что случилось?
- Пройдемте со мной.
Шли за милиционером, не проронив ни слова. По пути все оглядывались на агронома, его сердитое лицо ничего не объясняло, я уже терялся в догадках, что же все-таки произошло. Если из-за сена то, сколько нам за него придется платить?
Тут мы уже подошли к мосту и увидели на той стороне реки, лежащего без движения Толика, лицом в воде. Под его ногами были следы, вероятно, в какой-то момент пытался еще вылезти.  Рядом стояла милицейская машина, и возле трупа суетился эксперт.
- Ничего себе! - удивился сын бурятского народа.
Поблизости с Толиком лежала почти пустая бутылка, по виду самогон. Эксперт повернулся и говорит, обращаясь к милиционеру:
- Похоже, был пьян, не дошел видать, выключился и упал в воду лицом. Просто захлебнулся. Следов насильственной смерти не обнаружено. Можно увозить.
После короткого допроса милиционером, подошли к перепуганному агроному и спросили почти шепотом:
- А ты чего нам кулак-то показывал?
- Да он мне такую Варфоломеевскую ночь сегодня устроил! Пришел, стал скандалить, окно разбил… дай ему еще выпить и все тут. У меня ничего не было, я пошел и у Даниловны - соседки купил, да сунул ему две  поллитры. Он одну при мне выпил, а вторую с собой забрал. Орал, мол, два пузыря мне давай, парням тоже надо. А вы знаете же что мне, да ей за это будет. Молчите и все. Всех детей он мне ночью перепугал. Его три часа назад нашли здесь, - тихонечко бормотал агроном.
- Договорились, мы тебя понимаем, а самогон мы у него для себя не просили, живи спокойно, - пообещал за себя и за меня Серега.
По дороге на яму, жалостливый Женька грустно проговорил:
- Только как неделю приехал и погиб.
- Мне  его не жалко, - резко ответил Сергей, а я просто промолчал.
- От него вином и г… постоянно воняет, я спать не могу. Даже под одеялом все равно сильно пахнет, - неожиданно за три дня Андрей, что-то сказал и так много. Несмотря на трагизм ситуации, всем стало немного смешно, и Сергей ласково обнял Андрея.
- Ничего, Андрюха, проветрим сегодня. После столовой идите без меня, я к Тоньке зайду и скажу, что бы к нам больше никого не селила.
Я шел сзади них, все думал и представлял Толика идущего на «автопилоте». Мост. Ступеньки. Поручни. А в глазах такой туман и все двоится, он не может никак удержаться и слетает в воду…
Человеческая жизнь так хрупка, и погибнуть так глупо… никому не хочется.
Слух о гибели Толика быстро облетел всю деревню, в столовой к нам без конца подходили его бывшие собутыльники и высказывали нам соболезнования. У Сереги при этом были такие ноздри, что мне туда невыносимо хотелось плеснуть компоту.

По дороге в столовую, когда уже шли на обед, нам навстречу попалась, та самая милицейская машина, что приезжала утром.
- Серега, мне восемнадцать лет было, я вместе с собакой ночным сторожем устроился. Охранял возле магазина киоск и бочки с пивом, у меня ключ был от тамбура дверей магазина и стул там стоял. Похожу, покараулю и опять туда. Раз сижу, смотрю, собака напряглась, я выглядываю и вижу, кто-то под бочкой с пивом копошится. Тихонечко открыл дверь, собаке жестом приказал сидеть, подкрадываюсь к бочке и выдергиваю оттуда мужика. Он упал на задницу и к моим ногам выкатилась… милицейская фуражка!
- Мент, что ли?! - захохотали Серега с Женькой.
- Ну да, он испугался, я еще и собаку к себе подозвал, он тут же фуражку надел, оправился и говорит:
- Надо же, как сторожа оперативно работают. Слушай, налей в бидончик, а завтра деньги отдашь продавщице.
Но я оказался непреклонен, пригрозил, что вызову милицию и его туда заберут. Он забрал свой бидон и ушел.
- Милиционера… в милицию забрать! - они уже развеселились, и никто не хотел вспоминать сегодняшнее утро. - Ты бы собаку спустил бы на него, а пока бы сигаретку в сторонке покурил, а потом сказал - что ты не знал кто там.
- Нет, ребята, нельзя собак на людей травить, вот однажды…
Повернув голову, увидел ту темненькую девушку. Она стояла на весовой и разговаривала с какой-то женщиной, рассказывать я ничего больше не захотел.
- Серег, давай подойдем, познакомимся, один я стесняюсь…
- Зачем тебе? Что ты все о бабах думаешь?
- Здесь в деревне скучно вечером, может, познакомимся, в гости пригласим… в прошлом году с нами женщины были, нормально общались, без всякой пошлости.
- Делом надо заниматься, тогда скучно не будет.
- Толку-то от твоих дел, Серега…
- Как это толку-то, - возмутился Серега, - вы позавчера с Максимом целую банку сметаны стрескали, даже Андрею не оставили.
Я тяжело вдохнул, и с этой минуты понял: в Бурятии можно поменять  женщину на банку сметаны…
Работали уже втроем и отсутствие одного помощника почувствовали сразу.

Между прочим, шофер, передававший труп Толика жене, нам рассказал, что жена по нему не плакала, похоже нервы потрепал ей изрядно. Но когда его с нами в избушке не стало, мы почувствовали неимоверное облегчение, хотя наверно грех так говорить.
Потихонечку Женька уже стал привыкать к такому тяжелому труду на силосной яме. Как-то сидели там у костра, я спросил у Сереги:
- Серый слушай, а как ты думаешь, судьба есть?
- Есть, и шаманы наши говорят что есть, только изменить ее никак нельзя. А почему ты спрашиваешь?
- Да к тому, что ведь если бы Толька послушался Антонину Петровну, ничего бы случилось, и пил бы в той общаге себе спокойно…
- Значит и начертано ему так закончить, слушай, не напоминай мне о нем, мне его вспоминать, ну ни капли не хочется.
- Да я не только про него, но и про себя. Вот у меня все время так получается - куда бы я ни приехал или пришел, либо невезуха, либо приключения. Мать с отцом все время мне говорят: «Ну что ты на свою задницу приключений ищешь!». Так не хотел опять на яме работать, и опять - вот тебе «на». В магазине дефицит и тот всегда перед моим носом кончается, невезучий я…
- А мне нравится здесь и мужики хорошие, особенно тот - дядя Ваня, - перебил он меня, - А судьба тоже знаешь…у меня дед всю войну прошел, а погиб также по-дурацки.
- А как так?
- Они договорились перекупщикам шкуры продать, а это незаконно, сам знаешь. Но хотели денег побольше заработать. Поехали на встречу вчетвером, шкуры им продали. Перекупщики были рады и предложили им спирта выпить, налили им, а спирт древесный подсунули, так они все вчетвером при них скончались в страшных муках. Так не стало ни шкур, ни денег, ни деда. Всю войну судьба берегла деда, а мирное время погиб. Мне от него и нож достался…

Через день опять пожаловала незабвенная Антонина Петровна. Все в том же пиджаке, неужели кожаный до сих пор не могла себе купить? И дурацкий зеленый платок на голове, ведь продают же красные? Поздоровавшись со всеми кроме меня, она резко оборачивается ко мне и как кувалдой бьет по голове:
- Я тебя вспомнила! Ты как в прошлый раз приезжал, так у меня мак на огороде стал пропадать. И опять история повторяется, вчера ночью вышла, видела, как ты удрал. Я еще из окна приметила твою белобрысую голову. А мак у меня опять порезанный!
Я растерялся, очень покраснел, таких обвинений я еще никогда в лицо не получал. В то время  о наркомании знали больше понаслышке, тогда еще не было той эпидемии, которая потом захлестнула всю страну. Поэтому и обвинение прозвучало для меня как дикая нелепость. А Серега стал хохотать как ненормальный.
- Наркоша! Наркоша есть у нас!
Потом он перестал и серьезно посмотрел на грозного начальника по быту и твердо сказал:
- Нет, это не он, я его хорошо знаю. Мне поверьте Антонина Петровна. Он все время со мной.
Но убедить Антонину Петровну дело оказалось непростым, она ушла, косясь на меня как на исчадие ада, так никому не поверив. Пообещала на прощанье, что для меня это может окончиться плачевно.

В столовой вечером Сергей показал на  белобрысого парня стоящего в очереди.
- Видишь вон того парня? Это он ворует у Тоньки мак,  - тихонечко, чтобы никто не слышал, на ухо сказал он мне.
- А откуда ты знаешь?
- Я бабке забор ремонтировал и видел его два раза поздно вечером. Он все время через дальний мост ходит и в темноте его запросто с тобой можно спутать. Что ему еще делать в нашем районе?

продолжение следует

UPD:

Сергей да Марья. Местные. гл.4

Показать полностью
1

Глава 5. Вера или случайность

Глава 5. Вера или случайность

Встреча с чем-то большим. Осознание, что не всё в жизни — случайность.

Иногда жизнь делает паузу. Всё вокруг будто замирает, чтобы ты, наконец, услышал — не шум, не внешний мир, а что-то гораздо тише. Почти неслышный внутренний голос. Он не кричит, но ты точно знаешь: это не ты. Это больше тебя. Глубже. Теплее. Увереннее.

Я не всегда верил. Да и что значит "верить"? Мы часто путаем веру с ритуалами, с моралью, с правилами. Но настоящая вера — это когда внутри появляется опора, даже когда всё остальное рушится.

Помню один вечер. Было особенно плохо. Всё, за что я держался, сыпалось: бизнес летел в тартарары, люди, которым доверял, уходили, здоровье сбоило. Я сидел на полу в пустой квартире и смотрел в одну точку. Без сил. Без плана. И тогда я впервые вслух сказал:
«Если Ты есть — покажи, что мне делать».

Никакого чуда не случилось. Свет с неба не пролился. Но внутри стало тихо. Спокойно. Как будто кто-то рядом тихо сказал: «Доверься. Я с тобой. Делай шаг».

С того вечера многое изменилось. Не сразу. Не магически. Но я стал замечать, как "случайные" встречи вдруг приводят к нужным людям. Как "ошибки" подталкивают в нужную сторону. Как мир начинает подыгрывать, если ты не просто веришь, а живёшь с верой — не в конкретный результат, а в смысл, в путь, в Присутствие.

Случайность? Возможно. Но я больше не верю в случайности.

Вера — это когда ты идёшь в темноту, зная, что пол под ногами будет. Даже если его ещё не видно.
Вера — это когда ты не один, даже когда никого нет.
Вера — это сила действовать, когда логика говорит: «Сдавайся».

Некоторые называют это интуицией. Кто-то — духовным пробуждением. Кто-то говорит: «Ну просто совпало».
А я называю это встречей с Тем, кто больше меня. Кто всегда рядом.
И с тех пор я живу, как будто это не случайность.
Как будто всё имеет смысл.
Как будто жизнь — одна. И она не моя. Но она дана мне. И я не хочу её профукать.

Показать полностью 1
3

Сибирский валенок Глава 5 Голос судьбы

Сибирский валенок Глава 5 Голос судьбы

2002 год. Алина, словно бабочка, выпорхнувшая из кокона, покидает отчий дом и отправляется в областной центр. Училище культуры манило ее, словно магнит, обещая раскрыть тайны музыки и подарить крылья для полета. Этот шаг был наполнен волнением и надеждой, страхом перед неизвестностью и жгучим желанием наконец-то начать новую жизнь, в которой прошлое останется лишь отголоском далекого сна.

Поездка в областной центр стала первым глотком свободы. За окном мелькали поля, леса, небольшие деревеньки, утопающие в утреннем тумане. В груди разливалось странное, незнакомое чувство – предвкушение будущего. Казалось, что вот-вот начнётся совершенно другая история, полная возможностей, ярких красок и мелодий, которых она ещё не слышала.

Когда она переступила порог училища культуры, её сердце замерло. Это место пахло музыкой, книгами и чем-то неуловимо волшебным. Высокие потолки, просторные аудитории, звучащие отовсюду голоса – всё здесь дышало творчеством. Её встретили приветливо, но в глазах будущих одногруппников скользнул лёгкий скепсис. Деревенская девочка, провинциалка – разве сможет она удержаться в этом мире, где важны не только талант, но и уверенность, внутренняя свобода?

Но Алина чувствовала, что впервые оказалась на своём месте. С первых дней учебы она впитывала всё, как губка – ритмы, аккорды, голосовые упражнения. Каждое утро начиналось с вокальных распевок, за которыми следовали часы занятий, репетиций, новых знакомств. В её жизни появилось солнце, которого раньше не было. Её голос, сначала робкий и неуверенный, становился всё сильнее, обретал глубину и тепло.

Помимо учебы, в её жизни случались маленькие чудеса. Она встречала людей, которые видели в ней не просто студентку, а настоящую артистку. Был профессор, который однажды сказал: «В тебе есть искра. Береги её». Были однокурсники, которые восхищались её трудолюбием. Были вечера, когда она засиживалась в аудитории, играя на рояле, пока за окном сгущались сумерки. Музыка становилась её домом, убежищем, тем светом, который вытеснял мрак прошлых лет.

Конечно, были и трудности. Не хватало денег, приходилось подрабатывать – иногда уборщицей, иногда продавцом в палатке. Временами приходилось ночевать на вокзале, потому что снимать жильё было слишком дорого. Но даже в эти моменты она знала: она на правильном пути. Больничные койки после изнеможения, голодные дни – всё это казалось не преградой, а частью пути к чему-то большему.

Первый концерт. Сцена, яркий свет софитов, зал, полный людей. Колени дрожат, но стоит сделать первый вдох – и мир исчезает. Осталась только музыка. Только голос, летящий под своды зала, заполняющий каждую его частицу. Когда она закончила петь, наступила тишина – а затем взрыв аплодисментов. В тот момент Алина поняла: да, она создана для этого.

Жизнь в училище культуры закалила её, сделала сильнее. Она научилась не бояться ошибок, верить в себя, находить свет даже в самой глубокой темноте. Это был её шанс, её звезда, её время. Она больше не была просто девочкой из деревни. Она становилась кем-то большим. Она становилась собой.

Учеба на платном отделении сразу же обернулась суровой реальностью. Казалось, что мир, который манил Алину новыми возможностями, вдруг повернулся к ней холодной, неприступной стеной. Финансовая безграмотность, словно темный лес, заманивала в долговую яму, и каждый шаг по этой зыбкой почве давался с трудом. Деньги ускользали, словно песок сквозь пальцы, а неопытность в обращении с финансами делала ситуацию только хуже. Неумение вести себя в обществе, словно невидимая преграда, отгораживало её от других. Она чувствовала себя лишней среди сверстников, словно птица, случайно залетевшая в чужую стаю.

Но Алина не сдавалась. В её сердце горело нечто большее — неугасимая жажда знаний, стремление вырваться из тьмы неуверенности и стать сильнее. Она училась, впитывая знания, как губка, цеплялась за каждую возможность, как альпинист, карабкающийся вверх по крутой горной тропе. Иногда силы заканчивались, слёзы душили, но она продолжала идти вперед, несмотря ни на что. Каждая пройденная трудность делала её не только умнее, но и крепче, стойче.

Но вскоре новый удар обрушился внезапно, словно гром среди ясного неба. Из Казахстана пришло страшное известие – её дядя, человек добрый, любимый, почти отец для неё, трагически погиб. Смерть снова постучалась в её жизнь, оставляя после себя пустоту. Её сердце сжималось от боли, но этот удар, казалось, уже не мог сломить её окончательно. Она знала: жизнь не даст передышки, но и в самых тяжёлых моментах можно найти свет.

После этого события, словно повинуясь внутреннему голосу, Алина принимает решение, которое переворачивает её жизнь с ног на голову. Возможно, это был знак судьбы, возможно, лишь импульс отчаянного сердца. Но этот выбор ведёт её туда, где она найдёт не только испытания, но и своё настоящее предназначение.

Вопреки воле матери, сжимая в руках тетрадь с нотами и паспорт, Алина решительно шагнула в новую жизнь. Она забрала документы из училища и отправилась в столицу. Вокзал, полный спешащих людей, казался ей воротами в иной мир – мир, где сбываются мечты. Её цель – столичный колледж искусств, бесплатное обучение по специальности «дирижёр оркестра». Этот шанс был для неё не просто возможностью учиться – он был билетом в новую реальность, где больше не будет нищеты, страха и безысходности. Это был её путь к свободе, её шанс доказать себе и всему миру, что она достойна большего.

Поезд мягко покачивался, убаюкивая пассажиров, но Алина не могла заснуть. В её голове мелькали картины будущего: просторные аудитории, зал, наполненный музыкой, дирижёрская палочка в её руке, ведущая оркестр. Но за этими мечтами стоял страх – а вдруг не получится? Вдруг она проиграет в борьбе за своё место под солнцем?

Ночь перед вступительными экзаменами выдалась бессонной. Тревога и надежда боролись в её сердце, словно два хищника. Она не знала, что ждёт её завтра – успех или разочарование, но внутри горел огонь. Огонь, который не позволял ей сдаться. В полутьме общежития, забираясь на второй этаж своей шаткой кровати, она впервые осознанно обращается к Богу. Это было не заученное «Отче наш» и не поклоны перед иконами, а искренний, пронзительный, отчаянный шёпот:

«Господи, прости, что я не молюсь на иконы, но если Ты есть, помоги мне сдать экзамены и поступить на бесплатное…»

Слёзы подступали к глазам, но она их не отпускала. Где-то внутри что-то подсказывало: завтра – её день. Завтра она сделает шаг к своей судьбе.

Наутро, вымотанная, но полная решимости, она переступила порог экзаменационного зала. Взгляды строгих преподавателей, холодный блеск инструментов, замирающая тишина перед первым звуком. Это был момент истины. Вдох. Выдох. Она подняла руки и… Музыка зазвучала. В этот миг её сомнения исчезли. Её душа пела, её сердце вело её вперёд.

Результаты огласили через три дня. Её фамилия была в списке зачисленных на бюджетное отделение. Она не помнила, как выбежала из здания, как звонко смеялась, задыхаясь от счастья. Это был не просто успех – это был знак. Знак того, что она сделала правильный выбор. Знак, что жизнь только начинается.

В этот момент комната погрузилась в необычайную тишину. Казалось, весь мир замер в ожидании. Лишь сердце Алины, переполненное тревогой и надеждой, стучало в груди, словно часы, отсчитывающие последние мгновения перед судьбоносным прыжком. Она чувствовала, как страх сжимает её грудь, как напряжение пронизывает каждую клеточку тела. И вдруг, среди этой звенящей тишины, произошло нечто необъяснимое.

Не голос, не слова, но мягкое, едва уловимое прикосновение к душе – лёгкое, как дуновение весеннего ветра, тёплое, как солнечный луч, пробивающийся сквозь густую листву. Это было нечто большее, чем просто ощущение – это было обещание. Обещание того, что она не одна. Что её молитва услышана. Что где-то там, в невидимом, но таком реальном мире, есть Тот, кто знает её страхи, её боль, её мечты. Тот, кто ведёт её, кто не оставит, кто будет рядом в самые трудные моменты.

Алина, затаив дыхание, закрыла глаза. Впервые за долгое время её сердце наполнилось покоем. Ещё вчера она сомневалась, колебалась, не была уверена, правильно ли поступает, но теперь всё стало на свои места. Все тревоги, весь страх, вся тяжесть, накопившаяся за годы борьбы, словно рассыпались в пыль и исчезли в темноте ночи. Она чувствовала внутри себя необычайную силу – силу, которая поднимала её над сомнениями, силу, которая обещала, что всё возможно.

Она знала: завтра наступит новый день. Она справится. Не потому, что так должно быть, а потому, что теперь она верила. В себя. В свою мечту. В Того, кто вложил в её сердце эту мечту и кто теперь освещал её путь.

Эта ночь, наполненная тишиной и светом, изменила всё. Это был момент, когда внутри неё что-то не просто сдвинулось – что-то родилось. Вера. Надежда. Любовь.

Алина открыла глаза, улыбнулась и прошептала: "Спасибо..."

Показать полностью 1
5

Известный писатель | Станислав Колокольников


Иллюстрация Лены Солнцевой. Другая художественная литература: <a href="https://pikabu.ru/story/izvestnyiy_pisatel__stanislav_kolokolnikov_12616766?u=https%3A%2F%2Fchtivo.spb.ru%2F&t=chtivo.spb.ru&h=2896317e82b8b8adc54953d9d80f6cdf299361d6" title="https://chtivo.spb.ru/" target="_blank" rel="nofollow noopener">chtivo.spb.ru</a>

Иллюстрация Лены Солнцевой. Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

В Москве я долго пытался пристроить свою первую повесть и несколько рассказов. Не скажу, что они были хороши, но друзьям — Ане и Юре Барановым, нагрянувшим в гости летом на Алтай, — понравились. Они решили, что я мог бы стать известным писателем. Никуда я не собирался, но после отъезда Барановых дома повсюду начал находить записочки с одним и тем же посылом: «Петька, пора в Москву!» Это было трогательно и смешно. Бумажки с призывными словами я находил в сахарнице, в коробке с чаем, под подушкой, между книг, в карманах и рукавах, в носках, последняя нашлась на финише рулона туалетной бумаги. Делать было нечего, я поехал.

Поздняя осень накануне двухтысячных, наверное, мало чем отличалась от сотен предыдущих, но в воздухе витало нечто, возбуждающее воображение. Может, из-за всеобщего ожидания нового отсчёта времени либо его конца. На улице Вавилова рядом с Дарвиновским музеем в съёмной небольшой квартире Барановы выделили мне спальное место на кухне. Там меньше чем за месяц я перевёл текст рукописи из бумажного формата в цифровой. Что-то подсказывало: известности она в ближайшее время не принесёт. Однако я вошёл во вкус, а может, так себе внушил, но не писать уже не мог.

— Реальная магия, — откровенничал я с друзьями. — Кажется, она во мне давно.

— Надо же, с чего это началось? — спрашивали Барановы.

Аня работала в лаборатории при Институте общей генетики, а Юра был психологом. С утра до вечера они пропадали по делам, летали по городу, как пчёлки, чтоб удержаться в столичном улье. Виделись мы только по вечерам, на выходные они уезжали к знакомым в Пущино.

— Помню, первый раз читал Платонова, а у меня аж мурашки по коже, — рассказывал я, ничуть не приукрашивая. — И чувствую: трансформируюсь.

— В кого?! — позёвывая, удивлялись Барановы.

— В кого-кого… — тут уж я не знал, как ответить. — А может, как вы и хотели, в известного писателя. Писать! Проволочки губительны!

— Твоё?

— Нет, Саши Соколова.

Повесть и рассказы я распечатал, скопировал на дискеты, и после неделю долгие прогулки по зимнему городу сопровождались визитами по адресам больших и малых издательств. Нигде сразу не отказывали и спрашивали: «А есть ли у вас в столе ещё повести или роман?» Но у меня более ничего не было, и в редакциях только разводили руками, мол, наберите портфель побольше — и тогда приходите.

Через месяц, уже в новом тысячелетии, я решил отложить походы в редакции до лучших времён. Да и Барановы перестали верить, что я скоро прославлюсь.

— Мы тут тебе работу подыскали в гончарной мастерской. Может, пока попробуешь себя в этом деле? — предложили они.

— Даже не знаю… Наверное, не в этот раз. Скучаю по родным местам.

Я освободил кухню, понимая, что занимать её уже неприлично. До весны я жил в Барнауле по съёмным квартирам, у знакомых, у родственников. А в апреле уехал в Уймонскую долину на строительство турбазы у слияния Катуни и Коксы.

Шабашки находили меня сами, словно зыбкая удача бичкомера. Я старался не иметь на будущее наполеоновских планов, никакого покорения мира, так, лишь бы было где перекантоваться да заработать на новые ботинки и штаны. Жизнь воспринималась как дорога, которая видна до ближайшего поворота.

Время в горах пролетело быстро, и в ноябре, по окончании всех летних забот, соседи, новые приятели и коллеги начали уходить в запой. Погода и настроение тому способствовали. Спасая заработок, я уехал и оттуда. И вскоре снова был готов на что угодно. Меня никто не увещевал, как мистер Крейцнер своего сына в том, что у него нет другой причины, кроме склонности к бродяжничеству, покидать отчий дом, где легко выйти в люди и жить в довольстве.

Через знакомых я устроился на работу к алтайским староверам, жившим на Рогожке и державшим медовую лавку на ВДНХ. Торговать алтайским мёдом, бальзамами и травами — дело нехитрое. Главное — с кем и где. О староверах я помнил немного, как все. Начались их скитания после раскола церкви при Никоне, и поныне они налагают крест двумя перстами. Ещё я знал, что протопоп Аввакум был одним из первых известных русских писателей. А так как учился на филолога, то в сознании зацепилась одна его фраза: «Аз же от изгнания переселихся во ино место».

— Что знаешь о мёде? — спросил меня старшой среди староверов, нарядный мужик с бородой, как у Робинзона Крузо, когда я в конце зимы заявился на Рогожку.

— Как говорили Магомет, римский учёный Варрон и русский пчеловод Прокопович, ешьте мёд — и выздоровеете, — отчеканил я готовый ответ.

— Молодец! Проходи, будешь с нами жить. А живём мы здесь тихо, по-божески. У нас тут за оградой сам митрополит Олимпий. Лишнего себе не позволяем.

— И кладбище, значит, здесь тоже старообрядческое?

— Да. Склеп там большой, Морозовых.

— Видел. А рядом с кладбищем здание старое, без крыши. Давно стоит?

— Давно, ещё с той поры, когда наполеоновские солдаты грабили Таганку и Рогожку. Они здесь, в Покровском соборе, сделали конюшни. При пожаре в том месте крыша обвалилась, так и стоит. А рядом, в Христорождественской церкви, вообще пивная была.

— Нехорошо, — покачал я головой, отмечая, что в горле пересохло.

Остальные продавцы мёда смотрели на меня молча и с любопытством. Потом выяснилось: все они — русские, белорусы, молдаване и аварец, — как матросы на пиратский корабль, попали кто откуда, потрёпанные житейскими штормами.

— Куда меня занесло? — жаловался я Барановым, найдя их там же, на улице Вавилова. — Я не привык молиться перед завтраком и ужином. Мёд в любых количествах — это хорошо, но ведь его нужно втюхивать с утра до вечера. Нельзя так просто сидеть за прилавком, книгу читать. Надо зазывать! Алтайские травы, мёд, бальзамы! Подходим, пробуем, восхищаемся! Покупаем! Кха-кха…

Я закашлялся, отставляя чашку с чаем.

— Всё просто отлично, мёд — символ поэзии, — радовалась Аня, хлопая меня по спине. — Представь, что староверы — это волшебные малютки-медовары. Помнишь, в Старшей Эдде есть чаша поэзии, полная мёда богов? Его в спешке расплескали, и кому на голову пали капли мёда, тот стал поэтом. Тебе ещё повезло, что ты торгуешь мёдом.

— Почему?

— Тут не капли, целая бадья. А тебе всего-то нужно отдать должное мёду поэзии и какое-то время этим позаниматься.

— Чем позаниматься? Мёдом или поэзией?

— Тем и другим, ешь мёд и сочиняй что-нибудь. Толк будет, и здоровье поправишь. Да и в молитвах нет ничего плохого. Так что пойми, ты попал не в самую плохую компанию.

— Ну не знаю, кха… Кстати, чем больше першит в горле после пробника мёда, тем мёд лучше.

Староверы со своим товаром отправляли продавцов по ярмаркам всего ближнего и дальнего Подмосковья. Перемещаясь каждую неделю на новое место, за лето я побывал почти в каждом ДК по Московскому малому кольцу. Жизнь в Истре, Долгопрудном или Электростали мало чем отличалась от провинциального города, где я родился, и мне было комфортно разъезжать по импровизированным базарам из прошлого.

Осенью, с началом медовой ярмарки в Коломенском, поставили меня за прилавок в пару к жене главного бородача. Мария Яковлевна женщина была строгая, но справедливая, к вере относилась серьёзно, но было в её религиозной отстранённости что-то трагичное.

Как-то вечером ехали мы, уставшие, зажатые людьми в метро, на Рогожку, путь неблизкий, и я вполголоса рассказывал о своих путешествиях.

— Чем-то похож ты на моего Стасика, — вдруг невесело произнесла Мария Яковлевна.

— Какого ещё Стасика?

— Известный поэт он был, любил меня очень, и я его любила, — Мария Яковлевна вздохнула. — Только пил он много, бродяжничал. Больше всего не любил работать как все, официально. Говорил, что дед его, белогвардейский офицер, завещал ему не покидать родину и не работать на государство. Уезжал мой бродяга в тайгу, охотился, промышлял. В общем, к осени всегда деньги привозил. Гулял на них. А однажды его избили по пьяному делу. Да так избили, что умирать стал. Долго мой Стасик мучился. А как умер, я в один день и постарела. После ещё год в больнице лежала, память отказала, не узнавала никого. Это уж потом я с другим обвенчалась, к старообрядцам обернулась и к Богу пришла.

Она вынула из сумочки маленькую книжку в мягкой обложке и протянула мне. Это был сборник стихов «Я — файтер» её любимого поэта Станислава Яненко. Я раскрыл наугад.

— Файтер — такой боксёрский термин, — объяснила Мария Яковлевна. — Это боксёр наступательного боя, он плохо владеет приёмами защиты и вынужден держать удар противника.

Мне было интересно: настоящий поэт, как вкусный белый высокогорный мёд, — большая редкость. Ну это каждый знает. Первые же строчки по-бойцовски устремились вперёд, я еле успевал уворачиваться:

Я файтер. Жизнь меня учила.

Да так учила в дых и в пах.

Самонадеянность лечила

В прижимах и на шиверах.

Я перелистывал страницу за страницей, понимая, что малютки-медовары и сюда хорошенько плеснули из своей чаши.

Сколько вынес, а понял немного.

Ну а может быть, больше, чем кто-то другой.

Есть у всех одиноких спасенье дорога,

а в тревогах её первозданный покой.

Прочитав книгу, я всю ночь думал о том, как бывает печальна земная жизнь поэта, как она всё время ищет выход к своим истокам. Чем больше я об этом думал, тем сильнее одолевало беспокойное чувство, будто я предавал кого-то в себе. После этой ночи мне стало не по себе у староверов.

Рядом со старообрядческим кладбищем был ипподром. По вечерам после ужина, наблюдая за лошадьми, гарцующими на осенних листьях, я засиживался там в компании молодого хулигана, недавно прибывшего из Косихи с партией свежего мёда. Вася Морин несерьёзно относился к староверам и меня принимал за своего. На ярмарке нам приглянулась одна продавщица, и я стал часто затрагивать тему любви в жизни писателей. Васю это забавляло, и он потешался над моими чувствами.

— Русский человек, как сказал известный писатель Фёдор Достоевский, жалуется на две вещи: на отсутствие денег и на несчастную любовь, — просвещал я Васю.

— Ты поэтому ходишь с таким кислым лицом и по вечерам что-то постоянно пишешь? Любовные стихи Люське, что ли?

— Да что я, вот наш друг Пушкин… — хотел пошутить я.

— Вот как раз с Пушкиным мне всё ясно, — посмеивался Вася. — С тобой нет. Тебе это зачем?

Последнее время у меня было мало внимательных собеседников, не перед кем было раскрываться, и я пользовался случаем.

— Это не любовные стихи. Пишу, Васёк, рассказы. Я очень в литературу верю. Она, понимаешь, для меня волшебная вещь. Уверен, что писатель должен и может видеть в воображении мир, которого ещё нет, но обязательно будет. Видеть свет, который идёт к нам. Знать про человека даже то, что он про себя не знает. А что, земеля, разве не в этом сила литературы?

— Я-то откуда знаю? Я чё — известный писатель?

— Ты другое должен знать, — разошёлся я. — Именно слово защищает нас от внезапных и вражеских сил нашего прекрасного и яростного мира!

— Да ну тебя. Ты с Люськой так разговаривай, а то ты ей только лыбишься. Мне это неинтересно.

— Пусть ты далёк от эпистемологии как таковой и от эпистемологии чулана тем более, — уже нёс чушь я, чтоб позлить Васю, — но это не значит, что ты не выходишь за рамки здравого смысла.

Вася скривил недовольную гримасу.

— Как-как? От чего я далёк?

— Э-пи-сте-мо-ло-гия, — по слогам повторил я.

— Да иди ты со своей писимологией! — взорвался Вася. — У вас тут, в Москве, чё, у всех крыша едет? Если бы брату не обещал здесь держаться, умотал бы уже к себе в Косиху. Мои друзья, Гусь и Квак…

И Вася, тоже ждавший момента выговориться, рассказывал о похождениях со своими дружками-хулиганами, как они куролесили, проказничали и долдонили на родном селе. За эти проказы Васю и отправили на Рогожку, чтобы временно не мозолил глаза осерчавшим односельчанам.

От староверов я вскоре ушёл. Когда сообщил главному бородачу, тот посмотрел на меня, словно я был плут, проныра и содомит почище, чем Паисий Лигарид, и лишь спросил:

— Куда ж ты уходишь в зиму? Декабрь на пороге. Где жить будешь?

— Что-нибудь придумается, — пожал я плечами.

Осень засыпало снегом. Я попросился на недельку на знакомую кухню. Юра Баранов посоветовал сделать имя любым способом и напечататься в коммерческом журнале или альманахе:

— Платишь деньги, тебя печатают и раскручивают до известного писателя. Езжай на «Новослободскую», найди дом, где издательство «Молодая гвардия», там на третьем этаже есть нечто подобное.

Я поехал туда. На одном этаже обнаружил целых два коммерческих издательства: «Э.РА» и «Истоки». Выбрал первое. Прочитав принесённый рассказ, Эвелина Борисовна Ракитская, замутившая предприятие «Э.РА», сказала, что за пятьдесят моих баксов напечатает. Заняв у Юры, подкинувшего авантюрную идею, я вкупился.

— Отдашь, как станешь известным писателем, — сказал Юра, нехотя расставаясь с валютой, явно не веря, что она вернётся в ближайшие лет десять.

Не раздумывая, я всё сделал как сказали. Подождав неделю, я стал названивать в «Э.РА», пытаясь выяснить, когда же стану знаменитым. Потом перечитал рассказ и понял: нескоро. Я испугался, что денег уже не вернуть, и поспешил к Эвелине Ракитской домой.

Она долго убеждала не отказываться от идеи печататься в её альманахе, который скоро разойдётся по рукам известных писателей здесь и за рубежом, и моё имя станет на слуху. Я упирал на то, что поиздержался и теперь слишком жирно самому оплачивать свои публикации.

— Дождусь, как Буковски, своего мецената, который будет платить по сто баксов в месяц, лишь бы я писал рассказы, — шутил я.

Эвелина с распущенными волосами походила на старушку, цыганку-гадалку, которая, вцепившись в руку, не отпустит, пока монеты не перекочуют из кармана доверчивого проходимца в её собственный.

— Не забывайте, Петя, что по договору вам, как и другим авторам альманаха, полагается по десять экземпляров, что за пятьдесят долларов вполне нормально.

— Наше барахло за наши же деньги, — упирался я. — Дудки.

— Можете их продавать, отсылать в другие редакции и…

— И подтираться!

— Что вы говорите, Петя! — возмущалась Эвелина, но руку не выпускала.

Видимо, немного нашлось простофиль, готовых заплатить деньги, чтоб над ними потом ещё и смеялись. В тот момент я был непоколебим, мне было всё равно, попаду в хрестоматию по литературе или нет.

— Деньги нужны, отдал вам последние, — клянчил я. — Мне есть не на что.

Эвелина сунула в мою ладонь деньги и сразу стала выпроваживать.

— Эвелина Борисовна, — упёрся я на пороге, — а когда разбогатею, большую книгу напечатаете? Я вас озолочу тогда.

— Идите, Петя, идите и больше не приходите, — толкала цыганка. — Зачем мне головная боль, сегодня вы решили так, а завтра эдак. Идите и печатайтесь в тех же «Истоках», там быстрее и дешевле. Вот одна женщина отдала им свой текст, так они вместо «юности лоза» напечатали «юности коза». Каково?

— Хм.

— Вот так, вам «хм», а у женщины истерика. Ну вот кто там будет печататься?

— А по-моему, «юности коза» неплохо звучит...

— Прощайте, Петя, раз неплохо. Идите в «Истоки»!

Вот так началась и замерла моя литературная карьера. Вы спросите, куда подевалась надежда на успешное писательское будущее. Не знаю. Вы бы ещё спросили: «Où sont les neiges d'antan?» — «Куда подевался прошлогодний снег?»

Обменяв вернувшиеся доллары, я пошёл в «Проект ОГИ» в Потаповском переулке. Нравилась мне тамошняя непринуждённая атмосфера. В Москву понаехало немало прежних знакомых, и за столиками клуба можно было увидеть кого-нибудь из них и перекинуться парой слов.

Как и предполагалось, я встретил знакомых и подсел к ним. Земляки пили пиво и трепались ни о чём, играя словами и похохатывая. Подкинув пару фраз, я заскучал и, желая избежать пустого трёпа, пошёл в читальный зал. В «Проекте ОГИ» имелась комнатка, где продавали чтиво на любой вкус. У полки с книгами Генри Миллера, листая «Сексус», посмеивались парень и девушка. Я подошёл ближе. Парень тянул на мужика в самом расцвете сил, ему явно зашкаливало за тридцать, от него несло перегаром.

— Я прочитал всего Миллера, — хвалился он. — Это мощный писатель. Один из моих любимых.

Девушка-продавщица верила и спрашивала совета, что бы для начала почитать.

— Начинай даже не с «Тропика Рака», а с «Чёрной весны».

Я тоже вставил слово за Миллера, за его текст про Рембо.

— А ваш любимый писатель? — спросила меня девица.

— Виктор Голявкин.

Парень пожал мне руку, мы разговорились.

— Стоматолог, — представился знаток американской литературы. — Для друзей просто Дюся.

— Петя. Для друзей просто… Коля! Ха-ха, шутка! — сам себя рассмешил я и перевёл разговор: — Стоматолог, я так понимаю, не профессия?

— С детства боюсь дантистов. Я делаю сайты. Сейчас, между прочим, для Кутикова из «Машины времени».

— «Машина времени» меня не цепляет, — признался я. — Тем более Кутиков поёт противно.

— Да уж, — деликатно замял тему Стоматолог.

Дюся был навеселе и лёгок в общении. Он приобнял нас с девицей за плечи и стал рассказывать авантюрную историю о поездке в Париж:

— Началось всё с того, что я занял денег у знакомых японок. Они неожиданно разбогатели и не знали, куда баксы девать. Я знал, на что хочу потратить, и поехал в Париж. Там баксы очень быстро кончились, и я поехал в Испанию на заработки. Три месяца я слонялся от Барселоны до Наварры, отработал у половины помещиков вдоль трассы.

Стоматолог наполнил три стопки, девица отказалась.

— И вот наконец, перевязанный поясом из франков, я вернулся в Москву на следующий день после путча, — продолжал Стоматолог. — Кругом неразбериха, баррикады, выстрелы, а я хожу, обмотанный валютой, и ничего не понимаю. Потом захожу к одному знакомому на Павелецком, чтоб уточнить, что происходит, а знакомый в трусах сидит на кухне у пятидесятилитровой фляги спирта. На вопросы не отвечает, глушит спирт и твердит только одно: «Вот, трофейный!» Так я у него и отсиживался, пока у него всё не закончилось и у меня. Выхожу, а там уже новая жизнь. И я как будто никуда не уезжал.

Я слушал Стоматолога и думал, какого лешего мы встречаем столько людей, слушаем их истории, рассказываем свои, а потом остаёмся ни с чем. Ну можно, конечно, их запомнить, обдумать, сделать выводы, но только всё равно — почему их так много? Может, потому, что это всё одна история и у неё нет конца. И никакой писатель с ней не справится. Ну если только… Хотя нет.

— Мы идём к скульпторам, — заглянул в литературную комнату один из тех ребят, с кем я сидел за пивом. — Ты с нами?

— Мы с вами, — поднялся Стоматолог.

Девица ехать отказалась.

Собралась большая компания, на футбольную команду с запасными. Люди были между собой незнакомы, как они сошлись, я не мог понять. Вся команда еле стояла на ногах, будто спустилась с корабля на берег неделю назад после кругосветного плавания.

На трёх машинах мы приехали в мастерскую скульпторов. Я запомнил только одного сутулого в очках. Где мы и что за мастерская, в полумраке сложно было понять, всё кругом наполнилось шумом гулянки. Было ощущение, что мы в древних погребах Диониса, он откупорил свои бочки, и струи плескались прямо в большой зал с высокими сводами и арками, где мы сидели за длинным столом. Ещё не покидало ощущение, что, кроме нас, здесь кто-то есть. Сквозь дым различались смутные силуэты у стены. Казалось, там шла целая процессия.

Под утро гости разбрелись. Стоматолог, продолжая заботиться обо мне, вывел куда-то за Курский вокзал в старомосковские дворы на квартиру молодой фотохудожницы из «Плейбоя». Выглядела она презабавно, вылитая Пеппи Длинный чулок, нескладная и чудаковатая. Наш измотанный вид её не шокировал, но она категорично заявила:

— Вас в таком виде с вашими бутылками здесь не оставлю. Отдохните, пока я собираюсь на работу, и вместе выходим.

Это было разумно, особенно для Пеппи. Полчаса мы сидели и делали вид, что нам всё нипочём. Хотя я ещё прикидывал: вдруг повезёт, останусь и женюсь на Пеппи.

— Тебе есть куда идти? — спросил Стоматолог.

— Найду.

— Я тебя провожу.

На свою кухню я вполз к вечеру.

— Это всё издержки жизни известного писателя, — объяснил я друзьям.

Через пару дней я пришёл в себя и отправился на поиски мастерской скульптора. Там остался отличный складной ножик со штопором и ручкой из красного дерева. Я нашёл его в горах, он был дорог как память.

Я кружил по переулкам, смутно вспоминая, что был проходной двор и арка, а внутри арки — дверь в стене. Находил одно и то же похожее место и звонил туда, за пару часов я сделал несколько кругов. Волосатый детина, открывавший дверь, сначала смотрел участливо и делал вид, что хочет помочь.

— Где здесь работают ваятели? — спрашивал я.

— Не можешь вспомнить, где веселился, — понимающе кивал парень. — Твоих здесь нет, тут другая контора.

Когда я позвонил в пятый раз, он не стал открывать, а изучал меня в дверной глазок и молчал.

— Где здесь ваятели? — пинал я дверь.

Плюнув в наблюдавший глазок, я пошёл ещё на один круг. Подустав, сбился с дороги и уже шёл куда ноги ведут. В незнакомом дворе я увидел сутулую спину, она показалась знакомой.

— Игорь! — окликнул я, пытаясь угадать имя.

Спина развернулась. Человек в очках с оплывшим от пьянки лицом смотрел с гримасой лёгкого ужаса.

— Мы недавно были у тебя в мастерской, — неуверенно напомнил я.

— В мастерской, — так же неуверенно согласился Игорь.

И тут он вспомнил.

— Как же, старик, помню тебя, — обрадовался Игорь больше, наверное, тому, что память ещё не совсем переклинило. — Ты ведь был у меня в мастерской на днях! И ещё целая толпа каких-то ребят. Ты ещё про Селина что-то классно рассказывал.

— Был и оставил ножик со штопором, — подтвердил я. — Кружу здесь весь день и не могу найти, где мастерская.

— Она не здесь, а в Армянском переулке. Я зашёл сюда отлить. Пойдём, у меня как раз гости.

Гостей было немного, они тихо сидели за коньяком и беседовали об искусстве. Как только мы попали в мастерскую, я увидел у стены вхождение Иисуса в Иерусалим, которое в прошлый раз было смутным видением. Но это было не видение, а внушительная скульптурная композиция из тринадцати фигур, впереди Иисус на осле.

Что-то случилось в моей душе, я видел только святую процессию. Ученики шли, погружённые в себя, никто не улыбался. О чём они думали? Уж точно не о том, о чём думал я: как и почему нужные образы в нужное время рождаются в художнике, кто за этим стоит.

— Твоя работа? — спросил я Игоря.

— Моя.

Гости разбрелись, а я всё сидел и смотрел на работы сутулого скульптора.

— Наш знаменитый боксёр Саша Кошкин, — указывая на бюст, говорил Игорь. — А там Борис Николаевич.

— Ельцин? — удивился я.

— Балбес, — хлопнул меня по плечу Игорь и с грустью и гордостью проговорил: — Греков Борис Николаевич, мой второй отец и учитель. Заслуженный тренер России по боксу. Видел бы ты, как его хоронили.

— Ты извини, старик, я совсем не знаю историю нашего бокса. Недавно вот только узнал, кто такой файтер. В детстве я классической борьбой занимался, а потом баскетболом.

— Ничего.

Я хотел поддержать беседу:

— А что стало с Кошкиным?

— Спился Саша. Заходил вот недавно, — Игорь достал журнал. — Смотри, его портрет на международном турнире в Праге.

С фотографии глядел удивительно симпатичный юноша эпохи Возрождения с одухотворённым лицом поэта, никак не боксёр.

— Саня рассказывал, как недавно умудрился подрезать сразу четыре машины. И за пять секунд отключить пять человек, которые выскочили из тех машин, — рассказывал Игорь и как бы между прочим спросил: — Ты где живёшь, чем занимаешься?

— У друзей на кухне. Пишу рассказы, хочу в Литературный институт поступить, — озвучил я идею, прямо в этот момент пришедшую в голову.

— Можешь в мастерской пожить. Будешь вонючий коньяк допивать?

Мы допивали коньяк, каждый думал о своём. Казалось, о чём-то думают бюсты и гипсовые фигуры. Я думал о творчестве, о том, как боксёр стал скульптором, поэт назвался файтером, о любви учителя к ученикам. Есть вещи, которые нам понятны сразу же, есть вещи, которые не понимаем, но можем понять. И есть вещи, которые мы не можем понять, как бы ни старались, пока не постигнем их тайную суть. Как писал один самурай, человек, который не понимает тайного и непостижимого, всё воспринимает поверхностно. Творчество и любовь таинственны и непостижимы, пока сомневаешься в их непререкаемой власти. Никаких сомнений, если любишь и способен творить! А иначе будет только нелепая толкотня со своими сомнениями, смешная, как поединок между Чарли Чаплином и Хэнком Манном в «Огнях большого города».

Я позвонил друзьям и сказал, что кухня в их распоряжении. В мастерской, как в большой келье, было хоть не особо уютно, но спокойно и позитивно. Хотелось засучить рукава и что-нибудь сваять.

Утром я вышел прогуляться по Садовому кольцу в сторону Рогожской слободы. Солнце поймало меня на Школьной улице. Со своими разноцветными двухэтажными домами в лучах света улица походила на корзину с пасхальными яйцами. По лицам прохожих чувствовалось, что, хоть до весны далеко, настроение весеннее не только у меня. Как собака ультразвуки, я улавливал будущее, свободное от мусора и лжи. И если не доползу до него, то, если кто-нибудь там просто вспомнит обо мне, я появлюсь. Личный мир исчезнет, растает и почти неуловимо перейдёт в другое бытие. А пока мы здесь, нужно согласиться с известным писателем Килгором Траутом, утверждавшим до последнего дня своей жизни, что мы здесь, на земле, для того, чтобы бродить где хотим, не забывая при этом как следует пёрднуть. Грубо? Вряд ли. Мы здесь и правда для того, чтобы быть свободными от условностей.

Чувствуя, что иду не один, я свернул к Абельмановской Заставе, дошёл до храма Матроны. От дневного солнца совсем потеплело. Во мне зарождались ещё далёкие, но радостные образы, шествовавшие со мной, как весенняя процессия — в Иерусалим. Глупо улыбаясь не существующему здесь миру, не чувствуя усталости, я шёл через Крутицкое подворье и Москву-реку по Новоспасскому мосту к Павелецкому вокзалу. И дальше по Крымскому Валу вышел к ЦДХ.

Книжная ярмарка Non/fiction работала второй день. Не сбавляя темпа, я проник внутрь. Потолкался среди интеллектуалов, осведомился об интересующих книгах.

— Не издали ли ещё чего нового Тадеуша Ружевича? — спросил я у симпатичной женщины у стенда издательства польской литературы. — Очень хочу его почитать.

— Последний раз его печатали в «Иностранной литературе» в конце восьмидесятых, и вот недавно вышло небольшим тиражом двуязычное издание «На поверхности поэмы и внутри», но здесь вы его вряд ли найдёте.

Довольный разговором, я прошёл дальше. И вдруг увидел другого известного писателя, от чтения его текстов у меня тоже порой мурашки пробегали. Юрий Мамлеев отстранённо сидел за письменным столом и раздавал автографы. В зелёных очках он выглядел как Гудвин из Изумрудного города: очень волшебно. Обрадовавшись встрече, я не мог устоять: отдал всю имевшуюся наличность за небольшой сборник рассказов и подошёл к известному писателю. Он ко всем, бравшим автографы, относился отстранённо, смотрел куда-то сквозь стену и лишь спрашивал, занося ручку над книгой:

— Для кого?

— Для Пети, — сказал я, когда подошла моя очередь.

Тут известный писатель вернулся из отстранённого бытия и посмотрел на меня.

— Мы с вами где-то встречались, Пётр, — полувопросительно и добродушно произнёс Гудвин Мамлеев.

Я точно знал, что мы нигде не встречались, но такой уровень общения был приятен, и я легко поддержал беседу:

— Возможно.

— На каком-нибудь литературном вечере, — предположил Гудвин.

— Да, или ещё где, — загадочно покачал головой я, глядя в зелёные очки.

Мамлеев хотел ещё что-то сказать, но со всех сторон тянулись руки с книгами, он придвинул к себе мою и размашисто написал: «Дорогому Петру от Юрия!» Вручая экземпляр, он тепло пожал мне руку.

С подписанной книгой меня быстро оттеснили от стола, но я чувствовал, как ещё несколько мгновений мой образ держался перед мысленным взором писателя, возможно, он даже успел подумать: «Где же я всё-таки видел этого Петю... Наверное, тоже известный писатель...»

Я вышел на улицу, вдохнул свежего воздуха. Солнце исчезало за домами, стало морозно. Но настроение было по-прежнему весеннее. Можно и ещё прогуляться. Как написал известный писатель Голявкин, дальше вглубь пешком.

Редактор: Ирина Курако

Корректор: Александра Каменёк

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

Показать полностью 2
11

Прозревший

1

В городе Н его знал каждый. И каждый знал его историю. Антон вырос в бедной семье одинокой санитарки, в неполных шестнадцать лет закончил школу с отличием и уехал в Москву поступать в университет. Университетов в Москве тогда было только два, а среди умных мальчиков котировались математики и физики. Антон был математиком, и математиком хорошим. Кроме того, среди мальчишек популярны те, кто знает, как и когда надо пустить в ход кулаки. У Антона был юношеский разряд по самбо, и ему не нужно было надевать кимоно, чтобы это доказать. Толи потому, то он был хорош в математике, толи потому, что он был умел в самбо, он с легкостью поступил на матмех в МГУ и начал учиться с энтузиазмом, но закончил его уже шаляй-валяй. К концу четвертого курса Антон уже мало интересовался матрицами мнимых чисел; гораздо больше его интересовал курс доллара у столичных валютчиков.

Антон завел себе настоящее дело. Вернее, дело само нашло его: знакомый самбист, сын директора одного из сочинских пансионатов, завел себе кооператив. Разобрав всамделишные фирменные левайсы, он лично соорудил лекала и из поставляемого откуда-то (вероятно, из Средней Азии) почти настоящей джинсЫ стал строчить варенку в удивительных масштабах. А у Антона обнаружился еще один талант - он стал бухгалтером.

- Я тебе доверяю, друг: ты честный и прямой, как сибирский валенок, - говаривал ему подвыпивший хозяин, и Антон не обижался. Хотя хозяин был кругом не прав: Антон не был ему другом, и Антон не был честен. Так что аккурат к девяносто первому году он скопил в долларах круглую сумму и открыл свое дело. Только уже бизнес посолиднее, чем фальшивые джинсы - он скупал с враз ставших нерентабельными московских заводов металлолом, гнал его на запад, а оттуда завозил компьютеры, утюги, пылесосы и прочий ширпотреб. Потом открыл первый магазин техники, потом второй, потом образовалась сеть. Антон был удачлив и умен и не тратил денег зря, в этом и заключался секрет его успеха.

А потом ему все надоело. Сказал бы ему кто, что жизнь и бизнес, который, в сущности, и был жизнью, могут так надоесть, он бы не поверил.

Не взирая на вопли и истерики жены, он продал всю сеть магазинов, и даже такой перспективный сектор, как продажа IT-технологий, купил акции сырьевых компаний (хотя все советовали вложить деньги в ГКО), сплавил жену на Антибы и запил.

Пил он почти год, а лучше не становилось. Мать, которая давно уже жила в маленьком городе Н в большой, отделанной московским дизайнером квартире, и, казалось бы, должна была прожить еще лет тридцать, пошла как-то в магазин за картошкой, да и упала замертво. Антон похоронил мать и из города Н в Москву не вернулся. Водка - она везде водка.

Вот с тех-то пор, с шумных его попоек с малознакомыми людьми, его и узнал весь город Н.И только местные синяки решили, что на ближайшие годы им гарантирована бесплатная выпивка, как московский миллионер выкинул финт - отравился. Нет, бутылку-то он купил в самом что ни на есть надежном, в самом дорогом энском супермаркете, а вот подижь ты. Две недели провел в реанимации и полуослеп.

- И совсем ослепнешь, - сказала ему старая жесткая Суламифь Львовна, офтальмолог областной больницы, подписывая эпикриз. - Так что бери уж сразу белую трость и учись ходить на звук. И не пей. Слепой, да еще пьяный пропадешь совсем. И Антон послушался. Завел себе алюминиевую тросточку и стал гулять каждый день от своего дома до ограды известного мужского монастыря, вокруг которого и вырос в свое время маленький город Н.

Через три месяца он знал весь маршрут наизусть. Триста шагов по улице вверх до главного проспекта, мимо мясной лавки татарина Ибрагима, мимо булочной, мимо обувного магазина, мимо ресторана, из которого всегда резко пахло перегоревшим растительным маслом. Потом еще около семисот шагов по проспекту; перейти две улицы (вторая - перекресток, на котором вечно неисправен светофор), потом свернуть в проулок у газетного киоска - в киоске торгует Тамара Васильевна, старая мамина приятельница, здесь нужно остановиться и поболтать с ней; скучны ему заботы пенсионерки, но поболтать нужно - у мамы больше не было подруг, одна только память о ней и осталась. А в конце проулка церковная лавка с новодельными яркими образками, серебряными кольцами-оберегами да крестами, с дешевыми евангелиями, которые отчего-то всегда печатают на тонкой, словно папиросной, бумаге. Сбоку от лавки еще один совсем маленький магазинчик - в нем Антон всегда покупал постные монастырские пироги с зеленым луком и морковью или с яблоком да тягучие паточные пряники.

И обратно той же дорогой - мимо газетного киоска, мимо вонючего ресторана, в котором торговали дешевыми китайскими подделками по саламандер, мимо мясника Ибрагима (тут можно остановиться и прикупить баранины на кости или говяжьей вырезки). Домой.

Дома он почти ничего не делал. Слушал музыку, крутил педали в велотренажере, мучил грушу, включал на компьютере какой-нибудь старый радиоспектакль да так и засыпал под него. Ему еще и сорока не было, а он чувствовал себя глубоким стариком. И ничего не хотелось. Вот совсем ничего. Даже женщины.

Мир вокруг него сжимался, становился все меньше, проще и понятнее. Постепенно он овладел немудреным, как оказалось, мастерством бытового провидения. Утром, возвращаясь из душа, он остро чувствовал запах яичницы или драников, и вдруг также остро осознавал, что на домработнице Олесе сегодня надеты ее знаменитые поддельные оранжевые кораллы. И было так. На улице, услыхав за спиной злобное тявканье, он не спешил обернуться, ибо точно знал, что это чей-то разжиревший противный французский бульдог пытается напугать ибрагимовсого черного кота Семена. Семен лежит на пороге, презрительно щурится и не торопится подняться, выгнуть спину и зашипеть - ему плевать на жирного бульдога и на его не менее жирного хозяина. Антон медленно оборачивался и с удовольствием наблюдал, как толстяк шестидесятого размера с трудом сдерживает тупого питомца. Ибрагим стоит на пороге лавки, а Семен прекрасно невозмутим и невозмутимо прекрасен. Слепота, которой так грозила Суламифь Львовна, все не наступала, хоть читать он не мог и довольствовался тем, что могли ему дать тиви, радио и стерео-система.

2

- Мне бы вот этот образок, Николы-угодника, а то старый износился уже: древний он, еще от прабабки достался, - голос был глубокий, низкий, волнующий, обещающий новую встречу и, быть может, новую жизнь. Антон по образовавшейся уже привычке не спешил взглянуть на говорящую, а представлял себе высокую стройную брюнетку с удивительными глазами. Она и вправду оказалась брюнеткой - темно-каштановые с легким медовым отблеском волосы были уложены в длинное каре. Волосы у брюнеток нередко бывают тусклыми, словно поглощают струящийся на них свет солнца. Но у этой женщины волосы сияли, от чего казались светлее, чем были на самом деле. И еще она была красавицей. Такие правильные черты лица редко встречаются в жизни, такая белая кожа вызовет зависть у пятнадцатилетней свеженькой модельки, а глаза... Глубокие, влажные и неожиданно серые - не стальные и не голубоватые, не водянистые, а просто серые, как хорошее серебро. И богатые ресницы. И ровные дуги бровей. И...  Но жадный взгляд Антона не успел натешится вдоволь, как женщина расплатилась и ушла.

- Кто это, Агафья Калистратовна, - торопливо спросил он старушку, заведовавшую лавкой.

- А это Верочка наша. С тех пор, как муж умер, она часто в монастырь захаживает. А уж как сынка ее Господь забрал, совсем зачастила.

- А от чего они умерли? - машинально спросил он, обрадованный, что женщина свободна.

- Какая-то болезнь крови. Толи рак, толи не рак. Наследственное что-то.

- Красивая женщина, - не выдержал он.

- Верочка-то? Первая красавица в городе была в свое время. Теперь уже не та, конечно. Жизнь никого не щадит.

Какой же красивой она была прежде, если сейчас Агафье кажется, что подурнела - подумал Антон и  пошел домой. Знакомой дорогой, мимо знакомых магазинов, с незнакомым чувством надежды и пробуждения.

Вторая встреча не замедлила себя ждать и вот уже Антон разговорился с молодой вдовой, в волосах которой, сегодня гладко убранных в пучок на затылке, он с грустью видел седину. Женщина на удивление быстро согласилась прогуляться с ним по городу, правда, отказалась от проводов, сказав тихо:

- Я лучше сама вас провожу. Я знаю, где вы живете.

"Стесняется или боится," - гадал Антон - "Такой красивой женщине в маленьком энском обществе надо следить за каждым своим шагом."

Вера оказалась удивительной: старомодной и трогательной. Она пользовалась какими-то классическими духами, пахнувшими лавандой, предпочитала идти чуть поодаль, беседовала в основном о книгах, и о книгах старых, современными сериалами не интересовалась, в политике разбиралась хорошо, но политиков не любила, а любила оперу и хорошие оперные голоса. Один раз она даже взяла Антона под руку, но сразу отпустила, словно застеснявшись.

Он вернулся домой радостный, предчувствуя новую жизнь. Он радовался, что где-то посреди своего запойного пьянства развелся с женой, откупившись от нее виллой в Антибах и приемлемой суммой денег. Вера весь вечер не выходила у него из головы. При следующей встрече он твердо решил пригласить ее поужинать вместе. Может быть, даже в этой квартире. Он почему-то был уверен, что Вера не откажется.

Назавтра в одиннадцать утра он уже торчал в церковной лавке  поджидал Веру. Боялся - вдруг не придет. Волновался - не навела ли она о нем справки и не смутило ли ее разгульное прошлое. От волнения даже не мог говорить с Агафьей, которая, как обычно, подсовывала ему коробку для пожертвований, что-то тараторя про божью милость.

Она пришла. Согласилась прогуляться. Про ужин сказала - может быть, но не сегодня. Голос ее слегка вибрировал, и эта вибрация волновала Антона. У самого своего дома он решительно положил ей руку на плечо и поцеловал. Она успела отвернуть лицо, и поцелуй пришелся в щеку. Он почувствовал, как его губ касается сухая морщинистая кожа, и с отвращением отпрянул. Мерзкая ехидно улыбающаяся старуха смотрела на него. Он хотел бежать и не мог.

- Видишь ли, Антон, - сказала Вера прежним волнующим голосом, - я, как поняла, что ты меня за молодую принял, сразу хотела все объяснить, да не смогла как-то. Жаль мне тебя стало. Давно ведь я слежу за тобой, как ты тут с палочкой бродишь. Один, без семьи, да еще и зрения Бог лишил.

Теперь перед Антоном стояла не ведьма, а милая тихая старушка, чем-то похожая на его бабушку с материнской стороны Лизу, которая когда-то пекла славные рыбники.

Антон зажмурился, сильно, до рези в глазах, потом поднял веки. Яркие оранжевые и фиолетовые круги расплывались перед ним. Он стоял, плакал и свыкался с мыслью, что никогда не узнает, как выглядит Вера по-настоящему.

Показать полностью
0

Хиджаб не спасёт от кулаков

02.02. 2012

Марина привыкла к тому, что жизнь – это бесконечный цикл: будильник, банк, чай с булочкой, отчеты до ночи, пельмени или лапша «Доширак». В тридцать три – ни семьи, ни квартиры, только намеки родственников: «Часики-то тикают».

Она уже не злилась. Просто опустила руки.

Когда подруга настойчиво предложила познакомить ее «с хорошим мужчиной», Марина вздохнула: «Была не была».

Марат оказался... странным. Без работы, без денег, жил в селе. Но у него были спокойные глаза и тихий голос. И главное – он смотрел на нее так, словно она была самым дорогим в мире бриллиантом.

Через две недели они поженились.

Теплицы

Марина уволилась с работы, потому что Марат жил в селе. Оказалось, что мама его болеет деменцией. Но Марина решила, что это такая мелочь, ведь они теперь вместе.

Так начались семейные будни.

Денег не было. Совсем.

– Давай теплицы, – однажды сказала Марина, когда увидела по телевизору какую помощь выделяет государство на сельское хозяйство.

Марат удивился, но согласился. Взяли грант от Минсельхоза, закупили материалы. Строили сами: он – каркас, она – пленку натягивала. Первые помидоры продали соседям. Потом огурцы. Потом зелень.

Дело пошло даже лучше, чем планировали.

Свекровь

Свекровь жила в своем мире, где время текло не вперед, а по кругу. То ей казалось, что она девушка, и она искала своих давно умерших родителей. То вдруг решала, что Марина – соседка, которая украла у нее курицу.

Однажды утром Марина зашла к ней в комнату – и едва успела отпрыгнуть. Свекровь, скрюченная, как сухая ветка, сидела на кровати с кухонным ножом в руке.

– Ты за мной пришла? – прошипела она. – Я тебя знаю. Ты из гестапо.

Марина застыла. Нож блестел в солнечном луче.

– Мама, это я, Марина, – осторожно сказала она.

– Врешь! – Свекровь вскочила, замахнулась.

В этот момент дверь распахнулась, и вошел Марат.

– Мам, – сказал он спокойно. – Отдай нож.

Она замерла, потом вдруг заплакала:

– Они пришли за мной...

– Никто не пришел, – он осторожно взял нож. – Это Марина. Моя жена.

Свекровь уставилась на Марину, будто видела ее впервые. Потом махнула рукой:

– Ладно. Но если украдешь яйца – выгоню.

Деменция была как дикий зверь, который жил в их доме. Иногда она дремала, иногда рычала.

Когда Марат уезжал в город за семенами, Марина прятала все ножи. Но свекровь находила другие способы напасть – могла замахнуться палкой, царапаться, кусаться. Однажды схватила чугунную сковороду и запустила в Марину. Та едва увернулась.

Но стоило вернуться Марату – и свекровь превращалась в тихую старушку.

– Она меня боится, – объяснял он. – Я для нее все еще маленький, а мать должна быть строгой.

Он умел ее успокоить. Говорил твердо, но без злости. Кормил с ложки, когда она отказывалась есть. Обнимал, когда она плакала ночами, уверенная, что ее родители ждут ее в соседней деревне.

И Марина видела – он не просто терпит. Он защищает. И ее, и мать.

Теплицы

Их спасало общее дело. Утром – полив теплицы. Днем – сбор урожая. Вечером – подсчет денег.

Свекровь иногда приходила к теплицам и сидела на лавочке, наблюдая.

– Что это у вас растет? – спрашивала она.

– Помидоры, мама, – отвечал Марат.

– А... правильно.

И в эти редкие моменты она была почти собой.

Дети

Когда родился первый сын, Марат неделю ходил по селу с дурацкой улыбкой и раздавал соседям помидоры из своих теплиц – «На счастье!»

– Ну что, папаша, теперь тебе покоя не будет, – смеялись мужики.

– Да мне его и не надо, – хвастался он. – У меня теперь настоящая жизнь началась!

И это была правда.

Как они появлялись

1. Амир – первый, громкий, с сердитыми бровями, как у отца. Родился в тот самый год, когда теплицы наконец начали приносить доход. Марат тогда сказал: «Он нам удачу принес».

2. Лейла – тихая, с глазами, как у Марины.

Появилась на свет в страшную метель, когда свет в доме гаснул каждые полчаса, и Марат топил печь, чтобы жена и сын не замерзли.

3. Рамиль – родился недоношенным, и первые месяцы Марина не спала, проверяя его дыхание. Марат тогда впервые заплакал при людях – когда врач сказал, что малыш окреп.

4. Алина – младшая, неожиданная. Когда Марина узнала о четвертой беременности, она сначала испугалась: «Нам же не прокормить...». Но Марат рассмеялся: «Раз пришла – значит, место в семье для нее есть!».

Денег всегда было впритык, но дети не знали, что такое «нет». У них было всё: огромный батут во дворе, качели, велосипеды, машинки на пульте управления. Сладости – только по праздникам. Зато свои ягоды и мед ели круглый год.

А еще они все вместе собирали урожай. Даже маленькая Алина таскала огурцы в своей крошечной корзинке. Грелись зимой у печки, слушая, как Марат рассказывает сказки (он умел делать это так, что даже Марина заслушивалась). Бегали по лужам после дождя, несмотря на крики Марины: «Простудитесь!».

Марат часто повторял, глядя на них:

– Я самый богатый человек на свете. У меня есть вы.

Пандемия. Свекровь умерла. Марат... изменился

Когда свекровь умерла, Марат три дня молчал, принимал соболезнования. Потом сказал:

– Теперь только мы.

И Марина поняла – их семья склеена не только любовью, но и этой заботой о свекрови, которую они вели бок о бок.

Марат начал молиться дольше обычного, смотрел в телефоне религиозные ролики – что женщины должны полностью повиноваться мужчинам. Что за любые провинности можно даже побить, появились странные знакомые.

Потом начал говорить, что женщина должна носить хиджаб. Потом – что посторонние мужчины не должны видеть ее волос.

– Ты что, сектант? – спросила Марина.

Он впервые ударил ее. Несильно. «Просто толкнул», – оправдывалась она потом перед зеркалом, разглядывая синяк.

Потом пришел тот страшный день, когда он поднял руку на Марину уже основательно.

Дети спрятались под кроватью, пока отец орал. Амир, самый старший, зажимал ладонью рот Алине, чтобы та не плакала.

– Наденешь хиджаб?

– Нет.  Марина понимала, что если прогнется сейчас, то завтра будут другие требования, возможно даже и вторая жена. Она не хотела делать вещи, о которых точно пожалеет. Хиджаб – не одежда мусульман на Кавказе, это веяния новой моды.

Он избил ее. Кулаками. Ногами. Потом схватил нож:

– Если ты не наденешь хиджаб, я перережу тебе горло.

Она побежала. Он догнал у забора, бил по почкам, по копчику, кричал:

– Вернешься за детьми – убью! Убью всех, кто переступит порог этого дома!

А когда Марина убежала, Марат сказал детям:

– Мама вас бросила. Она больше не вернется.

Но они не поверили.

Марат рассказывал всем, что она «шлюха». Что таким женщинам нельзя доверить детей, она воспитает их непокорными Аллаху.

Пока Марина лежала в больнице Амир кормил младших тем, что смог найти в доме: хлебом, вареньем, яйцами. Лейла стирала в тазике их одежду, потому что папа забывал. Рамиль прятал ножи, когда отец начинал кричать, а Алина плакала во сне и звала маму.

Они тайком звонили Марине и шептали в трубку:

– «Мама, мы тебя ждем».

Марина вышла из больницы и вернулась домой к родителям. Она не знала как жить дальше. Уже знакомая и спокойная жизнь в селе сильно отличалась от городской суеты.

Новая жизнь

Марина лежала на диване в родительском доме, а мама осторожно гладила ее волосы, как в детстве.

– Жизнь наладится, – шептала она. Аллах не дает испытаний, которые человек не сможет вынести.

Дети вернулись. Марат привез их сам.

Он стоял на пороге, бледный, с опущенными глазами, а дети молча жались к косяку, будто боялись, что он передумает.

– Забирай, – пробормотал он. – Они... без тебя не могут.

И ушел, не обернувшись.

А потом...

– Мама! – закричала Алина и бросилась к ней, обвивая тонкими ручками шею.

Амир, обычно такой серьезный, заплакал, уткнувшись лицом в ее плечо. Лейла и Рамиль просто прижались к бокам, будто хотели убедиться, что она настоящая.

Ночные страхи

Первые недели дети просыпались среди ночи и трогали ее лицо, волосы, руки – проверяли, не исчезла ли.

– Мама, ты никуда не уйдешь? – шептал Рамиль.

– Никуда, – отвечала она, целуя его в макушку.

Только спустя полгода они наконец начали отпускать ее – хотя бы в другую комнату.

Дети пошли в городскую школу, вскоре появились новые друзья и они начали щебетать как раньше. Как хорошо, что детская психика многое сразу забывает.

Марат иногда звонил. Говорил, что скучает. Но дети брали трубку только на минуту – им было нечего сказать.

Она вспомнила, кто она

Однажды ночью, когда дети наконец крепко спали, Марина села у окна и поняла.

Она не слабачка.

У нее два высших образования. Она работала в банке и знала финансы лучше половины своих бывших коллег. Она могла писать – еще в университете ее статьи хвалили преподаватели.

Но как работать, если дети боятся отпустить ее даже в магазин? Ответ пришел сам – фриланс.

Она прошла курсы, научилась писать статьи для сайтов (финансы, медицина – то, в чем разбиралась) и… начала зарабатывать.

Теперь она могла быть рядом с детьми, платить за квартиру, наконец-то дышать без страха.

Иногда жизнь ломает тебя, чтобы ты собралась заново. Стала сильнее. Марина думала, что потеряла всё – но обрела себя. Она боялась, что не справится – но дети дали ей силы.

Она верила, что сломана навсегда – но оказалось, что сломанным был только ее брак.

Любовь не должна требовать жертв, а вера не должна оправдывать жестокость. Если религия становится поводом для кулаков и угроз – это не вера, а инструмент контроля.

Марина могла остаться.

Могла простить.

Могла сказать себе: «Бьет — значит, любит».

Но она выбрала бежать.

Не потому что была слабой.

А потому что у любви не должно быть синяков.

Задумайтесь: сколько раз вы закрывали глаза на то, что ранит?

Сколько раз вы оправдывали тех, кто не заслуживает прощения?

И главное – когда наступит ваш момент сказать «хватит»?

Потому что жизнь – не теплица.

Хрупкие вещи в ней не всегда вырастают заново.

Иногда их надо просто вовремя спасти.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!