Авторские истории

Эта история  написана девять лет назад, и в ней, увы, уже заметны анахронизмы. Обычный среднешкольник Василий Петухов заводит себе щенка-дворнягу, который оказывается обратным оборотнем, обладающим огромной силой. Сейчас, когда Хэм влюблен, он уязвим. И этим пользуется таинственный Владис, похищая его возлюбленную. И вот оборотень в ловушке. Кто же его спасет?

Совершеннолетие
- А вы, щучьи  потрохи, прекратите слюной на мою внучку капать! - грозные и неумолимые, в зал вступили Кондратьевна и Марья Михайловна.
Владис одним широким ударом располосовал бок Хэма и прорычал:
- Шли бы вы домой, бабушки, пока я вам глотки не вырвал!
- А вот этого не хочешь? - заявила Марья Михайловна и показала вампиру самую настоящую фигу. Но как удивились бы все, знавшие добрую и стыдливую Кондратьевну, если бы увидели, что старушка не покраснела при виде неприличного жеста, а, совсем наоборот, сложила свою сухонькую ручку и сунула под нос утонченному владельцу клубов для непростой публики еще один кукиш.
И в тот же миг между этими двумя старческими кулаками развернулась и заискрилась белая ослепительная молния. Волна света, яркого, как солнце в июньский полдень, накрыла зал, и в полной тишине послышался странный шелест - это осыпались серым пеплом на наборный паркет господин Владис и многие из его гостей-гурманов. А те, - и их тоже было немало -кто были людьми, взвыли в ужасе и бросились к дверям, путаясь в спадающих манто и скатертях.
Но старухи не обратили на происшедшее никакого внимания. Марья Михайловна тотчас кинулась тормошить Дашу, которая, освобожденная от магического воздействия, недоуменно рассматривала зал, а Кондратьевна склонилась над раненым псом.
- Ишь ты, болезный, - проговорила она, словно поглаживая рукой воздух над кровоточащим боком.
Даша слезла со стола и, опираясь на плечо бабушки, подошла к Кондратьевне. Три женские руки соединились вместе, и рваные раны стали затягиваться. Но на этом волшебство не кончилось. Выздоровевший пес выгнулся дугой и принялся расти. Догадливая Кондратьевна схватила рубашку и набросила на тело собаки, и вовремя - через минуту перед ними уже лежал краснеющий бородатый мужчина. Дашка охнула и осела на пол - с ней случился обморок.
- Что это? - спросил Хэм. - Что со мной?
- Просто ты стал взрослым, внучок, - отвечала Кондратьевна, - С совершеннолетием тебя!

Послесловие
Ну, вы, пытливые читатели, конечно, догадались, что Хэм теперь может быть человеком, когда захочет. А хочет он этого почти всегда. Так что вы запросто можете увидеть его в славном городе Санкт-Петербурге, где так много коней, львов и тайн. Вечером он по большей части висит на стенах разных домов, производя монтаж кондиционеров, спутниковых антенн и прочие наружные работы. По утрам он учится в университете, где потрясает профессоров своим необыкновенным знанием средневекового разговорного китайского языка при полном непонимании иероглифического письма. Впрочем, Хэм довольно быстро восполняет свои знания. Выходные дни он проводит с Дашей, которая - скажу вам по секрету - уже согласилась стать его женой.
О страшном приключении в клубе "Убыр" он предпочитает не вспоминать. И вообще, оно почти полностью заслонилось в его памяти другим, куда более сложным и опасным квестом, который ему повезло удачно завершить, - получением российского гражданства.
Семья Петуховых процветает. Мадам Петухова увлеклась декупажем и мастерит шкатулочки и банкетки. Мама с папой загадочно улыбаются и спрашивают Василия, не хочет ли он братика или сестричку. Сам Василий, наконец, влюбился в сверстницу.
Да, если вы думаете, что Кондратьевна и Марья Михайловна стали теперь подругами, вы сильно ошибаетесь. Во дворе все по-прежнему: одна вредит, вторая исправляет поврежденное. А трехцветная кошка на днях принесла еще котят.

Бутылка вина
Однажды кто-то сказал: «Самое тяжкое заключение — это быть узником в собственном доме»
Прошел почти год с момента катастрофы. Сначала это вообще не хотели называть катастрофой, говорили, что это просто осеннее обострение. Будто бы психи повылазили из своих убежищ и начали на людей набрасываться. Но через три месяца это стало уже мировой проблемой. Люди даже придумали название новому вирусу — Е.В.Б., что расшифровывается как «Екатеринбургский вирус бешенства».
На самом деле, эта зараза не имела ничего общего с бешенством, но так было проще ее называть. Зараженных стали именовать просто «бешеными». И они действительно выглядели как бешеные, как нелюди, единственной целью которых стало убийство — не ради еды, а просто, чтобы убить, выплеснуть свою ярость.
Никто так и не смог ответить на вопрос, откуда в Россию пришла эта напасть. Все началось в Екатеринбурге, а затем распространилось по другим городам и странам. Мир погрузился во мрак, и надежда таяла как снег.
Те немногие люди, которым удалось выжить, не раз жалели, что не погибли в самом начале. С каждым днем их число уменьшалось, а количество тех, кто стал безумен, росло.
Обитатели выживших городов жили в постоянном страхе, запертые в своих домах, где каждый лишний шорох мог привести за собой неминуемую гибель. Дни сливались в один бесконечный кошмар, а ночи приносили только еще большее отчаяние. В этом мире не было больше места для надежды.
Невзирая на весь ужас происходящего, люди своими неосмысленными действиями лишь усугубили свое положение. По прошествии шести месяцев после начала эпидемии власти приняли решение провести «дезинсекцию» города, как если бы он был заражен насекомыми. С вертолетов над городом был распылен некий газ, который оказался безвредным для инфицированных, но губительным для выживших. Теперь выжившим угрожала не только опасность нападения бешеных, но и риск отравления газом, который скопился в воде, земле и иногда витал в воздухе, собираясь в ядовитый туман.
Мир вокруг, некогда привычный и спокойный, превратился в устрашающую декорацию. Развалины домов напоминали о былом величии, а тишину нарушали лишь завывания ветра и пронзительные крики бешеных.
Людям, живущим за пределами крупных городов, повезло чуть больше. В сельской местности бешеных было меньше, но вместе с тем не хватало припасов и необходимых ресурсов.
В маленьком домике за городом, в подвале, укрывшись одеялами и куртками, спали двое. Парень заботливо накрывал собой девушку, защищая ее от возможных ночных угроз. Спать наверху было крайне опасно: бешеные могли легко пробить всю оборону дома и забраться внутрь. Поэтому Аля и Саша проводили свои ночи только в подвале, окруженные сыростью и холодом, но в относительной безопасности.
Саша проснулся первым, как это часто бывало с ним в последнее время. Вокруг царила непроницаемая тьма, нарушаемая лишь тихим дыханием его спящей жены. Она беспокойно ворочалась во сне, ее тело дрожало, но не от холода — она была напугана, возможно, ей снова снились кошмары.
Осторожно, чтобы не разбудить ее, Саша вынул затекшую руку из-под головы жены, нежно поцеловал ее в лоб и накрыл одеялом. Затем он встал, зажег огарок свечи, который лежал на блюдце, и начал подниматься по деревянным ступеням, которые поскрипывали под его весом.
Приоткрыв крышку подвала, Саша ожидал увидеть что-то страшное, но в доме царила тишина. Темнота окутывала все вокруг, и свет не проникал сквозь забитые окна. Саша взглянул на часы на своем запястье.
— Полвосьмого, — прошептал он и полностью открыл крышку подвала.
Саша вытащил из-под лестницы огромный нож, который блестел в тусклом свете свечи, и решил осмотреть дом. Пусть нож и давал ему некоторое спокойствие, но он знал, что это оружие не сможет остановить бешеного — как и любое другое.
Он тщательно осмотрел каждый уголок дома и с радостью обнаружил, что следов вторжения нет. В доме царила полная тишина, и Саша вздохнул с облегчением.
Завершив осмотр, он зажег газовую горелку и поставил разогреваться две банки перловой каши с мясом. Баллончик был почти пуст, пламя было слабым и едва различимым. «Скоро нам придется разводить костры», — подумал он.
Когда каша была готова, он достал самые крупные куски мяса из одной банки и аккуратно переложил их на тарелку для Али. «Она совсем исхудала, ей это будет гораздо полезнее».
Он вернулся в подвал и сразу же ощутил разницу в температуре: наверху было гораздо теплее. Он невольно поежился и взглянул на свою жену. В его душе зародилось чувство, что он должен защитить ее любой ценой. Едва коснувшись ее руки, он заметил, что она была холодной и сухой.
Аля открыла глаза, и в полумраке они показались пустыми и безжизненными. Темные зрачки неподвижно смотрели куда-то сквозь него.
— Уже почти восемь, — прошептал он еле слышно, стараясь скрыть тревогу в голосе.
Она села и долго, испытующе смотрела на него. Но затем, словно узнала его заново, бросилась в объятия.
— Еще один день, — тихо произнесла она, прижавшись к мужу. В ее голосе было что-то такое, что заставило Сашу поверить в лучшее.
— Я разогрел еду, — сказал он, отстраняясь от Али. — Газ почти кончился.
— Паршиво, — протянула она, потягиваясь и разминая пальцы. Сверху что-то скрипнуло. Дом постепенно прогнивал и жил своей жизнью.
Они поднялись. Саша вел жену под руку, боясь, что она наткнется на что-то в темноте. Но Аля шла уверенно. Она очень хорошо знала свой дом.
В доме воцарилась мертвая тишина. Телевизор, висящий на стене, безмолвствовал, часы не тикали, холодильник не гудел. Лишь изредка тишину нарушал стук вилок о металлические банки с перловой кашей и мясом.
— Я пойду в туалет, — Саша зажег еще одну свечу и медленно удалился с кухни, прихрамывая на левую ногу.
Аля, оставшись одна, вытащила из своей каши куски мяса, переложила их в тарелку мужа, накрыла перловкой и доела остатки своего завтрака. Она выбросила одноразовую тарелку в мусор и заглянула в шкаф. Ее сердце екнуло, когда она заметила, что запасы консервов и воды стремительно подходят к концу. Она выдохнула и вернулась на свое место, ощущая тяжесть ожидания, которое нависло над ними.
— Тоже заметила, что припасы кончаются? — Саша уставился на открытый шкаф, а потом на Алю.
Она кивнула, в глазах читалась неуверенность и бесконечная печаль.
— Ну, теперь будет повод прогуляться. – Прошептала она, подавляя хрипоту в голосе.
Он поднял брови, скептически посмотрев на свою тарелку.
— Ты уже съела? — вопрос вырвался с легкой ноткой беспокойства. — Хочешь еще?
— Нет, я наелась.
— Точно?
— Конечно, — она улыбнулась, но тут же закашлялась, пытаясь скрыть урчание в животе. — Кушай, думаю, сегодня будет трудный день.
Он сел за стол, ощущая напряжение, повисшее в воздухе. Они давно перестали обсуждать события за пределами своего убежища. Все эти разговоры затихли в первые два месяца после катастрофы. Теперь Аля и Саша старались находить радость в простых моментах, проведенных наедине.
Аля больше не могла писать и теперь пересказывала свои романы вслух, а Саша слушал ее с удовольствием. Слушал, закрыв глаза и обхватив ее за талию. В этом было что-то романтичное, если не обращать внимания на грязную одежду и запах, который они оба источали.
— Отправимся за припасами, сегодня? — спросила она, протягивая руки к столу так, чтобы коснуться его ладоней.
Он кивнул, ощущая, как его сердце сжимается. Выход на улицу был сопряжен с большим риском, особенно для нее. Аля была слишком слаба, чтобы быстро убежать, если что-то пойдет не так. Он чувствовал ответственность за нее и за себя.
С самого начала они решили быть вместе, не разлучаться ни на мгновение. Всюду могли поджидать мародеры, готовые ограбить любого. Он не мог оставить ее ни на минуту.
— Слушай, а в нашем магазине еще что-то есть или нам в город переться? — спросила Аля, держа Сашу за руку.
— Надеюсь, что-то осталось, — ответил Саша, доедая кашу. — Но, похоже, все равно придется идти в город.
— Да ладно, не парься, пойдем потихоньку, — успокоила его Аля.
Он улыбнулся и поцеловал ее в макушку, украшенную рыжими волосами. Даже в этой грязной одежде она была для него ярким лучом света в этом мрачном мире.
Аля надела несколько слоев одежды и маску из плотной ткани. Она помогла завязать маску Саше. В таком обмундировании было нелегко передвигаться, да и дышать тоже, но другого выхода не оставалось.
— Готова? — спросил он, когда она взяла свой рюкзак.
Она, улыбнувшись, подняла большой палец вверх и накинула капюшон на голову. «Всегда готова».
С грохотом распахнув массивные двери, они преодолели импровизированное заграждение, установленное в самом начале катастрофы, и вышли на дорогу.
Аля бросила быстрый взгляд под дуб, росший у их ворот. Там в маленькой могиле покоился их кот. Он погиб от газа, отравился, облысел и умер. Для Али это было тяжелым ударом, и она почти два месяца не могла прийти в себя.
Заметив ее взгляд, Саша нежно приобнял ее за плечи и кивнул в сторону дороги.
— В путь, — сказал он.
Холодный ветер, пронизывающий до костей, проникал сквозь многочисленные слои одежды. Улица была безлюдна. За пределами города не осталось живых. Кто-то ушел, кого-то съели. Бешеные также покинули эти места, направившись в город. Ветер поднимал ядовитую пыль с дороги, затрудняя видимость. Аля, держась за край куртки мужа, шла немного позади, прикрывая тыл.
За все их вылазки им удавалось избежать столкновения с бешеными, но мародеры были частыми гостями. Эти обезумевшие люди нередко нападали на путников, но размер ножа Саши служил им предостережением. Аля же носила с собой палку, нашпигованную огромными гвоздями. От бешеных это, конечно, не помогло бы, но от людей — вполне сойдет.
Они шли мимо заброшенных домиков с разбитыми стеклами, мимо колонок с водой, которые уже давно не работали. Их маленький магазинчик находился на окраине поселка. В нем еще оставались продукты, по какой-то причине их так и не разграбили.
— Твою мать! — воскликнул Саша. — Здесь совсем ничего нет.
Они стояли посреди опустошенного магазина, среди разбитых стеллажей и груд мусора. В углу магазина лежало тело, иссохшее и безголовое, но они не обратили на него внимания, это тело находилось здесь уже больше полугода.
— Все украдено, черт побери! — Аля стиснула зубы. — Что делать?
— Выбора нет, нам придется отправиться в город, — он повернулся к жене и посмотрел на нее. — Это будет очень опасно.
— Я знаю, но что поделать? Не умереть же с голоду, — она похлопала его по плечу, так неуклюже и по-дружески.
Сквозь прорези капюшона и маски Саша уловил мерцание ее глаз, в которых читалась надежда. Страх тотчас же отступил, сменившись решимостью и теплом.
— Думаю, ты права, — произнес он.
Они вышли из магазина и не спеша направились по пустынной дороге в сторону города. Они шли осторожно, стараясь избегать некогда густонаселенных районов. На полпути они услышали тихий вой бешеного, но он не привлек их внимания, вой донесся издалека.
Город выглядел покинутым и заброшенным. В последний раз они посещали его два месяца назад, и тогда здесь еще можно было увидеть живых людей, бесцельно блуждающих по улицам. Они даже встретили женщину, которая искала своего мужа, и помогли ей добраться до него. Что с ними стало теперь — оставалось неясным. Сейчас улицы были пустынны.
В городе разворачивались военные действия, люди предпринимали попытки противостоять инфекции с помощью оружия, но все их усилия оказались тщетными. В результате остались лишь руины и развалины.
На въезде в город образовалась бесконечная пробка из автомобилей, народ пытался покинуть город, но все это было бесполезно. После первых проявлений вируса Екатеринбург был объявлен зоной чрезвычайного положения и был введен карантин. Однако эти меры не помогли: вирус распространился за пределы города, и мир погрузился в хаос.
Они приблизились к внушительному торговому центру, который каким-то чудом уцелел. На синем фасаде здания отчетливо выделялись две желтые буквы, составлявшие название — «ME…».
На парковке у торгового центра царило запустение. Заброшенные автомобили, покрытые толстым слоем пыли и мусора, словно безмолвные свидетели прошлого, стояли в ожидании своего часа.
— Вероятно, все ушли в центр, — прошептала Аля. — Ну что, идем?
Саша взял жену за руку и направился к зданию, осторожно прокладывая путь между автомобилями и нагромождениями мусора и обломков.
Внутри было темно и сыро. Пол был покрыт слоем грязи и гниющих остатков продуктов. Повсюду валялись упаковки, разбитые бутылки и разорванные коробки. В нос ударил резкий аммиачный запах.
— Взгляни! — воскликнула Аля, указывая рукой вперед, и замерла в ожидании. Саша, обернувшись, направил луч фонаря в указанном направлении.
Перед ним предстала картина, полная контрастов. Полки, некогда полные продуктов, теперь были почти пусты. Воздух был пропитан запахом тления, свидетельствующим о том, что многие продукты, проведя год в закрытом пространстве, пришли в негодность. Однако банки консервов и вода остались нетронутыми.
Полки, покрытые пылью и паутиной, стояли ровными рядами, словно ожидая своих новых хозяев. Множество консерваций и упаковок чудом избежали участи быть уничтоженными временем.
— О боже мой! — воскликнул Саша, осветив своим фонариком ближайшие стеллажи. — Как же так вышло, что никто не разграбил это место?
— Не знаю, — ответила Аля, отпуская мужа. — Давай скорее соберем припасы.
Саша кивнул и снял рюкзак. Они принялись бегать от полки к полке, собирая все необходимое. Холодные металлические стеллажи скрипели под их прикосновениями, а каждый шаг отдавался эхом в пустом здании.
Они также обнаружили небольшую аптеку и взяли медикаменты. На полупустых полках все же нашлись несколько упаковок обезболивающих и бинтов, которые могли спасти им жизнь.
— Давай возьмем еще тележку, — предложила Аля, подбегая к мужу. — Увезем все в ней.
— Она будет шуметь, — поколебался он. — Лучше не стоит рисковать.
Аля кивнула и тихо произнесла:
— Может, тогда поедим?
— Хорошо, — сказал он, взяв ее за руку, и повел за собой.
Они присели у полок с вином и открыли несколько банок с маринованными грушами, мясом и овощами. Внезапно Аля встала и достала с полки бутылку красного сухого вина. Взглянув на этикетку, она прочитала вслух:
— Вино Arzuaga Ameya Ribera красное сухое, — она посветила на полку и воскликнула: — Двадцать тысяч за бутылку, да мы просто обязаны его попробовать!
— Алконавт, — засмеялся Саша и принял бутылку у жены. На белой выцветшей упаковке была изображена женщина без лица в голубом длинном платье. — Будем пить прямо из горла или поищем стаканы?
— Мы что, похожи на дикарей? Конечно, из горла.
Саша достал раскладной нож со штопором и открыл бутылку. В нос ударил запах спирта. Они сделали по глотку, посмотрели друг на друга и одновременно произнесли:
— Какая гадость!
Аля и Саша сидели, обнявшись, и наслаждались тишиной, более не притрагиваясь к вину.
— Ты сильно изменилась, — сказал Саша, лежа на плече Али и глядя куда-то вглубь супермаркета. — Стала такой, как раньше.
Аля посмотрела на него с непониманием и, кажется, обидой.
— Ну, знаешь, когда мы познакомились, ты была такой смелой, ничего не боялась и всегда стремилась вперед, — Саша сжал руку жены. — Но потом, после того как мы поженились, ты стала нежной и чуткой.
— Разве это плохо? — недоверчиво спросила она.
— Нет, я люблю тебя, любой, просто сейчас ты снова сильная, и я с ностальгией вспоминаю прошлое, — он улыбнулся. — Те времена, когда мы оба были такими наивными.
— Тяжелые времена делают людей сильнее, — улыбнулась в ответ Аля.
— Ты всегда была сильной, — он встал. — Пора выдвигаться, скоро стемнеет.
Аля ощутила, как ее одолевает тяжесть от чрезмерного количества съеденного. С трудом поднявшись, она осознала, что выбора нет — оставаться было опасно. Они надели маски, взвалили на плечи тяжелые рюкзаки и направились к выходу.
— Мне нужно в туалет, — остановившись, сказала она, глядя на своего спутника. — Боюсь, я не смогу донести все это до дома.
— Хорошо, — он взял ее за руку и сопроводил до женского туалета в конце магазина.
Когда Аля вышла из туалета, в воздухе повис странный звук, похожий на бульканье. Обернувшись, они замерли в ужасе от увиденного. Перед ними раскинулся овощной отдел, а на полу, словно в логове, спали бешеные. Их было так много, что казалось, они заполнили весь магазин, сойдясь сюда со всего города.
Один из обитателей этого места не спал. Он стоял, расшатываясь из стороны в сторону, и из его рта надувались кровавые пузыри, которые лопались, создавая тот самый жуткий звук.
Страх охватил их с головы до ног. Аля осознала, что если бы она не воспользовалась туалетом, то неминуемо обмочилась бы от страха.
Саша сжал ее руки и кивнул в сторону выхода.
«Боже, боже, боже...» — Аля почувствовала, как паника нарастает, и крик поднимается из глубин ее горла, но она подавила его и сжала руку мужа в ответ.
«Вот почему здесь ничего не разграбили. Здесь настоящее гнездо бешеных», — подумал Саша, осторожно продвигаясь между разбитыми банками и испорченными овощами. Аля следовала за ним, ее сердце бешено колотилось, а в голове звучали слова из новостей: «Они слепы, но обладают очень острым обонянием и слухом. При встрече с зараженными старайтесь как можно скорее уйти и оставаться как можно тише. Не вступайте с ними в схватку, их нельзя убить... Их нельзя убить».
Они с осторожностью подошли к разбитому окну, через которое попали внутрь, и начали выбираться наружу. Саша вышел первым и протянул руку своей жене. Она полезла следом, но, перекинув левую ногу, почувствовала, как острые осколки стекла впиваются в нее под тяжестью рюкзака. Кусок стекла пронзил ее ногу, и она вскрикнула от боли.
Саша инстинктивно зажал ей рот рукой, но понял, что было уже слишком поздно.
В этот момент из темноты выпрыгнул один из бешеных в разорванной синей форме. Его изуродованное лицо и безумные глаза сверкали жаждой крови. С дикой скоростью он схватил рюкзак Али, затащив ее обратно через окно. На ее ноге осталась огромная рваная рана, из которой хлестала кровь.
— Нет! — закричал Саша, не в силах сдержаться.
С оскаленной улыбкой бешеный рывком притянул ее к себе, не обращая внимания на ее отчаянные попытки освободиться. Саша, не мешкая, взобрался обратно и, с силой схватив Алю, потащил ее в каморку, пока бешеный разбирался с ее рюкзаком.
В глубине зала раздались пронзительные вопли его обитателей, и они начали метаться, сокрушая все на своем пути. Поднялся невообразимый шум.
— Тише, тише, — Саша зажимал рот Али, стараясь не допустить крика.
«Они чувствуют ваш запах», — пронеслось у него в голове. Аля задыхалась от боли; кровь лилась из ее ноги на пол, но она не кричала, закусив губу.
Саша схватил с полки большую канистру с чистящим средством с запахом лаванды и начал обливать жену, а затем и себя.
— Они не должны учуять наш запах, — прошептал он, стянув с себя куртку и перевязывая ногу жены.
— Нужно залезть туда… — прошептала Аля сквозь боль, указывая на большой стеллаж с моющими средствами и швабрами.
В тот момент, когда бешеный одним рывком выбил дверь, они забрались под стеллаж. В свете, проникавшем через маленькое окно под потолком, они увидели его лицо: оно было безобразным. Пустые белые глаза, разорванный рот, волосы свисали почти до пола, руки были в крови, а ногти на ногах и руках были как у животного. Он рыскал из угла в угол, в попытках найти своих жертв.
Саша и Аля, затаив дыхание, прижались к полу, стараясь не издать ни звука. Лаванда от чистящего средства смешивалась с запахом крови, создавая странный, удушливый коктейль. Время тянулось бесконечно, каждый шорох или движение снаружи казалось оглушительным. Саша сжимал руку жены, стараясь сохранить спокойствие, в то время как страх и адреналин захватывали каждую клеточку его тела.
Бешеный продолжал рыскать, его шаги звучали все ближе и ближе, и в этой смертельной схватке каждый шорох мог стать последним.
Он остановился прямо над ними, пена из его рта стекала на пол, создавая лужу, которая постепенно впитывалась в куртку, заменившую Але повязку. Бешеный постоял пару секунд, а потом бросился прочь, услышав вой собратьев из зала.
Саша помог жене выбраться из-под стеллажа. Его сердце страшно колотилось в груди, словно военный барабан. Он быстро накинул рюкзак и, взяв жену под руку, направился к выходу. В этот раз он сам вытащил ее из окна, и она, ощущая невыносимую боль, крепко сжимала его плечо.
На парковке они нашли пустую тележку. Саша усадил жену в нее и закинул рюкзак.
Дорога была пуста, лишь редкие птицы кружили над руинами, и ветер гнал клубы пыли. Саша толкал тележку, его плечи были напряжены, а взгляд устремлен вперед.
Полная версия доступна на ЛитРес

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 10.1

Я отошла от двери также на цыпочках и направилась к лестнице. У меня, в отличие от Ольги Николаевны, настроение наоборот поднялось до небес и захотелось с кем-нибудь поделиться. Я вытащила мобильник и набрала быстрый вызов Лены.
– Что делаешь? – спросила я.
– С продуктами из супермаркета к тебе домой иду. Маме твоей помочь захотелось.
– Молодец. А мне комплимент шикарнейший подарили, оказывается я – «гюрза в погонах». Звучит прямо как оперативный псевдоним! Я таю от удовольствия! –  захлебываясь от восторга, принялась я расписывать подслушанный разговор.
– Чему тут радоваться? – удивилась она.
– Ты не понимаешь! Я терпеть не могу банальные – девушка-красавица и тому подобные...
– Лиль, ты приедешь на обед? Мне бы так хотелось пообедать вместе, а ты вся в работу ушла, – перебила меня Лена.
– Скорей всего – да, мне переодеться надо, но сначала в автосервис нужно заскочить, машинку чуть повредила. Без бампера осталась.
– Как так? В аварию попала?
– Если бы. По дурости своей в снегу застряла.
– Тогда ничего страшного. Я жду, если что.
– Пока, – закончила я разговор и от счастья подбросила телефон к потолку. «Гюрза в погонах» – это так здорово!

Скоро преподаватели политехнического техникума нажалуются моей маме. Они ведь иногда пересекаются по линии работы, особенно если ведут одинаковые предметы. И дома опять заиграет заезженная пластинка: «Никакого уважения к старшим…». Я терпеливо объясню, что полицейская служба очень непростая, и не всегда после встречи с нами у людей остаются положительные впечатления.

Что теперь делать дальше? Данилов не звонит, значит, на участке все спокойно. По рации меня тоже не запрашивают. Сначала выполню сегодняшнее задание: заскочу к побитому Потапову в больницу. Если он не вспомнит или не скажет, кто его так отделал, придется написать рапорт со стандартной формулировкой: «Лица, совершившие правонарушение, не установлены». Пострадавшие от дружков по пьянке обычно стараются не распространяться. От Потапова заеду к Юлькиному брату и договорюсь на воскресенье отремонтировать бампер. Новый покупать дорого, а я не раз слышала, что деталь можно аккуратно склеить и заново покрасить. А на сегодня хватит заниматься делом Муравского. «Непруха», как говорят в народе. Если Лена откажется от очной ставки, то завтра соберемся с девчонками в штабе, устроим мозговой штурм и решим какие еще шаги можно предпринять. Вся надежда на Марию, ведь она почти десять лет в полиции. Не сказать что много, но все-таки…

Спустившись на первый этаж, я заметила, как к выходу направляется тот молодой человек, с которым я вместе подпирала стену у дверей директора. Решила повременить несколько секунд – не желала лишний раз с ним встречаться. Тут меня осенило! Еще не успела мысль оформиться и принять законченные очертания, как я уже звонила нашему криминалисту Диме Колесову.
– Дима! Привет! Срочное дело!
– Говори, я весь внимание.
– Помнишь, мы ездили в политехнический техникум?
– Помню.
– Я тут подумала: свидетель, которого мы ищем, возможно, ожидал преподавателя, прислонившись к стене. Могли же где-то какие-нибудь следы остаться?
– Могли. Если хорошо обтер свитером стену, то существует вероятность доказать, что он посещает этот техникум. Только сколько студентов протирают стенки на переменах? Не считала? Но ты молодец, в правильном направлении рассуждаешь, а еще лучше, если то место на стене, к которому он прикоснулся, оказалось помечено радиоактивными изотопами. В таком случае найти его – раз плюнуть.
– Ты насмехаешься, Дима? – рассердилась я.
– Да брось… не обижайся, мозгуй и распутывай дальше. Будут вопросы – звони, всегда рад помочь.

Из дверей центрального входа вышла группа учащихся, а я спустилась по ступенькам вслед за ними. Студенты вели себя шумно, толкались и весело кричали что-то друг другу. Я быстро обогнала эту ватагу парней и девчонок и направилась к своему автомобилю. Попутно размышляла, как еще можно отыскать свидетеля. Что есть в условии? Серый свитер, черные брюки и коричневые ботинки. Ни черта не нашли. Остается запах. Лена ведь говорила – очень странный. Только слово «странный» ничего не объясняет. От дешевого одеколона до миазмов из канализации. А вдруг у него какое-нибудь заболевание? Если так, то нужно завтра с утра съездить в медицинский кабинет и попросить составить список всех учеников, страдающих хроническими болезнями, связанными с обменом веществ. А что потом? Как узнать правду от них? А если наоборот – парень абсолютно здоров, но проживает в частном доме, а там скотину держат и потому так пахнет? Блин, одни догадки. Придется с Марией и Юлей обсудить эти вопросы.

Я открыла дверь, кинула служебную папку на заднее сиденье и услышала за спиной: «Груня - дура! Груня - толстая груша!». Я разозлилась, но еще больше разъярилась, когда увидела, как три парня начали бросать снежки в спину полноватой высокой девушке в синем пуховике. Та шла по тропинке и не поворачивалась, а мальчишки использовали ее как мишень и безжалостно лупили снежными снарядами по спине, по голове. Судя по далеко разлетавшимся брызгам снега от попаданий, кидали они со всей силы. Девушка шла и словно ничего не чувствовала, а может просто стойко терпела. Двигалась она не быстро, переваливаясь, словно гусыня. Я не смогла спокойно смотреть, как мальчишки издеваются над ней, захлопнула дверь и помчалась выручать ее.
В какой-то момент несчастная не выдержала и повернулась, снежок тут же с размаху влетел ей в лицо. Сумка выпала из рук, она схватилась за глаз и от резкого движения головы с нее слетела шапочка. Парни, завидев несущуюся на них полицейскую, тараканами рассыпались в разные стороны. Поймать никого не удалось. Я подбежала к студентке,  взяла ее за руку и отодвинула от лица, чтобы посмотреть все ли в порядке.
– Глаз цел? Дай взгляну.
Ей повезло. Снежок попал ниже – в скулу, но синяк, скорее всего, чуть позже проявится.
– Козлы поганые! – плаксиво ругалась она, растирая ушибленное место. – Хорошо, что очки сняла, как чувствовала. Уроды конченые!
Я достала свой носовой платок и предложила им воспользоваться.
– Конечно, уроды! Вот платочек приложи к больному месту и слегка массируй, но не растирай. Фамилии этих козлов знаешь? 
– Кузовлев, Семенов и Игнатьев. Все из моей группы.
– Разберусь с ними, обещаю, – я быстро вписала фамилии в свой блокнот.
Девушка вращательными движениями принялась массировать кожу под глазом, а я наклонилась и подняла упавшую вязаную шапочку из кроличьей шерсти. «Это зайчиха, а не заяц», – не к месту припомнился Круглов. Второй рукой я взяла сумку, и взгляд тут же зацепился за коричневые зимние ботинки девушки. «Очень похожие на те, что Лиля носит…» – прозвучал в голове голос Лены, и следом раздался какой-то щелчок. Модель обуви в точности как моя: такая же многослойная подошва, строчка по краям для прочности, но размер больше. И мешковатые брюки из черного драпа… Меня словно током тряхнуло от внезапной догадки. Стоп! А, может, парня и вовсе не было? Я быстрым движением схватила ее за пуховик, молниеносно расстегнула замок и, приблизившись вплотную, потянула носом. Так и есть – легкий сладковатый душок, напоминающий запах какого-то растворителя.
– Что вы делаете?! Зачем вы меня обнюхиваете?! – ошеломленно отпрянула назад девушка.
Я ничего не ответила, дернула «молнию» на сумке и стала в ней рыться. Помада, сотовый, тетради, жевательная резинка… да где же зачетка? Книжечка лежала между конспектов аккуратно завернутая в полиэтиленовый пакетик. Я раскрыла ее и дрожащими от возбуждения пальцами пролистала страницы. Груневская Ирина, третий курс. Вот! Зачет по инженерной графике и дата – 14 февраля! Размашистая подпись Муравского занимала аж две строчки.
Я сунула синюю книжицу к себе в карман и потребовала:
– Идем за мной.
– Куда? – непонимающе склонив голову, спросила она.
– Идем, я приказываю, а то зачетку тебе не отдам! – повторила я еще требовательнее.

Груневская повиновалась, и мы двинулись в техникум. Она шла чуть позади и с явной неохотой, а я, стараясь поторопить ее, без конца прибавляла скорость. Мы стали подниматься по лестнице, и уже на первом пролете девушка остановилась, тяжело дыша. Она не была слишком полной, как тучные американки, которых нам любят показывать по телевизору. Возможно, ее одышка связана либо сердцем, либо с чем-то другим.
– Ты догадалась,  куда я тебя веду? – задала  я наводящий вопрос.
– Нет, я не знаю, куда вы меня ведете, – ответила она спокойно, как ни в чем не бывало.
– Мы с тобой поговорим прямо на том месте, где ты стояла после уроков четырнадцатого февраля. Мне очень хочется послушать, как ты зачет у Муравского получила. А потом сравним твои показания и его.
Муравский еще на самом первом допросе категорически отверг слова Трофимчук о том, что кто-то из студентов приходил к нему получать зачет. Интересно, а что скажет она? На некрасивом круглом лице Груневской появилось выражение беспокойства. Это не укрылось от моих глаз. Если два человека заранее договариваются, как им одинаково врать, то они словно складывают карточный домик и достаточно поймать лгунов на неточностях, как вся искусно созданная ложь сразу рушится. Я уже на девяносто девять целых девять десятых процентов была уверена, что именно Ирина в тот день стояла у дверей методического кабинета. Лена находилась в шоке, когда выбегала из кабинета и не разглядывала лицо внимательно. А ботинки, похожие на мужские, сбили ее с толку. Оставалась лишь одна маленькая капелька сомнения, и чтобы вывести Груневскую на чистую воду, придется разговаривать с ней максимально жестко. Хоть мне ее очень жалко…
– Ты можешь соврать, но я все равно узнаю правду, и тогда тебе придется отправиться в колонию за недонесение о тяжком преступлении. Я очень постараюсь, чтоб тебе впаяли реальный срок. А жизнь в колонии не сахар: снежки мальчишек тебе цветочками покажутся. Придется тебе там этим козлам трусы семейные шить.
Груневская опустила голову и молчала. По-видимому, она понимала – в этой ситуации любое слово может обернуться против нее. Но и чем больше она молчала, тем сильнее во мне зрела уверенность, что я права.
– Ира, тебе что-то мешает признаться? Смотри, я ведь могу тебя не пожалеть. Ладно, поднимаемся на третий этаж. Если и там не расскажешь, поедешь со мной в отдел, посидишь один денечек в КПЗ с уголовницами и наркоманками. Поверь мне, как только за тобой закроется дверь камеры, увидишь мир с другой и далеко не лучшей стороны. Будешь дальше в молчанку играть, отправим в «пресс-хату». Слышала такое слово? Стоит ли это того, кого ты покрываешь? – запугивала я, как могла, но если честно, никогда бы  не поместила ее ни в камеру, ни тем более в «пресс-хату».
Груневская сделала шаг, остановилась и произнесла со страдальческим лицом:
– Я не хочу в «пресс-хату» и мне нельзя в колонию, у меня мать больная. Да и я сама. В тот момент я вовсе не знала, что в том кабинете произошло тяжкое преступление, пока вы здесь не появились.
«Ну вот и все… быстро сломалась…» – я облегченно с силой выпустила воздух из легких.
– Ирина, ты же не глупая, как я полагаю. Почему не подошла к любой из нас? Ты мимо меня по коридору не раз проходила, я хорошо тебя запомнила.
– Меня Дмитрий Валерьевич очень просил никому и ничего не рассказывать.
– И ты его покрывала за этот паршивый зачет? – поразилась я.
– Нет, не за это…
– А за что?
Груневская как-то загадочно взглянула на меня и не ответила.
– Ирина, спускаемся и поехали в отдел. Моя машина стоит недалеко от техникума.
– Зачем в отдел?! Я скажу вам всю правду, – перепугалась она.
– Правду расскажешь следователю, до самой последней мелочи. Если хоть что-то скроешь, я тебе ничем не помогу, и домой ты уже не вернешься, – сказала я твердо и подумала: «Вот и выясним с Филатовым – за сколько же он купил эту бедную девушку?».

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 11

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 9

Собираясь на службу, я открыла платяной шкаф и ненадолго задумалась, во что бы одеться. Вспомнила, что сегодня нужно в деревню по служебным делам. Достала зимнюю полицейскую куртку, утепленные брюки и цигейковую шапку-ушанку.
– Лиль, первый раз вижу у тебя такую форму. Какой-то особенный день? – поинтересовалась Лена.
– Мне в Борисовку надо съездить. Соседи чего-то поделить не могут. Там снегу полно. Эту куртку я специально в Интернет-магазине выписывала. Мне она нравится: движений не стесняет, ноги сами на бег переходят. Специально укороченного образца подбирала. Все как-то не удосуживалась в ней пофорсить, – улыбнулась я. – Если опоздаю или не смогу вырваться, на учебу сама доберешься?
– Доберусь, только встреть вечером обязательно. Я очень боюсь в темноте домой возвращаться.
– Какой разговор? Встречу, если только опять какое-нибудь ЧП не произойдет. Да ты не переживай, мама у меня золотая – всегда поможет.
Надев куртку и водрузив на голову шапку, я поинтересовалась у Лены:
– Нормально выгляжу?
– Здорово! Классный полицейский прикид! Все время так одевайся, – восхищенно оценила она. – У тебя ноги стройные и брюки больше идут, чем юбка.
– Не получится – в помещении жарко. Задница сильно потеет.
– А тебе и надо ее беречь! – подала из гостиной голос мама. – Для женщины это очень важная часть тела, как ты потом рожать будешь, если застудишь?
– Мама, что ты уши как локаторы развесила?! Я не с тобой разговариваю! – не на шутку вспылила я. В далеком детстве я так мечтала быстрее стать совершеннолетней, чтобы от меня навсегда отстали с занудливыми окриками: «не ходи босиком», «надень шарф». Но, похоже, они никогда не закончатся.
– Тише, не шуми так, – попросила Лена, затем подошла и поправила на куртке воротник. – Удачи, воин Банни Цукино! Ни пуха ни пера, – ласково улыбнувшись, пожелала она.
– Спасибо, пока, – ответила я, забыв произнести положенное «К черту!».

«Макарова» в ГУВД я получать не стала. Зачем лишний раз таскать эту тяжелую болванку? По пути в Борисовку выяснилось, что вчера я оставила в своем кабинете папку. Пришлось свернуть на другую улицу и ехать прямиком в штаб. В связи с этим подумалось: «А ведь главное оружие участкового все же не папка и не пистолет, а слово».
Я перебирала в памяти вчерашний вечер. Не знаю, правильно ли я поступала, изо дня в день пересказывая Лене в основном веселые случаи из своей жизни? Один ее так рассмешил, что она хохотала, сжимая мое запястье и уткнувшись лицом в подушку. Я ей рассказала, как однажды в институте побывала на любительском концерте, в котором принимал участие гипнотизер. Он ввел в транс десять человек и заявил, что разбудить их можно только в том случае, если зрители отгадают любимый напиток спящего. Для девяти участников эксперимент закончился быстро, но последняя загипнотизированная – молодая пухленькая девушка – ни на что не реагировала и не просыпалась. Я была с ней немного знакома – она работала поварихой в нашей студенческой столовой. Время шло, зрители начали нервничать, всем казалось, что если никто не скажет нужного слова, то она навсегда превратится в спящую красавицу. Припомнили множество известных напитков, но ни один не подходил. Чего только не называли: всевозможные соки, молочные и кисломолочные продукты, спиртное всех видов. А она как спала, так и продолжала спать дальше, закинув назад голову и открыв рот. Все хорошенько призадумались снова, в зале повисла тишина, и тут раздался неуверенный голос: «А компот?». Девушка моментально очнулась, и народ развеселился. Кто бы мог подумать, что насмерть опостылевший всем студентам компот для поварихи окажется любимым напитком?
Может смех, который я вызывала у Лены, поможет быстрее вычистить черную пену из ее души?

В штабе я поговорила с Даниловым, пока он знакомился с выписками из больниц и травмпунктов о случаях насильственных травм, произошедших за сутки. Заодно полюбопытствовал, в какой стадии у нас дело Муравского. Поскольку ответить было нечего, я всего лишь трагично вздохнула. Он понял и уточнять ничего не стал. Подал мне лист с рапортом и сказал:
– Вот тебе задание на сегодня: заедь к гражданину Потапову и выясни, кто его вчера отколошматил. Он во 2-й городской больнице сейчас лежит со сломанными ребрами и сотрясением мозга.
– Потапов? Фамилия кажется знакомой.
– Плюгавенький такой мужичок, отсидевший убийца. Вспомнила?
– Ага, есть такой на моем участке. Расплата за грехи прошлого?
– Съезди да узнаешь.
– Хорошо, выясню, но сначала по жалобе в Борисовку смотаюсь.
– Дерзай, если понадобишься, я звякну тебе.
Это наша обычная полицейская работа. Если Потапов сам не упал где-то на скользкой дороге и его действительно избили, то нужно попытаться выяснить, кто это сделал и передать материал в ГУВД для возбуждения уголовного дела.
Я не стала задерживаться, быстренько полила любимое лимонное дерево, про которое сослуживцы иногда шутят, что это наш с Даниловым общий ребенок, забрала свою папку и ушла в кабинет к Меркушевой.
– Подруга, ты никак на войну собралась? Автомата за спиной не хватает,– засмеялась Мария, увидев на мне новую форму.
– Почти, – ответила я.
– Я так понимаю – Сейлор Мун нацепила волшебные доспехи и полетит воевать с Темной силой, спасать Серебряное тысячелетие.
– Во-первых: я ее надела, чтобы не пропадала зря, и мне сегодня придется бродить по снегу. Во-вторых: мы по уставу нашего общества должны спасать женщин, а не Серебряное тысячелетие, – ответила я хмуро, не оценив ее иронической шутки.
– Лиля, меня иногда твоя неуместная серьезность убивает на месте и наповал! – воскликнула Мария и откинулась на спинку стула. – Черт с тобой… есть что-нибудь по главному свидетелю?
– Тупик. Без просвета. Вы от меня ждете свежих идей, но в голове гулкая пустота, потому и не очень-то весело, – расстроено сказала я.
Мария хитро улыбнулась, явно идеи у нее есть. Это обнадеживает.
– Имеется одна мыслишка. Пробила я кое-что по своим каналам – оказывается, у Муравского уже возникал конфликт с родителями девочки, которая училась у него. Приставал как будто. Давно, правда, лет шесть или семь назад. Дело по-тихому замяли и не стали раздувать. Вдруг у той девушки или ее родителей на него до сих пор зуб?
– Да вряд ли. Столько времени прошло.
– Съезди в техникум и разузнай, кто она такая. Хотя бы поговорим с ней. Нам любая информация нужна. Пойми самое главное – если суд будет с присяжными, то чем больше мелочей мы представим, тем выше шанс убедить всех. Надо надеяться на удачу, а не ходить с кислым лицом.
– Хорошо. После Борисовки заскочу, – пообещала я и хотела выйти.
– Лиля, подожди, сядь, я еще не все сказала, – остановила меня Мария.
Я вернулась и села на стул.
– Как наша подшефная? Отошла? – поинтересовалась Мария.
– Не совсем. Внешне не видно, а душа по-прежнему болит.
– Мама твоя как к ней относится?
– Моя мама добрый человек, ее бедой прониклась как своей. Сильно переживает за Лену. Давай ближе к теме – что ты хотела сказать?
Мария вздохнула, посмотрела в окно, потом на меня. Ответила не сразу.
– Сережа Филатов вчера звонил. Предлагает очную ставку Муравского с Трофимчук организовать. Все происходящее зафиксировать на камеру. Даже на три одновременно. Лица и общий план. Их поведение станет очень важным козырем для нас. Я знаю, очень неприятное испытание. Больше мы ничего придумать не можем. Срок домашнего ареста скоро подойдет к концу, а там… сама понимаешь.
– Предложение заманчивое, но как к нему отнесется Лена? Она, конечно, не совсем слабенькая меланхоличная девушка, но, боюсь, очная ставка все равно закончится нервным срывом. Я поговорю с ней вечером, если нет… то нет. Ладно, Маш, я полетела, – прощально махнув рукой, я резво вскочила.
Мария сердито со всего маху грохнула кулаком по столу.
– Лиля! У тебя там крылья сзади? Я не договорила! – в раздраженном выплеске уже слышалось, что я вывела ее из себя.
– Извини, – кротко вымолвила я и присела на краешек стула.
– Сергей тоже старается. Вызывал Муравского на допрос. Преподаватель так и не смог толком объяснить, зачем он звонил три раза Трофимчук. Распечатка звонков у Филатова давно есть. Муравский на ходу сочинил красивую сказку о пропавшем учебнике. Сергей спросил – что за учебник? Записал название и нашел его в методическом кабинете техникума. Он стоит на полке весь покрытый пылью. Прокололся тут Муравский, не подумал, что проверить могут. Да и вообще у него нет никакого алиби. Из его показаний следует: после занятий он сначала сидел в аудитории – заполнял учебные планы и журналы, потом ушел домой. Сергей просмотрел журнал на вахте, где преподаватели расписываются за ключи от кабинетов. От времени совершенного преступления до сдачи ключа прошло сорок минут. В этот отрезок времени Муравского никто не видел. Преподавателям тоже взбрело в голову отмечать День Святого Валентина. Они в библиотеке поставили столы, торт принесли. А Муравский, между прочим, когда все скидывались, деньги тоже сдавал, а на чаепитие не явился. Все подумали – он занят, и особо не обратили внимания на его отсутствие. Получается, еще несколько небольших камушков у нас есть. А теперь, мой дорогой товарищ лейтенант, можешь лететь туда, куда тебе надо. Стой! Когда тебе звезду, наконец, дадут? Я уже устала ждать.
– Тебе-то что от нее? – пробурчала я и вышла. Всю душу она с Даниловым вынула из меня этой звездой. Мне сказали – жди месяц, а то и два, приказ подписывает министерство, и все тут.

«С чего Маша так уверена, что мы выиграем суд? По-моему полная безнадега. Отсутствие алиби ровным счетом ничего не значит. Как только судья объявит – снять все обвинения с Муравского за недоказанностью, вот тогда и начнется настоящее веселье, но не у нас», – размышляла я, садясь в автомобиль.

Трасса в Борисовку узкая, к тому же давно не чищеная, и двум автомобилям на ней разъехаться сложно. Я увидела встречную «Ладу» и решила проявить благородство. Прижалась ближе к краю дороги, освобождая место, поскольку моя машина больше размером. «Лада» шестой модели проехала свободно, а моя полноприводная «Хонда» застряла на обочине. Стояла вторая половина марта, а весна в этом году торопилась быстрее прогнать зиму. Автомобиль беспомощно греб колесами рыхлый снег, зарываясь все глубже, а под конец увяз, словно бегемот в болоте.
Я поняла, что дело швах. Придется просить наших ППСников пригнать на выручку «Уазик». Делать нечего, я взяла папку и пошла пешком, проваливаясь по щиколотку в снег, благо до деревни оставалось всего метров сто. Найдя нужный дом, я громко постучала ногой в обитую истлевшим дерматином дверь, и оттуда вышел хозяин в желтой фуфайке.
– Здравствуйте, вы Пермикин? – спросила я у круглолицего мужчины лет сорока, с рыжими волосами и маленькими поросячьими глазками.
– Да, я.
– Что у вас случилось? Вы звонили в опорный.
– А вы не видите? Вон посмотрите! – Пермикин показал рукой на завалившийся забор. – Демин, собака, трактором своим наехал, а восстанавливать не хочет.
– Демин – ваш сосед? – предположила я.
– Да. Вон его трактор «Беларусь» стоит. Сукин сын! – выругался Пермикин.
«Трактор - это прекрасно», – подумала я о застрявшей машине.
Виновник происшествия Демин, мужик лет пятидесяти, щербатый и с обветренными щеками без труда сообразил, зачем мы пришли.
– Хе-х… Ну Пермикин, ну кляузник! – произнес он с презрительной ухмылкой.
Демин не стал отрицать своей вины,  но восстанавливать забор категорически отказался.
– С какой стати? У него забор сплошняком гнилой до самого основания. Кошка спиной потрется, махом весь развалится. Не буду я ничего ему восстанавливать. Я задел-то чуть-чуть.
Они начали между собой препираться, и ругань грозила перерасти в драку.
– Ты пьяный на тракторе катаешься, – кричал Пермикин.
– Я пьяный?! Да я сейчас в морду тебе дам, – поднял кулак Демин и шагнул к соседу. Пермикин нисколько не испугался и выпятил по-петушиному грудь. Дело принимало нешуточной оборот, а разнимать двух дерущихся здоровых мужиков мне одной не под силу.
– Граждане, прекратите! – прикрикнула я и обратилась к Демину. – Вы сломали – вы и делайте. Какой тут может быть разговор? Неужели соседи из-за такого пустяка сами не могут договориться, обязательно надо вмешиваться участковым?
– Правильно! – поддакнул Пермикин. – Тебе об этом представитель власти говорит.
Покрутив раздраженно головой по сторонам, Демин скривил лицо, сплюнул и сдался:
– Хрен с тобой… оттает немного, починю.
Довольный таким исходом дела, Пермикин повернулся и не торопясь пошел прочь. Демин тоже не стал задерживаться и направился в сторону своего дома. Я осталась стоять на месте. Надо ведь машину  вызволять, а как теперь просить?
– Подождите секундочку! – побежала я  как собачка за соседом-трактористом.
– Что еще? – мужчина остановился.
– Мой автомобиль застрял возле деревни, не могли бы вы помочь вытащить? – пожаловалась я.
Демин удивленно посмотрел мне в глаза, даже лицо поближе придвинул.
– Девушка, вы встали на его сторону, а теперь у меня помощи просите. Вам не стыдно?
Я сделала вид, что это так, склонила повинно голову и переминалась с ноги на ногу.
– Стыдно, но я по справедливости рассудила… – тихо произнесла я.
– По справедливости!.. – передразнил Демин громким басом. Помолчав немного, спросил: – Веревка есть в машине?
– Есть! – обрадовалась я и подняла голову.
– Не волнуйтесь – вытащу вас. У меня в отличие от других совесть есть. Сейчас заведу свой драндулет и поедем, – сказал он, и я заметила, что глаза у него очень добрые.
Мне всегда нравились простые добрые люди, побудешь с ними немного и чувствуешь себя хорошо.

Мы подцепили мою машину к трактору, но не тут-то было. Тряпичный буксир рвался, а «Хонда» сидела в снегу крепко, словно ей там нравилось. После пятой попытки тракторист, невзирая на мое присутствие, смачно выматерился в адрес завязшей в снегу «японки» и отмотал от трактора толстый железный трос.
– Этот точно выдержит, – уверил он меня.
Попробовали. Мой автомобиль остался на месте, но зато с треском выдрали проушину и бампер. Я охнула и схватилась за голову, ремонт обойдется теперь «в копеечку».
– Глубоко засосало. Откопать надо сначала под колесами и днищем, – подсказал тракторист и подал мне штыковую лопату.
Я, поплевав на ладони, ухватилась за черенок и стала неловко откидывать комья мокрого снега из-под машины. Снег сваливался назад и получалось ужасно непроизводительно. Демин чертыхнулся и отобрал у меня лопату.
– Красавица, в деревне ни разу не жила? Вот как надо… вот так… вот так… – отбрасывал он снег быстрыми и короткими движениями.
Сменяя друг друга, мы постепенно высвободили мою «Хонду» от снежного плена. Через два часа все закончилось. Я ехала в машине без куртки вся покрытая потом, штаны намокли до колен. Чтобы они немного высохли, пришлось включить печку на всю катушку. В багажнике громыхали остатки бампера, а в зеркале заднего вида отражалась измученная девушка с красным лицом и мокрыми волосенками в форме сосулек.
Придется теперь машину в ремонт сдавать. Я трактористу деньги предлагала за помощь, а он отказался их брать и посоветовал: «Пермикину лучше отдайте, пусть себе хоть грамм совести на них купит. А забор я ему починю, найду такие же гнилые столбики и доски, пусть радуется».
«А вообще зачем я сегодня туда поперлась? Могла бы и через неделю приехать, ну не убили бы они друг друга из-за забора. Да и не участковые должны этот вопрос решать, а мировые судьи», – размышляла я.
Если день начался с неудач, они как бусины на нитке будут следовать одна за другой. Я приехала в техникум, но директора на месте не оказалось.
– Ожидайте. Правда, когда появится, я не знаю, – неопределенно ответила секретарша.
Я решила уйти совсем и перенести встречу на завтра. Выходя из дверей приемной, я столкнулась с высоким молодым человеком крепкого телосложения с папкой подмышкой, лет тридцати пяти, в темно-синих брюках и коричневых ботинках. Под красивой кожаной курткой виднелся серый свитер, а на голове норковое кепи. Приятное лицо южного типа, правильный прямой нос, на щеках и подбородке стильная небритость. Пахло от него хорошо – какими-то вкусными душистыми и терпкими орехами. У меня уже выработался рефлекс, и я готова кидаться как овчарка на каждого прохожего, только завидев обувь коричневого цвета.
– Не знаете, а директор у себя?  – обратился он ко мне.
– Нет, вышел куда-то, – ответила я и спросила его строго и официально: – Гражданин, вы с какого факультета?
В ответ он высокомерно вздернул подбородок, окинул свысока взглядом меня, потом звездочки на погонах и небрежно бросил:
– Я вообще-то в институте давно отучился или по мне не заметно?
Мне не нравится, когда со мной разговаривают таким барским тоном, особенно если я в форме.
–  Объясните, пожалуйста, цель вашего визита в техникум.
– Это так важно? Мне документы надо подписать у директора, – ответил он и отвернулся от меня.
– Какие документы? – прицепилась я и лихорадочно соображала, к чему бы придраться по полной программе.
– Вот… здесь… – нехотя приоткрыл он папку и тут же захлопнул.
– Дайте  посмотреть, – властно потребовала я.
Молодой человек недовольно поморщился и подал папку мне в руки. Пролистав несколько листов с бухгалтерскими сметами и различными накладными, я нашла заявку на установку видеокамер в этом учебном учреждении.
– Та-ак! – обрадовано воскликнула я и ликующе уставилась на него. – Ну что, гражданин, будем разбираться? Фамилия Карпухин в документах – ваша?
– Да, я – Карпухин, а в чем дело?! – не понял он.
Вся напыщенность махом слетела с него, лицо растерянно вытянулось. Он снял шапку и начал нервно вытирать пот со лба ладонью.
– Вам заявку на оборудование техникума системой видеонаблюдения еще два года назад направили, а вы до сих пор не выполнили. Между прочим, здесь недавно преступление произошло. Ваша безалаберность и головотяпство сильно осложнили работу полиции! Придется за свою нерасторопность отвечать перед прокуратурой.
Услышав слово «прокуратура», Карпухин непроизвольно кашлянул.
– Поймите правильно – наша фирма не виновата. Деньги на счет только в прошлую среду поступили. Мы бесплатно не работаем, – оправдывался он, прижимая кепку к груди.
– Ладно, свободны, – с удовлетворенным вздохом помиловала я и вернула ему папку.

Уходить почему-то расхотелось, и я так и осталась стоять у дверей приемной. Секретарша говорила, что Генрих Эдуардович где-то на территории, значит, рано или поздно придет назад, не бегать же к нему по десять раз. Занятия у дневного отделения недавно закончились, в коридоре стояла тишина. В шапке-ушанке было жарко, и я сняла ее. Карпухин, нисколько на меня не обидевшись, приткнулся рядом, навалившись спиной на стену, как и я. Через какой-то момент он придвинулся еще ближе и стал расспрашивать, не слишком ли тяжело женщинам служить в полиции.
– Нормально, так же как и мужикам. Поблажек нет, – ответила я.
– Не боитесь там работать?
– Люди ко всему привыкают, – выдала я затасканную фразу.
– А мы с вами очень похожи.
– Да? –  несказанно удивилась я.
– У вас папка и у меня папка, – пошутил он, выставив ее вперед.
Я догадалась: этим жестом Карпухин продемонстрировал отсутствие обручального кольца на правой руке. Знаю я подобные хитрые подкаты. Постепенно он перешел к комплиментам в адрес моего внешнего вида и как бы случайно поинтересовался номером сотового.
– Я не раздаю первым встречным номера телефонов, – откликнулась я довольно прохладно.
– Жаль, а вы почему не представились, когда ко мне обратились? – спросил он с хитрецой в глазах. – Я могу на вас жалобу подать – это же должностное нарушение.
– Извините, так получилось. Участковая Касаткина Лилия Сергеевна. Вопросы еще будут?
– Будут, – походу он не собирался отставать. – Меня, кстати, Артуром зовут. А у вас какой номер участка?
– Зачем вам? – ответила я и подумала с досадой: «Теперь не отвяжется…».
– Ну… зайду, посмотрю как вам там работается, познакомимся поближе…
Закончить фразу он не успел – появился долгожданный Кульчицкий. Я поздоровалась и первой прошмыгнула за ним в кабинет. Закрывая за собой дверь, заметила, как Карпухин улыбнулся и подмигнул мне. Ответную улыбку посылать не стала, как и номер телефона я просто так ее никому не дарю. Генрих Эдуардович предложил сесть и осведомился:
– Мы выполнили все, о чем вы просили. Возникли проблемы?
– Нет, с Трофимчук все в порядке, но я еще долго буду ходить к вам, не расслабляйтесь. Лучше сейчас мне честно расскажите одну историю, и я тут же уйду.
– Что за история? – непонимающе наморщил лоб Кульчицкий.
– Шесть или семь лет назад у Муравского возник конфликт с родителями студентки по поводу сексуальных домогательств. Мне нужны подробности: когда, кто, где и так далее… – расспрашивала я. Про домогательства у меня случайно вырвалось.
– Сексуальные домогательства? Первый раз об этом слышу, – растерялся Генрих Эдуардович. – Я на должности директора всего пять лет нахожусь, до этого в лицее работал.
– Ясно, а как найти бывшего директора? Адрес у вас есть?
– Так он умер.
– Когда?
–  Пять лет назад и умер.
И что я сразу не додумалась? Опять провал и неудача. Я удрученно вздохнула.
– А кто-нибудь с Муравским работал в то время?
– Многие. Лучше расспросите у преподавателя Киселевой Ольги Николаевны, она у нас такая… как сказать… – улыбнувшись, сказал Генрих Эдуардович и показал жест в виде плавающей рыбки.
– Все про всех знает?
– Вроде того, – кивнул он.
Я поблагодарила Кульчицкого за помощь и отправилась искать Ольгу Николаевну. Выйдя из приемной, я быстренько проскочила мимо приставучего молодого человека с папкой. Как назло Киселевой оказалась та самая дама, с которой я поругалась почти месяц назад. В учительском кабинете кроме нее никого не было. Я подумала, что она откажется отвечать мне, но Ольга Николаевна внимательно выслушала мою просьбу, пожала плечами и сообщила:
– А что в той истории интересного? Муравский пригласил пообедать студентку в кафе, а та похвасталась родителям. Девушка несовершеннолетняя, потому родители восприняли его поступок весьма превратно. Пожаловались директору. Муравского вызвали, сделали строгое внушение и все. Я не знаю, откуда у вас такие сведения, но до скандала не дошло.
– Как фамилия студентки?
– Я что, всех обязана помнить?
– Понятно, она не носила короткую юбку, иначе бы запомнили, – не удержалась я от сарказма.
– Девушка, простите меня за резкость, но вы просто язва какая-то! – рассердилась Ольга Николаевна и, поправив вязаный платок на плечах, обиженно отвернулась к окну.
Я надела шапку-ушанку, произнесла «спасибо, до свиданья» и вышла из учительской. Это даже в качестве малюсенького камушка не сгодится.
– Госпожа полицейская! – кто-то окликнул меня сзади.
«Что-то новенькое: и госпожа, и полицейская…» – усмехнулась я про себя.
Я остановилась, и ко мне подошел стройный мужчина лет шестидесяти, благообразной наружности с аккуратной прической. Представился Андреем Вячеславовичем.
– Можно с вами обсудить один вопрос? – обратился он.
– Как вам угодно, – ответила я и растянула рот в профессионально-вежливой улыбке.
– Я не понимаю, а почему вы исключили версию, что Трофимчук могла оклеветать Дмитрия Валерьевича? Я выяснил – она у него училась еле-еле, с двойки на тройку. Можно подумать, подобных случаев ни разу не было, когда нахальные девицы шантажировали преподавателей.
– Неправда, мы не исключаем ни одной версии. Если это подтвердится, она ответит по всей строгости закона. Давайте выкладывайте конкретные факты, я внесу их в протокол.
– Это ваша обязанность собирать факты! Вы хотя бы в журнал успеваемости для начала загляните и все поймете! Я ставлю вас в известность, что мы готовим коллективное письмо в защиту Дмитрия Валерьевича от полицейского произвола! – разошелся преподаватель, а тон стал таким, словно я его неуспевающая ученица. – Мы подпишем его всем техникумом, даже студенты не останутся в стороне!
– Я разве вам запрещаю? А почему вы, собственно, так озабочены его защитой? Он вам друг? – невозмутимо поинтересовалась я.
– Да, друг и коллега! – произнес он с вызовом и достоинством.
– Ах, друг! Вот что, Андрей Вячеславович, куда вы дели парту?! – небрежно швырнув служебную папку на подоконник и свирепо сдвинув брови, я тараном пошла на него.
– Какую парту? – смешался он и попятился задом к стене.
– Парту из методического кабинета, которую вы помогали вынести Муравскому! Парту куда дели?! Вы же друг! Где парта, парта где? Я спрашиваю, где парта?! Из методического кабинета парта!.. – я прижала его к стенке левой рукой и применила известный полицейский прием, рассчитанный на то, чтобы оглушенный потоком слов подозреваемый не смог придумать ложный ответ. Медленно скользя по бедру правой ладонью, я задрала сзади куртку и потянулась к  пустой кобуре.
В его глазах засветился ужас и задергалась жилка на виске. Послышался звук кнопки открывающегося чехла, и преподаватель вскричал надрывно и испуганно:
– Не видел никакой парты! Никто не просил перенести парту!
Я отпустила его и пригрозила:
– Узнаю, что вы пособник – будете отвечать сполна. Может получиться так, что Муравский сядет на два года, а вы на все пять.
– П-почему н-на пять? – он окончательно побледнел и начал заикаться.
– Снисхождение разное, вот почему, – уже абсолютно спокойно пояснила я.
– Это черт знает что такое! – Андрей Вячеславович взвизгнул тонким фальцетом, одернул пуловер и быстро юркнул в учительскую.
Две студентки, в тот момент случайно проходившие мимо, бросили на нас встревоженные взгляды. Я подождала, когда они зайдут за угол коридора, и на цыпочках подошла к двери. Оттуда доносилось звяканье, похожее на стук стеклянной пробки о горлышко графина. Потом звяканье повторилось. Здорово я его напугала.
– Что произошло, Андрей? На тебе лица нет, – послышался голос Ольги Николаевны.
– Нарвался на эту… на гюрзу в погонах! И в каких только серпентариях таких змеюк выращивают?! – нервно пожаловался преподаватель.
Я улыбнулась, такой комплимент еще ни разу ни от кого слышать не доводилось.
– Искренне сочувствую, эта змея и у меня побывала. Все настроение испортила. А ты знаешь, кто она такая? – опять голос Ольги Николаевны.
– Да откуда мне знать?
– Дочка Вали Касаткиной из промышленного.
– Господи, это у милой и доброй женщины дома такая кобра водится?! Слов нет…

Сейлор-мент. Часть 2. Глава 10.2

Понимаю, что весьма банально начинать историю с детства. Уж сколько раз и сколько книг начинались именно с этого. Не счесть, к тому же, моё личное пренебрежение к тем авторам, которые используют этот троп, оправдывая зачастую безрассудные поступки своих героев.

Я утешаю себя, находясь, пожалуй, в предбезумном состоянии, ибо мои пальцы истёрты в кровь, о чём пойдёт речь далее, только тем, что далее идущие события — реальность, действительность, которая существует, которая терзала и терзает меня прямо сейчас.

Итак, нетрудно догадаться, что повествование начнётся с моей юности. В ту беззаботную пору, когда, как говорится, и трава была зеленее, и солнце светило ярче, а дух не был обременён «взрослыми» трудностями, я шёл от гостей домой. Уже и не в состоянии вспомнить, а додумывать мне явно не хочется, у кого тогда был и по какой причине, настолько дальнейшие события поразили мой девственный рассудок. Это случилось в тот момент, когда ожидаешь менее всего, в секунды накатывающих экзистенциальных рассуждений (вам может показаться, что о подобном не будет измышлять юноша, но спешу заметить, что в детстве мне подсовывали не «Буратино» или «Гарри Поттера», а «Науку Логики», и хотя я едва понимал написанное, точнее даже сказать, совсем не понимал, этот вызов побудил меня вторгнуться в погреба философии). Честно говоря, мне тяжело продолжать эту историю потому, что это терзает сердце и по сей день: машина, почему-то ехавшая неприлично быстро, переехала пробегавшую куда-то по своим делам чёрную кошку. Быть может, она также в ту секунду задумалась о чём-то своём, очень-очень личном и сокровенном, а потому попросту не среагировала на приближавшуюся опасность. А может, хотя я и не суеверный, стремилась актом своей смерти через примету предупредить водителя уже об его кончине. Как бы то ни было, машина, переехав кошку напополам, заскользив, пробила металлическую ограду и вылетела в глубокий кювет. О том, что торопившийся водитель в тот день погиб, мне рассказали только на следующий день, вычитав новость в газете. И нет, отвечу на, быть может, поднявшуюся бровь читателя, я не побежал посмотреть на то, что случилось с автомобилем. В тот момент я совсем не мог бежать. Но чтобы понять мой паралич и ужас, сжавший сердце так, что его холодные лапы не отпускают до сих пор, необходимо вернуться несколько назад во времени. В момент того, как машина переехала кошку, отделив переднюю часть от задней (да простит меня читатель за такие подробности), её голова и передние лапы полетели в меня, неожиданно развернувшегося на необычный звук. Нужно ли отдельно уточнять, что кровь несчастливицы залила меня с головы до ног. Но не это было самым ужасным или отвратительным, консистенция внутренностей кошки была… вязкой. Это ощущение похоже на то, будто бы вы внезапно залезли в плоть кита — тягостная и сковывающая жирность. Как если прикоснуться руками после курицы в панировке к смартфону или клавиатуре ноутбука, противно, неприятно, судорожно. Разница в моём сравнении в том, что я тогда касался не привычных атрибутов современного человека, а бытия во всём его философском значении целиком. И это вызвало ступор. Внезапно я почувствовал собственную отвратительность, если существует такое слово, грязность.

Мне неведомо сколько тогда я простоял на месте, ощущая, как жир стекает по моим волосам, лицу, рукам, одежде, но, как бы то ни было, в себя я пришёл дома, промывая каждую частичку своего тела до блеска, силясь отмыться. Получалось это, должен заметить, неуспешно. А может, именно тогда мне начало казаться, что этот жир — я называю его именно так — невозможно убрать, сколько не пытайся. Без сомнений, в тот день я принимал ванну трижды, а мыл руки и лицо и того больше. Сейчас, несколько повзрослев, осознаю, что мои попытки ознаменовали появление быстрорастущего потока надвигающегося безумия. Понимаю также, что развивающаяся в тот момент паранойя была отчаянным способом смыть с себя жир и пот, вырабатывающийся природно нашим организмом (что нисколько не отменяет его наружную непритязательность).

Но хуже того было то, что моё юношеское сознание посчитало, что «заесть» сладким психологические трудности — верное решение, не несущее усугубление проблем. Ах, знал бы я тогда то, что известно мне сейчас — ни при каких бы обстоятельствах не подсел на сахарную зависимость, заставлявшую моё тело выводить некачественные продукты через поры на лице.

Спешу развеять сомнения касательно моего повествования. Мол, где же в ту секунду были твои родители или кто-то из старших? К сожалению, сообщаю, что отец мой покинул семейство, когда мне было семь, а мать пропадала на работе столь долго и так уставала, что ей некогда было заниматься отпрыском. Она — по профессии повар — готовила так, как умела: еда была жирной и неполезной. Что и говорить, я, имевший уже тогда небольшую полноту, на полных порах стал толстеть ещё больше. А иных родственников, способных остановить моё пошатанное положение, не было по близости, мы давным-давно переехали в другую страну втроём, а по прошествии долгих лет так и не решились вернуться.

Жир тем временем продолжал донимать меня. Вилки казались скользкими, несмотря на замачивание в, как выражалась когда-то моя мать, «химической бомбе». Дверные ручки, телефон, ноутбук, гантели, окна, поручни метро, гелиевые ручки, стол на кухне, очки солнцезащитные и обычные, микроволновка, расчёска, зубная щётка, любая бижутерия, розетки, лампа, принтер, выключатели, глянцевые обложки книг, журналы, зеркала, наушники, чужие руки, любые касания в целом, глаза, учебники, калькулятор, циркуль, линейка, подоконники, стулья, практически любые столы, бутылки, полки магазинов, упаковки, витрины, мои сапоги и их шнурки, фломастеры, карандаши, провода, нередко и кисточки, иголки, фольга, шкафы, особенно клавиатуры в компьютерном классе, любые блестящие, матовые, полупрозрачные и прозрачные поверхности, штативы, фотоаппараты, неопрятные люди, галстуки, воротники, иногда рубашки, протёртые пиджаки и брюки, рамки картин, холсты, масло в любых проявлениях, батарейки, акустические гитары, флешки, многие брендированные коробки, роутеры, турники в спортзале и все тренажёры, футляры для очков всяческих видов, иной раз и кислоты в кабинете химии, склянки, шприцы, мышки, листы бумаги, передающиеся из рук в руки, печати, конверты, бобы, курица, говядина, свинина, фаршированный перец, всё, что имело бульон с маленькими пузырьками, зимние и весенние куртки, не смытое мыло, любое железо и сталь, пластик шероховатый и гладкий, крыши домов, ламинат, слюни человеческие и животные, пот во всех проявлениях, кипучая вода, нагретый и обычный сахар, как и все сахаросодержащие продукты — всё это вызывало во мне небывалую степень отторжения и отвращения. Не было и мгновения, чтобы я не думал об этом. Сложнее всего приходилось после приёма пищи: руки после этого неизбежно покрывались жиром, который никак не собирался сходить, сколько не мой его под водой. К тому же, мне искреннее казалось, что мыло делало только хуже, пальцы становились маркими и гиперчувствительными к новому жиру.

Я не мирился с судьбой: мешал несколько химических растворов против жира, уксус, иногда незаметно подливал водки, которую моя мать со временем из-за обременяющей работы стала пить всё чаще и чаще. Она била меня за то, что нередко её снадобья в миры веселья и праздности немного уменьшались, впрочем, бывало и так, что ей лишь казалось, что жидкости стало меньше. Не знаю, я не склонен верить в сверхъестественное, хотя проклинал богов за то, что этот треклятый жир всё никак не желал сходить с моей кожи, но, быть может, некий демон, засевший в моём мозгу, от скуки притрагивался к спиртному, кто знает.

Как и упоминал ранее, я набрал вес. Не нужно думать, что внутренний жир меня не бесил. Напротив, осознавая внешнее уродство, явлённое в этом мире выделениями кожи, я понимал, что внутри тела засело ещё больше мерзкой, склизкой, вязкой жидкости, как у той чёрной кошки, которую расплющила не менее грязная, а оттого и жирная машина.

Бесчисленное количество попыток привести себя в форму провалилось. Мне не оставалось ничего другого, хотя, быть может, у читателя, не задетого теми проблемами, которые я высказываю здесь, имеются некие соображения (попрошу их оставить при себе!), кроме как устроить себе анорексию.

Я выскажу неправильную и предосудительную вещь, а потому попрошу читателя пропустить следующие рассуждения мимо ушей: голод раскрывает разум, думается мне, хлеще любых препаратов, философам бы понравилось. Просто необходимо пройти этап желания потреблять пищу, научиться чувствовать насыщение и в тот же миг выблёвывать содержимое желудка — не было ничего приятнее видеть то, как жир во мне не задерживался. Я стал яснее думать и гораздо более чётко анализировать происходящее, словно бы мне были известны ответы на главные загадки вселенной, но из собственной прихоти мне совершенно не хотелось делиться ими с окружающими. Впрочем, мои социальные связи заканчивались в тот же момент, как я замечал пот или маленькую, совсем крошечную, капельку жира. Читатель, кем бы ты ни был, неужто в самом деле это так незаметно? Неужели ты не чувствуешь это в прикосновениях, в разговорах с людьми? Это уродливо, невыносимо. Или же ты предпочитаешь этого не замечать? Предпочитаешь быть слеп, ибо сам порочен и загрязнён? Такой логики ты придерживаешься? Это никчёмно и жалко. Именно жир и пот, мало чем отличающейся от первого, делают каждое осязание таким мерзким, склизким, скользящим, не по-настоящему тактильным, неправильным, алогичным, безобразным, уродливым… нужно ли мне перечислять всё, что испытываю? Я ощущаю это заранее, сразу при первом же взгляде. Видел ли ты, читатель, глаза другого человека, вглядывался ли в них по-настоящему? Они слезятся, всё время безостановочно потеют. Бывает, я подолгу не моргаю, лишь бы не чувствовать, как по ним что-то стекает.

Ты не поймёшь. Моя мать этого не понимала. Она пыталась меня исправить. Она была так уродлива. Я вылил на её жирное лицо кислоту, которой сам уже некоторое время дезинфицирую руки. Она визжала, но стала чище, в разы чище…

Не подумайте, что я безумен. Скорее это предбезумное состояние. Я чувствую это так. Безумны все вокруг, раз в самом деле предпочитают не замечать, сколь жирен этот мир. Я же безумен не до конца. Мне осталось выполнить последнее очищение. Я пишу эти строки, испытывая небольшое покалывание пальцев — знаю, что это от разыгравшихся нервов. Из-под перчаток просачивается отвратительная кровь, я прижгу её на газовой плите, а после проведу финальную чистку моего организма — выпью кислоту. Думаю, всё будет хорошо, моей матери помогло, больше она не бьёт меня, лишь устало сидит в углу, куда я её отнёс.

Всё будет хорошо. Жир уйдёт. Навсегда уйдёт.

t.me/tomtork_apw