CreepyStory

Туман в тот вечер упал на горную тропу не постепенно, а мгновенно, словно кто-то невидимый накинул на этот кусочек мира грязный саван. Никита уже час как проклинал себя за то, что решил срезать путь через старый перевал. Холод здесь был собачий, кусающий, пробирающий до самых костей, хотя в долине еще была ранняя осень. Ноги скользили по мокрому камню, а ориентиры исчезли — ни неба, ни земли он не видел. Только белесая муть, в которой тонули даже собственные руки.

Страх начал подступать, когда впереди замаячило тусклое желтое пятно света.

Под огромным, расщепленным молнией дубом сидел старик. На нем была лишь рваная тельняшка да драные штаны — верная смерть в такой холод, но дед даже не дрожал. Он жадно затягивался самокруткой, выпуская густые клубы дыма, которые были гуще тумана и висели вокруг него тяжелыми облачками.

Никита подошел ближе, надеясь на помощь, но слова застряли где-то в горле. Старик поднял голову. Его глаза, казалось, горели красным огоньком.

— Чего бродишь по Богом забытым тропам, парень? — голос деда напоминал скрип старой калитки. — Нездешний что ли?

— С заработков иду, в Сосновку, — Никита старался не выдать паники. — Заплутал. Пелена накрыла, и тропа пропала. Не знаю теперь, куда податься.

Старик осклабился, обнажив темно-желтые, от никотина, зубы.

— В Сосновку тебе сейчас ходу нет. А коли еще работенка нужна и ночлег... — он указал похожим на сухую ветку пальцем в сторону едва заметной просеки. — Иди вдоль оврага. Там хутор старый. Бабка одна живет, ей работник требуется. Платит золотом. Только запомни, парень: иди быстро. И что бы ты ни услышал за спиной — не оборачивайся. Смотри только вперед.

Никита кивнул, завороженный странным блеском в глазах старика. Тот протянул ему самокрутку:

— На, затянись. Страх сразу уйдет.

Никита, сам не понимая зачем, взял курево. Дым был горьким, тяжелым, но голова действительно прояснилась, а тревога притупилась, уступив место странному безразличию. Он двинулся в указанном направлении.

Лес вокруг был другим. Деревья стояли черные, скрюченные, будто люди корчащиеся в диких муках. Сзади раздались шаги. Тяжелые, чавкающие шаги, словно кто-то шел по болоту, хотя вокруг был только камень.

— Никита... — прошептал голос прямо над ухом.

Тот же, что у старика под деревом. Тут же подумал Никита. Но ведь тот остался в полторы версты позади! Сердце гулко застучало. «Не оборачивайся», — звучало в голове. Но когда шепот повторился, нервы сдали.

Никита резко обернулся.

Старик стоял вплотную к нему. Его лицо было всего в сантиметрах от лица Никиты. Невозможно! Человек не мог так бесшумно и так быстро двигаться.

— Я же говорил... не оборачивайся, — прошипел дед, и его лицо начало расплываться в жуткой улыбке. — Но раз уж так... Я провожу. Тебе туда.

Он толкнул Никиту в плечо с такой силой, что тот едва устоял на ногах. Впереди, из тумана, выплыл двухэтажный дом. Он выглядел совсем жутко, даже для этого мрачного леса: темные бревна, заколоченные ставни второго этажа и тяжелая, давящая атмосфера.

Дверь открылась раньше, чем Никита успел в нее постучать. На пороге стояла старуха в черном платке, надвинутом на самые брови.

— Ааа, работничек явился, — каркнула она. — Работы у меня много. Лишних вопросов не задавай. В доме ничего не трогай. Плачу щедро.

Никита шагнул внутрь и едва сдержал рвотный позыв. Вокруг несло душком мертвечины, будто кто-то давно здесь почил. И теперь лежит непогребенный.

По всему дому, на полках, на полу, на подоконниках сидели куклы. Сотни тряпичных кукол-мотанок, грубо сшитых из черной материи. Вместо глаз у них были вшиты осколки красного стекла, которые ловили свет единственной лампы и, казалось, следили за каждым движением гостя. Рядом с куклами стояли зеркала, много зеркал, обращенных на кукол.

— Мне нужно вырыть колодец во дворе, — сказала старуха, не давая ему опомниться. — И обнести его высокой каменной стеной. Такой стеной, чтобы ничего лишнего оттуда не выбралось.

— Что не выбралось? Вода? — не удержался Никита.

Старуха медленно повернула к нему голову. Глаза ее полыхнули багровым цветом.

— Я сказала — без вопросов. Приступай сейчас.

Неделю Никита работал как проклятый. Земля была твердой, каменистой, но кирка входила в нее на удивление легко, словно почва сама перед ней расступалась. Он рыл глубокую яму, а потом выкладывал вокруг нее каменную кладку. Старуха кормила его сытно, мясом, которое имело странный сладковатый привкус, но сам Никита старался не думать об этом.

Когда работа была закончена, хозяйка вынесла ему холщовый мешок с деньгами. Сумма была огромной — столько он не заработал бы и за год.

— И последнее, — она протянула ему грязный, туго перевязанный сверток, от которого тянуло холодом. — В соседнем селе Березовка живет лавочник, Захар Петрович. Отдай это ему. Скажи: «Долг платежом красен».

— И все?

— И все. Но запомни: не открывай сверток. И не возвращайся сюда. Никогда!

Никита, окрыленный щедрой платой, практически бежал до Березовки. Он конечно же знал богатый дом лавочника и постучал. Захар Петрович, тучный мужчина с мясистым лицом, открыл дверь, но, увидев сверток в руках Никиты, побледнел так, что стал похож на мертвеца.

— От кого это? — прохрипел он, пятясь.

— От старухи с хутора, что за перевалом. Сказала — долг возвращает.

Глаза лавочника налились ужасом.

— Уноси! — взвизгнул он, срываясь на фальцет. — Убирайся отсюда! Я ничего не возьму! Верни ей! Это ее проклятье, не мое! Если ты сейчас же не исчезнешь, я спущу собак!

Он захлопнул дверь перед носом Никиты. Послышался лязг тяжелого засова.

Никита остался стоять на улице, кипя от злости. Тащиться обратно к безумной старухе? Ни за что! Он решил пойти домой, к жене своей Варваре, а со свертком разобраться позже. Может, просто выкинуть его в реку.

Варвара встретила мужа с радостью, но, увидев его нахмурившегося, сразу насторожилась. Никита выложил деньги на стол, и глаза жены тут же округлились. А потом она заметила странный сверток.

— А это что? — она потянулась к грязной тряпке.

— Не трогай! — рявкнул Никита. — Это надо вернуть или выбросить. Один дурак отказался брать, а мне теперь таскаться с этим.

***

Ночью Никита спал плохо. Ему снился колодец, который он вырыл. Во сне из колодца лезли черные куклы с красными глазами и тянули к нему свои тряпичные руки. Он проснулся от звука разрываемой ткани.

В комнате горела свеча. Варвара сидела за столом. Сверток был развязан.

— Варя, ты что натворила?!

Жена медленно повернулась. Ее лицо было серым, как пепел. На столе лежали спутанные человеческие волосы и кукла. Точная копия той, что он видел в доме старухи. Только у этой куклы шея была перетянута красной шерстяной нитью, а к груди приколот лоскут в клетку — такую же рубаху он давеча видел на лавочнике Захаре.

— Коля... — прошептала Варвара, и изо рта у нее потекла тонкая струйка слюны. — Она шевелится. Кукла... она дышит!

Утром село взорвала новость. В Березовку приехал урядник. Лавочника Захара Петровича нашли мертвым. Кто-то проник в его запертый изнутри дом и повесил его. Но самое страшное было не это. Тело лавочника было перекручено так, словно его выжимали, как мокрое белье. Все косточки размолоты, голова смотрела ровно назад, а суставы вывернуты, чуть ли не наизнанку.

Никиту прошиб холодный пот. Он понял. Кукла. Рубашка. Сверток.

Схватил он проклятую тряпку, в которой теперь лежали только волосы (кукла исчезла!), и бросился к проклятому хутору. Ветки хлестали его по лицу, словно сами деревья пытались его остановить, но дикий страх гнал вперед. Он должен вернуть это старухе.

Он выбежал на поляну и замер, едва не упав.

Дома не было!

На месте мрачного особняка стояли лишь обгоревшие руины, поросшие бурьяном в человеческий рост. Посреди двора зияла яма, заваленная хламом. Никакого нового колодца, никакой стены.

Мимо проходил старый егерь, проверявший капканы. Увидев Никиту, стоящего посреди развалин, он сплюнул:

— Ты чего тут забыл, парень? Не стоит в этом месте долго торчать.

— Где хозяйка? Я неделю назад здесь работал! Колодец рыл!

Егерь посмотрел на него с жалостью, как на умалишенного.

— Умом тронулся? Тут полвека никто не живет. Была ведьма одна, людей столько извела. Собрались тогда селяне из Березовки, да и подпалили дом. Отец Захара, лавочника нашего, зачинщиком был. Он факел и кинул. А ведьму они перед этим... того. Связали, руки переломали, чтоб знала, как колдовать. И в колодец сбросили. А потом засыпали.

Земля ушла из-под ног Никиты.

— В колодец... — прошептал он.

— Ну да. Говорят, она перед смертью вопила, что вернется, когда найдется дурак, который ей путь откроет. Раскопает, значит, ее.

Никита посмотрел на свои руки. Грязь под ногтями была не просто землей. Это была земля из могилы. Он не колодец строил. Он раскапывал могилу ведьмы.

И он же стал курьером, доставившим смерть отпрыску убийцы ведьмы.

Но где же кукла?!

Он судорожно развернул сверток, который все еще сжимал в руке. Внутри лежала новая кукла!

На ней было платье в мелкий цветочек. Точь-в-точь такое, носила его любимая Варя. И красная нить на шее куклы медленно, сама по себе, начинала затягиваться, врезаясь в тряпичное горло.

Никита закричал, швырнул сверток в яму и побежал что есть мочи. Он бежал так, что сердце, казалось, разорвет грудную клетку. Только бы успеть! Только бы Варя была жива!

Он ворвался в дом, сбив дверь с петель.

— Варя!!!

Тишина. Тяжелая, пахнущая тем же мертвым запахом, что и дом ведьмы.

Посреди комнаты, на крюке для люльки, висело тело.

Варвара медленно вращалась. Ее голова была запрокинута аж к лопаткам, позвоночник сломан, руки и ноги вывернуты, напоминая сломанные ветки. Лицо посинело, алый язык вывалился. В широко раскрытых глазах застыл ужас.

Никита рухнул на колени, раздавленный горем. Он завыл, закрывая лицо руками.

И тут раздался стук.

Тихий, вежливый стук.

— Никитушка... — голос прозвучал из ниоткуда и отовсюду сразу. Скрипучий, знакомый голос. — Ты хорошо поработал, милок. Но долг еще не выплачен.

Из тени дверного проема выплыла та самая старуха. Теперь ее лицо было обугленным куском мяса, сквозь который белели кости черепа. От нее шел жар, как от печи.

Она перешагнула порог и протянула ему новый сверток.

— У меня должников много, Никитушка. Очень много. И каждому нужно передать подарочек. Ты ведь не откажешь бабушке?

Тело Веры за спиной Никиты дернулось, кости хрустнули, и она, вися в петле, повернула к нему голову. Ее мертвые губы растянулись в широкой улыбке.

— Бери, Никита, — прохрипела мертвая жена. — Тебе еще многих нужно навестить.

Никита посмотрел на свои руки. Они сами, против его воли, потянулись к свертку. Он понял, что смерть была бы для него милосердием, но ведьма не даст ему умереть.

Он взял сверток. Старуха улыбнулась своим сожженным ртом. В темных углах комнаты сверкнули сотни красных глаз — куклы были уже здесь.

Они обрели новый дом.

Это перевод истории с Reddit

Последние несколько ночей над канзасским небом плывёт северное сияние. Оно совершенно завораживающее, и я никогда не думал, что мне выпадет шанс увидеть его собственными глазами. Я не думал, что это окажется одной из последних вещей, которые я увижу.

Не советую смотреть, если оно сейчас над тобой.

Час назад я смотрел какой-то хоррор-сериал, курил косяк и был совершенно доволен жизнью. Мой чёрный лабрадор по кличке Тень начал скрести лапой в дверь подвала — это его знак, что надо на улицу. Косяк как раз подходил к концу, я затушил его, поставил на паузу и кинул телефон на диван.

Я слышал, что северное сияние добралось и до наших широт. Видел фотографии у друзей, но самому ещё не удавалось увидеть. Когда я вышел на заднее патио, вокруг стояла почти кромешная тьма. Ничего нового: почти все соседи — с детьми — ложатся рано; бодрствуют разве что те, что прямо за забором. У всех самодельные «заборы» из деревьев и зарослей бурьяна, которые неплохо блокируют любой свет.

Тень, как всегда, стрелой метнулся в дальний угол двора. В воздухе было прохладно, я потуже завернулся в свитер — и тут увидел это. Вдалеке плясали розовые огни. Они были не прямо над головой, но с определённой точки их было видно.

Сначала я едва не расплакался. Это было прекрасно. Оно волновалось и танцевало, и от этого я вдруг остро почувствовал благодарность за то, что живу, что я на этой планете, что могу видеть такие вещи. Я смотрел на небо, кажется, целую вечность, пока шорох травы и лай не выдернули меня из транса. Я крикнул кличку собаки и пошёл к задней двери, готовый сдвинуть её.

Я услышал, как Тень с разгона несётся ко мне. Я сдвинул дверь для него, но, прежде чем зайти, попытался ещё раз сквозь листья нашего багряника поймать взглядом это редкое явление. Ошейник Тени звякнул, когда он промчался мимо меня в дом. Хотя я и слышал его шаги, он как будто возник ниоткуда — из тени выскочил в небольшой островок света. Он нёсся так быстро, что чёрным размытым пятном проскользнул внутрь и вверх по лестнице. Сердце у меня екнуло, но я списал это на тревожность после курева.

Я запер дверь, опустил жалюзи и уже собирался вернуться к дивану, но застыл на верхней ступеньке. Тень стоял посреди гостиной и смотрел на меня. Я сам над собой усмехнулся и сказал ему перестать меня пугать. Решив, что нам обоим не помешает небольшое угощение, я прошёл мимо него на кухню. Себе — эскимо, Тени — свиное ушко.

Обычно одного шуршания пакета хватает, чтобы он примчался. Я уже почти убрал пакет обратно, а он всё не приходил за призом. Я снова позвал его и выглянул в гостиную. Эскимо выпало у меня из руки на пол, а из горла вырвался крик.

Тень выглядел как Тень, но прямо на глазах превращался в растянутую и перекошенную версию себя. Что-то трещало и хрустело, пока он рос — невообразимо быстро, добавлю, — пока шея не стала настолько длинной, что уже не могла держать голову. Его голова с глухим стуком упала на деревянный пол. Моя собака — или то, что было моей собакой, — улыбнулась и, вытянув новыми длиннющими конечностями, стала ползти ко мне — слишком быстро, распираемым туловищем.

Я никогда в жизни так быстро не бегал. Лестница на мансарду, где моя спальня, как раз начинается с кухни. Я рванул вверх, влетел в комнату и захлопнул дверь в тот самый момент, когда слишком большие лапы загрохотали по ступеням следом. Мне всегда нравилось, что у меня там спрятанные раздвижные «карманные» двери, но сейчас я уже не был в этом так уверен.

Стоило мне повернуть маленький замочек, как дверь затряслась на рельсе — распухшая версия моей собаки обрушилась на неё с ударом. Я считал себя умным за то, что выбрал спальню, а не кабинет или кладовку: из этих трёх только здесь есть окно.

Первым делом я бросился к окну. Оно выходит прямо на крышу пристроенного гаража — отличный путь для бегства. Я уже был на полпути, чувствуя шершавую черепицу босыми ступнями, когда поднял голову и заметил в соседском окне Хантера, который смотрел из своего окна прямо в моё.

Я крикнул его имя, сказал, что нужна помощь, но он просто стоял и смотрел. Он быстро улыбнулся, поднял руки на секунду, потом улыбка сползла, а руки медленно опустились. Он сделал так ещё раз, потом ещё, и на третий раз мне стало по-настоящему страшно. Стало ещё хуже, когда в четвёртый раз он оставил руки поднятыми, с приклеенной улыбкой.

Он смотрел на меня и шевелил пальцами. Если бы в его комнате не горел свет, прочесть по губам было бы невозможно. Но свет горел, и я отчётливо прочёл: «Попался!» — а потом и он начал судорожно трещать и вытягиваться во что-то нечеловеческое. Я пополз к краю крыши и, уже собираясь спрыгнуть, заметил посреди дороги тёмную фигуру, которая шевельнулась, скребя по гравию.

Я замер и несколько секунд наблюдал. Когда она не начала «взрываться», я выдохнул с облегчением — и тут же снова втянул воздух, потому что фигура рванула ко мне. Я снова закричал и посмотрел обратно в спальню. Дверь держалась, но грохотала по рельсу так, словно сошла с ума. Я снова глянул на Хантера: он всё ещё стоял у своего окна и пялился на меня — и уже ничуть не походил на человека.

Он напоминал те фейерверки-«змейки», которые поджигаешь — и они растут и растут, пока не истлеют и не рассыплются. Из его кожи ушли все краски, глаза ввалились, и он всё тянулся и тянулся. Я подумал: «Да ну к чёрту», — и влез обратно в спальню. И тут стук в дверь стих, и началось пение.

«Я весёл-весёл, но будто бы наперекор… ну что же ты не впустишь меня?

Не бойся, я быстро — оставлю живым, честно, мне только твоя кожа нужна!

Почему ты не впустишь меня?»

Я почти минуту шарил в поисках телефона, прежде чем понял, что оставил его на диване. К счастью, в ноутбуке ещё оставалось немного заряда. Плохая новость: ни одно сообщение не отправляется. Чаты, почта — ничего. Выбора не осталось, поэтому я попробую запостить это как последнюю попытку.

Я не знаю, что делать. У кого-нибудь ещё такое было? Что, чёрт возьми, мне делать? Эта хрень, которая заняла место моей собаки, не перестаёт петь одно и то же, правда, в последние секунды слова поменялись.

«Почему ты не впустишь меня? Впусти меня? Впусти меня?

Впусти меня! Впусти меня!

ВПУСТИ МЕНЯ!

Впусти. Меня».

Трава, которую я выкурил, была уже с донышка заначки, и никогда такого со мной от неё не было, так что это, похоже, не она. Если я не переживу эту ночь и позже выяснится, что меня нашли скрюченным, как пепельная кучка дерьма, пожалуйста, прислушайтесь к предупреждению.

То, что окрашивает ночное небо Среднего Запада в розовый и красный, — это не северное сияние. Мне кажется, это что-то злое. Если увидите его, возможно, вам и правда захочется впустить их. Потому что прямо сейчас это единственная мысль у меня в голове.

Ещё — назойливый припевчик, который меня одолевает, и я уже начинаю его напевать.

«Я вроде весёл и радостен, хоть и наоборот немножко — думаю, я их впущу!

Я не буду бояться: они быстро — оставят меня жить, им лишь кожа нужна!

Думаю, я их впущу!»

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Это перевод истории с Reddit

С тех пор как я впервые за десятилетие увидела небо, прошло пятнадцать лет, и я до сих пор с трудом засыпаю без ночника. Не потому, что боюсь темноты — я долго жила в темноте, — а потому, что, когда гаснет свет, у меня пропадает чувство масштаба. Я не понимаю, в десяти футах от меня стены или в десяти дюймах. Я не понимаю, заперта ли дверь.

Меня зовут Джун. Мне сорок три года. Я работаю из дома, вбиваю данные. Продукты заказываю онлайн. У меня нет друзей, а вся моя семья умерла.

Если вы загуглите моё имя — которого я вам не назову, — вы ничего не найдёте. Когда меня обнаружили в 2010-м, я умоляла полицию и адвокатов не пускать моё имя в прессу. Я была «Девушкой из подвала», неизвестной жертвой в небольшом городке, который хотел забыть, что среди них жил монстр. Они уважили мою тайну, в основном потому что мой отец, человек, который запер меня там, был уважаемым диаконом в нашей общине. Скандала и так хватало — без моего лица на экране.

Но держать всё в себе меня изнутри разъедает. Это другой вид заточения. Поэтому я расскажу, что случилось. Мне нужно поместить это куда-то, где мне поверят.

Был 2000 год. Мы пережили панику Y2K, конец света не наступил, но мой мир как раз собирался закончиться. Мне было восемнадцать, я только окончила школу и готовилась осенью поступать в колледж. И я была влюблена. Её звали Майя. В 2000 году, в моём городе, девочки с девочками не целовались. Без последствий — точно нет.

Мой отец был жёстким человеком. Молчаливый, сдержанный, из тех, кто верит, что послушание — высшая форма любви. Он застал нас во вторник. Майя проводила меня до дома, и мы стояли у стены гаража, скрытые рододендронами. Мы поцеловались. Ничего непристойного; это было мило, неловко и страшно.

Открылась задняя дверь. Отец не закричал. Это и было самым страшным в нём: он никогда не кричал. Он просто смотрел. Посмотрел на Майю, потом на меня — глазами как плоские серые камни. Сказал Майе идти домой. Потом сказал мне идти в комнату. Он не говорил со мной три дня.

Я думала, он просто меня игнорирует. Думала, что наказание — это тишина. Я ошибалась.

В пятницу днём он постучал в мою дверь.

— Джун, — сказал он ровно. — Мне нужна помощь переставить морозильный ларь в подвале, в убежище.

Отец был параноиком. В конце девяностых он построил за фальшстеной в подвале «штормовое убежище». Его проект на случай, если компьютеры рухнут и общество распадётся. Я пошла за ним по деревянным ступеням, мимо печи, к стеллажу, который откидывался на тяжёлых петлях.

— Тяжёлый, — сказал он, указывая внутрь. — Встань с другой стороны и толкай.

Я вошла. Комната была бетонная, холодная, пахла сухой пылью и консервами. Я повернулась, чтобы ухватиться за угол морозилки.

Я услышала глухой удар стальной двери, а затем металлическое клац-клац-клац — задвинулись три засовы.

— Пап? — позвала я. — Пап, перестань шутить.

Лампы мигнули и зажужжали ровно. Я бросилась к двери. Била в неё кулаками. Кричала, пока во рту не появился вкус крови. Лягалась, пока пальцы на ногах не посинели.

Он не ответил. Не ответил ни в тот день, ни на следующий.

Та комната стала всей моей вселенной на три тысячи шестьсот пятьдесят дней.

Первые месяцы — это мутная каша истерики и отрицания. Я всё думала, что это испытание. Покайся, думала я. Если покаюсь, он меня выпустит. Я кричала потолку извинения. Обещала, что больше никогда не коснусь девушки. Обещала каждый день ходить в церковь.

Комната была звукоизолирована. Он построил её на совесть.

Обстановка была аскетичной. Изначально — примерно двенадцать на двенадцать футов. Раскладушка с тонким матрасом, ведро под отходы (позже его заменили, я ещё расскажу), раковина с холодной водой и ящики непортящихся продуктов — на случай апокалипсиса.

Отец приходил, но не разговаривать. У двери внизу — щель, должна быть, специально установленная. Щель отодвигалась. Вкатывался поднос. Обычно — бутерброд или объедки ужина, запах которого я слышала двумя этажами выше. Потом поднос уезжал обратно.

Однажды я попыталась схватить его пальцы. Просунула руку в щель, пытаясь его достать. Он не дёрнулся. Просто спокойно упёрся в мою руку тяжёлым деревянным штырём, пока я не отдёрнула её от боли. Он молчал. Будто бы заговорив со мной, он признал бы, что творит чудовище. А если он молчит, значит, он просто стихия. Тюремщик от Бога.

Скука пришла не сразу. Первый год меня держал страх. Но ко второму году география комнаты изменилась. Это преследует меня больше всего — физическое искажение моей реальности.

Я строила планы. Выковыривала ложкой раствор между бетонными блоками за ящиками с запасами. Стыдно признаться, конечно. Я продвинулась на четверть дюйма, от силы.

А потом пришли уколы.

Однажды утром на подносе был стакан молока. Оно было сладковатое, с привкусом мела. Я так сильно хотела пить, что мне было всё равно. Минут через двадцать комната поплыла. Руки и ноги стали как свинец. Я доползла до раскладушки, и меня поглотила тьма.

Когда я очнулась, не знала, сколько прошло времени. Голова раскалывалась, будто по ней ударили топором. В рот как будто насыпали песка.

Я села — и застыла. Комната была другой.

Стены, которую я скребла, не было. Комнату продлили ещё футов на десять. В новом пространстве он поставил маленький тесный санузел — унитаз и крошечную душевую кабину, врезанные в общие коммуникации дома.

Но это было не самое страшное.

В углах под потолком чёрные полусферы мигали красным. Камеры.

И дверь… она больше не была просто усиленной противопожарной стальной дверью. Он приварил поперёк вторую штангу, управляемую электронно. Я слышала гул магнитного замка.

Меня вырвало.

Он накачал меня лекарством. Он заходил сюда, таскал моё безжизненное тело, работал вокруг меня, возможно днями, ломал стену, занимался сантехникой и снова меня запечатывал. Это было предельное нарушение. Это доказывало, что я для него — просто мебель. Он не боялся моего побега. Он просто… складировал меня.

Тогда я перестала пытаться копать. Если он может меня усыпить, если он может смотреть за мной круглые сутки, никакого слепого угла не существует.

Около третьего года появился телевизор.

Я проснулась после очередной наркотической спячки (он периодически делал это, чтобы убираться или чинить) — и увидела маленький, дюймов двадцать, ящик на прикрученной к полу тумбе. К нему был подключён базовый кабельный пакет и DVD-проигрыватель.

Это было моё окно. Так я наблюдала, как мимо проходят мои двадцатые.

Я слышала, как рухнули Башни-близнецы в сентябре 2001-го ещё до телевизора: приглушённые голоса новостей просачивались через перекрытия сверху, и я не понимала, что происходит. Но с телевизором я увидела последствия. Увидела вторжение в Ирак. Увидела, как мир меняется, становится жёстче, злее. Я видела, как взрывается технология. «Раскладушки» превращаются в BlackBerry, а те — в iPhone.

Я видела, как поп-культура уходит от меня вперёд.

Я выработала распорядок. Иначе я бы раскроила себе голову о шлакоблоки. Подъём. Душ (три минуты горячей воды, по таймеру). Еда — гранола или тост, которые сунут в щель. Зарядка (калистеника, хождение туда-сюда). Потом — фильмы.

Отец просовывал через щель диски. Он никогда не спрашивал, чего я хочу. Просто давал то, что было у него, или то, что нашёл в уценке. Вестерны. Старые чёрно-белые классики. «Касабланка». «Искатели». Потом, неожиданно, дешёвые романтические комедии. «Как отделаться от парня за 10 дней».

Я смотрела их, пока диски не начинали заедать. Выучила все реплики наизусть. Научилась копировать акценты. Вела разговоры с воображаемыми версиями Мэттью Макконахи или Джуди Гарленд. Это было не про развлечения; это было про человеческие голоса, которые не кричат.

К пятому году я адаптировалась. Противно признавать, но человеческий мозг приспосабливается. Комната стала моим миром. Внешний мир — картинкой на экране.

К шестому году я перестала ненавидеть отца. Ненависть требует слишком много сил. Она сжигает калории, которые тебе нужны, чтобы выжить. Я стала видеть в нём погодное явление. Он — Кормилец. Когда щель открывалась, шёл дождь из еды. Когда гас свет, наступала ночь. Я приписывала его молчанию чувства.

Наверное, он сожалеет, думала я, жуя черствый бублик. Может, ему страшно меня отпустить, потому что он знает, что сядет в тюрьму. Он тоже в ловушке.

Я бредила, конечно. Он не был в ловушке. Он жил наверху, вероятно, сидел в кресле-качалке, смотрел те же футбольные матчи, что и я, пил пиво, спал на постели с простынями, пахнувшими свежим воздухом.

Скука была настоящей пыткой. Люди думают, что пытки — это физическая боль: кнуты и цепи. Но абсолютная, неумолимая скука хуже. Она подъедает память. Я начала забывать, как пахнет свежая трава. Забыла точный оттенок глаз Майи. Забыла, как холодный ветер щиплет по мокрой щеке. Мои воспоминания о внешнем мире распались на пиксели, а их место заняли сцены из фильмов.

Я стала разговаривать с камерами.

— Доброе утро, — говорила я объективу в углу. — Как спалось? Я ворочалась. Матрас комом.

Я знала, что он смотрит. Иногда, если я просила что-то конкретное — ибупрофен от головной боли или средства гигиены, — это появлялось в щели через несколько часов. Он слушал. В этом и была наша интимность. Мои нужды — его снабжение. Никаких слов.

К 2008-му грянула рецессия. Я видела по новостям, как семьи лишаются домов. Я оглядывалась по своей бетонной коробке — без платы за аренду, с ежедневной едой — и испытывала уродливую вспышку благодарности. По крайней мере, я в безопасности, говорила я себе. Там, снаружи, страшно. Здесь ничего не меняется.

Это был синдром Стокгольма, в полном, злокачественном цвету.

В конце 2009-го я заметила перемены. Не в комнате — в распорядке. Подносы с едой стали приходить позже. Качество пищи упало. Иногда это была просто банка супа и ложка, неразогретого.

Через щель я однажды увидела его руку. Она дрожала. Кожа — пятнистая, тонкая, как папиросная бумага. Он старел.

Меня охватила паника. Не надежда. Паника.

Если он умрёт, поняла я, я умру.

Никто не знал про комнату. Он построил её сам. Дверь была замаскирована стеллажом с банками краски и старым инструментом. Если его хватит удар на кухне, он сгниёт наверху, а я умру с голоду внизу, между мной и спасением — десять футов земли и бетона.

Я начала копить еду. Прятала крекеры, обёртки, наполовину полные бутылки воды. Сунулась всё под отставший угол матраса.

Мой побег не был плодом грандиозного плана. Я не одолела его силой. Он пришёл, как всё в моей жизни, — в тишине.

Был вторник, август 2010-го. Обед не принесли.

Я ждала. Мерила шагами комнату. Обращалась к камере: — Я голодна. Пожалуйста.

Тишина.

Прошло время ужина. В шесть включили новости. Я смотрела их, чувствуя, как урчит в животе.

Утро. Без завтрака.

Я закричала. Я не кричала уже лет пять. — ПАПА! ПАПА, ПОЖАЛУЙСТА!

Голос сорвался. Ослаб от долгого молчания. Я пила воду из крана, чтобы смягчить горло, и кричала снова.

К третьему дню страх стал ощутимым грузом. Воздух в комнате затхнул; вентиляция, казалось, работала на пониженной мощности или отключилась. Я часами колотила тяжёлым металлическим стулом по двери, пока не сбила мозоли в кровь.

Он умер, подумала я. Он умер, а я — в своей гробнице.

Я лежала на полу, глядя на полосу света под дверью. Бредила. Казалось, что Майя стоит у ванной и улыбается мне.

А потом, примерно на четвёртый день — я уже сбилась со счёта, — я услышала звук.

Это была не щель.

Наверху что-то глухо бухнуло. Как будто дверь выбили ногой.

Потом голоса. Тяжёлые ботинки. Собака лает.

Я подползла к двери. Сил стучать стулом уже не было. Я прижалась лицом к холодной стали.

— Я ЗДЕСЬ! — закричала я. — ЗДЕСЬ ВНИЗУ! ПОДВАЛ! СТЕЛЛАЖИ!

Я не знала, слышат ли они меня. Звукоизоляция работает в обе стороны.

По ступеням загромыхали ботинки. Слышно, как мужчины переговариваются.

— Внизу чисто, — сказал низкий голос. — Похоже, просто кладовка.

— НЕТ! — закричала я. — Я ЗА СТЕЛЛАЖАМИ! ОТОДВИНЬТЕ СТЕЛЛАЖИ!

Я собрала последний адреналин и шарахнула стулом по двери. БАЦ.

Снаружи — тишина.

— Ты это слышал? — сказал голос.

БАЦ.

— Из стены.

Я услышала, как по бетону скребут — оттаскивают стеллаж. Потом голос, приглушённый, но близкий:

— Эй? Там кто-нибудь есть?

— ПОМОГИТЕ, — всхлипнула я. — МЕНЯ ЗОВУТ ДЖУН. ПОЖАЛУЙСТА.

— Господи Иисусе, — прошептал голос.

Потом — инструменты. Визг циркулярной пилы, вгрызающейся в металл. Сыплются искры. Им понадобился час, чтобы распилить тяжёлые замки и стальную штангу, которую мой отец приварил.

Когда дверь наконец распахнулась, свет их фонарей ослепил меня. Будто огонь в глаза. Я закрыла лицо руками и свернулась на полу.

Женщина-полицейский коснулась моего плеча. — Всё в порядке, — сказала она. Её голос дрожал. — Теперь всё в порядке.

Правду я узнала через несколько дней, в больнице, под капельницей и в солнечных очках, потому что свет в палате слишком больно резал глаза.

У отца случился массивный инсульт на кухне. Он умер мгновенно. Он пролежал там три дня, прежде чем сосед, заметив стопку почты и нескошенную траву (он был педантичен с лужайкой), вызвал проверку.

Его нашли. Обошли дом. Они уже уходили, когда я ударила стулом.

Десять лет.

Адаптация… это было не как в кино. Никакого радостного монтажа. Я весила на тридцать фунтов меньше нормы. У меня был дефицит витамина D, от которого ломило кости. У меня не было социальных навыков. Я боялась открытых дверей. Полгода я не могла находиться в комнате с окном, потому что сама идея «снаружи» пугала меня. Бесконечное небо казалось, будто готово меня раздавить.

И технологии. Боже, технологии. Везде сенсорные экраны и социальные сети. Я чувствовала себя пещерным человеком, оттаявшим изо льда.

Я продала дом. Я не могла ступить в него снова. Поручила продажу адвокату, велев уничтожить содержимое подвала перед показами. Деньги от дома и его страховка позволяют мне жить тихо. Это кровавые деньги, но я считаю, что я их заработала.

Я пишу это сейчас, потому что недавно нашла в комиссионке коробку старых DVD. Увидела «Как отделаться от парня за 10 дней». Стояла в проходе, сжимала пластиковую коробку — и вдруг разревелась. Добрая женщина спросила, всё ли со мной в порядке. Я не смогла объяснить ей, что этот дурацкий фильм был моим единственным другом три года.

Я едва коснулась поверхности того, что происходило в той комнате. Во что я играла, чтобы не сойти с ума. В каких именно «ремонтах» была заключена жестокость. Какие сны мне снились.

Сейчас поздно. Ночник мигает, и меня это нервирует. Мне нужно ещё раз проверить замки на двери квартиры. Это будет уже десятый раз за ночь.

Если у вас есть вопросы, задавайте. Я так многого не сказала, а разговаривать с терапевтом слишком клинически. Я лучше поговорю с вами, в темноте.

Кажется, я слышу шум за дверью. Наверное, это просто ветер.

Но я всё равно проверю замки. На всякий случай.

Чтобы не пропускать интересные истории подпишись на ТГ канал https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Начало

Он очнулся пристегнутым цепью к телеге. На грязном лице смешались кровь и лесной чернозем. Кто-то из солдат уже перенес тело Бернарда в шатер. Забитая и испуганная Агнет так и сидела в клетке, дрожа от страха. Тело Марлис лежало на земле, прикрытое серым плащом. 

— Вы не ранены? — спросил подошедший Аскетил.

Юлиан безразлично пожал плечами.

— Куда же вы собирались бежать.. Леса кишат разбойниками, дороги охраняются войсками. Вы сделали всем только хуже.

Юлиан поднял глаза на монаха, но на удивление не увидел в его взгляде ни осуждения, ни ненависти, а даже некоторое сочувствие.

— Зато она не будет гореть на вашем костре под вопли обезумевшей толпы, — ответил Юлиан глядя на тело сестры.

— Но вторая девушка не избежит костра. И боюсь, что вы тоже. Папа не оставит убийство брата Бернарда без последствий. Гонения на еретиков и темнокровников только усилятся.

— Надеюсь, что к тому времени легкие Папы, как и всех фанатиков веры пожрет дьявольская паутина!

Аскетил тяжело вздохнул и произнес:

— Я буду молиться за вашу душу, несмотря ни на что.

Монах подошел к гауптману и произнес:

— Нам следует выезжать. Нужно, отпеть брата Бернарда как можно быстрее.

Гауптман сердито посмотрел на монаха и ответил: 

— Наш солдат так и не нашелся. Мы выйдем в путь, как только…

Выпущенная стрела пробила шею гауптмана, и он тут же рухнул с коня. Послышался боевой клич, и из тумана на солдат обрушилась толпа грязных и оборванных разбойников.

— К оружию! — закричал один из солдат, и, уклонившись от удара топора, четким ударом меча заколол одного из нападавших. 

Появление разбойников вернуло Юлиана в чувство, инстинкты заработали как никогда прежде. Он быстро спрятался под телегой, но тут же вспомнил про Агнет, которая так и осталась в закрытой клетке. Но помочь ей он не мог. Да и пока идет бой, в клетке, наверное, даже безопаснее.

Солдаты дрались организовано, не давая разбойникам сломать строй. И это сбавило пыл нападавших. Они кружились вокруг солдат, словно стая шакалов вокруг израненного медведя, но бросаться в рубку опасались. То и дело кто-то из разбойников с криком кидался вперед и тут же получал смертельный удар клинка. Солдаты тоже пропускали тычки и удары, но стальные латы принимали на себя большую часть неумелых ударов ослабленных голодом разбойников.

Правда, численный перевес противника все же давал о себе знать, и вскоре защитников оттеснили от возов с продовольствием. Один из разбойников запрыгнул на лошадь и попытался увезти ее вместе с телегой. Но далеко уехать похитителю не удалось: брошенное копье пронзило его грудь.

Все это время Юлиана не замечали. А, возможно, просто никого не волновал притаившийся и закованный в цепи юноша. А вот спрятавшегося под одной из телег Аскетила вытащили наружу. Он попытался вырваться, но ему на грудь села обезумевшая старуха из деревни. В руках ее блестело лезвие ножа, глаза требовали крови. 

— Кто же тут у нас? Святой отец! Разве не грешно прятать еду, пока люди голодают?

Она вскинула руку с ножом, но ударить не успела: железная цепь Юлиана стянулась вокруг ее горла, и старуха в мгновение испустила дух.

Тем временем один из возов исчез за деревьями, и ликующая толпа, побросав своих тяжелораненых и убитых, скрылась в тумане. Битва закончилась.

— Если еще раз нападут — не отобьемся. Нужно доехать до моста через Майн. Там смотровая башня, и можно дождаться подмоги. Бастиан, отправляйся за подмогой в ближайшую крепость, — приказал тучный солдат, с перебинтованной головой. Другие солдаты называли его Шекли. И теперь он был за главного.

Юлиана заперли в клетке с Агнет, хотя некоторые солдаты, подозревая его в сотрудничестве с разбойниками, явно желали разделаться с ним на месте:

— Мы потеряли гауптмана и еще троих. Нужно насадить его голову на пику, в назидание всякой нечисти! 

— Он пленник церкви. И только ей решать его судьбу, — вступился за пленника Аскетил.

— Мы подчиняемся городским властям, а не церкви!

— Но гнев Папы может пролиться и на власти города! 

Этот аргумент заставил солдат отступить.

— А что делать с погибшей ведьмой?

— Мы заберем тело. Его нужно сжечь, — сказал монах.

— Ее нужно отвезти к источнику. К Фламбере. Только так мы остановим дьявольскую паутину! — вдруг закричала Агнет.

— А ну, заткнись, ведьма! Еще одно слово без разрешения и останешься без пальца, — огрызнулся один из стражников.

Двое солдат приподняли тело Марлис, но тут же бросили его на землю.

— Это чертовщина! — перекрестился первый солдат.

— Дурная кровь! — перекрестился и второй.

Юлиан, несмотря на скованные цепью ноги, приподнялся, чтобы увидеть все своими глазами. И то, что он увидел, было самым чудесным и одновременно пугающим в его жизни. На месте, где лежало тело девушки, и где ее кровь пропитала землю, выросли и распустились яркие, разноцветные цветы. И эти цветы казались клочком жизни и надежды в мире, которому грозила неминуемая гибель. 

***

Усталая лошадь медленно тащила повозку с клеткой по раскисшей дороге. Юлиан наклонился к Агнет и прошептал:

— Перед смертью она сказала про Фламберу и просила сохранить ее кровь. Расскажи мне все, что знаешь, Агнет.

Девушка недоверчиво поглядела на Юлиана красными от слез глазами, а затем вновь посмотрела на лежащее у нее в ногах еще теплое тело Марлис. 

— Фламбера — это священный источник. Темнокровники считают, что есть обряд, который уничтожит дьявольскую паутину.

— Ты веришь в это? 

— Я верю Марлис. Она рисковала своей жизнью, чтобы найти источник.

— Что за обряд нужно провести?

— Я не знаю. О нем говорится в книге, которую мы выкрали у церковников. Она была написана такими как я. Тот старый монах вез ее с собой, я видела, как он однажды читал ее.

— Где источник?

— Никто не знает. А те, кто знал, сгинули в подвалах инквизиции или сгорели на костре. Но никто не выдал это место. Иначе они бы разрушили его. Марлис говорила, что редкий темнокровник может почувствовать приближение источника. И что мы недалеко от него.

Агнет наклонилась к Юлиану и едва слышно прошептала:

— Он зовет меня, я слышу. Но мне не выбраться из клетки. Юлиан, мы проиграли.. 

— Еще нет. Нужно все рассказать монаху..

Глаза девушки расширились от ужаса.

— Ни в коем случае! Он — один из них. Из инквизиторов. Если церковь узнает о том, где находится источник, всему конец.

— Иначе никак, Агнет. Ключ от клетки у него, и книга тоже. Если мы не попадем на источник, то все пропало.

Аскетил слушал историю молча. И на лице его то и дело появлялось неверие. Многие монахи считали источник выдумкой, другие — тайным местом силы, откуда служители культа темнокровников черпали свою дьявольскую силу. Сам Папа публично никогда не обсуждал Фламберу, но закулисно пару раз высказывал пожелания найти это место и уничтожить во благо церкви и всего человечества.

— Вы видели, на что способна кровь моей сестры. Разве это не чудо Господа? Помогите, нам, брат Аскетил. Не ради нас — ради мира, — сказал Юлиан.

— Даже если все это правда, как я могу доверять вам после того, как вы пытались освободить преступниц и убили брата Бернарда!

— Они не больше преступники, чем мы с вами.

— Эту девушку поймали на воровстве церковного имущества!

— На воровстве?! Это наша книга! Разве вернуть то, что у тебя несправедливо отобрали, это воровство? — возмутилась Агнет.

— Вы поили своей кровью детей! Это подтвердили свидетели, — не унимался монах.

— Чтобы очистить их легкие от плесени! Иначе бы дети погибли! Поймите, наша кровь — не проклятие дьявола, а благословение Бога. Вы считаете, что темнокровники породили болезнь, но мы никогда не занимались черной магией. А лишь пытались выживать и лечить больных, вести свои богослужения и обряды. Но вы столетиями вешали и сжигали нас просто потому, что наша кровь другая! Мы можем спасти этот мир, если… Если церковь не станет на нашем пути.

— Если паутину создал дьявол, разве не создал бы Бог противоядие? Дайте нам пройти к источнику, дайте прочесть книгу. Это все, что нам нужно. Прошу вас, дайте шанс этому миру, пока он не утерян. Ради этого жила и погибла моя сестра, — попросил Юлиан.

Внутри монаха шла непримиримая борьба, и ее отголоски то и дело выражались на его юном лице. Наконец, он тяжело вздохнул и покосился на солдат.

— Даже если вы правы, я не могу вас отпустить. Стража не послушает меня, да и инквизиция будет в ярости.

— Не нужно отпускать нас, просто приведите к источнику. Я чувствую, он уже близко, — ответила Агнет.

Сначала солдаты и слушать не хотели об изменении маршрута. Все связанное с темнокровниками вызывали у них страх и неприятие. Но когда Юлиан намекнул о том, что источник может исполнять любые желания, алчность солдат взяла верх. К тому же Аскетил заверил всех, что церковь не узнает о том, что кто-то из них совершил идолопоклонство.

— Но у нас раненые, что делать с ними? Я не могу это одобрить! — неуверенно возразил один из солдат.

— А кто ты такой, чтобы возражать? После смерти гауптмана — старший я. К тому же ранения несерьезные, пару часов ничего не изменят. Да и раненые тоже не прочь прогуляться к волшебному источнику, да, парни? — скомандовал Шекли, особая алчность которого никогда не знала границ. 

И потрепанный боем отряд свернул в сторону гор.

***

— Мы приехали, — сообщила Агнет и телега остановилось посреди леса. — Возьмите с собой книгу, брат Аскетил.

— Туда на холм? Да я с раненой ногой в жизни не поднимусь, — пожаловался раненый солдат.

— Они нас обдурить хотят. Сейчас поднимутся и удерут, — сердито произнес другой мужчина.

— Для того чтобы загадать желание, не обязательно всем подниматься. Можно кинуть в источник любую ценную вещь. Этого достаточно, — импровизировал Юлиан. Об источнике юноша почти ничего не знал, но добраться наверх нужно было любой ценой.

— Я не буду снимать кандалы, они не уйдут, — заверил их Аскетил.

— Ладно, пошли наверх, скоро начнет темнеть, — скомандовал Шекли.

Они поднимались недолго, но даже этот подъем отнял невероятно много сил. Тропы здесь не было, и людям приходилось пробираться через заросли молодого сосняка. Глина под ногами скользила, и закованные в кандалы пленники несколько раз плюхнулись в грязь. Юлиану приходилось еще тяжелее, ведь ему еще приходилось нести на себе тело сестры, ведь солдаты наотрез отказались касаться тела «ведьмы».

— Ну и где этот источник? Я вижу лишь какие-то развалины, — громко ругнулся Шекли.

— Вон там у ручья, его сильно засыпало листьями, — указала Агнет.

Под листьями действительно оказалась небольшая каменная ванная, вырезанная в остатке скалы. Через нее небольшой струйкой тек родник.

— Ну и что нам делать дальше? — Шекли не терпелось уйти как можно быстрее.

Юлиан замешкался, явно не успевая придумать подходящий ответ.

— Загадывайте желание и бросайте в купель то ценное, что есть у вас и ваших друзей внизу, — помогла Агнет.

— Они мне не друзья, — буркнул Шекли и бросил в купель собственные позолоченные часы. Три серебряные монеты, полученные им от других солдат, он решил припрятать у себя. — А когда это все сработает?

— В течение семи дней, — выдумала девушка.

— Ладно. Мы тогда посидим тут рядом, — сказал он и зевнул.

Шекли присел на камень, и через минуту громко захрапел. Второй солдат также спал, прислонившись к стволу дерева.

— Что это с ними? Это сделала Фламбера? — удивился Юлиан.

— Скорее мое вино. Брат Бернард плохо спал и всегда возил с собой немного макового молока. У нас есть час, до того как они проснутся, — ответил монах.

— Дайте мне книгу, — попросила Агнет, и тут же принялась перелистывать пожелтевшие от времени страницы. — Здесь все на латыни! Я не смогу прочесть! — едва не заплакала она.

— Я знаю латынь. Все наши службы проходят на этом языке, — Аскетил взял книгу из рук девушки, — что именно мне искать? 

— Марлис искала описание обряда, — напомнил Юлиан.

— Нашел. Здесь говорится о жертве над каким-то камнем. Но здесь ничего не сказано о купели.. Да и текст как будто обрывается на полуслове.

— Возможно тот, кто писал книгу, хотел скрыть истинный облик источника, чтобы его не могли разрушить недруги. Эта купель — фальшивка. Ищите настоящую Фламберу, — приказал Юлиан. .

— Здесь какая-то надпись на латыни. — Агнет указала на едва приметный и поросший мхом камень. 

Аскетил склонился, и, сорвав мох, медленно прочел вслух вырезанную на камне надпись:

— Пусть здесь прольется вся темная, жертвенная кровь. Тогда вспыхнет свет, и вода очистит всю хворь.

— Ты хотела пожертвовать свою кровь, так пусть твое желание исполнится. Прости, что не верил тебе раньше, и не смог защитить. — Юлиан положил Марлис на камень. Когда-то полное жизни тело девушки стало бледным, холодным и начало покрываться темными пятнами.

Юлиан взял у монаха кинжал и сделал на мертвом теле множество надрезов. Кровь засочилась и потекла на мокрый серый камень.

— Нехорошо это, не по-христиански, — Аскетил отвернулся и несколько раз прочел молитву, словно открещиваясь от совершаемого поругания.

— Ничего не происходит, я чувствую, — Агнет обошла камень по кругу.

— На камне написано, что должен вспыхнуть свет. Вы видите что-то похожее? — спросил Юлиан, внимательно оглядывая камень. 

Но камень не менялся.

— Возможно, мы что-то упустили. — Аскетил принялся нервно перелистывать страницы книги.

Монах отложил книгу и склонился над окровавленным камнем. Его пальцы заскользили по вырезанной надписи.

— Возможно, дело в неправильном толковании. Не sacrificium, а sacrificium sui — вот в чем дело! — воскликнул монах.

— В чем разница? — спросил Юлиан.

— Первое означает жертвование. Второе самопожертвование. Ваша сестра не пожертвовала собой. Она погибла.

— Как не пожертвовала?! Ее так долго пытали, но она и словом не обмолвилась о Фламбере! — возмутилась Агнет.

— Она была храброй девушкой. Но, видимо, нельзя просто принести чье-то тело и пустить кровь. Иначе весь смысл таинства теряется. Человек должен прийти на жертву осознанно, так же как Иисус шел с крестом на Голгофу ради спасения человечества.

— Неужели все было зря.. — заплакала Агнет. Она села на бревно и опустила голову.

— Твоя сестра совершила огромный подвиг. Христианский подвиг, пусть она и не верила в Христа. Мне жаль, правда жаль..

— Темная жертвенная кровь.. Здесь ведь так написано? — переспросил Юлиан.

Монах кивнул и повторил:

— Пусть здесь прольется вся темная, жертвенная кровь. Тогда вспыхнет свет, и вода очистит всю хворь.

— Камень требует самопожертвования от темнокровников. Простой человек не может идти на заклание, — рассуждал Юлиан.

— Видимо, так. — согласился монах. — Да и книгу писали темнокровники.

— Такая кровь есть не только у Марлис…

Глаза Аскетила расширились от ужаса. Он обернулся и посмотрел на Агнет. Она все также сидела недалеко от жертвенного камня, погруженная в свои мысли.

— Она же дитя. Я не позволю! — произнес монах так тихо, чтобы Агнет не услышала.

— Выхода нет. Подумайте о тех детях, что прямо сейчас погибают от голода и удушья. 

— Но вы же не можете тащить ее на камень силой. Она должна пойти на это добровольно. Слова в надписи нельзя трактовать по-другому..

— Не можем.. Она должна пойти добровольно. Но как ее убедить.. — Юлиан вдруг ужаснулся собственным словам. Они с монахом долго молчали, пока не подошла Агнет. Взгляд ее был туманным, смиренным, но в кроткой маленькой девушке чувствовалась невероятная внутренняя сила. 

— Если кровь Марлис больше не поможет. Значит, ее место должна занять другая темнокровка — я.

Аскетил и Юлиан вытаращились на девушку.

— Синьора, вы не должны этого делать. Я уверен, есть и другой путь.. — взмолился монах. — На вашем месте должен быть кто-то другой. Вы же совсем дитя!

— Все темнокровники, которых я знала, убиты. Таких как я почти нет больше. Вы не найдете никого.

— Некоторые спаслись за морем и основали орден на землях Трансиордании. Мне об этом говорил Бернард.

— Но кто из них захочет вернуться и пожертвовать своей жизнью ради мира, который все время отвергал, клеймил и преследовал их? — спросил Юлиан.

— Нет. Это моя жертва.

Агнет положила руку на плечо монаха и улыбнулась.

— Простите нас за все.. — прошептал монах. Но, конечно, в душе он понимал, что те страдания, что причинила этим людям церковь, нельзя загладить даже тысячей извинений.

Агнет подошла к камню, где все еще лежала ее мертвая подруга, и взяла в руку кинжал, но тут же отбросила его в сторону.

— Юлиан, я ужасно боюсь боли.. Я не смогу нанести себе вред. Вы должны..

Юлиан все понял и кивнул. Он взял тело Марлис и отнес его в сторону. Он не хотел возвращаться к камню. Не хотел смотреть в глаза ни монаху, ни тем более той, которую собирался собственноручно убить. Юлиан опустился на колени перед телом сестры и взмолился:

— Помоги мне, как помогала всегда. Должен быть иной выход. Я не могу погубить столь юную душу.

Воспоминания о детстве вдруг накатили на него целой волной. Юлиан вспомнил, как они с Марлис прятались на сеновале, как ловили сверчков и бабочек, как играли в благородных леди и рыцарей и обследовали руины старого замка, что располагался недалеко от деревни. Но одно уже давно забытое и далекое воспоминание вдруг всплыло в памяти так отчетливо, словно произошло только что.

Тогда ему было около пяти лет. Он смотрел красными от слез глазами на умирающую в его руках жабу готовый вновь разрыдаться. Глаза животного медленно моргали, лапы бились в судороге. Он не хотел на нее наступать, но и разглядеть в траве, увы, не смог.

— Что случилось, Юлиан? — спросила подошедшая Марлис.

Юлиан показал ей жабу.

— Я.. я не хотел наступить на нее.. — всхлипывал он. — Мы должны спасти ее Марлис, пожалуйста.

Марлис нежно погладила брата по голове.

— Ты помнишь, что я рассказывала тебе о волшебной крови?

Юлиан кивнул.

— Окропи ее несколькими каплями своей крови.

Юлиан испуганно достал небольшой ножик, и зажмурившись, уколол свой палец. Капля алой крови выступила на коже.

— Смелее.

Юлиан растер кровь по тельцу жабы. Отчего животное вскоре ожило, зашевелилось и как ни в чем не бывало, спрыгнуло с ладони в траву. 

— Вот видишь, ты такой же, как и я, — улыбнулась Марлис.

Но вместо того, чтобы обрадоваться, Юлиан с ужасом посмотрел на сестру и тут же бросился бежать прочь.

***

— Я до смерти боялся колдовства в детстве. Поэтому, то что случилось у реки, я просто выбросил из головы и старался никогда не вспоминать. Повзрослев, я уехал в город и посвятил свою жизнь просвещению и науке. Марлис же пошла по другому пути, — закончил свою историю Юлиан, — Я должен был быть с ней рядом все эти годы. Тогда, возможно, она была бы жива. Агнет, тебе не нужно делать этого. Марлис просила сохранить ее кровь, и я это сделал. Я ее кровь. Иди, дитя. Ты не должна видеть это.

Они обнялись, и Агнет в слезах пошла вниз по склону.

— Не отдавайте ее инквизиции, брат Аскетил. Это девочка гораздо ценнее для мира, чем те, кто осудил и пытал ее, и те, кто будет потешаться над ее смертью на костре. Обещайте мне!

— Я увезу ее за море. Там она будет свободна. Да и я тоже. Вы уверены, что все получится?

Юлиан быстрым движением полоснул себя по пальцу и измазал выступившей кровью камень. Фламбера ответила теплым светом, который согревал души каждого, кто видел его.

— Такая же дурная кровь, как и у сестры, — усмехнулся Юлиан. — Идите, пока солдаты не очнулись.

Монах перекрестил юношу и пошел вниз. Агнет он догнал на склоне, и они вместе пошли на юг, держась подальше от дорог и поселений.

Тем временем в лесу начался самый настоящий ливень. Он смыл с камня жертвенную кровь и потоками унес ее в реку. Оттуда кровь растеклась по другим рекам, источникам и морям. И везде, где она появлялась, плесень вдруг необъяснимым образом погибала на радость крестьянам, какой бы веры и воззрений они не придерживались, и какая бы кровь ни текла в их жилах.

Подписывайтесь на мой тг или вк

Отряд везет на казнь нескольких преступников, которые по мнению инквизиции виновны в колдовстве. Солдатам предстоит пересечь земли, где бушуют голод, мародерство и бунты крестьян. По пути к отряду прибивается таинственный всадник, чьи замыслы на самом деле несут куда большую угрозу или спасение, чем любое мнимое колдовство.

***

Одинокий всадник остановился у лесной опушки. Его лошадь устало опустила морду в недавно взошедшие посевы овса, но тут же оскалила зубы и недовольно забила землю копытом.

— Что, родная, невкусно? — усмехнулся Юлиан и похлопал лошадь по боку.

Но когда всадник наклонился и внимательно оглядел землю, улыбка вмиг испарилась с его лица. Все зеленые всходы были поражены белой плесневелой пленкой, которая, словно паутина покрыла собой овес.

В народе эту роковую напасть так и окрестили: «паутина дьявола». Впервые она появилась примерно год назад и быстро поразила засеянные поля и благоухающие фруктовые сады. Плохо приходилось и людям, особенно тем, кто часто находился рядом с поврежденным урожаем: плесень попадала в легкие, где вскоре начинала плодиться, и в конечном счете приводила к удушью.

Чтобы спасти урожай, крестьяне жгли серу, добавляли в почву известь и навоз, лили под корень травяные настойки. Священники устраивали крестные ходы. Деревенские знахарки, несмотря на страх перед инквизицией, взывали к старым богам и духам, плели защитные венки, закапывали в землю краюхи хлеба и жмени зерна для лучшей жатвы, а по ночам жгли ритуальные костры. Но в итоге урожай поглощал огонь, в надежде, что новые посевы вырастут здоровыми. Но плесень лишь ненадолго отступала, чтобы затем вернуться и захватить еще больше территорий.

Вдали послышался лошадиный топот, и вскоре на дороге появился отряд из дюжины вооруженных всадников и двух монахов. Лица путников, как и требовала безопасность, были закрыты платками и шарфами. Замыкали строй пара груженных продовольствием телег, и повозка с установленной на ней железной клеткой. Эта конструкция особо привлекла внимание Юлиана, ведь в подобных передвижных темницах обычно перевозили каторжников и опасных преступников. Но стенки клетки были завешаны тканевыми накидками, и разглядеть того, кто находился внутри, было невозможно.

Заметив Юлиана, отряд остановился.

— Назовите свое имя и цель путешествия! — строго скомандовал выехавший вперед всадник. Его рука при этом грозно лежала на рукояти меча.

— Я герр Штирлих из западной Франконии, — назвал заранее выдуманное имя Юлиан. — Еду на юг с важным поручением.

— Все поездки за пределы княжества закрыты, пока бушует болезнь. Есть ли у вас специальное разрешение?

Юлиан протянул всаднику конверт с сургучной печатью бургомистра. Такой документ открывал его владельцу множество дорог, хотя Юлиан и понимал, что вскоре настанут времена, когда никакое покровительство не поможет покинуть зараженные территории. Всадник внимательно изучил бумагу и метнул подозрительный взгляд на юношу.

— Снимите шарф!

Юлиан опустил шарф и обнажил еще совсем юное и покрытое густой щетиной лицо.

— Все в порядке, герр гауптман? — спросил подъехавший монах.

Это был мужчина средних лет в темном монашеском одеянии, с висящим на груди большим деревянным крестом. Лицо его было симпатичным, но взгляд голубых глаз был холодным, внимательным, жалящим.

— Да, брат Бернард, — Гауптман вернул письмо и жестом указал остальным всадникам, что можно продолжить движение.

— Неужели вам, юноша, не боязно бороздить дороги, когда большинство не рискуют высунуть нос из дома? — поинтересовался Бернард.

— К сожалению, всегда есть неотложные дела. Но если вы не возражаете, я бы хотел поехать с вами. Говорят, здешние леса небезопасны.

— О да. Чаща полна разбойников и прочих голодранцев! Но вам, юноша, очень повезло, что вы встретили именно нас. Нам с братом Аскетилом будет честью стать вашими спутниками.

— Доброго дня вам, герр Штирлих, — робко произнес второй монах.

Юному монаху было не больше двадцати. Худощавое тело покрывали потертая туника и шерстяной плащ, подвязанный дешевым тканевым поясом. Оба монаха имели характерные бритые макушки. Такой постриг символизировал отречение от мира в пользу служения Господу.

— Не пора ли остановиться на ночлег, гауптман? Впереди есть деревни, где наверняка есть постоялый двор, — предложил Бернард, когда заметил, что солнце все ближе опускалось к горизонту.

— Я не хотел бы оставаться в деревне в нынешнее время, брат Бернард. Встанем за холмом в низине, чтобы лагерь нельзя было увидеть с дороги.

Отряд въехал в небольшую деревню. Она оказалась почти безлюдной: лишь несколько зевак вышли поглядеть на проезжающий мимо отряд. Но завидев мрачные лица вооруженных солдат, селяне тут же запирались в собственных домах.

Следующее поселение встретило путников угрюмыми хижинами с серыми соломенными крышами, пустыми загонами для скота и редким дымком печей. Деревенская мельница стояла неподвижно, явно ожидая лучших дней, когда вновь заработают ее жернова, а амбары наполнятся мукой.

Юлиан знал, что голод уже несколько месяцев терзал земли центральной Саксонии, и вымершие деревни уже стали привычной картиной для тех земель. Но здесь в южных селах все еще теплилась жизнь. И как только отряд подъехал ближе, около полусотни крестьян вышли к дороге.

— Сейчас будут попрошайничать, — буркнул один из солдат и крепче сжал копье.

— Разве голод добрался и сюда? — удивился Аскетил, глядя на пустые загоны для скота.

— Народ в этих деревнях прижимистый и приученный к голоду. Если скота нигде нет, значит, селяне все съели и теперь действительно голодают, — рассуждал Юлиан.

— Да есть у них скот. Просто попрятали от греха подальше. А сейчас будут в глаза жалобно заглядывать. «Дайте-ка что-нибудь пожевать назубок, милорд», — передразнил один из стражников местный говор.

Крестьян тем временем становилось все больше. Лица их были уставшими и печальными, а щеки впалыми от голода. Но Юлиан прекрасно видел, какие злобные и завистливые взгляды кидали некоторые селяне, глядя на их груженые обозы с провиантом.

— Здравия вам, благородные господа! Позвольте поприветствовать в нашем крае, — произнес пожилой бородатый староста в плотном тулупе и широкой черной шляпе.

— Мы не благородные господа. Всего лишь слуги господни, — холодно ответил Бернард, не сбавляя ход лошади.

— Простите, ваша милость, обознался. Не будет ли у вас немного еды для наших детей? Проклятая плесень уничтожила все всходы. Мы голодаем.. Я лично неделю назад похоронил двухлетнюю дочь, а до этого и супругу.

— Ничем не можем помочь! Обратитесь к вашему старосте или бургомистру, — так же равнодушно ответил Бернард и пнул под бок лошадь, чтобы та ускорила шаг.

— Брат, Бернард. У нас в телегах есть провизия. Мы можем поделиться частью, — шепнул Аскетил.

— Это провизия инквизиции. Еда наших братьев. Раздавать ее налево и направо неразумно: голод рано или поздно доберется и до земель монастыря.

— Хоть немного, брат Бернард. Разве пожалел бы Иисус горсть пшеницы для умирающих?

Бернард не успел дать ответ, ведь на дорогу выскочила одетая в лохмотья старуха и ловко схватила лошадь монаха за узду.

— Дайте нам еды! Еды! — вскричала она, вытаращив на монаха безумные глаза.

— Пошла прочь! — крикнул ехавший рядом солдат и пнул старуху ногой в лоб.

Старуха пошатнулась и осела на грязную обочину. Толпа забурлила, и во всадников полетели проклятия, плевки и куски сухого навоза. Часть селян попыталась оттеснить солдат с дороги, а один мальчишка даже начал распутывать веревки, держащие накидку на телегах с продовольствием. Но выставленные вперед острые копья быстро охладили пыл толпе.

— Эти похуже лесных разбойников будут! — выругался один из солдат, когда отряд достаточно отъехал от деревни.

Сердце Юлиана бешено колотилось после пережитой стычки. Он обернулся и увидел, что толпа перестала гудеть и постепенно расходилась. На дороге осталась лишь безумная старуха. Она тянула костлявую руку в сторону всадников и медленно сжимала пальцы, словно в руке ее был не воздух, а чье-то горло.

***

Когда лагерь был разбит, погода начала портиться. Заморосил мелкий дождь, поднялась легкая дымка, которая вскоре превратилась в довольно плотный туман.

Юлиан кинул собранную охапку дров у костра и присел рядом с тучным солдатом, которому указали стеречь огонь и готовить пищу. Монахи уединились в своем небольшом шатре для вечерней молитвы.

— Лучше не снимай шарф с лица. Этот лес тоже болен. Я даже через ткань чувствую запах гнили и плесени.

Юлиан сделал несколько сильных вдохов, но ничего, кроме привычного запаха леса не почувствовал.

— Эту напасть не остановить. Если никто не найдет решение, то мир ждет гибель, — обреченно буркнул солдат.

— Мы пережили чумной мор двадцать лет назад, — напомнил Юлиан.

— Пережили, правда, целые княжества обезлюдели. Но тогда мы знали, как остановить недуг: закрыли города, жгли трупы и имущество умерших. Сейчас мы слепы. Я сам был фермером и видел, как страшна эта напасть. Ее не выжжешь огнем, и карантин не объявишь. Плесень летит себе по ветру и жрет все, до чего доберется. Даже мне пришлось бросить ферму и идти в солдаты. Здесь-то дают паек. Пока дают.. Но самое страшное будет, когда и армию станет нечем кормить.

— Откуда взялась эта дрянь?

— Мне почем знать.. Инквизиция считает, что виноваты еретики и темнокровники. Костры с людьми горят ежедневно. Вон еще двоих туда же везут.. — Страж кивнул в сторону клетки, — Видимо, от этой напасти мы беззащитны, если Господь решит оставить нас. Посмотри-ка за огнем, мне нужно облегчиться после дороги.

Солдат скрылся за деревьями. А Юлиан тут же положил взгляд на стоящую чуть в стороне от лагеря телегу с заключенными. Он тихо подкрался к клетке и протянул руку, чтобы отодвинуть накидку.

— Не стоит этого делать… — произнес чей-то грозный голос.

Юлиан вздрогнул и только сейчас увидел прислонившегося к старому пню караульного.

— Любопытство не грех, но не надо дразнить удачу, — с ухмылкой произнес страж.

Юлиан смущенно кивнул и вернулся к костру.

— Поможет ли церковь одолеть недуг? — спросил Юлиан у присоединившегося к ужину Аскетила.

— Мы — слуги божьи, и лишь на волю его уповаем, — смиренно ответил монах.

— Вы считаете, что болезнь — дело рук темнокровников и ведьм? Это их вы везете на казнь?

— Папа считает, что именно темнокровники своей дурной кровью призвали проклятие. Значит, все так и есть, — ответил монах после небольшой паузы.

Юлиан видел, что юноша отвечает по шаблону, так как велит церковный долг. В глазах же монаха не считалось той уверенности, сомнение явно съедало его изнутри.

— Обе темнокровницы сознались в своих преступлениях и покаялись перед церковью, — добавил подошедший к костру Бернард. Аскетил тут же захотел уступить старшему брату место у костра, но Бернард жестом успокоил его.

— Вы сказали «обе»? Это женщины? — удивился Юлиан.

— А что вас удивляет? Даже многие мужи поддаются влиянию ереси. Что уже говорить о женщине, природа которой во всем уступает мужчине? Дамы, особенно в молодости, как никто склонны к коварству, а там, где коварство — там и колдовство. И пусть вас не вводят в заблуждение их кротость и красота. Дьявол любит прятаться за красивым ликом.

— И вы нашли доказательства против них убедительными? — усомнился Юлиан, привыкший ставить под сомнение любые доводы церкви.

Но перед ним был не представитель церкви, а инквизитор. Да, эта организация заметно потеряла свои позиции в последние десятилетия. Но появление паутины, и объявленная Папой война темнокровникам и их соратникам, вновь вернули инквизиции прежнее весомое влияние.

— Неопровержимыми. Одна из них давала пить свою кровь несчастным детям. Вторая же скрыла это преступление от церкви и даже помогала преступнице прятаться от инквизиции.

— А что у этих темнокровников прямо.. черная кровь? — полюбопытствовал один из солдат.

— К сожалению такая же алая, как и у нас с вами. Иначе их бы было гораздо легче разоблачить. В любом случае, все они будут пойманы и сожжены. Огненная гиена должна поглотить еретиков и темнокровников. Только так их души очистятся, а мир освободится от поразившей его скверны, — грозно произнес монах.

— В просвещенных университетах считают, что причина хвори не колдовство, а грибок, который иноземные моряки завезли в трюмах кораблей, — сообщил Юлиан.

Бернард сверил юношу презрительным взглядом.

— Настоящее просвещение доступно только истинным христианам. Надеюсь, ваши друзья в университетах придут к вере рано или поздно.

— Пора тушить костер и ложиться. Выдвигаемся до рассвета. Не нравятся мне эти леса.. — произнес гауптман.

Юлиан ушел в свою палатку, но спать в эту ночь юноша не собирался. Он упаковал вещи в мешок, спрятал под плащ кинжал и стал ждать, пока лагерь уснет. Примерно через час, когда Юлиан уже планировал тихо выползти из своего укрытия, снаружи поднялся переполох. Солдаты носились по лагерю, впопыхах надевая на себя броню.

— Что произошло? — спросил Юлиан.

— Один из караульных пропал. Они собираются прочесать лес, — с тревогой в голосе ответил Аскетил.

— Ждите нас здесь. Мы обследуем ближайшие окрестности и тут же вернёмся. С вами останется двое моих солдат. Вы умеете сражаться, герр Штирлих? — спросил гауптман.

Юлиан кивнул.

— Хорошо, значит на один меч у вас больше. — Гауптман недоверчиво покосился на безоружных монахов. — Вам с братом тоже лучше вооружиться.

— Слово Господа — наше оружие, — ответил Бернард. Казалось, что он — единственный в лагере сохранял абсолютное спокойствие. Взгляд его был так же строг и непроницаем.

Солдаты во главе с гауптманом разбрелись по лесу, и туман быстро скрыл их силуэты. Юлиан не привлекая к себе внимание, взял в руку увесистое полено и тихо подошел к сторожившему клетку солдату.

— Нервная стояночка, — нервно усмехнулся караульный и шмыгнул носом.

Из клетки вдруг донеслось тихое женское пение. Здесь в ветреном сыром лесу оно еще больше пробирало холодом.

— Замолкните там, и так не по себе! — испуганно прикрикнул стражник.

Но голос девушки не замолкал. Она пела все громче и громче, и от ее пения стыла кровь в жилах.

— Ты это, не слушай ее. Говорят, она своим голосом может околдовать!

— Это точно, может, — Юлиан со всей силы огрел стражника поленом по голове.

Солдат свалился на землю в беспамятстве. А Юлиан быстро принялся обыскивать солдата. Но ключей от клетки нигде не было. Видимо, те остались у гауптмана.

Тогда Юлиан несколькими плотными ударами бревна сбил замок с петель. Дверь скрипнула и отворилась. Лунный свет тут же осветил двух сидевших внутри девушек. Первой было около двадцати. Лицо ее покрывали синяки и кровоподтеки, некогда длинные волосы были острижены почти в ноль, а в некоторых местах просто были вырваны целыми клоками. Она подняла глаза на юношу, и взгляд ее наполнились счастьем и надеждой.

— Марлис.. — прошептал Юлиан.

Девушка спрыгнула из клетки и кинулась обнимать Юлиана.

— Как ты нас нашел?

— Мне подсказали, каким маршрутом вас повезут. Долго рассказывать. Нужно уходить немедленно.

— Хорошо.. Агнет, быстрее выбирайся.

Второй девушке было не больше тринадцати. И выглядела она еще более жалко: худое, покрытое синяками и царапинами тельце, грязная и рваная тряпка вместо одежды, загнанный взгляд. Очевидно, что ее как и Марлис подвергли жестоким пыткам.

Но Агнет не выбралась из клетки и лишь с ужасом смотрела перед собой. Юлиан уловил ее взгляд и обернулся. В десяти шагах от него стояли Бернард, Аскетил и один из солдат. И если монахи не были вооружены, то в руках стражника лежал заряженный арбалет.

— Я всегда чую, когда передо мной человек, замысливший зло, герр Штирлих. Немедленно вернись в клетку, чернокровница! — приказал Бернард.

Агнет словно испуганная уличная собачка вжалась к прутьям клетки, но Марлис и Юлиан остались на месте.

— Ни за что! — с ненавистью процедила Марлис.

— Неужели ты решила, что этот нескладный юноша спасет тебя от костра?

— Я выцарапаю глаза любому, кто решит дотронуться до нас, проклятый фанатик!

Марлис резким движением вытащила из кармана уплотненный комок земли и запустила его в арбалетчика. Комок ударился о шлем и разлетелся на мелкие части, осыпав землей шею и плечи. Стражник вдруг взвыл от боли и принялся вытряхивать из-под доспехов мелких красных муравьев, что нещадно жалили его плоть.

— Агнет, быстро наружу! — закричала Марлис.

Но Бернард не собирался отпускать пленников. Он сбил с ног Юлиана, и они принялись кататься по земле, нанося друг другу удары. Юлиан вскоре почувствовал, как быстро уходят силы, и как, несмотря на пожилой возраст был силен монах. Марлис кинулась на помощь, но ее схватил Аскетил.

Тем временем Бернард сел на спину уже обессилевшему Юлиану и начал душить юношу своим поясом. Юлиан захрипел, руки его ослабли, ноги забились судорогой.

— Брат Бернард, не делайте этого! — испуганно крикнул Аскетил.

Но Бернард не ослаблял веревку. Хрип и судороги умирающего еретика — это справедливая кара, которая достигла того, кто посмел идти против церкви, а значит, и против Бога.

Марлис со всей дури укусила Аскетила за руку и вырвалась из захвата. Подобрав с земли выпавший кинжал, она вонзила лезвие в спину Бернарда. Она била еще и еще. И каждый удар был для нее отмщением своему мучителю и вызывал кровожадную улыбку на ее лице.

— Покайся перед церковью, сдай своих братьев по ордену. И мы облегчим твое страдание, — говорил ей Бернард после очередной мучительной пытки.

— Сдохни, чудовище! — кричала Марлис, платье которой уже было полностью испачкано кровью монаха.

— Марлис, хватит. Он мертв, хватит, прошу тебя, — Агнет оттащила обезумевшую подругу от изрезанного тела монаха. Марлис перевела взгляд на Аскетила. Но тот даже не думал атаковать и лишь испуганно пятился назад.

— Юлиан, вставай, вставай!

Юлиан открыл глаза и увидел склонившуюся перед собой Марлис. Несмотря на разбитое лицо и окровавленные руки, она вновь казалась ему самой прекрасной девушкой в мире. Юноша улыбнулся, и она в ответ одарила его теплой улыбкой.

Вдруг Марлис вскрикнула от боли, и ее тело безвольно осело на землю с торчащей в спине арбалетной стрелой.

— Брат... Езжай к Фламбере.. Не дай моей крови пропасть зря, — прошептала Марлис, и глаза ее стали стеклянными и безжизненными.

Юлиан взревел и прижался к телу мертвой сестры. Он не слышал мольбы Агнет бежать, не видел приближения вернувшихся солдат и не разглядел удар, лишивший его сознания.

Продолжение тут

Подписывайтесь на мой тг, вк

Здесь продолжения выходят еще раньше