Авторские истории

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 8.2

Я шла по коридору техникума, занятия только начались, и вокруг стояла тишина. В папке у меня лежало заявление Лены. Поднявшись на второй этаж, я без стука вошла в приемную.
– К директору можно? – с ходу спросила я секретаршу.
Она боязливо взглянула на меня и часто закивала головой. Я решительно открыла обитую черной кожей дверь и прошла в кабинет.
– Здравствуйте, Генрих Эдуардович, я к вам по делу, – сказала я, села напротив него и положила на стол листочек.
Директор пробежал его глазами, снял очки и задумчиво произнес:
– По семейным обстоятельствам значит… с дневного на вечерний…
– Вас что-то не устраивает? Или обстоятельства более подробно переписать?! – отреагировала я резко.
– Ну почему вы сразу в атаку кидаетесь? Обычно с первого семестра переходят. Только и всего. На моей памяти в конце учебного года никто не обращался с такой просьбой, – ответил он недовольно, вернув очки на переносицу. – У меня и так теперь столько проблем, надо вместо Муравского срочно кого-нибудь временно найти. С института никто не хочет, зарплата видите ли маленькая.
– Нас это не интересует. В любой системе за подчиненных отвечает начальник, значит, вы тоже виноваты в произошедшем. Будьте добры задействовать все административные рычаги, Трофимчук уже сегодня вечером собирается прийти на занятия.
Директор удивленно посмотрел на меня, словно пытаясь понять, угроза это или наглость с моей стороны. Он не знал главного – если я надеваю форму, то становлюсь воином. Генрих Эдуардович что-то написал в заявлении, потом кому-то позвонил. Как видно, все складывалось лучшим образом. Положив трубку, он еще раз окинул меня странным взглядом, подал лист и сказал:
– Идите к завучу, она определит группу.

К шести часам Лена отправилась в первый раз на учебу, и я не находила себе места, ожидая ее звонка. Чего мне только не мерещилось за это время. Позвонила она в десять, сказала, что ничего страшного на занятиях не произошло, и я могу ее забрать. Я как раз только вернулась со службы, переоделась в гражданское, но на всех парах помчалась к техникуму. Лена бодренько сбежала со ступенек, запрыгнула на сиденье, и мы поехали домой по проспекту.
– Ну и как прошел первый день? – поинтересовалась я.
– Супер! –  ответила она, счастливо улыбаясь.
– А поконкретней?
– Там все взросляки, молодых – человек пять всего. Из знакомых преподов только одна – Елена Витальевна Попова, моя бывшая кураторша. Хорошая женщина, мне больше всех нравится, – эмоционально затараторила она. – Атмосфера там совершенно другая. На переменах тихо, никто не орет и не носится. Не знаю, как они там учатся, тупят почти все. Некоторые, похоже, с работы пришли уставшие – кемарили тайком на задних партах. Отстают от нашей программы почти на два месяца. Я схитрила и вызвалась – мол, хочу ответить по теме. И тру-ля-ля, хип-хоп, все складненько как «рэп» зачитала. Препод мне: «Садись, Лен Пална, пять вам!».
– Так и обратилась по отчеству? – удивилась я.
– Да! – радовалась она. – Правда, наши закончат в июне, а мы в июле.
– Мелочь.
– Ага, давай ко мне заедем. Учебники заберем и чертежную доску бы взять… ты не против?
– Нет, конечно.

Я свернула на другую дорогу и через десять минут мы въехали во двор на Тихом переулке. Громко разговаривая, поднялись по лестнице, и Лена сама открыла дверь своей квартиры. Ее мама, заслышав шум поворачивающегося ключа, вышла нам навстречу и моментально напустилась на дочь. Со мной не поздоровалась и вдобавок одарила весьма неприязненным взглядом.
– Лена, я что-то не поняла – ты где находишься? Которую неделю не показываешься, и меня не устраивают твои непонятные ответы по телефону! Ты у этой великовозрастной подружки ночуешь?
«Великовозрастная?» – изумилась я про себя. Всего-то семь лет разницы…
– Да, у нее, – ответила Лена и виновато взглянула на меня, как бы извиняясь за мать.
– Чем вы там занимаетесь?! Мужиков водите?! Я уже собралась идти в полицию подавать заявление на розыск, – возмущение женщины нарастало, вынуждая меня вмешаться.
Я вытащила из кармана служебное удостоверение и предъявила ей.
– Во-первых, добрый вечер, Надежда Викторовна. Я и есть полиция. Лейтенант Касаткина Лилия Сергеевна. Успокойтесь, пожалуйста, ваша дочь находится у нас в рамках программы защиты потерпевших. Прошу извинить, но некоторое время она не сможет появляться дома. Местонахождение ее засекречено. Не волнуйтесь – так требуется в интересах дела. С руководством ГУВД все согласовано, – напустив на себя важный вид, врала я не моргнув глазом.
– О, боже, неужели она обратилась к вам по поводу… происшествия?! – ошеломленно воскликнула она и метнула растерянный взгляд на дочь.
– Не совсем. Я уговорила ее написать заявление. Это недопустимо просто так оставлять. Преступник должен быть наказан. После суда Елена Трофимчук вернется домой.
– Лена! Ты… ты с ума сошла! Я же говорила – нельзя этого делать! О, господи… – разнервничалась Надежда Викторовна. – Позор-то такой! Разве ты не понимаешь – теперь все будут обзывать тебя шлюхой?!
Я смотрела на мать Лены с такой бурей эмоций в душе, что хотелось закричать и даже с размаху ударить ее по щеке. Но я сдержалась и продолжала разговаривать с ней сухо и официально:
– Надежда Викторовна, прекратите. Елене восемнадцать лет, вы не имеете права сейчас оказывать на нее давление, а ваши выпады вполне можно так расценивать. Мы заберем некоторые вещи, так как девушке нужно продолжать учебу. А потом я поднимусь назад и мы с вами все обсудим.
Мы с Леной сделали две ходки на третий этаж, последней вытаскивали чертежную доску. В салон она ни так ни сяк не влезала. Пришлось мне рыться в темном багажнике в поисках отвертки, чтобы открутить основание. Когда, наконец, все упаковали, я оставила Лену в машине, а сама вернулась к Надежде Викторовне.
– Значит, вы ее уговорили? А кто вам дал право вмешиваться в дела нашей семьи?! – накинулась она на меня, как только я появилась на пороге.
Я молчала и внимательно рассматривала ее. На вид обычная женщина, не больше сорока лет, не сказать что интеллигентная, но и не производит обратного впечатления. Во внешности почти ничего общего с Леной нет, только глаза похожи.
– Надежда Викторовна, я вмешалась, поскольку вы не захотели сделать это сами. Хуже того, вы фактически предали свою дочь. Негодяй сломал душу вашей Лены, а вы еще решили добавить, посылая ее к нему на занятия. Он должен сидеть в тюрьме, неужели это так трудно понять? – крепко держала оборону я.
– Девушка, а сколько вам лет?
– Двадцать пять, двадцать шесть уже скоро.
– Тогда все понятно, – она презрительно усмехнулась и скрестила руки на груди.– Помяните мое слово – Лена наслушается вас и еще много соплей на кулак намотает. Полагаю, вы не настолько наивны и сами прекрасно знаете, как все относятся к подобному. У нас захудалый провинциальный городишко, в котором царят нравы большого села, и вся эта огласка искалечит ее душу так, что и жить не захочется. Большинство вам скажет – сама виновата. Так ведь?
– Главное, чтобы вы так не считали, Надежда Викторовна. Прежде всего, она ваша дочь.
– А это как посмотреть – виновата или нет. Мне тридцать восемь лет, а меня никто ни разу не насиловал. Я ее постоянно предупреждала: в любом мужике рано или поздно просыпается зверь. Какого черта она потащилась в тот кабинет?! Отдала бы ему все эти плакаты в руки на входе, сказала «извините» и пошла своей дорогой, так нет же, дура безмозглая пыталась выслужиться: «Туда положить или туда?». Еще и парту по его просьбе вытащила… идиотка! Ну слов других нет… если уж случилось такое по ее тупости, уж лучше сидела бы и молчала... и не позорилась!
Я поняла, что продолжать беседу нет смысла. Она словно воспроизводит речи кого-то другого. Когда человек живет не своим умом, за него говорят все окружающие.
– Не послушалась мать, пускай теперь сама расхлебывает. Я ничем не помогу, – продолжала вещать Надежда Викторовна. – Скажите ей, чтобы хоть технарь не бросала, а потом пусть живет своими куриными мозгами как хочет. Что потопает, то и полопает. Я ее вырастила, никогда зла не желала, а она взяла и опозорила меня перед всеми!
– Не надо помогать, расхлебаем… до свидания! – недослушав, я круто развернулась и вышла за порог.
Я вернулась в машину злее черта и с окончательно испорченным настроением. Хлопнула дверью со всей силы, кинула мельком расстроенный взгляд на Лену и завела двигатель.
– Все ясно… разговора не получилось… – сокрушенно сказала Лена.
– Так и есть, – ответила я и резко рванула вперед. Зад автомобиля тут же швырнуло в сторону, и я едва справилась с управлением.
– Я поняла это, как только ты вышла из подъезда с мрачным видом. Нет смысла с ней общаться. Даже не хочу спрашивать, о чем вы говорили – и так знаю.
Мы вырулили на улицу Вокзальную, и я прибавила скорость до восьмидесяти километров в час. Говорят, быстрая езда успокаивает нервы, а они у меня взвинчены до предела. Я вдавила педаль газа еще глубже. Раздалось громкое гудение шипованных шин, потом двигатель заревел так сильно, что в салоне больше ничего не было слышно.
– Не гони, мне страшно! – крикнула Лена, а сама напряглась и вжалась в сиденье.
– Будь по-твоему, – согласилась я и сбросила скорость.
Я давилась от злости, беседовать ни о чем не хотелось. Ну почему нельзя пробиться через мощные стены ужасных общественных стереотипов, воздвигнутых обычной человеческой трусостью и подлостью? Проще обвинить пострадавшего во всех грехах, чем кинуться грудью на его защиту. Буквально недавно мне по долгу службы пришлось разбираться с двумя похожими происшествиями. Избили двух подростков: на первого в парке напали три хулигана, а другого в школе сильно поколотил старшеклассник. В первом случае папаша по фамилии Деревянкин орал на сына: «Какого хрена ты поперся через парк, что других дорог нет?!». Разве нельзя ходить в парк? Там все гуляют. Но почему-то Деревянкин предпочел повесить всех собак на жертву, а не поступить как гражданка Григорашвили, сын которой получил тумаков от старшеклассника. Та, придя с работы и увидев свое чадо с разбитым лицом, выяснила фамилию обидчика и, недолго думая, помчалась в школу. Ввалилась в его класс и прямо на уроке, ухватив за волосы, несколько раз треснула десятиклассника лицом об парту, сломав ему нос. Я не считаю Григорашвили правой. Трудно даже представить, что бы произошло, если бы у Григорашвили изнасиловали дочь. И дело тут вовсе не в кавказском темпераменте…
– Лиль… – прервала мои мысли Лена.
– Что?
– Когда-нибудь я уеду от матери далеко-далеко и не стану писать ей никаких писем. А тебе каждый день на «ящик» буду присылать.
Я бросила удивленный взгляд на Лену.
– Куда уедешь?
– Да хоть куда, страна большая…
Я обратила внимание, что Лена наблюдает за электричкой, едущей в попутном направлении параллельно автомобильной дороге. Горящий желтый свет в голубых вагонах как-то подействовал на ее душу и вызвал соответствующие чувства. Я-то в свое время уезжала из города в Саратов надолго, но так и не привыкла к сутолоке большого города. Вернулась. В Галатове мне гораздо комфортнее. Здесь прошло мое детство и юность, я знаю каждое деревцо, каждый дом и каждую тропинку.

Чертежную доску хотели занести в мою комнату, но мама велела установить ее в гостиной. Там просторнее и никому не помешает. Я даже удивилась, когда она учительским тоном скомандовала: «Куда потащили! Поставьте кульман у меня!».

– Ты убедилась, как она меня любит? – завела разговор Лена за ужином про свою мать. – Или этого недостаточно?
Я промолчала, тяжело вздохнула и продолжила с кислым видом наматывать спагетти на вилку. Лена, пригнув голову, все смотрела на меня, а в глазах постепенно разгорались смешинки.
– Бука сердитая, – произнесла она сквозь смех и легонько толкнула меня плечом.
– Чего смешного?
– Ты приняла слишком близко к сердцу встречу с моей мамой. А я уже привыкла, – сказала она, став серьезной. – Ты рот разинешь и Валентину Семеновну быстро затыкаешь, а с моей захотела поспорить. Ей все твои аргументы до фонаря, как и мои.
– Ошибаешься, Лен, я вообще не спорила…  так… всего лишь выслушала ее. Ладно, забудем это, – ответила я.
Я закрыла глаза на секунду, пытаясь отрешиться от всех неприятностей сегодняшнего дня, и улыбнулась в ответ. Я ведь должна заражать ее оптимизмом, а не хандрой.
Вечером мы опять продолжили рассказывать друг другу истории и болтали о разном, стараясь не задевать болезненных тем.

На следующий день на участке Данилова произошло вооруженное ограбление. Двое преступников очистили кассу магазина и скрылись во дворах. Хоть они и попали в объектив камеры видеонаблюдения, их лица были спрятаны под вязаными шапочками с прорезями. Продавщица испугалась больше не грабителей, а того, что ей придется выплачивать ущерб из своего кармана. Потому, вооружившись шваброй, она храбро кинулась защищать чужое добро. За что ей налетчики всадили пулю, хорошо только руку прострелили. На ноги подняли почти всю галатовскую полицию. Задержать по горячим следам преступников не получилось.
– Вот очередное настоящее серьезное дело, о котором ты мечтаешь. Ищи теперь, – с ехидцей сказал мне Данилов.
– Неправда, давно уже не мечтаю, – ответила я. – Рутина нашей работы начисто отбила желание заниматься подобными делами.
Я запустила служебный компьютер и просмотрела свою базу данных. Тех, кто, по моему мнению, мог бы это сделать набралось почти тридцать человек. Из ГУВД в опорный прислали еще списки возможных подозреваемых.
Район, где произошло происшествие, частично оцепили. Начался обход всех наркоманских притонов, неблагополучных квартир, проверяли каждого подозрительного из списков и не только. Ничего пока не удавалось обнаружить. Нам с Марией приказали переодеться в гражданскую одежду и выдали по «бронику». Когда мы под пуховики нацепили бронежилеты, то выглядели со стороны необычайно толстыми и смешными. С замиранием сердца мы стучались в двери, и каждую из нас сзади прикрывала группа поддержки из четырех полицейских. В кармане я наготове сжимала рукоятку пистолета со снятым предохранителем. На вопрос: «кто там?» днем отвечала банально – «из ЖЭУ», а вечером перешла на «соседку». День истек без результатов, прошла ночь, а в четыре утра нас с Марией сменили. Юлю я не видела, она где-то в другом квартале выполняла свои обязанности. Лену по моей просьбе после занятий встретила мама. Они периодически звонили мне. Я перебрасывалась с ними несколькими фразами, обещала перезвонить позже и с головой уходила в работу.
Мы с Машей, закончив, съездили в ГУВД, сдали оружие и рапорта проверок. Только после этого я вернулась домой. Тихонечко зашла в прихожую и включила свет. Ко мне сразу же из комнат вышли мама и Лена. По их глазам было видно – переживали за меня. Даже кошка выскользнула из гостиной в коридор, уселась рядом и жмурилась от яркого цвета. Про то, как я весь день таскала на себе бронежилет, я не обмолвилась – у мамы начался бы нервный тик.
Задержали преступников на следующий день ближе к обеду сотрудники из транспортной полиции. В электричке при досмотре у одного из подозрительных нашли газовый пистолет, переделанный в боевой. Налетчики оказались заезжими дагестанцами. Продавщица опознала одного из них по глазам и голосу. Начальство нас всех поблагодарило, и мы возвратились на свои рабочие места.
– Ну что, мисс Марпл, в очередной раз убеждаешься – не все так просто в расследовании оказывается? Не похоже на книжные детективы? – решил поддеть меня Данилов, когда мы оказались в кабинете вдвоем.
– А вы, Андрей Леонидович, все время будете теперь напоминать об этом?! – откликнулась я рассерженно.
– Извини… – осекся Данилов, заметив мой воинственный настрой.
«Хорошо хоть не припомнил, как я с системой бороться собралась», – подумала я.
– Не обижайся, Лиля. Настроение у меня не очень. Система у нас дурацкая, «гастролеры» напортачили на моем участке и премии теперь не видать. Ломать ее надо… несправедливая она… ты ведь так же думаешь?
Я закатила глаза к потолку, шумно вздохнула и оставила его вопрос без ответа.

Дело Муравского встало на якорь и затихло как лодка в полный штиль. В техникуме больше не имело смысла появляться, всех ведь проверили и опросили. У меня возникло смутное подозрение, что Лене просто почудился тот парень, стоящий за дверями. Бывает ведь такое – смотришь прямо, не оборачиваешься, но ощущаешь, что рядом с тобой кто-то есть, а повернешься – никого. Поделилась с Леной своими соображениями, но она возмутилась – ничего, мол, не померещилось и все тут! Не на стенку же она налетела. И зачетку парень держал в руках.

Данилов советовал успокоиться и работать дальше, но не нервничать не получалось. Грызло чувство вины перед девушкой, которая в меня поверила. Пришло понимание, насколько излишняя самоуверенность выходит боком. Лена считает меня смелой, а на самом деле это не так. Я не боюсь того, чего обычно боятся многие: темноты, выстрелов, собак. Не боюсь отстаивать свое мнение. Равнодушна к разгонам начальства. Страшнее всего мне вслух попросить прощения у Лены за собственное бессилие и признать теперь общее для всех нас поражение. К большому удивлению, Лена перестала расспрашивать о ходе расследования. Словно оно для нее отошло на второй план. Она с нетерпением ожидала, когда закончится ужин, и мы сможем уединиться и поговорить пару часов перед сном.

В воскресенье утром сквозь сон я услышала телефонный звонок в передней, потом приглушенный голос мамы. «Только бы не с работы», – екнуло сердце, и я окончательно проснулась. В последнее время я сильно уставала и начала побаиваться звонков в выходные.
Но вот скрипнула дверь, и мама заглянула в комнату.
– Лилечка, тебя какой-то Круглов спрашивает.
Я вздохнула с облегчением. Вова Круглов – мой бывший одногруппник по институту. Мы жили с ним в общаге в соседних комнатах. Считались друзьями, помогали друг другу в учебе и иногда коротали вечера за разговорами. Праздники проводили в одной компании, даже в спортивные секции ходили вместе. Он один из немногих, с кем я чувствовала себя легко и раскованно. Видимо из-за того, что он всегда был искренен.
Я поднесла трубку к уху и не успела сказать «да», как он тут же меня огорошил:
–  С добрым утром, Лиль. Как себя чувствуешь, не болеешь?
На некоторое время я впала в задумчивость и пыталась понять – что бы это значило?
– Странно: ты два года не давал о себе знать и вдруг проявил интерес к моему здоровью. Лучше скажи сразу – с какой стати позвонил?
– Лыжи еще не забросила?
– Забросила давно, после института и без них забот хватает. Отдала соседской девчонке.
– Жаль, а то я в последний раз хотел сегодня сходить и прокатиться по лесу, пока снег не растаял. Одному скучно, а друг, с которым мы вместе катались, приболел, вот я и вспомнил институтские времена: мы же с тобой все окрестности Саратова объездили на лыжах. Решил рискнуть и узнать, как ты живешь. Раз так, извини за беспокойство, – расстроился Вова.
«А почему бы и в самом деле не сходить? Ленку взять с собой, проветримся на свежем воздухе», – прикинула я.
– Подожди, Вов.
– Что?
– Уговорил. Твое приглашение неожиданное, потому дай время, чтоб нам нормально собраться. Через часок я перезвоню, и мы приедем на лыжную базу «Спартак».
– Прекрасно, а «мы» это кто? Муж? – в его голосе послышались плохо скрытые разочарованные нотки.
Ну что за мужики? Ну какая Вове разница, если бы я с мужем приехала? Не замуж же он зовет, а на лыжах кататься.
– Нет у меня мужа, – засмеялась я.
Возможно, я ошибалась и Вовино недовольство вызвано другим. Помню, во времена далекого детства мою душу не раз царапали ревнивые коготки, если я вдруг видела подругу Таню с другими девочками.
– А кто тогда? – заинтригованно выпытывал Вова.
«Как сказать про Лену? Знакомая, подружка или…» – напрягла я извилины.
– Сестра двоюродная, – ответила я.
– О, здорово! Жду с нетерпением! – воскликнул он.

Лену не пришлось уговаривать, она обрадовалась и предложила заодно прихватить с собой фотоаппарат. Подобрать одежду для нее оказалось проблемой, но мама отыскала в шкафу куртку, которую она купила мне в восьмом классе, а я отказалась ее носить из-за ненавистного ярко-розового цвета ткани. Сиреневый мех воротника вызвал тогда у меня состояние, близкое к истерике, и я с отвращением отшвырнула «гламурное дерьмо» ей обратно. Лена этого не знала, но без лишних вопросов надела курточку. Мама с умиленным выражением лица разглядывала ее. «Такой куклёнок!» – воодушевленно произнесла она, а я отвернулась, чтобы не расхохотаться.
Через час мы в полной экипировке подъехали к лыжной базе за городом. Погода стояла прекрасная, вовсю пахло весной, еще неделя и потечет вода с крыш сплошным потоком. Кругом сновали лыжники, приехавшие сюда провести выходной целыми семьями. Круглова я заметила неподалеку от въезда на территорию «Спартака». За два года после института он совсем не изменился. Разве что чуточку пошире стал.
– Привет, девчонки! – завидев нас, радостно поприветствовал подбежавший Вова.
– Привет. Давно ждешь? – мы крепко обнялись как старые друзья и чмокнулись в щечки.
– Давно. Боялся проворонить вас.
– Это Лена, это Володя, – представила я их друг другу.
– Вова! – поправил он с улыбкой и, переведя взгляд на Лену, сказал: – А сестренка у тебя симпатичная и вы чем-то похожи.
Лена бросила на меня удивленный взгляд, но ничего не сказала.
– Неужели? И чем? –  поинтересовалась я с кокетливой усмешкой, что совсем для меня не свойственно.
– Линия подбородка у вас одинаковая.
Мы с Леной засмеялись и отправились в пункт проката. Ей, как назло, достались ботинки, которые никак не хотели входить в крепления лыж. Она, промучившись с ними, попросила помощи у меня. Я отставила свои лыжи в сторону, нагнулась и принялась регулировать пятку ее башмака то влево, то вправо, но замок упорно не защелкивался. Неожиданно вспомнилось, как я ходила на переменах в техникуме: опустив голову и внимательно разглядывая ботинки на всех проходящих мимо парнях. Следом возникло видение: я снова стою у доски и решаю уравнение. Строки, написанные мелом, спускаются все ниже и ниже. Кажется, вот-вот все сойдется. Свободное место на доске закончилось, и я злюсь. Но не на стене же продолжать. Тут крепление клацнуло и все стало на место. Видение и ботинки исчезли.
– Уф, – облегченно выдохнула я и поднялась.
– Спасибо, Лиль, – поблагодарила Лена и перешла на шепот: – Ты что сказала Вове, будто я твоя сестра?
– А не надо было? – растерялась я.
– Наоборот, мне очень приятно.
– Вы скоро там?! – крикнул Вова.
Он с нетерпением ожидал нас, стоя на лыжне, и слегка подпрыгивал, словно конь перед скачками.
– Все, едем! – ответили мы.
Мы с Вовкой опытные лыжники, а Лена если и ходила по лыжне, то только в рамках школьных уроков физкультуры, потому не поспевала и без конца отставала от нас. А мы с Кругловым после очередного скоростного броска, опершись на палки, ждали ее и вспоминали веселые студенческие будни, без конца спрашивая друг друга: «А Карцева где сейчас? А Родыгин?». О себе Вова так рассказал: работу после института искать не пришлось, папа большой начальник пристроил на одно из предприятий инспектором по охране труда. Работа спокойная, жизнь тоже, потому седые волосы вряд ли скоро появятся.
– Не страшно тебе в полиции? – перевел Вова разговор на другую тему.
– Бывает и страшновато, даже очень.
– Новиков Виталька как там? Вы же дружили, я думал, давно поженились.
– Нет, расстались. Он адвокатом стал. Женился на терапевте из городской поликлиники. А я не тороплюсь замуж. Мама наоборот заставляет, вечно ссорюсь с ней из-за этого. Боится, что всех женихов разберут, а мне никого не достанется.
– Достанется, – засмеялся Вова. – Я тоже не спешу. Успеем! Меня, правда, никто не подталкивает. Отец вообще считает, что в моей голове шальной ветер гуляет и к такому ответственному шагу, как обзаведение семьей, я не готов.
Неуклюже отталкиваясь лыжными палками, подъехала Лена. Я достала фотоаппарат из своего рюкзачка, и мы сделали несколько снимков: по двое, по одному, с лыжами  и без, а также запечатлели окружающий лес. Предусмотрительный Вова угостил нас бергамотовым чаем из своего термоса, и мы тронулись дальше. На берегу замерзшей речки Краснухи нам удалось повстречать настоящего живого зайца. Я даже успела его несколько раз сфотографировать. Он никуда не торопился и передвигался по сугробам мелкими прыжками. Один раз поднялся столбиком, скосил глаз в нашу сторону и, не увидев ничего интересного для себя, неспешно поскакал дальше.
– Это зайчиха, а не заяц, – неожиданно уверенно произнес Круглов.
– А как ты определил? – Лена озадаченно уставилась на Вовку. Я тоже не поняла, как он издалека разглядел половые признаки. Глаза как у коршуна?
– Они в конце марта начинают зайчат приносить, тяжело ей, потому и двигается еле-еле.
– Бедненькая… – посочувствовала Лена.
– Теперь буду знать, может когда-нибудь в жизни пригодится, – сказала я.
Мы переправились через реку и взобрались на крутой берег. Решили для полного удовлетворения еще несколько раз скатиться с горы. Лена каждый раз падала и хохотала, лежа на снегу. Круглов как истинный джентльмен сразу мчался на помощь, хватал ее за подмышки и ставил на ноги.

Через четыре часа, порядком проголодавшись, мы вернулись на лыжную базу и, сдав инвентарь, зашли в кафе на открытом воздухе. Взяли каждый себе по шашлычку. Вкусное мясо и маринованный лук разожгли аппетит еще больше, и мы, недолго думая, заказали по дополнительному шампуру. Теперь можно и по домам.
– Спасибо, что составили мне компанию, – попрощался с нами Вова, когда мы садились в машину. – Пока, сестрички!
– Пока! – помахали мы на прощанье.
– Не жалеешь, что поехала со мной? – поинтересовалась я у Лены.
– Нет, ни капельки! Ноги, правда, завтра болеть сильно будут, но это ерунда.
С проселочной дороги, ведущей на лыжную базу, мы выехали на трассу. Вскоре нас обогнал Вова на своем «Фольксвагене». Несколько раз посигналил на прощанье и помигал «аварийкой».
– Интересно, а он мог бы… женщину изнасиловать? – спросила Лена, проводив его взглядом.
Такой неожиданный вопрос поставил меня в тупик. Я ковырялась в памяти, пытаясь найти в нем черты насильника, но не получилось.
– Не знаю, Лен. Ничего подозрительного за ним не замечала. Надо жить с человеком, чтобы узнать его полностью. Некоторые так прячут свое второе дно, что и родные никогда ни о чем не догадываются. Если Круглов и насильник, то не такой ярко выраженный тип как Муравский.
– А Муравский, значит, ярко выраженный?
– Конечно! Он в открытую, не стесняясь никого, оценки тебе занижал. Ему изначально нравилось унижать человека и наблюдать за его реакцией. Ты молчала, а он наглел все больше и больше.
– Я не молчала! Пожаловалась матери, как только все началось, но она отмахнулась от меня. Мол, не бабье это дело из-за троек переживать, главное диплом на руки получить. Знаешь как обидно, когда Тищенко пятерки ставили за мою работу.
– Мать не отреагировала, другим вообще наплевать, поддержки никакой, вот и закончилось плачевно.
– А Круглов, получается, прячет свое истинное лицо?
– Лен, давай не будем пока Вову трогать. Сейчас я его знаю как хорошего, доброго и отзывчивого друга. И всего лишь сказала, но не могу утверждать на все сто процентов, что ему никогда не придет такое в голову. Порой человеку достаточно напиться и все низменные желания выползают наружу. Может, закончим? Я уже чувствую, что за такими беседами ты скоро потеряешь веру во все человечество.
– Хорошо, – сдалась Лена. – Но когда я падала на горке, он так быстро подъезжал ко мне на помощь, что внутри все непроизвольно сжималось… бред, конечно, говорю какой-то, но я ничего с собой поделать не могла.
– У тебя посттравматический синдром. Теперь задаешься такими вопросами о мужчинах и исправить это непросто. Смотаемся с тобой как-нибудь в Саратов, поищем хорошего психолога.  А когда я к тебе прикасаюсь не возникает подобного?
– Нет, ты и взаправду мне как старшая сестренка, – улыбнулась она и погладила мою руку.

Вечером мы перекинули с фотоаппарата снимки на компьютер, позвали маму и несколько раз просмотрели наше незабываемое путешествие по снежному лесу. Зайчиха слилась со снегом и вышла совсем плохо. Лена попыталась «отфотошопить» снимок, изображение стало чуть резче, но все равно далеко от идеального. Мама выбрала несколько кадров, где мы с Леной стоим в обнимку, и попросила распечатать их для своего альбома.

Ночью я долго не могла заснуть, перед глазами опять летала школьная доска с дробями, иксами и игреками, а зимние ботинки то исчезали, то появлялись снова. К этой карусели образов вдобавок еще подключилась и беременная зайчиха. Одним словом, целый винегрет застрял в голове и продолжал гвоздить мой мозг. А вдруг это шестое чувство пытается подать мне подсказку? Пришла на ум каверзная мысль: а не закралась ли в заданное условие ошибка… возможно, но где? Странное какое-то сочетание – черные брюки и коричневые ботинки. Не столь часто люди так одеваются. Стоп! Черт! А вдруг Лена – дальтоник? Тогда ботинки, брюки и свитер свидетеля должны быть другого цвета!
– Лен, тебе цвет куртки понравился, в которой ты на лыжах ходила? – обратилась я к ней, резко подняв голову с подушки, надеясь, что она еще не спит.
Повезло, сразу откликнулась:
– Розовый? Не очень. Мне нравятся в основном желтый или красный. А почему ты спрашиваешь?
– Так просто, – вздохнула я. – Она ни разу не ношеная и мне мала, подарить хотела.
– Подарить? Ладно, спасибо большое, заберу позже на память о тебе. Лиль, хотела спросить – а что будет с нами через год?
Странный вопрос, так ей и ответила. Как участковым работала, так и продолжу работать. Я закрыла глаза и через какое-то время заснула. Процессор в моей голове всю ночь трудился, но никакого решения наутро так и не выдал.

продолжение завтра

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 8.1

Вечером за два часа до сна мы с Леной остались наедине. В комнате было душновато, я скинула халат и надела легкую сорочку. Подумав, сняла с полки томик любимой писательницы Энн Перри и решила почитать детектив времен викторианской эпохи Англии, а Лена, взяв мой смартфон, запустила одну из встроенных игрушек. Вскоре ей это наскучило, она отложила мобильник в сторону и слегка толкнула меня в плечо:
– Лиль, почему люди говорят, что ребенок всегда любит свою мать, а мать всегда любит своего ребенка? Даже утверждают – ребенок обязан любить своих родителей.
– Ты считаешь иначе? – я закрыла книгу и положила ее на прикроватную тумбочку.
– Да, это неправда. Вот смотрю, как ты с мамой живешь, и завидую тебе. Если ты задерживаешься, она свой телефон из кармана по сто раз вытаскивает, чтобы набрать твой номер, но сразу сбрасывает вызов и кладет обратно. Боится, что ты ругаться начнешь. В школе я с одноклассницей Олей Черниковой дружила и ей сильно завидовала. У нее и папа замечательный, и мама. Они втроем такие дружные, как одно целое. Я частенько любила представлять себя на месте Оли.
– А у тебя по-другому?
– Да, и я знаю почему. Мне было одиннадцать, когда я разыскала своего отца. Рылась в каких-то бумагах и случайно увидела его адрес на одном из бланков. А так я даже не знала, как он выглядит. Дома у нас не осталось его фотографий. Приехала, постучалась к нему в квартиру. Открыла мне женщина, и еще там мальчик из комнаты в коридор выбежал. Я догадалась, что это мой единокровный брат. Внешность выдала. А отец только увидел меня, сразу понял – перед ним его дочь. В эти секунды, когда мы смотрели друг на друга, я не могла даже дышать. Он мне показался таким… необыкновенно красивым. Я думала, он сейчас воскликнет: «Леночка, как ты выросла!», а он даже не пригласил зайти. Мы вышли во двор, сели на лавочку и он начал выговаривать мне: зачем пришла, я алименты на тебя плачу, так что отстаньте от меня, а твоя мать – дура, родила тебя, чтобы меня удержать, я не хотел с ней жить. Я вернулась домой, но матери ничего не сказала о походе к отцу. Я знала – она его люто ненавидит, и мне бы здорово попало за это. Мне было очень обидно, и по ночам я плакала. С тех пор я начала понимать, почему она меня постоянно шпыняла. Чем больше я взрослела, тем сильнее мои черты лица походили на отцовские. Я матери своим видом постоянно напоминала о нем, и как бы она ни пыталась его забыть, у нее не получалось. Однажды я улыбнулась, она посмотрела на меня с неприязнью и произнесла тихо, но я услышала: «Даже губы те же…».  Как я ни старалась, но лучше для нее не становилась. Будто я во всем виновата. А я росла обычным ребенком, послушной, нормально училась. Даже когда она запретила мне на дискотеки ходить, я не спорила. Лишь бы не ругалась. Только повзрослев, я поняла – большинство людей страшные лицемеры. Если ее кто-то спросит, она всем скажет, что любит меня. А детей не обманешь, они это остро чувствуют.
Обдумав немного, я ответила:
– Тяжелая история. Честно говоря, никогда не понимала тех женщин, которые рожают детей, надеясь удержать мужчину возле себя. Мало кто из отцов остается в семье, руководствуясь чувством долга. Когда женщина понимает, что совершила ошибку, уже поздно. Общество начинает стыдить – ребенок не виноват, а ты же мать. Конечно, она все прекрасно понимает, но любить-то никого не заставишь. Расплачиваться приходится детям. Хорошо ты такая спокойная и терпеливая, а сколько детей по всей России сбегают из семей, потому что они там не нужны…
Разговор с Леной начисто отбил охоту к чтению, и я вернула книгу на полку.
– Лиль, я бы тоже почитала книжку, как ты, а потом обсудили бы ее, но пока не могу. Там надо переживать за героев, а я не готова к этому. Мне нужно время, чтобы из меня черная пена вылезла. Ты понимаешь, про что я говорю? Скажи, когда она исчезнет?
Конечно, я поняла  – «черная пена» это обида за страх, унижение и надругательство над ее чувствами.
– Никогда не исчезнет. Боль притупится рано или поздно, но до конца не уйдет.
– Я так и предполагала. Стараюсь не думать и отгоняю от себя неприятные воспоминания. Иной раз удается, особенно когда ты или Валентина Семеновна со мной рядом. Но, бывает, кошмарные картинки накатывают на меня с такой силой, что я просто перестаю соображать. Если в этот момент нахожусь на кухне, то могу в чашку насыпать десять ложек соли и сахара одновременно. Руки не слушаются, начинаю бесцельно бродить из комнаты в комнату пока не успокоюсь. Твоя кошка в эти тяжелые минуты меня здорово выручает, возьму ее на руки, глажу, она мурлычет и я прихожу в себя.
– Леночка, когда тебе станет так плохо, звони мне обязательно! Даже если буду занята, я найду время поговорить с тобой, – искренне предложила я.
– Хорошо.
Она подсела рядом, чуть помявшись, спросила:
– Лиль, а у тебя друг есть?
– Был.
– Вы поссорились?
– Не совсем так, он женился на другой, но мне было уже все равно.
Мне показалось, ей очень любопытно, но она стесняется расспрашивать. Другого человека я бы сразу послала подальше, чтобы не лез в мою личную жизнь, но ей решила рассказать:
– С Виталиком я на первом курсе института познакомилась, он на четвертом учился. Влюбилась по уши. Мы с ним очень долго дружили, шесть лет почти. Я доучивалась в институте, а он в Галатов вернулся и мы только на каникулах с ним встречались. Чем больше проходило времени, тем меньше тянуло выходить за него замуж. Видишь ли, человек в первые минуты влюбленности не видит недостатки другого. Он мечтал, чтобы у него было как у всех. Муж глава семьи, а остальные пусть на задних лапках перед ним прыгают. А мне хотелось, прежде всего, чтобы он видел во мне личность. Только Виталий этого так и не понял. Честно говоря, меня не тянет пока в ЗАГС вообще. Успею. И за кого попало тоже не хочу.
– Ты не подумай, Лиль, что я нос в твою жизнь сую. Может, я тебе мешаю?
– Ерунду не говори. Ты тут никому не мешаешь, – улыбнулась я. – Маме ты очень нравишься.
– Подвинься,  – попросила Лена.
Я послушно переместилась к стене, она прилегла на освободившееся место.
– Лиль, а расскажи какую-нибудь историю из своей жизни. Ты когда про девочку вспомнила, у тебя так хорошо получилось передать все моменты, я слушала и представляла словно она рядом. Да и вообще, давай по вечерам больше общаться. Я своими историями поделюсь. Только не о работе, я их за ужином слышу.
– Давай, – согласилась я и пошутила: – И получится у нас «тысяча и одна ночь».
– Тысяча вряд ли,  сколько вспомним, столько и поведаем пока я здесь.
– Дай только сначала подумать…

В воскресенье после обеда мне домой позвонила Мария. Тищенко сдержал свое обещание и прислал ей примерно тридцать видеороликов. Я отлучилась из дома на пару часов и поехала к ней. Посмотрели все. Из них только один, где Лена что-то пишет на доске. То, что я увидела, меня сильно расстроило. Камеры ни на одном объекте долго не фиксируются, вдобавок смешки за кадром, посторонний шум и очень плохое качество. Ничего не понятно и никуда не годится. Евгений оказался прав – одна лабуда…

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 9

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 7

Заболтались мы с Леной о тайном обществе, о любимых мультфильмах детства и не заметили, как на часах стрелки добрались до второго часу ночи. Мама давно смотрела десятый сон, а мы все никак не могли угомониться и вдобавок проголодались. Я предложила организовать ночной ужин, и мы тихонечко отправились на кухню. Налили себе чаю с лимоном и порезали на тоненькие пятачки твердокопченую колбасу. Говорят, она вредная, но я ее обожаю, особенно если обсыпана специями.
– Лиль, а если свидетель не найдется, что тогда? –  спросила Лена.
– Не знаю пока. Почти ничего кроме твоих слов на Муравского нет, а тройки вперемежку с двойками по инженерной графике и сопромату судей не убедят.
– Но он действительно нагло занижал мне оценки, – в ее голосе послышались плаксивые нотки несправедливо обиженного ребенка.
– А как мы докажем?
– Можно доказать, но тогда придется предать одного человека.
Я закашлялась, подавившись колбасой. Лена тут же треснула меня кулаком по спине.
– Какого человека?! Что ты скрываешь? Нам любая зацепка нужна, а она… – прокашлявшись, возмутилась я, но, вспомнив недавнее состояние подруги, перешла на спокойный тон. – Леночка, мне можно и нужно говорить все, вплоть до интимных подробностей, пойми – я очень хочу помочь тебе.
– Это Женя Тищенко.
«Вот дадут родители ребенку имя, потом не поймешь, про кого говорят», – подумала я.
– Парень?
– Да. Он еще на втором курсе пристал ко мне, чтобы я ему помогла с чертежами. Другие ребята за свой труд деньги требуют, а Женя из бедной семьи и ему нечем платить. Он парень здоровый, крутой, его побаиваются, обещал за доброе дело защищать от всех, но меня и так никто не трогал. Я мало с кем в технаре общаюсь, потому делить мне с другими нечего. Я согласилась, потому что жалко его стало. Женя хочет после учебы устроиться на стройку бригадиром и командовать там над гастарбайтерами. Так вот – Тищенко стал получать четверки и пятерки, а я выше тройки не видела. Это подойдет нам?
– Конечно. Считай, еще один маленький камушек у нас есть. Если мы собираемся строить обвинение, закидывая защиту мелкими камушками, то их надо собрать много. Допустим, «человек в коричневых ботинках» так и не найдется, тогда опираться придется на мелочи. Ты и только ты можешь мне помочь. Поэтому советую – не сиди в соцсетях, а вспоминай. Любые детали. Кстати, «вайфай» я утром отключу и уберу, почитай лучше книжки, – ответила я.
Про камушки не я, а Мария придумала, она у нас натура творческая и любит подбирать для всего происходящего необычные сравнения.
– Хорошо, напрягу память. Вспомню – сразу позвоню. А без Интернета скучно, – недовольно выпятила губы Лена.
– Вечером подключу. Не хватало, чтоб ты опять залезла на местную интернет-помойку и читала испражнения быдло-дебилов. Телевизор смотри, альбомы с фотографиями наши глянь.

Утром мама зашла в комнату и застала нас спящими в домашних халатах лицом к лицу на неразобранной кровати. Не выказав по этому поводу никакого удивления, она разбудила нас и ушла готовить завтрак на кухню. Когда я отправилась в ванную умываться, мама поймала меня у дверей и тихонько спросила:
– Лена отошла хоть немного?
– Да вроде успокоилась.
– Вроде… я директору своему звякнула с утра, один день кое-как выпросила. Побуду с Леной. Ее нельзя сегодня оставлять одну. Ты очень безрассудна: то кошку полудохлую домой притащила, а я выхаживала, сейчас человека привела. Я работать не смогу, когда все мысли об этой девочке. Ох, Лиля, когда же я поживу спокойно?..

Лена, узнав, что мама останется дома, несказанно обрадовалась.
– Это класс! Между прочим, мы с ней капитально сфрендились, – шепнула Лена мне за завтраком.
– Молодцы. Я от нее этого не ожидала, честно.
– Она жалеет, что ты не родилась такой же, как я. Ты для нее как дикий ежик с иголками в разные стороны.
– Дикий ежик? – переспросила я и засмеялась. Лена, зажав рот рукой, прыснула вслед за мной. Меня радовало, что невзгоды вчерашнего дня улетучились, и хорошо бы, если сегодня нам повезет. Но как говорят – мечтать не вредно…

В техникуме на перемене я отыскала Евгения Тищенко. Им оказался действительно здоровяк с простоватым и добрым лицом. Этакий светленький деревенский бычок. Я машинально глянула на его обувь: коричневые ботинки с толстой рифленой подошвой.
«Случаем, не Евгений ли стоял у дверей в тот день? Скорее нет. Судя по хорошим отметкам, вряд ли ему пришлось зачет клянчить», – огонек подозрения потух так же быстро, как и зажегся.
– Меня вчера допрашивала женщина с погонами капитана, я ничего не видел, – сказал он, едва я к нему подошла.
– Ну и что. У меня свои вопросы есть. Ответь честно – кто за тебя чертежи рисовал и контрольные задания выполнял?
Тищенко внезапно испугался, резко развернулся и попытался быстренько слинять, но я проворно успела схватить его за джемпер.
– Ты не бойся, никто у тебя эти отметки не отнимет, даже суд. Просто скажи правду и все. Трофимчук?
– Да… Лена мне помогала.
– Помогала или?..
– Полностью мне все работы делала. Признаюсь.
– Евгений, ты подтвердишь это на суде? Она тебя выручала, а сейчас попала в беду, и ты должен поступить как порядочный человек.
Он, немного помявшись, согласно кивнул головой. Не такой он и смельчак, как его Лена описывала.
– Все, можешь идти, – произнесла я.
– А Лена вернется в техникум?
– Не знаю, а что? Работы некому чертить?
– Ну да… – смутился он. – А, правда, что ее… Муравский…ну... это… тра… изнасиловал?
– Разбираемся, – уклонилась я от прямого ответа и спросила: – А кто тебе сказал?
– Да все треплются, еще позавчера узнали.
Из каких щелей информация просачивается? Неужели такие болтуны в полиции работают? Не успели Муравского в отдел забрать, а уже народ в курсе всего.
– Я рад бы ее поддержать, со всеми знакомыми пацанами потрещал насчет того дня, когда это случилось. С нашего курса и с третьего никто ничего не засек. Если б хоть один клоун ляпнул что-то, я бы первым вам сообщил. Не верите? Зуб даю! Трофимчук у нас мышуня-тихушка, никто и не помнит, где она находилась, когда все из аудитории вышли. А я вообще всех дятлов растолкал и самый первый из дверей выскочил, – говорил Тищенко и при этом жестикулировал словно рэпер в музыкальном клипе. Такая развязная манера у юношей считается показателем крутости, а меня страшно раздражает.
– Ну, спасибо хоть за то, что рад нам помочь.
– Может, мне пойти в свидетели? Вы накатаете, какая там пурга требуется, а я в память себе загружу, – неожиданно расхрабрился Тищенко.
– А потом ты запутаешься, тебя раскроют и отправят туда, куда мне передачи носить некогда. Но все равно, еще раз спасибо, – улыбнулась я и в знак благодарности протянула руку.
Тищенко со смущенным видом осторожно двумя большими ладонями, словно медвежьими лапами, пожал ее. Незаметно к нам подошла Мария.
– О чем беседуете? – поинтересовалась она.
– Маш, вот Женя Тищенко в одной группе с Леной учится, помочь нам хочет чем-нибудь, – сказала я.
– О, прекрасно! Скажи, пожалуйста, снимают ли у вас ребята во время урока на сотовый телефон? – обратилась Мария.
– Конечно, – ответил здоровяк. – Да там одна лабуда, я сколько смотрел – ни одной кульной не попадалось.
– Мы сами решим – ерунда или нет. Вот тебе флешка и бумажка с адресом моей электронной почты. Все видео с уроков Муравского, что найдешь у ребят – скинешь. Любые, не обязательно с Леной.
– Непременно сделаю, – уверил он нас и добавил: – А зря Трофимчук к вам обратилась, я ведь обещал ее защищать. Спалил бы я этому мурлу тачку ночью по-тихому, никто бы ничего не узнал, а сейчас каждый второй о Ленке болтает.
– Ужасная глупость, – покачала головой Маша. – Машина-то его в чем провинилась?
«Крутой» Тищенко явно считал по-другому и неопределенно пожал плечами.
– Первачей тут в технаре потрясите, может, они чо знают. Сам-то я с ними не контачу, – дал совет Евгений и, сунув флешку в задний карман джинсов, быстро пошел в сторону лестницы. Я проводила взглядом его широкую спину и сказала Маше:
– Даже голова заболела от его речи. Бывает же такое – приятный на вид человек, а рот откроет, так хоть уши затыкай…
– Ну Тищенко еще более-менее понятно изъясняется, мне приходилось слышать от современных подростков такое, что без переводчика не обойдешься.
– А ролики тебе зачем? Хочешь увидеть поведение Муравского на уроках?
–  Да, потому что я тут несколько интересных показаний взяла у Лениных одногруппников.
– И какие же?
– С Трофимчук за одной партой сидела Алла Цвилликова. Она рассказала, как преподаватель Лену у доски спрашивал. Вызовет, она старается, решает задачу по сопромату, все правильно, а он подойдет и с ехидной ухмылочкой брякнет: «Вы уверены?». Она моментально теряется, нервничает, начинает стирать решение, запутается вконец и тогда двойка в журнал ей обеспечена. Трое подтвердили показания Аллы. Правда, я не знаю, будет ли это доказательством психологического давления на жертву.
– Я тоже не знаю. Сейчас главное собрать все камни и камушки, а потом решим.
Я была очень благодарна Марии, ее опыт работы инспектором по делам несовершеннолетних здорово помогал в сборе информации. У меня бы в жизни не получилось так разговаривать с ребятами, как она.
Я похвалила ее и пошла в учительскую. Юля где-то на этаже опрашивала второкурсников, а я решила взяться за первый курс. Вытащила журналы из стеллажа, в  этом же кабинете села за стол и принялась выписывать неуспевающих по черчению. Неподалеку от меня сидели две учительницы и тихо разговаривали между собой. Одна на вид чуть моложе Марии, вторая постарше лет на пятнадцать с пышными рыжими крашеными волосами.
– Чего им надо в наших журналах? – недовольно прокомментировала мои действия та, что постарше.
– Ты совсем не в курсе? Ну да, сидишь вечно в своем кабинете, – удивилась вторая и полушепотом доложила: – Все только об этом и судачат. Под Муравского копают. Поговаривают, он девушку с четвертого курса изнасиловал.
– Неужели?! А кого именно?
– Трофимчук.
Я прервала свое занятие и, приподняв голову, внимательно прислушалась.
– Ого! Ту самую размалеванную вульгарную девицу в короткой юбке и с проколотым носом и губой? Знаю ее – сидит вечно на уроках нога на ногу. Жвачку изо рта никогда не вынимает. На той неделе видала, как она с парнями и себе подобными вертихвостками курила на заднем дворе. Неудивительно! – покачала головой старшая преподавательница.
– Нет, Ольга Николаевна, та которую ты сейчас имеешь в виду – Настя Трофимова с третьего курса. Моя студентка. А это другая, фамилии просто похожи.
– А Трофимчук разве не такая? – расстроено, как мне показалось, ответила Ольга Николаевна.
– Я не вела занятия в ее группе, не знаю, какая она на самом деле, но слышала – тихая и скромная.
– Да?.. Странно… – задумалась Ольга Николаевна.
– Ты считаешь, он не мог такого сделать?
Во мне уже бурлил вулкан, готовый извергнуться ручьями лавы и сжечь все вокруг. Я стиснула зубы, сжала кулаки и попыталась взять себя в руки.
– Да не мог наш уважаемый Дмитрий Валерьевич вот взять и просто так изнасиловать… нет… скорее эта тихая скромница оговорила его. В тихом омуте сама знаешь… не верю!  – сомневалась старшая учительница с интонациями чеховского «хамелеона».
Услышав ее последние слова, я не сдержалась и взорвалась. Вскочила, резко пододвинула стул поближе к ним спинкой вперед и, оседлав его словно коня, села напротив.
– Ольга Николаевна? – обратилась я к крашеной.
– Да, – она удивленно посмотрела на меня.
– По-вашему получается, что Трофимову может насиловать любой желающий? Она же  курит, красится, юбку короткую носит. Давайте-ка, ребятки, несите ее ко мне на стол, насилуйте прямо здесь, я порадуюсь. Так вы рассуждаете? Если студентка курила в туалете или еще где-то, у нее надо отобрать сигареты и выписать штраф. Это все! Ни количество косметики на лице, ни курение не дает никому права никого насиловать! Вам понятно?!
– Я такого не говорила! – растерялась Ольга Николаевна.
– Именно так вы и говорили! Я наблюдала за вами – вы даже расстроились, что  Трофимчук оказалась не того формата. Юбка была бы у нее на пять сантиметров короче, значит, сама спровоцировала несчастного.
– Почему вы позволяете себе так со мной разговаривать?! Я намного старше вас, между прочим! – стала защищаться она, и лицо ее пошло красными пятнами.
– Потому что вы, взрослый человек, являетесь носителем и пропагандистом отвратительной общественной морали, которая обвиняет жертву, а не насильника, – выплеснула я в нее последний поток лавы и сернистого газа, и перевела взгляд на ту, что помоложе. – Надеюсь, вы помните случай в городе, когда от насильника пострадал трехлетний ребенок?
–  А как же, помним, – ответила молодая чуть испуганно.
– Так вот находились люди, которые в произошедшем преступлении хотели возложить вину на маленькую девочку. Только возраст ребенка был помехой. Три годика, ну какую там юбку можно приплести? Это им не помешало обвинить родителей, видите ли, они посещали не ту церковь. Почему вы хоть на секунду не можете представить – то же самое могло произойти и с вами в любом месте, в любое время? Извините, дамы, но вы меня ужасаете.
Я шумно отпихнула ногой стул в сторону, схватила журналы и ушла в другой кабинет. Не могла смотреть на них.

– Я нашла свидетеля! – влетела Юля с сияющим лицом, с силой распахнув дверь, да так, что посыпалась штукатурка с косяков.
– Кто это?! – мое сердце учащенно забилось.
– Гардеробщица. Я ей фотографию Трофимчук показала. Она хорошо запомнила ее – в тот день Лена сильно плакала, когда одевалась. Подумала, девушка ревет из-за того, что ей валентинку никто из ребят не подарил. Я оформила как положено, вот смотри… с моих слов записано верно, мною прочитано … и роспись.
– Слушай, Юль, надо выяснить у гардеробщицы, кто спускался в раздевалку после Трофимчук, – озарило меня.
– Ты одна такая умная? Спросила я. У нее каждый день похож на другой. Ничего она больше не помнит.
Радость моя чуть померкла.
– Молодец, Юля, еще один камушек у нас есть. Главного в коричневых ботинках надо искать… – размышляла я вслух.
– Вы с Машей вчера вечерников проверили? – спросила Юля.
– Он и вечерами занятия вел? – удивилась я.
– Только сопромат два раза в неделю. Временно. Там учитель болел. Одна преподавательница сообщила.
– Черт бы всех побрал, а мне никто ничего не сказал, – у меня опустились руки, – А что если это человек с вечернего отделения, случайно оказавшийся здесь днем? Допустим, пришел выпросить зачет. Вдруг мы неправильно выбрали фронт работы и дневное отделение вовсе не нужно проверять? Черт, столько времени потеряли!
– Приедем в техникум вечером после восьми. Меркушева не сможет, я помогу.
– Сколько в этом долбанном технаре вообще дневников с вечерниками?
– Примерно тысяча, из них половина парней.
– Нет, больше половины, больше… надо было сразу этим заняться… Юля, ты мне сейчас напомнила мою маму, – продолжала я психовать.
– Чем?
– В колледже она была моей учительницей по математике. Как-то раз вызвала к доске. Написала сложное уравнение, дала мел в руки. Решай, Лиля. Я четыре раза пробовала – не получается. Потом подумала: буду преобразовывать до упора, пока, в конце концов, не сойдется. Мама в тот момент журнал заполняла и не поворачивалась. А я стою, решаю, все свободное пространство исписала, аж доски не хватило. Тут однокурсники хихикать начали. Она повернулась, очки на лоб задрала. Смотрит то на меня, то на доску. Потом спокойненько так встала, стерла тряпочкой мою писанину и в условии исправила минус на плюс. Вернула мне мел и говорит – решай заново. Я, стиснув зубы, решила за две минуты, и потом весь вечер дома с ней не разговаривала. Она  ходила за мной по пятам и просила прощения за свою невнимательность.
Юля ободряюще слегка хлопнула меня по плечу и сказала:
– Тут у тебя прощения никто не попросит, а где в нашем уравнении плюсики и минусы – хрен его знает.
– И еще, Юль, у меня возникли большие сомнения в словах Лены насчет ботинок.
– Ну-ка объясни.
Я взяла ее под локоть и подвела к двери.
– Попробуем смоделировать еще раз ту ситуацию. Встань спиной к выходу и раскинь руки как Муравский.
Юля послушно выполнила, что я просила, и застыла как статуя Христа-Искупителя в Бразилии.
– Так, – довольно произнесла я. – Лена его отталкивает...
Я попыхтела, но Юлю с места сдвинуть не удалось. Она, хихикнув, сама отошла в сторону.
– Видишь, первое несоответствие, – сказала я. – Вот второе –  теперь держи меня за кисть и не отпускай, пока я другой рукой подергаю на себя дверь… вот, открыла… и как бы вижу фигуру человека, стоящего за порогом. Муравский тоже его увидел, потому от неожиданности Лену выпустил. Она, потеряв опору, по инерции влетает в того парня и задевает носом его плечо. Полсекунды, максимум секунда ей требуется, чтобы принять равновесие. Затем Трофимчук разворачивается и мчится по коридору. Как бы она успела рассмотреть ботинки? Она видела их не больше одной секунды, самое большое – две, а утверждает, что обувь похожа на мою!
Юля улыбнулась и сказала тоном всезнающего эрудита:
– Никакого противоречия я не вижу вообще, Лиля.
– Почему?
– Потому что она находилась в шоке, а когда человек в таком состоянии, то время для него сильно растягивается. Словно в кошмарном сне. То есть ей кажется, что она бежит неимоверно медленно и ноги где-то вязнут, а на самом деле не так – она летит куда-то на бешеной скорости. Лена, увидев у входа парня в зимних коричневых сапогах, испугалась еще больше. Все ее сознание заволок полный ужас – а вдруг он догадался, что здесь произошло? Невозможно даже глаза поднять от стыда. Одна секунда могла ей показаться минутой. Тут как раз обувь и отпечаталась в памяти. Лично для меня все сходится. А столкнуть ты меня с места не смогла, так и мой Самойлов вряд ли сдвинет.
Я задумалась, а может действительно Юля права?
– Точно, Юль! Те парень с девушкой, которые ее видели на лестнице, сказали – вихрем пронеслась, даже лица не успели разглядеть.
– Ну вот, а ты сомневаешься… ладно, Лиль, сейчас звонок прозвенит, Сейлорам пора выходить на охоту за главным свидетелем…

Вечером мы с Юлей еще раз приехали в техникум, и выяснилось – не знаю к лучшему или к худшему – вечерников не имело смысла проверять. Муравский провел у них всего восемь пар занятий. И зачеты никто у него не получал.
В пятницу у нас не осталось ни одного учащегося, которого бы мы не опросили, в том числе девочек. Проверка закончилась, и Мария сдала следователю все имеющиеся у нас протоколы допросов. Недовольный Филатов позвонил и высказал все, что он обо мне думает.

В субботний день я как всегда принимала население по личным вопросам, но выбрала время и позвонила Виталику попросить совета. Сначала он поинтересовался, чем мы можем похвастаться. Выслушав мой отчет со скромными итогами, Виталик ехидно засмеялся:
– Ошеломительные результаты! Мартышкин смех. И ты хотела, чтобы я с таким материалом шел ее адвокатом в суд?
– Но мы не можем найти того парня, который стоял возле двери.
– А не найдете – сразу говорю. Муравский не дурак. Он понимает, чем ему это грозит. Просто купил паренька с потрохами. Вы его уже всяко опрашивали, а он ничего не сказал. Если парень окажется наглым и начнет шантажировать Муравского, может возникнуть конфликт, тут все и всплывет. А когда? Через год? А может и не всплывет вовсе.
– Так посоветуй что-нибудь.
– Помнишь детектива, который снял отпечатки у всех жителей города и нашел преступника?
– Помню.
– Вот и совет – проверь весь техникум на полиграфе. Может и найдешь. Если парень упрется, придется искать еще одного свидетеля, чтобы тот подтвердил: да я видел  – это он стоял у дверей.
– Не издевайся, Виталик, у меня настроения нет выслушивать подобное, – обиделась я.
– Ты прекрасно знаешь – не все преступления можно раскрыть и доказать. Я понимаю твое искреннее желание помочь этой девушке наказать негодяя, но учись достойно принимать поражения. Даже если преступник потом будет смеяться тебе в лицо. У меня было слишком много неудач, когда я точно знал, что передо мной преступник, а сделать ничего нельзя. Никаких доказательств, а на нет и суда нет. Я не очень хороший следователь. Это если честно – почти талант. Потому ушел в адвокаты.

Я чувствовала, что моя затея посадить Муравского проваливается. Даже приснился сон, как он прислал мне в «Скайп» сообщение, состоящее из одних валяющихся от смеха смайликов. Может, действительно стоило послушаться Филатова и подбросить преподавателю наркотики? Хотя бы так его наказали. Но тогда я сама стану преступницей не лучше его. Поделилась грешными мыслями с Даниловым. Он отреагировал довольно резко:
– А как ты хотела? Все на блюдечке? Не ищи легких путей. Ты когда-то говорила, что по глазам можешь запросто определить  – кто врет, а кто нет. Неужели никто не вызвал подозрения?
– У меня возникало ощущение, что они все врут. Мы предполагаем, Муравскому удалось подкупить свидетеля.
– Это у тебя, Лиля, происходит профессиональная деформация. В какой-то момент перестаешь верить всем.
– У нас не нашлось ни одной зацепки. Проверяли зачетные книжки  – никто четырнадцатого февраля зачет не получал. Не исключено, что преподаватель мог поставить его задним числом.
– М-да… Агата Кристи тебе в своих книжках совета не дала, да тут бы и следователь Коля Дубовицкий вряд ли помог… – задумался Данилов.
– Вы о ком?
– Не так давно работал у нас сотрудник – человек-легенда – сейчас в Москву на Петровку 38 перебрался. Память у него на лица просто феноменальная, один раз взглянул на ориентировку – на всю жизнь запомнил. У него имелась своя гипотеза: допустим, опер ищет преступника, тогда в силу неведомых обстоятельств ему приходится с ним случайно сталкиваться не меньше двух-трех раз.
– Серьезно? – недоверчиво усмехнулась я.
– Зря улыбаешься. Называл он свою гипотезу словом таким мудреным, что и не вспомнишь. Его любимая фраза: «Реальность существует независимо от вас, пока вы в это верите». Вот, к примеру, история: один незадачливый карманник попал в камеру видеонаблюдения, Дубовицкий запомнил его морду и через два дня задержал. Ехал в автобусе и сразу узнал воришку среди пассажиров.
– Так ему проще – он по памяти находил. В моем случае это не подходит. Я-то не видела лица свидетеля.
– Видела ты его уже, но не догадываешься, кто из всех студентов именно он.
– Там парней больше пятисот человек, попробуй догадайся. Трофимчук небольшого роста и любой человек выше ее покажется ей крупным. Примерно восемьдесят пять учащихся на данный момент носят коричневые ботинки, но может они у главного свидетеля порвались, и он сейчас в других щеголяет. На подростков обуви ведь не напасешься. Как ваш Коля смог бы определить?
– Даже если Дубовицкий не знал преступника в лицо, то мог вычислить подозреваемого среди массы людей, встречающихся на пути. Как ему это удавалось, никто не знает. Говорили – везунчик, а я думаю, умел анализировать. Раз поехал он с семьей на речку Краснуху отдыхать. Неподалеку от них расположились другие отдыхающие. Обычные парни с девушками жарили шашлыки и пили пиво. Коля обратил внимание на то, что все сидели на стандартных складных туристических стульчиках, какие в каждом супермаркете продают. У Дубовицкого тоже такие. А у него дело в разработке имелось, все никак раскрыть не могли: одно время банда в городе промышляла – гаражи по ночам взламывала, а отпечатков нигде не оставляли. У кого-то из потерпевших подобные стульчики числились в списке украденных вещей. Дубовицкий, недолго думая, на всякий случай записал номера машин, на которых ребята приехали. Пришел на работу в понедельник и доложил о своих подозрениях, а дальше последовали оперативно-следственные мероприятия. И надо же – попал в точку: всю банду задержали, десять преступников оказалось. И краденые вещи отыскались – в одном из гаражей хранили. Коля себе премию приличную за это дело отхватил. Так что, как ни странно, его гипотеза всякий раз подтверждалась.
– Вот это да! Мне бы и в голову не пришло, ну мало ли кто там на стульчиках рядом сидит, – удивилась я и восхищенно покачала головой.
– Надо было  мне с вами в техникум поехать, может, я бы чем-то помог.
– Не надо. Вам и так приходится бегать по заданиям, которые мне дали. Подростки  побаиваются мужчин-полицейских и нам, женщинам, проще с ними налаживать контакт.
– Ну что за сексистское утверждение? Тем более от тебя, Лиля, этого я не ожидал, – возмутился Данилов.
– Не обижайтесь, ну это действительно так. Лучше скажите, а если не найдем, что нам делать? Идти в суд с тем, что собрали? А если проиграем?
– Лиль, работай себе дальше спокойно. Если Муравского оправдают и он вернется на работу, то может быть от безнаказанности попробует еще раз сделать подобное. Тогда и получит свое.
– А Трофимчук? Как ей тогда жить дальше?
Данилов вздохнул и ничего не ответил. Посмотрел на меня сочувствующим взглядом и занялся своей работой.

Допустить, чтобы Муравский еще с кем-то поступил так, как Леной? В полиции подобная практика считается нормальной – дожидаться пока преступник проколется на следующем преступлении. Меня такой исход событий не устраивал. Вернувшись домой, я ходила по комнатам раздраженная и не могла найти для себя хоть какое-то занятие. Попыталась почитать книгу, но не видела там ни одной строчки. Тогда я села за компьютер и бесцельно щелкала мышкой, прыгая с сайта на сайт, не останавливаясь ни на одной странице.
– Лиль, можно компьютером воспользуюсь? Ты все равно просто так сидишь, – попросила Лена, встав за спиной и положив ладони мне на плечи.
– Отстань, потом! – ответила я раздраженно.
Лена обиделась, нервно бухнулась в кресло и попросила:
– Лиля, отвези меня с вещами домой. Ты злишься оттого, что у тебя ничего не получается. И глядя на тебя, я уже жалею – на фиг мне было связываться с этим. Я пропустила много занятий и не знаю, как догонять. Хуже того, я теперь не смогу вернуться туда, где теперь все будут показывать на меня пальцем. Я лучше возвращусь домой и устроюсь на рынок продавщицей. Отвези, пожалуйста, и все забудем.
Я понимала, что веду себя неправильно, но меня понесло:
– Да, я во всем виновата! Видишь, я не в духе, могла бы промолчать!
Лена вскочила и, схватив спортивную сумку, стала скидывать в нее свои вещи. Я осеклась и почувствовала, что из меня сейчас брызнут слезы.
– Не уходи… если ты уйдешь, мне будет очень плохо… пожалуйста, – тихо попросила я.
Она отбросила сумку на пол, села на кровать, надулась и ничего не говорила. В это время в комнату зашла мама, обвела нас глазами и покачала головой.
– Какая прекрасная картина. Называется: «Две кошки готовы выцарапать друг другу глаза».
Я зажмурилась, глубоко вздохнула, потерла лоб и виски. Все, вроде я стала спокойной.
– Мам, можно сделать так, чтобы Лена доучилась у вас? Узнай у директора.
– Я не пойду в колледж! И в свою группу не вернусь, – сердито заявила Лена.
– Правильно, Леночка! Тебе ни туда, ни туда не надо. Как-то не удосужилась поделиться с тобой – знаешь, как Лиля меня называет?
– Как? – повернулась Лена к ней.
Обязательно маме надо на меня кому-нибудь нажаловаться.
– Клуша! А с клушами нельзя ни посоветоваться, ни поговорить. Зачем идти в мой колледж, если разная специфика? Учиться с третьего курса и потерять два года? Лучше напиши заявление о переводе на вечернее отделение. Там в основном другие преподаватели, студенты в большинстве взрослые и учатся с шести вечера. Получишь диплом месяцем позже. Сделай как я говорю и ничего мудрить не надо. Думаю, директор пойдет тебе навстречу.
–  Если так можно, то я попробую, – в глазах Лены появился интерес. – Спасибо за совет, Валентина Семеновна.
– Не за что, Леночка. Я хоть и клушастенькая, но не дура! – закончила мама, стрельнув в мою сторону уничижительным взглядом, чтобы окончательно добить за старую обиду. – Пойдемте, девочки, чай пить, на кухне все подробно и обсудим.

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 8.2

Мой папа считал, что жениться надо на сироте, животное брать с улицы, а работать сугубо за зарплату. Он разбирался в классификации благодарности. Единственный в своей холостяцкой коммуналке, кто не помогал глухонемой соседке, потому что она не поблагодарит так, как надо. (Это он сам матери рассказывал.) Материальные блага его не заботили, папа хотел слышать дифирамбы. Мы с братом только после смерти отца узнали, что на службе его звали «фальшивый взяточник». Лестью брал, хвальбой, поклонами земными...

И вот однажды мы втроем пошли в зоопарк. Братья-близнецы в модных матросках, пошитых из югославской простыни той самой мамой из детдома, умевшей абсолютно всё. Там мы, два дошколёнка, не поблагодарили отца за эскимо - забегались, заигрались. Он взял нас обоих за шкирдон, по одному в каждую руку, спокойно зашел за ограждение и открыл клетку с волками. Родной папка, самый обычный человек, сунул нас туда, как два полосатых визжащих мешка.

Нам обоим сильно досталось. Волей судьбы я почти оглох, перебил об пол клетки ушную перепонку. А брат почти онемел, ему повредили горло ни в чем неповинные животные. К которым нас зашвырнули, вызвав инстинктивную реакцию защиты своих же волчат. (Несчастные рыкающие волчата, забившиеся в угол клетки, были очень похожи на нас с братом.) Только вот их отец бился за своих детей, а наш - против собственного потомства.

После всех больниц простая наша мама таскала нас по всяким лекаркам-знахаркам. (Несколько посоветованных ими трав для отваров очень помогли, заменили часть таблеток.) Думаю, она искала не только исцеления детям, но и каких-то ответов и сил на прощение супруга. Смело уйдя от отца и не сказав ему ни слова до конца его дней, она была где-то в душе уверена, что это его так «сглазили». Не могла она за «убивца» замуж выйти! И вот у каждой такой знахарки она спрашивала, можно ли за отца помолиться, как-то избавить его от наваждения. Почти все они очень удивлялись такой ее просьбе, глядя на двух изувеченных мальчишек. А одна умная, нестарая еще ворожея, категорически отказавшись ратовать за отца перед хоть земным, хоть небесным престолом, задержала меня на минутку до ухода. И сказала мне в то ухо, которое немного слышало: «Мальчик, папка ваш придет за прощением. Но ты не ври ему, что прощаешь, а то убийством кончите. Запомни просто - он прощения не заслуживает».

И я запомнил. Чего там - проживи полуглухим, с головными болями с шести лет... А брат и вовсе знать отца не хотел, при его упоминании до сих пор задыхается. Прощения отец просил, и правда, не раз, а целых два раза. Не у матери, оказавшейся ужасно неблагодарной женой. (Кстати, он так и остался бобылём, с тридцати одного года до своих шестидесяти восьми.) У меня. Чтобы я передал брату, с которым отец разговаривать не мог, он же немтырь! Я был прозван «глухотой», и обижаться, видимо, тут было не на что. Да я и не обижался - мне было плевать. Понимал просто, что отец не изменился. С чего бы вдруг?

Умер он страшно. В своей же затопленной ванной, вроде инсульт случился от перегрева. Кипяток бил дикий почему-то, это так; но двери-окна были закрыты, без следов взлома или грабежа. Брат тогда просифонил остатками связок, что так ему и надо, и сплясал какую-то дикую пляску прямо в отсыревшей отцовой квартире. Посреди странно пропаренной комнаты, пахнувшей щами, где обои сходили на глазах, как капустные листья...

Почему его не посадили после зоопарка? Потому что камер тогда не существовало, а свидетели ничего не могли утверждать наверняка. А он сказал, что спасал нас, ведь шестилетние дети сами открыли клетку в результате «своего вечного баловства». Мама рыдала, читая протокол... Только вот в этой фразе - весь отец. И не надо искать у него каких-то синдромов, новомодных диагнозов! Он был нормальнее нас с вами. Имел один страшный порок - гордыню. Был глуповат и зашорен, не умел проигрывать даже там, где играть не садились. Старый глупый волк, «проигравший» неблагодарным волчатам. Мне не жаль его ни на мизер, мне жаль маму, брата и себя. Благодарю, отец, задним числом, за науку и за ненависть к эскимо! Помру тощим, но хоть не в клетке.